Пока полковник улаживал с корреспондентами наши дела, мы — то есть я, Боб и Коля — уныло сидели в «уазике». Устали все как собаки, изодрались, изголодались… Я посмотрел на Боба с Колей, они — на меня. Да… Настоящие бомжи! Помыться бы, побриться, да поспать… Даже есть уже не хотелось.
Подошел Юра Зальцман. Вот. Сразу видно человека цивилизованного. Чисто выбрит, чисто одет. Одеколоном хорошим пахнет… Поздоровались. Но я так притомился за последние несколько дней, что даже не нашел в себе сил искренне порадоваться встрече с ним. Достала меня жизнь!
После некоторого размышлении над идеей Логинова — выдать через него и Зальцмана информацию прессе, или, как сейчас говорят «СМИ», показав неведомым злодеям, что ими утрачен контроль над ситуацией и, следовательно, гонять меня, или даже убивать, вообще нет смысла, поскольку я уже не являюсь единственным нежелательным носителем этой самой информации — в моем крайне скептически настроенном организме появились некоторые сомнения. И еще бы им не появиться…
В принципе, конечно, неплохо задумано, но… Вопрос в том — поймут нехорошие дяди этот намек, или нет? Или им следует более подробно растолковать, что это намек? Для меня лично моя серенькая обывательская жизнь — не пустяк, она мне дорога. Как память… Да и вообще — несколько надоело уже крутым прикидываться, ведь, в сущности, я человек не воинственный и где-то даже добрый.
Минут через десять вернулся Логинов, взял у Бориса ключ на девятнадцать и отвинтил обе мои красивые запаски. Ключ положил на место, а запаски обещал вернуть… Посмотрим.
Сейчас уже как-то не до мелочей стало — колеса, диски, ключи-болты-гайки… Потом Гена залез в машину и приказал мне:
— Давай за моим «шеви» двигай. Отъедем отсюда куда-нибудь в укромное местечко, чтобы не маячить у переезда. В тиши-глуши перепишем материал.
Опять — укромные местечки… Теперь я, наверное, всю жизнь буду по укромным местечкам прятаться.
Я завел мотор своего изгаженного птичками труженика и, словно робот, двинулся вслед за красавцем «шевроле». Не было никаких чувств, эмоций — сплошное отупение и усталость. Господи! Да кончится ли когда-нибудь эта свистопляска?! Сгорела бы синим пламенем эта проклятая кассета!
Кассета… Кассета — это, конечно, очень плохо, но ведь есть еще три почти свежих трупа в лесу — с закопанными неподалеку шлихами и образцами породы, здорово похожей на кимберлит. Вот, блин… Я же теперь — мокрушник проклятый. По мне же тюрьма плачет, и прокурор рыдает! Эх, жаль, светло, луны не видно — завыл бы волком…
Хотя, думаю, что с трупами этими нас связать трудновато будет. Даже если их когда-нибудь и найдут, что само по себе маловероятно — уж больно место глухое — «привязать» их можно только по пулям. К конкретным «стволам», которые заныканы надежно. Да и прибрались мы за собой неплохо, даже гильзы стреляные, по возможности, собрали. И свои, и тех ублюдков.
Думаю, придется Коле распрощаться с парой красивых игрушек — моим «акаэмэсом» и его «Суоми». Боб из своего ППШ не успел ни разу стрельнуть, так что… Кончится заваруха — «стволы» сбросим, утопим где-нибудь.
Наверное, Коля сильно горевать будет — жалко ему станет автоматы выбрасывать. А еще ведь мотоцикл у него где-то в лесу спрятан. Тоже — вещь, жалко. А людей — не жалко? Троих, ведь, угрохали…
Я прислушался к своему внутреннему голосу — жалко или не жалко? Молчит, проклятый! Значит — не жалко. Странно, что до сих пор я не ощутил никаких угрызений или уколов совести. Или что там она, совесть, еще делает? Кусает?..
Ерничаю препаскудно… Зачем это? Точно, совести нет. Наверное, я потерял ее. Плохо, видно, мне в детстве внушали нравственные заповеди.
