Глава седьмая. СЛЕПОЙ СНЕГ
Женева, площадь Бург де Фур, Дворец правосудия, 30 ноября 1998 года. Утро — день.
В Женеве творились чудеса. На двух центральных улицах — Рю де Рон и Рю де Ри, идущих параллельно друг другу, была разная погода. На Рю де Рон шел противный дождь, а на Рю де Ри сыпал веселый сухой снежок. В витринах книжных магазинов и табачных лавок были выставлены утренние газеты.
Кричащие заголовки первых полос обещали швейцарцам скорую расправу с русской мафией. Газеты не скупились на комментарии и интервью. Обычно осторожные накануне процессов, юристы на сей раз изменили этому правилу. Даже генеральный прокурор Швейцарии Карла дель Понте сочла возможным ответить на вопросы корреспондента «Трибюн де Женев». Отмечая в интервью, что следствие не сумело найти достаточных доказательств вины господина Михайлова, генпрокурор выражала все же уверенность в том, что приговор будет суровым, именно в этой суровости усматривала госпожа Карла дель Понте высшую справедливость. Более того, она отметила, что если суд признает господина Сергея Михайлова невиновным, то это станет лишь свидетельством несовершенства швейцарского законодательства и оно, это самое законодательство, нужно будет немедленно усовершенствовать. Надо полагать, читалось меж строк, усовершенствовать в пользу ужесточения. Подобных интервью в газетах было множество, мало кто из обозревателей или тех, кто отвечал на вопросы репортеров, выражал сомнение в том, что Михайлова ждет строгое наказание. Пролистав еще в гостинице пачку газет, я подумал: у несведущего человека может создаться впечатление, что процесс не начинается, а уже закончен.
У Дворца правосудия творилось настоящее столпотворение. Зал «3А», в котором должен был начаться, как его окрестили накануне швейцарские газеты, процесс века, был заполнен до предела. Даже в рядах с табличками «пресса» я не сумел найти ни одного местечка. Полицейский взглянул на мою аккредитационную карточку, оглядел придирчиво ряды и тут же согнал какого-то самозванца. Самозванец выглядел на сто процентов бывалым репортером, для вящей убеди-тельности держал в руках блокнот и роскошный «паркер», но место ему пришлось освободить. Собравшиеся в зале весело переговаривались, создавалось такое впечатление, что люди пришли не на судебное заседание, а на премьеру нашумевшей пьесы.
Облаченные в мантии адвокаты заняли свои места в том порядке, который потом не нарушался все две недели. Крайним слева уселся мэтр Сильвен Дрейфус, справа от него разместились бельгиец Ксавье Манье и женевцы Алек Реймон и Паскаль Маурер. За трибуной на возвышении появился прокурор Жан Луи Кроше. Шум в зале достиг своего апогея, когда все заглушающий резкий голос выкрикнул: «Даку!» («Суд») и к своему креслу быстро прошла Антуанетта Сталдер.
Антуанетта Сталдер считается в Швейцарии одним из самых опытных и бескомпромиссных судей. Всеведущие репортеры рассказывают, что она в равной степени является грозой и прокуроров, и преступников. Личностей для нее не существует. Если судья видит огрехи в обвинении, то разбивает его наголову. Но если прокурору удается аргументированно доказать вину подсудимого, то такому подсудимому от госпожи Сталдер пощады ждать не приходится. Известно, что накануне каждого процесса с участием жюри Антуанетта Сталдер собирает присяжных на совещание, где произносит примерно такую речь: «В тот момент, когда вы соберетесь для голосования, чтобы вынести вердикт, я не имею права навязывать вам какое бы то ни было решение. Но сейчас, когда я имею право к вам обратиться, я призываю вас произнести вердикт “Виновен” только в том случае, если у вас будет стопроцентная убежденность в виновности подсудимого. Любое, даже самое малейшее колебание вы должны обратить исключительно в пользу обвиняемого». Так говорит Антуанетта Сталдер, и знающие ее люди утверждают, что еще ни разу слова госпожи судьи не разошлись с делом.
Президент суда расположилась в своем высоком кожаном кресле, и только после этого полицейские ввели в зал Сергея Михайлова. Был он в черном костюме, строгом галстуке, повязанном на светлой сорочке. В руках Сергей держал папку зеленого цвета. Он за руку поздоровался с адвокатами, устроился на скамье, отгороженной барьером, по обе стороны от него расположились переводчики — официальная переводчица, назначенная прокурором и утвержденная судом, и Андрей Хазов, представитель адвокатов.
Появлению Хазова в зале суда предшествовала целая история. Все два с лишним года, что шло предварительное следствие, Сергей Михайлов неоднократно обращался с жалобами на плохой перевод. Накануне суда он вынужден был обратиться к прокурору с подобной жалобой еще раз, справедливо аргументируя свою просьбу тем, что на суде слишком многое зависит от точного перевода. Но прокурор был неумолим, он отклонил и это ходатайство Михайлова. Тогда адвокаты обратились непосредственно к президенту судебного заседания, и госпожа Сталдер приняла соломоново решение: она оставила в качестве официального переводчика мадам Бийо, ту, что уже была утверждена, но адвокатам позволила ввести в процесс своего переводчика, так сказать, контролера за правильностью перевода со стороны защиты. Именно этим переводчиком и стал гражданин Швейцарии Андрей Хазов, близкий друг и компаньон цюрихского адвоката Сильвена Дрейфуса.
Президент суда поднялась со своего кресла и объявила, что приступает к жеребьевке присяжных.
— Но сначала я хочу задать присяжным вопрос, — сказала судья. — Не было ли у кого-то из них за последнее время каких-либо контактов со следователем, прокурором, работниками полиции или иных спецслужб? А если были, то о чем шел разговор во время этих контактов?
Кто-то выкрикнул:
— Госпожа президент, я несколько дней назад имел встречу с полицейскими, но речь шла о дорожном происшествии, в котором я был замешан.
Весь зал оглянулся на говорившего. Это был молодой парень, в потертых джинсах, с рыжеватыми волосами, заплетенными в довольно длинную косу, и с крупной серьгой в левом ухе. Выслушав его, судья удовлетворенно кивнула, нажала какую-то кнопку на установленном за ее спиной лототроне, и в специальный желоб покатились пронумерованные шары. Госпожа Сталдер называла в соответствии с номерами фамилии, и места сбоку от нее поочередно заняли сначала шесть человек, потом еще трое — запасные присяжные, которые участвовали бы в голосовании в случае болезни кого-то из основных присяжных или еще каких-то непредвиденных обстоятельств. В основном составе оказался и тот, с серьгой, кто недавно обратил на себя внимание зала.
— Остальные присяжные могут либо остаться в зале в качестве присутствующих, либо покинуть зал, — объявила Антуанетта Сталдер.
Однако из зала никто не вышел, и после небольшой паузы президент суда привела присяжных к присяге, а затем предоставила слово мэтру Паскалю Мауреру.
— Госпожа президент, господа присяжные, — начал свою речь адвокат, — я считаю, что в такой обстановке процесс вообще проводиться не может, и требую его отмены. Вот уже пятнадцать дней вся швейцарская пресса твердит о вине господина Михайлова, приводя в качестве аргументов высказывания полицейских чиновников и служащих прокуратуры, включая женевского прокурора Кроше и генерального прокурора Швейцарии госпожу Карлу дель Понте. О каком беспристрастии присяжных можно сегодня говорить, если еще до начала суда в их сознание вдалбливают информацию о несомненной вине подсудимого. Какое право имели высшие чины нашей юстиции делиться с прессой той самой информацией, которую они держали в секрете от обвиняемого и от его адвокатов? Если каких-то сведений нет в материалах дела, то откуда они взялись у господ журналистов? Обратите к тому же внимание, что происходит в самом Дворце правосудия. Откуда такое количество вооруженной охраны, почему на лестничных пролетах и на крыше сидят автоматчики, для чего небо над Дворцом правосудия постоянно барражирует полицейский вертолет? Все это напоминает мне плохой кинобоевик, когда отсутствие сюжета восполняется обилием спецэффектов. Я твердо убежден, что процесс в такой обстановке проводиться не может и не должен, — повторил Паскаль Маурер. — И я вношу протест с требованием отменить процесс.
Едва адвокат умолк, поднялся со своего места прокурор Жан Луи Кроше.
— Процесс еще даже не начался, господин адвокат не знаком с присяжными, а уже высказывает им свое недоверие, обвиняет их в предвзятости. Что же касается утечки информации в прессу, то я могу заверить, что не имею к этому никакой причастности. Конечно, журналисты не имели права предопределять решение суда, это противоречит принципам презумпции невиновности. Но, господа, я хочу подчеркнуть, что не только принципом презумпции невиновно-сти определяются достижения демократии, существуют еще свободы слова и печати, и никто не имеет права посягать на свободу нашей прессы. К тому же и сами адвокаты, насколько мне известно, не оченьто ограничивали свои контакты с прессой и даже провели несколько пресс-конференций по поводу дела господина Михайлова.
В зале после этих слов прокурора раздался шум, из ложи прессы выскочили несколько репортеров вечерних изданий и устремились к выходу. Они торопились к телефонам. Сенсация первого дня судебного процесса была обеспечена: прокурор во всеуслышание заявил, что для него есть принципы более важные, чем принцип презумпции невиновности. А президент суда тем временем объявила перерыв для принятия решения по поводу ходатайства адвоката об отмене процесса.
Напротив женевского Дворца правосудия приютились с десяток кафе и маленьких ресторанчиков. Журналисты проследили, в каком из них облюбуют себе место адвокаты, и направились следом. Самые нетерпеливые из репортеров уже по дороге атаковали вопросами Маурера, но ответил за всех Ксавье Манье:
— Господа журналисты, вы слышали тот упрек, который бросил в наш адрес господин прокурор: он обвинил нас в утечке информации. Поэтому мы решили до конца процесса не давать никаких интервью. Не обижайтесь, господа, так будет лучше. Мы не хотим влиять на ваше мнение. Но я обещаю, что после окончания процесса мы ответим на все ваши вопросы, если к тому времени они у вас еще останутся.
Не очень-то обескураженные журналисты заняли места за своими столиками, приготовившись к долгой осаде. Каждый сделал заказ сообразно собственному вкусу. Большинство предпочли горячее вино — напиток, столь любимый швейцарцами в слякотную погоду. Дешев, неплохо тонизирует да к тому же еще и согревает. Все активно обсуждали заявление Маурера и сошлись во мнении, что это был лишь хорошо продуманный тактический ход и после перерыва судья продолжит слушание дела. Так оно и произошло, Антуанетта Сталдер отклонила ходатайство адвоката и продолжила заседание.
* * *
Женева, площадь Бург де Фур, Дворец правосудия, 30 ноября 1998 года. День — вечер.
На вечернем заседании народу явно поубавилось, и я более внимательно оглядел зал суда. Просторный, вмещающий, наверное, не менее двухсот человек. Ряды справа от входа отведены для прессы. Кроме того, журналисты занимали и находящуюся на некотором возвышении ложу.
— А там кто сидит, элита? — спросил я находившегося рядом собкора «Комсомольской правды» в Женеве Леонида Тимофеева, с которым успел познакомиться еще утром.
