У входа в бомбоубежище, то есть в подвал, то есть в детский сад, Таня бросила только «Здесь жди» – и стала спускаться. Она цеплялась за перила обеими руками.
Шурка остался стоять. Сырой мороз пробирался под пальто. Шурка переминался с ноги на ногу.
Рядом какая-то женщина, крест-накрест перевязанная поверх пальто пледом, усаживала в санки то ли девочку, то ли мальчика – не понять. Сейчас все дети в одежках одна поверх другой напоминали капустные кочаны. Личико ребенка было острым, вокруг глаз синие тени. Старичок, подумал Шурка. Мама привязывала его, и веревка все время выскальзывала у нее из рук. А рукавиц она не снимала. Ловила конец – и опять он ускользал. Ребенок устало глядел из кочана. Между ногами у него был поставлен бидончик. Видно, и эта женщина несла свой обед домой.
Шурке захотелось сказать ей что-то хорошее.
– Здорово вы придумали – с санками.
Санок в этом году Шурка еще не видел. Он каждый год загадывал, когда встретится первая бабочка и когда первые санки.
Женщина повернула остренькое носатое лицо. Она то ли не расслышала из-за толстого платка на голове, то ли и сама, как Шурка в школе, слышала только «бу-бу-бу», как из-под воды.
– Нам бы тоже вот Бобку… – начал Шурка.
– Мы все сдохнем. Сдохнем, – вырывался изо рта у женщины пар. И веревка опять выпала у нее из рук.
– Да иди ты уже, Бобка! – слезливым голосом воскликнула Таня и подтолкнула Бобку в спину. – Мы совсем так окоченеем с тобой.
Она запыхалась. Холод был самый что ни на есть ленинградский – ветреный и мокрый. Пробирало до костей. Бобка старательно топал, но почти не сдвигался с места. Хотелось опрокинуть его и просто покатить, как шар.
– Давай я буду толкать его в спину, – предложил Шурка. – А ты тяни.
Дело и правда пошло быстрее.
«Сдох-нем… сдох-нем…» – хрустел под ногами снежок. Шурка перепугался, поднял наушник шапки; за ухо тотчас цапнул мороз. Хруст снова стал нормальным снежным хрустом.
– Ты что это раздеваешься? – обернулась Таня. – Не отставай.
Вскоре все трое выбились из сил. Остановились отдышаться.
Бобка смотрел пристально. Вокруг глаз у него голубели тени. Непонятно только, на коже они проступили или их отбрасывал голубоватый вечереющий воздух.
– Знаешь что, Шурка? Давай съедим твой бидончик прямо сейчас. Я больше не могу.
Таня принялась снимать с плеча веревку. У Шурки заныло внутри: «Если бы не я, Таня сидела бы в тепле и трескала хлеб с маслом».
– Да помоги же ты мне его снять! – раздраженно приказала сестра. – Что ты стоишь как пень!
– А я гадость сделал, – подал голос Бобка. И остановился.
Руки с веревкой замерли.
– Чего? – опешила Таня.
Оба смотрели на него.
– Гадость.
И опять умолк.
– В штанишки написал? – сочувственно подсказала Таня. – Не страшно. Пойдем только быстрее, а то замерзнешь.
Но Бобка не пошел. Зашевелил бугорками, на которых еще не было бровей. Обиделся.
Шурке захотелось стукнуть Бобку, чтобы слова из него выскакивали побыстрее. Но он тотчас опомнился: «Да что это с нами всеми такое!» Терпеливо присел перед Бобкой на корточки и спросил:
– Какую гадость, Бобка?
– Я кашу не съел, – заявил Бобка.
В детском саду им давали обед.
– Ее у тебя отобрали? – быстро догадалась Таня и еще быстрее разозлилась: – Кто? Воспитательница? Большие дети? Ну я им задам!
Бобка прошел вперед, оставив Шурку сидящим на корточках.
– Я сам не съел, – заверил он Таню.
Она уставилась на него своими серыми глазищами. Быть такого не могло.
– Тань, дерни меня за воротник, – вдруг попросил Шурка.
– Ты чего?
– Дерни.
Шурке стыдно и страшно было сказать: он почувствовал, что сам не может встать.
Таня вздохнула, но дернула. Помогло.
Бобка смотрел на них молча.
– И что же ты с ней сделал? – опять занялась им Таня.
– Я вылил ее в калошу. Тети-Верину. И засунул под кровать. Пока ты не видела.
Шурка почувствовал страшную усталость.
– Опять врет. Идем уже домой.
– На старой квартире, – уточнил Бобка. И добавил удивленно: – Полную калошу!
Таня придержала брата.
– Погоди, Шурка. Кажется, на этот раз он не врет.