Карен был пунктуален. Он появился в квартире в десять утра, когда я еще принимала душ, и сразу постучал в дверь ванной комнаты:

— Ненаглядная, нельзя же сразу нарушать условия договора. По-моему, в десять мы уже должны были выехать?

Он произнес свое увещевание строгим тоном, но я сразу поняла, что на самом деле он в прекрасном расположении духа. Похоже, он уже был готов с моей помощью выиграть эту игру.

С утра, на трезвую голову, я чувствовала себя еще отвратительнее. Пока он сновал по квартире, насвистывая и что-то нетерпеливо бормоча себе под нос, я стояла, прижавшись спиной к холодной кафельной стене, и, опустив взгляд, наблюдала, как струйки воды текут по моим все еще стройным, несмотря на совершенно безалаберный образ жизни, ногам. Мне страшно не хотелось выходить из ванной.

— Ну скоро ты там? — В голосе Карена мне послышались звуки металла.

Я завернулась в махровую простыню и вышла.

— Ты свежа, как утренняя роза, — приветствовал меня Карен и заторопил: — Быстрей, быстрей!

Когда я оделась, Карен продемонстрировал мне набранную на компьютере бумагу — дарственную на квартиру:

— Едем к нотариусу, ненаглядная.

Он брал, что называется, круто.

Еще круче он стал выглядеть в моих глазах, когда буквально не глядя подписал дарственную у нотариуса. Я невольно вспомнила, как в годы нашей горячей любви он дарил мне по тем временам безумно роскошные вещи: золотую цепочку, импортные сапожки или красивое белье. Тогда я непременно должна была полдня демонстрировать ему его дары, восхищаясь, закатывая глазки, умильно сюсюкая. А уж как я «отрабатывала» их ночью! Глупая маленькая провинциалка, сиротка, заблудившаяся в московских джунглях, я принимала за любовь обыкновенную мужскую похоть. Впрочем, не исключено, что я получила по заслугам: ведь я тоже никогда не любила Карена. Как бы то ни было, а очередной его подарок мне еще только предстояло отработать. Надо отдать должное Карену — в походах по магазинам он тоже не поскупился. Для нужного случая в весьма дорогом салоне мне было куплено очень миленькое вечернее платье. Забыв обо всем, я выбирала и примеряла его не меньше часа, а Карен дожидался, терпеливо расхаживая вдоль рядов разноцветной одежды.

До сих пор мне казалось, что я равнодушна к этим внешним проявлениям внимания и заботы, что смирила в себе женскую страсть к вечному обновлению, а душу засушила, как цветок между страниц дешевого дамского романа. Ах, как я ошибалась!

Я с трудом остановила выбор на том единственном из платьев, которое женщина со вкусом найдет даже на ощупь, с завязанными глазами. А уж если смотришь на него, то сразу осознаешь — оно твое: нужное — подчеркнет, лишнее — изящно скроет. Прекрасное платье из натурального шелка цвета свежескошенной травы.

Как только прохладная ткань облегла мои ноги, в зеркале возникла иная женщина. Та, что оставалась по эту сторону, была, вероятно, немного полновата, не уверена в себе, издергана и имела серьезные основания считать себя неудачницей и алкоголичкой, но та, в зеркале, была словно из другого теста. Ее глаза играли, точно блики на морской воде, а волосы сияли, как церковные купола на солнце. Эта рыжеволосая дева взирала на меня с немым вызовом, в котором без труда читалось: «Да, это я. И вы можете взять меня, приласкать, посадить к себе на колени, но не надейтесь, что так будет всегда».

В обувном отделе мне сразу приглянулись модельные туфли с крошечными бантиками по бокам, изящные недотроги, похожие на сиамских котят, в испуге прильнувших друг к другу. Туфли оказались мне узковаты, но я уже просто не могла себе представить, что они достанутся кому-нибудь еще, кроме меня.

Кажется, своим новым обликом я произвела на Карена достаточно сильное впечатление. Во всяком случае, при моем появлении его левая бровь неуклонно поползла вверх. И неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы рослая разбитная продавщица не ввернула:

— Ну вот, теперь только норкового манто и не хватает!

