В тумане не было ни конца, ни края. Шурка быстро потерял чувство времени. Он не знал, как долго он шел, вытянув руки вперед и напрасно тараща глаза в белесый сырой воздух. Под ногами твердо стучал асфальт.

Постепенно над головой появились мутные голубоватые огни. В тумане они казались косматыми. Вскоре эти огни стали видны далеко вперед. Туман был уже не таким густым. По обе стороны потянулись темные громады домов. Где-то поодаль слышался негромкий плеск: река? В домах иногда одиноко светилось какое-нибудь окно, и Шурка, сам не зная почему, пригибался и трусил вдоль стен.

Погони не было.

Шурка понял, что бредет по набережной. Только он ее не узнавал. Дома зябко дремали в предутренней мгле. На деревьях Шурка увидел сморщившиеся бурые комочки. «Осень! — изумился он. — Сколько же я пробыл у Ворона?» Когда в последний раз он видел деревья, они дрожали на мартовском сквознячке. Значит, с тех пор успели вылезти почки, потом распустились листья, прожили лето и облетели. А казалось, прошла неделя, ну, может, две. А что если на самом деле прошел год? Два? Три?

«А вдруг мне уже все десять?»

Шурка даже зажмурился от ужаса.

Клочки тумана теперь уже лежали только в углублениях. С неба глядела большая луна. За гранитным парапетом тяжко плюхало, мерцали блики. Вдали, за тяжелым плеском воды, Шурка разглядел тусклый золотистый шпиль, по которому Луна провела светлую полосу.

Петропавловская крепость! Шурка обрадовался ей как другу. Оттуда до тетиного дома рукой подать. А там они вместе сядут за стол и разберутся, что делать дальше. Шурка радостно припустил, вглядываясь, не покажется ли в тумане мост на другой берег.

Но странное дело — шпиль не приближался, а удалялся.

Шурка припустил быстрее. Шпиль сделался совсем крошечным. Как будто смотришь в бинокль с обратной стороны. А набережная — та же самая.

«Что за ерунда? Чем быстрее я бегу, тем дальше оказываюсь», — сказал себе Шурка.

Впереди вынырнула сгорбленная фигура в пальто и рукавицах. А поодаль еще и еще.

— Эй! — крикнул Шурка.

Одна женщина обернулась.

— Тише, — испуганно шепнула она. — Ты зачем, мальчик?

— Я ищу… — начал Шурка.

— Тише! — шепотом воскликнула она. — Я поняла. Я знаю, что ты ищешь. Только не кричи. Иди, вон там женщина, видишь? С портфелем. Туда… — Она махнула рукой в сторону реки.

Шурка ничего не понял. Но подошел к женщине с портфелем. Та стояла, облокотившись спиной на парапет.

— Извините, — начал Шурка.

Женщина медленно повернулась. Бросила на него усталый взгляд. Покачала головой. Сняв рукавицу («И эта в рукавицах!») и подув на пальцы, вынула из портфеля потрепанную тетрадку, заложенную карандашиком. Что-то вписала.

— Твой номер — пятьсот восемнадцатый.

Голос у нее был какой-то замороженный.

«Куда? Какой еще номер?» — хотел завопить Шурка.

Женщина схватила Шуркину ладонь и, больно нажимая химическим карандашом, вывела на ней крупные фиолетовые цифры — 5,1 и 8.

— Вы что? — сердито заорал Шурка. Получилось тоненько и жалобно.

— Иди-иди, — махнула на него женщина с портфелем. — Не стой здесь.

Из-за спины подошла еще женщина.

— Иди сюда, мальчик. За мной.

Шурка подошел. Они свернули с набережной. Женщина медленно потопала к высоким домам, они прямо и ровно выступали из тумана.

«Почему вы осенью в рукавицах ходите?» — так и вертелось у него на языке.

Все спали, нигде не горел свет. Только в одном доме светились все окна сразу. Дом был высоким, черным, неуклюжим.

— А у меня вот сына арестовали. Пришла спросить… И еду вот ему несу передать, — сообщила женщина, приподняв корзинку. — Говорят, шпион. А он никакого иностранного языка даже не знает.

«Мама шпиона!» — перепугался Шурка.

— Мои мама и папа ни в чем не виноваты.

Шурка особенно выделил слово «мои».

— Если не виноваты, значит, там во всем разберутся, — устало согласилась она, показав подбородком на светящиеся окна: они слегка расплывались в тумане.

Значит, этот высокий черный дом — гнездо Ворона?

Они постояли и посмотрели на окна. Иногда за ними мелькала тень.

— Нельзя подходить ближе. Они не любят, когда подходят ночью.

— Кто «они»?

— Будем ходить и делать вид, что гуляем.

Она со вздохом снова подняла корзину.

Шурка предложил бы помочь. Но ведь ее сын был шпионом. Мало ли что…

Женщина медленно пошла по тротуару.

Шурка расстегнул пальтишко. Со всех сторон в темноте колыхались и зыбились тени. Они уплотнялись, и уже было видно, что это человеческие фигуры в пальто, толстых шарфах и шапках.

Только и слышалось:

— Какой у вас номер?

— А у вас?

— Есть кто после пятидесяти?

— После трехсот?

— Сотые где?

— Двухсотые, отзовитесь!

Тихие голоса теперь шелестели со всех сторон. Серые укутанные фигуры выныривали из темноты. Да сколько же их тут! Шурке стало страшно.

