Если бы не этот дурацкий «СААБ», ни с того ни с сего подрезавший его слева! За рулем его сидела дебелая бабенка с рыжей гривой. Результатом этой романтической встречи явились два нескромных «поцелуя»: один он поставил «СААБу» в правую заднюю дверь, второй заработал сам от потрепанного не в одной автомобильной переделке облезлого «Москвича». Ко всему прочему у рыжей идиотки из «СААБа» оказался сотовый телефон, и она вызвала автоинспектора, — видимо, в надежде возместить за счет Позднякова непомерный ущерб.

Пока молодой и до странности неуверенный в себе гаишник выслушивал причитания владелицы «СААБа», Поздняков, чертыхаясь в душе, обошел дубовскую «Вольво», обнаружив пару вмятин на бампере. Не слишком удрученный водила «Москвича» производил впечатление бывалого аварийщика. А кончился весь этот дорожный инцидент совершенно ничем. В том смысле, что автоинспектор, несмотря на визги лихой шоферки, в конце концов разобрался, что к чему. Сам же Поздняков качать права не стал — ему попросту было не до того. В общем, стороны расстались при своих интересах, хотя и через добрых сорок минут, каждая из которых ценилась сыщиком в данный момент на вес золота. Стоять вот так на шоссе в десяти километрах от Хохловки, зная, что там его ждет последний узелок почти распутанной ниточки.

Подъехав к даче Воскобойникова, Поздняков, еще недавно кипевший благородным гневом из-за дурацкой задержки на шоссе, минут десять посидел в машине, собираясь с мыслями. Белый дом Ларисы приветливо и празднично проглядывал сквозь зеленое кружево буйной летней растительности. Даже намертво запертая калитка не могла испортить разлитого в воздухе благолепия. Он почувствовал чей-то пристальный взгляд и резко повернул голову: Воскобойников стоял у своего забора в хлопчатобумажных штанах рабочего покроя, светлой тенниске и старорежимной шляпе из рисовой соломки. Типичный дачник, хоть пиши картину «Прошлым летом в Хохловке». Поздняков даже пожалел, что не обладает талантом художника.

— Здравствуйте, молодой человек, — поприветствовал его Воскобойников, шутливо приподнимая шляпу над яйцевидным черепом, покрытым скудной растительностью цвета давней седины с рыжеватым оттенком. — Честно говоря, я вас сегодня не ждал. Собирался идти на речку, так что вы меня застали чудом.

— Да я, честно говоря, к вам сегодня и не собирался. — Поздняков вышел из машины и потер ладонью затылок.

— Не собирались? — переспросил Воскобойников, метнув на сыщика короткий и цепкий взгляд, и тут же сменил тему: — Ба, на каком вы нынче красавце! Ваш? — Поздняков не успел ничего ответить, а он уже выражал сочувствие: — А вот эти вмятины портят все впечатление, жаль. Кто это вас так?

— Машина не моя, приятеля. Поцеловался, когда к вам торопился.

— Торопились? — снова тот же настороженный взгляд. — И что за срочность вас гнала?

Поздняков изобразил такую приветливую улыбку, что едва не вывернулся наизнанку. И зачем — главное?

— Я приехал вам сообщить, что нашел последнюю рукопись Ларисы.

— Да? — Воскобойников не выказал особого удивления. — А я-то грешным делом подумал, что ее и не было. Так где же вы ее нашли, если не секрет, конечно?

— В издательстве «Карат», — ответил Поздняков, не спуская взгляда с худощавого лица Воскобойникова.

— Ах вот что, — вздохнул тот. — Выходит, она успела ее сдать.

— Да нет, она как раз не успела, это сделали за нее…

Воскобойников посмотрел вверх, на солнце, продолжающее валиться к горизонту, поправил свою шляпу и сказал:

— Похоже, на сегодня речка отменяется. Что же мы стоим на солнцепеке? Заходите, посидим в тенечке и спокойно поговорим.

