За большие бронзовые часы, на которых восседали голые дамочки, дворничиха дала им пять кусков сахара. Часы эти стояли у Парамоновых на комоде.
– Бублик, стереги дом, – приказала Таня.
О том, что надо стеречь самого Бублика, вслух они не говорили.
– Зарой его получше, – посоветовал Шурка.
– Не учи ученую.
Таня навалила сверху половик. Теперь на кровати громоздилась гора. Никто бы не догадался, что под ней, в пещере, спрятан тощий облезлый пес.
Дверь Таня заперла.
День выдался золотисто-розовый. Снег был уже не серый, а хороший – пушистый, молодой, и шагать было легче.
– Полная, говоришь, калоша? – все повторяла Таня.
Бобка подтвердил. Как герою дня, ему позволили взять мишку с собой.
– Точно не выдумываешь? – опять переспросил Шурка.
Ответила Таня:
– Точно! Я помню, он меня за солью услал. А сам – в калошу. Вот молодец! – ликовала она. – Какой умный!
Бобка расцвел.
– А я еще: Таня, и варенья!
– Да! Вот хитрец!
– А я еще: Таня, а теперь какао! – радовался Бобка.
– И какао! – наконец поверил и Шурка.
Каша тогда была не то что нынешняя. Она была густая. Таня даже зажмурилась, предвкушая. Ну и что, что каша засохла. Во-первых, ее можно размочить. А во-вторых, можно расколоть на кусочки и есть как сухарики. С вареньем-то и какао.
Болтать быстро перестали – берегли силы, только посматривали по сторонам. Искалеченные дома делали вид, что им не больно. Деревья опушились инеем. Он оставался нетронутым: птиц давно не видели. Не было в городе птиц. Улицы застилало ровное снежное поле – ни тротуара, ни мостовой. Только протоптанная посредине тропинка. Прохожие брели молча и не смотрели по сторонам. Бобка старался ступать в Танины следы, Шурка – в Бобкины.
Вскоре показался их прежний дом. Он был не так страшен, как помнилось. Вырванный кусок стены заделали фанерой. Снег на карнизах, на зубьях кирпичей придавал дому умиротворенный вид. Протоптанная тропинка вела к парадной. Значит, здесь жили.
– Тань, а если они уже нашли калошу? – забеспокоился Шурка.
– Ее можно найти только если знаешь, что там калоша. Никто не станет специально искать под кроватями калоши с кашей, – бормотала сестра.
Запыхиваясь, они поднимались по лестнице – она почти не пострадала. Таня толкала Бобку перед собой. Пару раз он выронил мишку. Но поднялись все-таки довольно быстро.
В приоткрытую дверь квартиры намело инея. Коридор был полон морозного света.
– Это была не бомба, – сказал Шурка. – Мы думали – бомба, потому что не разбирались. Теперь ясно видно – снаряд.
Сквозь дыру виднелся флигель соседнего дома. Вместо потолка было небо. Комната оказалась совершенно пуста. Калоши не было. Потому что и кровати не было.
У Тани задрожали губы. У Бобки задрожали губы.
– Но мы попытались, – сказал Шурка. И тоже заплакал.
– Давайте сахар съедим. А то обратно не дойдем.
Уселись прямо на пол. Казалось, сели на ледяную плиту. Таня развернула узелок. Захрустели сахаром.
Шурка почувствовал, что больше не расстраивается из-за исчезнувшей калоши. Совсем. Чудеса!
– Я бы килограмм сахара мог съесть! – сообщил он.
– А я бы его полила маслом, перемешала и съела бы ложкой.
– Таня, неужели я не хотел есть кашу? – не мог поверить Бобка. – Я знаешь что думаю? Я на самом деле ее съел! Просто забыл.
– Ничего, Бобка. Забыл и забыл, – великодушно согласилась Таня.
– Тань, пошли завтра в школу.
Сестра ощетинилась:
– Нет.
– Да ладно тебе… А обед?
– А мы еще что-нибудь сменяем.
– А почему у дворничихи есть сахар, а у нас нет? – подал голос Бобка и перекатил тающий кусок за другую щеку.
– Тань, ну нельзя менять до бесконечности.
Молчание. Только чмокал Бобка: он сахар не грыз, а рассасывал, чтобы хватило на дольше.
Сверху посыпалась искристая снежная пудра. Упало несколько хлопьев. Ветер пролетел по коридору.
– Тихо.
В открытую дверь слышались шаги на лестнице. Медленные. Шаг. Тишина. Шаг. Тишина. Шаг. Шаг. Шаг. Кто-то прошел по площадке. И опять тишина. Наверно, человек изучал фамилии жильцов. Притом что дверь стоит нараспашку.
– Нет здесь никого, – пробормотал голос. И без надежды позвал: – Есть тут кто?
– Есть! Есть! – крикнула Таня.
Поднялась. Помогла встать Бобке.
– Кто?
– Есть. Мы.
На площадке стояла девушка в меховой куртке. Через плечо у нее была перекинута на ремне сумка, в руках она держала посылочный ящик.
– Вы здесь живете? Квартира тридцать четыре?
И тут увидела небо вместо потолка. Голубовато-золотистое, как бывает в хороший зимний день.
– Квартира тридцать четыре, – подтвердила Таня. – А вам кого?
– Вы здесь не живете, – отрезала почтальон. – Не стыдно тебе врать, девочка? Играть здесь нельзя. Не видите, что ли, – аварийный объект. А ну уходите.
Но Шурка уже узнал ящик.
– Прокофьева! Вера! Прокофьева! – завопил он от испуга, что девушка сейчас уйдет.
Таня и Бобка смотрели на него ошалело. У Бобки замер за щекой тающий кусок, он шумно проглотил слюну.
Надпись на ящике была жирно перечеркнута красным крест-накрест. А в кривоватом овале, решительно отчеркнутом тем же карандашом, значились фамилия и имя тети Веры.
– Прокофьева Вера отправляла!
Почтальон сомневалась. Но посылка оттягивала ей руки. И не хотелось думать, что тащилась по лестнице зря.
– С Главпочтамта! – довершил Шурка.
И лицо ее смягчилось.
– Ладно. Похоже, не врешь. Адресат выбыл, – официально сообщила она. – А играть здесь нельзя.
И бухнула ящик на пол.
– Красноярский край? – нахмурила брови Таня.
– Это где? – заволновался Бобка. И даже дернул Таню за жилет.
Без толку. Его не слышали. Теперь и Шурка, и Таня разглядели на ящике, под жирными красными линиями крест-накрест, выведенное тети-Вериным почерком мамино имя.