Ни один мускул не дрогнул на одутловатом лице Карена, пока он расплачивался за покупки. Ничего удивительного, для него это не деньги, думаю, сопоставимую сумму он растрачивал в каком-нибудь модном заведении, дабы пустить пыль в глаза очередной — и не исключено, что провинциальной, — красотке. И они покупались, наверняка покупались, впрочем, какое мне дело до всех до них…

Норковым манто Карен меня все же не осчастливил, ограничившись песцовым, которое завез мне самолично ближе к вечеру. Скорее всего он позаимствовал его из гардероба моей более удачливой (пока!) соперницы.

Он доставил мне не только манто, но и приглашение на премьеру последнего шедевра того самого режиссера, который когда-то опрометчиво затащил меня на съемочную площадку. От стремительного развития событий я просто опешила, он не давал мне времени на раскачку.

— А зачем тогда, интересно, этот маскарад стоимостью в пять тысяч «зеленых»? — наседал Карен. — Чтобы ты мирно собирала бутылки в ближайших окрестностях?

Положим, насчет пяти тысяч долларов он, конечно, загнул, столько он на меня не потратил. Насчет бутылок — тоже, такими вещами я никогда не занималась. Хотя, говорят, от тюрьмы и от сумы…

Карен точно прочитал мои мысли:

— Дойдет и до этого, если я тебе не помогу. — Он, по своему обыкновению, искусно путал грешное и праведное. Получалось, что он мне помогал, а не безжалостно эксплуатировал. — А почему тебе и в самом деле немного не развеяться? — Карен широко ухмыльнулся, обнажив изрядно пожелтевшие зубы. — Твои бывшие подружки будут приятно удивлены, узнав, что ты еще жива. Только постарайся, чтобы от тебя не слишком несло нафталином, а то еще спугнешь нашего скромного героя. — Он просто-таки затрясся от смеха. Как всегда, его более всего веселили собственные остроты.

А меня здорово раздражали его желтые зубы. При его доходах мог бы, кажется, разориться и на фарфоровые. Тем противнее мне стало, когда он вознамерился повторить свои вчерашние маневры. Ну уж, на этот раз дудки! Я легонько отвела его руку:

— Не забывай, что сегодня вечером я должна хорошо выглядеть…

Карен не стал особенно возражать, сразу посерьезнел и пробурчал себе под нос:

— Только бы информация оказалась точной. Нет, он должен быть там, непременно должен быть. — И добавил, взяв меня за плечо: — Ну, будь умницей, крошка.

Легко ему говорить!

* * *

Пригласительный билет на премьеру поверг меня не просто в панику, а в самый настоящий священный ужас. Трудно сказать, что меня пугало больше: планируемая Кареном историческая встреча или малоутешительная перспектива безрассудно ступить в реку, успевшую много раз сменить свои воды. Я давно не бывала «в свете», и комплекс маленькой провинциалки, когда-то безжалостно загнанный на задворки души, теперь отвоевал себе исходные позиции. Поэтому в парадный подъезд я вошла под явственную дробь собственных зубов.

Действительность превзошла самые смелые мои ожидания. Меня поразили отнюдь не туалеты (их еще можно было как-то объяснить), а лица… Боже, как они изменились за эти несколько несчастных лет! Вечно всклокоченные гении превратились в набриолиненных плейбоев, единым взором оставляющих невыводимые автографы на сердце, а тоненькие большеглазые героини — в породистых скаковых кобылок с увесистыми платформами вместо копыт.

В общем, до первой рюмки я чувствовала себя в этой разряженной толпе немногим уютнее, чем в гинекологическом кресле. Я не узнавала никого, и меня не узнавал никто. И даже если в чьих-то глазах мелькала тень воспоминания, она тут же рассеивалась, как рябь на чистой воде.