Они постепенно вставали друг за другом. Мамы шпионов. Сестры шпионов. Жены шпионов. Сестры врагов. Мамы диверсантов. Жены вредителей. Значит, злодеи скрывали тайну даже от своих родных? Пока их не арестовали и всё не открылось…

На лицах женщин Шурка не видел злобы. Только усталость и печаль.

Сколько горя злодеи причинили своим собственным родным.

И вдруг он подумал: а мама и папа? Что если они не всё ему рассказывали? Что если не всё он о них знал?

Шурке показалось, мороз сковал его изнутри. Дышать стало трудно.

А женщины всё шли, вставали друг за другом.

— Какой у вас номер?

— А у вас?

…Ведь могло такое быть? Могло?

Как все родители, они иногда уходили по вечерам. Куда? Много ли дети вообще знают про своих мам и пап?

— А у тебя, мальчик? Какой номер? — к Шурке подошла старуха в толстом сером пальто. Зубами стащив перчатку, она протянула свою костлявую лапку. На ладони стоял трехзначный номер.

Поодаль, обняв за ногу мать, стоял ребенок, обвязанный крест-накрест теплой шалью. Он походил на сверток. И равнодушно смотрел на Шурку.

— Какой? Ты что, не знаешь цифр? — всё допытывалась старуха.

— Мальчик, покажи свой номер, — стали подсказывать из очереди.

Шурка слова не мог вымолвить. Малыш смотрел на него круглыми глазами.

«Бобка… Бобка тоже шпион? Чушь собачья! Этот малыш и говорить-то не умеет. Но Бобка тоже пропал…» Мысли Шурки скакали и сталкивались.

Он покачнулся. Его подхватили.

Сверив ладони, показали его место: за теткой в клетчатом пальто и перед старухой с бородавкой на длинном носу. Спины, спины, спины…

Стоять Шурке быстро наскучило. Он совсем задубел от неподвижности и холода. «Так вот зачем им всем рукавицы! — догадался он. — Они стоят здесь каждую ночь». Люди переминались с ноги на ногу, убеждая себя, что очередь потихоньку движется. Но только сбивались плотнее и огрызались сердитее.

— Не напирайте!

— Поосторожней!

У Ворона еще не открывали.

Шурка заскучал.

Поодаль очередь изгибалась очередной петлей. Взрослые вытягивали шеи в сторону дома.

Шурка увидел девочку в вязаной шапочке. Она была примерно его роста.

В отличие от других мальчишек, Шурка девчонок не презирал и не боялся. Ведь у него была Таня. Он знал, как с ними дружить. Но сейчас у него не было ничего, чтобы начать разговор. Ни стеклянных шариков, ни мяча, ни велосипеда. Почти ничего! Он вспомнил о фотографии. Девчонкам нравятся принцессы. Дама в шляпе выглядела как в сказке: таких на улицах не увидишь.

Шурка задрал локоть и сунул руку за пазуху. Поежился от холода. Нащупал твердый край. Переложил карточку в карман. От тепла его тела она и сама была теплой.

— Девочка, хочешь поиграть? — вежливо спросил Шурка.

Девочка посмотрела на него, но ничего не сказала. Возможно, у нее просто не было брата, а дворовых мальчишек она боялась. Шурка не обиделся: у него же на лбу не написано, что он пришел с миром.

— У меня есть карточка. Хочешь посмотреть?

Девочка сделала несколько шагов.

Шурка протянул фотографию. Она вытянула шею и скосила глаза, разглядывая диковинную шляпу.

Вдруг тощая женщина в шарфе рванула ее за руку к себе. Лицо женщины исказилось. Она глянула на Шурку с отвращением и злобой, как на ядовитое насекомое.

— Ты что? — кричала тощая женщина на свою дочь. — Очумела? — Голос ее упал до шепота. Превратился в шипение. — Тут шпионы одни стоят. Поняла? Враги народа. Поняла? — На каждое «Поняла?» она встряхивала дочь за руку так, что девочку мотало. — Хочешь, чтоб и на тебя подумали?

— Сама вы такая, — буркнул Шурка.

— Что ты сказал? — прошипела женщина. Но голос повышать не стала.

Девочка испуганно смотрела на Шурку. Ее страх задел Шурку сильнее, чем брань.

Он засунул карточку в кепку, под козырек. Втиснулся обратно между клетчатым пальто и старухой с бородавкой. На душе было гадко. Клетчатый узор виделся ему какой-то решеткой.

«Какой же я шпион? — думал Шурка. — Я же не шпион».

Мысли опять забегали, застучали. Шурка лихорадочно соображал. Он чувствовал, что вот-вот поймет что-то важное, но не успевал за собственными мыслями. «Она думает, что я шпион. Я думаю, что она шпионка. И мы все думаем друг на друга».

Вдруг его толкнули сзади. Стиснули спереди. По всей очереди пробежала нетерпеливая волна. Все вытянули шеи.

Там, впереди, открылось в стене маленькое полукруглое окошко. Как маленький ротик. Взрослым приходилось сгибаться пополам, чтобы задать в него свой вопрос. Оно, должно быть, для детей, подумал Шурка: окошко было как раз на уровне его глаз. Странно…

Но и эту мысль не успел додумать.

— Шпионка! — завопила какая-то женщина. — Лезет без очереди!

Пыхтение, возня. Похоже, там тузили друг дружку.

— Мне только про мужа узнать!

— Вредительница!

— Стой как все!