— Действительно элита, — подтвердил Тимофеев. — В общих рядах прессы отведены места для всех, кто аккредитовался на процессе, а в ложе сидят швейцарцы, которые в своих изданиях и на телевидении специализируются на криминальной тематике. Там же сидят художники — фотографировать-то в зале нельзя, а рисовать можно, так что смотри завтрашние газеты, увидишь «знакомые все лица».
За разговорами мы чуть не прозевали начало конфликта, который был связан непосредственно с нашим коллегой Игорем Седых, аккредитованным в Женеве корреспондентом РИА «Новости». Игорь поднялся и, отвечая на вопросы обратившейся непосредственно к нему судьи, подтвердил, что именно он является российским журналистом и что его имя Игорь Седых.
— Господин Седых, вы значитесь в списках свидетелей обвинения и вы подтвердили свою готовность выступить в этом качестве. Так ли это? — продолжала спрашивать президент суда.
— Да, я согласился выступить в суде в качестве свидетеля обвинения, — подтвердил Игорь.
— В таком случае, господин Седых, я прошу вас покинуть зал. Как свидетель, вы не имеете права присутствовать в зале до тех пор, пока не будете опрошены.
Седых вынужден был покинуть зал, а со своего места поднялся Ксавье Манье. В своей полуторачасовой речи адвокат в основном говорил о тех нарушениях прав личности, которые за время предварительного следствия были допущены в отношении его подзащитного. Заявив, что уже обратился и будет еще обращаться в Страсбургский суд по правам человека, Манье потребовал переноса судебного слушания дела. Судья объявила, что решение по этому вопросу она огласит завтра утром, и завершила на этом первый день судебного заседания.
Женева, отель «Амбасадор», 30 ноября 1998 года. Вечер.
В небольшой гостинице «Амбасадор» я остановился потому, что этот район Женевы мне уже был достаточно хорошо известен. Приезжая сюда на заседания Обвинительной палаты, я чаще всего останавливался в расположенном по соседству отеле «Долев», но сейчас все номера здесь оказались заняты, и мне пришлось переместиться метров на двести ближе к Женевскому озеру. Возвратившись в «Амбасадор» после вечернего заседания, я увидел в холле толстого от-дувающегося человека, который таскал к лифту компьютеры, принтеры, толстенные кляссеры с бумагами. Признав в нем давешнего переводчика Хазова, я предложил свою помощь. Он распрямился, с видимым удовольствием прервав свою работу, и с любопытством посмотрел на незнакомого человека. Я поспешил представиться.
— Как же, как же, читал, — сказал он и протянул мне свою огромную ладонь. — Андрей Хазов. Могу вам быть чем-нибудь полезен?
— Можете, господин Хазов.
По его лицу пробежала тень неудовольствия. Замечательная писательница Виктория Токарева считает, что зануда — это человек, который на вопрос «как дела?» рассказывает, как его дела. Зануд не любит никто, даже такие добродушные толстяки, как Хазов.
— Так какой же вы ждете от меня помощи? — спросил он, все еще не торопясь возвращаться к своим такелажным обязанностям.
— Понимаете, Андрей, вы сегодня весь день находились рядом с Михайловым. А мне чрезвычайно важно знать его реакцию на все происходящее в зале суда. Я с Михайловым не знаком, а мне бы очень хотелось понять, что он за человек, как будет реагировать на выступления адвокатов, прокурора, свидетелей, замечания судьи, ну и все такое прочее.
— Ну хорошо, загляну к вам попозже, как только освобожусь немного. В каком вы номере?..
Это попозже произошло лишь часов в двенадцать вечера. Андрей удобно расположился в кресле, закурил крепкие французские сигареты «жетан», от предложенных крепких напитков отказался, зато с удовольствием потягивал томатный сок.
— Вы, видимо, не очень давно живете в Швейцарии — говорите на русском совершенно без акцента, — начал я.
— Ну если учесть, что мне уже за пятьдесят, а родился я во Франции, учился в Цюрихе и уже больше двадцати лет живу в Швейцарии, то мне очень приятно слышать комплимент про мой русский без акцента.
Заметив мое удивление, Хазов рассказал историю своей жизни. Его родители бежали из большевистской России в Париж в 1918 году. Отец был крупным инженером, специалистом по строительству мостов, и сыну чуть ли не с первого года жизни внушал мысль о том, что это единственное стоящее дело. Молодой Хазов окончил цюрихскую Технологическую школу — один из престижнейших технических вузов Европы, много ездил, языки ему давались легко, и он достаточно свободно говорит на семи языках, хотя родными почитает русский и французский.
В середине 1970-х Хазов занялся бизнесом и довольно быстро преуспел на новом поприще. Он решил попробовать завязать деловые отношения и с Советским Союзом, отправил несколько контейнеров с продуктами, а затем и сам поехал в Москву. Ровно неделю он наслаждался жизнью в советской столице, вдыхая воздух неведомой ему доселе родины предков и поражаясь дешевизной такси, ресторанов и валютных проституток, атаковавших у дверей гостиницы каждого входящего и выходящего иностранца. Через неделю его арестовали и обвинили в шпионаже. На допросах Хазов угощал следователей КГБ американскими сигаретами, пил с ними водку и пытался логически доказать, что приехал в Москву только по делам своего бизнеса и к спецслужбам Запада никакого отношения не имеет. Освободили его так же внезапно, как и арестовали. Позже Андрей узнал, что Леонид Брежнев собирался ехать во Францию, изобличенный в шпионской деятельности французский гражданин мог бы стать неплохим аргументом в переговорах с неуступчивыми французами, но просто арестованный французский гражданин, чья вина не доказана, мог тем же самым переговорам только помешать. А поскольку до начала визита убедить Хазова в том, что он шпион, не удалось, его и отправили восвояси.
С адвокатом Сильвеном Дрейфусом Андрей Хазов познакомился, переехав в Цюрих, много лет они дружны. Начав работать по делу Михайлова, Дрейфус предложил Андрею Хазову стать переводчиком-консультантом.
— Сильвен считает, что ему может пригодиться не только мое знание русского языка, но и понимание русской психологии, что весьма немаловажно при защите, — поделился Андрей. — О Михайлове столько писали в прессе, что я почти без колебаний согласился. Мне было любопытно познакомиться с этим человеком, и после первого же его посещения в тюрьме я понял, что Сергей — на самом деле человек очень незаурядный.
— А что произошло сегодня на процессе? Многие журналисты считают, что это был просто тактический ход со стороны защиты. Но если это так, то не рисковали ли адвокаты? Что, если бы судья удовлетворила протест и перенесла слушание дела?
— Я припоминаю, что днем видел тебя вместе с другими газетчиками, когда вы пробовали взять интервью у адвокатов. Они же вам сказали, что до окончания процесса — никаких интервью. Прокурор фактически обвинил защитников в том, что они организовывают утечку информации в прессу. Если ему это удастся доказать, то пострадает Михайлов. Так что я не могу удовлетворить твое любопытство. Давай поговорим о чем-нибудь другом, — ответил Хазов.
— Во-первых, ты не адвокат, а всего лишь переводчик, а вовторых, зачем повторять те отговорки, к которым прибегли защитники? Ну какая утечка информации, если досье теперь уже полностью открыто? И чем это, скажи на милость, может повредить Михайлову? Можно подумать, я у тебя какую-то секретную информацию выведываю. Выпей лучше еще томатного соку и просвети меня, неразумного…
Андрей заразительно рассмеялся.
— Убедил, убедил. И то правда — адвокаты могут не отвечать на вопросы журналистов, но меня же никто в моих разговорах не ограничивал. Что касается сегодняшнего выступления Маурера и Манье, то ваша братия все правильно поняла. Это был только тактический ход. Прокурор и судья, прокурор, конечно, в первую очередь, должны были понять, что адвокаты не настроены на так называемую пассивную защиту, а готовы к настоящему бою. Так сказать, произошла демонстрация силы. Что же касается риска, то не забывай, мадам Сталдер — одна из самых опытных судей Швейцарии, ее на такой мелкий крючок не поймаешь. — И Хазов опять от всей души расхохотался.
— Ты чего смеешься? — не понял я.
— А я сказал «крючок» и вспомнил прокурора. Его фамилия Кроше переводится на русский язык как «крючок». Так вот, Сталдер прекрасно все понимает и знает, что стоит за каждым ходом адвокатов. Но есть неписаные правила — процесс должен проходить по установленной процедуре. Адвокаты не могут подойти к судье во время перерыва и заявить: мы будем поступать так-то и так-то. Это недопустимо. Они выступают с различными заявлениями, про-тестами, как бы оговаривая свою тактику. Вот ты обратил внимание, что сегодня во время перерыва Маурер подошел к прокурору и оба весело смеялись над анекдотом, который рассказал Маурер. Ты что же думаешь, Мауреру делать больше нечего, как анекдоты Кроше рассказывать? Но это тоже своего рода демонстрация. Маурер показал Кроше, что лично против него он ничего не имеет. А потому в процессе каждый из них должен находиться, как бы точнее сказать, в рамках своих служебных обязанностей. Ладно, старик, время позднее, пойду-ка я вздремну, завтра легкого дня ждать не приходится, начнутся допросы свидетелей обвинения. Встретимся за завтраком, если хочешь.
От первого лица
Сергей МИХАЙЛОВ:
От первого дня суда я ничего не ждал — ни хорошего, ни плохого, а потому не волновался. Собственно, все произошло так, как я и предполагал. Протест по поводу отмены суда отклонили, я не сомневался, что и перенести суд Антуанетта Сталдер тоже откажется.
Меня неприятно поразило, что даже на суд мне пришлось ехать в наручниках и в сопровождении большого количества охраны. Когда мы приехали из тюрьмы Шан-Долон во Дворец правосудия, я увидел, что и здесь полно полицейских и вооруженных спецназовцев. В небе я услышал характерный звук вертолета — спектакль продолжался, швейцарцы хотели еще раз показать всему миру, что в их сети попалась самая крупная «рыба» преступного мира и поэтому все меры безопасности вызваны необходимостью. Я-то ко всему этому уже привык, но, наверное, на тех людей, которые собрались во Дворце правосудия, это произвело соответствующее впечатление — уж в этом-то я не сомневался.
Во время коротких перерывов меня запирали в какую-то клетку, где нельзя было даже повернуться, а когда объявили большой перерыв, то меня на обед повезли снова в тюрьму. Вернувшись, я попросил своих адвокатов обратиться к судье с ходатайством, чтобы во время перерывов мне разрешили оставаться во Дворце правосудия. Завтра, все основное начнется завтра — думал я, засыпая в ту ночь после первого дня суда.
Упор на упорова
Женева, площадь Бург де Фур, 1, Дворец правосудия. 1 декабря 1996 года. Утро — день — вечер.
Документы уголовного дела № Р9980\96
Пометка к досье
Кого: Ральф Освальд Изенеггер
Кому: господину Зекшену, судебному следователю
26 мая 1997 года
Касается: досье Михайлова, анализ заявлений, сделанных майором Упоровым (документы 2052–2074, том 3)
Пункт 1. 8 января 1997 года инспектор Кампиш указал, что его посетил полицейский из российского МВД. Он хотел скрыть фамилию полицейского. Мы знаем, что речь идет о майоре Упорове, который был допрошен 16 и 17 января. Этот полицейский будто бы передал Кампишу многочисленные сведения относительно российской организованной преступности, а особенно о деле Михайлова.
