Не пойму, с чего вдруг мне стало сопутствовать необычайное везение. Мероприятие проходило в одном из столичных выставочных залов, найти который не составило особого труда благодаря рекламе, назойливо лезшей в глаза у станции метро. Аршинные афиши приглашали всех посетить антикварный салон-выставку.

Я шла в людском потоке, оживленном, предновогоднем, начиненном елками, коробками и объемистыми сумками. Шла и наслаждалась свободой. Конечно, свобода по-прежнему была скорее воображаемой, нежели реальной, потому что Карен незримо, но неотступно маячил за моей гордо выпрямленной под дорогой шубой спиной. В какой-то момент мне показалось, что в толпе мелькнул тот странный тип, который подсел тогда ко мне в кафе и рассказал о черепе князя Святослава, оправленном в серебро, но мне удалось прогнать это видение.

Чтобы попасть на выставку, пришлось купить билет, цена его, к счастью, оказалась небольшой, и у меня хватило той мелочи, что я наскребла в кармане. Ведь я совсем отучилась носить с собой деньги, а тут еще Мона Лиза изрядно поубавила мои и без того мизерные запасы наличности. Наверное, следовало бы попросить денег у Рунова, но зачем они мне по большому счету, ведь все необходимое и даже сверх того у меня было.

Выставка как выставка: картины, скульптуры, ценители и дилетанты, рассматривающие произведения искусств. Особенность, насколько я поняла, была лишь в одном: выставлялись произведения исключительно из частных коллекций. И не просто выставлялись — их можно было еще и купить.

Я остановилась возле самой большой скульптуры, стоящей в центре зала и как бы знаменующей собой центр выставки, и принялась рассматривать бронзовое изваяние: девушка держала под уздцы коня с крыльями, стало быть, Пегаса. Рядом табличка под стеклом: «Муза». Лот № 143».

— Тоже мне шедевр, — обронил кто-то за моей спиной, — эту бабу с кобылой купят разве что по цене цветного лома. Сколько бронзы вгрохано, однако, в заведомую дребедень.

Я обернулась и увидела позади себя невысокого щуплого мужчину в пиджаке горчичного цвета. У него были въедливые глазки и бородка разночинца, хоть и клинышком, но не острым, а слегка взлохмаченная.

Он между тем продолжал:

— Нет, на этот раз здесь ничего достойного, в основном хлам, который в прежние времена отдавали старьевщику за пол копейки. Нет, вы только посмотрите на круп этой бронзовой кобылы! — Он воздел руки к небу на манер провинциального трагика. — А на прошлом салоне поинтересней вещички выставлялись. Отличная графика, великолепная коллекция фарфора. Для человека, знающего толк в красоте, было на что поглядеть.

— Вы, как я понимаю, и есть тот самый, знающий толк в красоте… — уточнила я, стараясь придать лицу по возможности приветливое выражение, но отнюдь не глупое.

Ценитель прекрасного осклабился, демонстрируя мелкие желтоватые зубы, и скромно заметил:

— Ну не такой уж я и специалист, хотя, если вам нужен совет, с удовольствием окажу помощь очаровательной даме. Что вы ищете?

— Ничего. — Я улыбнулась, выбрав тактику наивной простушки. Опыт мне подсказывал: такие бодрячки предпенсионного возраста обожают опекать молодых дамочек. — Я просто пришла посмотреть.

— Тогда вам не слишком повезло, вот прошлый раз…

— Скажите, а как здесь все происходит? — перебила я его. — Что-то здесь нигде не видно цен.

— Что вы хотите, — подхватил мой собеседник, страшно довольный тем, что я с удовольствием выслушиваю его глубокомысленные замечания, — здесь целая политика. О том, что и за сколько продается, узнать практически невозможно — коммерческая тайна. Кто покупатель — тоже. Здесь, знаете ли, такие подводные течения…

— Так вы коллекционер?

— В некотором роде, — дипломатично ответил он.

— И давно вы этим занимаетесь? — не унималась я.

— Порядком. — Когда речь заходила о нем лично, как я успела заметить, словоохотливый ценитель прекрасного старательно избегал конкретики. То, что он изрекал, объяснялось его интересом ко мне. Он его не скрывал, даже с удовольствием подчеркивал. На его желчном морщинистом лице прямо так и было написано крупными буквами: ты, конечно, дурочка, но такая аппетитная!

Я решила взять быка за рога:

— И вы, вероятно, знаете многих коллекционеров?

