И вот опять я сижу на своей уютной кухне и тоскую. А больше мне пока и делать нечего. Лидуся на работе в детском саду, Олька — в школе, Санька — в институте, мама — у сестры. Все при деле, только я — горемыка безработный. Ждем-с неизвестно чего, размышляем-с…

Для начала — пообедал. Без аппетита. Принял на душу калорий, чтобы уж совсем не заскучать. Не знаю — у кого как, а у меня ничего толкового на голодный желудок в голове не появляется, не думается. А если и появляются мысли, то какие-то пустые и глупые. Некоторые в сложных ситуациях много курят, иные еще совсем недавно Ленина перечитывали, я предпочитаю поесть. Ну, такая у меня физиология — поешь, и всегда как-то веселей на душе становится. Нет, никаких гастрономических изысков я, разумеется, себе не позволяю — так, сварганишь что-нибудь на скорую руку…

В общем, отварил я себе наших, серых российских макарончиков, маслица сливочного в тарелку добавил, сразу же немножко подсолил.

Эх, укропчику бы… Да где его взять сейчас? Особенно, когда денег нет. Ну, ладно. Перетопчемся на самолюбии.

Для солидности закипятил в эмалированной кастрюльке пару каких-то «воронежских» — хорошо еще, не «тамбовских»! — сарделек и торжественно поместил их туда же, в тарелку с макаронами. Эти сардельки вид имели достаточно «мужественный» и, пожалуй, съедобный. Да и на вкус оказались — ничего.

Забавно. Помниться у О. Генри, в каком-то рассказе, двое почти нищих молодых людей — муж с женой — кажется, сначала поссорились, потом вроде бы помирились, потом заработали по случаю несколько долларов и…

«У нас будут сегодня устрицы на ужин… И филе-миньон с шампиньонами…»

«О! Устрицы, филе-миньон… Натурально».

Это она ему по случаю примирения на ужин сварганила. Нищета у них такая в позапрошлом веке в Нью-Йорке была.

А пару «мужественных» воронежских сарделек не пробовали? Да с серенькими «сталинскими» макарончиками. Напрасно. Очень даже ничего… в начале двадцать первого века в Санкт-Петербурге.

Поел. Кастрюльку с тарелкой за собой вымыл. Еще заварил крепенького чайку и закурил «беломорину». Порядок. Просветлело на душе. Теперь без суеты и помыслить можно.

Значит, сижу, курю и размышляю…

И одна мысль в башке — не горячусь ли я? Есть у меня такая слабость — сначала отрезать, а потом отмерить. Сейчас — не тот случай. Дело серьезное и денежное. Надо обдумать все, как следует.

В рейс ехать уже как бы и завтра, а гривой трясти — то есть окончательное согласие азиату давать — сегодня. Деньги — деньгами, но… жизнь-то одна. Один раз она дается, вкусненькая, кисло-сладенькая, хоть и полосатая, как морской тельник. И что бы там не городили индусы в своей Брахмапутии по поводу реинкарнации непонятной — фигня все это. Родился человек, пожил и помер. А потом — опять на атомы.

Но торопиться с этим делом не надо, не тот случай, чтобы торопиться. Думать надо, думать. Шевелить извилинами, прикидывать, сопоставлять.

Что-то плоховато стал я в последнее время во всех этих «темах» разбираться. Раньше разбирался нормально, а в последние годы, видно, стал чутье терять. Или старею, или как-то все уж очень быстро меняться стало.

Вот и сейчас: ехать — не ехать, идти — не идти? Кто же его знает?.. Информации-то — кот наплакал.

А интуиция? А внутренний голос?..

Молчит проклятый. Затаился.

Хотя и не самый путный советчик он у меня, внутренний голос этот. Пару раз он, гнида, крепко меня подставлял. Не получилось бы и сейчас — как у того ковбоя, которому внутренний голос настойчиво рекомендовал на дерево повыше влезть, а потом: «Ох, Джон, ну и брякнемся…».

Да тут еще и Гена Логинов сомнений подкинул. И как это я на него по телефону так лихо нарвался?! То месяцами — без связи, а тут — раз, и в дамки. Даже по голосу ясно было — удивлен Гена.

А вроде бы ничего такого удивительного я ему и не говорил. Или сказал?.. Да нет, я ему все больше — о своем, о житейском. Ну и о рейсе этом, естественно, рассказал. Водка, металлолом…

И что это он так сразу заудивлялся?

Впрочем, полковник и все его военные хитроумности — для меня не главное. Главное для меня сейчас — Борис Евгеньевич. Дорогой мой товарищ Белых. Вот на него, на Борьку, и надо ориентироваться. И скорей всего, как он скажет — так и будет. Что уж перед собой-то юлить…

Без товарища Белыха, ничего не сложится с этим рейсом. Или сложится, но как-нибудь боком или раком.