— Мне стоять не надо! Мой муж не шпион! Он ни в чем не виноват!

— А ну не лезь, я сказала!

Послышался треск раздираемой ткани.

Очередь жадно вытянула шеи. Но женщин быстро разняли.

Та, что попыталась пролезть вперед, теперь печально брела вдоль очереди. В руке у нее была корзинка. Шапочка сбилась. Воротник на пальто был наполовину оторван. Она плакала. Люди отворачивались.

— Я это так не оставлю! — выкрикнула женщина с корзинкой; полуоторванный воротник придавал ее жалкой фигуре залихватский вид. — Мой муж не шпион. Его взяли по ошибке.

Шурка подпрыгнул. Что? Ошибка? Значит, ошибки все-таки бывают?!

— Я письмо написала! Товарищу Ворону лично в руки! Граждане, миленькие, ну пустите меня, — умоляла женщина.

У Шурки вспотели ладони. Письмо? Письмо Ворону! Вот что надо делать! Конечно! Ведь его мама и папа тоже ни в чем не виноваты.

Всё сразу стало просто. Ошибка. Конечно!

— Пиши-пиши, — шипели женщине вслед. — Валяй. В конец очереди. Барыня какая нашлась.

Шурка затрепетал. Рванулся, чтобы догнать ту женщину. Но его стиснуло спереди. Стиснуло сзади. Шурка запыхтел, уперся обеими ладонями в толстое колючее пальто впереди себя. Оно стояло стеной.

Женщина с оборванным воротником удалялась.

Шурка толкнул пальто впереди, толкнул пальто позади себя, выдрался из очереди.

— Куда? Место потеряешь! — завопили ему вслед.

Он подбежал к женщине. Забежал вперед. К носу она прижимала скомканный платочек в красных пятнах. Видно, ей попало в драке.

— Что, можно письмо написать? — задыхаясь, спросил он.

Та шмыгнула.

— А тебе чего? — сердито ответила она в нос.

— Моих маму и папу тоже… по ошибке.

Женщина угрюмо посмотрела на него.

— Честное слово! Они не шпионы! Это ошибка!

Она шла, глядя себе под ноги.

Шурка не отставал.

— Пожалуйста!

Женщина резко остановилась.

— Тетенька, как написать письмо?

Женщина вытерла глаза. Еще раз промокнула нос. Сунула комочек платка в карман. Глубоко вздохнула.

— Тетенька! Будьте так любезны!

Она пошарила в сумке, выудила по очереди листок, конверт, карандаш. Опять щелкнула замочком и протянула Шурке листок и карандаш.

Он замялся.

— Понимаете, у меня такой почерк плохой. А вдруг кляксу посажу? А дело ведь нешуточное! — принялся объяснять он, чувствуя, как лицу становится горячо.

Сейчас как отпрыгнет и заорет: «Писать не умеет, а туда же — письма писать лезет!»

Но женщина только вздохнула:

— Говори, что писать.

Плотно прижала листок к своей твердой сумочке и занесла карандаш.

Какая милая, радостно думал Шурка. Как хорошо. Скоро всё уладится.

— Ваш муж тоже скоро будет дома! — уверенно пообещал он ей. — Он же ни в чем не виноват, а невиноватых в тюрьму не сажают. Пишите: «Товарищ Ворон!»

Шурка заглянул в листок и схватил женщину за руку.

— Что?

— Погодите.

Не факт, что Ворону нравится, когда его называют Вороном. Иначе почему все говорят о нем только шепотом, озираясь?

— Просто «товарищ».

Женщина кивнула.

Тон должен быть деловой, строгий. Шурка нахмурил лоб, диктуя:

— Мои мама и папа должны быть дома. Они схвачены по ошибке. А где Бобка? — Он пояснил женщине: — Это мой брат. Но это не пишите. Пишите дальше так: разберитесь как можно скорее, нам пора домой.

Карандаш тихо скреб по бумаге. Шурка еще подумал. Вспомнил тетю Риту.

— И верните наши комнаты!

— Это всё? — осведомилась женщина.

— Ну да.

— Надо подпись, — она протянула карандаш.

Шурка с важным видом поставил внизу закорючку. Все взрослые расписываются так, что ничего не понятно. Сложил листок. Женщина стояла рядом, наклонившись вперед всем телом, как старая лошадь.

— Готово! — крикнул Шурка.

Она посмотрела на него красными опухшими глазами.

— Пишите: «Лично в лапы». Нет, «в клюв». Погодите, — Шурка торопливо перебил сам себя. На миг задумался. Ворону наверняка будет приятно, что к нему обращаются как к человеку, сообразил Шурка. Теперь он в этом был уверен. — Пишите просто «Лично в руки».

Женщина надписала конверт и отдала Шурке. Он торопливо лизнул конверт. Прижал покрепче пальцами.

— А вы свое отправили?

Та мотнула головой. Высморкалась. Пожала плечами.

— Так дайте мне! Я оба снесу!

Она помедлила. Расстегнула сумку.

— Я мигом.

Шурка выхватил у нее из рук узенький продолговатый конверт. Заложил за пазуху.

— Не волнуйтесь. В самые руки!

Кепку снял.

— Подержите. Только осторожно.

Женщина в замешательстве прижала его кепку к животу.

— Если драка выйдет, — объяснил Шурка, снимая шарф.

Застегнулся на все пуговицы. Застегнул крючки на воротнике.

— Чтобы не оторвали.

