Ни зимой, ни весной никакого Берладника в Киев не привезли. Ярослав хмурился, почти с яростью вспоминая тестев кукиш и своё унижение. Заставил Ольгу писать грамоту Долгорукому, получил короткий ответ: не до Берладника, мол, покуда, иные дела, но о просьбе любимой дочери своей он, Юрий, помнит и всё исполнит... к следующей зиме. А чтоб не огорчалась сильно дщерь, шлёт он ей и внучке Фросиньке дары. Ольга получила соболью шубу, чуть не визжала от восторга, расхаживала в ней по хоромам, хотя стояла летняя жара, переваливалась, стойно матёрая медведица. Годовалой Евфросинье прислал «добрый дедушка» воз деревянных игрушек — были тут и коньки, и звери диковинные новогородской и суздальской работы, и матрёшки, собирающиеся одна в другую. Так и жили: Фрося играла с мамкой, пятилетний Владимир бегал по саду с соседской детворой, Ольга красовалась, Ярослав собирал бояр, ждал и ловил поступающие отовсюду вести.

А приходили они тревожные. Сперва вроде урядились князи, заключили мир, даже и с половцами договорился Долгорукий, но снова, в который раз забузил неуступчивый, твёрдый как кремень Мстислав Изяславич. Из-за какого-то сельца поспорил он с дядей своим, Владимиром Мстиславичем, разгневался и с налёту захватил Владимир-на-Волыни. При этом пограбил Мстислав имение матери Владимира, вдовой княгини Любавы Дмитриевны, отобрал у неё подарки, кои прислала вдове дочь её Фружина, супруга Венгерского Гезы. Незадачливый дядя вначале прибежал к Ярославу в Перемышль, но долго здесь не задержался, унёсся в Угрию просить у короля помощи против разбойника и грабителя.

Добро Любавино и саму вдову Мстислав отправил под охраной в Луцк, сам же изготовился к осаде. Снова назревала ратная гроза.

Вскоре в Галич из Киева от Долгорукого прибыл вооружённый до зубов отряд дружинников.

Шли плечистые добры молодцы, везли на обозах доспехи и оружие, впереди всех гарцевал на огромном вороном коне исполин в княжеском кафтане и багряном корзне с фибулой. Меч в обитых сафьяном ножнах висел за правым плечом на портупее, на шее блестела золотая гривна в три ряда. Борода у незнакомца была узкая и длинная, черноватая, а очи серые и холодные. Внушительный вид имел вершник. А как спустился с коня у ворот терема, как прогромыхал сапогами с боднями по ступеням крыльца, как распахнул дверь в горницу ударом пудового кулака, жутковато сделалось многим собравшимся у Ярослава боярам.

— Вот, князь Ярослав. Послан тестем твоим, Юрием Долгие Руки, к тебе на службу, — пробасил великан, протягивая Ярославу грамоту с печатью.

«Служивый князь. Наподобие Берладника. Удела не имеет, вот и служит другим за хорошие гривны», — думал Ярослав, разворачивая харатейный свиток.

Долгорукий опять издевался, глумился над зятем. Не взял, мол, Ярослав, в прошлое лето Луцк. Верно, дружина у тебя мала и слаба. Вот потому посылаю тебе добрых ратников из Пинска, Турова да Клецка. Ведёт их Святополк Юрьич, сын Юрия Ярославина, такого же безудельного горемыки. Так ты бы, зятюшко, пригрел родственничка сего. Станет сей Святополк служить тебе верно мечом своим харалужным. И добавил особо: клялся Святополк княгиню Ольгу, дщерь возлюбленную мою, ото всех бед боронить.

— Сколько у тебя ратников, князь? — спросил, прочитав тестево послание, Ярослав.

— Пятьдесят человек. Да ты на число не гляди, у мя кажен вой троих стоит! — возгласил Святополк, грузно садясь на жалобно скрипнувшую лавку.

Зашушукались бояре, закачали головами. Неспроста, чуяли, явился в Галич этот великан. Видно, ратная страда грядёт.

— Что ещё велел передать князь Юрий? — спросил Ярослав.

— Велит тебе, совокупив дружину и полк, на Владимир идти. Сам он выступил уже со Владимиром Андреичем, сыновцом своим, вместях. И батюшко мой, Юрий Ярославич, с ими.

— Вот как. Что же, помыслить нам надо. Говорите, бояре, что думаете?

Поднялся Молибог.

— Идти надоть. Иного нет. Много лиха на Волыни Мстиславка творит. Недобрый он сосед.

— Давно воду мутит! — выкрикнул ГЦепан.

— Проучить надоть его! — шумели другие бояре.