— Если хотите, можем поговорить и возле речки, — предложил Поздняков, — какая разница?

— Нет-нет, — возразил Воскобойников, — там у меня священное место, которое я не хотел бы осквернять суетными разговорами.

— Суетными? Писатель называет разговоры о литературных произведениях суетными? В первый раз такое слышу!

— Не цепляйтесь к словам, молодой человек, — с явно притворным недовольством продолжал Воскобойников, — сначала доживите до моих лет. На пороге в вечность все суета, в том числе и рукописи, даже гениальные.

В принципе, Воскобойников произносил правильные вещи, но насколько он был искренен — предстояло выяснить. Пока что Поздняков послушно за ним проследовал, чтобы спокойно поговорить в тенечке, который обнаружился все там же, на границе с бывшими Ларисиными владениями, где стояли деревянный стол и скамейки.

— Угощайтесь, — предложил Воскобойников, указуя на большую керамическую миску посреди стола, доверху наполненную красной смородиной.

— Спасибо, — Поздняков подхватил несколько тоненьких веточек, унизанных маленькими красными бусинками — ни дать ни взять серийная женская бижутерия. Проглотил пару ягод и скривился.

— Не любите кисленькое, — вкрадчиво заметил Воскобойников. — Я, честно говоря, тоже не особенно их жалую, больше любуюсь. Варенье же варить некому… Тут у меня хватает всякой полезной растительности, одних яблонь десяток. Но я не рачительный хозяин, скорее наивный эстет. Смотрю, восхищаюсь. Странно думать, что уйдешь из жизни и больше никогда не увидишь этакой красоты. Эти красные нежные россыпи останутся, а тебя уже не будет…

— С чего вы сегодня о смерти, Гелий Андрианович?

— А Бог его знает, возрастное, наверное. — Тут Воскобойников спохватился. — Да ведь вы, кажется, собирались мне рассказать, каким образом обнаружилась рукопись Ларисы Петровны? В издательстве, поди, обрадовались, она ведь у них наверняка в плане.

— Там еще не знают, что она нашлась, — обронил Поздняков, прислушиваясь к пению птиц в ближних кустах. — Ох, и идиллия тут у вас, Гелий Андрианович!

— То есть как это не знают? — удивился Воскобойников. — Вы же сами сказали, что рукопись нашли в «Карате». Тогда как они могут не знать?

Поздняков лег грудью на теплую деревянную столешницу, приятно расслабился и изрек безо всякого пафоса:

— Да будет вам, Гелий Андрианович, все вы прекрасно знаете.

Воскобойников явно был намерен торговаться до конца базара, но не сбавлять ни рубля:

— Позвольте, откуда же мне знать, если вы сами, похоже, еще не до конца с этим разобрались. То говорите, что рукопись в «Карате», то сами себе противоречите, заявляя, что там о ней и слыхом не слыхивали…

— Ну хорошо, объясню подробнее, — согласился Поздняков, — рукопись там совершенно под другой фамилией.

— Это что же, плагиат? — поразился Воскобойников.

— Намного хуже, Гелий Андрианович, — кража. Впрочем, тот, кто ее совершил, делает это не впервые и, вполне возможно, думает совсем по-другому. Но мы сейчас его об этом спросим. Скажите, Гелий Андрианович, вы считаете нормальным выдавать за свои произведения, написанные другими?

Воскобойников не растерялся, самообладания ему было не занимать:

— Вы считаете, что я украл рукопись Ларисы Петровны, так я понимаю? Тогда позвольте полюбопытствовать, какие у вас имеются на то доказательства? Может, вам их предъявили в издательстве?

— Я знаю, что в начале этой недели вы принесли в «Карат» свою рукопись.

— И что из этого следует? Вам кажется странным, что лауреат Государственной премии Гелий Воскобойников еще что-то пишет?