Женщина кивнула. Длинным лицом с карими глазами она тоже напоминала усталую добрую лошадь. «Интересно, а лошади плачут?» — вдруг подумал Шурка. Он отогнал эту мысль. Весело засмеялся.

Как он мог бояться? Зачем было ото всех бегать? Ведь он ни в чем не виноват! Шурка расправил плечи. Женщина не сдержалась — тоже улыбнулась. И Шурка побежал к дому Ворона.

Небо совсем посветлело. Стало похожим на толстое мутное стекло.

Всё так же горели окна у Ворона, но свет их сделался бледным. Очередь, казалось, не двинулась с места.

Шурка рысцой побежал вдоль нее.

— Мама, — изредка подвывал он для виду, вертя головой. — Вы маму мою не видели?..

Хитрость удалась. Ему не отвечали, но и не останавливали.

Ближе к окошку очередь была такой плотной, что скорее напоминала толпу. Шурка прижал локти к туловищу, наклонился, сжался — и нырнул в самый лес ног. Кто-то охнул, кто-то взвизгнул, кто-то наступил ему на руку. Шурка на четвереньках извилисто продвигался вперед, бешено работая руками и ногами.

Вскрики и охи всякий раз оставались позади него, ругань запаздывала. Люди стояли так тесно, что не могли наклониться вниз и выловить нарушителя за шиворот.

Откуда-то дунуло теплым пыльным воздухом. Шурка увернулся от портфеля, чуть не ударившего его углом в висок. И уткнулся в новенькие хромовые сапоги. Все ботинки, туфли, галоши стояли носками к дому Ворона. А сапоги — в противоположную сторону. Они блестели.

Шурка хотел рвануть прочь. Не успел.

Его оторвало от земли. Подняло за шиворот.

Очередь ахнула. У окошка-ротика женщина так и замерла, согнувшись пополам.

— С ума сошел! Назад! Не то он рассердится — и захлопнет окно! — побежало по очереди.

Шуркины ноги почуяли асфальт. Ладонь выпустила его воротник, отряхнула Шурке колени и, распрямившись, взлетела к фуражке с голубым околышем.

— Вы потише. Ребенка чуть не задавили, — зычно сказал высокий симпатичный военный.

Люди отворачивались или смотрели вниз.

— Мальчик, ты чей? — военный посмотрел поверх Шурки в толпу. — Граждане, кто ребенка потерял? — глядел он поверх голов.

Шурка вытянулся, ноги в струнку, и тоже вскинул ладонь, отдавая честь по-военному.

— Я не потерялся, я сам по себе.

«Мы с Танькой убегали, вот все и думали, что мы виноваты. Кому бояться нечего, тот не бежит. И за ним не бегут», — думал он. И в самом деле, человек в фуражке не закричал, не засвистел, а сел на корточки.

— Ого, — сказал он.

— Товарищ, у меня дело. Серьезное.

— Выкладывай.

Шурка выхватил из-за пазухи оба письма.

— Товарищу Ворону. Лично.

От очереди дохнуло каменным ужасом. Шурка почуял его спиной, как чувствуют ледяной сквозняк. Они боялись? Шурка вскинул подбородок. Правильно! Пусть боятся. Они шпионы, вредители, враги. Они — но не Шурка, не папа и не мама.

Шурка прямо и честно смотрел военному в глаза.

Военный спокойно выпрямился. Взял оба письма.

«Ошибка. Разорвет. В клочки», — промелькнула у Шурки мысль. Откуда военному знать, что перед ним честный советский человек? Здесь повсюду стояли преступники и родственники преступников.

Но, видно, он догадался.

— Конечно, — ответил военный. Голос у него был вовсе не сердитый.

Шурка выдохнул с облегчением. Военный приотворил дверь (Шурка снова почувствовал теплый пыльный запах помещения), потянул к себе серый пухлый мешок. Неприятное чувство на миг кольнуло Шурку — он узнал мешок: такие шили они с утра до вечера, каждый день.

— Смотри, — военный раскрыл мешок: там были письма. — Вот я кладу их сюда.

…Кольнуло — и улетучилось.

Военный опустил оба письма, аккуратно затянул горловину.

— И это всё?

— Всё.

— В самые руки?

— В самые руки.

— Спасибо, товарищ командир! — радостно крикнул Шурка.

Тот кивнул на ходу. Толпа перед ним пугливо расступалась. Под мышкой военный держал папку. На другой стороне улицы его ждал черный автомобиль. Шурка бросил на очередь победный взгляд: бедняги! Боится тот, кто виноват. С теми же, кто ни в чем не виноват, всё иначе. Черный автомобиль, фырча, пронесся мимо. Обдал их вкусным запахом дыма.

— Пустите, — нетерпеливо воскликнул Шурка, выпутываясь из толпы.

Нечего ему с ними вместе делать!

Перед ним тоже расступились. Фигура женщины маячила поодаль на тротуаре. Шурка помахал ей рукой: мол, всё в порядке.

Женщине не терпелось услышать подробности, она выбежала на мостовую.

— Ай! — Шурка обмер: прямо на нее из-за поворота вынырнул грузовик. — С дороги! — закричал Шурка.

Он зажмурился. Зажал ладонями уши, понимая, что всё равно вот-вот услышит страшное: вой клаксона, испуганный визг, звон разбитого стекла, крики прохожих, свисток милиционера.

Но ничего не услышал.

Он опустил руки. Открыл глаза. Женщина с корзинкой спешила к нему. Грузовик непонятным чудом миновал ее.