Пункт 2. Суть этих сведений должна была быть изложена в последующих отчетах: в деле, к которому мы имеем доступ, нет следа этих отчетов. (Документ № 1954 в досье том 3.)
Пункт 3. В течение допроса от 16 января 1997 года (не состязательного) майор Упоров указал, что свидетельствует в этом деле с разрешения своего начальника, имя которого назвать он не может. В деле никакого разрешения не фигурирует, что является противоречием ст. 46 уголовного кодекса Женевы. К тому же майор Упоров не может выступать в качестве свидетеля, а только в качестве лица, заявлявшего о правонарушении (ст. 49 уголовного кодекса Женевы), и это должно было быть указано в протоколе (документ 2052, дело том 3).
Пункт 4. С полицейской карточки и со свидетельства о причастности служащего российской полиции к региональному управлению по борьбе с организованной преступностью г. Москвы не было снято фотокопии, а они просто были переведены переводчиком следственному судье.
Женева, 12 ноября 1997 год Площадь Бург де Фур, 1
Господину Ральфу Освальду Изенеггеру, адвокату, Женева, площадь Филозоф, 8
Касается: УД против Сергея Михайлова
Мэтр,
я уведомляю вас о получении вашей корреспонденции от 7 числа текущего месяца и принимаю к сведению, что поданы жалобы на господина Николая Упорова в Генеральную прокуратуру Российской Федерации, Министерство внутренних дел и органы ФСБ.
После изучения ситуации мне кажется, что жалобы, поданные в различные инстанции, вероятно, представляют собой давление на свидетеля Упорова.
Я считаю неприемлемым свое участие даже косвенно в этих демаршах, поскольку считаю, что это может быть использовано против Николая Упорова в России.
В то же самое время, касаясь свидетельских показаний господина Упорова в рамках указанной выше процедуры, господин Михайлов располагает полностью всеми правами, предусмотренными женевским уголовно-процессуальным и швейцарским уголовным кодексами.
Примите, мэтр, мои пожелания всего наилучшего. Следователь Ж. Зекшен.
Прокуратура Российской Федерации Прокуратура г. Москвы
113184 Москва,
Новокузнецкая, дом 27
31012.97
№ 16\4-107-98
Адвокатскому бюро «Фидес» Московской областной коллегии адвокатов.
Адвокату Пограмкову С.А.
Ваше обращение о привлечении к уголовной ответственности сотрудника РУОПа по Москве при ГУОП МВД РФ Скубака С.Ю. и бывшего сотрудника РУОПа Упорова Н.Н. за предоставление в отношении Михайлова С.А. заведомо ложной информации швейцарским правоохранительным органам рассмотрено.
Проверкой установлено, что 12.12.96 года и.о. начальника 9-го отдела РУОПа Скубак направил по запросу полиции г. Женевы данные о прошлых судимостях Михайлова С.А. и его аресте в 1989 году. Им же были сообщены в рамках обмена информацией с полицией Женевы результаты оперативно-разыскных мероприятий в отношении Михайлова. Вопрос о признании истинности или ложности этой информации и ее использовании по делу Михайлова относится к компетентности швейцарских судебных властей. Запрос по этому поводу в прокуратуру Москвы от них не поступал.
Упоров 30 октября 1997 года уволен из РУОПа в связи с уходом на пенсию. Начальнику РУОПа по Москве указано на превышение служебной компетенции Скубаком, который подписал информацию в полицию Швейцарии вместо руководства.
Начальник 4-го отдела управления по надзору за исполнением законов в органах внутренних дел
Щекин Г.И.
* * *
Утро началось с газет. Все швейцарские издания материалы о процессе Михайлова поместили на первых полосах, проиллюстрировав их рисунками. Сходство с оригиналами было весьма относительное, но человек, побывавший в зале суда накануне, мог узнать, кто есть кто, хотя бы по расположению персонажей. Газетные заголовки, хотя и набранные самым крупным кеглем, по сути, были сдержанны, а авторы статей в основном прогнозировали, что процесс, вероятнее всего, будет изобиловать сюрпризами, и призывали своих читателей внимательно следить за публикациями. Лишь женевская «Le temps» сразу взяла быка за рога и крупно набранным заголовком поведала: «Михайлов борется со свидетелями обвинения». Хотя допрос свидетелей обвинения должен был начаться только через час, газета уже информировала своих читателей о том, что свидетели обвинения сегодня изобличат Михайлова в совершенных им преступлениях. Пробежав глазами текст, Хазов, с которым мы завтракали за одним столом, лишь головой покачал.
— В этой газете, похоже, уже и текст приговора имеется, и они сожалеют только о том, что не могут опубликовать его сегодня же, а еще лучше — вчера. Ладно, поехали, мне надо приехать чуть раньше, могу тебя прихватить, такси я уже вызвал.
Я глянул на часы, времени, чтобы добраться от гостиницы «Амбасадор» до Дворца правосудия, было предостаточно, и я решил пройтись пешком. Как и накануне, на специальных подставках, выставленных перед магазинами, пестрели заголовками газеты, во многих витринах расклеили специально изданные плакатики, извещавшие о том, что такая-то газета публикует сегодня сенсационный материал о разоблачении главы русской мафии. Похоже, газетные боссы решили использовать процесс Сергея Михайлова как мощную рекламу своим изданиям. А сам «глава русской мафии» в этот момент подъезжал к Дворцу правосудия в бронированном «мерседесе».
Ровно в 9 часов утра президент суда Антуанетта Сталдер объявила о начале второго дня заседания, и тут же в зал вошел плотного сложения, среднего роста мужчина. Старший инспектор криминальной полиции Женевы Рене Ваннер был приведен к присяге, поклялся говорить правду, одну только правду и ничего, кроме правды, а также быть объективным и беспристрастным.
Один из ведущих инспекторов группы KОRUS, Рене Ваннер занимался делом Михайлова с первого же дня. Собственно говоря, спецгруппа KORUS была создана при женевской криминальной полиции для борьбы с русской преступностью в Швейцарии. Группа явно пробуксовывала, не раскрыв ни одного хоть сколько-нибудь серьезного преступления. Начальство поглядывало косо, отмечая на оперативных совещаниях, что ради задержания нескольких подравшихся в ресторане русских не стоило создавать специальное подразделение и оснащать его самой современной электронной аппаратурой слежения и прослушивания. Над группой KORUS уже реально нависла угроза расформирования, когда в Женеве был арестован гражданин России Сергей Михайлов. Для достижения цели все средства хороши — решили в спецгруппе и ринулись в бой. Но отправной точкой для полицейских стало не конкретное преступление, а газетные публикации. К тому моменту, когда дело передали в суд, в кабинетах высших чиновников швейцарской юстиции поняли, что полицейские опять вытянули пустышку. Без громкого скандала и излишней шумихи KORUS практически прекратил свое существование. Кое-кто из группы успел оформить пенсию по выслуге лет, кого-то попросту турнули. Работавший вместе с Ваннером инспектор Кампиш вообще уехал из Швейцарии, и поговаривали, что последний раз его видели на Филиппинах, где экс-инспектор то ли проводил затянувшийся отпуск, то ли пытался обжиться в новых для себя условиях. Рене Ваннер стал чуть ли не единственным из полицейских инспекторов, кого прокурору удалось официально провести свидетелем обвинения.
Ваннер, не умолкая, говорил на суде ровно сорок минут. Речь его была размеренной и обстоятельной. Он называл десятки фамилий, в том числе и русских, потрясая всех своей памятью. Если в чем-то инспектор и преуспел, так это в том, что заучил фабулу дела, словно прилежный школьник не стихотворение, а целую поэму. Но уже через пятнадцать минут после начала его выступления в зале зашуршали газеты: те, кто здесь собрался, включая и журналистов, предпочли прочитать свежие новости, нежели слушать это явно подготовленное и зазубренное изложение. Ни единого факта, который свидетельствовал бы о совершенном Михайловым преступлении, Ваннер так и не привел в доказательство. По сути, его речь была некой устной статьей — бездоказательной, но полной пафоса и призывов покарать зло. Пожалуй, с наибольшим вниманием слушали Рене Ваннера лишь присяжные — впервые перед ними предстала фабула дела, по которому им предстояло вынести вердикт, в столь подробном изложении. Президент суда тем временем что-то читала, а прокурор Кроше за своей трибуной проявлял явные признаки нетерпения — он, видимо, не ожидал от свидетеля обвинения такого красноречия, которое грозило вызвать у судьи и присяжных откровенное подозрение. Но вот наконец Рене Ваннер умолк, стороны получили возможность приступить к вопросам. Уже через пятнадцать минут, буквально после нескольких вопросов адвокатов, стало ясно, что к «спетой песне» полицейскому добавить нечего. Вопросы самого Сергея Михайлова полностью развенчали показания этого свидетеля. Поднявшись со своего места, Михайлов обратился к Антуанетте Сталдер:
— Госпожа президент суда, я прошу вас прочитать вслух, чтобы напомнить свидетелю и довести до сведения присяжных, документ дела за номером 4112.
По рядам прокатился ропот. Под рукой у Михайлова не было никаких документов, следовательно, номер нужного ему эпизода дела он назвал по памяти. Судье подали соответствующий том дела, она, полистав его, извлекла документ № 4112 и зачитала вслух:
Женева
28 ноября 1997 года Доклад Ваннера (S7312)
Начальнику сыскной полиции Документ № 97-711-086.19
Обратить внимание г-на Зекшена, судебного следователя Касается: Михайлова Сергея, 07.02.58, русский
9 июня 1997 года представитель судебной власти, ответственный за это дело, попросил нас сообщать о всех полезных сведениях по поводу общества “Оригон ЛТД”. В дополнение к докладу от 17 апреля 1997 года инспектора Шора мы можем внести следующие элементы:
Мы получили от англичан сведения:
“Аригон ЛТД” — это общество, которое действовало с 1991-го по 1995 год… Оно стало объектом следствия, которое позволило осуществить обыск 16 мая 1995 года. В результате было изъято 250 килограммов документов, состоящих из 116 досье. За 20 месяцев 80 миллионов долларов прошли через счета этого общества.
В приложение мы передаем таблицу, показывающую часть финансовых операций между обществом “Аригон” и банковскими учреждениями нашей страны. Отметим, что имя “Михайлов” выделяется несколько раз в этих операциях».
Собственно, после прочтения этого документа показания Ваннера можно было бы причислить, мягко говоря, к искаженным. Дело в том, что Рене Ваннер только что пытался убедить суд в том, что английская фирма «Аригон» никакой коммерческой деятельности не вела и нужна была Михайлову только для использования трансфера денег. И вдруг такой удар. Наверняка Ваннер и предположить не мог, что Михайлов не просто запомнит, а попросит судью извлечь на свет его же собственный рапорт, написанный им ровно год назад. Какой пассаж! Ведь не кто иной, как сам Рене Ваннер расписался в том, что оборот фирмы за 20 месяцев составил 80 миллионов долларов, а документация фирмы, якобы не ведущей никакой деятельности, содержалась в 116 кляссерах и потянула аж на 250 килограммов. Тем временем Сергей Михайлов продолжал методично расправляться со свидетелем обвинения. Ровным голосом, в котором отсутствовали какие-либо эмоции, подсудимый задавал вопросы:
— Можете ли вы подтвердить, что мое молчание и нежелание отвечать на вопросы следствия объяснялись отсутствием адвокатов?
