– Мы дураки, – сказал Шурка, когда они вышли на лестницу.
Здесь было чуть светлее. В воздухе словно вымыли кисточку после синей краски. Окна на лестнице никто не заклеил и не заделал фанерой. Голубели ступени.
– Надо было сразу, с ночи, встать в очередь и взять по карточкам хлеба. Есть жутко хочется, – признался он.
– Ты же клею поел.
Шурка вздохнул.
– Мы дураки, – согласилась Таня. – Мы от карточек отвыкли. Ой…
На площадке ниже спал человек. Он спал как был – в пальто и шапке, скрючившись и поджав под себя ноги.
Таня взяла Бублика, сунула за пазуху.
– Ступай тихонько, – прошептала.
Шурка успел скользнуть глазами по заострившемуся носу спящего, по впалым щекам. Все лицо казалось каким-то костяным. Он хотел сказать об этом Тане, но почему-то не стал.
Вышли. За ночь снег попробовал пристать к тротуарам, карнизам, крышам. Получилось только на крышах.
– А если тетя Вера попала под бомбежку?
– Не попала.
– Откуда ты знаешь?
Таня не ответила. Она умела делать такое лицо, будто знала все.
Беспокойство улеглось ненадолго.
– Но ведь бомбят.
– Да. И кого-то ранит. Многих людей ранит. Их везут в госпиталь. И всем им надо сделать операцию, наложить гипс или хотя бы перевязать. Тетю Веру просто не отпустили домой.
Она не сказала: «И кого-то убивает». И даже так, что вообще никаких следов человека не найти. Раз подумав об этом, Шурка уже не мог остановиться. Шаги шипели на мокром тротуаре. Солнце еще не поднялось за тяжкие, непробиваемые тучи, и дома слегка порозовели, стали золотистыми. В стороне виднелся знаменитый гастроном – весь расписной, такой красивый, что его можно было принять за театр. Его по старинке называли Елисеевским. Мокрые статуи по углам здания смотрели на город. На головах у них с ночи держались снежные шапочки. В больших витринах торчала фанера.
– А если тетя Вера сама попала под обстрел?
– Не попала она под обстрел, – твердо сказала Таня.
Свернул и шел прямо на них человек в сапогах и шинели. В руках у него, как в мирное время, были полные сумки. Неужто из гастронома? – удивилась Таня. Странно, магазин-то давно выстужен и пуст. Или нет?.. Из одной сумки торчали горлышки бутылок в железных шапочках. Из другой – бледно-желтые куриные ноги. На мужчине была фуражка. От знобящего полузимнего холодка у него горели красным уши. Но он все равно предпочел остаться в фуражке. Он нес ее как корону. Верх у фуражки был голубым.
Шурка замер. Сердце его забухало – под свитером, под пальто, под большущим чужим пиджаком.
Человек нес себя так гордо, что едва не налетел на Таню с Шуркой. Вильнул боком. Бутылки в сумке клацнули. И он полез в приземистый черный автомобиль.
«Не смотри», – приказал себе Шурка. Он вспомнил свое «мы», когда воображал себе Ленинград между двух чудовищ. Было ли на самом деле это «мы»?
Таня с каменным лицом топала дальше.
Черный автомобиль, шипя шинами по мокрой мостовой, проехал мимо них, отразил в лакированных крыльях. Пыхнул в лицо голубоватым дымком. Его тарахтение разносилось по пустой улице. Лишь вдалеке маячила черная фигурка: прохожий.
– Таня… – пробормотал Шурка. – А у них еда.
– Да, – не стала спорить сестра.
– Говорят же, что немцы не пускают продовольствие в Ленинград.
– Да.
Шурка вспомнил, как радио призывало ленинградцев выстоять, вытерпеть. Но, похоже, прислужники Ворона не имелись в виду.
Машина уже превратилась в черную коробочку. Потом свернула на улицу 3 июля. Но в сыром воздухе все еще пахло голубым дымком.
– Таня!
– Ну.
– Что если тетю Веру забрал Ворон?
Таня обернулась всем телом. Выплеснула из-за пазухи Бублика. Он сразу принялся обнюхивать невидимые на влажном тротуаре следы.
– Ну скажи тогда ты! – возмутился Шурка. – Найди свои слова! Раз ты такая умная. Где тетя Вера?!
– Соба-ачка, – вдруг ласково протянул чей-то голос.
Бублик поднял голову.
Шурка и Таня обернулись. Худой мужчина в меховой шапке смотрел вниз во все глаза. Острое лицо казалось желтоватым, взгляд горел лихорадочно.
– Дети, продайте собачку.
– Она не продается, – ответила Таня и прошептала: – Шурка, идем.
Зашагали прочь. Фонтанка угадывалась впереди. Осколки стекла блестели как острые льдинки, хрупали под ногами. Дома смотрели фанерными окнами. Казалось, за этими окнами никто не жил. А может, и правда не жил.
Странный прохожий шелестел, ковылял мягко и валко.
– Ну продайте, – канючил он.
Они прибавили шаг. Проклятые резиновые боты шаркали, хлопали пятками, тянули назад.
– Ну что вам, жалко?.. Я хорошо заплачу… Я денег дам!.. Мама вас похвалит, скажет: вот молодцы… Много денег!
Прохожий не отставал. Но теперь не убеждал – жалобил.
