Книга Ирины Якубовской предельно откровенна. Это биография её мужа Дмитрия Якубовского, которого судьба возносила к вершинам власти и безжалостно сбрасывала вниз.

История его жизни — захватывающий детектив, круто замешенный на любовной и политической интриге.

Секретарь правления Союза адвокатов СССР, руководитель рабочей группы Министерства обороны СССР в ЗГВ, советник Правительства России, советник Генерального прокурора по международно-правовым вопросам, полномочный представитель правоохранительных органов и спецслужб в Правительстве России — восхождение на политический Эверест.

Высылка из страны, запрет возвращения в Россию, арест и приговор к четырем годам лагерей — горький вкус власти.

О Дмитрии Якубовском написано немало.

На протяжении пяти лет его имя не сходило с газетных полос, являясь верной приметой журналистской сенсации. Но этот портрет Якубовского делает все прошлые сенсации бледными и скучными.

Потому что никто ещё не позволял себе так глубоко вторгнуться в личную жизнь «генерала Димы».

Все в этой книге, от первого до последнего слова, — чистая правда, написанная неравнодушной и небеспристрастной рукой. Секрет прост:

Ирина Якубовская — жена Дмитрия Якубовского. Их роман начался в «Крестах» — знаменитой санкт-петербургской тюрьме. Она — адвокат, красивая женщина. Он — сначала подследственный, потом заключенный «милицейской колонии» города Нижний Тагил. Эта любовь выдержала страшные испытания, когда на карту ставилось все, даже жизнь самых близких людей.

Книга читается на одном дыхании, оставляя ощущение шока.

«Белые» пятна

Кто-то из великих сказал, что, когда о близком человеке знаешь все, наступает скука. В этом есть какое-то противоречие. Ведь любимого хочется узнать целиком, до самого донышка. Не терпится прочитать историю его жизни до конца, «проглотить» на одном дыхании, словно бестселлер.

В детстве мы все делали «секретики»: закапывали фантик, прикрытый прозрачным стеклышком. Такие маленькие тайные витражи. Но стоило кому-то неумелой рукой разворошить землю, как от «секретика» ничего не оставалось. Так случается и в жизни.

Мне это не грозит. Потому что даже теперь, по прошествии пяти лет, за которые мы пережили столько, сколько другим не выпадет на всю жизнь, многое в Диме для меня остается тайной. Но я не спешу узнать все. Целый пласт его жизни для меня полностью закрыт. Я запаслась терпением и жду, когда Дима откроет эти страницы своей жизни. Надеюсь на это.

Когда у него есть настроение, он готов рассказывать часами, и более благодарного слушателя, чем я, у него нет. Очень много таких откровенных бесед было у нас, пока Дима находился в тюрьме и в колонии. Но там было свободное время, которого сейчас уже почти нет.

Теперь мы откровенничаем после хорошего секса. Все сиюминутное, чем наполнен день, отступает, и Дима может мне что-то рассказать. Я как-то подумала, что надо все время заниматься с ним любовью, чтобы вдохновить на исповедь. Слишком любопытным журналисткам могу посоветовать забраться к Якубовскому в постель с диктофоном. Правда, это уже попыталась сделать «дрянная девчонка» Дарья Асламова, но безуспешно. Теперь мы все дружим.

На некоторые вопросы он не отвечает никогда. Нить разговора обрывается, муж замыкается в себе. И эти два года, с 1991-го по 1993-й, когда его высылали из страны, тоже остаются загадкой.

Иногда у меня возникают самые невероятные версии. Слухи, случайные слова, недомолвки невольно складываются в фантастические узоры. Головокружительные суммы, которые оказались у него в руках, это молниеносное превращение в вариант графа Монте-Кристо, «белые» пятна в биографии — и мне не дают покоя. Понимаю, что надо ждать, но так хочется знать о любимом человеке все.

Он обещал, что я буду первая, кому он все о себе расскажет. Мы уедем далеко-далеко, куда-нибудь на границу с Тибетом, где нас никто не найдет, и там я узнаю всю правду. Конечно, произойдет это не слишком скоро. Где-нибудь лет через пятьдесят.

То, что вы прочтете в этой книге, только шапка айсберга, его ледяная сверкающая верхушка. Одна треть. Остальные две трети таятся пока в недрах памяти. Еще не пришло время раскрыть все скобки и убрать многоточия. Люди, с которыми жизнь сталкивала Дмитрия Якубовского, живы. Многие занимают высокие посты. Даже слишком высокие. Но придет день, когда я напишу продолжение…

И последнее. В этой книге много предположений и версий, а также фактов, которые трудно доказать. Верить им или нет — дело читателя.

Как Дима стал Якубовским

…Когда должен был родиться Дима, у Бога, наверное, закончились и маленькие, и даже средние размеры. В итоге получился Дмитрий Якубовский — человек, во всех отношениях выдающийся. Он из тех, кто живет по принципу: все или ничего.

И достоинства, и недостатки отпущены ему полной мерой. Дима не бывает чуточку добрым или немного злым. Доброта его безгранична, но в гневе он безудержен, как проснувшийся вулкан. К счастью, Дима просто не способен долго злиться и вынашивать планы мести. Он вряд ли откажет в помощи человеку, который когда-то считался его врагом.

Даже на внешние особенности природа явно не поскупилась, выдала Диме с расчетом на двоих. У Якубовского шестьдесят четвертый размер головы, шапки для него всегда были проблемой. Наша промышленность не шьет на «гулливеров». Когда Дима оказался в колонии в Нижнем Тагиле, подходящего головного убора для него не нашлось, пришлось скроить одну кепку из двух.

Вернувшись после освобождения в Москву, мы последовательно объезжали ателье, чтобы заказать шапку, но везде только разводили руками: не делаем. И напрасно Дима предлагал закройщикам большие деньги.

Это человек, с которым всегда происходят какие-то невероятные истории. Узнавая об очередном сюрпризе, я не падаю в обморок. «Завтра утром мы улетаем на Кипр», «сегодня переезжаем на другую квартиру» — такие экспромты в стиле моего мужа.

Мне казалось, что я знаю о нем почти все, а на днях выяснилось, что мой муж Дмитрий Якубовский живет под чужой фамилией. Оказывается, его настоящая фамилия Писной. История почти детективная.

Прадед Димы, Михаил Николаевич Писной, до революции 1917 года служил в Третьем отделении Его Императорского Величества, которое в свое время возглавлял Бенкендорф, в так называемой царской охранке. А когда произошла революция, прадед не смог бежать из России и уехал на дальнюю станцию. Там он тихо работал обходчиком на железной дороге, растил детей. Вдали от столиц текла размеренная жизнь. Никто не догадывался, что у этого скромного человека такое богатое прошлое.

Но однажды, уже в двадцатые годы, случилось несчастье. Некий комиссар, проезжая через станцию, где схоронился Димин прадед, узнал в путевом обходчике давнего классового врага. Его расстреляли сразу, без суда и следствия, а с семьей обошлись по страшным законам того времени.

Детей сослали в лагеря, как членов семьи врага народа. Советская тюрьма никого не исправляла, и дети автоматически попадали во взрослые лагеря. Диминого прадеда расстреляли, а его сын, дед Димы, попал на знаменитые Соловки. И трубить бы ему там до смерти, если бы не случай.

В лагере он подружился с другим заключенным, практически отбывшим срок заключения. Его должны были освободить со дня на день. Звали его Павел Иванович Якубовский. Он был тяжело болен и знал, что жить ему осталось недолго. Пожалев молодого Мишу Писного, сидевшего только за то, что его отец был сотрудником Третьего отделения, Павел Якубовский предложил ему поменяться данными. Так Михаил Николаевич Писной превратился в Павла Ивановича Якубовского.

Его сын, Олег Павлович Якубовский, — отец Димы. Жизнь семьи на очередном витке истории началась с интриги. Может быть, это наложило свой отпечаток на авантюрный характер моего мужа.

Мальчик из поселка Болшево

Те, кто считает, что Дмитрий Якубовский по происхождению принадлежал к сливкам общества, считался маменькиным сынком и никогда ни в чем не нуждался, будут разочарованы.

Дима родился в Болшеве — подмосковном поселке. Он рос в самой обычной семье среднего достатка. Его родители работали в закрытом институте оборонной промышленности. Олег Павлович, отец Димы, умер совсем молодым, в сорок два года, от цирроза печени, хотя в рот не брал ни капли спиртного. Врачи слишком поздно поставили диагноз, и спасти его было невозможно. Осталось трое детей, Дима — старший. Пенсия, которую положило государство в связи со смертью кормильца, составляла всего 80 рублей, и случались дни, когда в доме нечего было есть.

Любая покупка, будь то книги или одежда, пробивала солидную брешь в семейном бюджете. Дима, заменивший младшим братьям отца, умудрялся кормить семью на 5 рублей в неделю. Меню было стандартным: макароны в разных видах. Дима и сегодня предпочитает простую еду: картошку, мясо, соленые огурцы, маринованные грибы и те же макароны. Единственная «роскошь», без которой он не может обойтись, — это соки. При этом Дима не пьет ни чая, ни кофе.

…Это была благородная бедность, не напоказ. В школе никто не догадывался, что в семье Якубовских еле сводят концы с концами. Мама делала все, чтобы дети выглядели не хуже других. У неё это получалось: учителя обращали внимание на идеально отглаженную форму всех троих братьев. Мама охотно делилась секретом: чтобы воротнички стояли, как новые, нужно при стирке капнуть немного уксусной эссенции.

Нелли Григорьевна Токарева, которая работала завучем в Болшевской школе, а потом воспитывала моего сына Лешу, часто вспоминает разные истории. Как правило, это веселые эпизоды, в которых Дима выглядит героем. Тут ничего не поделаешь.

Когда о Диме уже писали все газеты, в школу приехал следователь из Генеральной прокуратуры и изъял его личное дело. Виктор Павлович Баранников в свое время утверждал, будто Дима в детстве был шизофреником, о чем в школе есть соответствующая справка. Нелли Григорьевну, ставшую уже директором школы, обязали дать характеристику бывшего ученика. Получилась просто ода Якубовскому, без преувеличений. Ее вызвали в РОНО: «Вы так его расписали, так расписали… Впору к правительственной награде представлять».

Дима ещё ребенком отличался независимостью. Из-за этого у него случались конфликты с учителями. Впрочем, именно благодаря одному такому ЧП Дима и познакомился с Нелли Григорьевной.

В шестом классе учительница русского языка несправедливо занизила ему оценку. Другой ребенок плюнул бы и забыл или в крайнем случае пожаловался родителям, только не Якубовский. Он подошел к учительнице после урока и потребовал: «Объясните, пожалуйста, что здесь не так». Пожилая «русичка» вспылила: «Ты, щенок, как ты посмел?»

Но она плохо знала Якубовского. Он был из тех, кто всегда добивается своего. Он и сейчас отстаивает свою позицию до конца. Поэтому Дима не угомонился, а с тетрадкой, в которой досконально была изложена суть конфликта, направился прямо к директору школы. Директор не стал вникать в проблемы шестиклассника и отправил Диму к завучу.

— Я сразу поняла, что этот далеко пойдет, — вспоминает Нелли Григорьевна, — поговорила с ним, как со взрослым человеком, объяснила, что иногда надо прощать. Взрослые тоже ошибаются, но не всегда готовы признать свои ошибки. Особенно учителя. Дима все выслушал и обещал закончить эту историю, а на другой день поджег учительнице дверь… Было и такое. Правда, потом Димка сам её отремонтировал да ещё своими руками сплел коврик и положил перед дверью.

К нему постоянно обращались за советом и за помощью. Особенно в старших классах. Даже учителя знали, что Якубовский может решить проблему, перед которой пасуют взрослые. Когда после субботника в школе сбивались с ног, чтобы найти машину для вывоза мусора, Димка, словно маг, мог выйти на дорогу и договориться с шофером грузовика. Если к этому времени все ребята разбегались по домам, Дима засучивал рукава и за час-два успевал погрузить мусор.

Любовь-морковь

Когда Дима заканчивал десятый класс, на свадьбе у своей дальней родственницы он познакомился с девушкой, которую звали Наташа. Дима не знал, сколько ей лет, а выглядела она очень молодо. Он спросил, где она учится, и Наташа ответила, что студентка университета.

Ему очень хотелось переспать с красивой девушкой, но организовать это мероприятие было непросто. Однажды Диме удалось раздеть Наташу в лесу, но дальше дело не пошло. Сделать последний шаг он не решился. В другой раз он пригласил её приехать в Болшево. Устроить интимное свидание дома Дима не мог, но приятель обещал ему ради такого важного дела дать ключи от дачи. Надо ли говорить, какие планы роились в голове десятиклассника и какие картины рисовались в его возбужденном сознании при одной только мысли о том, что, наконец, он останется с Наташей наедине и тогда…

Приятель сдержал слово и дал ключи. Дима никогда раньше не бывал на его даче и поэтому не представлял, какое разочарование его ждет. Конечно, при слове «дача» каждый представляет себе свое. Кто-то воображает трехэтажный особняк, кто-то — элегантную виллу, кто-то — финский домик, а кто-то — грубо сколоченный хозблок. Но то, что увидел Дима, превзошло самые страшные ожидания. Это был какой-то заплеванный чердак. Наташу вид «дачи» не смутил, и она сказала: «Давай!» Но эстет Дима не мог представить себе, что станет мужчиной в таком ужасном и жалком месте.

Однажды Наташа пригласила Диму к себе домой. Жила она в доме на улице Чайковского. И тут Диму ждало очередное потрясение. Он увидел на столе университетский значок, и смутные сомнения стали терзать его душу. Может быть, очаровательная Наташа давно уже не студентка университета? Так и оказалось. Позже выяснилось, что студенческое прошлое Диминой возлюбленной давно позади. Наташе было — о ужас! — двадцать четыре года. Для шестнадцатилетнего мальчика это стало страшным открытием. Возраст женщины почему-то всегда был для Димы камнем преткновения.