— Тогда вот что, — объявил Ярослав. — Будем дружину готовить, выступим. И с князем Юрием станем гонцами пересылаться, чтоб ко Владимиру вместе всем подойти. Левое крыло ты, князь Святополк, под своё начало возьми. На правом крыле ты, Коснятин, главным будешь воеводой, ну а ты, Тудор Елукович, в челе рати станешь. Тако и порешим.

...Опять спешили гонцы, собирались в Галиче ратники, грузили на обозы кольчуги, шишаки, оружие. Весельем, гамом наполнился княж двор. Будто не на войну собирались, а на праздник весёлый, на свадьбу княжескую или боярскую.

На Подоле кипела работа. Ковали кузнецы мечи, наконечники копий, изготовляли добрые щиты.

Воевать не хотелось. Не иначе, как с раздражением вспоминал Ярослав тестя. Впрочем, Мстислав тоже был хорош. Одно радовало галицкого князя: ограбив княгиню Любаву, лишился Мстислав расположения короля Гезы. И надо было теперь, не теряя времени, постараться добиться союза с венграми. О том толковал Ярослав вечером с Избигневом.

У молодого Ивачича недавно умер отец. Угас, как свеча, тихо и медленно, старый Иван Халдеевич, завещал сыну Свиноградские волости свои, посетовал перед кончиной, что не дождался сыновней свадьбы, да на том и почил. Избигнев ходил в чёрном платне, скорбел, видно, но Ярославовы слова выслушал со вниманием, отмолвил тотчас:

— Позволь, княже, сам я в угры отъеду. Побаю и с Гезой, и с королевой Фружиной, и с вельможами многими. Ведаю их ещё с той сечи на Сане. Ты прав, еже оторвём угров от Мстислава, польза будет земле Галицкой.

Уехал Избигнев, приспела пора и ратникам галицким выступать в поход. Тем паче что Долгорукий торопил, слал гонцов одного за другим.

...Войска встретились у Свинуша леса, простирающегося на Волынских холмах. Зеленели дубравы, на полях созревали колосья спелой пшеницы, рядом ячмень шуршал волнами под порывами ветра. Солнце нещадно палило. Здесь, на этих холмах, зарождалась Луга — узенькая, но многоводная речушка, на которой ниже по течению и стоял город Владимир. До него ещё немало надо было пройти вёрст, но дорога была ровной и гладкой. Не узкие и крутые Подольские каньоны, а пологие линии холмов простирались вокруг, да леса зелёные шумели листвой могучих исполинов — дубов, полные живности. Кое-где отливали синевой озёра с чистой ледяной водой.

Воздух был свеж и прозрачен. Даже не верилось, что скоро война начнётся, лошади заржут яростно, стрелы со смертоносным пением взовьются, разрежут этот чистый воздух, железо заскрежещет, и польётся кровь. А всё потому, что поделить не могут обильную урожаями плодородную землю князи русские.

Юрий принял Ярослава в походной веже. Как всегда, пил он просяное пиво, сильно потел, смахивал с чела непрошенную влагу.

— А, зятёк! Сыскался, значит! То добре! Ходишь в воле моей! Хвалю! Я тя... паче сына, любить буду... — говорил Долгорукий. — А то вон мой Андрюшка... Стервец! Сбежал из Вышгорода в Суздаль! Проучу я его, ох, проучу! Золото увёз, икону Богородицы утащил! И меня не спросил!.. Вот каковы дети! Неблагодарны суть!

Ярослав сидел молча, вспоминал давешний разговор с Андреем. Вырвался-таки, ушёл из отцовой воли! Вот бы и ему, Ярославу, так. Да не получается покуда! Близко Галич от Киева. А чтоб от Юрия откачнуть, надобны крепкие соузники. У него, Ярослава, таковых нет. Да ещё этот Берладник. С ним тоже решить надо.

— Изяслав Давидович, Святослав Ольгович тож в поход просятся! Как думать, взять их! Много добра на Волыни, всем хватит! — продолжал тем часом князь Юрий.

Ярославу представились обильные рольи, сёла с белыми хатами и плетнями, чистые реки. Если объявятся здесь черниговские разбойники, то будут они только гадить, жечь, разорять, как было в Ушице, когда получил он шальную рану под глазом. С той поры и глаз хуже видеть стал. А может, то и не от раны, а от ночей за книгами при тусклом свете свечи.

Он ответил Долгорукому спокойно и твёрдо:

— Не стоит, отец, звать их. Сами как-нибудь Мстислава одолеем.

— Ну, оно, может, и вправду! Ну к бесу Давидовича! Прогоним с Волыни Мстиславку! — Юрий громко захохотал, тряся толстым животом.

...Два ряда наполненных водой рвов преграждали путь к Владимирской крепости. Дубовые стены достигали трёх-четырёх сажен. Да ещё башни везде стояли, а на заборолах всюду видны были немецкие самострелы и шеломы лучников. Да ещё был посад, который окружала тоже стена, хоть и не столь высокая.