Вероятно, так и происходит — переступаешь черту и теряешь совесть. Борьке-то хорошо — он никого не убивал, его самого пытались убить. Ухо ему ранили и каблук отстрелили.
Они — узкопленочные бойцы эти — мне теперь по ночам, наверное, сниться будут. Я буду кричать, плакать во сне, покрываться холодным и обязательно липким потом…
А вот фиг вам, сволочи: спал, сплю и буду спать! И пошли бы они все на… Этих грохнули, и еще — если прижмет — рука не дрогнет. Собакам — собачья и смерть.
Нет сил держать глаза открытыми. Веки жжет, как будто песку сыпанули…
Очнулся от Гениного крика: «Куда?!» — и резко нажал на тормоз. Вовремя. Чуть в зад красивому «шеви» не въехал. Значит, приспнул немного с открытыми глазами. Бр-р…
— Боб, тебя совесть не мучает?
— Спит он, Витя, — ответил с заднего сиденья Николай Иванович. — Разбудить?..
И Боб сломался. Устал. Но раз спит, — значит, с нервами порядок. Нервы у товарища Белыха хорошие, и совесть не угрызает. Ладно, пусть поспит…
Через силу сказал Коле — не надо, не буди, пусть покемарит, потом меня за баранкой сменит. Я, Коля, тоже слегка устал — хоть спички в глаза вставляй.
Коля не ответил. Я оглянулся назад — Коля тоже спал. Привалился к Борьке и поплыл. Ну вы, ребята, даете…
Сам я еще продержался немного, но вскоре Гена решительно выгнал меня из-за баранки, и мы поехали дальше. Проехали за красивым американским автобусом «шевроле» километра три, свернули на проселок и встали в каком-то перелеске.
Господи! Опять кладбище… Нет, показалось. Совсем ты сомлел Витек. Поспать бы… На часах — половина второго ночи.
* * *
Сознание возвращалось постепенно, какими-то вспышками, фрагментами. Боли нигде не было. Даже голова не болела. Ощущалась легкая дурнота, подташнивало, казалось, что неритмично работает сердце. И усталость… Огромная усталость во всем теле, как после шестидесятикилометрового марш-броска.
И вдруг, словно некий тумблер в голове включили, Омельченко вспомнил все сразу. Дождь, бешеная ночная гонка по шоссе, слепящий свет встречных машин, черные «фольксвагены» с погашенными фарами, стволы «стечкиных», наручники. Потом — темнота, провал сознания… Укола и всего, что за ним последовало, в его памяти не сохранилось!
Итак — где он, и что с ним?
Прислушался — тишина. Не абсолютная, но и не тревожная. Какие-то отдаленные мирные звуки, тихое гуденье шмеля…
Он осторожно открыл глаза и увидел, что сидит на водительском месте своего джипа, что руки у него свободны… И вокруг никого нет. Та-ак…
Яркий солнечный день, голубое небо с полоской белых облаков на горизонте и ровное, почти бескрайнее поле… вернее, пашня. Вдали лес, какие-то строения — очевидно, поселок.
Джип стоял на полевой дороге. Стоял ровно, на всех своих четырех колесах. Затемненные боковые стекла опущены. Слабый летний ветерок приятно холодит щеку. Поодаль, примерно в двухстах метрах, за лесополосой виднелась трасса с проносящимися автомобилями. Похоже, Петербург — Москва.
Александр Иванович сунул правую руку под куртку и нащупал в наплечной кобуре рубчатую рукоятку пистолета. Достал, выщелкнул обойму — все патроны на месте. Глушитель он держал в тайнике под «торпедой» — не тот прибор, чтобы с ним светиться. Проверил бумажник. Там в безупречном порядке лежали все документы, включая два удостоверения на разные фамилии, но с одинаковыми — его, Омельченко — фотографиями. Водительские права и деньги — тысяча сто пятьдесят долларов и две тысячи рублей — тоже были нетронуты.
