Собирались бояре тайно, в загородном имении Млавы, обнесённом тыном из дубовых кольев. Широко раскинулся на косогоре над узенькой речкой просторный, словно орёл, разбросавший в стороны крылья, дворец, некогда подаренный князем Владимиркой своей полюбовнице. В последние лета Млава бывала здесь редко, пустел дом, высился молчаливой громадой над окрестностями как напоминание о прежних весёлых временах. Но притулилась скромно у ограды небольшая избёнка, светленькая, со слюдяными окнами, украшенная затейливой резьбой. Избёнку эту хорошо знал молодой боярин Коснятин Серославич. К ней-то и пробирались тихонько дождливым осенним вечерком недовольные нынешним галицким князем бояре. Набралось их в душной горенке с чадящей печкой восемь человек.
Коснятин с изумлением заметил рядом с Млавой, восседавшей во главе широкого букового стола, мужа её, боярина Ляха. Постарел, поседел бывший любимец Владимирков, лицо было изрыто морщинами, седая неухоженная борода торчала, как мочало. Рядом с ним сидел Иван Домажирич, тоже, видно, тайно приехавший в Галич. Остальные были владетели больших и не очень вотчин, по разным причинам недовольные Ярославом.
Коснятин пристальным взглядом окинул всех собравшихся. Не нравилась ему эта встреча и вся Млавина затея. Тем более что Млава изрекла, как только расселись они по скамьям, довольно неожиданно:
— Грамотка послана в Киев, ко князю Изяславу Давидовичу. Написали мы с боярином тако, — кивнула она в сторону Ивана Домажирича. — «Садись, господине, на конь! Иди на Галич. Токмо узрим под градом стяги твои, отопрём врата!»
— Не крутовато ли? — спросил, недовольно щурясь, один из бояр.
— И что будет, когда мы врата отопрём? — Коснятин исподлобья хмуро посмотрел на Млаву.
Разоделась вся, как на праздник! В кике высокой, в платье из голубой парчи! Золотыми колтами, серьгами, ожерельями, браслетами блистает! Прямь царица!
Млава всплеснула руками.
— Как что будет?! Погонит князь киевский прочь Ярославку с его семейством, посадит в Галиче Ивана Берладника. Ну, а при Иване мы своё возьмём! Вотчины все нам воротит, и будем мы, бояре, землёй Галицкой править!
«Мы, бояре! Ишь ты, подстилка Владимиркова! Возомнила ся чуть ли не княгиней!» — противно было Коснятину слушать эти слова. Равно как противно было сознавать, что вот он, сын воеводы Серослава, оказался падок на ласки этой разжиревшей вздорной жёнки. Вон у неё, и муж рядом! А он кто? Слово «полюбовник» резало и жгло слух. Хватит, хватит власти её над ним!
Он промолчал, ни слова больше не вымолвив до конца совета.
Говорили бояре о том, кому у каких ворот быть. После разошлись так же тайно. Каждому было поручено готовить людей.
Собрался уходить и Коснятин. Млава окликнула его, попросила задержаться. Сказала, когда остались они вдвоём:
— Что супруг мой тут, тем себя не заботь. Приехал, уедет. Нам с тобой он помехой не станет. Мыслю я так. Написала я Изяславу одно письмо, потом второе. Но не мало ли сего? Давай так поступим, Коснятин. Приходи ко мне заутре ввечеру. Ещё одну грамотку я сочиню для Изяслава. И поезжай-ка ты сам с нею в Киев. Уговори Давидовича поспешить.
Опять смолчал, лишь кивнул ей Коснятин. Стоял, раздумывал, сомневался. Млава проворковала ласковым голоском:
— А заутре не токмо делами мы с тобою займёмся.
Она подмигнула ему, рассмеялась.
Коснятин с трудом выдавил из себя:
— То добре, боярыня.
Выйдя со двора на улицу, он постоял немного, вдыхая холодный сырой воздух, потряс головой, приводя в порядок мысли. Понял одно: с Млавой ему не по пути. Давно уже это решил, а сегодня лишний раз убедился. И как ему теперь быть? Времени у него мало. Хотел исподволь, постепенно, а приходится спешить, идти на риск.
Решившись, наутро направил Коснятин стопы в княжеский терем, к Ольге.
...Изумлённо изогнув тонкие половецкие брови, слушала, сидя в мягком кресле, княгиня галицкая взволнованную речь боярина. Коснятина доселе она почти не знала. Так, иногда обменяется парой слов, как со всеми, но не более того.
Серославич говорил жарким шёпотом:
— Дозволь мне, верному слуге твоему, недобрую весть тебе молвить. Заговор, княгинюшка, назрел в Галиче. Собирались недовольные, послали в Киев к Изяславу. Зовут Берладника на стол. Немедля надобно крамолу сию пресечь!