Произошла бурная сцена. Наташа мужественно предложила, чтобы Дима её бросил. А он мужественно отвечал, что не сделает этого никогда. Все-таки Наташа ему очень нравилась.

Но когда Дима поступил в Пермское военное училище, на расстоянии Наташа стала ему казаться ужасно старой. Он начал её стесняться. Продолжал писать хорошие письма, сознавая уже, что через разницу в возрасте он никогда не сможет перешагнуть. Наташа была очень красива, но другим курсантам писали письма девочки-школьницы, юные подружки, а Димина любовь казалась зрелой матроной.

Он, правда, пригласил её приехать на присягу, о чем тут же пожалел. Но письмо уже было в пути, и ничего изменить было нельзя. У Димы произошло как бы раздвоение сознания. С одной стороны, он думал о своей красивой Наташе, а с другой — о женщине двадцати четырех лет, которая старше него на целую вечность.

Наташа приехала на присягу, но Дима к ней не вышел. Дело дошло до начальника училища и начальника политотдела. Сраженные красотой девушки, они решили ей помочь найти Диму. А он скрывался в спортзале и не поддавался никаким уговорам выйти к Наташе.

Руководство училища решило проявить великодушие и не говорить бедной Наташе, что курсант Якубовский не желает её видеть. Так она и уехала ни с чем, строя всевозможные версии, почему Диму не отпустили. Продолжая надеяться на встречу с возлюбленным, девушка ещё полгода писала страстные письма, а потом перестала.

Когда Дима вернулся из армии, он почувствовал себя таким одиноким и никому не нужным, что решил позвонить Наташе. Они встретились у метро «Кропоткинская», и опять у них ничего не вышло. Для Наташи финал отношений с Димой был настоящей драмой. Больше их пути не пересекались.

Без погон

Дима с детства мечтал стать военным, он просто бредил армией. Ему очень нравилось носить фуражку. В старших классах Димка мог подкатить к школе на такси в фуражке, изображая курсанта.

Так что вопрос «кем быть?» перед ним не стоял. Только военным. Практически все одноклассники мечтали стать инженерами-ракетчиками. И сразу после окончания школы он отправился поступать в Ленинградский военный институт имени Можайского, в котором готовились кадры для ракетных войск стратегического назначения. Но тут его ждал первый удар. В институт не приняли. По очень простой причине: помешал «пятый» пункт. Собственно, по документам Димка считался русским, но кадровики раскопали и вычислили, что мама абитуриента Якубовского «портит» анкету.

Было, конечно, обидно, и вместо Питера пришлось ехать в Пермь. Начальник Пермского военного училища хорошо знал начальника отца Димы и допустил Диму к сдаче экзаменов. Диму зачислили на первый курс. А через год на вечерней поверке курсанта Якубовского вызвали, чтобы сообщить приказ об отчислении. Формулировка была лаконичной и в то же время туманной. «За низкие морально-деловые качества», — гласил текст.

На самом деле причина заключалась совсем в другом: не пришел допуск. Опять помешал «пятый» пункт, столь пылко любимый советскими кадровиками старой школы. Может быть, все оказалось к лучшему. Все-таки характер Димы никак не укладывался в жесткие рамки армейской дисциплины.

Диме пришлось идти в армию. Направили его сначала в Челябинск, а затем в Евпаторию. Служить два года не хотелось. Он не знал, засчитают ли ему в срок службы год учебы в военном училище. Поскольку ходатайствовать за Диму было некому, ситуация могла обернуться по-разному. Он мог помочь себе только сам.

Дима брал две иголочки, проводок, телефонную трубку и подсоединялся к линии дальней связи, которая не была защищена от подобных вторжений, в отличие от ЗАС — засекреченной автоматической связи. Звонил рядовой Якубовский своему собственному командиру.

При этом он представлялся генералом Н. Дима понимал, что ни с какими просьбами он обращаться не может, так как командир потребовал бы обратную связь и тут же уличил бы самозванца.

Подключившись к линии, Дима задавал отцу-командиру один вопрос: «Как там у вас Якубовский служит?» Делал он это регулярно, раз в неделю. Бедному полковнику Иванову все это надоело.

Однажды Дима довел его до такой кондиции, что он вызвал к себе командира роты Юрия Федоровича Гурстиева.

— Сегодня поезд на Москву уже ушел? — спросил командир.

— Ушел.

— А из Симферополя есть поезда?

— Есть.

— Бери мою машину, вези Якубовского в Симферополь, сажай его в любой поезд и, главное, не отходи от вагона, пока поезд не тронется.

Так рядовой Якубовский на белой командирской «Волге» был доставлен к поезду Симферополь-Москва.

Профессия: грузчик

Из армии Дима демобилизовался в 1982 году. Дома, в поселке Болшево, его ждали мама и два младших брата, одному было двенадцать, а другому шестнадцать лет. В кармане звенела только мелочь, и не было на целом свете тайника, в котором бы дожидались его крупные купюры. Не было ничего, кроме надоевших макарон и старой одежды.

Но жизнь продолжалась, и надо было опять как-то выкручиваться, чтобы заработать хотя бы на хлеб с маслом. Все лето Дима с двумя ребятами разгружал вагоны. Мамина знакомая, тетя Валя, работала в сельпо и иногда, по блату, давала разгружать вагоны с пустыми бутылками. Это было не так тяжело. Удавалось разгрузить два вагона за день. За каждый платили по 20 рублей, но эти деньги делились на троих. Обычно получалось рублей по семь-восемь на брата.

Чаще приходилось разгружать вагоны с полными винными бутылками. За хорошую работу каждому, кроме денег, давали две-три бутылки с собой. Но, поскольку у Димы дома никто не пил, это вино так и стояло с лета до самого Нового года.

«Здравствуйте, здравствуйте!»

Прошло лето. Заработок грузчика стабильностью не отличался, в любом случае Дима не собирался посвящать разгрузке вагонов свою жизнь. Он понимал, что пора искать другую работу. Надо было подумать и о высшем образовании. С военной карьерой ничего не получилось, хотя теперь уже Дима не жалел, что пришлось распрощаться с мечтой о звездах на погонах. Учебу он мог позволить себе только на заочном отделении, поэтому следовало найти подходящую работу.

И в один прекрасный день, чувствуя себя почти что Крезом (в кармане было пять рублей!), Дима купил на Ярославском вокзале телефонный справочник. Этот момент стал отправной точкой его фантастической карьеры.

Он пролистал первый раздел справочника. Партийные органы явно не подходили, зато следующие страницы заключали координаты правительственных учреждений, и не долго думая Дима принялся обзванивать все министерства и ведомства. Справочные службы исправно отсылали его в отдел кадров.

— Здравствуйте, здравствуйте! — Голос его при этом звучал необыкновенно располагающе. — Кто у вас занимается приемом технических работников?

Ему давали телефон какого-нибудь Ивана Ивановича, и Дима начинал беседу в скромно-доверительных тонах.

— Здравствуйте, здравствуйте! Меня зовут Дмитрий Олегович Якубовский. Я отслужил в Советской Армии, собираюсь учиться на заочном. Мне бы хотелось работать именно у вас.

Здесь Дима применял маленькую тактическую хитрость. Если на проводе было, к примеру, Министерство гражданской авиации, он говорил, что собирается поступать в авиационный институт. Если же Дима набирал телефон Министерства путей сообщения, он соответственно говорил о своих планах стать студентом института инженеров железнодорожного транспорта.

Так он без устали прощупывал союзные министерства, но места технического работника нигде не было. Эти должности традиционно занимали дети сотрудников ведомств, провалившие вступительные экзамены в вуз.

Точно так же, по справочнику, Дима сделал звонок в Прокуратуру Союза ССР.

— Здравствуйте, здравствуйте! Это справочная? Дайте мне, пожалуйста, телефон отдела кадров.

— Отдел кадров? Здравствуйте, здравствуйте! А кто у вас занимается приемом на работу технических сотрудников? Чудаков Матвей Владимирович? Спасибо.

В Прокуратуре Союза место нашлось. И это было именно то, что требовалось.

— У нас есть вакансия, — говорил тем временем Матвей Владимирович, — только вряд ли она вас заинтересует. Платят очень мало, рублей 80-90.

— Ничего, — отвечал Дима, сразу припомнив ходивший тогда анекдот про заведующего складом, который откровенно удивлялся, что ему ещё и зарплату платят, — мне подойдет. Я ведь как раз собираюсь учиться в юридическом институте.

— Приезжайте.

Дима схватил такси и рванул из Болшева в Москву. Ровно без четверти шесть он влетел в приемную прокуратуры на Пушкинской улице и на следующий день вышел на работу. Должность называлась скромно — делопроизводитель.

Конечно, в прокуратуре были более приличные ставки, за перебирание бумажек платили 120-130 рублей в месяц, по советским временам какие никакие, но деньги. Правда, эти «теплые» местечки тоже обычно приберегались для маменькиных и папенькиных деток.

Работа в отделе писем оказалась напряженной. Мало того что ежедневно приходилось прочитывать по сотне писем. Их надо было регистрировать, причем не просто по фамилии автора, а со всеми подробностями. Когда осужден? Кем? По какой статье? То есть требовалась первичная обработка информации.

Но Дима ко всему подходит творчески. Он ни на минуту не забывал о том, что скромная должность делопроизводителя лишь начало карьеры, первая ступенька, своего рода трамплин, от которого надо уверенно оттолкнуться. И здесь все было важно, даже такая, казалось бы, мелочь, как приход на работу. Чтобы попасть в отдел писем, не надо было проходить через главный вход. В Димины «апартаменты» вела боковая дверь. Но кто обратит внимание на мелкого технического служащего, незаметно проскальзывающего на работу? Дима специально приезжал пораньше, чтобы с достоинством, подавляя в себе желание перейти на строевой шаг, войти через главный вход.

Он не собирался прозябать в отделе писем. Надо было обзаводиться связями, набирать вес, становиться незаменимым. И Дима быстро сообразил, какая ниша пустует. Он явился в профком и предложил распространять театральные билеты. Состоялся такой диалог:

— Ребята, почему вы не ходите в театры?

— Нам не дают билетов.

— Как не дают?

— Ну, мы просили в кассах, а там нас вежливо посылали.

Просить надо было не в кассах. Всегда существовала такая удобная вещь, как бронь, предназначавшаяся в первую очередь для номенклатуры. Оставалось только сообразить, как обеспечить этой льготой прокурорских работников.

Не долго думая Дима позвонил прямо в приемную заместителя министра культуры Иванова. К телефону подошел помощник министра.

— Здравствуйте, здравствуйте! — начал Дима. — С вами говорит сотрудник союзной прокуратуры Якубовский. Понимаете, какая недоработка получается… Прокуратура совершенно отлучена от культурной жизни страны. У МВД есть бронь в театральных кассах, а у нас нет. Разве это справедливо?

— Готовьте письмо за подписью заместителя Генерального прокурора, и вопрос будет решен.

Подготовить такое письмо было делом чисто техническим. И вскоре, словно по мановению волшебной палочки, все театры начали давать билеты на лучшие спектакли. Дима завел специальную тетрадочку, где напротив названия театра и спектакля прокуроры писали свои фамилии. Такой лафы в прокуратуре не было никогда. Открылись двери в самые популярные театры: на Таганку, на Малую Бронную, в театр Маяковского… Чтобы оценить это по достоинству, достаточно вспомнить театральный бум тех лет. Чтобы купить билетик на Таганку, люди ночами стояли в кассу. У театральных подъездов собиралась толпа заядлых театралов, готовых выложить за билет приличную сумму.

В коридорах прокуратуры имя Якубовского становилось известным. Но надо было, чтобы его знали в лицо. Дима придумал невинный ход. Он заглядывал к прокурорам и любезно рассказывал подробности о предстоящем спектакле. Каждому казалось, что такое уважение оказывали только ему одному, люди росли и поднимались в собственных глазах. К любому делу Дима подходил творчески.

Он работал по принципу Севы, владельца магазинчика в Торонто. Сева делал так: он выкладывал на прилавок красивые овощи и фрукты, которые манили глаз. Но на солнце дары природы периодически заветривались и теряли товарный вид. Сева убирал их в коробки и опять украшал прилавок свежайшими овощами и фруктами.

Таким образом витрина до конца дня выглядела у него превосходно, чего нельзя было сказать об остальной части товара. Но когда приходил какой-нибудь Абрам Соломонович, Сева на голубом глазу уверял, что приберег для него под прилавком самое лучшее. И счастливый Абрам Соломонович забирал свой товар, уверяя себя, что это лучше, чем на витрине. Ведь ему лично оставили.

Наши люди всегда предпочитали сидеть в партере, но Якубовскому, случалось, продавали билеты в бельэтаж либо в ложу первого яруса. С прокурорским контингентом следовало обращаться, как с избранными людьми.

— Знаете, — доверительно обращался Дима к прокурору, — в партере очень плохие места. Там ведь ничего не видно. Лучше сидеть в бельэтаже, там вы первый, перед вами ничья голова не маячит. И, поверьте, в этом театре такая акустика, что весь звук направлен именно на ваше место. Представляете, здесь сидел сам Охлопков и слушал.

Конечно, никакой Охлопков никогда там не сидел, но благодарные прокуроры верили и чувствовали себя счастливыми. Все шло как по маслу, пока не приключился скандал с Большим театром.

С Большим театром вообще всегда было напряженно. В отличие от других театров, там перед прокуратурой не трепетали и билеты давали со скрипом. Тем более что Якубовский скромностью не отличался и имел обыкновение забирать по 60-80 билетов сразу. В других театрах билетами ведал главный администратор или кассир. В Большом же был такой Левко, Герой Советского Союза, который горел над Москвой в сорок первом. Бывший летчик. Этот Левко работал заместителем заведующего кассами. Его отношения с Якубовским складывались не самым лучшим образом.

И как-то раз к Левко обратился другой Герой Советского Союза, сотрудник прокураторы, по фамилии Акуличев.