Он открыл бардачок, и рука сразу наткнулась на кассету. С той же наклейкой, в той же коробке. Лежит, как лежала, будто и не трогал ее никто. И снайперская винтовка — на месте, в пластиковом чехле под потолком салона в специальных зажимах…
Может, от постоянного недосыпания и ураганных доз транквилизатора у него слегка башню заклинило? Может, ничего и не было? Хорошо бы, если так…
К несчастью — было. Все было…
И колеса ему пробили. Умело прострелили, сзади, из-за чего он едва шею на трассе не свернул. Он же хорошо помнит, как машина после всех кульбитов остановилась с задранной мордой. Почему же сейчас ровно стоит?
Выбравшись из-за руля, он убедился — все четыре колеса были целехоньки, но… Что-то не то… Ага — другая резина! И диски другие! Оба задних колеса заменены. Чистая работа. Значит — поматросили и бросили… Пидарасы!
Так сильно его давно не обижали. Внезапно накатила волна ярости. Он ударил кулаком по капоту, пнул ногой колесо… Сволочи, суки… Кто?! Кто?.. И как четко захватили! Как им удалось так незаметно приблизиться? Подловить, как мальчишку? С погашенными фарами — один вплотную подошел сзади и прострелил из «бесшумки» оба колеса… И это на скорости около ста сорока! Знали, с кем работают: будь на его месте за рулем другой, менее опытный водитель — летел бы кувырком!
Дальнейшее — дело техники. Он удержал машину на дороге, а они, похоже, на это и рассчитывали. И взяли, сделали…
Наручные часы и часы на приборном щитке показывали почти два часа пополудни. Значит, с момента захвата прошло почти шестнадцать часов.
Со временем более-менее ясно. И то, что вчера, где-то около двадцати двух тридцати, он был захвачен, — тоже ясно. Неясно только, что произошло с ним за эти шестнадцать часов? А ведь что-то же произошло… Для чего-то ведь его взяли?
Он осмотрел обе руки в локтевых сгибах — следов от уколов не было. Значит, не в вену кололи. Но наверняка кололи, и язык ему развязали. В этом, как профессионал, знакомый с последними достижениями специальной фармакологии, он не сомневался.
«Ну, нет, так просто майора Омельченко вам, кто бы вы ни были, не сделать!», — но в глубине души он ясно понимал, что его «сделали». И это злило его еще больше. Злило и пугало — поскольку в определенных случаях ни Хозяин, ни «контора» могут и не вытащить. А тогда — что? Тогда — конец… или сам стреляйся, или ликвиднут.
И что же он им наболтал? Наверное, все — о чем спрашивали… Ослаб, чертовски ослаб! Всю последнюю неделю пришлось пахать день и ночь без перерыва на обед. Только «свалить» семерых пришлось…
«Скоро „вальщиком“-профессионалом стану, — подумал он и зло сплюнул. — Никаких нервов не хватит».
Неудивительно, что его «взяли» — постоянный недосып, переутомление, потеря контроля… Ладно, с этим будем потом разбираться.
Итак, для начала — где он? Нужно определиться на местности.
По большому счету, Омельченко не нравилось «валить», убивать людей. И не потому, что от этой «работы» он испытывал душевный дискомфорт или его мучила совесть. Просто этот вид деятельности требовал особой, очень тщательной подготовки и был связан с большими затратами психофизической энергии. А совесть его не беспокоила — он просто не знал, что это такое, поскольку ни одно из классических определений этой нравственно-этической категории ему по тем или иным причинам не нравилось.
Прикинув пройденное ночью от Питера расстояние и сравнив его с показанием спидометра, он вычислил, что «ниссан», вероятно, вместе с ним, наколесил около сотни километров. Для шестнадцати часов — мало, для неизвестности — очень много.
Он повернул ключ зажигания в замке — мотор завелся сразу. Приборы показывали нормальную работу всех систем, кроме… связи и навигации.
Компьютерная система навигации с выходом на «КОСПАС» и «ДжиПиэСовский» модуль была полностью выведена из строя! Не просто выключена, а уничтожена — на всякий случай был выломан блок. Радиосвязи тоже не было — и ее ликвидировали нехитрым способом с варварским выдиранием блоков. Какие-то умельцы на всякий случай перестраховались. Хотя лучшей страховкой для них было бы убрать майора. Сам бы он подобной ошибки не сделал.