Появление самого мэтра-режиссера было отмечено заметным оживлением в публике. Он пронесся через зал стремительной кометой, в хвосте которой имелись и непременная блондинка, и длинноволосый критик, и очередное юное дарование, открытое по случаю. Маэстро всегда славился замечательной причудой — для каждого нового шедевра находить неизвестных артистов в буквальном смысле на улице. Он выдергивал ничем не приметных золушек из очереди в булочной, чем, по его словам, добивался «правды образа», а потом, снискав причитающиеся лавры, навек о них забывал. Вероятно, золушки приходили к нему потом и, заламывая руки, вопрошали: зачем он увлек их из привычного плена повседневности в фейерверк карнавала, чтобы потом, после праздника, оставить одних на опустевшей площади, усыпанной затоптанным конфетти? Меня в этом смысле следовало отнести скорее к исключениям: все-таки он наткнулся на меня не в очереди, а в театральном училище, хотя и я испила свою горечь из чаши забвения. Но вряд ли он виноват в моей участи. И хватит, хватит о грустном.

Фильм назывался «Пампасы» и был скучен, как все гениальное. Зрители томились, вертели головами и шумно вздыхали. Пампасами, конечно, и не пахло, сию режиссерскую вольность предлагалось понимать в качестве символа. Прочее тоже типично для шедевра: достаточно неопределенный сюжет, скупые краски и для полноты картины неподражаемо грязный московский снег и «правдивая» героиня с голосом кондукторши в автобусе междугородного сообщения. Впрочем, и с внешностью тоже. Я сразу подумала, что большая часть поклонников «живого классика» предпочтет восторгаться его нетленным творением заочно. А уж сколько будет писку про социальную детерменированность и взгляд изнутри!

Фуршет проходил с большим воодушевлением. Подавали кипрское вино и русскую водку. Я едва успела пригубить свою рюмку, как услышала:

— Держите меня тринадцать человек! Кого я вижу! — На меня медленно надвигалась дородная брюнетка, словно сеттер, взявший верный след. — Знакомься, Лапик, это наша русалка! Я тебе про нее тысячу раз говорила.

Под обильной косметикой брюнетки я с трудом разглядела плоское простенькое личико своей бывшей однокурсницы Любочки Кречетовой, а вот идентифицировать Лапика не представлялось возможным. Здоровенный мужик, по виду коммерсант средней руки, на лице читался интеллект продавца из палатки со «сникерсами», хотя одежда из престижного магазина — смокинг, бабочка и прочее. Впрочем, все это отутюженное и накрахмаленное, точно на манекене, нет той заветной изящной небрежности, свойственной истинным «принцам крови», без которой аристократа не отличить от вышколенного официанта.

С Любочкой мы расцеловались, едва соприкасаясь щеками и звонко чмокая воздух, дабы не испортить друг другу макияж. При этом у меня голова закружилась от ее духов, стойких, как хлороформ. Лапик только вяло пожал мне руку.

— Я тебе рассказывала, помнишь? — наседала на него Любочка. — Жанна у нас на курсе самая талантливая была. Даже главную роль в фильме сыграла, еще студенткой. — Она всплеснула свекольным маникюром. — Между прочим, режиссер-то кто? Наш национальный герой! Кстати, ты еще поддерживаешь с ним отношения?

— Нет. — Никогда бы прежде не подумала, что способна на такое ледяное безразличие.

— Да что ты! — Любочка была явно разочарована. — А куда ты, собственно, пропала? Сто лет ничего о тебе не слышала.

— Так… Ездила в Тибет к одному ламе, который занимается переселением душ, — незатейливо соврала я. — Мою он временно пересадил древней тибетской черепахе. А они живут так долго, что десять лет для них то же, что для нас минута. Так я и не заметила, что пролетела уйма времени.

— Что ты говоришь? Надо же, до чего наука дошла! Я слышала о пересадке сердца, но о пересадке души — никогда!

— В Европе это сейчас очень модно. Отключился на время и созерцаешь, созерцаешь, как жизнь проплывает перед твоими глазами, как облака по небу… — Я с трудом сдерживала распиравший меня смех.