— Укрепился, гад! — выругался злобно Долгорукий, объехав крепость со всех сторон. — Тамо — река, тамо — болото, а здесь в лоб стену не прошибить.

— И врата медные, с решётками, — добавил Ярослав. "

Они сидели в гой же походной веже на кошмах, держали совет.

— Волынь тебе отдам, — говорил Долгорукий своему племяннику Владимиру Андреевичу, кустобородому молодому человеку явно половецкой наружности, с чёрными усами, расту в ш ми только по бокам от губ. — Отцу твому покойному Андрею обещал тако.

— Дозволь, стрый, я покуда по волости с дружиной пройдусь, — попросил Андреевич. — Нервен, иные грады приведу в покорность. Чую, не скоро владимирцы сдадутся.

— Что, невтерпёж?! — хохотал Долгорукий. — Ну, что ж. Так тому и быть, добр молодец! Ступай по волостям, громи ворогов, приводи грады к покорности. Всё окрест — твоё! Тобе дарую!

— Стоит ли силы нам распылять? — осторожно спросил Ярослав.

— Да пущай идёт! — махнул рукой Долгорукий. — Нам больше добычи достанется во Владимире. Так ить, зятёк! — Он подмигнул Ярославу и снова раскатисто захохотал.

«Что ж ты за владетель?! Какую заботу о земле имеешь?!» — С едва скрываемым отвращением смотрел Ярослав на как обычно изрядно подвыпившего тестя.

Долгорукий расположился перед главными, северными воротами Владимира, называемыми Гридшиными, галичанам же велено было разбить стан перед южными, Киевскими воротами, через которые шла дорога на Луцк.

Воины расставили возы с доспехами и оружием, выслали во все стороны сторожи, установили перед валами палатки-вежи. В воздухе реял стяг с золотистым львом на голубом поле — знамя галицких князей.

Вечером вместе с Семьюнком и Коснятином Ярослав объехал окрестности лагеря. Опасаясь внезапного нападения, натянул на плечи кольчугу, воздел на голову прилбицу и любимый мисюрский шлем, велел спутникам своим также одеться и вооружиться. Ехали по опустевшему окольному городу, выжженному перед осадой Мстиславом. Всюду были одни головёшки да старые покосившиеся хаты, пустые, заброшенные.

— Такие даже палить не стали, — заметил Семьюико. — Всё одно, сараи старые. Никуда не годны.

Вокруг царила тишина, была она тревожна и обманчива. Где-то совсем близко прятался ворог. Почему-то Семьюнке вновь вспоминался свирепый Дорогил.

...Рыжий отрок проснулся посреди ночи в лагере от внезапного шума. Вскочив, он отдёрнул войлочный полог. Какие-то люди с факелами сновали по полю перед крепостью, лязгали мечи, ржали кони.

— Что стряслось?! — крикнул Семьюнко в темноту.

В лицо ему ударил яркий свет. И увидел он, к ужасу своему, Дорогила.

— Вот ты где, Лис Красный! Ага, попался! — возопил Мстиславов вуй, бросаясь на Семьюнку с мечом.

Резкая боль обожгла плечо. Что было сил рванул Семьюнко в сторону, прыгнул куда-то вниз, больно ударился щиколоткой о колесо телеги, помчался дальше. Резануло спину, так, что он не удержался и упал ничком, лицом в грязь. Кое-как поднялся, огляделся по сторонам. Вокруг была тьма, откуда-то сверху слышались крики, там шумел бой. Выдернув из спины скользом поразившую его сулицу, шатаясь от ран, отрок побрёл, сам не ведая, куда. Так достиг он какого-то большого шатра, не имея сил, упал на него, ввалился внутрь, увидел вдруг перед глазами походную печь, мерцающий огонь и ложе.

С визгом прянули от него две простоволосые совершенно голые девки. С кошм вскочил толстый мужик, на ходу напяливающий на плечи рубаху, схватился за меч, подскочил к Семьюнке, злой, растрёпанный, гаркнул:

— Кто таков?! Как посмел?!

— Княже Юрий! — узнал вдруг Семьюнко Долгорукого. — Владимирцы... из ворот киевских вышли. Напали на стан наш. Дорогил... Дорогил тамо... — Он повернулся, указывая перстом в темноту.

Силы окончательно оставили израненного отрока. Рухнул он без чувств посреди шатра на войлок. По кошме растеклось тёмное пятно крови.

...Ратники Долгорукого вовремя подоспели галичанам на подмогу. Осаждённые быстро отступили в крепость, успев перед тем поджечь несколько Ярославовых возов. Ярко полыхало в ночи дерево, высоко вздымался бешеный огонь, а на крепостной стене сыпал проклятия Дорогил:

— Ну, ворог, Лисица Рыжая! Ушёл, гад! Опять ушёл! Ух, доберусь до тя! Сгною, сволочь!