— Дай мне, брат, билет на балет «Спартак».

— Нет, брат, ничего не выйдет, потому что все билеты забирает Якубовский. И если ты этого мудака не изведешь, не видать тебе билетов.

— Изведу.

Сказано — сделано. Заместитель председателя профкома предложил Диме уволиться по собственному желанию, чтобы погасить скандал. Но Дима-то ничего предосудительного не делал. Он на этих билетах не наварил ни копейки. Если билет стоил рубль восемьдесят, то всегда давал двадцать копеек на сдачу. Придраться было не к чему, а уходить пришлось. Все понимали, что он ни в чем не виноват. Правда, чтобы немного смягчить удар, Диму дружно заверяли, что ему обязательно помогут с новым трудоустройством. Но никто, конечно, не помог.

Великий комбинатор

Оказавшись без работы, Дима опять обратился к своему верному другу — телефонному справочнику и принялся обзванивать разные организации. Теперь, представляясь, он говорил, что имеет опыт работы в союзной прокуратуре. Звучало солидно.

Труды увенчались успехом, и его приняли на центральную базу Госснаба на должность старшего инженера. А Госснаб во времена всеобщего дефицита был очень могущественной организацией, оттуда открывались неплохие перспективы. Требовалось только умение воспользоваться широкими возможностями. А этого Диме было не занимать.

В маленькой комнатке сидели человек шесть-семь во главе с начальником отдела Валей Проскурнёй. Дима был одним из сотрудников, но такое положение его не устраивало. Для солидности следовало обзавестись личным секретарем. Естественно, секретарь старшему инженеру не полагался, и Дима возложил эти функции на коллегу Валю Цибульскую. Раз в месяц он дарил Вале коробку конфет — просто в знак уважения. Но когда раздавался телефонный звонок и спрашивали Якубовского, трубку снимала Валя.

— Вам Дмитрия Олеговича? А кто его спрашивает? По какому вопросу? Соединяю.

Это выглядело очень солидно. И давало хороший эффект. Если у человека есть секретарь, значит, этот человек чего-нибудь стоит.

Все шло как по маслу. Начальство никогда не получало от Димы отказа. Для него не было ничего невозможного. Он постепенно обрастал нужными связями, многие вопросы решались просто по телефону. Часто людям на другом конце провода казалось, что Дмитрий Якубовский — человек солидного возраста.

Из-за этого случались курьезы. По службе Дима часто общался с Сергеем Борисовичем Тихановым, бывшим в ту пору заместителем начальника такой организации, как Главснабсвязьсбыт. Связь — это и телефонные аппараты.

Тогда, если помните, такого разнообразия телефонов, как теперь, не было. И польские аппараты, по сравнению с нашими допотопными, казались просто пределом мечтаний. А уж телефон с кнопками… Так что хорошие отношения с Тихановым позволяли легко решать проблемы с телефонными аппаратами. В свою очередь, Дима тоже старался помогать Сергею Борисовичу. Возможности у него были.

К тому же Димина любовь к театрам не умерла с увольнением из прокуратуры. Он не терял связи с администраторами, которые понимали, что общительный молодой человек погорел ни за что, и готовы были всегда помочь с билетами.

И как-то раз Тиханов обратился к Диме с просьбой достать два билета в театр Маяковского. А так вышло, что на тот спектакль Дима собирался пойти с девушкой. С Тихановым они общались только по телефону. Места были рядом. Дима поздоровался с Тихановым, представился. Тот бросил вежливое «здравствуйте» и больше не проронил ни слова. Ни в антракте, ни после спектакля. Бедный Дима тоже молчал, не понимая, чем вызвана столь странная реакция давнего телефонного знакомого.

Утром следующего дня он первым делом позвонил Тиханову.

— Я был вчера в театре, — промолвил Сергей Борисович, — видел вашего сына. Он мне понравился, очень приятный молодой человек.

Ему и в голову не могло прийти, что «приятный молодой человек» — тот самый Дмитрий Олегович, с которым он успешно решал многие производственные вопросы.

Вскоре Диме стало тесно в рамках своей должности, энергичная натура требовала нового поля деятельности. И Дима без сожаления покинул тесную комнатку Госснаба с Валей Цибульской за спиной.

Люська-артистка

Когда Дима вернулся из армии, его друг Андрей Караулов покинул поселок Болшево и снимал комнату в коммуналке на первом этаже дома у станции метро «Белорусская». Это был старый московский дом с газовыми колонками.

Караулов познакомился с двадцативосьмилетней артисткой Люськой, очень красивой, нежной и сексуальной. Но Андрей совершил роковую ошибку, познакомив девушку с Димой Якубовским. Произошло это совершенно случайно.

Андрей хотел отвести Люсю в бассейн гостиницы «Космос», но сделать это было совсем не просто. Гостиница была интуристовская, и проникнуть туда можно было лишь по великому блату. Караулов попросил Якубовского: «Устрой нам с Люсей бассейн». У Димы такая возможность была. Но плаваньем дело не ограничилось, Якубовскому девушка тоже очень понравилась, таких красоток у него ещё не было, и он стал за ней волочиться. А потом и вовсе украл.

Жила она тогда в той самой комнате вместе с Андреем Карауловым. Дима явился туда с букетом цветов, и дело было слажено. Люся влюбилась в Диму и готова была идти за ним хоть на край света. Уговорились на следующий день перебраться в другое место. Караулов об этих планах своего приятеля не подозревал и был глубоко удивлен, когда вместо Люси обнаружил лишь букет живых цветов…

«Представляешь, — пожаловался он Диме, — прихожу домой, а Люськи нет. Ни вещей её, ни косметики. Только букет цветов. Ты не знаешь, куда она могла деться?»

А деть её Диме было действительно некуда. У него дома, в Болшеве, жили мама и два брата — не везти же туда ещё и любовницу. Что делать? Дима раздумывал недолго. Поскольку он работал тогда на центральной базе ХОЗУ Госснаба, то просто снял трубку и позвонил начальнику управления высотных домов и гостиниц Чибисову.

— Здравствуйте! С вами говорит Якубовский из Госснаба (база входила в Госснаб, поэтому Дима не лгал). Понимаете, какая вещь… К нам приезжает очень важный гость. Нужно его поселить в хорошей гостинице.

— Приезжайте, поможем.

Дима подготовил письмо и поехал на прием к Чибисову. Слова о «важном госте» были весьма кстати, иначе Люську могли поселить в двухместном номере с какой-нибудь теткой, а это не входило в планы влюбленных.

Чибисов подписал письмо, дал записку к директору гостиницы «Украина» и поставил специальный значок — букву «N» в кружочке. Это расшифровывалось, как отдельный номер. Заняв деньги у всех сотрудников центральной базы, Дима заплатил за гостиницу и принялся ждать наступления ночи.

Не знаю, как Диме это удалось, но в двадцать лет он ещё оставался девственником, и Люся была его первой женщиной на этой земле. У них была маленькая, но вполне уютная комната, с ванной и душем. За окном бурлил Кутузовский проспект, рядом плескались тяжелые воды Москвы-реки. Все было очень романтично.

Наступила ночь, влюбленные впервые остались одни, даже Караулова нигде поблизости не было, и Дима попытался овладеть Люсей. Увы, его ожидало полное фиаско. Не то чтобы он оказался несостоятельным, напротив, он был в полной боевой готовности, но совершенно не знал, как это делается. Люся силилась ему помочь и принимала самые удобные положения, но все было тщетно.

А у Димы была дальняя-предальняя родственница, старше его лет на десять, которая работала врачом-гинекологом. Звали её Катя. Ей-то Дима и позвонил в этот трудный и ответственный момент: «Катя, я впервые с девушкой… У меня что-то не получается. Что делать?» — «А попробуй так», — посоветовала Катя. «Понял», — сказал Дима, вешая трубку и приступая к очередной попытке. Ничего не выходило. Бедная Люся воздевала ноги к самому потолку и раздвигала чуть ли не на шпагат — все было тщетно.

Но если вы думаете, что Дима отчаялся и пошел искать веревку, то вы ошибаетесь. Якубовский из тех, кто никогда не сдается. Он опять позвонил Кате и решил полностью и точно следовать её инструкциям. Люська лежала на спине и держала трубку у Диминого уха, а он выполнял Катины предписания. Все получилось безукоризненно. Так Дима стал мужчиной.

Где эта улица, где этот дом?

Как-то раз Люся уехала к себе на родину, в село под Астраханью. Место было очень отдаленное. Все местные жители занимались тем, что отлавливали осетров и контрабандили черную икру. Сами осетры были никому не нужны. Их выбрасывали как мусор. И по всему побережью гнилыми дровами лежали огромные рыбины.

Дима, соскучившись, решил слетать к Люсе в гости. Он так был увлечен этой девушкой, что готов был на ней жениться. И женился бы, наверное, но опять, как в случае с Наташей, он сломался на возрасте. Восемь лет разницы (опять восемь лет!) были для Димы непреодолимым препятствием. Как бы то ни было, любовь горела в его сердце.

В самолете от нечего делать Дима углубился в газету, где прочитал, что именно в этот день в Москве состоялся пленум ЦК КПСС. Но, ещё только собираясь в Астрахань, он выяснил, что первого секретаря Астраханского обкома партии, а по-русски говоря, хозяина благословенных волжских мест зовут Леонидом Александровичем Бородиным. Дима знал, что каждый секретарь обкома одновременно являлся и членом ЦК, значит, Бородин должен был находиться в Москве на партийном пленуме.

Приземлившись в Астраханском аэропорту, Дима пошел искать телефон. Отлично зная все повадки партийной номенклатуры, он позвонил в обком партии и хорошо поставленным голосом идиота произнес: «Здравствуйте, это Якубовский из Госснаба. Я, к сожалению, не успел предупредить Леонида Александровича о своем приезде (это была правда, ведь Дима его действительно не предупреждал). Поэтому он не прислал за мной машину в аэропорт (и это тоже была правда). А мне срочно надо ехать в село такое-то, это часа два от Астрахани. Не могли бы вы мне помочь?»

А время было позднее, самолет прилетел почти ночью. И бедный дежурный по обкому был ошарашен этим внезапным звонком. Фамилию «Якубовский» он слышал впервые в жизни и понятия не имел, кто это такой. Зато он очень хорошо знал, кто такой Бородин Леонид Александрович. В голове дежурного ураганом пронеслись все эти мысли, и извиняющимся голосом он вымолвил: «Как же мне вам помочь? Дежурную машину я уже отправил по делу. Извините, не знал, что вы прилетите. Но вы только не волнуйтесь, товарищ Якубовский. Никуда не уходите из аэропорта. Вас найдут».

Дима не успел спросить, знает ли его дежурный в лицо или просто с кем-то путает, но не прошло и десяти минут, как радио аэропорта объявило, что Якубовскому надо срочно пройти в местное отделение милиции. «Тут-то меня и арестуют», — с грустью подумал Дима.

Но дежурный местного отделения милиции сказал Диме, что поступило указание из обкома партии посадить столичного гостя в машину ГАИ и отправить в село для выполнения важных задач. От себя лично он спросил, надо ли там ждать, пока Якубовский закончит дела и пожелает отправиться в обратную дорогу. Дима хотел сказать, что надо подождать недели две, но потом пожалел дежурного и скромно сказал: «Ждать не надо».

В село они приехали в четыре часа утра. Дима отлично запомнил это время. В столь ранний час ни один нормальный человек не ходит в гости. Лишь печально известный Адольф Шикльгрубер любил в четыре часа утра, без приглашения, внезапно наведываться к своим соседям.

В селе стояла такая тишина, что звенело в ушах. Лишь тихий плеск великой и могучей русской реки Волги слегка нарушал этот утренний покой. Не светилось ни одно окно, и пастух ещё даже не собирался выгонять стадо коров.

Если и существовали названия улиц в этом селе, то об этом знали разве что сами аборигены. По крайней мере, никаких вывесок не было видно. Более того, даже номера домов почему-то отсутствовали. В селе и так все знали друг друга пофамильно и поименно, но постороннему отыскать там что-либо было сложно. Тем более в такой глухой предрассветный час, когда даже сельские пьяницы спали сном праведников.

Дима поделился с милиционером своими проблемами. «Это не беда, — успокоил его страж порядка, — сейчас все выясним». И с этими словами он принялся светить фарами в окна каждой хаты и орать в мегафон особым милицейским голосом, способным пробудить даже мертвого от вечного сна: «Какой у вас дом?»

Люди, привыкшие к такому обращению милиции, понимали, что раз спрашивают, хоть и бесцеремонно, значит, надо. И каждый, высовываясь в окошко прямо в ночном белье, отвечал, что его дом такой-то.

Дима с милиционером проезжали какое-то количество домов, и все начиналось сначала. Слепящий свет в окна и дикий крик в мегафон. Так и нашли дом, где проживала Люся со своими родными.

Надо ли говорить, что Люся чуть с ума не сошла от радости и самозабвенно предалась любовным утехам. На этот раз Дима ничьими советами уже не пользовался. Родственница Катя научила его на «отлично».

Как Дима отравился черной икрой

Родители Люси не подозревали, что потенциальный жених намного моложе их дочери. Люся выглядела очень юной, в Диме уже появилась некая солидность, поэтому они смотрелись как ровесники.

На следующий день вся Люсина семья решила отпраздновать приезд дорогого столичного гостя. Чтобы не ударить в грязь лицом, решили проявить деревенское гостеприимство по максимуму. Чтобы надолго запомнилось. Так и вышло.

Там очень интересно готовили икру. Ее не консервировали, а солили и сушили. Поскольку деликатес был в селе дармовым продуктом, заготавливали его в больших количествах. Представьте себе кругляш внушительного размера, который можно резать, как сыр.

Диме сказали: «Ешь, сколько хочешь» — и поставили перед ним икру. Мальчик из голодного Болшева оценил угощение по достоинству. Ему так понравилась икра, что он ел, не переставая, и никак не мог наесться. И сама Люся, и родные её с некоторым изумлением следили за тем, как Дима жадно поглощал икру, но виду не подавали, боясь показаться невежливыми.