— Как облака по небу… Да уж, ламы, они, конечно, могут, — неуверенно поддакнула Любочка, вероятно, какие-то мыслительные способности у нее еще сохранились. — А я недавно ходила к Зельде. Как, ты не слышала о Зельде? Ее же все знают! Зельда — провидица. Она мне такое сказала! — Узенькие Любочкины глаза-щелочки многозначительно расширились. — Сказала, что в прежней жизни я была любимой болонкой фаворитки Людовика Четырнадцатого… Или нет, Пятнадцатого. Ты только представь: любимой болонкой, которую похоронили с почестями, как принцессу!

Что-то собачье в Любочке определенно имело место. Здесь Зельда-провидица ее не обманула. Но мне больше понравилось мое собственное сравнение — с сеттером. Неизвестно только, как фаворитка Людовика относилась к этой благородной породе.

— А может, ты правильно сделала, что ушла с третьего курса, — сменила тему Любочка, — а то заслали бы тебя, как меня, в какую-нибудь занюханную дыру. Драматический театр имени Луначарского! Не театр, а мавзолей для уездных примадонн! Режиссер вечно пьяный, зрителей на премьеру можно заманить только под страхом смертной казни! Хорошо хоть Лапик подвернулся, вывез меня из этой заплеванной провинции. Он у меня добряк и очень, очень преуспевающий бизнесмен… Не чужд любви к прекрасному, ни одного антикварного салона не пропускает. — Любочка нежно сжала локоть Лапика, индифферентно попивающего водочку. — Я так рада, что могу снова… Господи, ты только посмотри, кто это! — Любочка гневно воззрилась куда-то в толпу. — Старая рухлядь Долохова. Самой пора местечко на кладбище подыскивать, а она все молодух играет. Последний ее эротический триллер видела? Ха-ха, вот уж поистине триллер. Что может быть страшнее? Имеет наглость раздеваться в любовных сценах, а у самой грудь отвисает до коленок…

Я вдруг сообразила, что приблизительно таких же, если не худших, комплиментов удостоилась тринадцать лет назад во времена моего первого, увы, мимолетного успеха. Она, наверное, швыряла их за моей спиной, сочные, как комья чернозема. В душе шевельнулась ленивая и совершенно беззубая обида, в конце концов, на мне тот же грех, с той разницей, что я навешиваю ярлыки в качестве разминки для остроумия, а Любочка — из врожденной зависти. Еще неизвестно, что хуже. В любом случае есть о чем взгрустнуть: единственный человек, пожелавший узнать бедную Жанну, вынырнувшую из забвения, и та…

А впереди одинокое возвращение домой, пустеющая ночная улица, фонари, печально слезящиеся в тумане, торопливые шаги запоздалых прохожих, бездомная собака на углу и взлохмаченные обрывки объявлений на грязных стенах. А впереди ничего, кроме безрадостного ожидания, когда придет Карен и скажет: «Освободи квартиру». Я вздрогнула, словно от прикосновения холодных пальцев, резко повернулась и едва не уткнулась лицом в чей-то смокинг, одновременно наблюдая, как по атласному лацкану расплывается пятно шампанского из моего бокала. Мгновенно забыв обо всем, я приготовилась к окрику, а может, и к удару: во мне ожила память об оплеухах Карена, звенящих в тишине обреченности.

Преодолевая неловкость, я заставила себя посмотреть вверх и натолкнулась на пару внимательных серых глаз, изучающих меня из-под полуопущенных ресниц. Наши взгляды скрестились, словно несли разноименные заряды, но искра не вспыхнула. Я не в первый раз видела это удлиненное лицо с тяжеловатой нижней челюстью и искривленной переносицей. Слишком характерная и запоминающаяся внешность, чтобы я могла его с кем-то спутать.

— Я не хотела, — сказала я тихо, чувствуя, что уже не могу вырваться из плена его спокойных глаз-ловушек. Они втягивали меня, будто два водоворота.

Я еще раз убедилась, что никакая фотография не способна запечатлеть жизнь, так как всегда вольно или невольно солжет, чаще всего приукрасит. На снимке он был просто некрасивым мужчиной, а наяву — материальной оболочкой неведомых мне тайн, соблазнов и опасностей. Он был пропастью, по краю которой мне предстояло пройти. Я сорвусь, я непременно сорвусь, мелькнуло у меня, если не нащупаю чего-то, за что можно уцепиться. Итак, внимание: мотор!