— Можете ли вы подтвердить, что все перечисленные вами здесь лица не подвергались уголовному преследованию в своих странах?
— Можете ли вы подтвердить, что в моих операциях с использованием кредитных карточек не было никаких нарушений?
— Можете ли вы подтвердить, что после множества проверок спецслужбами ни одна страна, в которой проводились проверки, не потребовала моей выдачи?
— Можете ли вы подтвердить, что, хотя закон об уголовном наказании за деятельность организованных преступных группировок существует в России с 1997 года, российская сторона не подтвердила официально существования «Солнцевской» ОПГ, так как нет решения суда, подтверждающего наличие этой группировки?
Вопросы Сергея Михайлова были сформулированы таким образом, что на них можно было отвечать либо «да», либо «нет». Ваннеру не оставалось ничего другого, как утвердительно ответить на каждый из вопросов. Только после вопроса об использовании кредитных карточек он попытался как-то свой ответ прокомментировать. Дело в том, что после ареста у Сергея Михайлова при обыске было обнаружено несколько кредитных карточек разных банков. И именно это обстоятельство полицейский инспектор пытался поставить в вину подсудимому, патетически вопрошая: «Ну зачем обычному человеку столько кредиток?» Вот и теперь, во время суда, Ваннер пытался пояснить всем, что десяток обнаруженных у Михайлова кредиток не что иное, как свидетельство его преступной деятельности. Но Михайлов так же спокойно, не меняя тона, уточнил:
— Господин Ваннер, я прошу ответить на мой вопрос. Я не просил вас пересчитывать сейчас количество моих кредитных карточек, а только подтвердить или опровергнуть тот факт, что при их использовании с моей стороны не было допущено никаких нарушений.
— Подтверждаю, что следствие не выявило никаких нарушений при использовании кредитных карточек господином Михайловым, — вынужден был ответить Ваннер.
Начавшийся в 9 утра, этот первый допрос завершился в 11 часов 45 минут, после чего судья объявила перерыв. Первыми выскочили из зала журналисты. Они помчались к полицейским службы безопасности Дворца правосудия, чтобы забрать изъятые при входе в зал телефоны. Уже через несколько минут я услышал, как один из репортеров передает в свою редакцию:
— Первый раунд остался за Михайловым. Я вообще не понял, был ли господин инспектор полиции свидетелем обвинения или защиты. В своих показаниях он подтвердил только то, что Михайлов ни в чем не виноват. Но самое главное нас ждет через несколько минут. Будут допрашивать русского полицейского. Этот допрос решит все. Я думаю, Михайлову не вывернуться. Мы наверняка услышим немало интересного.
Незадолго до суда в прессе появились публикации о том, что Упорова-де в Женеве усиленно охраняют, ибо его жизни действительно грозит опасность. Опасность эта вызвана тем, что на суде Упоров пообещал дать показания не только по конкретному делу Михайлова, но и поведать всему миру о коррупции высших чинов правоохранительных органов и даже правительственных чиновников. Понятно, что показаний экс-майора ожидали с особым нетерпением. Прокурор Кроше обратился к суду с ходатайством, чтобы нескольким свидетелям обвинения — Упорову, Шранцу и Абрамовичу — разрешено было давать показания не в зале суда, а в закрытой комнате перед телекамерой. Адвокаты опротестовали это ходатайство. Окончательное решение оставалось за Антуанеттой Сталдер. Когда после перерыва все вернулись в зал, то там уже было установлено несколько телемониторов. Стало ясно, в чью пользу принято решение. И президент суда это подтвердила, зачитав постановление о том, что в целях обеспечения безопасности свидетелям Упорову, Абрамовичу и Шранцу разрешено давать показания из закрытой и защищенной специальной охраной комнаты. В зале же будут транслироваться их показания. При этом судья постановила, что на телеэкране, установленном перед президентом суда и присяжными, изображение каждого свидетеля будет четким, но на телемониторах перед прокурором, адвокатами и подсудимым это изображение будет сканированным, или, проще говоря, размытым до той степени, что невозможно идентифицировать личность.
Вслед за этим объявлением началась процедура подготовки свидетеля обвинения Николая Упорова. Антуанетта Сталдер покинула зал суда и вернулась через несколько минут. Она объявила присяжным, прокурору, адвокатам и подсудимому, что лично удостоверилась в том, что в изолированной комнате находится человек по имени Николай Упоров, допущенный к суду в качестве свидетеля обвинения. Было также подтверждено, что комната, где находится свидетель Упоров, надежно охраняется и доступ туда посторонним исключен. Адвокат Алек Реймон с места бросил реплику:
— К чему все эти фокусы? Да к тому, что пьеса дрянная. В ней нет ни сюжета, ни сценария. А посему ее пытаются спасти красочными декорациями.
Госпожа председательствующая лишь улыбнулась в ответ на этот выпад и, придвинув к себе микрофон, обратилась непосредственно к Упорову:
— Господин Упоров, хотите ли вы видеть на своем экране изображение господина Михайлова, чтобы удостовериться, что именно он находится в зале в качестве подсудимого?
— Да, — раздался из динамиков хорошо слышимый голос.
В зале многие привстали со своих мест, чтобы разглядеть, что изображено на телеэкранах. Но, кроме разбитого на разноцветные мерцающие квадраты мужского силуэта, ничего больше рассмотреть не удалось.
— Подтверждаете ли вы свои прежние показания? — продолжала госпожа Сталдер, обращаясь к свидетелю.
— Подтверждаю.
— Какие вы занимали должности в России и когда вы познакомились с «Солнцевской» группировкой и Михайловым?
— В уголовном розыске я начал работать с 1981 года и был инспектором по борьбе с карманными кражами. С 1988 года я стал инспектором уголовного розыска Гагаринского района Москвы и занимался борьбой с распространением наркотиков и мошенничеством. С 1989 года я стал работать в том подразделении МВД России, которое занималось непосредственно борьбой с организованной преступностью, и с этого периода я занимался только этим. С 1993 года я работал в том отделе РУОПа, который занимался нейтрализацией лидеров преступных группировок и «воров в законе». К этому же периоду относится и начало моей конкретной деятельности по борьбе с «Солнцевской» преступной группировкой. А вообще впервые я услышал о солнцевских еще в 1987 году, они тогда занимались картежным мошенничеством, среди них было много наперсточников. Позже они стали заниматься рэкетом. Тогда же я впервые услышал о Михасе как о лидере этой группировки.
Дальше Упоров поведал о целой серии преступлений, совершенных солнцевскими. Он называл десятки фамилий, утверждая, что уже к концу 1980-х годов преступная группировка насчитывала более двухсот человек.
— Однажды я участвовал в задержании нескольких членов «Солнцевской» группировки, — продолжал рассказывать Николай Упоров. — Их дело передали в суд, но судью, молодую женщину, запугивали. Мне даже пришлось ее охранять. И все же она не решилась вынести обвинительный приговор, а под угрозой физической расправы признала подсудимых невиновными.
— Вы назвали несколько фамилий, в частности — Аверин, Люстарнов, Шаповалов, Тамм, — обратилась судья к Упорову, с трудом произнося русские фамилии. — Есть ли у вас подтверждение тому, что вышеперечисленные лица являются членами «Солнцевской» организованной преступной группировки?
В динамиках раздался явственный смех Упорова.
— Солнцевским удостоверений не выдавали, но, по оперативным данным, именно эти люди наряду с Михайловым были руководителями группировки.
— Это оперативные данные вашей группы? — уточнила судья.
— Нет, я ссылаюсь сейчас на оперативные данные московской милиции. Именно эти оперативные данные мы собирались использовать на процессе, который был возбужден в 1997 году по факту существования «Солнцевской» ОПГ.
— Но ведь в 1997 году вас уже не было в России, откуда же вам все это известно? — спросила госпожа президент суда.
— Я вынужден постоянно звонить в Россию. Так как мне и моей семье грозит физическая расправа, я должен быть постоянно в курсе того, что происходит с солнцевскими.
— Уточните, пожалуйста, все, что касается угроз в ваш адрес и в адрес вашей семьи.
— Впервые я заметил, что за мной следят, в 1989 году. Это было вскоре после того, как я участвовал в задержании членов «Солнцевской» и «Ореховской» преступных группировок. По телефону стали передавать угрозы, потом мне предложили деньги, чтобы я не мешал. Когда я ответил отказом, мне устроили дорожно-транспортное происшествие. Дело было так. Я ехал на машине, и меня неожиданно резко обогнала другая машина, создав такую ситуацию, когда я не мог затормозить. В результате я врезался в столб. Мои преследователи, вероятно, решили, что я мертв, и уехали. Преступники хотели похитить мою дочь, и только случайность предотвратила это похищение.
— Что послужило причиной вашего отъезда в Женеву? — спросила судья.
— Впервые я приехал в Женеву в начале 1997 года. После возвращения в Москву из разных источников стала поступать информация о том, что меня хотят убить, также информация о том, что хотят расправиться и с моей семьей. Об этом мне говорили мои сослуживцы.
— Какие конкретные причины побудили вас покинуть навсегда Россию и выбрать местом жительства Швейцарию? — попыталась уточнить госпожа Сталдер. — Расскажите, что произошло с вами.
— Общая обстановка была нагнетена до предела, — начал пространно отвечать Упоров. — Один из информаторов сообщил, что видел на столе у моего начальника бумагу, на которой были записаны мой домашний адрес, а также подробный распорядок моего дня, время и маршруты моих поездок на работу и с работы, места, где я чаще всего бываю. Такая бумага могла означать только одно — меня хотят устранить физически. К тому же я имел информацию, что Аверин дал указание Пограмкову, чтобы тот подключил все свои коррумпированные связи для моего увольнения из милиции. Вскоре мне передали устный разговор, который произошел между Авериным и Таммом. Аверин сказал: «Его надо стереть в порошок». Речь шла обо мне. А буквально через несколько дней эту фразу, как сообщил другой информатор, дословно повторил один из моих начальников, который тоже сказал, что меня надо стереть в порошок. У меня не было оснований не доверять моим источникам, так как их информация всегда подтверждалась. Так, один информатор сообщил, что в обмен на мое молчание мне хотят предложить роскошную квартиру. И действительно, через несколько дней начальство предложило мне квартиру. Но я отказался. Особенное напряжение я стал ощущать с августа 1997 года. Я получил информацию о том, что солнцевские лидеры дали распоряжение своим людям сделать все, чтобы не допустить меня до показаний в суде. Это означало, что они получили разрешение на мое физическое устранение.
— Скажите, свидетель, а вы лично от кого-нибудь получали угрозы? — последовал вопрос судьи.
— У нас говорят, что солнцевские не угрожают. Они уничтожают. Я знал, что в среде нашей милиции есть люди, связанные с солнцевскими. Один из таких людей подошел ко мне и сказал напрямую, что если я не откажусь от дачи свидетельских показаний, то меня убьют. Я сменил место жительства, стал осторожнее, но вскоре опять обнаружил за собой слежку. Через несколько дней я убедился, что следящие за мной люди хорошо знают мой новый адрес. Я попросил у себя на работе обеспечить меня охраной, но мне было отказано.
— Когда вы уехали в Швейцарию?
— 14 октября 1997 года.
— Один?
— Вместе с членами семьи.
— Но кто-то из членов вашей семьи остался в Москве.
— Остались мои родители, которые по состоянию здоровья и в связи с работой не могут уехать из России.
