Вместе с секретарем горкома комсомола Галя Миронова ехала в командировку в один из районов области.

Недавно прошел дождь. Бурный, скоропреходящий, совсем не осенний. Листья на деревьях будто отлакированные. Уже увядшие цветы в газонах, казалось, ожили, приподнялись на тонких стеблях. По тротуарам ручьи побежали. Да что ручьи — реки. Вброд их не перейдешь, с ног сбивает вода.

Солнце словно тоже дождем омылось. Сияет в капельках влаги на листьях, на цветах, на асфальте, даже на ветрозащитном стекле.

Игорь Викторович опытный мотоциклист, ведет машину плавно, ровно. Галю чуть покачивает в коляске.

Еще в горкоме она решила: всю дорогу будет спать. Уже и не припомнишь, когда удавалось соснуть больше трех-четырех часов в сутки. Комсомольцы уходят и уходят на фронт, нагрузка на тех, кто остался, вдесятеро увеличилась. Да и дел самых срочных немало. Подготовка к эвакуации, шефство над семьями погибших, кроме того, дежурства ночные… В общем трудиться приходится и днем и ночью. Только в дороге и вздремнуть, тем более, что ехать часа два. Но уснуть Галя не смогла. Слишком много тяжелого пришлось пережить в последнее время. И сейчас всем существом своим она тянулась к свежей зеленой красоте неожиданно помолодевшего города.

И вдруг в этой утренней тишине раздался знакомый надсадный ноющий звук. Он все усиливался, и уже ясно стали видны тупорылые вражеские самолеты. Ближе, ближе… Потом один из них резко валится вниз. И тотчас же от него отделяются темные страшные капли.

Игорь Викторович и Галя бросили мотоцикл на дороге и, пригибаясь, побежали к ближней подворотне. Только успели добежать, как позади грохнул взрыв. Здание аптеки, что стояло наискось, пошатнулось, от него отделилась стена, рухнула на мостовую, здание медленно оседало в клубах пыли. В лица сбившихся в подворотне ударила тугая взрывная волна. Сыпались стекла, хлопали зенитки, по крышам барабанили осколки.

По мостовой от аптеки ползла женщина, за ней тянулась широкая кровавая полоса. Не сговариваясь, Галя и Игорь Викторович бросились к женщине, подняли ее, перенесли к стене. Женщина все порывалась встать, протягивала дрожащую руку к зданию аптеки.

— Дети, там дети… — и вдруг затихла, голова ее безжизненно запрокинулась.

Подбежали девушки с носилками. Галя помогла им поднять и положить женщину на носилки.

Снова грохнуло, снова жарко ударила взрывная волна. Одна из девушек нерешительно спросила:

— Может, переждем, Катя? Уж больно часто садит.

— Ну вот, — рассердилась другая, — из человека каждую секунду жизнь уходит, а она — подождем. Давай поднимай.

Пригнувшись, девушки побежали в конец улицы. А навстречу им с пронзительным воем мчались тупорылые машины. Покрывая все звуки, гулко протарахтела пулеметная очередь. Та, которую звали Катей, остановилась, пошатнулась и, не выпуская носилок, опустилась на тротуар, подруга бросилась к ней.

Дальше носилки понесли Галя и Игорь Викторович. Шли в полный рост, не сгибаясь.

Неожиданно наступила тишина. Самолеты улетели.

Так и не попали в тот день Галя и секретарь горкома в район. От мотоцикла остались только «немногочисленные и несущественные детали», как выразился Игорь Викторович.

Уже под вечер Галя зашла к секретарю горкома. Нужно было подписать кое-что. Пока секретарь читал бумаги, Галя украдкой рассматривала его.