— Вы сами сказали о Государственной премии, — вспыхнул Поздняков, — а раз вы заикнулись о ней, я вам напомню одну историю, с ней связанную. А именно то, как был написан бестселлер под названием «Черные облака». Над ним ведь трудились одна девушка и один молодой человек…

— Насчет девушки, может, и так, я всегда кого-нибудь нанимал, чтобы перепечатать рукопись, а вот молодого человека что-то не припомню. — Воскобойников просто издевался над старым сыщиком.

— Я имею в виду Ларису Кривцову и некоего Серебрянского, из которого, как вы недавно вполне справедливо заметили, так и не получилось писателя. Ведь это они написали «Черные облака», которыми некоторые зачитываются до сих пор.

— Не вы ли случаем? — усмехнулся Воскобойников. С этого гуся вода сливалась, не успев замочить перьев.

— Я не читал, к сожалению, — признался Поздняков. И пообещал: — Теперь непременно прочту.

— Приятно будет иметь вас в рядах своих поклонников, товарищ следователь, — Воскобойников откровенно играл на нервах Позднякова, причем отнюдь не безуспешно.

Поздняков вдруг отчетливо вспомнил то время, когда Воскобойников величал его «товарищем следователем» без издевки, во всяком случае откровенной. Он тогда приехал давать показания на новехонькой «Волге», в костюме с иголочки, лощеный, преуспевающий, знающий себе цену, которая исчислялась в цифре со многими нулями. Поздняков невольно покраснел, увидев себя молодым, неопытным, с руками, вымазанными чернилами. Почему-то у него тогда хронически текли авторучки. Если бы он пачкал только ладони, а то ведь столько пиджаков испортил. Черт с ними, с пиджаками…

Как вальяжно, как уверенно тогда вел себя Воскобойников, как быстро заметил смущение Позднякова и тут же разжаловал из «товарища следователя» в «молодого человека». На вопросы отвечал неторопливо, с чувством собственного достоинства. Всем своим видом давал понять, что из кожи лезет, стараясь помочь в расследовании обстоятельств несчастного случая с Рунцевичем. Еще и приговаривал непрестанно: «Ах какая печальная история»… Услужливая память подсунула Позднякову следующую картинку: Лариса с честными распахнутыми глазами рассказывает то же самое, что и Воскобойников, только в других выражениях.

Поздняков стряхнул с себя воспоминания и сосредоточился на происходящем. Ничего, в общем, не происходило. Воскобойников не собирался каяться и посыпать себе голову пеплом. Сидел напротив Позднякова, спокойный и невозмутимый и даже немного торжественный, как именинник в ожидании подарков.

— А ведь я знаю, откуда ветер дует, — заметил он. — Вы имели беседу с Серебрянским. Напрасно вы приняли близко к сердцу его слова, он ведь почему-то видит во мне первопричину всех своих неудач, а злость это такое увеличительное стекло, через которое все кажется таким огромным и устрашающим… В общем, я бы на вашем месте ему не верил.

— А я почему-то склонен верить скорее ему, чем вам.

— Почему такое неравноправие? — усмехнулся Воскобойников. — Представляю себе, что он вам наговорил, а ведь ссылался, поди, на Ларису, которая уже никому ничего не расскажет. К сожалению.

— Ой ли? — покачал головой Поздняков. — Лучше расскажите, как вы заставили ее лжесвидетельствовать!

— В каком смысле? — осведомился Воскобойников. Похоже, что-то в его обороне все-таки дрогнуло. Он судорожно схватил пригоршню смородины и стал совершенно механически ее поглощать.

— Лжесвидетельствовать по делу о смерти Рунцевича, — невозмутимо пояснил Поздняков, — который в действительности упал с балкона не самостоятельно, его просто-напросто оттуда столкнули.

— Да что вы говорите! — всплеснул руками Воскобойников. — Может, вы еще скажете, кто тот злодей.

— Вы, — просто ответил Поздняков.

— Понятно, понятно, а позвольте полюбопытствовать, зачем мне это понадобилось? Если не секрет, конечно.