— А они тоже подвергаются угрозам?
— К счастью, солнцевским не известны ни домашний адрес, ни места работы моих родителей. Хотя отцу уже звонил какой-то неизвестный, интересовался, где я нахожусь. Я очень за них боюсь. Но я понимаю, что здесь, на суде, я должен сказать всю правду.
— Почему вы думаете, что этот неизвестный действовал по поручению солнцевских?
— Этот номер телефона не был известен никому у меня на работе, его не знали даже мои друзья. Понадобиться он мог только тем, кто желал моего устранения.
— У меня больше нет вопросов к свидетелю, — провозгласила госпожа президент суда. — Прошу вас, господин прокурор.
— С какого момента солнцевские приобрели вес в Москве? — приступил к своим вопросам прокурор Жан Луи Кроше.
— Как рэкетиры они стали известны в 1988 году, а уже в 1991 году мы классифицировали их как устойчивую группу, а в 1992 году — как организованную преступную группировку.
— Значит, вы заметили эволюцию?
— Все заметили.
— Чем вы можете подтвердить, что вам угрожали именно солнцевские?
— В 1989 году со мной в одном отделе работал Александр Едунов. Его уволили за связь с криминалитетом, в частности, он был связан с солнцевскими. Этот Едунов выкрал из отдела кадров мою фотографию и передал ее солнцевским. Позже он предлагал мне деньги, а когда я отказался, стал мне угрожать. В остальных случаях угрозы поступали от анонимных лиц. Но чаще всего солнцевские предпочитали действовать. Так было, и когда они хотели похитить мою дочь. Солнцевские передали мой домашний адрес ореховским, и те направили в мою квартиру несколько человек. К счастью, в квартире оказалась бабушка моей жены, она подняла крик, и бандиты вынуждены были покинуть квартиру, чтобы не привлекать внимание соседей, которые могли вызвать милицию.
— Вы вели оперативно-разыскную работу против солнцевских и поэтому думаете, что угрозы исходили именно от них?
— Я убежден в этом.
— Расскажите о деле председателя кооператива «Фонд» Вадима Розенбаума.
— В кооперативе «Фонд» несколько лидеров солнцевских занимались, по сути, рэкетом. Они не работали, но получали ровно в два раза больше, чем любой сотрудник кооператива.
— Откуда это известно?
— Я читал об этом в материалах дела, возбужденного в 1989 году против Михайлова, Аверина, Люстарнова и других.
— Почему они тогда не были осуждены?
— Ну, это вопрос не ко мне, а к заместителю прокурора Москвы, который, по моему мнению, развалил дело.
— На допросе во время предварительного следствия вы сказали, что солнцевских сейчас насчитывается 500 человек. Вы подтверждаете это?
— 500 человек — только активисты, всего более 1500 человек. Есть также более двадцати независимых друг от друга бригад.
— Существует ли структура этой организации, есть ли в ней свои руководители?
— Да, есть высшие руководители, структура в виде пирамиды.
— Что сообщали ваши информаторы по поводу того, кто является руководителем этой группировки?
— Они все называли имя Сергея Михайлова по кличке Михась. Всего же в состав руководства «Солнцевской» ОПГ входят примерно двадцать человек.
— Знаком ли Михайлов с адвокатом Пограмковым?
— Да, имя Пограмкова упоминается с 1989 года в связи с защитой Михайлова по делу кооператива «Фонд». Впоследствии мы не раз замечали, что Пограмков является адвокатом «Солнцевской» группировки.
— По-вашему, Пограмков оставался независимым адвокатом или он интегрировался в «Солнцевскую» группировку?
— По мнению многих в РУОПе, Пограмков является членом этой группировки и играет в ней далеко не последнюю роль.
— Михайлов оставался лидером преступной группировки, уехав из России и живя на Западе?
— Да, мы получали постоянную информацию о том, что Михайлов ведет за границей активную криминальную деятельность и продолжает руководить «Солнцевской» преступной группировкой.
— У меня остался последний вопрос, — провозгласил прокурор. — Известно ли вам, что Аверин и Тамм стали организаторами защиты Михайлова после его ареста, что они подкупают свидетелей и журналистов?
— Да, мне это известно, но у меня нет каких-либо документов или видео и аудиокассет.
Перед тем как предоставить возможность допроса свидетеля защите, президент суда объявила перерыв. Журналисты попытались еще раз атаковать адвокатов, однако и эта попытка успеха не принесла. Каждый из репортерской братии трактовал услышанное на свой лад. Большинство сошлись во мнении, что и этот раунд господин Кроше проиграл. Уж если, отвечая на вопросы судьи и прокурора, свидетель не предоставил ни одного доказательства, то уж адвокаты его сейчас просто-напросто изничтожат вопросами. Обозреватель швейцарского информационного агентства Наоми Каппел, которая в своем сообщении поведала читателям, что всем свидетелям обвинения будут выданы бронежилеты, не скрывала своего раздражения:
— Я думала, у этого господинчика Кроше есть в рукаве пара сюрпризов, из тех, что вытряхивают фокусники. Он так многозначительно молчал все эти два года, что я не сомневалась, они с этим русским майором приготовили Михайлову настоящую бомбу. А вместо бомбы какое-то бормотание о секретных информаторах. И это теперь называется главный свидетель обвинения! Да адвокаты сейчас просто цирк устроят из этого Уо-поу-ро-фф, — по складам произнесла Наоми не поддающуюся произношению русскую фамилию и, отставив чашку с остывшим кофе, направилась в зал суда.
Допрос Упорова после перерыва продолжил адвокат Алек Реймон.
— Господин свидетель, у вас есть юридическое образование?
— Да.
— Вы знакомы с нормами международного права?
— Знаком.
— Объясните, почему ваша информация попала женевскому правосудию не по официальным каналам, хотя российской стороне посылались запросы, а лишь стала известна из ваших свидетельских показаний?
— Я объясняю это высоким уровнем коррупции в России.
— Вы спонтанно появились перед швейцарскими властями в качестве свидетеля?
— Нет, меня сюда направили в командировку от РУОПа Москвы для оказания практической помощи правосудию Женевы. Когда я ехал в Швейцарию, я не знал, что мне придется выступать в качестве свидетеля.
— А ваше московское начальство разрешило вам быть свидетелем по этому делу?
— Быть свидетелем — мое неотъемлемое гражданское право. Кто может мне разрешить или запретить?
— Я настаиваю, чтобы вы ответили на мой вопрос, и прошу госпожу президента суда призвать свидетеля отвечать на вопросы в той редакции, в какой они заданы, — упорствовал мэтр Реймон. — Итак, господин Упоров, я повторю: получили ли вы от своего начальства разрешение выступать по этому делу в качестве свидетеля?
— Мое начальство не знало, что я буду свидетелем.
— Кто командировал вас в Швейцарию, господин Упоров?
— Мое начальство.
— Пожалуйста, конкретно.
— Начальник РУОПа по Москве Николай Иванович Климкин.
— Вы получили для поездки какие-либо документы, удостоверяющие ваши полномочия?
— У меня при себе было удостоверение личности. Это документ, подтверждающий, что я являюсь работником РУОПа.
— Я понимаю, что такое удостоверение личности, — усмехнулся адвокат Реймон. — А вот вы, господин Упоров, меня понять явно не желаете. Я спрашиваю, был ли вам вручен документ, подтверждающий ваши полномочия в Женеве?
— Я был командирован для того, чтобы оказать помощь швейцарскому правосудию. Полагаю, что эта миссия ни в каких специальных документах не нуждалась.
— Разве господин Климкин не дал вам письма для женевских следователей? — вновь вмешалась в допрос президент суда Антуанетта Сталдер.
— Не знаю. Не помню. Мой отъезд готовил не сам начальник, а другой сотрудник.
— Но как-то вы попали к следователю Зекшену, узнали, в каком он находится здании, в каком кабинете, — продолжила судья.
— Меня в аэропорту встретил полицейский. Он сказал, что в телефонном разговоре с Москвой ему меня отрекомендовали как человека, хорошо знающего «Солнцевскую» ОПГ. Полицейский спросил, так ли это. Я подтвердил, что уже много лет занимаюсь расследованием преступлений «Солнцевской» ОПГ и готов рассказать все, что знаю, чтобы помочь швейцарскому правосудию. И тогда полицейский спросил меня, согласен ли я все это рассказать в качестве официального свидетеля. Я ответил согласием. После этого меня отвезли к следователю, который представился как Жорж Зекшен.
— Из ваших слов я поняла, что женевская полиция была осведомлена о вашем приезде. Так ли это?
— Да.
На протяжении двух лет появление майора московского РУОПа Николая Упорова было покрыто тайной. Ни адвокаты, ни сам Сергей Михайлов не могли добиться ни от следователя, ни от прокурора внятного ответа, когда, как, по чьему заданию и в качестве кого прибыл в Женеву человек, ставший официальным свидетелем. Конечно, защита предполагала, что Упоров вступил в некий сговор со следствием, однако это были лишь предположения. И вот только теперь, на суде, отвечая на методичные вопросы, Упоров вынужден был пролить свет истины на свое загадочное появление и не менее завуалированную миссию.
— Итак, господин Упоров, — снова обратился к свидетелю адвокат Реймон, — вы приехали в Женеву, не имея никаких официальных полномочий, и только здесь приняли решение стать свидетелем обвинения — официальным свидетелем.
— Я не знаю всех тонкостей процедуры. В Женеву я приехал один, со мной не было никакого начальства, так что все решения я принимал самостоятельно, посоветоваться мне было не с кем. Я считаю, что я вправе был принимать любые решения, так как указание выехать в Швейцарию я получил от своего начальника.
— Письменно?
— Устно.
— Как же все-таки это происходило, кто финансировал поездку, кто оформлял визы в швейцарском посольстве и авиабилеты?
— Не знаю. Накануне моего отъезда мне на работе вручили билет до Женевы, виза в паспорте уже была проставлена.
— Господин Упоров, в следственном досье нет ни одного документа, подтверждающего, что вы являетесь сотрудником РУОПа. Как это могло получиться?
— Не знаю, могу лишь повторить, что у меня при себе было удостоверение личности, которое я при знакомстве с полицейскими предъявил.
— Чем вы можете объяснить, что в досье нет также ни одного документа, который мог бы подтвердить все вами рассказанное. В досье отсутствуют также какие-либо рапорты полицейских или их отчеты о «Солнцевской» группировке.
— Я помню точно, что готовил подробный рапорт о «Солнцевской» ОПГ. Этот рапорт я передал своему начальнику. Что было дальше с этим документом, мне неизвестно. Начальник мне не докладывал.
— Да, но у вас наверняка сохранилась копия этого документа. И раз вы приехали в Женеву с инициативой помочь, то почему вы не взяли этот рапорт с собой?
— Я привозил какие-то документы, но не помню точно, передал ли я их Зекшену. — Упоров после этой фразы умолк и продолжил лишь спустя несколько минут: — Да, теперь я вспомнил точно, я передавал Зекшену документы, а почему они отсутствуют в досье, я не знаю.
— Вернувшись в Россию, вы составили письменный отчет о своем пребывании в Женеве?
— А у меня его никто и не требовал.
— Вы сказали сегодня, что участвовали в задержании членов «Солнцевской» преступной группировки. Их было, по вашим словам, 30–50 человек. Они были осуждены?
