Мы с Борькой сидели в бетонном танковом бункере-капонире за столом и в гордом одиночестве пили чай из эмалированных солдатских кружек. Чай был неплох. Не то, что дома, конечно, но тоже — ничего, крепкий. На столе стояли две тарелки с бутербродами, открытая банка сгущенки с ложечкой, лежали еще какие-то печенюшечки. Где-то внутри капонира гудел электромотор вентилятора.

Боб головой кивнул на зеленый теннисный стол и жестом показал — сыграем? Я молча в упор посмотрел на него — совсем шизанулся, да? Выпили по паре кружек чая, поели сгущенки, закурили. Минут через пять лязгнула железная дверь, и за стол к нам подсела Мария. Она тоже налила себе чайку и стала какие-то слова говорить…

Голос у нее был приятный: низковатый, но четкий и со слабой хрипотцой — курит, наверное. Симпатичная девочка. Года тридцать два, может, чуть больше, или меньше… Лицо правильное. Носик прямой, губы красивые, глазки — тоже ничего, темненькие, но выражение — жестковатое, и улыбка не очень… Нет, хорошая улыбка, но… немного «в себе», что ли. Не совсем открытая, наивности не хватает?..

В каждой женщине всегда проглядывает немножко от «маленькой девочки», ребенка. Они такими, в большинстве своем, до старости остаются. Не знаю, как другие, но я даже в старушках немного от «маленьких девочек» вижу. А здесь — не так… В сущности — пацанка еще, а «детскости» этой, «наивности» женской, и в помине нет. Такие лица у женщин следователей и прокуроров должны быть. Правда я, слава Богу, в своей жизни с ними не сталкивался. Но там — как-то понятно, по крайней мере объяснимо: юрфак, а потом работа, на которой повседневные кошмарные ужасы делаются как бы и привычными. Отсюда и выражение у милицейских женщин — закрытое?.. или, может, циничное? И с чего ему быть другим — каждый день иголки да ногти, иголки да ногти… Шутка.

Впрочем, и эта женщина, Мария, мало чем от милиционеров отличается, тоже службу служит. И не в почтовом ведомстве. Хоть и по-гражданке одета, в цивильное, а помнится, Гена говорил, что звание у нее майорское. Вот такие пироги…

Почему-то вспомнился старый-престарый фильм «Щит и меч». Там один матерый фашист говорит: «Баба — шпион?! Ха-ха-ха…» Или что-то в этом роде. Однако полсотни лет прошло с того времени — они, то есть женщины, теперь и в космос летают. И генералы с полковниками в юбках встречаются.

А я как был в армии сержантом, так до смерти им и останусь. И не тянет меня, и никогда не тянуло на всякие там административно-командирские должности. Почему-то я очень даже нелюблю все, что казенщиной пованивает. И женщина-майор для меня такой же парадокс, как летающий троллейбус. По моим, возможно, слегка домостроевским понятиям — не женское это дело с оружием в бетонных капонирах среди военных мужиков вертеться. И на фиг ее Гена при себе держит?

Она что-то говорила и говорила… Я ее не слушал, я прислушивался к «бу-бу-бу» за фанерной перегородкой, куда Гена увлек нашего маленького Ахмета. О чем-то своем совещаются. Слов, конечно, не разобрать, да я и не пытался. Я размышлял о своей проклятой планиде. И почему я такой удачливый на всякие заморочки?

Простой пример: вот, казалось бы — Архангельская область, тайга… Как в песне поется: «зеленое море тайги». Действительно, море, и нога человека мало где в этом море ступала. Но в одно место все-таки ступила — моя нога…

Тогда закрутилось все неожиданно. Человек в соседнем отряде куда-то пропал. Сейчас и не помню уже, что там случилось — но начались поиски. Ну, в таких ситуациях сразу начинаются всякие мелкие кадровые подвижки-передвижки. В кругах начальства — суета и деловитость: одного — туда, другого — сюда. Мне даже кажется, что в прежние совдеповские годы начальство любило такие вот заварушки. По принципу: «Наверх вы, товарищи…». Аврал, в общем.

Из-за этого аврала почему-то срочно потребовалось перебросить меня из съемочного отряда на буровую. Я схватил свой мешок, то есть рюкзак, и — в «стальную птицу». Час летим, полтора… Прилетели. Снижаемся… Поляна в лесу. Наш вертолет — старая мельница «Ми-4» — завис над этой полянкой в полуметре над землей, механик распахнул дверцу, я вскинул на плечо рюкзак — «адью» — и выпрыгнул…

И прямо на гвоздь!

На старый, ржавый, четырехгранный кованный гвоздь, блин, торчавший из полусгнившего обломка доски. Сапог — насквозь, нога — тоже. Абзац!

Я сначала и не понял, что произошло: резкая боль, и он… торчит, гад! Ну, сдернул с него ногу — а что еще делать? — отскочил в сторону. Стою… Вертолет махнул приветливо стальным крылом и улетел.

