Наконец я приняла решение все рассказать Рунову — блуждать в потемках больше не было сил.

«Будь что будет, — убеждала я себя, — пусть он меня прогонит, пусть не поймет, но это единственный способ во всем разобраться, иначе я сойду с ума от всех этих головоломок».

Я смирилась с тем, что моего серого вещества не хватит, чтобы их решить самостоятельно. Теперь я была уверена, что недостающими стеклышками мозаики обладал только Рунов, а Карен пытался их добыть с моей помощью. Но он во мне ошибся — я так и не приблизилась к разгадке, напротив, каждая моя попытка приблизиться еще более отдаляла меня от желанной цели. Я добилась лишь одного — Ольга и все с ней связанное постепенно превращались для меня в навязчивую идею. Моя рыжеволосая копия, уже десять лет лежащая в могиле, преследовала меня, как собственная тень, не отпуская ни на минуту. Вырваться из этого плена можно было единственным способом — признаться во всем Рунову.

Но Рунов все еще не возвращался со своих переговоров, и мне оставалось в ожидании его только бесцельно расхаживать по квартире под неодобрительными взглядами Мальчика. В какой-то момент мне пришло в голову, что Мальчик мог тоже что-нибудь знать. Это предположение потрясло меня, словно я совершила научное открытие. Что, если я блуждала в трех соснах, а остальные с усмешкой наблюдали за моими мучениями? Нет, я не могла так думать о Рунове!

Рунов не пришел ночью, не пришел и утром, но, судя по тому, как спокойно и невозмутимо вел себя Мальчик, отсутствие дорогого шефа не было для него чем-то неожиданным. Он наверняка знал, куда запропастился Рунов, но ничего мне не говорил. Впрочем, я его и не спрашивала: спросить значило для меня признать свое поражение, признать, что Мальчик Рунову ближе, чем я. Правда, я попыталась позвонить в офис, но там трубку подняла Светочка и с дежурной приветливостью сообщила, что господина Рунова пока нет.

Я решила во что бы то ни стало его дождаться и выложить ему все начистоту. Тогда и необходимость повторного визита к Иратову, который я замышляла еще вчера, отпадет. И вообще, будь что будет!

В гостиной, как всегда, лежал целый ворох свежих газет — Мальчик безукоризненно исполнял священную обязанность поставлять Рунову ежедневно оперативную информацию, — только сегодня газеты просматривать было некому. Кстати, сам Мальчик к газетам никогда не притрагивался, предпочитая упиваться своими пестрыми книжонками. Что меня заставило, не знаю, может, маета и желание чем-нибудь себя занять, чтобы отвлечься от душераздирающих предчувствий, но за пахнущие типографской краской и морозом газеты взялась я. Равнодушно перелистав несколько еженедельников, я с раздражением спихнула все газеты на пол, и вдруг одна из них, раскинувшись, как пасьянс, раскрылась передо мной фотографией спящей Моны Лизы.

Я моментально узнала ее лицо, почему-то удивительно молодое и спокойное, с плотно закрытыми глазами. Помещался снимок в колонке происшествий под рубрикой «Внимание: розыск». Я схватила в газету и с ужасом прочитала:

«20 декабря, в районе платформы «Дачная», обнаружен труп неизвестной женщины со следами насильственной смерти. Приметы: на вид 30–35 лет, рост 167–170 см, нормального телосложения, волосы до плеч, окрашены в каштановый цвет, глаза карие. Одета: дубленка коричневая, костюм белого цвета с металлическими пуговицами, блузка черного цвета, колготки телесного цвета, сапоги черные. Просим лиц, опознавших женщину, позвонить по телефонам…» Далее перечислялись телефонные номера.

Прочитала и ровным счетом ничего не поняла. Главное, до меня не доходило, какая связь между фотографией Моны Лизы и неизвестной мертвой женщиной. Тогда я начала читать снова, уже вслух…

Господи! Да неужели это все о ней? Молодое лицо Моны Лизы с пухлыми, чувственными губами в загадочной дреме… Мона Лиза, совершившая свой головокружительный полет в небытие… Еще несколько дней назад дежурившая под окнами руновской квартиры в надежде слупить с меня кругленькую сумму… Мона Лиза, с тех пор уже успевшая пережить страх и неотвратимость близкой смерти, насильственной смерти!

