Мишка ничуть не обрадовался, когда его догнали.

– Отвяжись, – опять зашипел он.

– Что это вы все ругаетесь? – укорил Бобка, от обиды перейдя на «вы».

– Что хочу, то и делаю, – махнул на него лапами мишка. – Кыш! Кыш!

Повернулся и пошел.

Бобка постоял – и снова побрел за ним.

Он держался на расстоянии. А мишка делал вид, что не замечает Бобку, или же просто надеялся, что тот отстанет.

Надежды его были не беспочвенны. Бобка устал, ему все сильнее хотелось присесть. Воздух заметно потеплел, на стволах даже выступили шоколадные капли. Бобке стало жарко, он остановился, чтобы с шумом выдохнуть: уф!

Сосны уже почти не попадались. Почва была белой, в желтовато-коричневых потеках, и зыбкой. Вдруг под ногами зашипело.

«Змея!» – испугался Бобка.

Мишке змеи были нипочем, он все прыгал с кочки на кочку впереди.

Бобка оступился; брызнуло что-то желтое, повисло тягучими каплями. И в ноздри немедленно проник восхитительный жирный запах. Каждая кочка была глазком огромной яичницы! Бобка попятился – под ногой хрустнул завиток бекона. Хорошо прожаренный, румяный. А рядом тотчас зашипел, стал прожариваться другой.

– Это не змея шипит! – воскликнул Бобка.

Можно сделать вид, что не хочешь шоколада, но когда очень голоден, пройти мимо горячей яичницы с беконом, пахнущей на всю округу, попросту невозможно!

Бобка упал на четвереньки, подполз к аппетитно лопнувшему глазку. Мазнул ладонью, собирая чудесный мягкий желток. Понес к широко раскрытому рту. И тут же коричневатая бомбочка врезалась в него. Бобка опрокинулся, из-под него брызнул и потек желтым раздавленный глазок.

А мишка стоял и возмущался:

– Олух прожорливый! Я бросаю все, бегу к нему, – а он только и думает, как бы набить живот. Вставай, негодник! Ну! Что вытаращился?!

Но подняться помог.

Голова у Бобки кружилась: яичница и бекон, бекон и яичница летели каруселью перед глазами. Запах сводил с ума, он забирался глубоко в нос и шептал: «Ну кусочек! На язык…»

Поодаль темнели холмы. Даже отсюда было видно, что они из ржаного хлеба – ноздреватого, с корочкой, только из печи.

«Все, не могу больше, – думал Бобка. – Съем… Будь что будет».

Мишка между тем не терял времени. Он быстро поискал на себе шов послабее, выдрал клок ваты, разорвал пополам, свалял в лапах два комочка. Залез Бобке на плечи и законопатил ему одну ноздрю, потом другую.

И Бобка очнулся. В мире больше не было запахов. Шипение бекона перестало быть жареным и вкусным, а стало таким, каким и было на самом деле – коварным, змеиным: «съеш-ш-ш-ш-шь меня».

– И не вздумай опять идти за мной, – сердито предупредил мишка. Ловко раздавил ногой подползшую полоску бекона; она хрустнула и затихла. – У меня и без тебя забот хватает.

Бобка задумчиво трогал нос.

Мишка водил глазом, словно радио, которое антенной щупает волны и отыскивает нужную. Почесал глаз-пуговицу, пришитый дядей Яшей, прикрыл его лапой – и, похоже, нашел что искал: опять затрусил по тропе, невидимой для Бобки.

Тот с тоской смотрел, как удаляется плюшевая спина со смешным горбиком на загривке. Ленточки на мишке не было. Бобка его пожалел: «И никто ему, бедному, шарфик не повяжет…»

Мишка будто запнулся. Остановился, обернулся. Хлопнул себя лапами по бочкам.

– Торчит как пень! Полюбуйтесь! Я стою, его жду. У меня уже ноги занемели. А он рот разинул, прохлаждается, по сторонам глазеет!

Не дослушав тираду, Бобка со всех ног припустил к нему.