Теплы и солнечны майские дни. Плещут на ветру багряные паруса ладей. Купец Мина Изденьевич, старший брат Семьюнки, был доволен: умело прошли кормчие узкие места, извилины и пороги на Днестре. Теперь, при свежем попутном ветре, напоённом вешней прохладой, весело идут два снаряжённых купеческих судна к Чермному морю. Достигнут они вскорости Белгорода — города в Днестровском устье, и поплывут оттуда вдоль морского берега к Дунаю. Там, в гирле даст Мина своим людям пару дней отдыха и погонит суда дальше морем в самый Царьград — столицу империи ромеев. Никогда доселе не доводилось Мине бывать в этом овеянном легендами великом городе святого Константина. Везёт он с собой грамоту от одного бывалого купца. Просит тот своих царьградских знакомцев, тоже выходцев из Руси, помочь новичку расторговаться. А товару везёт Мина в Царьград немало: тут и ценный мех желтодущатой куницы, и медвежьи шкуры, и воск, и мёд, и соль. Взамен рассчитывает Изденьевич доставить в Галич дорогие ромейские ткани: паволоку, парчу, аксамит. Также не откажется он от диковинных фруктов, от вин, от многоценных благовоний. Чуял грядущий навар купец, длани чесались. Ночами снились ему звонкие серебряные монеты, сыпавшиеся в руки.
Брат, Семьюнко, снабдил деньгами, велел торопиться. Неровен час, нападут поганые, не до торга будет. Вот и плыл теперь Мина на полдень, и кричал гребцам в часы, когда стихал ветер:
— Скорей гребите, раззявы!
В ладейной избе вечерами зажигал лампады, клал крест, молился, просил святого Николая Угодника, чтоб даровал ему удачу в пути.
...Широко и привольно разлился Днестр по равнине, пологи и низменны стали его берега. Даже не верится, что это та самая речка, зажатая в верховьях в теснине меж крутых скал, быстрая, пенистая, с бешеными каскадами, с водоворотами, извивающаяся, стойно змея. Спокойно и величаво нёс Днестр свои воды, набухал притоками. Мелкая волна била в борт судна. Ладья слегка покачивалась, замедляя ход при приближении к очередному маленькому островку, густо поросшему камышом и осокой, а кое-где — хиленькими деревцами и кустарником.
Вдоль левого берега полосой тянулись плавни — место охоты на уток. Иной раз можно было встретить в плавнях и дикого кабана. Мина слышал рассказы бывалых людей о том, сколь захватывающие и опасные ловы учиняли здесь проезжие купцы или воины. Зато сколь вкусно мясо сего зверя, поджаренное на вертеле на ночном костре!
Как-то незаметно расширились берега, стали отступать, уходить назад и в стороны. Открылась перед Миной необъятная глазу синь Днестровского лимана. В лучах солнца подёрнутая лёгкой рябью вода искрилась, вспыхивала звёздочками.
Кормчий велел держать правее. Гребцы налегли на вёсла. Ладьи сошли со стреженя вливающегося в лиман Днестра, птицами полетели вперёд. Вёрст через двадцать замаячили впереди каменные крепостные башни Белгорода. Возле дощатых вымолов уже стояло несколько кораблей. Греческие хеландии, просторные, с высокими резными носами, с широкими площадками палуб величаво застыли, привязанные канатами к деревянным опорам.
Вот такой бы Мине корабль! Зачарованно взирал он на высокие борта хеландии. На такой можно было бороздить, не боясь штормов и бурь, морские просторы, плавать в солнечный Трапезунд, говорят, богатый город с восточными товарами, достигать берегов Кипра и самого Египта. Сыпалось бы ему в руки золото, на широкую ногу поставил бы он, Мина, торговлю. Еже что, и братец бы подмогнул. Сребришко вон как любит лукавец Семьюнко. Мина усмехнулся.
В Белгороде удостоил Мину встречей местный посадник. Седой старик с изрезанным шрамами сухим морщинистым лицом, посланный сюда ещё покойным Изяславом Мстиславичем, был к галичанину благосклонен.