– Ну продайте… У меня дети как вы… Такие… Две девочки. И один мальчик. Трое… Им с собачкой поиграть. Им собачку хочется. Жирненькую. Сладкую… Мальчикам моим. И девочке… Ну что вам, жалко, что ли… Продайте… Моей дочке поиграть…
Таня и Шурка переглянулись испуганно, но шагу не убавили. Наоборот.
Прохожий понял, что не подействовало. Сменил тон:
– А ну продайте, я сказал!.. Слушать надо старших!.. Безобразники! Дряни такие!.. Отдайте ее мне! Сейчас же!.. Я вам покажу!.. Негодники, дряни!
Таня не выдержала. Схватила Бублика. Высунула одну ногу из бота, запрыгала, вынула вторую. Схватила боты руками, прижала к животу, где притих Бублик (ступни тотчас обхватил сырой холод, туфли промокли), – и помчалась со всех ног.
То же самое поспешно сделал и Шурка. Руки прохожего едва мазнули его по спине.
Никогда, наверное, он так не летел. Только дома почему-то еле тащились мимо.
Таня из-за огромной жилетки напоминала трепыхающуюся курицу.
– Продайте соба-а-ачку… – ныло и дребезжало им вслед.
Шурка задыхался. Ноги и без бот казались тяжеленными. Силы были на исходе, еще немного – и он брякнется. Но вспоминал острое лицо с небритым подбородком, страшную кошлатую шапку (она была похожа на черное безумие, туго обхватившее голову) – и силы откуда-то брались.
Ноющий голос то отставал, то догонял. Отставал. Все-таки отставал.
Отстал.
…И глаза! Черные, провалившиеся. Даже не глаза, а то, как этот прохожий смотрел на Бублика. Этот взгляд был страшнее всего.
Опять они заговорили не сразу.
– Таня, он кто?
– Не знаю.
Она остановилась. Поставила боты. Сунула внутрь ногу, как в ведро, потом другую. В ботах шаги ее опять стали глухими, шаркающими.
– Для чего ему Бублик?
– Он сумасшедший.
– А про детей? Как думаешь, правда?
– Он сумасшедший! Непонятно, что ли?!
Шурка помолчал.
– Пошли домой, – сказала Таня. – Подождем тетю Веру дома.
Они и так шли к дому. Плелись прохожие. Каждый что-нибудь нес: портфель, бидон, просто сетку. Раньше среди прохожих Шурка всегда чувствовал себя лучше. Теперь от одного их вида было неспокойно.
– А хлеб?
– Клей поедим.
– Дай мне Бублика – я тоже об него погреюсь.
Сестра расстегнулась, оттянула вязаный ворот. Бублик тотчас выпростал голову. Пыхнуло облачко дыхания.
Шурка оттянул свой. Дрыгая твердыми ногами, Бублик перебрался за пазуху к Шурке. Тане сразу стало прохладно у живота.
Дворничиха тянула прочь груженую тележку, подавшись вперед, – видно, тяжелую. К счастью, она брела не в их сторону.
– Она вещи выносит, – пояснила Таня.
– Какие?
Таня не ответила.
На лестничной площадке все так же спал человек.
– Может, пьяный, – прошептала Таня.
Стараясь не глядеть, Таня и Шурка быстро потопали вверх. Ввалились в квартиру. Еще одна дверь была приоткрыта сквозняком – это сразу бросилось в глаза обоим. И обоим почему-то стало ясно, что никого за нею нет.
Таня осторожно толкнула дверь ладонью. В комнате торжествующе ухмылялся комод. Может, так казалось оттого, что один ящик был наполовину выдвинут. И пуст. Только ботинки у стены напоминали, что здесь жил сосед в тюбетейке.
Тюбетейка валялась на полу. Таня подняла ее, но чего-то испугалась и бросила.
– Куда же это он ушел без ботинок? – пробормотал Шурка.
– Раздобыл себе сапоги. Ноябрь ведь на носу. И в них ушел, – ответила находчивая Таня. А сама уже свернула к двери той комнаты, где вчера спала соседка под шубой.
Дверь оставалась незапертой. В комнате не было не только соседки – исчезли и одеяло, и шуба. И муж, который спал на диване. И даже матрас. Неуютно щерилась железная сетка кровати.
– Шестеро, – глухо сказала Таня. – Куда-то делись уже шестеро.
– Она проснулась и ушла, – тоненьким голосом предположил Шурка.
– Угу, – глухо подтвердила Таня. – Она тоже. И муж ее. Может, к родственникам переехали. Вместе легче.
И они гуськом пошлепали по студеному коридору.
– Завтра сразу за хлебом пойдем, – на ходу напомнила Таня.
– Завтра придет тетя Вера, – неуверенно сказал Шурка. – Ты куда?!
Таня решительно прошла мимо их комнаты.
– Она придет вечером. Тетя Вера. Сегодня.
– Ясное дело! – поспешил успокоить себя Шурка. – Ты куда, Таня?
– Я с самого начала это говорила, – голос у Тани был бодрый, но думала она явно о другом.
Остановилась в самом конце коридора, у комнаты Колпакова.
– Не открывай, Таня.
Шурка не понимал, отчего ему вдруг стало не страшно даже, а жутко. Но сестра уже толкнула дверь. И ничего. Шурка выдохнул. Таня в замешательстве показала:
– Замок.
И даже потрогала тяжеленькую железную коробочку с дугой.
На комнате старичка Колпакова теперь висел большой амбарный замок.