Но икра в немереных количествах для здоровья, мягко говоря, не полезна. Что Дима и почувствовал незамедлительно. Он заболел и чуть не умер. Хорошо, что его вовремя отправили в Москву. С тех пор Дима к черной икре относится спокойно. Натрескался на всю жизнь.

Смертельный бочонок «оливье»

Когда Дима служил в славных Вооруженных Силах Советского Союза, он довольно быстро, к своему ужасу, обнаружил, что кормят защитников Родины очень плохо. А главное, ещё и скудно. В общем, Дима все время чувствовал, как неприятно сосет у него под ложечкой.

Это ощущение было для Димы, к сожалению, не новым, а хорошо знакомым с детства, с тех самых пор, когда он на 5 рублей в неделю кормил семью макаронами.

Когда Дима вернулся из армии, с ним случилось несчастье. Друг Толя Горлов, известный в Болшеве фарцовщик, пригласил Диму в гостиницу «Космос». Тогда это была даже не заграница, а нечто большее. Потому что в гостинице «Космос» существовало нечто советским людям неведомое — «шведский стол». Это когда платишь 4 рубля 20 копеек и жрешь, сколько хочешь.

Дима в первый раз в своей жизни увидел этот «шведский стол». «Ты можешь есть, что угодно и в любых количествах», — инструктировал опытный Толя Горлов. «А салат „оливье“ тоже можно?» — спросил Дима, разглядев среди множества закусок любимое блюдо. «Да, пожалуйста», — ответил Толя.

Там все было устроено так, что блюда накладывали официанты. Надо было подойти с тарелкой и позволить себя обслужить. Дима, конечно, ринулся к салату «оливье». Первый раз подошел, второй, третий. И каждый раз уминал полную тарелку. Но Диме эта церемония вскоре надоела. С самым решительным видом он направился к официанту и спросил, нельзя ли ему взять весь бочонок, который стоял на прилавке.

«Да вы что, с ума сошли?» — официанту хотелось думать, что он ослышался. Короче говоря, Дима не успокоился, пока не опустошил весь бочонок. А потом он понял, что его ведет и он вот-вот потеряет сознание и рухнет посреди салатов, супов и вторых блюд.

Бедный Толя Горлов, у которого, к счастью, от нелегкого бизнеса оставались деньги на черный день, вытащил обморочного друга из гостиницы «Космос», посадил в такси и отвез в Болшево, к маме, домой.

К тому времени у Димы подскочила температура. Градусник показывал 40. Что происходит с Димой, не знал никто. Толя уехал, а мама Инна про «шведский стол» никогда не слышала, поэтому не могла предположить, что сын обожрался. Он каждые десять минут со стоном добирался до туалета и медленно умирал.

К счастью, во втором подъезде жила Валентина Белякова, детский врач.

— Дима, что ты ел? — спросила она, сразу оценив состояние пациента.

— Салат «оливье», — честно ответил он.

— Сколько ты съел?

— Бочку.

Вызвали «скорую», и Диму откачали. Потом он отлеживался в постели. Когда опасность миновала, доктор Белякова сказала Диме, что если бы прошло ещё часа три, его бы не спасли. Случился бы заворот кишок.

Потом мама рассказала Диме, что аналогичный случай произошел с ним, когда он учился в первом классе. Папа был ещё жив, но все равно нуждались. По праздникам мама покупала сосиски по счету: папе — три, сыновьям — по две. Сейчас Дима сосиски не ест вообще, а тогда считал, что вкуснее ничего не бывает. И вот он вставал ночью, когда все спали, прокрадывался на кухню, открывал холодильник и жрал эти сосиски. А поскольку варить их ночью было невозможно, Дима поедал этот деликатес в сыром виде. Однажды он так разохотился, что, не в силах остановиться, уничтожил сразу двенадцать штук. И отравился. Еле откачали. Так трижды в жизни бедный Дима страдал от обжорства.

Умывальников начальник и мочалок командир

После Госснаба ему подвернулась работа в КЭЧе — Квартирно-эксплуатационной части Московского военного округа. Здесь тоже было где развернуться талантам Димы. Представляясь по телефону, он скороговоркой произносил скучноватое название организации, делая акцент на трех последних словах. И все бы ничего, но помешала случайность.

Место заместителя начальника, на которое приняли Диму, занимал какой-то престарелый участник Великой Отечественной войны, которого не совсем правильно уволили. Ветеран сдаваться без боя не собирался. Предстояло объяснение в парткоме, с которым бы Дима наверняка справился. Но ночь перед битвой он провел с женщиной, а утром, вместо того чтобы поспешить на работу, досматривал сладкие сны. Объясняться перед партийными товарищами пришлось начальнику, и ситуация была проиграна. Пришлось писать заявление по собственному желанию.

Опять телефонный справочник. Прозаически звучащая должность заместителя начальника строительного управления в Ремстройтресте Первомайского района. Но Дима несколько видоизменил название своей конторы, и в его новом звучании появилась привлекательность. Строительное управление по ремонту квартир — чувствуете разницу? Занималась эта организация установкой электрики и сантехники в жилых домах.

У Димы был приятель, Юлий Бочаров, который работал заместителем директора завода сантехнических изделий. А этот товар в бывшем СССР всегда был в дефиците. Управление ходило в передовиках, план выполнялся на 160 процентов. Достигалось это простым путем. Дима завозил цветную сантехнику и предлагал народу сделать выбор: голубой унитаз без установки или белый с установкой. Наши люди, любуясь цветным изыском и в душе завидуя соседу, который справлял нужду на финском агрегате, выбирали голубой унитаз. Управлению это было выгодно. Но с начальником Дима не сработался. Того выводило из себя, что молодой зам ведет себя словно директор театра. Откуда родилось такое сравнение — Бог весть.

Лариса

Дима устроился в ремонтно-строительный трест Ленинского района начальником отдела снабжения. А в кабинете напротив в должности заместителя главного бухгалтера трудилась девушка Лариса. Дима, известный любитель женского пола, проявил к ней интерес, который оказался взаимным. А дальше — классический служебный роман, который завершился маршем Мендельсона.

Это было в 1984 году. Дима, которому исполнился всего 21 год, поначалу не собирался связывать себя брачными узами. Лариса была на год старше, у неё был ребенок. Но Димины ближайшие приятели уже успели жениться, и он, лишившись друзей, решился последовать их примеру. Тем более что Лариса очень хотела выйти замуж.

Этот союз просуществовал недолго и распался по обоюдному согласию. Молодожены съездили в отпуск на море. Дима быстро понял, что совершил ошибку и совсем не готов к семейной жизни. Они молниеносно поженились и в таком же пожарном порядке разошлись. Брак продлился всего лишь два месяца.

Лариса была хоть и немногим старше по возрасту, но более зрелой и опытной, чем Дима. Это теперь мой муж считает себе очень продвинутым в сексе, он многому научил меня, но тогда, в двадцать с хвостиком, он был мальчишкой. Лариса была женщиной с жизненным опытом и знала толк в сексе. Она предлагала такие отношения, для которых он тогда ещё не созрел.

Они больше не жили вместе, но их рабочие кабинеты по-прежнему находились напротив. Каждодневных встреч было не избежать. Диме это не нравилось, да и Лариса не была в восторге постоянно видеть бывшего мужа и слышать шепоток сослуживцев за спиной. Диме ничего не оставалось, как уволиться.

Лена

Дима недолго оставался холостым. Вскоре он женился на Лене. Это был брак по расчету. То есть Дима фактически женился не на Лене, а на её папе, который занимал ответственный пост. Дима делал карьеру и рассчитывал на поддержку свекра. Но произошла осечка. Ленин папа, как человек умный и проницательный, быстро раскусил зятя. К Диме он относился довольно прохладно и помощи ему не оказывал. Когда никаких иллюзий не осталось, назрела ситуация развода. К тому же Дима не был примерным мужем. Периодически у него появлялись девушки для души.

Но когда семья фактически перестала существовать, Лена забеременела. Она любила Диму и очень хотела родить от него ребенка. Даша родилась уже после развода. Внешне она очень похожа на Диму.

Последующие Димины браки происходили с периодичностью в два года. Он быстро женился и так же быстро разводился. Уходил Дима всегда красиво и благородно, никогда не опускаясь до прозаического раздела имущества.

Как Дима чуть не стал архиереем

Когда Дима развелся с Ларисой и начал подумывать о том, как бы ему поменять место работы, его вдруг озарила гениальная мысль: а не пойти ли ему служить по церковной линии? На эту, прямо скажем, неординарную идею (дело-то было не в наши дни, когда бывшие партработники рьяно осеняют лбы крестным знамением, а в 1984 году) Диму натолкнуло чисто географическое совпадение. Контора, где он трудился вместе с бывшей женой Ларисой, непосредственно соседствовала с храмом Николы в Хамовниках, что на улице Тимура Фрунзе.

Надо сказать, что руководили Димой в тот момент отнюдь не религиозные и даже не духовные соображения, а вполне земные, материальные обстоятельства. Дело в том, что Дима догадывался: в церкви хорошо платят. Он уже пытался устроиться в этот храм по совместительству, когда трудился в ремстройтресте.

Для претворения своей идеи в жизнь Дима решил воспользоваться старым, проверенным способом. Если в прокуратуру он устроился с помощью телефонного справочника, то в данном случае приобрел нечто подобное: толстый церковный календарь.

Там были напечатаны фотографии почти всех архиереев, в том числе пяти членов Священного Синода и священнослужителей рангом пониже. Уяснив для себя, что Священный Синод — это вроде как Политбюро, Дима понял, что с этого и надо начинать.

Поскольку телефона патриарха Пимена (в миру господин Извеков) найти не удалось, Дима стал беспокоить членов Синода. Он позвонил в Новодевичий монастырь, где сидел митрополит Ювеналий. Если продолжать сравнение с партийными органами, то патриарх Московский и всея Руси по уровню как бы являлся секретарем Московского горкома партии и одновременно Генеральным секретарем ЦК КПСС, а митрополит Ювеналий был, в свою очередь, как бы секретарем Московского обкома партии.

Когда Дима позвонил и сказал, что хотел бы устроиться на работу, никто даже не поинтересовался, исповедует ли он христианство и крещен ли. Зато он получил телефон некоего Юрия Алексеевича. Дима представился, рассказал о своем желание трудиться на благо церкви и услышал: «Приезжайте!»

А этот Юрий Алексеевич сидел в том корпусе, где располагалась резиденция Ювеналия. Секретарь епархиального управления доложил о приходе Якубовского. Вышел Юрий Алексеевич, и состоялся следующий разговор:

— Здравствуйте, меня зовут Дмитрий Олегович. Хочу у вас работать.

— К нам все хотят. А что вы можете?

— Я все могу.

— У нас есть одна проблема. У митрополита есть старая «Волга» ГАЗ-24 и ему нужен новый кузов.

— Сделаем, — ответил Дима не моргнув глазом.

А тогда, если кто помнит, кузов было достать очень трудно. «Волга» стоила больших денег, но кузов и двигатель по сравнению с ценой автомобиля стоили совсем немного. Замени то и другое, получишь практически новую машину.

Юрий Алексеевич Диме не поверил, но все равно обещал организовать письмо от имени митрополита. Тогда Дима и познакомился с заместителем директора Мостранскомплекта Виталием Грековым, который сейчас, пятнадцать лет спустя, обратился к нему, как к адвокату.

На всю Москву было всего десять кузовов, и для того, чтобы Мостранскомплект выделил кузов, требовалось, чтобы фондовладелец или, как тогда называли, фондодержатель отдал на этот кузов фонд. Дима позвонил в Мосавтолегтранс, представился, объяснил, что действует по поручению митрополита Ювеналия, и сказал, что последнему так нужен кузов, что он без него Богу служить не сможет.

«Вопрос слишком сложный, — ответили Диме, — и решить его может только начальник». А начальник был человек известный, обсуждать с ним проблему кузова по телефону не имело смысла, он просто послал бы Диму подальше. К нему надо было явиться лично.

Дима записался на прием. Тщетно секретарь начальника пытался добиться, по какому вопросу никому не известный гражданин Якубовский рвется на прием. «Я звоню по просьбе митрополита, — сказал Дима, понимая, что для конторы между митрополитом и патриархом разницы не было, — у меня строго конфиденциальный вопрос».

И стал готовиться к разговору. Он знал одно: если начальник в течение первых десяти произнесенных слов его не полюбит, пиши пропало. Кузов не даст. Значит, к делу следовало подойти творчески.

Дима в школе учился с мальчиком, которого звали Костя Шестера. Костин папа в свое время окончил морское училище, а потом его перевели в ракетчики, и новенькая, с иголочки форма морского офицера осталась ненадеванной. А Дима очень любил форму, и папа Шестера за ненадобностью подарил ему свой морской китель, не то черного, не то темно-синего цвета. Дима обожал этот китель.

Перед визитом к начальнику Мосавтолегтранса Дима поехал домой, в Болшево, отыскал в шкафу свой любимый китель, содрал с него морские пуговицы и пришил обычные. Затем, стоя перед зеркалом, он облачился в китель, черные брюки, черные же ботинки, оставшиеся от папы, правда, с дырявыми подошвами и на два размера меньше, и в таком виде вышел из дома. По дороге он приобрел пластинки с церковными песнопениями и Библию.

То ли оттого, что Дима волновался, то ли оттого, что ботинки жали, то ли оттого, что он входил в образ, но лицо у него при этом было отрешенное. Кабинет был большой, длинный, до стола надо было пройти несколько шагов. Обычно люди, входя в кабинет, здороваются. Но Дима повел себя иначе. В морском кителе со стоячим воротничком и церковными пластинками он чувствовал себя священнослужителем и первым делом устремил взор в угол, как бы отыскивая иконы, при этом истово крестясь, возможно, неправильно, но начальник этих тонкостей явно не знал. Он сразу оторвался от бумаг, разложенных на большом столе, и во все глаза наблюдал за странным посетителем.