— Ты чего орешь? С какой дороги? — женщина подошла к нему.

Шурка сглотнул. Она протянула ему кепку.

— Отдал письма?

Шурка кивнул.

— Точно? — подозрительно спросила женщина. — Что-то ты не больно радостный.

Померещилось, решил Шурка.

— Наилучшим образом! — он нахлобучил кепку, сдвинул на затылок. — Теперь-то маму с папой выпустят! И вашего мужа тоже, — поспешно заверил он.

Женщина с сомнением и надеждой посмотрела на дом Ворона.

— Когда?

Шурка тоже обернулся на дом. Вспомнил мешок. Он был полон. Шурка представил, как бравый военный несет мешок. Писем много. Все нужно прочесть. На все ответить, принять меры. Шурка прикинул: в доме Ворона было шесть этажей. Он был длинный и широкий. И во всех окнах горели огни, кипела работа. Шурка засмеялся.

— К концу рабочего дня! — уверенно объявил он.

— Он так и сказал?

— Ну да, — соврал Шурка.

Он сам себе верил, как будто вправду услыхал это от военного.

Женщина недоверчиво посмотрела на него. И Шурка рассказал ей про мешок.

— Представляешь, Таня, какой я тогда был дурак! — горестно воскликнул он.

— Ты же не знал, — возразила Таня.

— Как же не знал. Ведь я уже тогда всё увидел. Я видел — но не понимал, что это.

— Ничего, ничего. Ты продолжай, — попросила Таня.

И Шурка стал рассказывать дальше.

— Ты есть хочешь? — спросила женщина.

Шурка кивнул. Теперь он чувствовал голод. Внизу живота щекотало: хотелось в туалет. От стояния ноги онемели.

— Идем ко мне. Я недалеко живу. Посидим до вечера. Или тебя ждут? Где ты живешь?

— Я могу посидеть с вами.

И они пошли. Шурка был так доволен собой, что не стал возражать, когда женщина повела его за руку. Как маленького. Наверно, своих детей у нее нет, поэтому все дети без разбору кажутся ей малышами. Ну и пусть, решил Шурка. Все люди на улице казались ему симпатичными. Даже тусклый серый свет их не портил. Женщина шла вперед с таким видом, будто никому не намерена была уступать дорогу. Как меняет человека мысль, что он прав, подумал вдруг Шурка.

Они свернули на большую улицу. Посредине неслись, тренькая, трамваи. Важно катили грузовики. Изредка попадались лошади, они тянули телеги, цокая копытами. Шурка радостно глазел по сторонам. Улица напоминала Литейный. Вывески, полуарки подворотен, чугунные вензеля с трамвайными проводами. Мигали светофоры. По тротуарам в обе стороны шли пешеходы. Теперь Шурке во всех виделось что-то птичье. Вот этот прохожий напоминал гусака с тощей шеей и длинным носом. А эти похожи на важных серых ворон: вышагивают, заложив руки за спину, и презрительно отводят взгляд от тех, кто на ворон не похож. Вот прошла женщина-индюшка в толстых красных серьгах и с толстым висячим носом. Как воробьи, скакали от магазина к магазину покупательницы, они трещали и чирикали. А прямо на Шурку шла женщина с большим животом. Губы поджаты. Круглые маленькие глазки. Она семенила коротенькими ножками в коротеньких сапожках. Вылитый голубь! Шурка вильнул всем телом, чтобы с ней не столкнуться.

— Ты чего всё извиваешься, как червяк? — недоуменно спросила его новая знакомая.

— Ничего, — ответил Шурка. И остановился: на светофоре горел красный.

— Меня Елена зовут, — сообщила та, но не остановилась и потянула Шурку за собой на мостовую. — Можно Елена Николаевна. Можно тетя Лена. А вообще, зови меня просто Леной. Как хочешь. А тебя?

— А-а-а-а-а-а! — закричал Шурка.

— Ты чего?

Шурка заметался, забился как на привязи. Но Лена крепко держала его за руку.

— Да что с тобой?

На них надвинулось глазастое рыло грузовика. Конец, подумал Шурка. Он даже глаза не успел закрыть. И ясно увидел, как грузовик проходит сквозь него: сперва пронеслись медные кишочки мотора, потом усталый шофер в рубашке с пуговицами и с сигаретой в углу рта, потом клетки с сонными пушистыми курами, поставленные одна на одну.

От этого не было ни больно, ни даже щекотно. А просто никак не было.

— Как тебя зовут, говорю? — дернула его за руку Лена. — Ты слышишь?

— Ва-ва-ва… — Шурка не мог выговорить ни слова.

— Вова?

Она остановилась посреди мостовой.

— В-в-в-в-в… — не мог он прийти в себя.

— Вава? Валя?

— Видели? — наконец выдал Шурка. — Ай, да осторожнее вы! — завизжал он.

Он толкнул Лену на тротуар. Успел. И тотчас почувствовал, как сквозь него — прямо глядя перед собой — прошла какая-то гражданка со всеми своими маленькими колючими заботами. Она была похожа на сороку.

«Я что — прозрачный?!» — изумился Шурка. Растопырив руку, поднес к самым глазам. Рука как рука. Сквозь нее ничего не было видно.

— Ты чего толкаешься? — удивилась Лена.

— Извините. Нечаянно, — сказал Шурка.

А что еще он мог сказать?

Она перевесила корзинку на другую руку. Взяла Шурку покрепче.