Конечно, деньги хорошие, но…

Короче, во что бы ни стало надо дозваниваться Бобу, отлавливать его и все точки расставлять. До конца. До самого. Борис Евгеньич — мой последний шанс и последний аргумент в этом споре с жизнью и с самим собой. Вот эта тема должна меня сейчас волновать больше всего — захомутать Боба.

А как его, сучару, захомутаешь, если его который день где-то черти носят? Верка, жена его, говорит — на халтуру какую-то на три дня подписался. Что за халтура, где? Неизвестно. Но сегодня как раз вроде бы и должен в городе появиться. Поймаю и спрошу со всей прямотой. Вот если многоопытный Боб согласится, тогда и думать нечего — прочь сомненья и тревоги! И логиновские заумные запутки — побоку.

А если не согласится, или не отловлю я его?

Ну, тогда другое дело. В конце концов — пока деньги не получены, всегда есть возможность назад отыграть. В самом деле — не ракету же в космос запускаем. Тоже мне — протяжка, продувка, ключ на старт… Пять, четыре, три…

Главное, как говорил товарищ Саахов, — торопиться не надо.

Пододвинув к себе телефон, я снова, в который уже раз, набрал Борькин номер. Пи-и-и, пи-и…

Оп-па! Есть!

Борька снял трубку почти мгновенно, как будто сидел у телефона и ждал моего звонка. Явился не запылился. «Здрасьте-здрасьте, нет ли выпить? Привет-привет — выпить нет».

— И где же ты шлялся, блудень?

— Витька? Ты?

— Я, я… Я тебя уже второй день отлавливаю.

— А меня дома не было.

— Догадываюсь, козырь ты мой дивный, валет бубновый… Ну и как?

— Что — как?

— Жистянка… Рассказывай.

— Каком кверху. Одному хмырю подписался сруб конопатить. Под нового русского сучара канает. Коттедж надумал возвести. Ну, возвел — белорусы ему за очень мизерную цену отгрохали сруб девять на двенадцать. Прикинь, что получилось.

— Я, Боб, в этих делах — не очень… Не волоку.

— Да тут и не надо волочь. Получилось дешево, да гнило… Между бревнами кулак входит. Мой кулак.

— Если твой, тогда действительно плохо, — осторожно согласился я.

— Ну! О чем и толкую. Те еще работнички, белорусы эти. Халтурщики…

— Ты не забыл, что я наполовину…

— Я что — о всех, что ли? О тебе никто и не говорит. Короче — я ему, хозяину, три дня по двенадцать часов паклю в жгуты крутил и молотком колотил, колотил, колотил… Все щели намертво законопатил. А он, козлина…

— Кинул?

— Вроде того…

— Ну?

— Баранки гну! Дал ему раза по шее, не сильно, и домой уехал. Кажется, теперь уже точно не заплатит, — в голосе Бориса Евгеньевича слышна была неподдельная грусть.

— Ты врешь все, Борька. Никому ты по шее не давал, — я слишком хорошо знал этого жлоба, чтобы вот так запросто поверить ему.

— Ну, образно дал…

— То-то… А то сразу: «по шее». Ладно, не горюй. Есть дело.

Я ему вкратце обрисовал ситуацию и, долго не размазывая манную кашу по чистому столу, спросил сразу и в лоб — согласен ли он? На другом конце провода — мгновенный взрыв эмоций. Я даже трубку от уха отодвинул.

— Он еще спрашивает?! Он интересуется! Собака вшивая! Еще как согласен! Да я… с энтузиазмом стахановца. Когда ехать-то, Витюша? Давай прямо сегодня двинем.

Вот, накатило на мужика. И что это с моим слегка флегматичным Борькой происходит? Достала нас жизнь, достала…

— Ты что, Боб, кривой, что ли?

— Сам ты мудак…

— Это не ответ. Это — элементарное хамство, Боря. Нельзя с друзьями так категорично…

— А ты первый начал: «кривой, кривой». Я уже больше месяца пива не пил, а ты… Да еще и с халтурой этой пролетел. Ну, извини, Витюша. Чесное пионерское — не хотел. Само как-то вырвалось. Нет, правда, я хоть сегодня готов ехать.

— Нервный ты какой-то, Борька, и, как всегда, спешишь. Тоже мне, энтузиаст-стакановец нашелся. Пива он месяц не пил! А я устриц ни разу в жизни не ел и филе-миньон с шампиньонами тоже. Ну и что? Застрелиться мне теперь? Обгадиться и не жить? Я тебя конкретно спрашиваю — почему этот заказчик сулит так много, а? Вот в чем дело, Боря. Настораживает.