Как он изменился, постарел. Небрит. А глаза. Какие усталые глаза у секретаря. А был всегда щеголеват, свежевыбрит. Молодой, порывистый, резковатый. Девчонки наповал влюблялись в него. Во всем подражали. И она, Галя, тоже. Не влюбилась, конечно, а подражала. Уж такой был у них секретарь. Был… Какой тревожный, неумолимый, непоправимый смысл приобрело за месяцы войны это слово — был. Вот и она сама могла о той, довоенной, сказать — была. И она изменилась. Внешне — наверное (Галя давно уже не смотрела в зеркало), внутренне — неизмеримо. Словно долгие, многие годы легли между той неутомимой, пышноволосой девушкой и этой гладко причесанной женщиной с серым, до предела утомленным лицом.

Игорь Викторович подписал бумаги, протянул Гале папку.

— Вот такие дела, Галина свет Михайловна, — он с силой потер ладонями лицо. — Дела в общем-то неважные. Похоже, очень скоро придется нам покинуть город. Уже есть план эвакуации. Эшелон с горкомовскими работниками пойдет послезавтра. Так что будьте готовы.

— Я не поеду, Игорь Викторович.

— Так. Значит, решили все же не ехать?

— Окончательно решила.

— Хорошо. А какие же у вас дальнейшие планы?

— Вот хочу с вами посоветоваться.

— Что ж, посоветуемся. А как мама?

— Если вы отпустите меня, завтра отвезу ее на переправу.

— Не возражаю. Кстати, завтра туда идет наша полуторка с грузом. Что же касается вас… Скажите, Галя, вы твердо все продумали? Подождите, не торопитесь с ответом. Понимаете, Галя, от вашего решения очень многое будет зависеть. И не только для вас…

Что ж, у секретаря горкома есть все основания, как говорят, с пристрастием допрашивать ее. Среди заявлений с просьбой послать на фронт, которыми был завален его стол, Галиного не было.

Первые дни войны… Все свалилось так неожиданно, было так непохоже на еще вчерашнее, привычное, казавшееся таким прочным.

«Наши войска оставили…» «Нами оставлен…» «После упорных боев враг овладел…» — никак не укладывалось в сознании, и Галя растерялась. Временами она испытывала мучительный, унизительный страх, но вскоре это прошло. Очень беспощадная к себе, Галя не раз еще мучилась: а может, она вообще трусиха и маловерка?

И только сегодня, когда Галя несла носилки с раненой женщиной, не испытывая ничего, кроме ненависти, она поняла: нет, она не трусиха. Она не боится. И в тыл ей ехать совсем незачем.

В общих словах она рассказала обо всем этом Игорю Викторовичу. И он понял Галю.

Только-только рассвело, когда Галя и Марина Михайловна, ее мать, вышли из дому. Улицы были пустынны, и в них гулко отдавались шаги двух женщин. Казалось, только этот дробный звук и живет ранним утром в еще безлюдном городе.

Покидая город, в котором прожила всю жизнь, Марина Михайловна вздохнула:

— Галочка, а может, не ехать мне, а? Может все обойдется?

— Нет, мамочка, — на ходу обняла ее Галя, — тебе надо уехать. Для тебя так будет лучше, а для меня спокойней. Мы же обо всем договорились вчера… А вот и машина.

…Невдалеке от города их бомбили первый раз.

#img_3.jpeg

— Ну-ка, в канаву, быстро! — скомандовал шофер.

Нарастающий гул. Взрыв неподалеку, еще взрыв ближе. Судорожно осыпающаяся стенка канавы, ко дну которой прильнула Галя, вздрагивающее плечо мамы рядом.

— Ничего, мамочка, крепись, родная, — шепчет Галя.

Снова ужасный вой, который проникает в кровь, в мозг, и снова тело старается слиться с землей.

Вновь дорога бежит под колеса. И вновь через час — свирепый вой.

#img_4.jpeg

На этот раз шофер не останавливает машину. Он выжимает из старенькой полуторки все, что можно. Но вот машину накрыла зловещая тень. Полоснуло свинцом. Полуторка вильнула вправо, влево, пробежала, виляя, немного по шоссе и нелепо ткнулась в канаву. Женщины выпрыгнули из кузова. На ветровом стекле аккуратные круглые маленькие отверстия. Тело шофера, устремленное вперед, неуклюже повисло на руле. Лица не видно.

