– Шурка! Ты… – негодовала, барахтаясь в снегу, Таня.

Но трамвай уже безнадежно убежал.

Вокруг был снег, самый настоящий. Он обжигал, от него ломило ноги и руки. Шурка разгреб его руками, выволок за шиворот Бобку и, не теряя времени, бросился к санкам. Дернул за торчавшие вверх полозья – но санки не дались.

Он поднял глаза: конец веревки сжимал в руках какой-то человек. Косматая шапка была надвинута на самые глаза, опущенные уши делали лицо, похожее на сушеный ломтик, еще уже.

– Я их первый нашел!

– Они наши! – дернул Шурка.

– Мои! – дернул незнакомец. В щели рта не видно было зубов. – Вы опоздали!

Обычный ленинградец. Такие стояли в очереди за хлебом. Брели к прорубям за водой. Везли прочь на саночках спеленатые фигуры.

– Мои! – истерически колотил он себя в грудь. – Они мои!

– Шурка, он прав. Он нашел первым…

Таня дрожала, губы у нее были голубыми.

– Меня там ждут! – вопил незнакомец.

Хоть и тощий с виду, он ловко подставил Шурке ножку и рванул санки к себе.

– Нас же трое! А вы один! – заорал Шурка.

– Ну и что? Я тоже хочу на тот берег! Я не меньше, чем дети, хочу! Даже старики хотят!

Шурка видел только санки. Саночки.

– Вы еще продержитесь. Найдете другие! А я – нет! – голосил тот.

– Он, может, прав, – дернула Таня Шурку. – Идем. Другие поищем.

Но Шурка помнил: Лютик не сказал «если найдете» – он сказал «когда найдете». В этих санках места было ровнехонько для одного взрослого. Или троих детей – если Бобку взять на колени. А других санок не было.

Шурке стало так жарко, что никакой мороз не мог бы с ним сладить.

– Мы поищем другие, – твердила Таня.

– Нас трое. А он один.

– Шурка, нет!

И тогда Шурка наклонил голову, со страшным ревом рванулся вперед и боднул незнакомца головой во впалый живот. Тот потерял равновесие, потащил за собой санки, но со всхлипом рухнул плашмя, разбросав слабые руки. А встать уже не смог.

Шурка ринулся через лежавшего и схватил веревочку. Санки расторопно помчались за ним.

Человек в шапке сумел встать на четвереньки. Он выл. И воя, повалился в снег. Или это ветер завывал?

Таня оступилась. Вскрикнула:

– Шурка!

И добавила шепотом:

– Что ты… мы… наделали…

Таня смотрела туда, на белеющий холмик, во все глаза. Потом уставилась на Шурку. Не глаза, а блюдца.

Санки нетерпеливо толкались в ноги. Бобка дрожал. Метель набирала воздух в легкие. Надо было спешить.

– Таня! – звал Шурка.

Упавшего быстро заносило снегом. А Таня все смотрела.

– Та-а-аня!

Вверх по сугробу Бобку приходилось толкать – другой рукой Шурка подтаскивал санки. Он выпрямился на вершине. А Таня все стояла внизу.

– Таня, ну!

Сугроб другим склоном скатывался к белому льду. Шурка приладил санки. Ему не верилось, что этой высоты хватит для разгона и санки смогут перекатиться на другой берег. Река расстилалась впереди белой пустыней под белесым небом.

Над гребнем сугроба наконец показалась Танина голова. Шурка усадил Бобку. Ухватился за веревочку.

– Танька, скорее! – торопил он ее. – Садись же!

– Таня! Танечка! – звал Бобка, чуть не плача.

Метель свистела и стонала. Подталкивала санки. Они так и рвались вперед. Шурка упирался ногами. Едва держал.

А Таня опять застыла; с гребня сугроба смотрела она назад, на остающийся за ними город.

– Ну? – прикрикнул сердито Шурка.

Таня повернулась.

– Шурка, – с трудом выговорила она окоченевшими губами. – Я больше не знаю, кто ты. Ты… мы сделали ужасное.

И от ее слов в груди у Шурки намерз кусок льда.

– Садись! – закричал он тонко и испуганно.

И в этот миг метель двинула Шурку в спину кулаком. Ноги чиркнули по снегу, скользнули, потеряли опору. И желудок ухнул вверх.

Не было больше ничего. Только верх и низ. И вниз в сплошной белизне летели санки. Они летели так, что дышать было невозможно: встречный шквал тут же заполнил воздухом нос, рот, голову, все тело. Снег хлестал по лицу.

Санки тряслись и норовили опрокинуться. Шурка изо всех сил старался не разжать руки – не упустить Бобку, не потерять вожжи санок.