— Ты поконкретней. Много — это сколько?

— Восемьсот, Борь…

— Ого! Действительно… Но, с другой стороны, что значит — «много»? Много — это категория абстрактная. Кому много, а кому и не очень…

— Дураком не прикидывайся.

— А я и не прикидываюсь…

— Верю.

— Много ему… Нормально платит! Он же не телку для обслуживания через «Шанс» заказывает, а профессионального драйвера нанимает. Значит, уважает человек профессионалов.

— Среди девушек по вызову тоже не дилетантки трудятся… Но у них расценки твердые.

— Да это я так — к слову. Однако неплохо бы с него аванс содрать, а то — как у меня с конопаткой этой…

— Подстрахуемся. Обещал аванс дать. Баксами.

— Это радует.

— Радует-то радует, но…

— Да не дрейфь, Витюха! Пусть только авансец даст, а уж потом… Кто нас обидит — тот дня не проживет. Мы же с тобой — ураган, тайфун. Нас же сразу видно — профи.

— Только не надо мне вот этого, Борь, — лапши на уши. «Профи, ураган, тайфун, уважает профессионалов…» Я ведь тоже не первый день замужем и не вчера родился, уже давно на свете живу и знаю, что — по чем. «КамАЗы» в Мурманск, правда, еще не гонял, но расценки за такую работу примерно знаю. Согласись, многовато обещает? — Борька помычал что-то, помямлил.

— Ну, разные хозяева, разные рейсы, Витек, — поэтому по-разному и платят. Некоторые за сумму нанимают, а есть делавары — процент предлагают.

— Вот и он мне о проценте говорил. Значит, считаешь нормально?

— Да нормально, нормально. Соглашайся, и нечего тут. Я, в принципе, готов хоть сегодня…

— Ты, Борька, совсем спятил. Сказал же: не сегодня, сегодня — еще рано.

— Сегодня — рано, завтра — поздно… Еще дедушка Ленин учил, что нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.

— Это не Ленин говорил, это народная мудрость.

— Все, что дядя Вова-лысый говорил, то и стало потом народной мудростью… «Ленин наше знамя, сила и…».

— Заткнись, хроник! Ты бы еще Маркса с Энгельсом приплел. Не терпится ему. Сегодня… Торопливый какой. Вот возьму, все брошу к едрене-фене, и — вперед. Прямо сейчас и помчимся — только шнурки отпарю. Я с этим мужиком, с хозяином, только вчера познакомился, а ты сразу — ехать.

— Ну и как мужик?

— Откуда я знаю? Первое впечатление — ничего мужик, но… Как говорится, вскрытие покажет. Все же сомневаюсь я-уж больно много обещает.

— Ты прямо как испорченный патефон, заладил одно и тоже: «много, много». Что за груз — узнал?

— Говорит — водка, или настойка какая-то. Но водка ведь тоже разная бывает — левая, правая, самопал…

— Настойка, водка… — задумчиво пропел в трубку Боб, — Водка. Ну водка, ну и что? Самопал — не самопал. Тебя колышет? Нам-то что за дело? Груз — он и в Африке груз. Плевать. Мы же за груз не отвечаем. Мы машину ведем, он деньги платит. И всего дел-то. Просто, как дважды два. Ты прикинь — на какую сумму его водяра тянет? Контейнер большой?

— Откуда я знаю — какой? Я его еще не видел. Хозяин сказал — триста ящиков.

— А ты не учел еще и стоимости обратного груза. Так что, беремся — и не ломай себе об это голову, Витюша, — окончательно успокоил меня Боб.

Помолчали. Потом Борька мягко так, без нажима, тактично поинтересовался:

— А ты с ним обо мне говорил?

— Говорил, говорил… О чем же мне с ним еще и говорить, как не о тебе? — я действительно в первый раз, когда толковали, заикнулся хозяину о сменщике-напарнике, подразумевая Борьку. И он вроде бы не возбух. — Он, вообще-то, по первому впечатлению — ничего парнишка.

— Все у тебя хорошие, и сам ты хороший человек, Витюша, а вот я… — грустная нотка проскользнула в голосе Боба.

— Что — я? Ты тоже ничего, бывают и похуже. Ленин, Гитлер, Пиночет…

— Ага… Спасибо на добром слове.

— Пожалуйста.

— Значит — едем?

— Если ты вписываешься — да. Но ты пока не суетись. Знаешь ведь мой основной принцип?

— Какой? Новый? — живо отреагировал Боб.

— Нет, старый.

— Откуда же мне знать? Ты, Витька, ведь из одних принципов состоишь. Принципиальный ты наш! Их у тебя больше, чем блох у обезьяны. Какой именно?