Как ни крути, получалось, что кролика Зайцева Виктора Сергеевича кто-то прикрыл. Надежно и умело, с подстраховкой. Значит, недооценил он его, прокатчика этого. Не кролик он… А кто? Ответы были в Питере. Но ехать следовало в Москву. Ехать, каяться и посыпать голову пеплом.
А ведь дело серьезное. Хозяин может очень строго спросить за все это дерьмо. Ну, даст Бог, обойдется — у каждого может прокол случиться. Не ошибается тот, кто ничего не делает, и не последний же день живем, разберемся, посчитаемся…
Он скрипнул зубами, выжал сцепление и воткнул скорость.
…Взрывом одно из колес джипа «ниссан-патрол» выкинуло на дорогу Санкт-Петербург — Москва, проходящую в двухстах метрах. Колесо ударилось об асфальт перед идущим на приличной скорости «КамАЗом», высоко подпрыгнуло и улетело прочь. Водитель грузовика вначале удивился, испугался, рефлекторно нажал на тормоз… Но через секунду, связав звук донесшегося мгновением раньше взрыва с этим, упавшим с неба, колесом, решил не останавливаться и продолжил движение, стараясь поскорей и подальше отъехать от места, где колеса с неба падают.
* * *
В Питер мы возвращались где-то около полудня. День снова был солнечный, и голубели, слегка испачканные питерским смогом, небеса. Погода стояла отличная, а в душе — тоска беспросветная. Подавленное было настроение.
Из поселка Зуево выбрались по частям. Разбил Гена нашу боевую дружину на кусочки. Сначала, около четырех часов ночи, уехал Юра на своем белом «двести восьмом мерсе». Бориса с Николаем Ивановичем, несмотря на их возражения, полковник запихнул в Юрин автобус и приказал развезти по хатам. Юра увез с собой и банду не наших журналистов.
К этому времени почти все они впали в кому и на окружающую действительность реагировали слабо. Но были заметно раздосадованы, что не случилось никакой перестрелки. Надо было ради этих ребят хоть взрывпакет какой-нибудь Логинову жахнуть, да пару очередей в воздух из автоматов дать.
Впрочем, баловство это… Сенсации ждали их на пленке, но они пока этого наверняка знать не могли, так как хитрый Юра Зальцман кассеты им сразу не отдал. Так — показал кое-что, и аут.
— Вернемся, я их соответственно подготовлю, а потом… Хорошая сенсация очень дорого стоит, Витя, а на твоей кассете не просто хорошая — динамит, уран! — сказал он мне на прощанье.
Вот так всегда: кому — война, а кому — мать родна…
Мы с Геной на «уазике» в сопровождении его элегантного и красивого «шеви», за рулем которого сидела неведомая мне Мария, несколько часов куролесили по захудалым дорогам области, и наконец все же прибыли в Санкт — прости Господи — Петербург…
Финита. Окончен бал, погасли свечи!
Ну, не так чтобы совсем финита: после всей этой мудянки Гена Логинов со товарищи еще недели две на своих таинственных хавирах вытягивал из меня, Борьки и Николая Ивановича жилы и души и наматывал их на магнитную пленку.
Мы, конечно, пошли в сознанку. Раскололись. Во всем признались… Что поделаешь — против профессионалов любители не играют! Вернее — играют, но выигрывают нечасто. Очень даже редко выигрывают, да и то если им другие профессионалы помогают.
Обо всем пришлось рассказать. И об убитых спецбандитах рассказали, и о схроне Колином, и даже на карте точное место схрона и б…ской могилы указали. Выложили все, что знали, и постарались — по крайней мере, я — все забыть к чертовой матери. И гори они синим пламенем, эти тайны-приключения!
А я еще о пакетах с образцами и о шлихах своими домыслами с Геной поделился. И показалось мне, что не ошибся я вначале — именно эта информация полковника Гену заинтересовала неимоверно, хотя виду он постарался не показывать. Но я — воробей стреляный, сообразил, что к чему.
Похоже было, что для Гены и его ребят эти шлихи и пакеты с образцами во всей нашей приключенческой истории — самая интересная подробность. Что впоследствии и подтвердилось. Но это уже другая история.