Галя протянула руку, заглушила мотор.

Тут же, у машины, женщины вырыли могилу. Копали по очереди короткой саперной лопатой, которую Галя нашла в кузове.

Над могилой вырос холмик. Простой холмик, без особых примет. Только камень на нем и короткая саперная лопата, воткнутая в изголовье.

За это время Галя и Марина Михайловна не обмолвились и словом.

К переправе подъехали на попутной машине. В порту творилось страшное. Почти непрерывно бомбили. Людей масса, а катеров мало. Когда подошел очередной, хлынувшая к причалу толпа разъединила Галю с матерью. Марине Михайловне все же удалось сесть на катер.

Когда катер стал отходить, Галя услышала отчаянный, сильный голос матери и рванулась ему навстречу.

— Галочка, дочка!.. — Мать стояла у самого борта и, простирая руки к дочери, что-то кричала.

Не вытирая бегущих по щекам слез, Галя помахала матери рукой. Она стояла у самой воды, рядом с каким-то моряком, казалось, безучастно наблюдавшим за всем происходящим, и смотрела вслед катеру. И не заметила, как вдруг пусто стало вокруг, как внезапно из-за облаков вывалились «юнкерсы». Столбы воды взметнулись вокруг удалявшегося суденышка, а когда они осели, катера не стало. Галя закричала и потеряла сознание.

Когда очнулась, увидела низко склонившееся к ней лицо моряка. Он сурово сказал: «Никто не спасся». И потом: «Будь сильной, дивчина…» Он, видимо, не умел утешать. А Галя и не хотела этого.

До вечера бродила она по городу. Бродила без цели, ничего не видя вокруг. Какие-то обрывки мыслей мелькали в голове. Что хотела сказать ей мама, чего она, Галя, не услышала, не разобрала?.. А в этом городе они как-то были с Василием, вот здесь, на набережной, кажется, сидели долго-долго. Говорили о любви…

Василий… Где-то теперь Василий? Потом к Гале привязались строки из песни, которую она очень любила:

Да, как все просто ей тогда казалось. Если будет война, они все равно не расстанутся. Она тоже пойдет на фронт. Будет рядом с ним в атаке, на марше, у костра на привале…

Так мечталось. А в действительности?..

Война началась в воскресенье. Галя с самого утра звонила в школу, где работал Василий, но районный центр никак не мог соединить ее с селом. Уже после полудня, потеряв всякую надежду дозвониться, Галя с попутной машиной поехала к Василию, но не застала его. Хозяйка сказала, что час назад Василий уехал. Когда Галя вернулась в город, то нашла лишь записку, оставленную на ее столе: «Обязательно жди, любимая. Будь сильной». И все. Потом короткое письмо и еще одна записка. Ее передала мама. Мама, мама!.. Об этом страшно думать, это такая свежая, такая невыносимо страшная рана. Снова мысли путались, снова все затопила боль…

Темный, плотный лес обступил со всех сторон поляну. И кажется она дном огромного глубокого колодца. Светлые блики от костра пляшут по стволам деревьев.

Когда в костер подбрасывают сучья и он вспыхивает особенно ярко, Гале отчетливо видны лица сидящих вокруг огня партизан. В отряд Галя пришла месяц назад. Тогда все они были незнакомыми, чужими. А теперь это ее семья. Боевая семья. Столько вместе пришлось испытать за этот месяц, столько разделено трудностей.

Командир отряда Грозный (настоящую фамилию его Галя не знала), услышав обо всем, что пришлось Гале пережить, осторожно предложил ей немного отдохнуть. Она наотрез отказалась. Слишком большим был ее счет к врагу.