Он улыбнулся. Его улыбку я не увидела, а почувствовала, она словно постепенно проступала на губах, как свет из глубины.

— Пожалуй, лучшего, повода для знакомства и не придумать, — произнес он мягким, каким-то не вяжущимся с его супермужественной внешностью голосом. — Олег Рунов, — он протянул мне руку первым.

Я невольно насторожилась: «лучший повод для знакомства» — что это значит? Может, он что-то подозревает?

Его рука была теплой и сухой.

— Это не ваше имя, — сказал он, когда я назвала себя.

Я вздрогнула, а он уточнил:

— Я хотел сказать, что имя вам не подходит. Я бы назвал вас Ольгой.

— Вы немножко опоздали, мои родители уже успели позаботиться об этом, — рассмеялась я с облегчением и в меру кокетливо поинтересовалась: — Вероятно, вы тоже какая-нибудь знаменитость?

Он отрицательно покачал головой и снова осветился изнутри своей загадочной улыбкой:

— Разве что в очень узких кругах. Вы, пожалуй, тоже не похожи на завсегдатая подобных тусовок. Во всяком случае, я вас здесь вижу впервые.

— А вы бываете здесь часто?

— Да не особенно. По натуре я скорее одинокий волк.

— А что может делать одинокий волк на премьере модного фильма? — Я диву давалась, как легко мы с ним беседовали, точно были знакомы сто лет.

— Когда-то давно одинокий волк думал, что из него непременно получится знаменитый художник. Но получился заурядный деловой человек, а вот кое-какие пристрастия сохранились.

Он обволакивал меня своим взглядом, своей улыбкой, а его глаза-водовороты продолжали делать свое дело. Мне казалось, что я уже добралась до самого их дна, испытывая приятное головокружение.

— Тогда вы, очевидно, имеете отношение к шоу-бизнесу? — Ну вот, модное прилипчивое словечко сорвалось-таки с моих уст. Шоу-бизнес, шоу-бизнес — звучит слишком напыщенно, а следом так и просится весь джентльменский набор: индустрия развлечений, фабрика грез и прочее.

— Очень отдаленное, — заметил он, — а вы?

— Имела когда-то, но тогда это называлось по-другому, чуть ли даже не искусство. Но я не преуспела, осталась актрисой на одну роль. Таких много, не всем же быть звездами, иначе никакого небосклона не хватит. Я маленький метеорит: откололся, вспыхнул и упал. Никто и не заметил.

— Если только при падении он не уложил деревья в тайге на расстоянии триста километров.

Я расхохоталась. Кто бы он ни был, этот Рунов, настроение мое улучшилось. Интересно, что нужно от него Карену? Мне приходило в голову только одно: они конкуренты. Так или иначе, но сегодня я знала о Карене не больше, чем о самом Олеге Рунове, с той разницей, что о первом я и знать ничего не хотела, а второй вызывал у меня интерес. Он тоже не скрывал своего интереса ко мне, и на его лице не читалось какого-либо подтекста. Все, что он до сих пор себе позволил, сказал, что мне бы подошло имя Ольга. По крайней мере, теперь я знала, как звали ту, которую мужчина может помнить долго.

Рунов поставил бокал на стол, с задумчивым видом засунул руки в карманы и предложил:

— А не сбежать ли нам отсюда? Мне здесь что-то не особенно нравится. Зато я знаю действительно чудесное местечко, где можно отдохнуть и спокойно поговорить. Слышали про клуб «Субмарина»?

Я покачала головой, как завороженная глядя ему в лицо. И вполне отдавала себе отчет в том, что со стороны выгляжу идиоткой, но ничего не могла с собой поделать.

— Ну, конечно, «Субмарина» еще не слишком известна, но тем лучше. Так мы едем?