— Пришли.

Перед ними стоял розоватый дом в завитушках. Таких в Ленинграде много. Они прошли в арку.

В комнате у Лены было тепло и хорошо. Тихий серый свет проходил сквозь шторы. На кровати были разложены аккуратно выглаженная рубашка, брюки. Висел на плечиках пиджак. Как будто их хозяин только что вышел, но вот-вот вернется.

На столе посреди комнаты лежал пухлый комок из шерстяного одеяла. У Шурки мама тоже так делала: плотно укутывала горячую кастрюлю с обедом, чтобы поели, пока она на работе.

— У вас ребенок в школе? — спросил Лену Шурка.

Она засмеялась.

— Что ты! Нам сначала курс закончить надо. Диплом получить.

Шурка понял, что она не сильно старая: студентка. Люди для него делились на взрослых и детей. Взрослых он не различал по возрасту.

Лена скинула ботинки. Принялась разворачивать одеяло. Высвободила кастрюлю.

— Для мужа оставляю, когда ухожу куда-нибудь. Вдруг он вернется, пока меня дома нет. Его же в любую минуту могут выпустить. Он же ни в чем не виноват.

Согревшись, она оттаяла и болтала без умолку. Сбегала на кухню, принесла дымящийся чайник. Вынула из корзинки и выложила на стол баночки и свертки.

— Я мужу собрала. А оказалось, не надо. Зачем ему? Гора с плеч, правда! Его же вечером вернут. Может, даже раньше. Представляешь, мы сидим пьем чай — и тут звонок в дверь: он. Всё выяснят — и вернут. Ты ешь! А вечером я ему горячий ужин приготовлю! — тараторила Лена. — Не стесняйся. Вот хлеб. Повидло. Масло. Сыр. Колбаса.

Шурка впился в бутерброд. Никогда еще еда не казалась ему такой восхитительной. После серой массы, которой кормили у Ворона, всё было невероятно вкусным. От джема на языке стояла радуга!

После обеда Лена отвела ему место на скользком и скрипучем кожаном диване.

Шурка и уснуть не успел. Только глаза закрыл, а Лена уже трясет его за плечо.

— Пора! Рабочий день скоро закончится.

Он рывком вскочил и сел.

Лена надевала пальто, тыча мимо рукава. Наконец попала. Шурку не нужно было приглашать дважды.

Они вышли на проспект.

Небо всё так же было по-утреннему мглистым и тусклым, как будто дню не хватало сил наступить, и утро прямо сменилось вечером. Если бы не часы на чугунном столбе, можно было решить, что время не движется. Впрочем, может, оно и в самом деле не двигалось, а двигалась только черная острая стрелка, толчками перепрыгивая с деления на деление.

Шурка и Лена торопливо шагали — будто от этого скорее наступит час, когда конторские служащие прячут в стол бумаги и гасят зеленые лампы, а в магазинах начинают убирать с прилавков товар. Час, когда мама и папа, держась за руки, выйдут из дома Ворона и воскликнут: «Шурка! Какой ты молодец!» — а военный в голубой фуражке вскинет ладонь под козырек, извиняясь за ошибку.

Прохожие шли мимо, не глядя на Шурку и Лену и проходя сквозь них.

Лена и ухом не вела. Она больше была озабочена большими лужами, старательно обходя их или перепрыгивая.

Видно, так надо, подумал Шурка. Он пожалел, что учился еще только в первом классе, и у них не было физики и химии, а лишь рассчитанное на малышню природоведение, которое не объясняло тайн природы. Но папа, конечно, знает!

И Шурка по пути тихонько подмечал всё, чтобы потом выложить перед папой. И даже нарочно вставал у кого-нибудь на пути, чтобы почувствовать, как это.

Он быстро собрал целую коллекцию:

— лошадь и телега — будто кто-то продергивает через тебя шерстяную нитку, зато от лошади потом еще долго тепло в руках и ногах;

— ужасно щекотный детский сад с двумя воспитательницами — одна шла впереди малышей, выстроенных в пары, а другая позади;

— душистая гражданка в беретике;

— шершавый прохожий в кепке;

— милиционер с металлическим привкусом на боку;

— грузовик с надписью «Рыба» — от него внутри появился приятный холодок.

Больше всего Шурке понравился трамвай с вагоновожатым в черной фуражке, крикливой кондукторшей и усталыми хмурыми пассажирами. Пока трамвай проходил сквозь него, Шурка будто успевал прочесть каждого пассажира как книгу, целиком.

— Что ты мечешься туда-сюда? — сказала Лена и взяла его за руку.

Она, видно, привыкла ко всем этим чудесам и не выглядела испуганной, радостной или удивленной. А может, муж занимал все ее мысли.

Шурка весело припрыгивал на ходу. Радовался нескладной музыке большого города.

Скоро он будет дома. С мамой и папой, Бобкой и Таней.

Теперь даже дом Ворона показался ему красивым: весь в оранжевых квадратиках света на фоне синего темнеющего неба.

Очереди не было.

Никого не было. Окошко было задраено.

— Опоздали! — ужаснулась Лена. — Не может быть.

Она испуганно заморгала, веки покраснели.

— Вы погодите плакать, — сказал Шурка.

— Заперто же, — в ее голосе дрожали слезы.

— Стойте здесь. Ждите, — крикнул ей Шурка.