— Не секрет. — Игра в прятки уже начинала забавлять Позднякова. — Мы это с вами уже обсуждали. После того как вы присвоили труд Кривцовой и Серебрянского, Рунцевич собирался вас разоблачить.

— Ах вот как! Складно у вас получается, — одобрил сыщика Воскобойников.

Поздняков встал со скамейки и прошелся, чтобы размять затекшие ноги, потом остановился под молоденькой сосенкой и продолжил начатую игру.

— Потом, когда у вас с Ларисой пошел разлад, вы жили под постоянной угрозой разоблачения, — сказал он.

Воскобойников громко расхохотался:

— Двадцать пять лет жить под угрозой разоблачения, не многовато ли? Кстати, и ваш разоблачительный зуд не запоздал ли? Я что-то слышал про срок давности… А откуда вы узнали, что именно я столкнул Рунцевича? Небось Серебрянский надоумил? Так ведь его при этом не было, спешу вам сообщить. Он, если мне не изменяет память, находился очень далеко от Москвы, кажется, в Сибири.

— Вот у кого складно, так это у вас, — похвалил Поздняков. — И срок давности у вас кстати, и смерть Ларисы тоже. Ваша правда, не присутствовал Серебрянский при убийстве Рунцевича. Что толку, если он ссылается на слова покойной Ларисы, теперь им грош цена. И все-таки я попытаюсь восстановить истинную картину.

— Валяйте, любопытно будет послушать, — милостиво разрешил Воскобойников.

— Вот и слушайте спокойно. Итак, Ларису вы не то чтобы боялись, а как бы опасались. Не потому что она была такой уж правдолюбкой, просто она была непредсказуемой. К тому же, добившись успеха, она вас возненавидела лютой ненавистью, поскольку поняла, как долго вы безнаказанно питались ее соками. Наверное, она вас часто дразнила, уж что-что, а интриговать она умела. Может, звонила по телефону в дни всенародных праздников или посылала открытки. А в конце концов еще и поселилась рядом, в доме вашего старого закадычного друга. — От Позднякова не ускользнуло, что Воскобойников слегка поежился. — Что ж, эта талантливая стервочка умела отравлять вам жизнь. Лично я не сомневаюсь. Думаю, она издевалась над вами со вкусом и удовольствием. Она размазывала вас, уничтожала и тем самым отыгрывалась за те унижения, что ей пришлось по вашей милости пережить в юности. Правда, не уверен, чтобы их можно было каким-либо образом компенсировать. Вы оба так до конца и остались каждый при своих: уважаемый лауреат Гелий Андрианович с угрозой разоблачения и известная, популярная Лариса Кривцова с чувством гадливости и постоянным, настоятельным желанием каким-либо образом от этого чувства избавиться. Только шансы ваши были не равны, потому что время работало только на вас. В конце концов наступил день, когда вы даже заговорили о сроке давности, а вот ей легче не становилось. Не исключено, что, даже раздавая автографы, она думала: «Какая же я все-таки дрянь».

— Между прочим, если она так думала, то была весьма недалека от истины, — подхватил Воскобойников, недовольно щурясь. Тень от молодых сосенок постепенно становилась не такой густой. — Вы ведь знали ее только с парадной, так сказать, глянцевой стороны, а мне посчастливилось знать ее со всех сторон, — Воскобойников заметил, как Поздняков после его последней фразы смачно сплюнул в траву, и поспешил развить тему. — Не скажу, чтобы все в ней было столь уж отвратительно, поначалу эту деревенскую девчонку довольно приятно было потискать. Кстати, не делайте такие ужасные глаза, я ее не соблазнял и не совращал с пути истинного, для ее тогдашних двадцати она соображала в этих делах не меньше моего. За сексуальный опыт, конечно, не ручаюсь, но то, что мораль у нее хромала на обе ноги, — это уж точно. Такое впечатление, будто в своей провинции, прежде чем отправляться на покорение первопрестольной, она прошла ускоренный курс молодой искательницы успеха. Короче, мозги у нее были настроены на то, что в погоне за удачей дозволено все. В этом смысле она опередила свое время, ибо подобные взгляды, столь распространенные среди молодежи нынче, тогда были достаточно редким явлением. Особенно когда они не только не скрывались, а даже афишировались… О, да вам мои откровения, я вижу, не очень нравятся! Ишь как желваками-то заработали. Что я могу сделать? Что было, то было, как говорится: из песни слова не выкинешь.