Название мне понравилось: многообещающее. И в самом деле, почему бы нет? Я поискала глазами Любочку, чтобы проститься, но она уже нашла очередную собеседницу — ветхую старушку с роскошной чернобуркой на костлявых плечах. Та ей снисходительно внимала, блуждая по сторонам водянистыми глазами. Я не удивилась бы, если бы на этот раз тщательно перемывались мои белые косточки. Впрочем, не слишком ли много чести для провинциалки-неудачницы?

* * *

У Рунова оказался новенький «БМВ», загадочно блестящий, как новогодний подарок в целлофане. А к нему еще и шофер — молодой парень, и такой хорошенький, что это даже могло навести на кое-какие подозрения, если бы не ярко выраженная сексуальная ориентация Рунова и скудная информация о нем, которую мне сообщил Карен. Рунов называл паренька Мальчиком, а тот ничуть не обижался.

— Мальчик, едем в «Субмарину».

Шофер послушно нажал на акселератор, в тот же момент я уловила его взгляд в зеркале — настороженный и придирчивый — и сразу поняла: нам с ним никогда не поладить.

Клуб «Субмарина» вполне соответствовал звучному названию. Здесь запросто можно было вообразить себя на дне океана, потому что заведение помещалось в уютном подвальчике, где иллюзию иллюминаторов создавали аквариумы с меланхолично зависшими в зеленой, с подсветкой, воде рыбами, кажется, карпами.

Судя по оказанному ему теплому приему, Рунов числился здесь почетным гостем. Нас тут же проводили в отдельную кабинку, которую, наверное, логичнее было бы назвать каютой. Не помню, какими деликатесами нас потчевали (Рунов предупреждал, что мы можем приказать изжарить любого из плавающих в аквариумах карпов), а я сразу же налегла на напитки. В последнем я, по своему обыкновению, преуспела, ибо уже очень скоро почувствовала себя на высоте. Язык мой развязался, и я уже не напрягала мозги, позволяя себе нести любую чепуху.

Мы быстро перешли на «ты», и Рунов поведал, что собирается попробовать свои силы в качестве продюсера и теперь ищет подходящий проект. Меня это не на шутку раззадорило:

— А чем я не подходящий проект? Почему бы тебе не вложить лишние миллионы в меня? Мне кажется, я еще на многое способна, например, скакать по сцене с микрофоном. — Я пьяненьким голоском промурлыкала припев из модного незамысловатого шлягера, особенно действующего мне на нервы, использовав бокал вместо микрофона. — Пожалуй, я смогла бы выжать из себя кое-что получше той песенки, которая льется с утра до вечера с так называемых голубых экранов.

Конечно, я хватила лишнего, если в этом деле вообще существует какая-нибудь мера, а потому трещала без умолку. Он внимательно слушал, одновременно участливый и ироничный. Я живописала свою незамысловатую жизнь, вдруг обнаружив в себе безумную потребность выговориться. В какой-то момент мне даже показалось, что так легко сбросить груз неудач и разочарований, достаточно найти хоть сколько-нибудь искренние глаза…

Я очнулась, когда кто-то невидимый постучал мне в сердце холодным молоточком: «Тук-тук, сейчас ты проболтаешься, тук-тук, ты старая пьяная дура, хватит смешивать слезы с соплями». Наверное, возник Карен, вернее, его фантом, или как он там еще называется. И я взяла себя в руки: кокетничала, смеялась, чудила, но ни разу не нарушила табу.

А что же Рунов? Он смотрел мне в глаза сквозь матовое стекло ирреальности происходящего, незаметно касался моей руки и время от времени называл Ольгой. Я послушно отзывалась: зови хоть горшком, хоть Ольгой!

Возможно, я бы раскисла окончательно, если бы не туфли. Проклятые сиамские котята, они впились в меня своими крохотными коготками. Поистине, если хочешь почувствовать себя счастливым, купи себе тесные туфли, и отвратительные гримасы судьбы покажутся тебе невинной улыбкой младенца в тот момент, когда ты наконец сбросишь их с ног. Последнее, что я помнила достаточно отчетливо, — мы собрались куда-то еще, по-моему, в казино. Я поднялась, выдавила из себя улыбку, которая планировалась в качестве обольстительной, а получилась… какая получилась. И все… Дальше полный провал.