— Почему верить тебе на слово я должна? — спросила Ольга. — И кто из бояр в сем заговоре? И ты откуда проведал о нём?
Вопросов этих ждал Коснятин и к ним подготовился. Отвечал уверенно, хотя сердце и заколотилось в груди учащённо.
— Самого меня на то свещание грамоткой позвали. Заговорщица первая — боярыня Млава. Ещё Иван Домажирич. Тайком он из Полоцка в город прибыл. Ещё муж Млавы, боярин Лях. Остальных не знаю, не могу сказать. Не видал боле никого. А верить мне — что ж, можешь и не верить. Но ты проверь.
— И как же проверю я?
— Нынче вечером собирается Млава у себя в доме загородном ещё грамотицу подмётную писать. Вот ты туда и приди. А лучше — вместе пойдём. Гридней возьми оружных. Я дорогу в тот дом знаю, проведу.
— Говоришь, дорогу знаешь? — усмехнулась Ольга. — Странно говоришь, боярин. Но я проверю. Всех вас проверю. И Млаву, и тебя, и прочих. Уговорились. Вечером проведёшь меня в вертеп ентот. А покуда ступай.
Поклонился Коснятин княгине до земли, коснувшись рукой дощатого пола, добавил напоследок:
— Ведай, княгинюшка, тебе и сыну твоему верен я.
Смутили сильно последние слова молодого боярина Ольгу.
Почему не упомянул он о Ярославе? Или знает что-то об их отношениях, чего не следовало бы?
Вызвала Ольга главу своей стражи, пожилого суздальского рубаку, велела следить за Коснятином и вечером доставить его во дворец.
С нетерпением дождалась она наступления сумерек. Долго стояла у окна, провожала садившееся на западе за холмами солнце. Как стемнело, стала одеваться. Облачилась в бобровую шубу, на голову повязала плат с узорочьем, обула сапожки с высокими каблуками, которые только начали входить в обиход у знатных женщин. Прошла, после недолгих раздумий, в оружейную палату. Пристально рассматривала при свете мерцающих лампад развешанные на стене ножи, сабли, кинжалы. Этот тяжёл, этот широк больно, этот кривой, верно, засапожник. На что он ей. Вон тот, острый и тонкий, стойно шило, подойдёт в самый раз.
Просунулся в оружейную гридень.
— Боярин Коснятин на дворе. Сожидаем тебя, — шёпотом сообщил он.
— Сей же час приду, — ответила Ольга.
Она сдёрнула кинжал со стены, вдела его в обитые сафьяном ножны, распахнув полы шубы, привесила оружие на пояс тёмного платья. Ещё раз подумав, всё ли учла, метнулась княгиня в темноту перехода. На ходу натянула на руки длинные, по локоть, чёрные кожаные перчатки. Такие иногда надевали воины, женщины носили их редко, но Ольга вот любила.
Коснятин стоял во дворе, выпуская в морозный воздух пар. Боярин заметно волновался, стискивал руки в кулаки. Гридни княгини окружили его по приказу госпожи.
— Ну, боярин, веди меня, — приказала княгиня. — И вы все со мной идите, — велела она гридням. — Охранять меня будете.
...В слюдяных окнах избёнки ярко горел свет.
«Похоже, не соврал Коснятин», — подумала Ольга. Она подозвала начальника стражи, тихо шепнула:
— Сама я в дом сей пойду. Вы здесь будьте. Тихо сидите. Ежели что услышите, шум какой, крики, тотчас врывайтесь в избу. И боярина Коснятина сторожите крепко.
Княгиня громко и настойчиво постучалась в дверь.
— Ну что ж ты так сильно. Слышу я, — раздался голос Млавы. Она быстро распахнула дверь. Ольга, толкнув её, стремглав влетела в горенку.
— Княгиня?! Ты?! — изумлённо попятилась к стене Млава.
— Да, я. И ведать хочу, чем ты тут втайне занимаешься?!
— Ну на что тебе знать?! Дружка вот милого сожидаю! — Млава, понимая, что, видимо, заговор их раскрыт, через силу рассмеялась.
— А это что? Послание любовное? — Ольга схватила лежащий на столе свиток дорогого пергамента, руками в перчатках стала разворачивать его, попыталась прочесть. Слово «Давидович» сразу бросилось в глаза. Она отшвырнула грамоту, презрительно скривила губу.
— Вот, стало быть, каковы полюбовники твои, подстилка грязная! — крикнула она. — Козни строишь, дрянь! С Давидовичем снюхалась!