Он почмокал тонкими губами, его глазки сластолюбца блеснули:

— А вас интересует кто-то конкретно?

— Более чем, — призналась я, одарив его улыбочкой.

— Ну и кто?

— Иратов.

Я заметила, что произнесенная мной фамилия произвела на него впечатление.

— Солидный господин, — сказал он, — только здесь вы его не увидите. Он уже давно не показывается на людях по причине преклонного возраста. Иратов, если так можно выразиться, последний из могикан. Занимался коллекционированием целенаправленно, не то что эти новые, скупающие все чуть ли не мешками. Они же Матисса от Петрова-Водкина не отличают.

— Я бы очень хотела его увидеть, — мечтательно произнесла я в пространство.

— А зачем он вам?

Я ответила вопросом на вопрос:

— Вы случайно не знаете его адреса?

Он снова чмокнул губами:

— Это вообще-то конфиденциальная информация, и в нашей среде не принято так запросто ее разглашать.

— Боитесь грабителей?

Он замялся:

— Ну, не приветствуется у нас раздавать адреса направо и налево.

У меня тоскливо засосало под ложечкой, кажется, он намекал на вознаграждение, что при моих пустых карманах…

Вдруг его плутоватое лицо прояснилось.

— Но что не сделаешь для очаровательной женщины? Я, правда, сам адреса Иратова не знаю, но постараюсь его разузнать, если вы соблаговолите немного подождать.

— Соблаговолю, — милостиво согласилась я.

— Отлично. — Он склонился и галантно облобызал мне ручку, пощекотав кожу взлохмаченными концами своей бородки, и скрылся в направлении указателя, приглашающего продолжить осмотр.

Я осталась у подножия Музы, возвышающейся надо мной как статуя Свободы над Нью-Йорком.

Нежданный доброхот вернулся минут через десять, весьма довольный собой.

— Вот, — протянул он мне бумажку, — держите, соблазнительница. Видит Бог, только для вас, только для вас… И вот еще, — он суетливо вручил мне визитку. — А у вас взамен попросил бы телефончик.

— С удовольствием. — Я продиктовала ему первые пришедшие мне на ум семь цифр.

Расстались мы как старые друзья. Выйдя из выставочного зала, я поспешила выбросить его визитку в ближайшую урну, предварительно прочитав написанное на ней:

«Свидригайлов Аркадий Иванович, искусствовед».

Ну и фамилия! Зато мне повезло с ним. Выходит, есть еще порох в пороховницах! Неизвестно, как долго я бы радовалась, если бы не увидела на противоположной стороне улицы того самого типа в облезлой куртке, который поведал мне легенду о черепе князя Святослава. С издевательской ухмылочкой он игриво махал рукой — приглашая подойти, что ли? А что, если это человек Карена? Но откуда ему известно о моих передвижениях по городу? Я отвернулась и помчалась прочь во все лопатки.

* * *

— Что-нибудь случилось? — спросил Рунов, развязывая галстук перед зеркалом.

Он был одет иначе, чем утром, более официально, — значит, заезжал домой переодеваться и, конечно же, заметил, что меня нет. Так же, как и отсутствие Мальчика, который до сих пор не появился.

— Какой ты официальный! Был на приеме у английской королевы? — перевела я стрелку разговора.

— Да нет, всего лишь присутствовал на важных переговорах. А вот ты где была?

От чего ушли, к тому и пришли.

— Гуляла, заходила в магазины, перед праздниками везде такая толчея…

— В магазины? — удивился он. — Да ведь у тебя же, кажется, нет денег. Кстати… — Он полез в карман висящего на спинке стула пиджака.

— Нет-нет, — решительно запротестовала я, — эти бумажки мне совершенно ни к чему. Если понадобится, я сама у тебя попрошу. А так я вполне без них обхожусь. Чувствую себя как при долгожданном коммунизме.

— А как же прогулки по магазинам?

— Вот именно, ты верно сказал: прогулки. Женщинам нужны такие прогулки для хорошего самочувствия, как, например, комплименты и цветы.

В принципе я говорила вполне искренне, не считая того, что гуляла я совершенно в другом направлении. Слава Богу, Рунов никогда особенно не наседал с расспросами, а иначе бы я непременно завралась.

— А где Мальчик? — поинтересовалась я.

— Соскучилась? — хмыкнул Рунов. — Скоро объявится. — Он посмотрел на свой «Ролекс» и пояснил: — Пришлось отослать его с одним срочным поручением.