Поздняков подошел ближе к подрастающей сосенке, и ее хвоя нежно дотронулась до его щеки, это прикосновение было похоже на массаж. А запах, усиленный жарой, вызывал воспоминания об отдыхе на море, где-нибудь в Сочи, где сейчас благоухало точно так же. Черт его знает, сколько времени он уже не валялся на теплом песочке и не плескался в изумрудной воде. А с Ларисой они собирались поехать в Крым сразу после свадьбы… Он повернулся к Воскобойникову.

— Все понятно, она была стервой, и поэтому вы ее в конце концов убили…

Воскобойников сухо рассмеялся, словно рассыпал горсть гороха.

— Ну и фантазии у вас, молодой человек! С чего бы я стал ее убивать? По-вашему, я терпел двадцать пять лет, чтобы ее убить? Это еще зачем? Растягивал предвкушение удовольствия, что ли?

— Вы убили ее, чтобы забрать рукопись, ту самую, что сейчас лежит в издательстве «Карат» под вашей фамилией.

— Что за чушь! Для бывшего следователя вы не слишком логично рассуждаете, уважаемый Николай Степанович. Ну, допустим, я действительно ее убил из-за рукописи. Тогда зачем бы я тут же побежал с ней в издательство, я бы, наверное, выждал какое-то время, а уж потом… Вы что, мало фильмов смотрели про ограбления банков? Забыли, что преступники всегда прячут добычу на длительный срок. А уж когда страсти улягутся, когда полицейские в безуспешных поисках сотрут подошвы, они выныривают где-нибудь на средиземноморском побережье загорелые, в гавайских рубахах и начинают сорить денежками направо и налево, попивать дорогое виски в обществе длинноногих красавиц.

Поздняков вернулся к столу, опустился на скамейку и заглянул в глаза Воскобойникову:

— Конечно, так было бы надежнее. Думаю, выжди вы и впрямь месячишко-другой, все бы запуталось окончательно, и я бы, пожалуй, так и остался с пустыми подозрениями и сомнениями. Но ваша, Гелий Андрианович, беда в том, что вы не можете ждать. Вы совсем не можете ждать, Гелий Андрианович…

Руки Воскобойникова суетливо забегали по столешнице, будто он пытался разгладить морщинки на невидимой скатерти.

— Очень странно… Почему это я не могу ждать? Честное слово, вы меня интригуете.

Он даже попробовал саркастически рассмеяться, но на этот раз у него не получилось даже россыпи гороха.

— Вы не можете ждать, потому что дни ваши сочтены, Гелий Андрианович. Звучит банально, но это так. Нет у вас времени. Я знаю, что у вас рак.

Воскобойников побледнел так, словно услышал о своей болезни впервые, голова его склонилась набок и затряслась, лицо приняло почти бессмысленное выражение. Поздняков даже начал опасаться, что с ним случится обморок. Но Воскобойников довольно быстро взял себя в руки.

— Так, значит, вы знаете и об этом… Что ж, похвальная осведомленность.

Больше он ничего не сказал, и Поздняков почувствовал, что у старого писаки попросту иссякла воля к сопротивлению.

— Не возражаете, если я продолжу?

Воскобойников так ушел в себя и свое горе, что не сразу понял вопроса, а когда наконец до него дошел его смысл, лишь устало кивнул. Мол, делайте что хотите.