Деваться некуда — доковылял я кое-как до буровой. Мужики аптечку достали, йодом болячечку мою помазали и туго забинтовали. Я лег и лежу, переживаю. Нога к вечеру раздулась — в сапог не влезает. Болит, дергает, зараза. Не то что встать, вниз ее не опустить — боль адская. И так — три дня… Смешно сказать — ребята меня из палатки «до ветру» на руках выносили. Но потом прошло — не само, конечно — ихтиоловая мазь мою ногу спасла. Ее в наших полевых аптечках всегда почему-то немерено было. Ну, мазь и мазь, мало ли там мазей всяких — черная и вонючая. А тут — деваться некуда — пришлось самолечением заняться. Прочел внимательно все инструкции — и давай «ихтиолкой» ногу мазать. Да с припарочками… И помогло ведь! Да еще как — в два дня все вытянуло. В общем, да здравствует «ихтиолка»! Честь и хвала ее создателю великому доктору Ихтиолу! Во веки веков! Аминь.

Но я — не о ноге и не об «ихтиолке», я — о случайности. Ведь это же реально представить надо — тысячи, миллионы квадратных километров леса! До ближайшей деревни — километров сто с гаком. И гвоздь. Один. Площадью пять миллиметров.

Ну, откуда там этот гвоздь взялся?! И почему именно под мою драгоценную и любимую, спустившуюся с небес ногу он попал? Фантастика! И таких случайностей в моей жизни было столько — всех и не вспомнить.

А совсем недавно, с кассетой этой поганой — разве не случайность? И где бы сейчас белели мои старые кости, если бы Гена Логинов, случайно опять же, в своей военной, или какой там — не знаю — сводке не наткнулся на мою оригинальную фамилию? Он мне сам потом рассказал, как дело было.

Ну мало ли пожаров в Питере ежедневно случается? И Зайцевых среди погорельцев, наверное, тоже достаточно. Лет пять ведь прошло, не меньше, с того момента как он у меня сезонным рабочим третьего разряда работал… А вот поди ж ты — увидел фамилию, щелкнуло что-то в его умной полковничьей голове, и вспомнил меня, бывшего своего начальника отряда номер девять.

И все это — не игра, все — на полном серьезе. Впрочем, черт его разберет — игра, или нет… Судьба играет человеком.

Из-за фанерной перегородки, откуда доносились отзвуки переговоров между Геной и маленьким таджиком, слышались также милые моему сердцу старого радиста звуки эфира — разные ти-ти-ти-та-та-та… Из чего я заключил, что там, скорей всего, у полковника — узел связи. Вскоре Гена с Ахметом вышли оттуда и подсели к нам за стол.

— Плохие дела, парни, — сказал Логинов.

— Ага… — сказал Борька. — Крокодил не ловится, не растет кокос…

Мне показалось, что Боб потихоньку начинал закипать. Может, от недосыпания — устал маленько, а может, и по другим причинам.

— По Центральному адресному прошел запрос на тебя, Витя… Заметь — не на Серова запрос, а на Зайцева… Там ведь сейчас все фиксируется, любая справка на контроле. Переоборудовали милицию японской техникой на свою голову…

— Это из-за меня, — сказал Ахмет. — Мы с Хайруллой тебя, Витя, через знакомого участкового решили проверить.

— У тебя что — компьютера нет? — удивился я. — Прокинули бы по базе данных и все дела. Ментовская «сидишка» на «Козе» полтинник стоит…

— Проверяли тебя по этой «сидишке», — сказал Ахмет. — Там с твоими данными тоже непонятные странности. Решили подстраховаться и легально через ЦАБ проверить…

— Проверили? — саркастически спросил Боб.

— Да, Боря, проверили. На Литейном Витины данные нам, вернее ему, участковому, подтвердили. А по месту жительства мы не стали проверять — уже некогда было.

— Вот из-за этой проверки и убили вашего участкового, — сказал Гена Ахмету. — Участковый — старший лейтенант Шинкаренко?

— Да, — сказал Ахмет, — Шинкаренко.

— Убили его, Ахмет. Это не ваша вина, конечно. Эту карусель вот он, — Логинов указал на меня, — Виктор Сергеевич Зайцев, он же Серов, он же вообще не знаю кто, закрутил, — Гена вздохнул и посмотрел на меня с каким-то нехорошим прокурорским прищуром, будто я здесь самый главный бандит-рецидивист. — А самое любопытное — на файле в ЦАБе стоял флажок.

— Гена, ты как-нибудь попроще и без этих, без файлов. Мы люди простые…

— А все просто. В центральной картотеке твоя фамилия — старая — на особом учете. Пометка такая напротив твоей фамилии стоит — флажок. Почему-то. Это как-то не воодушевляет.

— Смеяться будешь, но меня тоже. Хотя я в этой хренотени ничего и не понял.

— Что тут не понять? Значит, не угас у кого-то интерес к персоне товарища Зайцева, — Гена помолчал, вздохнул и сказал: — И Хайруллу Ракманова тоже убили. Знаете такого?