Кто же ее убил, кому она мешала? Она мешала, мешала… мне. Но я… А мой звонок Карену? Меня словно ледяной водой окатили. Но ведь не стал бы Карен ее убивать… Но откуда мне знать, что стал или не стал бы делать Карен?

Я взлетела с дивана с такой стремительностью, словно во мне в одночасье распрямилась тугая невидимая пружина. Я должна была, я должна была немедленно узнать, имеет ли Карен какое-то отношение к смерти Моны Лизы!

* * *

Карен жил в престижном, дорогом доме с консьержкой, восседающей в маленькой стеклянной кабинке. Когда я была у него в последний раз, вскоре после того, как он меня окончательно забросил, то, помнится, была подвергнута допросу с пристрастием: кто я, откуда и по какому делу. Теперь консьержка не успела даже рта раскрыть, потому что, едва войдя в дом, я уже неслась по лестнице, не дожидаясь лифта, и моя песцовая шуба подметала ступеньки.

На мои звонки долго никто не открывал, но я продолжала упорно давить на кнопку, прислушиваясь к разносящимся по квартире трелям. Наконец дверь отворилась с невыносимой медлительностью: сначала образовалась узкая щель, потом раздался осторожный скрежет снимаемой цепочки, и меня окутала адская смесь характерных кареновских запахов: дорогого одеколона, коньяка и нездорового тела.

Карен выглядел неважнецки, похоже, почечная недостаточность, которой он страдал, сколько его помню, несмотря на усилия лучших врачей и дорогие импортные препараты, неумолимо прогрессировала. Лицо сильно пожелтело, под глазами темные мешки. Я непроизвольно отпрянула, вспомнив об обычном утреннем амбре из его рта, но он отнюдь не собирался приветствовать меня пылким поцелуем.

— Какого черта! — бешено завращал он своими выпуклыми совиными глазами.

Я его торопливо заверила, что меня никто не видел…

Он запахнулся в махровый халат и процедил:

— Закрывай скорее, я только из ванной.

Я даже не стала расстегивать шубу, мне нужно было только узнать про Мону Лизу и сразу уйти.

— Ты один? — уточнила я, не исключая вероятности того, что где-то за стенкой уютно мурлыкала одна из его многочисленных кошечек. Мне на нее, конечно, наплевать, но лишние свидетели ни к чему ни мне, ни Карену.

Он утвердительно кивнул.

Тогда я выхватила из кармана газету:

— Это… это твоя работа?

— Конечно, нет.

Я похолодела: он сказал «нет», еще не увидев снимка!

— Врешь! — крикнула я. — Твоя! — И швырнула ему в лицо газету с фотографией мертвой Моны Лизы.

Тогда он демонстративно, с выражением прочитал вслух заметку, как будто желая доставить мне этим удовольствие. А когда закончил, отметил:

— Она ничего вышла, оказывается, фотогеничная. Жалко, дальше массовок не пошла.

— Сволочь! Какая же ты сволочь! — Я хотела его ударить, но он, перехватив мою руку, оттолкнул меня.

— Ты ведь знал, знал! — кричала я, глотая злые слезы. — Ты обещал несложную работу, а чем все кончилось? Убийством? Я не желаю принимать участие в делах, которые связаны с убийствами!

До сих пор не представляю, как это неповоротливый Карен, этот хронический почечник опередил меня. Быстро повернул ключ в замке, а потом спрятал его в карман своего халата. Потом мы минуты две стояли, не двигаясь, тяжело дыша и сверля друг друга ненавидящими взглядами.

— Ты отсюда не выйдешь. — Как обычно в минуты волнения, акцент Карена усилился, и вместо «выйдешь» у него получилось «вийдешь». — Во всяком случае, своими ногами. Прежде ты доведешь роль до конца.

— Да будь ты проклят с этой ролью! Я не желаю быть замешанной в убийстве!