— Да, были возбуждены уголовные дела, потом суды выносили обвинительные приговоры.
— Тогда тем более непонятно, почему все эти документы российские власти не передали швейцарскому правосудию.
— Я уже объяснил, что в России очень сильна коррупция.
— Коррумпирован весь правоохранительный аппарат? — изумился Реймон.
— Не весь, но многие, в том числе и руководители.
— Вы сказали, что прокурор развалил дело Михайлова по кооперативу «Фонд». Заместитель прокурора Москвы тоже коррумпирован?
— Я не уверен в этом на все сто процентов.
— Но подозреваете его в этом?
— Это мое сугубо личное мнение, я на нем не настаиваю.
— После возвращения из Женевы вы дали интервью газете «Коммерсант». Какая в этом была необходимость, ведь полицейские стараются как можно реже встречаться с прессой для сохранения тайны следствия?
— Журналисты обратились к Климкину и сказали, что у них есть копия протокола моего допроса в Женеве. Я не знаю, как попала к ним эта копия, но она была или умышленно искажена, или допущены ошибки во время перевода. Я считал своим долгом встретиться с журналистами и рассказать им всю правду.
— Вы поставили в известность об этом свое руководство? Может быть, после встречи сообщили об ее итогах, как это делается полицейскими всего мира.
— Я не считал себя обязанным докладывать о своих встречах с прессой, тем более что я всегда говорил правду.
Было уже восемь часов вечера, когда судья объявила очередной короткий перерыв. Обычно репортеры первым делом бросались к своим телефонам, потом атаковали автоматы, наливающие кофе и чай. Сейчас я обратил внимание, что у автоматов с напитками почти не было очереди — кое-кто из журналистов покинул Дворец правосудия. После перерыва в зале вообще не было ни одного представителя российской прессы. Им не нужен был свидетель, не столько обвиняющий, сколько оправдывающийся. А за дело взялся адвокат Паскаль Маурер. Невысокого роста, кудрявый и очень подвижный, он внешне никак не походит на почтенного адвоката, тем более воз-главляющего коллегию адвокатов Женевы. Сидеть на одном месте для Маурера — сущая мука. Он бегает по залу, без всякого смущения здоровается с многочисленными знакомыми, но при этом ни малейшая деталь не ускользает от его внимания. Всякий раз, когда Маурер замечает какое-либо несоответствие или несуразицу, он резко отбрасывает отороченный мехом горностая конец своей адвокатской мантии и морщится, как от острой зубной боли. Если Реймон в своем допросе свидетеля походил на танк, угрюмо продвигающийся вперед и ломающий все препятствия, то Маурер брал с наскока.
— Был ли осужден Виктор Аверин? — задал он вопрос Упорову.
— За какое преступление? — попытался уточнить свидетель.
— Я вас спрашиваю? — не поддался на уловку адвокат.
— Да, Аверин ранее был судим.
— За что?
— Не помню точно, но, по-моему, за убийство.
— Господин Упоров, вы сказали, что имеете юридическое образование. Вы знаете, что такое ложные свидетельские показания?
— Да.
— Хорошо, тогда продолжим. У вас новая семья?
— Да.
— Вы сказали, что та ваша дочь, которую хотели похитить, жила вместе с вашей прежней женой. И вы высказывали опасения, что жизни вашей прежней жены тоже угрожает опасность. А где сейчас ваша дочь и ваша первая жена?
— Они остались в Москве. Но я не хочу говорить о своих родственниках.
— Хорошо, я просто хочу узнать, приехали ли вы в Женеву со своей новой семьей и живет ли она сейчас с вами.
— Да.
— Я, господин Упоров, понятия не имею, сколько денег получает в России полицейский вашего ранга.
— Примерно шестьсот долларов в месяц.
— А на какие средства вы живете в Швейцарии с октября 1997 года?
— Я попросил политического убежища в Швейцарии, и на время рассмотрения моего прошения мне выделили социальное пособие — по 300 швейцарских франков (210 долларов США. — О.Я.), а также предоставили мне временное социальное жилье, за которое не надо платить.
— Я заканчиваю свои вопросы к господину Упорову, но прошу президента суда госпожу Сталдер зачитать вслух для господина свидетеля статью 307 уголовного кодекса Швейцарии.
Мадам президент суда открыла уголовный кодекс и прочитала статью 307, в которой сказано, что лицо, принявшее присягу и давшее ложные свидетельские показания, может быть приговорено к лишению свободы на срок до 5 лет.
— Может быть, вы, господин Упоров, желаете что-либо поменять в своих показаниях? — строго спросил Паскаль Маурер.
— Я бы хотел уточнить. Уточнить в отношении Аверина. Я не утверждал, что он был осужден за убийство, я сказал «по-моему, осужден за убийство».
— А остальные свои показания вы подтверждаете?
— Да.
— Господин Михайлов, — обратилась после этого судья к подсудимому, — у вас есть вопросы к свидетелю?
— Госпожа президент суда, — поднялся Михайлов, — у меня есть вопросы к свидетелю. Но, прежде чем их задать, я бы хотел кое-что пояснить.
Антуанетта Сталдер слишком откровенно взглянула на часы.
— Уже очень поздно, господин Михайлов. Я-то готова работать до утра, но не знаю, как к этому отнесутся другие — присяжные, адвокаты, господин прокурор. Да и вам, господин Михайлов, положено отдыхать.
Она оглядела весь состав суда, но никто не выказал ни малейшего желания прервать заседание. Всем было понятно, что от показаний главного свидетеля обвинения во многом зависит весь дальнейший ход суда. К тому же события развивались настолько захватывающе, что ни у кого не было желания покидать зал, не услышав окончания этого необычного допроса. Поэтому Сергею Михайлову предоставили возможность задавать вопросы.
— Во время участия в перекрестном допросе с господином Упоровым, это было на предварительном следствии, я позволил себе шутливую реплику, — сказал Сергей. — Выслушав лживые показания тогда еще майора Упорова, я сказал, что его вскоре разжалуют, имея в виду, что лжецам не место в органах милиции. Но господин Упоров воспринял эту фразу как прямую угрозу. Но ведь не надо было быть провидцем, чтобы понимать очевидное — Упоров в на-рушение законов принял решение стать свидетелем обвинения, хотя на тот момент был должностным лицом, приехавшим в Швейцарию совсем с иной миссией. А теперь я хотел бы перейти непосредственно к вопросам. Господин Упоров, вы впервые приехали в Женеву, чтобы подтвердить факс, отправленный из РУОПа следователю Зекшену 12 декабря 1996 года?
— Да, — подтвердил Упоров.
— В сообщении было написано, что в связи с большим объемом информации невозможно всю ее передать по факсу. Было также добавлено, что в распоряжение следствия предоставят конкретные материалы. Теперь я хочу узнать, где они?
— Я не могу отвечать за свое руководство. Знаю лишь, что мы готовили специальный материал для отправки в Женеву.
— Закон Российской Федерации гласит, что, если сотрудник милиции не возбуждает уголовного дела по совершенному преступлению, он сам может быть подвержен наказанию. Вы утверждаете, что мое криминальное досье украдено из архива?
— Да. По крайней мере мне так сказали.
— А первый заместитель генерального прокурора России утверждает на основании проведенного расследования, что никакого уничтожения не было. Как вы это объясните? — спросил Михайлов.
— Мне сказали в РУОПе, что все досье уничтожено. Возможно, произошло недоразумение.
— Значит, вы даете показания на основании слухов, а когда надо подтвердить изложенное официально, вы говорите «недоразумение». Не кажется ли вам, господин Упоров, что именно из-за таких вот ваших «недоразумений» я провел два года в женевской тюрьме?
— Я верил своим сотрудникам, — возразил Упоров.
— Знаете ли вы, что документ, подписанный Скубаком, признан московской прокуратурой недействительным?
— У меня нет таких сведений.
— Однако этот документ имеется в деле. Вы только что утверждали, что после ареста 1989 года по моему приказанию запугивали судью. К зданию суда подъезжало до 20 машин, набитых бритоголовыми крепкими парнями, и судья, испугавшись, признала меня не виновным. Но ведь процесса не было вообще, дело прекратила прокуратура, какого же судью я мог пугать, если не было суда? Еще один момент. Вы утверждаете, что я арестовывался по делу об убийстве Власова?
— Я утверждаю, что вы задерживались.
— Есть ли у вас доказательства, что я допрашивался по этому делу?
— Я лично видел документы, подтверждающие, что вы допрашивались по этому делу.
— А я лично утверждаю, что вы лжете. Есть сколько угодно документов, подтверждающих, что никогда я по делу Власова не допрашивался, и нет и не может быть никаких документов о моих допросах по этому делу. — Голос Михайлова продолжал оставаться ровным, словно речь шла о вещах, ничего не значащих. Но царившая в зале напряженная тишина была как бы подтверждением того, что здесь сейчас разыгрывается настоящая схватка.
— Да, но я видел протоколы допросов на бланке.
— Сколько раз вы приезжали в Женеву?
— Два раза.
— Значит, вы возвращались в Москву и спокойно могли взять все необходимые документы, чтобы не быть голословным. Почему вы этого не сделали?
— Мой начальник мне сказал, что он опасается пропажи документов в пути. Он также боялся, что по дороге меня могут перехватить солнцевские, и тогда вся информация исчезнет. Поэтому мой отъезд происходил в обстановке тайны и о нем мало кто знал.
— Господин Михайлов, — обратилась к Сергею судья, — ваши вопросы действительно важны, но уже два часа ночи, всем надо отдохнуть. Как вы отнесетесь к тому, если мы перенесем окончание допроса свидетеля на 9 часов утра завтрашнего, нет, уже сегодняшнего дня?
— Собственно, я уже почти исчерпал свои вопросы, госпожа президент.
— Вот и прекрасно. Заседание прекращается до 9 часов утра, — провозгласила мадам председательствующая и без промедления покинула зал.
Патриархальная Женева уже погасила огни. В этом городе улицы становятся пустынными уже в девять вечера. Как шутят сами швейцарцы, женевцы расходятся по домам так рано, чтобы успеть посчитать, сколько накоплено франков на строительство домика — вожделенной мечты каждого добропорядочного горожанина. Мы с Андреем отправились в гостиницу пешком. Шли не торопясь, хотя с озера дул довольно злой ветер. Но после стольких часов, проведенных в зале, хотелось хоть немного пройтись. К тому же мне не-обходимо было услышать от Андрея хоть какие-нибудь закулисные подробности. Но Андрей, видно, слишком устал, чтобы активно поддерживать разговор. Я видел, что сегодня ему пришлось переводить слишком много.
— Ты же все видел, — пробурчал Хазов. — Упоров, по сути, расписался в том, что он, не имея на то никакого права, согласился быть свидетелем. Ему, видно, пообещали в Швейцарии безбедную жизнь, если он припомнит какие-нибудь подробности о том, что Михайлов возглавляет криминальную группировку. Зачем милицейскому майору Москва с ее ежедневным риском, выстрелами и маленькой зарплатой, когда появилась реальная перспектива запросто устроиться в спокойной Швейцарии. Но Сергей-то каков! — несколько оживился Хазов. — Бьет не в бровь, а в глаз, каждый вопрос — в «десятку». Думаю, завтра с Упоровым уже говорить будет не о чем.
* * *
Женева, площадь Бург де Фур, 1, 2 декабря 1998 года. Утро — день.
