У входа в бомбоубежище, то есть в подвал, то есть в детский сад, Таня бросила только «Здесь жди» – и стала спускаться. Она цеплялась за перила обеими руками.

Шурка остался стоять. Сырой мороз пробирался под пальто. Шурка переминался с ноги на ногу.

Рядом какая-то женщина, крест-накрест перевязанная поверх пальто пледом, усаживала в санки то ли девочку, то ли мальчика – не понять. Сейчас все дети в одежках одна поверх другой напоминали капустные кочаны. Личико ребенка было острым, вокруг глаз синие тени. Старичок, подумал Шурка. Мама привязывала его, и веревка все время выскальзывала у нее из рук. А рукавиц она не снимала. Ловила конец – и опять он ускользал. Ребенок устало глядел из кочана. Между ногами у него был поставлен бидончик. Видно, и эта женщина несла свой обед домой.

Шурке захотелось сказать ей что-то хорошее.

– Здорово вы придумали – с санками.

Санок в этом году Шурка еще не видел. Он каждый год загадывал, когда встретится первая бабочка и когда первые санки.

Женщина повернула остренькое носатое лицо. Она то ли не расслышала из-за толстого платка на голове, то ли и сама, как Шурка в школе, слышала только «бу-бу-бу», как из-под воды.

– Нам бы тоже вот Бобку… – начал Шурка.

– Мы все сдохнем. Сдохнем, – вырывался изо рта у женщины пар. И веревка опять выпала у нее из рук.

– Да иди ты уже, Бобка! – слезливым голосом воскликнула Таня и подтолкнула Бобку в спину. – Мы совсем так окоченеем с тобой.

Она запыхалась. Холод был самый что ни на есть ленинградский – ветреный и мокрый. Пробирало до костей. Бобка старательно топал, но почти не сдвигался с места. Хотелось опрокинуть его и просто покатить, как шар.

– Давай я буду толкать его в спину, – предложил Шурка. – А ты тяни.

Дело и правда пошло быстрее.

«Сдох-нем… сдох-нем…» – хрустел под ногами снежок. Шурка перепугался, поднял наушник шапки; за ухо тотчас цапнул мороз. Хруст снова стал нормальным снежным хрустом.

– Ты что это раздеваешься? – обернулась Таня. – Не отставай.

Вскоре все трое выбились из сил. Остановились отдышаться.

Бобка смотрел пристально. Вокруг глаз у него голубели тени. Непонятно только, на коже они проступили или их отбрасывал голубоватый вечереющий воздух.

– Знаешь что, Шурка? Давай съедим твой бидончик прямо сейчас. Я больше не могу.

Таня принялась снимать с плеча веревку. У Шурки заныло внутри: «Если бы не я, Таня сидела бы в тепле и трескала хлеб с маслом».

– Да помоги же ты мне его снять! – раздраженно приказала сестра. – Что ты стоишь как пень!

– А я гадость сделал, – подал голос Бобка. И остановился.

Руки с веревкой замерли.

– Чего? – опешила Таня.

Оба смотрели на него.

– Гадость.

И опять умолк.

– В штанишки написал? – сочувственно подсказала Таня. – Не страшно. Пойдем только быстрее, а то замерзнешь.

Но Бобка не пошел. Зашевелил бугорками, на которых еще не было бровей. Обиделся.

Шурке захотелось стукнуть Бобку, чтобы слова из него выскакивали побыстрее. Но он тотчас опомнился: «Да что это с нами всеми такое!» Терпеливо присел перед Бобкой на корточки и спросил:

– Какую гадость, Бобка?

– Я кашу не съел, – заявил Бобка.

В детском саду им давали обед.

– Ее у тебя отобрали? – быстро догадалась Таня и еще быстрее разозлилась: – Кто? Воспитательница? Большие дети? Ну я им задам!

Бобка прошел вперед, оставив Шурку сидящим на корточках.

– Я сам не съел, – заверил он Таню.

Она уставилась на него своими серыми глазищами. Быть такого не могло.

– Тань, дерни меня за воротник, – вдруг попросил Шурка.

– Ты чего?

– Дерни.

Шурке стыдно и страшно было сказать: он почувствовал, что сам не может встать.

Таня вздохнула, но дернула. Помогло.

Бобка смотрел на них молча.

– И что же ты с ней сделал? – опять занялась им Таня.

– Я вылил ее в калошу. Тети-Верину. И засунул под кровать. Пока ты не видела.

Шурка почувствовал страшную усталость.

– Опять врет. Идем уже домой.

– На старой квартире, – уточнил Бобка. И добавил удивленно: – Полную калошу!

Таня придержала брата.

– Погоди, Шурка. Кажется, на этот раз он не врет.