— Она не желает! Она хочет быть чистой, как гимназистка! Кто тебя спрашивает, чего ты хочешь? Уж если на то пошло, то на Мону Лизу настучала ты, а значит, ты наводчица. Когда она тебе мешала, ты позвонила мне и вежливо попросила: «Каренчик, Мона Лиза меня шантажирует, избавь меня от нее». Разве нет? Я не хотел ее убивать и не убивал. Ты что, думаешь, это я ее прикончил, задушил там или зарезал? Карен Данильянц, да будет тебе известно, такими делами не занимается. Каждый выполняет свою работу, поняла? И вообще, что о ней говорить, если она уже давно сидела на игле и не сегодня-завтра сама хватила бы лишнюю дозу!

Ах вот, значит, как они ее угробили! Ничего не скажешь, профессионально. Что ж, каждый выполняет свою работу. Вероятно, подумала я, очень скоро меня ждет что-нибудь в том же духе. Я не наркоманка, зато алкоголичка, и запросто могу оступиться, зазеваться на малолюдном перекрестке. Не знаю, как кому, а мне такой исход показался вполне правдоподобным. Впрочем, с Моной Лизой кареновские профессионалы, вероятнее всего, перестарались: ведь из газеты следует, что ее обнаружили с признаками насильственной смерти.

— Выпусти меня немедленно, — потребовала я решительно. И пригрозила: — Иначе я перебью все окна и заору так, что будет слышно на Петровке!

Карен улыбнулся, отступил от двери, я шагнула к ней, и в тот же миг на мою голову обрушился потолок — во всяком случае, таково было мое ощущение от страшного удара. Хотя Карен за время нашего сожительства успел надавать мне достаточно оплеух по разным поводам, так жестоко он еще никогда меня не бил…

Очнувшись, я увидела перед собой белую кафельную стену и подумала: «Неужели я уже в морге?» Однако белый кафель служил облицовкой всего лишь просторной кареновской ванной, на полу которой я и лежала все в той же шубе. Я чувствовала тупую боль в затылке и привкус крови во рту — наверное, падая, прикусила язык, — очевидные, пусть безрадостные признаки того, что я еще жива. С трудом поднявшись на ноги, я взглянула в зеркало, зрелище, как говорится, оказалось не для слабонервных. Из разбитой нижней губы сочилась струйка крови и исчезала за высоким воротом свитера. Преодолевая головокружение и звон в ушах, я села на край ванны, включила холодную воду и умылась. Сразу стало легче. Осторожно тронула дверь — как я и думала, она оказалась запертой снаружи. В квартире было тихо, никаких звуков и шорохов. Неужели Карен ушел, оставив меня одну? К этому я не была готова, но так или иначе мой план сегодня же поговорить с Руновым рушился окончательно.

Я еще раз налегла на дверь, теперь уже прилагая усилия, но, разумеется, она не поддалась, зато я услышала приглушенный разговор. Судя по тому, что до меня явственно доносился только голос Карена, он беседовал с кем-то по телефону.

— Да, да, под контролем, — убеждал он кого-то. — Если бы не эта идиотка… — Я догадалась, что речь идет обо мне. — Такой сценарий испортила! Все получалось так красиво, а теперь она, видишь ли, решила выйти из игры. — Он выругался и надолго замолчал, вероятно, выслушивая, что ему говорили на другом конце провода.

После продолжительной паузы он возобновил свой монолог, касающийся исключительно моей персоны, и, должна признаться, я не услышала ничего утешительного.

— Ты так считаешь? — донеслось до меня снова. — А с ней? Ага, она выйдет из игры, раз так хочет… — Далее многозначительное хмыканье. — Где сейчас? В ванной в себя приходит, слишком перевозбудилась… — Опять молчание, означающее скорее всего подробные инструкции на мой счет, получаемые Кареном.

Когда он в очередной раз заговорил, я напрягла слух, стараясь не пропустить ни слова.

— Я гарантирую, — последовали заверения Карена, — он ничего не узнает, она ему ничего не расскажет… Вечером ее можно будет забрать, попозже, когда стемнеет…

Волнение, владевшее мною в течение всего разговора, сменилось припадком отчаяния. Нет, меня не страшила близкая и реальная перспектива отправиться по пути Моны Лизы, я боялась, что Рунов так ничего и не узнает. А если и узнает, то совсем не то, что произошло в действительности, и я навсегда останусь для него дешевой наживкой, подсадной уткой, нелицеприятные эпитеты я могла бы продолжать до бесконечности.