— Итак, вы не только не имели времени на ожидание… Собственно, сама болезнь, точнее — ваша осведомленность о ней, и подтолкнула вас к новому преступлению. Не знаю, правда, каким его считать по счету: вторым или третьим. Склоняюсь к мысли, что все-таки третьим, потому что бессовестное присвоение чужого труда и таланта — тоже преступление. В общем, вы решили устроить на прощание салют из всех орудий. Вы знали о Ларисиной манере писать на чем ни попадя, урывками, буквально между делом, легко и без видимых усилий, и это вас раздражало. А еще сильнее раздражало сознание того, что вы ее больше не в силах принудить делать вам царские подарки в виде написанных за вас романов.

В то утро, я думаю, когда вы столкнулись у ворот, разговор у вас был не о погоде и не о машинах, как вы утверждали, разговор был совсем о другом. Она в очередной раз напомнила вам о той давней истории, о том, как вы убили Рунцевича. Вы обменялись привычными любезностями и разошлись. Весь день вы наблюдали за происходящим на ее даче, обратили внимание на ее раздражение и взвинченность, частые визиты к ней. Возможно, слышали и ее разговор на повышенных тонах с Виолеттой Шихт, свидетельницей которого невольно стала и молочница. Кстати, то, как вы помогали моему следствию, — тема для отдельного разговора. Именно вы вывели меня на молочницу, вы самым счастливым образом видели, как Ольшевский приехал в Хохловку… Однако вернемся к злополучному воскресенью, когда вы поняли, что лучшего случая вам уже не представится. Вы знали, в каком состоянии Лариса, удостовериться в этом было несложно. Достаточно было пару раз позвонить ей и тут же бросить трубку — уже по одному ее ответу можно было догадаться, что она уже хорошо приложилась к бутылке. Дальше — дело техники. Намешать в стакан пьяной женщине лошадиную дозу снотворного, думаю, было для вас нетрудно. А уж прихватить с собой рукопись, скорее всего валявшуюся на диване или рояле… Потом вы ее быстренько набрали на компьютере и снесли в издательство. А всему причина то, что вы не хотели умирать писателем, о котором забыли все, включая благодарных читателей. Вы хотели уйти красиво, устроив напоследок фурор своим неожиданным бестселлером, чтобы все заговорили: «А ведь старик Воскобойников, оказывается, вовсе не исписался, а даже наоборот, жаль только, что болезнь его скосила». Никто из ваших почитателей так и не догадался бы, что страшная болезнь сразила вас уже давно, задолго до рака. Я даже знаю, как она называется…

— Как? — Воскобойников смотрел на свои намертво сцепившиеся руки.

— Комплекс Сальери.

— Неплохо звучит, — заметил Воскобойников равнодушным тоном. — Вам бы самому попробовать себя на писательской стезе, так у вас все складно получается.

— Что вы! Складно получалось у вас, — возразил Поздняков, — а я всего-навсего летописец, правда, отнюдь не беспристрастно излагающий ваше грешное и запутанное житие. А излагать, поверьте, есть что. Даже если оставить за скобками сами преступления. Чего стоит та лекция, что вы мне прочитали после похорон Ларисы о мотивах убийства, о Ларисином окружении, о кризисе, который она переживала. Все так тонко, со знанием дела, а главное, так ненавязчиво! Вы никого не обвиняли, вы даже себя занесли в список предполагаемых убийц, как и меня, кстати. Да еще и свели все это дело к однозначному выводу: при таком количестве подозреваемых искать убийцу практически безнадежно. Но одновременно незаметно навели меня на вполне определенный след. Вы усиленно, хоть не впрямую, конечно, рекомендовали мне заняться Виолеттой. Причем чутье вас не подвело, Виолетта натворила много гадостей, она однозначно подлая по натуре баба. Не исключено, что на ней вообще пробы негде ставить. В одном она не виновата — не она убила Ларису.

Воскобойников и не пытался возражать. Он сидел, уткнувшись взглядом в стол, постепенно склоняясь все ниже и ниже, точно под тяжестью предъявляемых ему обвинений. Поздняков и не собирался его щадить.

