в его сознании во время работы над «Историей бедствий» образами его единоборства с полчищами врагов и преследователей.

Книгу Абеляра едва ли точно назвать автобиографией, и, несмотря на известное сходство, это не исповедь, слишком уж она неискренна для исповеди и пронизана духом неукрощенной гордыни. Это, скорее, апология. В традиционной форме покаяния он написал самооправдание, более того, постарался возвысить себя. Поэтому, узнав многое о событиях его бурной жизни и об его переживаниях в кризисные моменты, мы мало что можем сказать о нем как о личности. Она остается запрятанной под маску, точнее, под несколько сменяющих одна другую личин, кои философ соблаговолил надевать.

Неискренность Абеляра становится особенно зримой при чтении его «апологии» вместе с адресованными ему письмами Элоизы, в которых ее глубокая натура изливается с несравненно большей полнотой и прямотой, чтобы не сказать – непосредственностью, хотя и ее интимные откровения, разумеется, тоже облечены в обдуманную и утонченную литературную форму, а ее самооценки – не что иное, как самоидентификации с литературными героинями и древними авторитетами. Но эта форма (в частности, аллюзии на «Песнь Песней») лишь способствует выражению ее не знающей пределов любви и преданности мужу и учителю и придает ее чувствам новую убедительность. Эпистолярный стиль Элоизы вполне адекватен содержанию ее посланий («ее индивидуальность сама возникает и оформляется по ходу смыслового движения текста»)23, тогда как стиль «апологии» ее супруга подчинен выполнению более противоречивой задачи: оболочка исповеди, т.е., по идее, предельно откровенного высказывания, на самом деле скрывает то, чего он не был в состоянии или не желал выразить.

Внимание Абеляра устремлено не вовнутрь, не на психологию человека (другого или даже собственную), а на отношения его с окружающим миром, и именно жестокие конфликты с миром, испытанные героем «Истории моих бедствий», являются центральным ее сюжетом. Эти столкновения, порожденные ими разочарования и поражения побуждают его говорить о таких чувствах, как гордость, слава, преклонение окружающих, вожделение, с одной стороны, и тревога, стыд, унижение, боль, горе – с другой. Абеляр предстает перед нами преимущественно в одной проекции – в проекции на мир, от которого он испытывает страдания.

Средневековые теологи и философы на протяжении столетий ограничивались более или менее абстрактными рассуждениями о понятиях persona и individuatio, не придавая им специального антропологического смысла. Несколько иначе – у Абеляра24. Стимулом к углублению именно антропологической проблематики