Рунов прошелся по комнате, легко и беззвучно ступая по ковру, потянулся с грацией сильного животного. Да, теперь он казался мне красивым, потому что я уже не замечала ни близко посаженных глаз, ни перебитой переносицы, все это было настолько несущественно с тех пор, как я разглядела то главное, к чему все остальное крепилось как к остову: доброту и великодушие по отношению ко мне… Хотя есть еще и Мальчик, которого он спас от верной смерти, и бывший афганец Тим, и художники, получившие с его помощью возможность зарабатывать себе на жизнь?

— Может, пустимся в загул? — предложил он. — Куда-нибудь сходим?

Я покачала головой.

— Отлично, останемся дома и устроим романтический вечер при свечах, — немедленно согласился он.

Неожиданно пронзительно запикал сотовый телефон.

— Слушаю, — отозвался Рунов. Пару минут он молча выслушивал собеседника, а потом произнес: — Рад, что все в порядке. Остальное обговорим с глазу на глаз. — И щелчком прихлопнул пластмассовую крышку телефона, ставя точку в разговоре. — Ну вот, заодно появился повод — отметим успешную сделку. Где там у нас шампанское? — Засучив рукава, он отправился на кухню и через минуту вернулся с бутылкой шампанского.

За все время нашего знакомства — хотя оно было не слишком продолжительным — я не видела его таким веселым: он сыпал шутками, смеялся и вообще вел себя как подросток, впервые попробовавший чего-то крепче лимонада.

— Вижу, сделка оказалась более чем успешной, — ревниво заметила я.

Он налил шампанское в высокие хрустальные бокалы и потер руки:

— Тост, давай немедленно тост! Нет, я сам! За небо в алмазах, которое все ближе и ближе!

Я усмехнулась:

— Надеюсь, в настоящих, а не в поддельных.

— Не ожидал от тебя такой прозы, — шутливо посетовал он, отпивая из своего бокала, — главное ведь все же не алмазы… А что?

— А что? — с готовностью подхватила я, с удовольствием ощущая вкус шампанского.

— Небо! Знаешь почему? Потому что оно — символ свободы. Редкий художник откажет себе в удовольствии его изобразить. Оторваться от земли, что может быть прекраснее…

Он говорил и говорил, торопясь, сбиваясь, путаясь в словах, а я им любовалась. Когда он умолк, я тихо попросила:

— Обними меня…

Мы сидели, обнявшись, в темноте, не зажигая света, чтобы не нарушить нашу идиллию. Крепко прижавшись к Рунову, я слышала, как ритмично стучало его сердце, перегоняя его здоровую кровь, и это все, что было нужно из известных мне чудес мира. Нет, было еще кое-что: желание избавиться от Карена. И я подумала, что непременно этого добьюсь, добравшись до тайны, связанной с Ольгой.

— Тебе хорошо? — спросил Рунов.

В ответ я еще крепче к нему прижалась. В последний раз так хорошо, так замечательно было только в детстве, беззаботном и полном счастливых предчувствий, когда перед сном я могла прижаться к матери… А вот этого мне вспоминать, пожалуй, не стоило: о матери я ничего не знала около трех лет, с тех самых пор, как моя жизнь стремительно покатилась под откос. Я ей не писала, она же не знала моего адреса. Мне показалось или я действительно почувствовала, как краска стыда медленно залила мое спрятанное на руновской груди лицо? Выходит, раскаянием блудной дочери я тоже обязана ему?

«Мама, мама, — поклялась я себе, — я найдусь, непременно найдусь».

Идиллию прервал скрип поворачиваемого в двери ключа: вернулся Мальчик, выполнивший срочное поручение, и они с Руновым о чем-то долго разговаривали в гостиной. Я заснула, не дождавшись возвращения Рунова.

Я спала, как младенец в колыбели, пока мне не приснился очередной цветной, широкоэкранный кошмар.

Сначала я ничего не видела, только слышала голос, который снова умолял: «Помоги!» — будто бы новый сон продолжился ровно с того самого места, на котором закончился предыдущий. Потом возник знакомый пейзаж с озером, лодкой и камышами, который преследовал меня как наваждение. Все было точно на съемке, даже несчастные измокшие кувшинки из материи. Только в лодке никого. Уже другой голос, мужской, сказал с отчаянием:

— Опять у нее ничего не получается! Где дублерша, давайте ее сюда. Попробуем по-другому.

Еще во сне я поняла, что это режиссер.