Используя церковную лексику и расцвечивая свою речь словами типа «послушание», «благословение» и «с Богом», Дима изложил свою просьбу насчет кузова. И торжественно вручил свои пластинки вместе с Библией, заметив между делом, что все это послано ему, начальнику, лично, дабы душа его, замотанная буднями, обернулась к Богу.

Тронутый сверх всякой меры и ещё более потрясенный, начальник все подписал. И торжествующий Дима направился прямо в Мостранскомплект получать вожделенный кузов. Но там его ждала неудача. Выяснилось, что на десяток имеющихся кузовов приходится 20-30 претендентов. Диме объяснили, что в Москве он ничего не получит. Надо ехать в Горький.

Дима рассказал обо всем Юрию Алексеевичу, который по-прежнему сильно сомневался в успехе мероприятия, и показал подписанный наряд на получение кузова. Тогда ему выделили машину, на которой он и отправился непосредственно на Горьковский автомобильный завод, который в то время возглавлял Пугин, впоследствии ставший министром, а теперь опять директорствующий на ГАЗе.

Ясно было, что к генеральному директору не попадешь, и Дима направился к начальнику управления сбыта. Тот был уже предупрежден сотрудниками Мостранскомплекта. Дима был все в том же наряде, с тем же церковным набором в руках, с отрешенным взглядом и смиренным пожеланием: «Да поможет вам Бог во всех ваших начинаниях».

В общем, кузов был получен, погружен и доставлен адресату. С чувством исполненного долга Дима завалился спать, устав от бессонных ночей и переживаний. И снилось ему письмо с личной подписью митрополита Ювеналия.

А утречком Якубовский явился к Юрию Алексеевичу, рассчитывая, что теперь-то его непременно примут на работу. Ведь он, как сказочный герой, исполнил самое трудное желание.

К тому моменту он знал о Ювеналии все или почти все. Вплоть до домашнего адреса и подробностей биографии. Митрополит Ювеналий проживал в трехкомнатной квартире на Юго-Западе, был уроженцем Тулы, в люди его вывел митрополит Никодим, в доме которого он квартировал, будучи студентом-семинаристом. Потом Никодим был отравлен на приеме у Папы Римского. Возможно, он спас Папу, выпив предназначенное понтифику вино. Дима считает, что Никодим был советским шпионом.

Итак, явившись в резиденцию митрополита Ювеналия, Дима ожидал назначения, но Юрий Алексеевич произнес другое: «Владыка просил подарить вам сервиз в знак благодарности». Сервиз был по тем временам неплохой, стоил 600 рублей, но разве на это рассчитывал Дима? Ни за какой сервиз в мире он не стал бы так бороться. На работу его не взяли.

Дима выбрал другого члена Священного Синода, который, на его взгляд, наиболее подходил для осуществления хозяйственных функций. Это был управляющий делами Московской патриархии митрополит Алексий, нынешний патриарх, гражданин Алексей Михайлович Ридигер. Он очень душевно принял Якубовского, побеседовал с ним любезно, но Дима не просчитал, как следует, ситуацию. В этом была его тактическая ошибка.

Якубовский сломался на женщине. Если б знать заранее…

У митрополита Алексия была секретарша, которая, по мнению Димы, никакой особой роли не играла. И Якубовский, не иначе как бес его попутал, повел себя с этой дамой непочтительно. Оказалось, секретарша все-таки играла роль, и это обстоятельство решило судьбу Димы. На службу его не взяли. Кто знает, может быть, все сложилось бы иначе и среди черных сутан Якубовский занял бы свое место…

А счастье было так возможно…

Диме был двадцать один год, и он в очередной раз искал работу. Поскольку он неуклонно стремился ввысь, останавливаться на достигнутом не хотелось. Напротив, Якубовского манили новые горизонты.

В 1984 году Дима вышел на одну достаточно известную идеологическую организацию, которая работала на зарубеж и в которой, как тогда было принято, главные люди были из Комитета государственной безопасности. Чтобы устроиться на работу в эту идеологическую контору, так прельстившую Диму, недостаточно было заполнить анкету, следовало ещё пройти собеседование.

Якубовский всегда смотрел на вещи реально. При всех своих высоких устремлениях он четко осознавал, что всему свое время. Пока он мог претендовать только на техническую работу. Поэтому на большое рандеву он и не рассчитывал.

В этой организации все решала потрясающе красивая дама, майор КГБ и старший опер из центрального аппарата Лариса Сергеевна. На вид ей было лет тридцать семь-сорок. Правда, Диме в то время такой возраст казался очень солидным.

Эта Лариса Сергеевна и проводила собеседование. Дима занял очередь и не без волнения наблюдал, как автоматически вылетали мальчики и девочки, чем-то не устроившие строгую кагэбистку.

— Вы знаете, сейчас я спешу, — она подарила Диме обольстительную улыбку, — давайте встретимся вечером и обо всем поговорим.

Дима понял это приглашение так: его будут готовить к выполнению какого-то важного задания.

— Я приглашаю вас в ресторан, — молвила Лариса Сергеевна.

При этих словах проницательный Дима, воспитанный на образе Штирлица, просек: его хотят проверить. Ведь где, как не в ресторане, поймешь, как человек относится к спиртному. Впрочем, этой проверки он мог не бояться, поскольку просто не знал вкуса спиртного и узнавать не собирался.

Встретились они в ресторане на Чистых прудах, довольно популярной в то время «стекляшке». И между ними произошел замечательный диалог.

— Много у вас было женщин?

— Ни одной! Я не женат! — выпалил Дима, умирая от ужаса. Ведь он соврал майору КГБ.

— Ну, это напрасно.

Принесли счет. Дима вытащил смятые рубли, собираясь расплатиться.

— Что вы, — мягко отстранила его руку Лариса Сергеевна, — я вас пригласила, позвольте мне заплатить. — А потом добавила, слегка понизив голос: — Я тут живу неподалеку, приходите ко мне через час, и мы продолжим.

Дима, конечно, согласился, думая про себя, что ему предстоит ещё одна проверка перед выполнением важного правительственного задания.

Жила она на другой стороне бульвара, в районе Харитоньевского переулка.

Кое-как убив время, промаявшись на углу дома, без пяти минут десять Дима уже нажимал на кнопку звонка. Дверь открылась, и глазам Якубовского предстала картина из фильма «Бриллиантовая рука». Лариса Сергеевна, с разгоряченным после душа телом и капельками воды на нежной коже, стояла в чем-то легком и соблазнительном — ну, вылитая Светлана Светличная…

— Вы заходите, я сейчас! — бросила она.

Дима, коря себя за то, что явился раньше времени и поставил хозяйку дома в неловкое положение, прошел в комнату.

Она появилась в халатике и предложила:

— Давайте выпьем.

— Я не пью! — в негодовании парировал Дима, словно его только что уличили в чем-то очень постыдном.

— А я выпью, — легко произнесла хозяйка дома.

Часа два они просидели на диване. В комнате был интимный полумрак.

— Сына я отвезла к родителям, — мимоходом сообщила Лариса Сергеевна. И вдруг повернулась к Диме лицом, усевшись по-турецки. Взгляд Якубовского невольно скользнул вниз и наткнулся на обнаженные женские прелести. Лариса Сергеевна была без трусиков.

«Какой же я дурак! — продолжал ругать себя Дима. — Зачем я так рано пришел? В спешке бедняга забыла одеться».

Рядом стоял сервировочный столик на колесиках. Лариса Сергеевна время от времени прикладывалась к бокалу вина и посасывала конфетку. Вдруг что-то соскользнуло на пол, она нагнулась, и — о, Боже! — халатик распахнулся, обнажив полную грудь. Лариса Сергеевна словно не замечала этого, но Дима ей напомнил:

— У вас тут что-то выскользнуло.

Через некоторое время Дима раскланялся. Надо ли говорить, что на работу его не взяли.

Ошибка его была в том, что он в самых смелых фантазиях не мог допустить, что майор КГБ хочет с ним переспать. Он думал, что майор КГБ ложится с кем-то в постель только тогда, когда это необходимо Родине.

Потом уже, спустя годы, Дима хотел найти Ларису Сергеевну, чтобы взять то, от чего он когда-то так глупо отказался. Пытался даже «пробить» её через Комитет госбезопасности. Но фамилии красивой женщины Ларисы Сергеевны он не знал. По-моему, он и сейчас жалеет об упущенной возможности.

Унитаз для опера

Дима недолго сидел без дела. Его приятель работал заместителем начальника ХОЗУ Прокуратуры Союза, он-то и порекомендовал Якубовского московскому прокурору. Прокурором города был Лев Баранов. Назначили его при смешных обстоятельствах. При Гришине, первом секретаре Московского горкома КПСС, прокурором был Михаил Мальков, который ушел одновременно с Гришиным. Назначать было некого, и выбор пал на Скаредова Георгия Ивановича, который, по образному выражению Димы, в слове «х..» делал четыре ошибки.

Шла коллегия Прокуратуры Союза, на которой выступал Скаредов, а следом в повестке дня стоял доклад Баранова, начальника транспортного управления Прокуратуры СССР. На коллегии присутствовал Ельцин, первый секретарь МГК КПСС. Он посмотрел на Баранова, встал и сказал: «Вот новый прокурор города». И ушел. На следующий день Баранов возглавил городскую прокуратуру.

Шел 1987 год, надо было решать социальные вопросы. А здание прокуратуры было в ужасающем состоянии. Прорвало канализацию, из окон дуло так, что прокуроры затыкали форточки уголовными делами.

— Пойдешь к Баранову начальником хозяйственного отдела? — спросил приятель. — Зарплата 180 рублей.

— Конечно. — Дима не раздумывал.

— Нужно наладить социальный уровень, — сказал прокурор на собеседовании. — Что нужно от меня?

— Ничего. Иной раз просто позвонить.

За каких-нибудь два месяца неосновной отдел превратился в основное управление. В прокуратуре было всего два управления — следственное и хозяйственное. Все остальные существовали на правах отделов. Народ до сих пор помнит фантастические распродажи, на которых было все, что угодно.

— Мы действовали по следующему принципу, — вспоминает Дима. — Я говорил: «Лев Петрович, надо звоночек сделать, вот телефончик, номер я сам наберу, зачем вам мучиться?»

Прокурору оставалось только произнести ключевую фразу, которая была подчеркнута и звучала всегда одинаково: «Вот сейчас к вам приедет мой сотрудник Якубовский и все расскажет».

Под Диминым крылом Московская городская прокуратура жила припеваючи. В Мосгорисполкоме выделили целый квартал зданий на Новокузнецкой улице. Такими хоромами мог похвастаться только КГБ СССР. И это ещё было не все. На тысячу сотрудников ежегодно выделялось пять тысяч квадратных метров бесплатного жилья. Дима стал членом городской жилищной комиссии.

Весь смех заключался в том, что, когда у него что-то просили: мясо в столовую, ондатровые шапки или импортные унитазы, вопрос решался мгновенно. У него был заготовлен текст письма на все случаи жизни примерно такого плана: «Для обеспечения оперативной деятельности органов прокуратуры просим выделить…» Далее следовал «унитаз в количестве одной штуки». Все шло прекрасно, пока Дима не поругался с прокурором из-за девушки Светы.

Света

Странно, но эта девушка совсем не подходила под тот женский стандарт, который обычно нравился Диме. Это был совсем не его тип. Темненькая, с короткой стрижкой, худенькая, с очень маленькой грудью — скорее, антипод идеала женской красоты, которому Дима поклоняется. Димин тип — это длинноволосая блондинка с соблазнительным бюстом.

Со Светой Дима познакомился в 1988 году. Это была романтическая история, которая стоила Диме его должности. В Свету он влюбился с первого взгляда, когда она пришла в прокуратуру устраиваться на работу.

У него была секретарша Ира, восемнадцатилетняя девушка. Так вот, у неё были груди, как две головы, такие соблазнительные, что один генерал специально приезжал, чтобы в приемной потискать Иру. А Свету рекомендовал знакомый адвокат. Дима задал ему лишь один вопрос: красива ли девочка? Тот принялся нахваливать её деловые качества. Это Якубовского интересовало меньше всего. Света позвонила, они договорились о встрече, но она не пришла. Дима обиделся и сказал секретарше Ире, чтобы со Светой она его больше не соединяла.

Прошло время, Света позвонила опять. И это был момент, когда Диме вдруг захотелось с кем-нибудь переспать. Ира знала, что у него все может быть очень импульсивно, она своего начальника достаточно изучила. Возникни Света чуть раньше или чуть позже, ничего бы не получилось. Но она проявилась вовремя, и Дима пригласил её приехать.

Дальше произошла история в стиле Якубовского. Света ему понравилась с первого взгляда, и он решил для шика отправить её на машине прокурора города. Но так неудачно совпало, что у прокурора Баранова была примерно такая же вариация — дама в кабинете. И он, естественно, собирался благополучно доставить её домой на своем служебном автомобиле.

— Дима, к тебе сейчас спустится женщина, отправь её, пожалуйста, домой.

Женщина спустилась, но Дима не слишком вежливо объяснил ей, что ему самому нужна машина.

И разъяренная дама бросилась наверх, к прокурору. Тот снял трубку.

— В чем дело? — В прокурорском голосе звенел металл. — Я тебя просил дать машину.

— Не могу, — Дима был непоколебим, — машина занята.

— Так отвези её на своей машине.

— Не выйдет, мне она самому нужна.

Он шел на принцип, отлично зная, что подобные вольности не сойдут с рук. Еще можно было одуматься, дать задний ход, поджать хвост и все исправить. Но это мог кто-то другой, только не Дима. Ударить лицом в грязь перед девушкой — на это Дима не пойдет никогда.

Света уехала домой на прокурорской «Волге», а Диме вскоре уже не надо было спешить на работу. Его уволили.