Предостерёг купца:
— Ты уж, Мина Изденьич, как плыть будешь, по сторонам пуще гляди. Балуют в гирле Дунайском лихие людишки. Разбойнички, берладнички. Давеча греческого купца ограбили, весь товар отобрали, ещё и самого чуть ли не нагим оставили. Галицких ваших рыбаков такожде до нитки обобрали. Мало кто и ушёл. Подалее от Дуная держись.
...Увы, не послушал Мина доброго совета, решил не удаляться от берега, тем паче что над морем грозно ходили чёрные тучи, предвещая скорую бурю.
Решил Мина пристать к берегу, переждать начинающуюся непогодь. И словно ждали этого затаившиеся в плавнях лиходеи.
Резкий громкий свист заставил Мину испуганно шарахнуться в сторону. Тотчас посыпались откуда-то сверху, с прибрежных скальных холмов, повыскакивали из кустов, из зарослей камышовых одетые кто во что горазд, в разноцветных кафтанах, в бехтерцах, в юшманах, с саблями и мечами наперевес, берладники.
Посекли, обратили вспять немногочисленную стражу, ринулись к товарам, по дороге рубя или хватая пытающихся скрыться гребцов. Их ловили арканами, вязали, волокли в свои упрятанные в камышах струги.
С ужасом и отчаянием взирал Мина на своё безжалостно разграбляемое добро. К нему подлетели сразу трое, грубо толкнули, опрокинули ничком в песок, связали за спиной руки.
Сорвали дорогой кушак, стащили с ног сафьяновые сапоги, отобрали шапку с вышитым крестами верхом.
Бросили незадачливого купца на дно струга, повезли вверх по Дунаю. Видел с болью и досадой Мина, как вдали горят пламенем обе его ладьи, как взвивается клубами в серое неприветливое небо чёрный дым. Слёзы застили глаза. Так жалко было товара, за свои кровные купленного!
— Вот, Нечай, купчишка галицкий! — Один из разбойников, худой, костистый, с чёрной повязкой на глазу, ухватил Мину за шиворот, поднял его и швырнул к ногам рослого седоусого мужа, который, широко расставив ноги, стоял на корме струга. — Может, рубануть его, и дело с концом!
— А давай его на кол посадим! — предложил другой берладник. — Вот приплывём, добрый буковый кол настругаю. Поглядим, как он корчиться будет!
— Погодь! — оборвал его Нечай. — Покуда живой он князю Ивану надобен. После порешим, как быти!
Мина сидел ни жив ни мёртв. Крестился судорожно, с ужасом смотрел на Нечая и его буйных сотоварищей, шептал дрожащими устами: «Господи, помилуй!»
Тем часом струги неслись по Килийскому гирлу, только и мелькали вёсла в ловких и сильных руках да брызги летели.
Ближе к вечеру пристали судёнышки к берегу. Взору Мины открылся большой воинский стан. Пылали костры, вокруг них собирались такие же разноцветно наряженные люди, все при оружии. Чуть поодаль заметил купец половецкие юрты. Было много коней, отовсюду неслись ржание, смех, крики. Как всегда перед началом большой войны, люди веселились, словно праздник предстоял, а не кровавая бойня.
На вертелах жарилась баранина и конина, кое-где уже пировали, запивая пахнущее дымом костра мясо добрым вином и мёдом. Уж мёду хватало.
...Мину подвели к одному из костров, вокруг которого было особенно шумно и многолюдно. В высоком крутоплечем человеке лет сорока, бритоголовом, облачённом в белую полотняную свиту, с серьгой в ухе узнал купец князя — изгоя Ивана. На высокое чело его спускается лихо закрученный чуб — оселедец.
— Вот, княже Иван, взяли две ладьи галицкие у Лукоморья. Ентот вот купчишка товар вёз, — объявил одноглазый.
— Что с ладьями содеяли? — спросил Иван.