Галя знала немецкий язык. Знакома была и с медициной — Марина Михайловна, сама медсестра, многому ее научила. Это и определило Галино место в отряде. Она стала разведчицей. Под видом медсестры, желающей устроиться на работу, бывала в городах и селах. Случалось, ее звали к больным. Она оказывала несложную помощь. Потом шла дальше. Старалась запомнить все, что видела и слышала. Приходилось участвовать Гале и в боевых операциях.

Со стороны штабной землянки послышался шум голосов. На поляну вслед за комиссаром Василенко вышли люди в бушлатах. Галя, привстав, внимательно всматривалась в их едва различимые в полумраке лица. В отряд продолжают прибывать новые бойцы. Те, кому не удалось прорваться к линии фронта.

Вчера, когда вернулась с операции, товарищи сказали ей, что недавно пришла еще одна группа моряков. Боевые ребята. Досталось фашистам от них. Пленного офицера с собой приволокли. Правда, разочаровались: он оказался интендантом. Василенко, внимательно оглядев перепуганного вояку, буркнул: «Отведите в мою землянку. Охрану выставьте. Авось сгодится на что-нибудь».

Моряки подошли к костру. Галя все так же пристально оглядывала каждого из них. Ей казалось, что в один прекрасный день придет в отряд и ее Василий. Было у нее такое предчувствие. Пока что оно не оправдалось. Но надежда увидеть Василия, узнать о нем что-нибудь не умирала.

— А ну, браток, подвинься немного, погреться охота, — тронул один из них Галю за плечо.

Голос знакомый. Она резко повернулась. Невысокий, коренастый моряк, широко улыбаясь, смотрел на нее веселыми, дерзкими глазами. Увидев, что перед ним девушка, смутился, хотел, видимо, что-то сказать и вдруг отступил на шаг.

— Галина Михайловна, вы? — удивленно спросил он, оглядывая Галину. — Вот это штука!

— Да-а… А откуда вы меня знаете? Впрочем, ваше лицо мне тоже очень знакомо… Постойте, постойте, мы виделись в горкоме, незадолго до войны. Вы приходили ко мне с ребятами насчет самодеятельности? Так?

— Так точно! — он еще раз оглядел Галину, ее сапоги, брюки, пистолет у пояса. — Какая вы стали… Вот бы увидел вас лейтенант…

— Какой лейтенант? — Галя вскочила с бревна.

— Э, да ведь вы ничего не знаете… Это я записку вам приносил. Лейтенант наказывал обязательно вам в руки отдать. Да я ждать не мог.

— Значит, вы знаете Василия? Где он? Почему сам не заехал? Где он сейчас?.. Почему вы молчите?

Сама того не замечая, Галя схватила моряка за отвороты бушлата и вглядывалась в его лицо со страхом, с надеждой: что-то он принес ей — огромную радость или горе?

— Успокойтесь, Галина Михайловна, — сжал ее плечи моряк. — Жив лейтенант Румянцев. Я вам все по порядку расскажу. Мы с ним вместе столько прошли…

— Жив?! А где он сейчас?

— Воюет…

— Вы мне такую радость принесли, такую… Ой, а я даже вашего имени не знаю, тогда-то мы не познакомились, — Галя рассмеялась.

— Петром Костомаровым меня зовут. Да, тогда мы действительно не познакомились, — и тоже рассмеялся.

У инструктора горкома комсомола Гали Мироновой та суббота была очень напряженной. Десятки крупных и малых дел. И каждое нужно решить сегодня. Галя привыкла к концу недели, как она говорила, подводить окончательные итоги. Чтобы выходной был абсолютно спокойным. Чтобы никаких там хвостов. И когда Василий приезжал к ней в воскресенье, она не испытывала того тягостного беспокойства, которое оставляет что-то несделанное, что-то отложенное. Ну, а если Василий был занят, у Гали все равно было дел по горло — ведь она студентка-заочница пединститута. В этом году заканчивает факультет иностранных языков.