А со Светой жизнь не получилась, поскольку у Димы все складывается по Пушкину: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей…» Если он любит женщину, то она кидает его через колено. Не любит — женское обожание ему обеспечено. И, влюбившись безмерно в Свету, Дима потерял её любовь.

Наверное, были и чисто земные мотивы крушения этого брачного союза. Как писал поэт, «любовная лодка разбилась о быт». Света не считала нужным как-то заботиться о муже. Она занималась только собой. Нередко день начинался с того, что Дима по всему дому искал чистые носки. Бывало, что ему приходилось доставать из стиральной машины грязную одежду, быстро стирать и сушить. Потому что надеть было нечего.

У них есть общий ребенок — Юлик. Вопрос о Димином отцовстве все ещё остается открытым. Мальчик родился после развода, а зачат он был, когда Дима находился в Германии со своей особой миссией. Брак со Светой был недолгим, через два года они разошлись.

Без пяти минут депутат

В конце 1989 года началась кампания по выборам народных депутатов России. И так случилось, что Диму однажды пригласили выступить по архангельскому телевидению.

В каждом крае — свои проблемы. Архангельск — не исключение. И Дима в своем телевыступлении рассказал все, как есть. Он говорил о самом наболевшем — взаимоотношениях с центром, который, как считали местные жители, их просто грабил.

Неделю спустя Диме позвонили ребята из Архангельска. «Знаете, — сказали они, — ваше интервью произвело самый настоящий фурор. Горком комсомола выдвигает вас нашим кандидатом в депутаты».

Потом он долго хранил фотографию, сделанную в Архангельске: у храма стоят старики и старушки с плакатом «Верующие — за Якубовского!».

Правда, во второй тур Дима не прошел. У него была чистая победа в городе и полный ноль в области.

На пути к Олимпу

Вылетев из Прокуратуры Москвы, Дима пересидел два-три месяца в Мосгорисполкоме, в управлении гостиниц.

Но в то время уже создавался Союз адвокатов. Диму взял туда Воскресенский, который был в ту пору председателем этого союза. Сейчас он президент Международного Союза адвокатов. С Димой они по-прежнему дружат. Г. А. Воскресенский написал замечательное вступление к нашей книге «Что такое арест и как с ним бороться».

Союз адвокатов тогда занимал три комнаты. В одной сидел Воскресенский, в другой — Якубовский, а в третьей — остальные сотрудники.

Дима четко знал, чего он хочет. Деньги в тот момент для него много не значили. Главным критерием была карьера, власть. И он делал все, чтобы добиться цели. Если полистать его трудовую книжку, видно, что он нигде подолгу не задерживался. Два-три года — и дальше, вверх по служебной лестнице. Где бы Дима ни работал, он всегда ухитрялся сделать так, что его должность становилась главной. Не должность делала человека, а человек — должность. Он обладал поразительным умением сразу становиться незаменимым. Мгновенно обрастал нужными связями и везде становился своим — не по блату, не по звонку.

Впервые Дима попал в адвокатуру за 4 года до этих событий.

— Здравствуйте, здравствуйте! Я работаю начальником отдела стройтреста, учусь в юридическом институте и ищу работу по будущей специальности.

Очередной телефонный звонок был вполне по адресу. 1984 год. Константин Николаевич Апраксин, председатель Московской городской коллегии адвокатов, как раз нуждался в человеке, который занялся бы домом, выделенным президиуму коллегии. Дом — это громко сказано. Сначала требовалось отселить жильцов, произвести капремонт, фактически отстроить заново.

Жильцы капризничали, предлагаемые варианты их не устраивали. А один старичок, участник русско-японской войны, приготовился к длительной осаде, вооружившись трехлинейкой. «Делайте, что хотите, но я никуда не поеду!» — заявлял ветеран. По закону, вариантов должно было быть не менее трех. Затем отселением строптивцев занимался суд. Но до этого требовалось получить так называемые фонды на жилье, превратить эти фонды в квартиры и так далее.

Надо ли говорить, что желающих заниматься этой канителью было не слишком много. По крайней мере, среди членов коллегии таковых не наблюдалось.

Кстати, недавно, когда мы были на концерте Бабкиной, к Диме подошел человек, который помнит его по тому времени. Он долго жал Диме руку и был несказанно рад встрече спустя годы.

— Приходите, поговорим, — сказал Апраксин.

Он выслушал Диму и не поверил, что этот мальчишка, которому нет и 22 лет, сдвинет с места такую махину, как строительство дома.

— Давайте так, — наконец решился председатель Московской коллегии адвокатов, — мы вас возьмем на два месяца и посмотрим, что вы успеете сделать.

— Согласен, — ответил Дима.

— А что вам нужно для работы?

— Вы будете смеяться, но вообще ничего. За исключением городского телефона, чтобы можно было звонить, и права называться вашим помощником по строительству.

Для начала надо было войти в план Главмоспромстроя. Не буду вдаваться во все подробности, скажу лишь, что вопрос был решен на личном обаянии за каких-нибудь полчаса. Дом включили в план, а это значило, что все работы должны выполняться по государственным расценкам. Дом построили, он стоит и сегодня по адресу Пушкинская, дом 9, строение 6. С тех пор там не поменяли ни одного стула.

Балет на паркете

В 1989 году Председателем Совета Министров СССР был Николай Иванович Рыжков, в то время — второй человек в государстве. А первым заместителем Рыжкова и время от времени исполняющим его обязанности был Лев Александрович Воронин.

Рыжков был в отъезде, и Дима позвонил по «кремлевке» Воронину. Голосом идиота он произнес следующий текст: «Здравствуйте! С вами говорит секретарь правления Союза адвокатов СССР. Вот есть Союз художников СССР, Союз писателей, Союз композиторов… По всем этим организациям приняты соответствующие постановления. А по Союзу адвокатов никакого постановления нет. Надо бы нам это обсудить».

Воронин дал согласие принять Якубовского. Сидя в своем подвале на Пушкинской улице, Дима тихо млел: он идет на прием в святая святых, почти к Председателю Совета Министров СССР.

Жил Дима тогда бедно. У него был один костюм, доставшийся в наследство от друга семьи, дяди Коли Кутаманова, и перешитый мамой Инной для Димы, пара старых папиных ещё ботинок, которые были на два размера меньше. И вот в таком виде Дима отправился на прием к высокому лицу.

Воронин занимал огромный кабинет. К столу вели ковровые дорожки, уложенные буквой «Г». Дима не знал, что надо ходить только по этим дорожкам, ни в коем случае не сворачивая на натертый до зеркального блеска паркет. Кремлевские полотеры так драили пол, что он становился скользким, как каток.

Когда Дима вошел в кабинет, Воронин, как человек воспитанный, встал из-за стола поприветствовать посетителя. А Диме, в свою очередь, показалось неудобным, что и. о. Председателя Совета Министров СССР будет долго ждать, пока посетитель пересечет кабинет по графическому рисунку ковра. Не долго думая он свернул с дорожки, чтобы срезать путь по гипотенузе, но поскользнулся и, потеряв равновесие, с высоты своего роста грохнулся.

Возникла сцена из известной комедии «Горе от ума»: «…как тот и славился, чья ниже гнулась шея, как не в войне, а в мире брали лбом, стучали об пол, не жалея».

Воронин заржал, что сразу растопило лед. Естественно, разговор пошел в дружеских тонах. Цель была достигнута. Постановление Совета Министров СССР о Союзе адвокатов было подписано.

«Спасение» Гейдара Алиева

В 1989 году Гейдар Алиев входил в Политбюро ЦК КПСС и был первым заместителем Председателя Совета Министров СССР. Горбачев всячески его выживал. И вот в один из дней февраля 1990 года «Правда», в то время главная газета страны, печатает статью «Алиевщина, или Плач по сладкому времени», где Гейдара Алиевича размазали, как масло по хлебу.

Всем было ясно: выполняется социальный заказ. Чтобы понять это, не надо было даже читать между строк. А тогда ещё были свежи воспоминания о Юрии Михайловиче Чурбанове, об Усманходжаеве и многих других людях, которые в мгновение ока из всесильных деятелей союзного масштаба превратились в лагерную пыль.

Димин приятель Андрей Караулов был хорошо знаком с Алиевым, бывал у него дома. И когда Гейдар Алиевич спросил: «Так что же мне теперь делать?» — Караулов со свойственной ему пролетарской прямотой сказал: «Вам нужен адвокат. Мой знакомый Якубовский — секретарь правления Союза адвокатов СССР. Он все знает, и я вас к нему отвезу». Титул «секретаря Союза» Алиева вполне устраивал.

Дима в ту пору ещё не был адвокатом. Офис Союза адвокатов располагался на Пушкинской улице. Якубовский как раз сидел у Воскресенского, когда услышал, что открылась дверь. Это прибыли Караулов, Алиев и зять его Махмуд. Дима пошел за ними, так как его кабинет располагался в другом конце коридора.

И вдруг от волнения, что к нему пожаловал небожитель, член Политбюро, Диме нестерпимо захотелось в туалет. Он хотел было сказать: «Вы заходите, я вас сейчас догоню». Но, обращаясь к Караулову, произнес совсем другой текст: «Я сейчас поссу и приду». У Караулова отвисла челюсть. Но Гейдар Алиевич, выходец из Политбюро, где принято было все прямо объяснять друг другу, среагировал спокойно: «Ну что ж, товарищ хочет писать. Мы подождем».

Наконец сели на стулья, но тут прямо на середину комнаты выскочила мышь. Чтобы как-то разрядить обстановку, Дима сказал: «Вот видите, Гейдар Алиевич, в каких условиях я работаю!» Махмуд воспринял эти слова как руководство к действию и чуть было не убил мышь ботинком.

— Что же будет, как вы думаете? — спросил Алиев, приступая к беседе по волнующему его вопросу.

Диме было стыдно признаться, что статью в «Правде» он так и не читал, поскольку узнал о ней от Караулова за два часа до визита. Найти публикацию ему не удалось, коллегия адвокатов газету «Правда» не выписывала. Но Диме надо было держать марку, делать вид, что статью он все-таки читал.

— Гейдар Алиевич, — сказал он, — если написали такую статью, то вас обязательно посадят. Это точно. Можете не сомневаться. Я знаю, что говорю, поверьте.

— Что же мне делать? — расстроился Алиев, который и сам, вероятно, подспудно не исключал такую возможность, но все-таки считал её гипотетической. А тут ему прямо сказали, что посадят.

— Гейдар Алиевич, вот вы откуда родом? С Нахичевани? Вот туда и уезжайте. Родная Нахичевань изберет вас своим депутатом, и в этом будет ваше спасение.

Они попрощались. Алиев последовал совету Димы, и через месяц его избрали народным депутатом. Потом он стал президентом своей республики.

Ребус для особиста

Димин брат Стас служил в Западной группе войск во Франкфурте-на-Одере. До того как его призвали в армию, он был кандидатом в мастера спорта по волейболу и играл в дубле юношеского ЦСКА.

Все помнят, что в советское время спортсмены были в большом почете. Недаром же поговорка «сила есть, ума не надо» родилась именно в нашей стране. Достаточно выдавать достижения — все остальное прикладывалось автоматически. Любой вуз жаждал заполучить в число студентов перспективного спортсмена, чтобы он впоследствии отстаивал честь институтской команды.

Стас был в армии как бы на особом положении. Формально он был приписан к какому-то полку, а служил в комендатуре гарнизона, которая располагалась непосредственно в городе.

Практически каждый день Стас играл в волейбол с военными, которые сражались с коллегами из Национальной народной армии ГДР или с командой местных жителей. Нельзя же играть и не общаться. И в перерыве Стас познакомился с девушкой. Звали её Антье. У них довольно быстро сложились отношения.

Поскольку Стас был единственным рядовым в команде, состоявшей сплошь из офицеров, он на игры ходил самостоятельно. Строем его никто не водил. Его отпускали к девушке Антье. В общем, армейская жизнь Стаса была вполне сносной. Но тут вмешалось одно обстоятельство.

Западная группа войск тогда называлась Группой советских войск в Германии. Никаких шпионов там и близко не было. Поэтому местным особистам делать было нечего. Им приходилось придумывать себе занятия, чтобы оправдывать свое существование в какой никакой, но загранице. Начальником особого отдела Франкфуртского гарнизона был полковник Белов. Ходил он в летной форме и маялся от безделья.

Тут и подвернулся Стас с немкой. Наверное, он передавал ей половым путем секретные сведения, касающиеся устройства волейбола в Советской Армии, поскольку никакой другой информацией рядовой Якубовский просто не владел. И Стасу не стало жизни. Полковник Белов принялся его разрабатывать, как матерого шпиона.

А у Димы была возможность звонить в Германию по дальней связи. Выходил он с «Рубина», это был узел связи Генштаба. Стаса незамедлительно звали к телефону. И в один прекрасный день Дима понял, что ему надо ехать во Франкфурт, пока полковник Белов не сожрал Стаса.

Телефоны — тайная страсть Димы. Зачем ему понадобилась дальняя связь — Бог весть. Хотя были ситуации, когда именно наличие какой-либо служебной линии позволяло решать разные вопросы. Логика простая: если человек пользуется специальной связью, значит, он свой.

Тогда начальником Центрального узла связи министерства обороны был генерал-майор Зарембо. Дима не был с ним лично знаком. Просто позвонил как помощник председателя коллегии адвокатов и попросил предоставить такую возможность. «Зачем вам?» — удивился Зарембо. «Понимаете, — убеждал его Дима, — наши адвокаты иногда выступают в военных судах, а найти судей по городскому телефону не всегда удается…»

Кстати, когда Гейдар Алиев вместе с Андреем Карауловым приезжал к Диме на Пушкинскую улицу, где находилась коллегия адвокатов, он был потрясен количеством телефонов и признался, что у него даже в Совете Министров такого не было.