Мы с Борькой кивнули. Азиатское лицо Ахме-та с дурацкими усиками словно закаменело, и никаких эмоций на нем не отразилось.

— Геннадий Алексеевич, я пойду, распоряжусь насчет груза, — вставая из-за стола, сказала Мария. — По времени — еще немного, и начнем из графика выбиваться…

— Иди, иди… Такие дела, ребята. Вкололи Хайрулле какой-то дряни, он и умер, — продолжил Логинов. — И на кой черт ты, Витя, Зайцевым обозвался, а? Мы же тебя в Серова переделали, легенду даже состряпали и в ЦАБ ввели. Но и Зайцева там оставили. Временно. Туда легче ввести данные, чем что-нибудь изъять. Ну, оставили, и Бог бы с ними, со старыми фамилиями, потом как-нибудь убрали бы.

— Зайцевым я, Гена, конечно, не от большого ума назвался — признаю и немножко каюсь, но ты и меня пойми: ожегшись на молоке… Откуда я знал, что Ахмет — ваш человек? Да я вообще ни черта не знал. А документы у меня, к счастью, в двух экземплярах на две фамилии.

— И почему я их у тебя тогда не отнял? Надо было отнять. И разоружить вас как следует, — Логинов мельком глянул на таджика. — А об Ахмете — так я и сам двадцать минут назад узнал, — сказал Логинов. — Только, когда он мне нужные слова сказал для опознания, причем совершенно неожиданно для меня. Ну, и маячок само собой…

— Я знаю — это паролью называется, да? — Боб начал заводится. Он когда заводится, всегда сначала немножко ваньку валяет, дурачком прикидывается. Но потом — не приведи Господи. Если Борис Евгеньич расшухарится, то вполне может этот бетонный ангар по камешкам раскидать.

— Да, Борь, паролем, — согласился Гена и пристально посмотрел на Борьку. Тот не отвел взгляда. Ого… В гляделки играть начали. Это вы, парни, напрасно затеваете, это сейчас нам как бы совсем ни к чему.

Однако оба мужичка крутые, амбициозные, блин, не то, что мы с Ахметиком. Чего доброго, и сцепятся. Дела-а-а… Нам еще тут только глупой ссоры не хватает.

— Завязывай, Боб, — негромко, но ласково сказал я, — мы тут не на блядках, и нечего выеживаться. Борька вздохнул и отвел глаза. Тоже мне — нашел время и место свою крутость выпучивать. «Раскатаю я деревню от конца и до конца…»

— Ладно, — сказал Логинов. — Я, в принципе, тебя, Боря, понимаю, но… Тут ничего не поделаешь — такая работа. Хочешь — верь, хочешь — нет. Твое дело. В общем, у нас тут небольшой сценарий уже был разработан, пьеска такая маленькая, и каждому действующему лицу — своя роль… В прошлый раз с Хайруллой — вечная ему память — и с другим водителем мы эту пьеску неплохо разыграли. А на сей раз — вот как неожиданно получилось. Просто необъяснимое совпадение. Я, честно говоря, хоть и проверил все эти случайные совпадения и неожиданные ходы судьбы-злодейки «от» и «до» по всем параметрам, но… — Гена даже потряс головой. — Но очень уж вероятность маленькая получается. А с другой стороны, и рассчитать с такой абсолютной точностью сразу столько попаданий в десятку никому не удастся. Даже гению…

— Гению, может, и не удастся, — не удержался от прикола насупившийся Борис, — а вот Гене…

— Парни, хотите верьте, хотите нет… Честное офицерское, — Гена перекрестился.

— Товарищ полковник, — раздался вдруг голос из-за фанерной перегородки, — подойдите, пожалуйста.

— Уно моменто… — Логинов встал из-за стола и стремительно ушел в свой радиоцентр.

Боб молча пристально смотрел на меня, Ахмет с непроницаемым лицом — в пространство, а я еще налил себе из чайника крепкого чаю — одной заварки — и пододвинул поближе тарелку с бутербродами и банку сгущенки.

Да гори оно все синим пламенем! Вот слопаю сейчас всю банку — тогда узнаете…

* * *

Сообразив, что шеф мертв, секретарша Алексея Николаевича истошно закричала, как кричат испуганные женщины, и на ее крик в кабинет вбежал охранник с пистолетом в руке. Следом за ним буквально ворвался Балов. Фигура мертвого шефа за пультом дальней связи шокировала и его, но не настолько, чтобы он потерял самообладание. При помощи охранника тело Баштая перенесли из аппаратной в кабинет, уложили на диван и вызвали «скорую», хотя следовало бы сразу труповозку вызывать. Заботу о покойном шефе Балов поручил секретарше и охраннику, а сам вернулся к пульту связи, на котором горели сигнальные индикаторы включенного коротковолнового передатчика. Позывные машины Артура он знал, а большего пока и не требовалось…