Я должна была, просто была обязана выбраться отсюда, чтобы все ему рассказать, а уж потом… Как же это сделать? На глаза мне попался один привлекший мое внимание холодным блеском предмет — так называемая «опасная» бритва на подзеркальнике. Мне всегда казалась удивительной способность Карена хранить вещицы в стиле ретро, по-моему, совершенно с ним не сочетавшемся. Некоторое время я внимательно рассматривала бритву, потом судорожно схватила и положила в карман.

И проделала эту операцию вовремя, потому что дверь ванной отворилась, и в проеме заколыхался цветастый халат Карена. Он смотрел на меня внимательно и почти ласково.

— Ну что, оклемалась? — осведомился он с притворным участием в голосе и посетовал тоном воспитателя детского сада: — Все потому, что не слушала Карена, а Карена нужно слушать внимательно, он тебе зла не желает. Вспомни, до сих пор ты жила как у Христа за пазухой, и только благодаря мне. И сейчас… Я тебе подарил квартиру, скажи, я тебе подарил квартиру?

— Подарил, — я с трудом разжала разбитые губы и отвернулась. Мне ни в коем случае нельзя было дать ему понять, что я подслушала разговор по телефону.

— Ну вот, — примирительно внушал Карен почти по-отечески, — подарил и еще очень много чего обещал. А раз обещал, значит, выполню. — Он будто невзначай провел ладонью по моим растрепавшимся волосам и вдруг, накрутив их на кулак, резко и больно рванул, притянув меня к себе. Я невольно охнула, успев заметить, что вторая его рука оставалась за спиной, словно он что-то в ней прятал.

— Или он обещал тебе больше? — вкрадчиво допытывался Карен, приблизив свое лицо к моему, и я снова уловила тяжелый дух болезни, исходящий из его рта.

— Отпусти, — взмолилась я совершенно искренне, — ничего он мне не обещал. Он вообще абсолютно ничего не знает.

— Точно не знает?

— Клянусь!

Карен выпустил мои волосы и брезгливо вытер ладонь о халат. А ведь когда-то он казался мне самым близким человеком, и поначалу наши отношения казались такими романтичными. Конечно, я его не любила, но дорожила им, хотела видеть, а он был щедр, даже расточителен, и ничто не предвещало, что однажды он озаботится идеей, как заставить меня замолчать навсегда.

— Какой мне резон оказаться в его глазах стервой? — убаюкивала я подозрительность Карена, пытаясь выиграть время, так до конца и не осознавая, что мне это, собственно, даст.

То ли он действительно клюнул, то ли просто сделал вид, но заговорил почему-то о моих отношениях с Руновым:

— Да уж, такая прекрасная любовь! Девушка с фотографии! А может, он с приветом?

Я молчала, глупо было с ним спорить.

— То-то обрадуется, когда узнает, какую роль на самом деле ты играла! Он попался на сходстве, не смог победить свою тоску. А что, из меня получился бы неплохой психолог. — Карен захихикал. — Зигмунд Фрейд по меньшей мере.

— А разве нельзя обойтись без этого? — поинтересовалась я, постаравшись, чтобы мой вопрос прозвучал индифферентно.

— Нельзя, сценарий требует, — самодовольно усмехнулся Карен. — А каков я, какова режиссура? Недаром столько времени провел на съемочных площадках. Кое-кто сомневался, а он клюнул!

— А зачем тебе это? — не удержалась я. — Тебе что, нужны деньги?

— Мне лично ничего не нужно. Разве что осуществить свои режиссерские замыслы. Это будет самый крутой боевик всех времен и народов! Артисты играют, даже не подозревая об этом! Оцени, как я рассчитал характеры, Станиславский перевернется в гробу от зависти! — Карен явно допустил перебор: сначала Фрейд, теперь Станиславский. Я вспомнила, что когда-то, давным-давно, он рассказывал мне, что дважды поступал на режиссерское отделение ВГИКа и оба раза безуспешно. Кто бы мог подумать, что нереализованные амбиции будут так долго им управлять!