— К тебе по-человечески, а ты… Свинья ты, Борька, свинья и паразит. Я не о всех принципах, я — о главном.

— Ну, не тяни кота за хвост. Какой?

— Главное — не суетиться под клиентом. Думаю, завтра двинемся. К тому дело идет. Так что не суетись и не горячись, возьми себя в руки. Я с ним, с хозяином этим, на полчетвертого «стрелку» забил у «Техноложки». Ты, давай, тоже подваливай — вдвоем и возьмем его за зебры. Подъедешь?

— Обязательно.

— Подруливай. Я думаю, он насчет тебя возражать не будет. Не должен… Я в любом случае рогом упрусь, скажу, что без тебя не поеду. Деньги те же, а вдвоем быстрей долетим. В общем, я тебя, как Ося Кису, мальчиком на борт возьму. Я — капитан, а ты — помощник. И не вздумай пререкаться; ефрейтор!

— Любишь ты, Витька, начальником быть.

— Нет, Боря, дело не в этом. Я тебе потом все расскажу: есть мелкие нюансы. А ты что торопишься, как голый в баню? Что за нужда?

— То и тороплюсь. Попал я, Витка, — Боб тяжело вздохнул. Умеет он это — вздыхать глубоко и задумчиво. Как корова.

— Ну, понял я, понял. Кинули тебя, не заплатили за интеллектуальный трехдневный труд.

— Да нет, конопатка сруба — это ерунда. Он мне и всего-то полста бакинских должен. Был…

— Ты его убил разве?

— Говорю же — по шее чуть не стукнул. Повздорили, в общем. Да черт с ним, с этим козлом! Витя, я гораздо хуже попал. Еще раньше.

— Что значит — попал? «Попал» бывают разные… Наехал кто-нибудь типа «джипа»? Или как у меня в тот раз? — под «тем разом» я имел в виду мою кассетную опупею.

— Ну… Я сейчас… как бы это помягче сказать — не при деньгах, что ли?

— Э-э… Удивил. Попал он… не при деньгах… А я вот жру с золотых тарелок серебряными вилками, после чего хезаю в платиновый унитаз. И вот что интересно, доктор, — поем черной икры и хожу исключительно черной икрой, поем красной…

— Да ладно тебе прикалываться! Сижу, Вить, без копейки, без ломаного гроша в кармане. Да еще и с халтурой этой пролетел. Даже на папиросы денег нет. Верка уже все уши мне отгрызла, скоро нос отвинтит. В общем, шел, споткнулся, упал… Депрессия у меня. Понимаешь?

Как не понять… «На кухне тараканы, оставив хлеб, задумались слегка. В буфете тихо дребезжат стаканы, и сырость каплями свисает с потолка…» Это я понимал очень хорошо. Финансовая пропасть — самая глубокая, в нее можно падать всю жизнь. Я и сам сейчас в нее летел без парашюта. Но депрессия — это что-то новенькое. За сорок с лишним лет нашего знакомства такого я от Борьки, кажется, еще не слышал. Надо же — депрессия!

— Что, совсем худо?

— Хуже не бывает, практически — нуль рублей, нуль копеек. Все счета во всех швейцарских банках отморожены.

— Ну, позвонил бы. Я хоть и не банкир, но полтинник-то мы с Лидуськой наскрести всегда сможем. На крайний случай — у кого-нибудь еще перехватим. До получки.

— Смешно — до получки… Хорошее все же время было: аванс — получка, аванс — получка, — ностальгически вздохнул Боб. — Два раза в месяц — праздник… Фигли мне твой полтинник, Витька?! Мне этих полтинников, знаешь, сколько надо?

— Догадываюсь.

— Вот и я — о том же. Да и неудобно как-то. Я ведь, Витюха, того… И гараж твой, и машину… Ты не ори на меня только!

— Продал, что ли? Так это — твое теперь, законное. Как говорится, дело хозяйское. Мог и взорвать, а всего-навсего продал. Погоди, погоди… Там же «капусты» — мешок можно было срубить. Вагон и маленькую тележку. Ты куда, собака, деньги дел?! А ну, рассказывай…

— Я же говорю — депрессия. Если бы продал… Вернее, продал, но…

— Не жуй сопли! Заложил, что ли?

— Ничего ты не понимаешь. Еще хуже, Витя… — он снова тяжко вздохнул.

Я все понял — просадил, гад! Наверняка в карты проиграл. Он же зарок Верке своей давал — до карт не дотрагиваться! Интересно… Раскодировался на колоду или зарок снял? Совсем больной! Хуже алкоголика…

— Ну, не на игровых же автоматах — и гараж, и «тачечку»? Ну, д-у-у-р-р-а-а-к-астрономический! В голове не укладывается! Убить гада мало…