Но Якубовский не из тех людей, которые действуют, не подготовив аэродрома. Не только основного, но и запасного. Прежде чем лететь во Франкфурт, Дима решил провести артподготовку.

С фотографии восемьдесят шестого года на меня смотрит симпатичный мальчик с длинными, по тогдашней моде, закрывающими уши волосами. Это Дима Якубовский, двадцатитрехлетний помощник председателя коллегии адвокатов.

Дима рассуждал просто: ему нужен был ответственный работник Министерства обороны. По логике, министр обороны должен иметь помощника. Ну а два помощника вполне могут найти общий язык. Короче, он набрал номер заведующего секретариатом Министерства обороны. Понимая, что телефонный разговор ничего не даст, Дима представился по всей форме и попросил личной встречи: надо кое-что обсудить. Тот согласился из чистого любопытства.

«Я собираюсь лететь в Берлин по своим делам, — издалека начал Дима, — заодно думаю навестить брата, который служит во Франкфурте. Не порекомендуете ли, к кому там обратиться, если возникнут вопросы? Скорей всего, это не понадобится», — добавил он, чтобы снизить напряженность.

На следующий день «коллега» выдал ценную информацию: «Дима, там есть порученец главкома подполковник Могилат (Главнокомандующим, кстати, был Беликов — легендарный личность, незадолго до путча 1991 года он, говорят, застрелился, а по официальной версии — внезапно умер), обратись к нему».

Дима отправился в ОВИР. Антье выслала ему приглашение. Он оформил заграничный паспорт, поменял деньги. На эти деньги он сумел доехать на такси от аэропорта до Вюнсдорфа, где находилась ставка, да ещё купить белые полотняные штаны и такую же куртку к ним. В таком виде он и появился на проходной.

Его посадили в армейский «уазик» и доставили к другой проходной. Выходит секретарь Военного совета, полковник с украинской фамилией, и говорит: «Александр Николаевич Могилат, к сожалению, уехал, он сейчас на учениях, будет только вечером. Какие у вас планы?»

Дима сказал, что собирается съездить к брату, который служит во Франкфурте. Полковник сделал несколько звонков, и Якубовский отбыл в часть к Стасу.

Все время Дима ловил на себе, как ему казалось, странные взгляды. Потом выяснилось, что, когда помощник министра обороны позвонил в Вюнсдорф и предупредил о приезде Димы, в ставке почему-то решили, что к ним едет человек из секретариата министра обороны. Но неуставной облик Якубовского никак не вязался с его служебным положением.

В части Диму встретили подобострастно. Он тут же начал звонить полковнику Белову, чтобы договориться о встрече. Надо сказать, что с особистом Дима уже общался, но представлялся ему, естественно, как помощник председателя коллегии адвокатов.

— Скажите, пожалуйста, — полковник Белов выдержал паузу и посмотрел на Диму немигающими глазами, — вы ведь называли себя помощником председателя коллегии адвокатов, а сейчас мне сообщили, что вы, оказывается, работаете в секретариате министра обороны…

— В этот раз было принято решение обозначить меня именно так, — в тон ему ответил Дима.

Полковник был сражен наповал.

— А если мой брат спит с этой немкой, значит, это кому-нибудь надо, — продолжал Дима.

— Я об этом не подумал! — Бедный особист готов был сквозь землю провалиться.

Наведя шухер и удостоверившись, что Стасу гарантирована спокойная жизнь, Дима отбыл в Вюнсдорф. Там он застал Могилата, с которым успел подружиться и перейти на «ты». Перед отлетом Димы в Москву Александр Николаевич спросил, не нужна ли ещё какая помощь с его стороны. «Нужна, — сказал Якубовский, — Стасу остается служить несколько месяцев. Пусть он водительские права получит, чтобы не мучиться на гражданке».

Прошло время, Дима забыл про этот разговор и вспомнил лишь тогда, когда вышел приказ министра обороны о демобилизации военнослужащих срочной службы. Позвонил Стасу: «Как дела? Права получил?» Оказалось, не получил.

«Мать вашу! Забыл! — сказал Могилат по телефону. — Не переживай. Раз я обещал, сделаю».

Когда Стас вернулся домой, он рассказал шикарную историю. После звонка Димы в часть пришла шифротелеграмма: «Главнокомандующий Группой советских войск в Германии приказал: обучить рядового Якубовского профессии водителя и выдать водительское удостоверение в трехдневный срок».

Звонок Язову

История с Диминым воспарением в самые вершины власти в общих чертах известна. Но весь её блеск именно в подробностях.

Случилось это в субботу. Так вышло, что день выдался совершенно свободный. Не было ни работы, ни амурных развлечений. Телефон молчал. Дима лежал на диване в своей любимой позе и думал, чем бы заняться. Взгляд его упал на кремлевский справочник. Это была маленькая книжечка красного цвета. Абоненты время от времени менялись, и управление правительственной связи раз в три месяца рассылало пользователям листочки с изменениями. Старые странички выбрасывались, новые вставлялись.

К «кремлевке» Дима приобщился, ещё трудясь в хозяйственном управлении прокуратуры. Вертушку он поставил себе и всем замам прокурора города, чтобы они не обижались и не завидовали.

Чисто случайно Диме попало приложение к кремлевскому справочнику — телефоны квартир и дач. Раз попала такая ценная вещь, не пропадать же ей без дела.

Дима стал набирать номер за номером. Ему было интересно, кто из кремлевских чиновников самолично берет трубку. Везде к телефону подходили либо секретари, либо помощники влиятельных персон.

Перебрав несколько номеров, Дима набрал телефон министра обороны маршала Язова.

— Язов, — почти сразу отозвались на том конце провода.

Дима машинально положил трубку и задумался. Его кипучая натура требовала как-то использовать неожиданно открывшуюся возможность. Не каждый день удается напрямую поговорить с министром обороны. Надежный строй адъютантов делает министра недосягаемым. А тут… Может быть, в субботу кого-то не оказалось на месте и маршал сам снял трубку. В будний день такое вряд ли было возможно.

«Что я могу предложить министру обороны? — задумался Дима. — Чем можно его заинтересовать?»

И тут его осенило. В газетах печатались сообщения о предстоящем сокращении Черноморского военного флота. Можно предложить свои услуги по юридическому обеспечению этой процедуры. Да, отличная мысль. «Юридическое обеспечение» — уникальный термин, который подходит ко всему. Подготовившись к предстоящему разговору, Дима набрал уже знакомый номер. Честно говоря, он не очень рассчитывал на повторное везение. Вполне возможно, что на этот раз трубку возьмет какой-нибудь помощник и отфутболит наглеца Якубовского, осмелившегося побеспокоить самого маршала в субботний день.

— Язов, — раздался голос министра обороны.

— С вами говорит секретарь правления Союза адвокатов Якубовский.

— Слушаю, — любезно ответил Язов. Все-таки должность Димы звучала солидно.

— Сейчас идет сокращение Черноморского флота. Я хотел предложить помощь в юридическом обеспечении.

— А мы уже все сделали.

Такого поворота дела Дима, конечно, не ожидал. Надо было срочно сориентироваться и сделать Язову новое предложение, от которого он не смог бы отказаться. Но чем можно было заинтересовать министра обороны, чтобы он согласился принять незнакомого человека? Дима прекрасно понимал, что такой возможности у него больше не будет. Просто птица-удача присела на его подоконник. Не схватишь её за хвост — улетит навсегда. Только её и видели.

— Товарищ министр, у меня есть ещё одно предложение. Оно мне кажется очень важным. Произошло объединение Германии. Будет производиться вывод войск. А ведь в Восточной Германии остается очень много нашей собственности. Аэродромы, дома, материальные ценности. Я знаю, как это вернуть.

— Это интересно. Приезжайте.

Дима понял, что домашний телефон Язова был запараллелен со служебным. Поэтому он и дозвонился.

Но ехать к министру с пустыми руками было нельзя. Они поговорили бы о насущных задачах и перспективах. Не больше. Второй возможности попасть на прием к Язову не представилось бы никогда.

Дима сел за пишущую машинку и быстро набросал текст. Затем поехал в Министерство обороны СССР. Ждать в приемной ему не пришлось. Язов принял секретаря правления Союза адвокатов СССР без промедления. Вежливо выслушал, прочитал письмо и написал резолюцию: «Г. а. М. А. Моисееву. Прошу рассмотреть. Язов».

А Моисеев был начальником Генерального штаба. Дима взял в руки бумагу, увидел резолюцию и понял, что произошла катастрофа. Потому что «прошу рассмотреть» в переводе с бюрократического языка на русский означает «пошел на три буквы». Это все знают. Моисеев бы с ним встретился, уделил время, даже прочитал письмо и дал бы отписку, чтобы проситель отвязался. В общем, так бездарно упустить случай Дима не мог. Это было бы не в его стиле.

— Как вы все-таки считаете, — он сделал ещё один заход, — надо защищать нашу собственность в Германии? Это ведь миллиарды марок.

— Надо защищать, — согласился высокопоставленный собеседник.

— Ну так и напишите, что вы согласны, — дожимал Дима.

Язов сдался. Что ему оставалось делать? Молодой секретарь правления Союза адвокатов говорил правильные вещи. Язов взял ручку и тут же приписал к резолюции волшебные слова «Я согласен». «Теперь пора сматываться, — сообразил Дима, — пока министр ещё чего-нибудь не написал».

— А чтобы письмо долго не ходило, я сам его отнесу, — предложил он Язову. — Где, кстати, кабинет Моисеева?

Этого маршал не знал. Министр ведь не ходит по кабинетам своих подчиненных.

— Я ему сейчас позвоню, — нашелся Язов. Он снял трубку и сказал Моисееву, что сейчас к нему придет Якубовский, которого надо встретить.

Бедный Моисеев, не подозревая об истинных мотивах столь почтенного отношения к неизвестному лицу, даже лично выскочил в коридор — встретить визитера.

Прочитав письмо и резолюцию, Моисеев вздохнул: «Раз Язов согласен, зачем обсуждать?» — и приписал «К исполнению». Так за один день Дима стал руководителем рабочей группы ЗГВ, человеком с почти неограниченными полномочиями.

Вскоре появился исторический документ за номером 8/664 от 5. 11. 90 за подписью министра обороны СССР Маршала Советского Союза Язова Дмитрия Тимофеевича. Копии были разосланы заместителям министра обороны СССР, Главнокомандующему Западной группой войск, командующим родов войск, служб, начальникам главных и центральных управлений Министерства обороны СССР, командующим армиями ЗГВ.

Вот текст этого документа:

«Во исполнение межправительственного договора между Союзом ССР и Федеративной Республикой Германии от 12 октября 1990 года требую:

1. Образовать рабочую группу из генералов, офицеров Вооруженных Сил СССР и юристов, представляемых Союзом юристов СССР и Союзом адвокатов СССР, для организации реализации и использования движимого и недвижимого имущества советских войск на территории бывшей ГДР физическим и юридическим лицам с учетом п. 3 ст. 10 указанного договора.

2. Установить:

2. 1. Руководителем группы от Вооруженных Сил СССР является заместитель начальника штаба тыла Вооруженных Сил СССР генерал-майор Беликов Ю. А.

2. 2. Руководителем группы от Союза юристов СССР и Союза адвокатов СССР является секретарь правления Союза адвокатов СССР тов. Д. О. Якубовский.

3. Предоставить группе полномочия по проведению любых действий от имени Министерства обороны СССР и его оперативных объединений в рамках действующего международного, советского, германского права при выполнении возложенных на них задач.

Уполномочить подписывать все необходимые документы, включая, но не ограничиваясь, контракты, договоры и т. п., от имени Министерства обороны и его оперативных объединений в рамках вышеуказанного законодательства заместителя начальника штаба тыла Вооруженных Сил СССР генерал-майора Беликова Ю. А. и заместителя Главнокомандующего ЗГВ по тылу — начальника тыла ЗГВ генерал-лейтенанта Горбатюка Е. А. по письменному заключению, подписанному руководителем группы от Союза юристов СССР и Союза адвокатов СССР т. Д. О. Якубовским.

4. Взаимодействие с группой и обеспечение её деятельности на местах возложить на Главнокомандующего ЗГВ т. Снеткова Б. В. и командующих армиями, а также:

4. 1. Выделить на все время деятельности группы для работы и проживания дом № 12 гарнизона Вюнсдорф, а при необходимости — места в гостинице № 11 и обеспечить питанием на территории пребывания (все бесплатно). Командировочные денежные средства не выплачивать, а переводить их по безналичному расчету за проживание и питание.

4. 2. Установить руководителям группы аппараты ВЧ, ЗАС, ДС, внутренний, городской, АТС «Р» и предоставить для использования шифровальную и фельдъегерско-почтовую связь.

4. 3. Выделять по заявкам группы все необходимые виды транспорта.

4. 4. Командирам объединений, соединений, частей оказывать группе всестороннюю помощь в осуществлении возложенных на неё задач.

Впрочем, как показала жизнь, полномочия Димы не были безграничными. Окрыленный неожиданным успехом, приобщенный к власти, он ликовал: сбылось! Сбылись самые смелые мечты. На него возложена миссия государственной важности. И в его руках сосредоточились могущественные рычаги для решения задач. Мальчику из Болшево беспрекословно подчинялись генералы.

Москва-Вюнсдорф

В Германию Дима летал несколько раз. Занимался он вопросами нашей собственности, но на самом деле его интересовала только собственная карьера, а как её делать, было неважно: возвращая государственное имущество или занимаясь развитием свиноводства на целине.

Диму меркантильные соображения не волновали, перед ним стояли глобальные задачи, которые надо было попытаться решить. Ему удалось раскопать закон «О новых собственниках», принятый после объединения Германии. Согласно этому закону, права на собственность преступных организаций переходили к новым собственникам. Красная Армия брала не худшее. Речь шла о головокружительном богатстве. Кроме того, за годы оккупации в Германии скопилось немало вполне материальных ценностей, принадлежащих советским Вооруженным Силам. Вывезти кубометры стройматериалов и километры кабеля было нереально, но можно было распорядиться всем этим богатством по-умному. Если бы знать как. Дима знал.

