В комнате было темно. От свечи ложились длинные шевелящиеся тени. Комод был выдвинут почти на середину комнаты. Печенья у стены не было.

Бублик обнаружился на кровати. Ткнулся Тане в руку. Из пасти у него пахло карамелью.

– Балбес, – сказала Таня и поцеловала его в мягкий лобик. – Мама, ты здесь? – спросила она темноту. Никто не ответил. Подняла свечу.

Диван тоже стоял под углом – будто кто-то рванул его от стены изо всех сил.

От груши на руку стекал сок, Таня его слизывала.

– Мама?

Люстра мерцала сверху стекляшками, посылая обратно свет свечи. Словно подмигивала: знаю все, но не скажу, нет-нет, и не просите.

– В ванной ее тоже нет, – возник в дверях Шурка.

Таню осенило. Она отодвинула Шурку, высунула голову в коридор:

– Тетя Вера! Это ты?

Пламя свечи запрыгало на сквозняке. Дверь на кухню поскрипывала, сквознячок прикидывал и все не мог решить: закрыть ее? не закрыть?

– Может, она пришла, а нас нет – и она пошла искать нас? – предположил Шурка. – Бобку накормила и пошла. – Посмотрел на Бобку: физиономия брата показалась ему подозрительной. – Бобка, ты ей сказал ведь, что мы за ней пошли?

Тот замялся.

– Она на кухне? – подсказала Таня.

– Наверно, колет дрова? – уточнил Шурка.

Только что-то ни звука не доносилось.

– Ты на кухне? – крикнула Таня.

Она сама уже не знала, кого имеет в виду – маму или тетю Веру.

– Не ходи туда, – наконец выдавил Бобка. – Туда не надо.

– Бобка, что? – обернулся Шурка.

– Там с той тетей…

– С Маней? – подсказал Шурка.

– С мамой? – еле выговорила Таня.

Бобка спокойно смотрел круглыми глазами.

– Нет, с той злой, – мотнул он головой. – С ней… нехорошо.

Таня и Шурка тотчас бросились на кухню. Таня застыла на пороге. Шурка заглянул – и замер.

Тети Веры на кухне не было. Из окна с сорванной светомаскировкой струился тихий лунный свет. Стекло вынесло взрывной волной. В кухне стояла черная студеная ночь. Большую, давно остывшую плиту покорежило; она уже не могла рассказать, что случилось.

Нашлось и печенье – оно горкой лежало на столе. В лунном свете оно было похоже на руины игрушечного замка.

Дворничиха сидела за столом, откинувшись на спинку стула. Руки лежали на столе, как будто она хотела сделать что-то совсем обычное – например, разложить пасьянс или накрасить ногти. И даже глаза у нее были открыты. У руки стопкой лежали хлебные карточки. У другой руки – топор. Лунный лучик нарисовал на нем полоску. Изо рта у Шурки, у Тани, у подошедшего Бобки вырывался парок. А вот у дворничихи – нет.

Напротив дворничихи на стуле сидел мишка. Желтоватый глаз блестел выпуклым лунным бликом. Четырьмя дырочками глядела пуговица.

Он улыбался.

– Я мишку позвал. А он не идет, – сообщил Бобка.

Таня вывела его из кухни, решительно закрыла дверь, прижала покрепче. Она дышала так, будто пробежала всю лестницу вверх и вниз.

– А что с ней? – полюбопытствовал Бобка. – Я ее тоже звал, она не пошла. И почему у нее так много хлебных карточек?

– Э-э-э-э… – потянул Шурка.

– Ничего особенного. Она превратилась в куклу, – быстро проговорила Таня.

– Это как?

Таня пожала плечами.

– С некоторыми бывает.

– Потому что она была злая?

– Отстань, Бобка, – не выдержала Таня. – Сказано тебе: так иногда бывает.

Прикрыла на ходу рукой пламя свечи от сквозняка.

– Печенье осталось там, – просипел Шурка, когда они вернулись в комнату. – И мишка.

– Я сегодня больше не могу, – просто призналась Таня. – Завтра.

Они помогли Бобке перебраться на кровать. Нахлобучили на него шапку.

– Валенки не снимай, – велела Таня.

Навалили сверху одеял. Но и сюда из кухни веяло холодом и жутью. Слышно было, как воет, наигрывая на зубьях разбитого окна, ветер.