— А ваше замечательное алиби, в которое поверил следователь Ругин. Вы уехали в Москву электричкой, поскольку ваш старый «Фольксваген» был в очередном ремонте, но почему-то уезжавший в то же время из Хохловки Ольшевский не видел вас на платформе. Но это мелочь. Важнее другое — случайная реплика молочницы, заметившей стоящий во дворе автомобиль, который по вашей версии находился в этот момент в вашем же московском гараже. Вы поправили женщину, и она засомневалась, заявив, что видела ваш «Фольксваген» накануне, и я тогда, к сожалению, не придал этому значения. И только узнав о вашем замечательном комплексе, я расставил все точки над «i». Имея под рукой машину, вы, конечно, приехали в Москву, показались соседям, которые с удовольствием подтвердили впоследствии ваше алиби следователю Ругину. Около полуночи вернулись в Хохловку, приготовили для Ларисы смертельную смесь и уже к двум часам ночи посапывали в постели своей московской квартиры. В понедельник вы прибыли в Хохловку на своем волшебным образом отремонтированном автомобиле и с болью в сердце узнали о самоубийстве Ларисы Кривцовой. Почти идеальное преступление.

Воскобойников оторвал голову от столешницы, бросил на Позднякова отчаянный взгляд затравленного зверя и начал бормотать — сначала себе под нос, а потом все громче и громче:

— Господин правдолюбец захотел истины в последней инстанции — так получай, получай свою истину… Если хочешь знать, то это я тогда напустил на тебя Ларису, чтобы она задурила тебе голову. Она специально с тобой кокетничала, изображала горячую любовь, даже пообещала замуж за тебя выйти, а потом показала кукиш. Это был спектакль… Она вообще была неплохая актриса, ничего не скажешь, талантами ее Бог не обидел… Только не того человека он одарил своими талантами. У нее ведь все было за деньги, все на потребу… Комплекс Сальери… Да, писала она с моцартовской легкостью, но что писала? Большей частью самое дешевое чтиво. Вот Серебрянский выдохся, и поделом ему: люди без принципов не должны иметь талантов, они должны быть серыми, как мышки…

Воскобойников сжал кулаки и затрясся в приступе бессильной ярости:

— Как я ее ненавидел, как я ее ненавидел. Она отравляла мне жизнь с методичностью старой девы, но вовсе не тем, о чем вы говорили… Что такое Рунцевич — слизняк, не больше. Чтобы я мучился из-за того, что его раздавил? Да это абсурд! Она бы никогда не пошла на разоблачение, что бы ей это дало? Ну, допустим, меня бы даже посадили, большого срока бы все равно не дали и наверняка быстро освободили по амнистии. Зато она бы лишилась возможности изо дня в день капать мне на мозги. А знаете, как она это делала? Она говорила: «А, это ты, старый бездарный старикашка, ты еще не подох? Ну, что ты там написал или уже алфавит забыл?» Можете себе представить, каково мне было слышать такое? Когда она выпила мое снадобье, я был вне себя от счастья и ни минуты не жалею о том, что я сделал! И вы, вы, чем вы можете мне угрожать? Тюрьмой, смертью? Да я и без вас не сегодня-завтра отправлюсь к праотцам, и вы останетесь в полном одиночестве, господин правдолюбец. Я не доставлю вам удовольствия лицезреть Гелия Воскобойникова на скамье подсудимых, — слышите, не доставлю!

Во время этого монолога Воскобойников так размахивал кулаками, что опрокинул миску со смородиной, и рассыпанные ярко-красные ягоды заблестели в траве, как капельки крови. Поздняков подобрал под стол вытянутую вперед больную ногу, чтобы ненароком на них не наступить.

— Вам повезло, Гелий Андрианович, — сказал он. — В вашем случае правосудие и в самом деле, похоже, бессильно. Но я сделаю все, чтобы вернуть украденные вами книги их истинным авторам. Можете в этом не сомневаться.

Он встал и медленно пошел прочь. Здесь ему больше делать было нечего.