Тем временем Ярослав, бледный от пережитого, гневно выговаривал виновато опустившему голову Святополку:

— Почто сторожи не расставил?! Говорил же тебе! Половину людей наших без малого посекли волыняне! Думать надо было!

Он пожалел, что не поручил левое крыло воеводе Тудору. Теперь же приходилось переносить лагерь поближе к Долгорукому, прижиматься к нему, отступать от южных ворот.

Утром Долгорукий вызвал его к себе, указал на лежащего в беспамятстве Семьюнку.

— Его благодари, Ярославе. Упредил мя вовремя. Твой человек?

— Отрок мой, Семьюнко! Что с ним?! Жив ли?! — воскликнул встревоженный Ярослав.

— Да жив! Токмо крови много потерял. Плечо поранено, да спина. Ничё, оклемается! Ишь, рыжий экий! Яко лиса!

Одна из девушек, колдовавших над раненым, тихонько хихикнула.

— Девкам моим он приглянулся! Что, еже оженим парня?! А, Ярославе?! Холост, верно, отрок-то сей?!

— Холост. Ты, отец, его сам вопроси, — Ярослав хмурился, глядя на бледное лицо Семьюнки.

— А чё его вопрошать! Вон Параска, девка, что нать! И не холопка, отец ейный в Суздале лавку держал! Тако игь?! А?! — Долгорукий шутливо шлёпнул девушку по ягодице. — Ну, а опосля князя отрок, чай, не потребует! Еже что, сватом я буду!

— Пусть вылечится, в себя придёт, потом видно будет, — отмахивался Ярослав. — Скажи лучше, отец, что нам теперь делать?

— Тамо поглядим! — недовольно отрезал ему в ответ Долгорукий.

...Князь Владимир Андреевич был ранен шальной стрелой под Червеном в горло и едва остался жив. В отместку он велел жечь сёла и деревни в округе. Так и не добившись от жителей Червенской твердыни покорности, в ярости повернул он обратно и вскоре появился в лагере Долгорукого.

Рати стояли под Владимиром десять дней. Ничего не выходило с осадой, крепко засел Мстислав в городе, ночами совершал дерзкие вылазки, днями не давал подвести ко вратам пороки, засыпая нападавших тучами калёных стрел.

Быстро надоела, видно, киевскому владыке такая война. Созвал он князей и бояр на совет и объявил Владимиру Андреевичу:

— Хотел те, сыновец, Владимир дать, да не выходит тако. Потому даю те в удел Дорогобуж, Пересопницу и прочие города на Горыни. И да будь отныне в воле моей!

Андреевич кланялся грозному стрыю в пояс, коротко благодарил.

...Отступили кияне с галичанами от стен. Скрипели обозы, ржали лошади, гремело оружие. Ярослав был рад, что всё столь быстро закончилось. Тем более что и Семьюнко мало-помалу стал приходить в себя. Юная Прасковья поила его тёплыми отварами целебных трав. Миловидна была купецкая дщерь, глазки серые бусинками смотрелись, носик был невелик и слегка вздёрнут, как у многих суздальчанок, губки алы, стан тонок. Только вот не обращал на неё сперва отрок вовсе никоего вниманья. Говорил скупые слова благодарности, и всё.

Но подступил-таки к нему Долгорукий, вызвал к себе, едва начал Семьюнко ходить. Поставил перед ним Прасковью, хлопнул себя по коленкам, сказал не терпящим возражений голосом:

— Вот тебе невеста, парень. Добрая девка. Цветок сущий. Воротимся в Киев, свадьбу тотчас сыграем!

Ошарашено застыл посреди шатра рыжий отрок, ничего не отвечал.

Князь рассердился:

— Чё, требуешь али как?! Да опосля князя любому не зазорно таковую кралю поиметь!

— Княже! — упал Семьюнко на колени. — Подумать надобно.

— Неча тут думать! — рявкнул Долгорукий. — Воз злата те отсыплю за сей невестою!

При слове «злато» сверкнули вожделенно зелёные глаза отрока. Вздохнув, вспоминая Оксану, согласно склонил Семьюнко голову.

— В воле твоей аз, княже великий. Супротив не стану.

— То-то же, отроче, — рассмеялся довольный Долгорукий, взирая на счастливое лицо своей полюбовницы.

...Уже возле Свинуша леса, перед расставаньем Ярослав напомнил тестю:

— Обещал ты, отче, Ивана Берладника мне отдать.

— Писал же: как зима придёт, путь твёрдый наладится, привезу Ивана в Киев, — с досадой обронил Долгорукий.

На том расстались. Торопя коня, поскакал Ярослав во главе дружины в свой Галич.