Бывает, что дверь заперта, ну и что? Это просто значит, что придется лезть через забор, ползти под воротами, залезать на сарай или отогнуть шаткую доску с черного хода. Много есть разных способов, которые знают только дети.

— Дяденька, который час? — окликнул Шурка военного, который переходил мостовую. Фуражка с голубым околышем — значит, в дом Ворона идет.

Военный не ответил. Он не видел Шурку.

«Тем лучше», — обрадовался Шурка. Он пристроился за военным, чтобы не отстать. И для верности ткнул его в спину. Рука прошла насквозь, военный и не дернулся.

Военный подошел к арке. К железным воротам. При его приближении они стали медленно отворяться. Шурка, недолго думая, шмыгнул следом.

Двор был залит асфальтом. В ряд стояли, глядя перед собой одинаковыми круглыми фарами, черные грузовики и легковые автомобили. Шурка на всякий случай забежал за легковушку, прижался к холодному лакированному крылу.

Военный его не видел, не видели и прохожие. А Лена видела. Пока непонятно, как это работает. Лучше быть поосторожнее.

Шурка выглянул.

Дом Ворона обступал со всех сторон. Посредине двора торчал небольшой серый домик с маленьким окошком сбоку и широкой дверью полукругом. У стены грудой были свалены мешки. Откуда-то из флигеля во двор вышел еще один военный. Он был без фуражки, но в накинутой на плечи шинели. На воротнике виднелись голубые кубики. Он открыл окошко в боку у серого домика. Стал чиркать спичками и совать их внутрь. А последней спичкой прикурил папиросу. Пыхая голубым дымом, растворил дверь: там внутри всё уже стало подвижно-оранжевым.

Не маленький домик, как вначале подумал Шурка, а большая печь!

Военный дал пламени установиться. Докурил, бросил папиросу. Снял шинель, бережно положил на капот автомобиля, одернул гимнастерку. Взялся за мешок. Еще один. И еще. Потянулся за четвертым. Один мешок выскользнул, бултыхнулся. Военный выругался. Мешок лопнул на боку, с шуршанием высыпались письма. Зоркий Шурка успел прочесть на одном: «Товарищу Ворону — лично в руки!» Слово «лично» подчеркнуто три раза.

Сердце у Шурки екнуло. Кто в нем требовал чего-то? Или жаловался?

«Это нехорошие люди, преступники», — сказал в голове папин голос.

Военный цапнул конверт. Принялся собирать остальные. Одни были тоненькими, другие толстыми. Военный метнул их в печь. Скомкал похудевший мешок, швырнул следом. Помешал кочергой. Из трубы потянулся черноватый дым. Военный снова принялся носить мешки, подтаскивая их ближе к огнедышащей пасти. Скармливал печке один за другим.

Шурка вжался в автомобиль.

Где-то хлопнула дверь. Цокая сапогами по асфальту, к военному подошел еще один.

— Чего, Миша, рабочий день закончился?

— Ну.

— А у меня только смена началась.

Оба закурили, выпуская изо рта сизый дым и мечтательно глядя на пламя: бумага горела быстро.

«Миша! — думал Шурка, прижимаясь к холодному крылу автомобиля. — Его зовут Миша! Всего-навсего Миша. У них самые обычные человеческие имена!»

Это казалось Шурке ужаснее всего.

Из печи вылетел объятый пламенем листок, похожий на вопль отчаяния. Военный прихлопнул его кочергой, притоптал сапогом.

— Строчат и строчат, — сказал он между затяжками. — Шпионы. Гады.

— Устал?

— Терпимо.

— Да уж, читать такое… — посочувствовал первый.

— Читать? Враги эти одно и то же пишут. И читать не надо. Сразу в печь!

Шурка вздрогнул так, будто это про него, Шурку, сказали: «В печь!»

Второй военный похлопал первого по плечу и ушел. Первый забросил в печь последний мешок и закрыл заслонку.

Лицо у Шурки горело.

Сзади скрипнули ворота. Тарахтя, во двор вкатился черный автомобиль. Хлопнули дверцы. Выскользнули двое военных, они вели человека, руки у него были заведены за спину. Втолкнули его в дом Ворона.

Шурку затрясло.

Возвращаться в Серый дом, к треску швейных машинок, Тумбе… Нет.

Ворота снова выпустили на улицу черный автомобиль. Ночь охоты предстояла ему.

Створки ворот медленно поползли навстречу друг другу.

Шурка рванул. Перевернулся боком. Цапнув его за край пальто, ворота сомкнулись позади. Успел.

Лена радостно махала ему.

На ватных ногах Шурка пошел к ней. Он мечтал провалиться сквозь землю по пути. А Лена радостно сияла глазами, как будто хотела осветить Шурке путь.

Шурка остановился. Опустил глаза.

Лена подбежала, схватила его за руки. Обняла. Засмеялась. Заплакала. Нет, засмеялась со слезами на глазах!

— Спасибо! Спасибо! — и расцеловала Шурку в обе щеки. Он, не понимая, смотрел на нее. — Там, в окошке. Я только стукнула. Просто. Не думая. Вдруг он, в форме, в фуражке голубой. Выслушал, не прогнал. Ответил! Ответ на мое письмо!

— Не может быть! — крикнул Шурка. — Я…

Но она его не слушала.

— Десять лет, сказал. Ждите. Муж мой вернется через десять лет. Только писать ему нельзя и телеграммы слать нельзя.

Шурка смотрел на нее с ужасом: десять лет! Ему было семь.