Хазов оказался прав, как говорится, на все сто процентов. Едва началось утреннее заседание суда и Антуанетта Сталдер поинтересовалась у Cергея Михайлова, намерен ли он продолжать свои вопросы, раздался голос из телевизионных динамиков.
— Госпожа президент суда, господа присяжные, господин прокурор! Я хочу сделать заявление, — говорил Николай Упоров. — Я прошу обратить особое внимание на то, что не прибегал к формулировкам типа «я утверждаю». Напротив, чаще всего я говорил «по моему мнению», «мне так кажется», «на основании переданной мне информации». Я, конечно, допускаю мысль, что не всегда переданная мне информация была точной и правдивой. Могли произойти ошибки, не-доразумения, за которые я не могу нести ответственности.
— Господин Упоров, я уже вчера сказал, что эти ваши ошибки и недоразумения привели к тому, что я два года провел в тюрьме, — возразил Михайлов. — Но сейчас я хотел бы задать вам еще буквально несколько вопросов.
Вроде ничего в зале не изменилось. Судья, присяжные, прокурор и адвокаты — все были на своих местах. Все так же мерцали экраны телемониторов, и Михайлов задавал вопросы свидетелю все таким же размеренным тоном. Но вот только свидетеля словно подменили. Даже голос его стал другим. Еще вчера Николай Упоров отвечал на вопросы уверенно, иногда позволял себе быть чуточку насмешливым, самую малость, чтобы не выглядеть развязным, но все же позволял. Сегодня в его голосе зазвучали какие-то новые интонации. Да он просто боится, подумалось мне. Боится, что предупре-ждение адвоката о наказании по статье за лжесвидетельство — это не простая угроза. Вариант с призывом верить на слово не прошел. Прокурор его попросту сдал, сдал без боя. Что, собственно, спросил Кроше? Уверен ли он, Упоров, в существовании «Солнцевской» группировки. Ну и толку-то в том, что ответ прозвучал утвердительно. Наоборот, только хуже получилось, потому что сначала судья, потом адвокаты, а под конец уже и сам Михайлов так вцепились в отсутствие документов, что и ребенку стало ясно: его ответы мало того, что гроша ломаного не стоят, еще и грозят тюрьмой за лжесвидетельство. И Упоров сменил тактику. Признав, по сути, что ни на одном своем предыдущем показании не настаивает, он тем самым ограждал себя от ответственности за ложные показания. Главный свидетель обвинения превратился, сам того не желая, в главного свидетеля защиты, показав всем, что никаких доказательств вины Михайлова у него нет. И когда судья объявила о том, что допрос Упорова закончен, через скамью перегнулся бельгийский адвокат Ксавье Манье и крепко пожал руку своему подзащитному.
— Браво, мсье Михайлов, браво, — произнес он.
Тем временем в зале шла подготовка к допросу прибывшего из США свидетеля обвинения Александра Абрамовича. Президент суда, как и накануне, отправилась в комнату, где помещался свидетель. Вернувшись в зал, она объявила присяжным, прокурору, адвокатам и подсудимому, что подтверждает личность Александра Абрамовича, и тут же, не теряя времени, приступила к допросу.
По сути, допрос свидетеля Александра Абрамовича от допроса Упорова мало чем отличался. Свидетель ссылался на мнения, ощущения, но не на документы. Во время одного из таких довольно нелепых утверждений президент суда не выдержала и с нескрываемым сарказмом спросила, обращаясь к Жану Луи Кроше:
— Господин прокурор, я что-то не поняла, вы вызвали в суд свидетелей обвинения или свидетелей защиты?
Госпожа Сталдер, как и положено по процедуре, сама начала допрос. Вероятно, ей хватило нескольких минут, чтобы убедиться — и этот свидетель ничем конкретным свои показания подтвердить не может.
— Вас допрашивали во время следствия дважды. Вы подтверждаете показания, данные во время этих допросов? — спросила она.
— Подтверждаю, — раздался голос из телединамика.
— При каких обстоятельствах вы познакомились с господином Михайловым?
— Я занялся частным предпринимательством, выпускал обувь. Моему бизнесу нужна была охрана, и Тимофеев привел ко мне на фирму людей, которые представились как Аверин и Михайлов. Они сказали, что если мы договоримся, то они станут моей «крышей». Это было в 1993 году. Потом я открыл совместное российско— австрийское предприятие по реализации ювелирных изделий и первый в Москве частный ювелирный магазин.
— Кому и сколько вы платили за охрану вашего бизнеса?
— Платил сначала 30 процентов от прибыли. Деньги я отдавал людям Михайлова, которые специально для этого ко мне приезжали. Через какое-то время эти люди объявили мне, что плата увеличивается до сорока процентов от прибыли, а в последнее время они сказали, что я должен платить пятьдесят процентов от общего оборота фирмы. Меня еще и упрекали за то, что фирма дает недостаточно высокую прибыль. Они просто издевались надо мной и постоянно угрожали мне физической расправой, если я не увеличу сумму выплат. В конце концов я принял решение уехать, но мне следовало сделать это тайно, так как я боялся расправы. Мой компаньон Виталий Кузнецов, когда я уехал, сфальсифицировал некоторые финансовые документы и отнес их в американское консульство в Москве, пытаясь там доказать, что я преступник и меня надо вернуть обратно в Россию для наказания.
— Вы считаете, то, что с вами происходило, можно квалифицировать как рэкет? — уточнил прокурор.
— Конечно, а что же это еще, как не типичный рэкет? Меня даже били, — признался Абрамович. — Несколько раз, когда я не давал денег, ссылаясь на то, что не было прибыли, ко мне применяли физическое насилие. Это был чистейший рэкет.
— С кем вы приехали в Швейцарию? — спросил Паскаль Маурер, когда судья предоставила возможность адвокатам задавать вопросы.
— Я приехал один, — ответил Александр Абрамович.
— А кто финансировал вашу поездку?
— Никто, я сам.
— Вы обладаете юридическим иммунитетом в США?
— Нет.
— Вы были судимы в СССР за валютные операции в 1977 году?
— Я был осужден условно, — поспешно ответил Абрамович и спросил в свою очередь: — Я что-то говорю не так?
— У меня такое впечатление, что вы все говорите не так.
— Господин Михайлов, вы желаете задать свидетелю вопросы? — обратилась к Сергею судья.
— Желаю. Судя по показаниям, господин Абрамович перечислил в банки за обеспечение его безопасности сначала 400 тысяч долларов, потом еще 600 тысяч. Миллион долларов, по его утверждению, он заплатил только рэкетирам…
— Господин Михайлов, — перебила его судья, — я прошу вас конкретнее формулировать свои вопросы, а не заниматься рассуждениями. Приведенные вами цифры есть в материалах дела. Если понадобится, мы сами их уточним.
— Уважаемая госпожа президент суда, — обратился к ней Михайлов, — два года мне не давали возможности для полноценной защиты, два года никто не желал выслушать мои аргументы невиновности. Эти два года я провел в тюрьме из-за таких показаний, которые вы слышали вчера, которые выслушиваете сегодня. Два года! И теперь, когда я получил возможность задавать наконец вопросы, все сказанное для меня чрезвычайно важно. К тому же, госпожа президент суда, если вы будете меня перебивать, мы никогда не до-беремся до истины.
В зале воцарилась гробовая тишина — большинство присутствующих сочли реплику Михайлова откровенной дерзостью, которая недопустима по отношению к суду и которая, несомненно, будет наказана. Но сама же Антуанетта Сталдер разрядила обстановку.
— Вы правы, господин Михайлов, — сказал она, улыбнувшись. — Мы не узнаем истины, если будем друг друга перебивать. И все же постарайтесь не быть многословным.
— Я постараюсь, госпожа президент суда, — ответил Сергей улыбкой на улыбку. — Ответьте, пожалуйста, господин Абрамович, какую сумму составила прибыль вашей фирмы за период в 1993–1995 годы?
— Не могу сказать это, трудно припомнить так сразу.
— Может быть, вы вспомните, какую сумму заплатили в виде налогов, и тогда можно будет точнее припомнить размер прибыли.
— Нет, не помню.
— Удивительное дело, господин Абрамович. Вы не помните, сколько денег заработали, зато прекрасно помните, сколько отдали. Может быть, вы могли бы назвать хотя бы банки, в которые перечисляли деньги?
— Я действительно не помню, какова была прибыль фирмы, но помню, сколько отдал за «крышу», потому что отдавать-то мне приходилось из собственного кармана. И, конечно, за давностью событий я не могу припомнить, в какие именно банки я перечислял деньги.
— Вы легко подсчитали, что отдали мне или моим людям для меня два миллиона долларов за два года. Утверждая, что вас вынуждали отдавать пятьдесят процентов от оборота фирмы, можно сделать вывод, что ваша фирма за два года провела финансовых операций на четыре миллиона долларов. Так ли это?
— Я же сказал, что не помню.
Впервые за два дня заседаний вопрос последовал от присяжных:
— Господин Абрамович, вы утверждаете, что занимались производством. Следовательно, вы не должны были иметь отношения к бухгалтерии. Откуда же вы так хорошо помните суммы, которые отдали солнцевским?
— Но я же сказал, это были мои кровные деньги. Как же я мог не знать, сколько я отдал. А в бухгалтерию фирмы я действительно не вмешивался, поэтому не могу вспомнить, какую сумму составили наши обороты за эти два года.
— Вопросов больше нет, — провозгласила Антуанетта Сталдер и объявила перерыв.
* * *
Женева, площадь Бург де Фур, 1, Дворец правосудия. 2 декабря 1998 года. Вечер.
Документы уголовного дела № Р9980\96
Майами, США, 23 января 1997 года. 10 часов 20 минут Следователь: господин Жорж Зекшен
Секретарь: господин Рене Ваннер, давший присягу Протокол заседания
Закрытое расследование без предоставления информации Присутствуют: г-жа Диана Фернандес, помощник прокурора,
Южный Дистртикт, Флорида, США;
г-н Гарри Риццо, специальный агент ФБР, отделение Майами, Флорида, США;
г-жа Марла Санчес, переводчик с английского языка на французский, давшая присягу;
г-жа Ингрид А. Коллинз, переводчик с английского языка на немецкий, давшая присягу.
На основании судебного поручения слушаются:
г-н Майкл Шранц, 1963 г.р., проживает в ФБР, Форт Лодердейл, Флорида, США, свидетель, давший присягу.
Г-н Шранц, отвечая на вопросы г-на Зекшена:
Первый раз я увидел Михайлова и Аверина в конце 1992 года или в начале 1993 года, то есть приблизительно за шесть месяцев до их окончательного переезда в Австрию. Господин Азимов отправил меня в сопровождении Вернера Кегерле встречать этих двух людей на вокзал. Они прибывали поездом из Чехословакии. С ними был третий человек, которого я не знал и которого я больше не видел. Во время этого визита они проживали в гостинице «Мариотт» в Вене.
Тот факт, что они приехали на поезде, мне показался странным, так как обычно эти люди летают на самолете. Возможно, они приехали в Австрию нелегально. Как я узнал от господина Азимова, они приехали, чтобы найти подходящие для Аверина и Михайлова квартиры.
Переезд в Вену господина Аверина и господина Михайлова должен объясняться тем, как мне это сообщили, что они проиграли начавшуюся войну между преступными группировками в Москве и вынуждены были временно уехать из города.