В тот день люди шли и шли. Вот шумливо ввалились в кабинет горластые, хлопотливые пареньки. Они требовали у инструктора горкома комсомола концертную самодеятельную бригаду на завтра. Галя пыталась втолковать им, что это совсем не входит в ее компетенцию, — когда она говорила с ровесниками, для того, чтобы казаться старше, употребляла вот такие мудреные и тяжелые слова: компетенция, дивиденды, сепаратно, на паритетных началах.

— Я же отлично понимаю, — постукивая карандашом по стеклу, пыталась она доказать стоявшим перед ней паренькам, — вам действительно нужна самодеятельность, вы, пожалуйста, не убеждайте меня в этом с таким жаром. Но вы тоже поймите — я не могу помочь вам. Вам следует обратиться в управление культуры. Или в Дом народного творчества. Все концертные бригады в их…

— Компетенции, — серьезно подсказал невысокий, плечистый паренек, — самый дотошный среди пришедших. Галя успела это заметить.

— Нет, — так же серьезно ответила она, — я хотела сказать в их ведении… А вот если они откажут, я помогу. Обещаю вам, обязательно помогу.

— Но послушайте, девушка…

У Гали сердито дернулись брови.

— …то есть, товарищ инструктор, — тотчас же поправился парень, — ведь они бюрократы. Скажут, заявки вашей нет. Скажут, заранее нужно было…

— И действительно, нужно было заранее. Но вот насчет бюрократов вы ошибаетесь.

А глаза у этого парня, ну просто умоляющие. И голубые-голубые, совсем как у Василия.

Галя улыбнулась. Парень тотчас же тоже расплылся в улыбке и вдруг подмигнул. Плутовато так подмигнул, озорно. Дескать, ты же своя, наша. И, конечно, поможешь нам. И не нужно будет идти в это управление, где сидят скучные, пожилые люди. Сидят и млеют от жары. И от всего отмахиваются. И, конечно же, не могут улыбаться, как этот симпатичный пышноволосый инструктор. Надо сказать, что в управлении культуры парень ни разу не был. Но при одном слове «управление» рисовал он себе такую вот невеселую картину. Он улыбался все шире. «Ну помоги нам, товарищ инструктор», — говорила его улыбка.

Но Галя поняла эту улыбку совершенно иначе. Ишь ты, уже и фамильярничает. Этого она не терпела и заговорила сухо.

— Я вам все сказала. Все объяснила. Настаивать бесполезно. Не теряйте времени даром. Действуйте! — Последнее прозвучало совсем, как у секретаря горкома комсомола. И совсем, как секретарь горкома, Галя пристукнула рукой по столу.

Парень потускнел, повернулся к своим товарищам.

— Что ж, ребята, пойдем из этой канцелярии.

Они разочарованно и почему-то сочувственно посмотрели на Галю и направились к двери. Дотошный парень шел последним. И, конечно, на пороге он обернулся. И вновь озорно усмехнулся.

— А как, товарищ инструктор, насчет того, чтобы прийти к нам на вечер, то есть, простите, посетить наше культурное мероприятие? Приходите, не пожалеете, то есть культурно проведете время. — И, не дожидаясь ответа, вышел.

А у Гали остался после этого эпизода неприятный осадок. Она была недовольна собой, своим разговором с ребятами, которые так непочтительно держали себя с ней. Твердости ей недостает. Строгости.

…До поздней ночи сидели поодаль от костра Галина и Петр Костомаров. Все говорили о Румянцеве. Вернее, говорил Петр. Галя заставляла одно и то же повторять по нескольку раз, и все казалось ей, что Петр или забыл что-то или о чем-то умолчал.

Наконец, Петр взмолился.

— Все я вам уже рассказал, Галина Михайловна. Если что вспомню, так завтра договорю.

— Завтра мне на задание идти, Петя, ранним утром.

— С ребятами?

— Нет, Петя, одной… Слушай, ты, пожалуйста, еще что-нибудь вспомни, а?

Петр молча кивнул головой. Он понимал, что с задания не всегда возвращаются. Особенно, если человек идет один..