— Дурачок. Десять лет для любви — пустяки.

Она была счастлива.

Шурка хотел объяснить, что ей наврали. Что писем не читали. Что все сожгли. Что писем там — мешки, мешки, мешки… Что ошибки нет. Всё правда. Шпионы. Враги. Губы у него задрожали.

— Ну чего ты, малыш? Ура ведь. Ура!

Она еще раз расцеловала его.

— Значит, всё хорошо!

Запахнула пальто.

— Заходи, если что! — крикнула Лена, потрепав его по голове на прощание. И неуклюже побежала прочь.

Шурка смотрел в ее удалявшуюся спину. Хоть Лена и пригласила его веселым голосом, он понял: «если что» — это совсем не то же самое, что «прямо сейчас».

Он сунул руки в карманы и пошел. Свернул на проспект. Мимо текли прохожие. Урчали автомобили. На перекрестке весело танцевал одними руками постовой милиционер, показывая, кому ждать, кому идти.

Воздух медленно синел. Мандариновым светом наливались окна. Людей заметно прибавилось. Был тот час, когда всем куда-нибудь пора: домой, к друзьям, в театр или в кино. Тот час, когда особенно уютно тем, кого ждут дома, хотя бы кошка, собака или просто горячий чай, а приезжим и тем, кому некуда идти, особенно одиноко.

Шурке хотелось скорее уже прийти к тете Вере.

— Извините, что это за улица? — спросил Шурка.

Никто не ответил.

— Простите, как пройти отсюда к Петропавловской крепости?

Никто даже не обернулся.

— Товарищи, эй!

Зыбкие серые прохожие струились сквозь Шурку. Переваливались приземистые девушки-утки, семенили дамы-голуби, шагали вороны в своих серых плащах, суетились прохожие-воробьи, трещали и хохотали сороки. Они не видели его и не слышали.

— Товарищи!!! — закричал Шурка. — Граждане, дорогие, кто-нибудь…

Он стоял посредине тротуара. Люди шли сквозь него. Разговаривали, смеялись. Или бежали, опустив нос и подняв плечи. Под руку или растопырив локти. Шаркали, цокали, припрыгивали.

Жизнь честная, прочная, хорошая шла мимо Шурки. И всем своим видом показывала, что для Шурки места в ней больше нет.

Но разве он, Шурка, виноват? Разве он враг и шпион?

— Эй вы!..

Шурка в сердцах толкнул женщину в берете. И понапрасну: руки его прошли насквозь, а сам он по инерции кубарем полетел вперед, никого не задев.

Никто не бросился ему помочь. Никто его не увидел.

Он сидел на тротуаре и плакал.

— Гады!

Шурка всхлипнул, встал. Валялись грудой булыжники. Рядом зияла на тротуаре выбоина. Словно рабочие весь день складывали мозаику-головоломку и ушли, не решив.

Он вытер рукавом лицо. Набрал полные руки камней, прижал к животу.

— Ну погодите, гады, — пробормотал Шурка. Голос его дрожал от слез, обиды и ярости. — Сейчас вы меня увидите. Сейчас я вам покажу.

Он метнул камень в гражданку в беретике. В толстяка с портфелем. В студента в расстегнутой куртке. Но те шли как ни в чем не бывало. Камни пролетели сквозь них.

Люди шли и шли. Шурка снова метнулся к куче булыжников. Слез уже не было.

Радость безнаказанности охватила Шурку. Он опять набрал горсть. Нашел цель в толпе. Мальчишка. Руки в карманах. Нос кнопкой. Кепка на затылке, на шее грязноватый скатавшийся шарф. Под пиджаком с чужого плеча виднелась грязная майка. А на ногах — разные ботинки: один — черный, поновее, другой — зеленый, с обшарпанным носом.

Шкет, как говорил про них участковый милиционер Петров, лазавший с фонариком по подвалам и чердакам — гонять прочь таких вот мальчишек.

Шурка прицелился и швырнул кусок булыжника.

— Ай! — вдруг подскочил мальчишка, схватившись за грязный лоб. — Ах ты гад!

Шурка распахнул глаза. Шкет увидел его?

Развязной походочкой он двинулся прямо на Шурку! В другое время Шурка бы немедленно дал деру. Но сейчас был рад даже драке.

Хулиган вразвалочку подошел. Смерил Шурку нахальным взглядом. Голубые глазки, грязные волосы. Засаленная одежка. От него воняло асфальтом и еще чем-то таким гадким, тревожным, страшным, чем пахнет только от некоторых взрослых.

Шкет ощерился. Вместо нескольких зубов зияли дыры.

Шурка сжал кулаки. Прикинул: росту они почти одинакового, противник чуть выше. Бить первым? Или выждать? Ноги напряглись.

Внезапно сквозь шкета прошел, как сквозь воздух, высокий красавец-моряк с кортиком на боку. Моряк вел под руку девушку с букетом.

Шкет сразу будто опал. Дернул подбородком, хмуро обернулся им вслед. Хмыкнул. Цыкнул; плевок полетел, но цели не достиг.

Шурка разжал кулаки. Не может быть. Еще один невидимый!

Но Шурку-то он видит! Или как?

— Ты кто? — крикнул Шурка.

— А ты кто? — процедил шкет.

— Шурка.

Мальчишка размахнулся. Сейчас как саданет!.. Но он дружески хлопнул Шурку по плечу, так что тот пошатнулся. И торжественно объявил:

— А я — король этой улицы.