Десять недель стояло огромное союзное войско под стенами Турова, в междуречье Езды и Струмени. Вместе с киевской ратью Давидовича пришли выгонять Юрия Ярославича Ярополк Андреевич, младший брат Владимира Дорогобужского, Ярослав Изяславич Луцкий, Рюрик, сын Ростислава Смоленского и, само собой разумеется, Владимир Мстиславич, которому обещан был туровский стол. Каждый князь вёл с собой немалые силы. Горели пригородные сёла, дотла спалён был посад, давние друзья Давидовича — степняки-берендеи бесчинствовали под Пинском на Припяти. Вместе со всеми шли на штурм туровской твердыни и галичане, ведомые Коснятином Серославичем.

Были жаркие схватки, была долгая изнурительная осада, была отчаянная храбрость защитников, были размытые осенними ливнями дороги, болезни и смерть в воинских вежах и на поле брани. Вымотанные безуспешными стычками, все уже хотели мириться, даже Владимир Мстиславич. Осаждённый Юрий слал гонца за гонцом с предложениями. Один Давидович упрямо жаждал новых битв и, никого не слушая, приказывал продолжать осаду города. Только тогда сдался он, когда начался в союзном войске мор на коней. Без коня и дружинник — не дружинник, и тем паче князь — не князь. Не добившись ничего, уже в разгар зимы, когда ударили крепкие морозы, поворотили ратные вспять. В рядах воинов царил тихий ропот — невзлюбили Давидовича за его самохвальство и непомерную гордыню.

— Зря людей положил, — говорили о нём с укором бывалые ратники, сотские и тысяцкие.

Вот так, впустую ратились русские люди меж собой, проливали кровь. Сколько сирот, вдов останется теперь опять, сколько матерей зарыдают горько по сынам сгинувшим, а князь... что князь?! Волк он! О себе только помышляет, о чести, о славе, о власти! Жизней людских николи не щадит!

Коснятин Серославич воротился в Галич исхудавший, бледный, с рукой на перевязи. Рассказывал скупо, больше отмалчивался. Думал с раздражением о Ярославе:

«В самое дерьмо меня кинул, гад! Сам-то в тепле и холе отсиделся, не пошёл, чай, грязь припятскую месить! Укрылся за спинами добровольцев галицких!»

Недовольство и гнев глушил Коснятин заморским вином. Радовало немного хоть то, что не забыл его князь, отдал два села на Збруче.

Сёла были богатые, вокруг них простирались пахотные поля, на которых каждый год собирали обильные урожаи пшеницы, ячменя, выращивали также хмель. Вдоль берега Збруча раскинулись густые яблоневые и вишнёвые сады.

Первым делом решил Коснятин возвести в удобном месте на крутояре хоромы, обнести их высоченным тыном из дубовых и буковых кольев. Хоромы мыслил изукрасить узором резным, киноварью, кровли щедро позолотить. Хотелось, чтоб ничем не уступал терем его княжескому. Башенки пристроить по краям и посредине, а во дворе, рядом с хоромами, возвести храм в честь святого Константина, небесного своего покровителя — и будет тогда гордо возноситься над окрестностями его дворец.

Мотался Коснятин по городам, вместе с ближними слугами своими нанимал добрых древоделов, заботился о ладьях, на которых надо будет по весне везти речным путём камень и лес, потребный для строительства.

За делами совсем было позабыл Коснятин о прежних дружках своих, о Млаве и её ласках. Напомнила боярыня о себе, прислала грамотку на бересте, звала в гости. Ничего не ответил ей Серославич, с раздражением швырнул грамотицу в пылающую печь, подумал:

«Нет, Млавушка. Чую, расходятся дорожки наши. С Берладником твоим каши не сварить».

Впрочем, с Млавой следовало бы встретиться. Жизнь может по-разному повернуться. Но отложил Коснятин мысли о боярыне на потом. Успеется. Сперва — хоромы, добытки, дани с селян. Вначале — то, что имеешь, и уже после — что хочешь получить в грядущем. Расчётлив и терпелив стал сын воеводы Серослава.

В тереме княжом бывать ему приходилось теперь часто. Иногда Ярослав звал его на совет, а порой боярин и сам обращался к нему, просил что потребное. Единожды и довелось ему невзначай подслушать обрывок беседы Ярослава с княгиней Ольгой.

Сидел Коснятин в горнице на верхнем жиле княжьего терема, ждал князя. Дверь в переход была приоткрыта. Доносился из-за неё громкий ворчливый голос Ольги. Прислушался боярин. Жаловалась княгиня супругу:

— Фроську вот любишь. Владимира же вовсе не замечаешь. Почто тако?! В чём сын пред тобою провинился?!

— Будто не ведаешь! — В словах Осмомысла сквозило презрение.

— Думать, не твой робёнок?! Да твой он, твой! Сколько раз сказывала уж! Недоношенным родила я его! — вскричала Ольга. — А что тамо до тебя у меня было, то быльём давно поросло!

— Замолчи! Лаять перестань! — Ярослав говорил довольно тихо, но как-то зло, с присвистом. — Ещё разбирать я буду, чей он! Стоять вот и спорить с тобой в переходе! Ступай, оставь меня! Слышишь, оставь!

Княгиня, слышно было, всплакнула, завыла от обиды. С силой хлопнула дверь в бабинец.

Коснятин сидел на лавке, затаив дыхание.

«Вот, стало быть, как! Что ж, ворог! Получишь ты за батюшкину смерть! И за иных, коих под Теребовлем да под Туровом на вражьи мечи бросил!»

Он стиснул десницу в кулак и злорадно усмехнулся.

Млава и Берладник были теперь сыну Серослава вовсе ни к чему. Знал Коснятин, кто ему надобен и что делать.