– Маня придет и скажет, что делать. Милиционера вызвать или санитарок, – сказала Таня и добавила уже не так уверенно: – Отдадим ей печенье. Пусть. Лучше так, чем так.

Но долго она не выдержала.

– Бублик, – позвала.

Взяла свечу. Один оранжевый круг на потолке отделился от другого.

Бублик смотрел с кровати. Таня подошла, взяла его под живот, поставила на пол.

– Пойдем гулять, Бублик.

Пес стоял, широко расставив лапы, с поникшей головой. Устало махнул хвостом. Ему никуда не хотелось идти.

– Пошли с нами, Шурка.

– И я с вами, – вызвался Бобка.

– А ты сиди, грей нам постель, – дала ему задание Таня.

Шурка взял Бублика на руки. Через пальто и свитера он чувствовал, как бьется собачье сердце. От этого стало чуточку спокойнее.

Вышли в коридор.

– Таня, зачем?

Из разбитого окна кухни тянуло. Таня несла свечу, прикрывая огонек рукой в варежке; оранжевым паром клубилось дыхание. В коридоре не было ни стен, ни потолка – только твердый невидимый пол с чернотой вокруг. Блеснуло в ответ свече зеркало. Белыми змейками, будто пугаясь света, разбегался иней. Было не понять, куда ведет коридор, где он кончается и сколько здесь комнат. В студеной темноте квартира казалась большой и незнакомой. А может, и правда изменилась.

Таня шла и шла. Она уже поняла: коридор растягивается, как труба телескопа, а стены раздвигаются, относя двери друг от друга. Остановилась.

– Таня, мы куда? – не выдержал Шурка.

– Писать, – холодно ответила Таня. – Или ты в уборную готов идти?

Он не стал возражать. Идти в уборную пришлось бы мимо кухни. Нет уж, ни за какие коврижки.

– Пусти сначала Бублика, – смягчилась сестра.

Шурка спустил пса в темноту. Бублик прижался к его ноге.

– Ну давай, Бублик, – подтолкнул его Шурка в костлявый зад.

Тот жалобно скосился, сверкнул белками. Он тоже боялся кухни.

– За мной, – решилась Таня.

Толкнула дверь – та поддалась. В чахлом свете свечи непонятно было, чья эта комната: мебель громоздилась черными скалами.

Таня подняла свечу. На дверце шкафа висел тулуп дворничихи.

– Вот куда она перебралась, – пробормотала Таня.

Она узнала комнату: здесь жила горластая соседка, которая угощала всех мясом.

Таня подошла к стене. Тускло блеснула стальная кнопка, прикреплявшая фотографию: юноша в военной форме, лицом походивший на дворничиху, засунул большие пальцы за ремень и широко улыбался. Видно, показывал маме, что немцев они расколотят через неделю, самое большее две, не о чем и волноваться.

Тане стало грустно, она отодвинула свечу. Юноша исчез. Круг света показал Бублика. Тот нехотя обнюхивал пол.

– Мы уберем, – заверил его Шурка. – Потом…

На сердце у Тани было тяжело. Хотелось плакать. Но и на это не было сил.

Шурка услышал, как сестра тяжело вздохнула: наверное, сердилась на пса.

– Давай уже, Бублик, ну!.. – поторопил его Шурка.

И Бублик решился. Крутанулся вокруг себя, словно по привычке приминая невидимую траву. Растопырил лапы, выпрямил хвост. Замер. В полумраке казалось, что он летит с вытянутым хвостом, сидя на пушечном ядре. А потом снова ожил. Дернулся пару раз задними лапами, замел следы, как бы показывая, что правила никто не отменял, и зацокал обратно.

– Отвернись, – велела Таня Шурке, стянула зубами варежку. – Мне тоже надо. А лучше выйди.

Потом вернулась и передала Шурке свечу.

– Представляешь, – бесцветным голосом сказала она, – а в шкафу деньги. Много денег.

– Чьих? – не понял Шурка.

Таня кивнула в ту сторону, где сидела неподвижная дворничиха.

– Не факт, – робко отозвался Шурка.

– Факт, – мотнула головой Таня. – И вещи из чужих комнат. Иди сам посмотри.

Деньги и правда были в шкафу – стопка радужных бумажек. А на вещи Шурка и глядеть не стал. Он их боялся. Штаны застегнул уже в коридоре.