— А что? Запалили, да и весь сказ! — Одноглазый раскатисто захохотал.
Следом за ним засмеялись и остальные.
Иван, крикнув: «Довольно!», оборвал веселье. Сказал с досадой:
— Ладьи бы нам не помешали.
— Да куда их? — возразил Нечай. — Комонными пойдём, вскачь, никакая ладья не поспеет.
Иван смолчал, передёрнул плечами. Вроде всё покуда шло, как он и замышлял, но почему-то перестала нравиться ему вся эта затея. Глядел в лица берладников, соратников своих, многие из которых так рады были его возвращению в Подунавье, видел эту вольницу, все чаяния которой — пограбить, сходить «за зипунами», напасть и обчистить какой-нибудь городок, обобрав жителей до нитки, а потом завалиться в траву с очередной гулевой девкой. Многие из этих людей, гордые, независимые, смелые, когда-то бежали от боярской неволи, променяв постылое ярмо холопства на буйный степной ветер и каждодневный риск. Вся жизнь берладника — война, стычки с врагом, стремительные набеги на торговые караваны, на земли ромеев, болгар, угров. В Иване видели они своего вождя, человека, который подымет их, соберёт в кулак и поведёт... Куда? Да хоть на Галич, хоть на Теребовлю, хоть к самому чёрту в преисподнюю! Ну, а дальше? Дальше как Ивану быть? Ведь он — князь, его отец владел городами в Червонной Руси, он — не разбойник, не холоп беглый! Вот сядет он в Галиче, и на кого будет опираться? Раньше была у него надежда на Изяслава Давидовича. Он выручит, не забудет. Но вот ушёл Иван втайне от киевского князя в степь, супротив его воли, и теперь Изяслав был на него разгневан. Покуда сговорился Иван с половцами. Согласился идти вместе с ним на Русь солтан Турундай, хитрый скользкий кочевник. Башкорд — тот дал тысячу воинов в подмогу. Перед расставаньем сказал, чтоб Турундаю особо не доверял и на его орду сильно не полагался. Да только как тут не полагаться, если без малого половина его рати — Турундаевы чёрные куманы!
Всего собрал Иван под своё начало шесть тысяч человек. С ними решил он ударить по Днестровскому Понизью.
...Мина стоял перед Иваном на коленях, угрюмо молчал, сдерживал дрожь.
— Кто таков?! — грозно вопросил князь купца.
— М-Мина аз, — только и выдавил из себя Изденьевич.
— Я его знаю! — протолкался сквозь плотные ряды берладников невысокий молодец в кацавейке, в лихо заломленной набекрень бараньей шапке.
Мина признал в нём беглого холопа боярина Молибога, чьи богатые вотчины располагались неподалёку от Перемышля. Когда-то этот молодец был посадским ремественником, обжигал горшки, да вот после одной из войн, когда сгорела его мастерская, взял у Молибога купу. Видно, не сумел уплатить в срок, был отдан в холопы и бежал от неволи в Берлад.
— Се — Мина Изденьевич. Брат его, Семьюнко, у князя Ярослава в Галиче правая рука!
Зашумели, загалдели берладники.
— Убить сию вражину!
— Прихвостень боярский!
— Наших братьев кабалил, гад!
И снова Иван прервал сыпавшиеся со всех сторон крики.
— Убивать его покуда не к чему! Связать его да в обоз! Думаю, Семьюнко за своего братца немало серебра отсыплет! — молвил он громким голосом. — А кончить его, еже что, завсегда успеем!
Мину отвели в крытый рядном возок, скрутили руки и ноги крепкими ремнями, бросили на солому. Двое ратных остались его сторожить.
Что ж, смерть покуда прошла стороной. В эти мгновения Мина уже не вспоминал о потерянном товаре. Одно только хотелось — жить!
...Наутро шеститысячное войско Ивана выступило в поход. Галопом понеслись вершники по пыльному шляху. По левую руку извивался под палящими лучами солнца многоводный Прут. Впереди были жаркие сечи, были пожары и кровь, была неизвестность.