Бобка явно страдал в молчании, которое сам себе назначил. Шурка даже начал его жалеть. Но лезть с расспросами? Первым мириться? Ни за что.
Луша ворвалась в дом. Платок сбился. Щеки красные. Улыбка до ушей. Выпалила:
— Пляшите! Ура!
Шурку окатило жаром. У Бобки выпала из руки ложка. Победа? Валя большой? Письмо? Они не успели подумать ничего. Чужой, какой-то прыгающей походкой вошел дядя Яша.
— Пляшите, — радостно повторила Луша.
Лицо у дяди Яши при этих словах чуть дернулось.
Луша запнулась, покраснела. Из-под мышки у дяди Яши торчал костыль. Одной ноги не было.
Но какая разница! В тот же миг Шурка сорвался со стула, подлетел. Впечатался в дядю Яшу с такой силой, что, казалось, его не оттянет даже трактор.
— Вот, — сказал дядя Яша, гладя Шурку, глядя на Бобку. — Здорово, бойцы.
А Бобка так и сидел.
— Собирайтесь.
Бобка не двинулся.
— Где ж только вас положить? — Луша наклонилась к огнедышащему ротику печки. — Полон дом. Ну да придумаем!
Луша ходила по комнате взад-вперед с Валей маленьким на руках. Она ходила, а Валя маленький все поворачивал голову — не сводил внимательных глаз с человека в форме. Думал, наверное: а вдруг это папа?
— А не надо меня никуда класть, — ответил дядя Яша. Костыль его был прислонен к столу.
— Солдат, — кивнула Луша, потряхивая Валей маленьким. — На полу, товарищ, поспите?
— На полу товарищ поспать может. А только мы сегодня же с эшелоном все и поедем.
— Как сегодня? — остановилась Луша.
— Да мне и рассиживаться-то, собственно, некогда. На крыльце девочка ждет.
— Какая девочка? — выдавил Шурка. А глаза у Бобки стали круглыми.
Таня!
А у Шурки пронеслось: «Ну дядя Яша артист! Оставил Таню на крыльце!»
— Так зовите же в дом! — замахала рукой Луша. — Всех накормим, всех положим. Придумаем!
— Стесняется она, — объяснил дядя Яша.
«Танька?» — удивился Шурка.
Бобка смотрел на него так, будто дырку сверлил. Будто надеялся, что Шурка без слов прочтет вопрос. И Шурка прочел: «Значит, сработало?»
— Чего расселись, как на именинах? — удивилась Луша. — Там сестра ваша, а вы сидите — глазами хлопаете.
Если бы Валя большой там стоял, она бы не сидела.
— Идите, идите, — подтвердил дядя Яша. Но каким-то помятым голосом. Как будто с Таней что-то не так. Как будто она какая-то не такая. Без руки, например. Радость наконец дошла до Шурки.
«Да хоть какая!» — встрепенулся он. Главное — Таня!
— Таня! — завопил Бобка и наконец сорвался со стула.
Лицо у дяди Яши при этом как-то остановилось, слова не сумели вылететь из открытого рта.
А Бобка уже тянул дверь за ушко. Уже пихал его в спину Шурка. Каждый старался увидеть первым.
— Таня! Танька!
Оба выкатились на крыльцо. И остолбенели тоже оба.
Маленькая черноглазая девочка смотрела на них испуганно. Пальцы теребили тряпичную куклу.
Перед глазами у Шурки потемнело. Застучало в висках. «Я, наверное, сейчас грохнусь», — испугался он. А Бобка захихикал как дурачок.
— Вот, — сказал за их спинами голос дяди Яши. По-прежнему какой-то скомканный.
— Это же не Таня, — выдавил сквозь смех Бобка. Он все еще надеялся, что это шутка. Что Таня просто подговорила эту шедшую по своим делам девочку. Подговорила их немножко подурить. И сейчас выскочит из-за кустов: «Та-да-ам! Обманули дурачка на четыре кулачка».
— Девочка, ты кто? — выдавил Шурка.
Дядя Яша нахмурился.
Девочка молчала. Теребила куклу. Противную, грязную — два глаза, рта нет.
— Это Сара, — ответил за нее дядя Яша. Голос у него был такой, будто дядя Яша переходил по льду Неву и не был уверен, прочно ли. Девочка посмотрела на него. Перевела темные глаза на Шурку, на Бобку. И снова потупилась на свою тряпичную куклу с нарисованными чернилами глазами. Ни слова. «Не слишком-то вежливо», — с неприязнью подумал Шурка. В голове его все каталось, все стукалось: «Таня. Таня. Таня».
— Сара не говорит, — ответил за нее дядя Яша. И добавил страшное: — Она теперь вам сестра. — Неловко улыбнулся: — Все едем в Ленинград. Ура.
— Не поеду! — заорал Бобка. — Отстаньте! Не поеду!
Выскочила Луша. Бобка к ней. Обхватил. Вцепился в юбку, кофту.
— Не поеду! Не могу! Не могу больше!
— Ты что? Ты что? — обнимала, гладила Луша. Виновато поглядывала на дядю Яшу. На девочку.
— Не могу больше любить заново. Я устал. Не могу, не могу больше, — стонал, жаловался Бобка Лушиной юбке. — Никуда я не поеду. Не отдавай меня! Не отдавай!