Михайлов и Аверин, а также их семьи переехали в Вену летом 1993 года. Две семьи (8 человек) прилетели на самолете и привезли с собой огромное количество багажа. Понадобилось несколько машин, чтобы погрузить весь багаж. Я думаю, что я знаю, почему Михайлов и Аверин выбрали Австрию. Кажется, все преступные организации договорились не прибегать к враждебным действиям в Австрии, это было что-то вроде неприкосновенной территории.
Я подтверждаю о себе, что родился в Югославии 25 мая 1963 года.
Когда мне было три года, моя мама и я уехали из Югославии в Австрию, в Вену.
Я закончил среднюю школу в Австрии и выучился на слесаря.
С 1981-го по 1983 год я был в армии, затем я работал портье в общественных учреждениях. В дальнейшем я был служащим или работал сам на себя. Я был агентом службы безопасности и телохранителем, чем я занимался до моего отъезда из Австрии в США 14 августа 1996 года.
В перерыве репортеры вяло обсуждали только что прошедший допрос. Все ждали настоящего боя, а боя-то, по сути, и не было. Уже второй из основных свидетелей обвинения, по сути, признался в том, что ничего фактически сообщить суду не может. Игорь Седых, вынужденный коротать время в коридорах Дворца правосудия, ожидая своего вызова в качестве свидетеля обвинения, все же счел нужным высказать свое мнение.
— Плохи дела у Михайлова, — многозначительно заметил он. — С такими деньгами, как у него, мог бы нанять адвокатов и получше.
— А чем тебе эти не угодны? — поинтересовался кто-то из сидевших за нашим столиком в кафе коллег.
— Эти? — переспросил Игорь. — Да у них же нет никакой стратегии защиты, просто отбивают удары, и все. Поверьте, во время прений они станут легкой добычей Кроше. Вы что же думаете, прокурор молчит потому, что ему нечего сказать? Да ничего подобного. Мне известно точно, Кроше бережет свои козыри для решающего боя. А адвокаты наивно проглотили этот крючок для простаков и знай дуют свое — задают многозначительные вопросы и радуются, когда свидетели не могут на них ответить. Да прокурору только этого и надо. Вот увидите, что начнется, когда прокурор выступит с основной речью. Адвокаты окажутся загнанными в угол, но выбраться из него они уже не смогут. Я совершенно твердо в этом убежден и не понимаю, как этого не видят сами защитники. Кстати, старик, — обратился Игорь ко мне, — я видел, как ты треплешься в перерывах с этим толстым переводчиком. Как его фамилия-то? Так вот, ты бы не мог посодействовать, чтобы через этого Хазова получить у адвокатов заключительную речь Ми-хайлова?
— А с чего ты взял, что эта речь Михайловым уже написана, и почему думаешь, что она есть у Хазова?
— О святая простота! — усмехнулся Седых. — Да кто тебе сказал, что Михайлов будет писать заключительную речь? За него речь написал, насколько я знаю, Дрейфус, и речь эта рассчитана на полтора часа. Со своей стороны, могу пообещать, что моя газета напечатает эту речь без каких-либо искажений. Может быть, не полностью, но без искажений.
— А почему бы тебе самому не обратиться к Хазову, он милейший человек и тебя не слопает, ручаюсь.
— Да я с ним не знаком, мне просто неловко к нему обращаться.
— Ох, Игорь, темнишь ты. Тебе — и неловко обращаться. Скажи уж прямо, боишься, что Хазов тебе откажет. Ладно, давай я тебя ему представлю, и излагай свою просьбу сам.
— Согласен, — быстро ответил Седых и поторопил нас: — Отправляйтесь, а то опоздаете. Сейчас Шранц будет выступать. Вот это, наверное, интересно. Эх, жаль, мне нельзя.
Корреспондент РИА «Новости» Игорь Седых не ошибся. Вечернее заседание было не просто интересным, оно было настолько неожиданным, что наверняка войдет в юридические анналы. По привычной уже процедуре председательствующая суда отправилась в комнату, чтобы убедиться в личности свидетеля и удостоверить ее суду, адвокатам и подсудимому. Прошло уже минут пятнадцать, как госпожа Сталдер покинула зал, а ее все не было. Наконец она вернулась и не скрывала, что обескуражена.
— Дело в том, господа, — произнесла она, — что юридическое лицо по имени Майкл Шранц отсутствует. Есть господин, который утверждает, что он приехал из США, что раньше он назывался Майкл Шранц, однако и имя и фамилию из соображений безопасности сменил. По мотивам все той же безопасности этот человек отказался назвать мне свое новое имя.
Что творилось в зале! Всеобщий гомерический хохот вызвал адвокат Маурер. Смешно подобрав полы своей роскошной мантии, Паскаль Маурер забрался под стол и начал истошно вопить:
— Шранц! Где ты, Шранц, отзовись! Я не вижу Шранца, куда девался Шранц?
Смеялись присяжные, слезы смеха утирала судья, хохотала публика, и даже охрана улыбалась. Лишь прокурор Кроше хранил непроницаемое надменное выражение лица. Эту вакханалию прекратила судья.
— Достаточно! — воскликнула она. — Если адвокаты немедленно не приступят к допросу свидетеля, я вынуждена буду принять специальное решение.
— Госпожа судья, мы бы с удовольствием приступили к допросу, — заметил Маурер, — но мы просто не знаем, кого допрашивать. А потому не теряйте времени понапрасну, принимайте решение, — с торжеством закончил он.
Антуанетта Сталдер второй раз за короткое время покинула зал и вернулась через двадцать минут.
— Учитывая, что юридическое лицо, вызванное в суд в качестве свидетеля обвинения под именем Майкл Шранц, отсутствует, допрос свидетеля отменяется. Все расходы по проезду из США в Женеву и обратно, а также по пребыванию в Швейцарии отнести на счет гражданина, прибывшего для дачи показаний, но не пожелавшего назвать свое имя. Сегодняшнее заседание на этом считаю закрытым. Завтра заседание начнется в 9 часов.
Женева, гостиница «Амбасадор», 2 декабря 1998 года. Вечер.
Хазов явился ко мне в номер ближе к полуночи, позвонив предварительно по телефону и удостоверившись, что я еще не сплю. Был он возбужден и весел, я впервые увидел его без галстука.
— Ты, кажется, на днях грозился меня виски угостить. Сейчас бы я выпил стаканчик.
— Чего это ты такой веселый?
— Так есть с чего. Видел бы ты, как запрыгал этот бывший Шранц, когда ему прочитали решение Антуанетты отнести на его счет все расходы. Он тут же согласился назвать свое новое имя и вообще был согласен на все. Но судьиха — тетка твердая. Она ледяным голосом произнесла, что суд дважды решений не принимает, и удалилась. Крючок, который при этом присутствовал, чуть зубами не скрипел. Он этого Шранца сожрать был готов. Ты понимаешь, что на этом на свидетелях обвинения можно поставить точку?
— Ну да? Завтра будет Левинсон, потом еще целая куча людей, а ты говоришь «поставить точку».
— Да ерунда все это, — отмахнулся Хазов. — Упоров и Абрамович показали свое истинное лицо, Шранц вообще сам себе свинью подложил, хотя его и без того бы разделали под орех. А уж Левинсону-то и вовсе сказать нечего, так что никто его всерьез и не воспримет.
— Слушай, Андрей, мне не нравится такое благодушие. Оно, видно, исходит от адвокатов. А процесс еще только начался, и кое-кто считает, что все происходящее — это лишь тактическая уловка прокурора, а судьи на эту уловку попались.
— Чушь собачья. Ты же сам два года этим делом занимаешься, и не ты ли меня пару дней назад убеждал, что дело это инспирировано, высосано из пальца и вообще никакое не уголовное, а чисто политическое. Чего ж ты теперь ноешь?
— Во-первых, я не ною, а делюсь услышанным. Во-вторых, я тебе уже говорил, что мое мнение о невиновности Сергея Михайлова основано на изучении документов, а не чьих-то мнениях и соображениях. И если сейчас во время суда будут представлены какие-то документы, то я так об этом и напишу. Но речь сейчас не обо мне, а об адвокатах.
— Кесарю кесарево, слесарю слесарево, — флегматично заметил Андрей и, зевнув, поднялся.
— Погоди, — остановил я его. — Мне сказали, что готова речь Михайлова, которую написал Дрейфус. Ее уже просят московские газетчики, честно говоря, и я бы взглянул. Поможешь?
— Мне рассказывали, что в любой газете есть одно сообщение — чистая правда, одно — полуправда, а все остальное — вранье. Правда — это число, полуправда — прогноз погоды, а во всем остальном тебя твои газетчики обманули. Речь Михайлову действительно написана, но ее писал не Дрейфус, а Реймон, да к тому же это не сама речь, а как бы проект, и нет никаких данных, что она Сергею понравится и он именно ее произнесет на суде. Он вообще ведет себя как хочет, с адвокатами мало считается, и у нас, кажется, назревает конфликт.
— О чем это ты?
— Михайлову кажется, что он сам себя способен защищать, и он лезет со своими вопросами, путая карты адвокатам. У них ведь своя стратегия, хотя тебя и убеждали, что ее нет. А Сергей не понимает, что своим вмешательством сам себе и мешает.
— Я тоже не заметил, чтобы он себе сильно помешал. Наоборот, его вопросы были логичны, мне показалось, что именно он помог развенчать этих лжесвидетелей. Во всяком случае, он был очень убедителен.
— Типичное мнение дилетанта, — буркнул Андрей и, не слушая моих возражений, удалился.
От первого лица
Сергей МИХАЙЛОВ:
Впервые за два года у меня было почти хорошее настроение. Я не позволял себе все это время выходить из берегов, держался в рамочках, но подчас ровное поведение давалось мне с усилиями. А тут я не прикидывался, не играл, мне действительно хотелось улыбаться, и я даже запеть был готов что-нибудь такое-этакое. Наконец я получил возможность высказаться, задавать те вопросы, которые считал нужным. Я, конечно, сорвался, когда попросил судью меня не пере-бивать. Но она, видно, чуткий человек, и она меня поняла, помоему, даже не очень обиделась, хотя действительно мои слова прозвучали резковато. Я готов был к этим допросам, и поэтому все вопросы били в цель. Ни Упоров, ни Абрамович ничего не смогли ответить вразумительного. Я чувствовал себя победителем. Немного мне испортили настроение адвокаты. Они считают, что я задаю свидетелям слишком много вопросов и этим мешаю защите. Но я не согласился с их мнением. Я считаю, что я достаточно хорошо знаком с материалами дела, чтобы активно участвовать в защите самого себя. Это не бахвальство человека, который вмешивается в чужие дела, считая себя знатоком во всем. Вовсе нет.
Я отдаю должное юридическим знаниям этих людей, их опыту, видению всяких подводных процессуальных камней. Все это так, я их за это ценю, я в конце концов им за это и плачу немалые деньги. Но ни один адвокат в мире не способен влезть в шкуру своего подзащитного. Тем более что никто из этих людей не знает ничего о России, о психологии русских людей. Да они просто не в состоянии запомнить все те детали, которые хранятся в моей памяти и выплывают наружу именно тогда, когда это необходимо. Нет-нет, я считаю, что должен и дальше защищать себя сам. Разумеется, при их помощи, но обязательно сам.