Млава неожиданно выпалила:
— А ты кто такая, чтоб меня судить! Сына твоего я выкармливала грудью своею! Что, думать, не ведаю, что нагуляла ты его! Не Ярославкин то сын! Многие о том знают! Да молчат покудова! Верно, хощешь его на столе галицком зреть! Спишь и видишь, греховодница!
Слов таких стерпеть Ольга не смогла. Набросилась она на Млаву, влепила ей оплеуху, стала бить по лиду, по шее, ударяла в грудь. Млава сопротивлялась, пыталась навалиться на княгиню всем грузным своим телом, оторвала «с мясом» застёжку на шубе. Но разъярённая Ольга била сильнее, отталкивала её от себя. Обе женщины тяжело, хрипло дышали. И тут вспомнила Ольга про кинжал. Распахнула она шубу, вырвала сверкнувший в свете хороса стальной клинок из ножен.
— Ты чего?! — успела вскрикнуть Млава.
Одной рукой Ольга дёрнула боярыню за левую грудь, приподнимая её вверх, другой же что было силы вонзила ей кинжал меж рёбер.
Легко вошёл остро отточенный клинок в женское тело. Охнув, рухнула Млава на лавку, скатилась на пол.
Ольга стояла над ней, смотрела. Ужаса она не испытывала, было лишь какое-то хищное удовлетворение.
«Ну вот, одной вражиной меньше стало!» — подумала она.
Нагнувшись, княгиня медленно и осторожно вытащила кинжал из груди убитой. Всюду на полу, на лавке была кровь. Ольга брезгливо отшвырнула кинжал в угол, осмотрелась. На перчатках крови не было, разве на сапогах застыло несколько капель.
«Шубу попортила, дрянь!» — со злостью подумала Ольга, поднимая с пола застёжку.
В горенку, привлечённые шумом, вбежали ратники. Ольга крикнула, чтобы все, кроме старшего, вышли.
— Боярина Коснятина сюда! — приказала она громко.
Серославич отшатнулся, увидев мёртвую Млаву. Впрочем, для него так было лучше. Никто из бояр теперь не узнает о его перевете. И он, по сути, кроме Млавы, Ляха да Домажирича никого не выдал. Остальные заговорщики ещё пригодятся ему когда-нибудь в будущем.
И всё-таки было Коснятину не по себе. С Млавой провёл он не одну ночь. Вспомнились вмиг её ласки, её дышащее грехом и наслаждением похотливое тело. И вот это тело лежит здесь бездыханное. Княгиня, по всему видно, жёнка умная и опасная. Ловко она её... кинжалом точно в сердце.
— Добрый удар! — цокая языком, скупо похвалил Ольгу начальник стражи.
Коснятин, увидев на столе пергамент, незаметно за спиной у Ольги спрятал его за пазуху. Так будет ему спокойней. Вдруг в этой грамоте и его имя промелькнёт невзначай.
Ольга, видно, о грамотке забыла. Стояла она посреди горенки, дышала тяжело, нервно кривила пунцовые губы, тупо осматривала свою одежду.
«Что, не просто убивцей стать?» — уста Коснятина тронула злорадная ухмылка.
— Что делать с трупом? — спросил суздалец.
Ольга встрепенулась, насупила брови, задумалась. Велела, наконец:
— Выбросите её в Лукву! Да так, чтоб никто не сведал. И языки за зубами держите! И ты, боярин, молчи! Иначе...
Обтянутый перчаткой кулак оказался перед лицом Коснятина. Зловеще блестела в свете хороса чёрная кожа.
Коснятин положил крест, пробормотал хрипло:
— Никому не скажу! Наша с тобой сия тайна.
— Нет ли кого в доме? — забеспокоилась вдруг Ольга. — Зови гридней. Пусть весь дом обшарят. Кого найдут — взять в мечи. И быстро чтоб, до рассвета управились.
В избе не нашли никого, а в хоромах на сенях обнаружили холопку, которая, очевидно, сопровождала Млаву в поездке за город. Один из суздальских гридней хладнокровно вонзил меч ей в грудь.
...Начальник княгининой стражи подобрал брошенный Ольгой кинжал, тщательно вытер кровь и после повесил его вместе с ножнами в оружейной, на прежнем месте.
Тело Млавы выловили рыбаки возле самого устья Луквы спустя несколько дней. Сведав о гибели жены, Лях снова ударился в бега. С ним вместе исчезли из Галича и трое малолетних Млавиных отпрысков. А вот Ивану Домажиричу скрыться не удалось. По приказу княгини бросили его гнить в сырое подземелье. В Теребовлю, где в те дни находился Ярослав, Ольга направила одного из своих гридней, велев передать, что раскрыла в Галиче боярский заговор.