Я смотрела на Карена во все глаза, а он, вдохновленный моим нескрываемым удивлением, с удовольствием вещал:

— А главная находка — это ты, абсолютный двойник. Я, когда увидел ее фотографию, глазам не поверил. Сюжетец тоже хотя и незамысловатый, но крепенький. Один человек, неважно кто, имеет кое-какие подозрения насчет твоего Рунова, но просто так подступиться к нему трудно. У твоего красавца имеется одна вещь, бесценная. Вот я и придумал, как сделать, чтобы он принес ее на блюдечке с голубой каемочкой. Вроде весь он такой неприступный, а все же есть у него ахиллесова пята — девушка с фотографии. Вот так я его и вычислил. Так астрономы рассчитывают звезду, которую не видно в самый мощный телескоп. Ее никто не видел, а название уже имеется!

Все сказанное Кареном казалось мне бредом сумасшедшего, а он в торопливом упоении продолжал, брызгая слюной:

— Твой прекрасный принц непременно бросится выручать из беды свою поддельную любовь, не так ли? Сначала он зациклился на одной дуре, теперь на другой. Как это будет трогательно, представь! А пока ты спокойно, никому не мешая, подождешь развязки. Не бойся, это совсем не больно.

Карен показал мне левую руку, которую он в течение всего разговора держал за спиной, и я увидела, что он держит в ней шприц.

«Уже? — подумала я, холодея. — Мне уже пора следом за Моной Лизой?»

От ужаса я словно обратилась в кусок льда и, если бы Карен вздумал меня толкнуть, наверное, со звоном разлетелась бы на тысячи осколков, как сосулька, сорвавшаяся с крыши. Они все, все ему расскажут, мелькнуло у меня в мозгу, сначала добьются своего, а потом расскажут обо мне и безжалостно свернут шею маленькой птичке по имени Любовь. Я не хотела умирать с сознанием, что мое краденое счастье под легкой вуалью безнадежности затоптано и оплевано. Я бы смогла его спасти, если бы успела все рассказать Рунову.

Будто прочитав мои мысли по глазам, Карен занес надо мной свою тяжелую волосатую руку с зажатым в ней шприцем. На этот раз я не упустила момента и успела выхватить из кармана бритву. Честное слово, я хотела только пригрозить, испугать, но, когда он начал меня душить, я, теряя сознание, взмахнула из последних сил своим блестящим оружием…

Мы упали одновременно, только я осела на пол от удушья, а Карен рухнул как подкошенный. Он был еще жив, пытался что-то произнести и смотрел на меня умоляющими глазами, из его горла толчками вырывалась ярко-красная кровь. Он попробовал ползти, оставляя за собой алый след, но очень скоро затих в прихожей, успев напоследок несколько раз конвульсивно дернуть ногами.

Сначала меня стошнило, а потом я все-таки потеряла сознание. Впрочем, не уверена, что все произошло именно в такой последовательности. Не знаю, сколько продолжалось мое забытье, но, встав, я сразу наткнулась на Карена. Он лежал в кровавой луже, распахнувшийся халат открывал его пухлое, отечное тело. Мне пришлось через него переступить, чтобы подойти к двери. Тут я вспомнила, что прежде ее еще нужно отпереть ключом, лежащим в кармане халата Карена.

Я посмотрела на него, и меня вырвало еще раз, теперь желчью. Рот наполнился горечью, мокрое пятно расползлось по шубе, я даже не успела наклониться. Кровь по-прежнему вытекала из горла Карена, хотя уже медленно, и я чувствовала себя как на бойне. У меня не было другого выхода прижимая ладонь к губам и сдерживая позывы к рвоте, я подошла к распростертому телу, пытаясь не вступить в густеющую на глазах лужу.

Но я все же выпачкалась в его крови, поскольку Карен лежал лицом вниз и мне пришлось вытягивать из-под него полы халата, чтобы добраться до кармана. Наконец я достала ключ и вытерла руки подкладкой собственной юбки. В замочную скважину я попала ключом уж не знаю с какой попытки, отворила дверь и… сразу же попала в чьи-то крепкие объятия. Странно, но это был Тим. Что он здесь делал? Я не успела ничего сказать или спросить, потому что он, заглянув в квартиру, сразу же потащил меня за собой по лестнице вниз. Я неслась за ним, мотаясь во все стороны, как баржа на буксире. На улице он запихнул меня в машину, точно полено в печь, и рванул с места на бешеной скорости.