Поразительно, но экземпляр закона можно было откопать только в нашем посольстве. На русский язык текст не был переведен. В ставке Главнокомандующего ЗГВ этого закона не было. В общем, Дима засадил за перевод сотрудников разведуправления, потом разработал карту-схему объектов.

Западная группа войск состояла из армий: 16-й воздушной, 1, 2, 3-й танковых гвардейских, 8-й и 20-й общевойсковых.

Он понял, что для успешной реализации программы в первую очередь нужно обзавестись связями на уровне командующих армиями и их штабов. Дима сразу объяснял, что портянки и т. д. они могут продавать кому хотят. Более того, он готов подготовить обоснование под их предложения. Они ведь боялись приезда Якубовского, думая, что он, как и все, хочет все решать сам.

Начал Дима свой объезд с 1-й танковой армии. Приехали в штаб, а там никого нет. Ни командующего, ни начальника штаба — никого. Решили таким образом продемонстрировать свое отношение. Что делать? Уехать не солоно хлебавши? Униженно ждать? Дима позвонил Главнокомандующему ЗГВ генералу Снеткову.

— Борис Васильевич, вы поручили мне поехать в 1-ю танковую армию, но командующий занят, начальник штаба тоже занят. Может быть, нужно попросить министра, чтобы он снизил им загрузку?

— Ты куда сейчас едешь?

— На стрельбище, — говорит Дима чистую правду. В дневное время его любимым развлечением было стрельбище, а в ночное — баня.

— Поезжай и больше их не ищи. Сами найдут.

И Дима поехал на стрельбище. Мишени располагались со стороны въезда, и, чтобы попасть к ним, надо было совершить приличный объезд, километра два. Это было очень большое стрельбище, предназначенное не только для стрельбы из пистолетов и автоматов.

Погода стояла сырая, и Дима вырядился в полевую генеральскую форму, чтобы не простудиться, лежа на земле. Плащ-палатки у него не было. Правда, форма была без погон. А генеральскую шапку на Димину голову 64-го размера найти было невозможно. Поэтому он приобрел себе в городе Бремене шикарную охотничью шляпу, зеленую, с пером.

Он залег и начал стрелять. По команде, конечно. Стреляли из автоматов. Там мишени встают и едут по прямой, как в детском тире. А одна мишень почему-то двигалась наискосок. Вот она-то Диму заинтересовала больше других, его вообще привлекают вещи оригинальные. Движение странной мишени было из этого разряда. И Дима решил её «снять». Прицелился, и в тот же миг на него упал руководитель стрельб, выбив из рук автомат. Оказалось, что это была не «левая» мишень, как показалось Диме, а вполне живая.

Командующий 1-й танковой армией генерал-майор Колышкин, получивший нагоняй от начальства, так поспешил увидеть Якубовского, что рванул прямо через поле. Он сам уже понял, что происходит неладное, и принялся орать:

— Прекратить стрельбу!

Подбежал и начал искать глазами: кто, мол, Якубовский? Руководитель стрельб незаметно пальцем показал на Диму, которому было только 27 лет. И командующему не могло прийти в голову, что этот мальчишка и есть Якубовский. Он явно не знал, как к нему обратиться. Форма генеральская, шляпа немецкая.

— Командующий Первой танковой армией генерал-майор Колышкин представляется по случаю вашего прибытия, — отрапортовал он.

Остановились они не в самом городе, а подальше, в расположении бригады связи особого назначения. Их командир, полковник двухметрового роста, сразу пригласил гостей в баньку попариться. Как раз дождь начался. В бане была русская печка, и там, на противнях томилась картошка. Дима понял, что картошку они пожарили на кухне, а потом уж в печку засунули. Все разделись, сели. Военные выпивают. И вот Дима смотрит: полковник суетится.

— Вы не могли бы принять одного моего друга? Он хочет с вами поговорить.

Оказалось, друг работал начальником связи 6-го военного округа ННА ГДР. Когда произошло объединение Германии, его единственного из старших офицеров взяли на равнозначную должность в бундесвер. Был такой порядок, что если младших офицеров ещё брали на второстепенные должности, если они не учились в Советском Союзе, то старших не брали вообще. Все они оказались не у дел. А этому присвоили звание полковника бундесвера.

— Не могли бы вы принять его сегодня? — мнется командир.

— Пусть завтра приходит, — говорит Дима.

— Нельзя ли сейчас? — не отстает командир. — А то он уже три часа в предбаннике стоит, ждет, пока закончим париться.

— Что ж ты раньше не сказал? — поразился Дима. — Конечно, можно.

Заходит этот «бундес» в форме, а в бане все голые, в простынях, и рассказывает, что немцы взяли его в бундесвер, поскольку он уникальный специалист, великолепно знающий все коммуникации. А у восточных и западных немцев сети по связи несовместимы.

— Я у них служить все равно не буду, — говорил Диме «немец». — Как я буду работать против этого командира бригады, с которым мы пять лет прекрасно сотрудничали? Я собираюсь увольняться.

— А что ты от меня хочешь? — поинтересовался Якубовский.

— Здесь есть здание особого отдела, все равно его немцы заберут, отдайте его мне, я фирму свою создам.

— Я согласен, — ответил Дима.

Потом он узнал, что здание «немцу» отдали.

Всего Якубовский совершил три поездки в Германию. Четвертая не состоялась. За время работы удалось подготовить базу для сохранения собственности. Попутно всплывало немало интересных нюансов, из которых при желании можно было извлечь вполне осязаемую материальную выгоду.

Например, у нашей армии было много ЗКП — запасных командных пунктов, своего рода бункеров под землей. Это были сотни кубометров бетона. В лучшем случае, все это следовало просто оставить в немецкой земле, а в худшем — заплатить немцам за испорченную экологию. Но нашлась одна бельгийская фирма, которая разработала оригинальную технологию, позволявшую превратить эти горы бетона в порошок. А порошок, в свою очередь, можно было разводить, как сухое молоко, и вновь использовать полученный бетон. Фирма предлагала выкрошить эти залежи не просто безвозмездно, а ещё и заплатить немалые деньги — по 5 марок за кубометр. Нашей стране эти «гроши» не понадобились.

У Димы было много предложений по движимому и недвижимому имуществу, которые он досконально прорабатывал и отсылал в Союз. Где-то они, наверное, хранятся по сей день. К сожалению, невостребованные.

«Красный телефон»

Перед очередной поездкой в Германию Дима побывал у Язова.

— Знаешь что? — сказал министр обороны. — КГБ вокруг тебя ходит, что-то им надо. Ты позвони в военную контрразведку. У них есть свои интересы.

Начальником Третьего главка был вице-адмирал Жардецкий. Дима, конечно, позвонил и предложил встретиться.

— Я к вам сам приеду! Выезжаю! — с готовностью ответил Жардецкий.

Димин офис тогда располагался в самом центре города, в Потаповском переулке, на первом этаже жилого дома. У Димы работала секретарша Ира Воронкова, та самая девушка с вызывающе полной грудью. Она сидела в приемной. Дима предупредил её о приезде человека из КГБ и попросил хорошо его встретить.

Сидит, ждет. Время идет. Ну сколько ехать от Лубянки до Потаповского переулка? Пятнадцать минут. Проходит полчаса, час, а вице-адмирала все нет. Якубовский спрашивает секретаршу Иру по громкой связи: «Есть?» Она отвечает: «Нет». И так продолжается два часа. Дима занимается делами, принимает посетителей, время от времени поглядывая на часы.

Наконец, потеряв терпение ждать, кричит: «Ира, где этот мудак Жардецкий?» И тут, к неописуемому ужасу Якубовского, из приемной доносится голос: «Я здесь». Оказывается, вице-адмирал два часа просидел в приемной и молчал. Ждал, когда вызовут…

Была ещё одна смешная история, связанная с разведкой, правда, не с военным главком, а с другой, более интеллектуальной, структурой. У них велась какая-то своя секретная игра, в которой Диме отводилась второстепенная роль. Просто удобно было использовать человека не из своей системы.

В Германии оставались какие-то спорные объекты, на которые нашим приходилось махнуть рукой. Но зато имелась возможность каким-то образом передать их израильтянам в качестве компенсации. В подробности ситуации Дима не был посвящен. Ему надо было отрегулировать вопрос чисто правового характера. С израильской стороны на встречу с нашим представителем должен был приехать Рафи Итан, довольно известный человек в израильской разведке, входивший в свое время в группу «коммандос», которой удалось блистательно выкрасть нацистского преступника Эйхмана.

Дима, конечно, не был посвящен в тонкости игры, но у него разгорелся невероятный азарт. Ему разрешили выйти в Западный Берлин, настоящий капиталистический город. Выйти без визы. Кровь играла, настроение было авантюрное.

Это была не первая поездка Якубовского на Запад, но он не забыл вкус новизны. Тем более что прошлый его вояж в ФРГ, в город Мюнхен, получился фантастическим. Там он так «оторвался» в борделе под многообещающим названием «Тысяча и одна ночь», что его там запомнили надолго. Полчаса любви стоили 300 марок ФРГ. К изумлению мадам, Дима восемь раз подряд брал одну и ту же проститутку. Когда расплачивался, в борделе внимательно разглядывали купюры, подозревая, что они фальшивые. Ну не может ведь нормальный человек с такой легкостью швырять деньги.

Не успел Дима оказаться в Западном Берлине, как мюнхенские воспоминания нахлынули на него со страшной силой и он не мог уже ни о чем думать, кроме как о пикантном ночном приключении. Тем более что руки у него были развязаны. Позволили ему все, кроме стрельбы на поражение.

Встреча с Итаном была назначена в гостинице. Предварительно Дима поинтересовался, как узнать друг друга. Его успокоили, что найдут сами. С израильтянином был переводчик, бывший сотрудник восточногерманской разведки «Штази».

Когда встретились, Дима предложил сначала развлечься с девочками, а потом приступить к переговорам. Итан с переводчиком согласно закивали и повели российского гостя в заведение под названием «Красный телефон». Дима-то наивно надеялся, что пойдет в бордель, где он сможет потрахаться вволю, но это было нечто иное.

В «Красном телефоне» действительно собираются любители этого дела, но устроено все слишком хитроумно. Над каждым столиком горит номер телефона, например «12» или «5», и на каждом столике стоит аппарат, по которому можно позвонить понравившейся даме. Через полчаса Дима эту ситуацию просек и страшно обиделся. Во-первых, он не говорит по-немецки, а значит, не сможет ничего объяснить, а во-вторых, совсем не обязательно, что вожделенная дама согласится. Запросто может отказать. Это же не бордель.

— Пошли отсюда, — заявил возмущенный и разочарованный до глубины души Дима Итану с переводчиком, — я хотел побыть с девочкой, а это заведение мне не подходит.

— Да вы не переживайте так сильно, не волнуйтесь! — принялись его уговаривать эти друзья. — Вы можете вечером выйти в Западный Берлин?

Дима, конечно, смог. И они отправились в настоящий бордель, который называется «Мадам Нина». Платишь и трахаешься в свое удовольствие. С Якубовским были два его охранника и ещё один или два человека. Все оторвались по полной программе. Такого там никогда не видели.

— Когда поговорим о деле? — вежливо интересовался Итан.

— Потом, потом, — отвечал Дима, горя желанием показать «Мадам Нине» свои уникальные мужские способности.

Комнаты девочек были наверху. Часа в четыре утра вся компания спустилась вниз. Там сидел один «штазивец», израильского «дедушки» не было видно.

— Господин Итан, — сказал бледный от бессонной ночи переводчик, — просил его извинить, но уже четыре утра, пожилому человеку трудно не спать до утра. Так что, к сожалению, господин Итан уехал в гостиницу.

Уехал так уехал. Тут приносят счет: пять тысяч долларов. Сумма по тем временам неимоверная. Якубовский посмотрел на человека из «Штази», который должен был оплатить этот счет, ведь Итан выделил ему деньги, но услышал: «У меня нет денег». До этого он, кстати, прикидывался, что не очень хорошо понимает по-русски.

Но с Димой были такие охранники, что, если увидишь их перед сном, вряд ли заснешь, а заснешь — скорее всего, не проснешься.

— Смотри, у него приличные «котлы» и костюм дорогой, — обратился Дима к одному из ребят спокойным тоном. — Отведи его в туалет, разберись там, сними с него все. Отдадим все это мадам. Думаю, что нам как раз хватит.

— Проводи меня в туалет, — сказал охранник нашему немецкому приятелю.

Тот мигом сообразил, что дело пахнет керосином, и тут же расплатился за все услуги. Он сразу стал отлично понимать по-русски. А утром Якубовский, обидевшись за эту постановку, так и не встретился с Итаном, а улетел в Москву.

Потом уже, спустя годы, когда Советский Союз развалился, он встретил в Москве человека, который вел эту игру с нашей стороны. «Эта сволочь выставила нам счет за тебя в сумме пяти тысяч долларов. Пришлось отдать», — рассказал он. Таков эпилог этой истории.

Последний рейс

У каждого из нас есть характер. В большей или в меньшей степени. Что определяет его твердость? Умение постоять за себя, сказать «нет» или чувство собственного достоинства. Этим качеством Дима наделен в избытке.

Вспоминая сегодня историю своего конфликта с генералом Архиповым, начальником тыла Вооруженных Сил и частей КГБ, Дима говорит так:

— У меня были две отрицательные черты. На меня нельзя было орать, и я действительно хотел работать. А Архипов вел себя как барский кучер.

Утром, перед самым отлетом в Вюнсдорф, Якубовскому позвонил генерал армии Архипов:

— Прежде чем лететь в Германию, заедешь ко мне!

Это было не вежливое приглашение заглянуть перед отлетом, но приказ, сделанный в категоричной форме. Человек военный сделал бы под козырек «Есть!», но Дима не считал себя обязанным подчиняться генералу-тыловику. В его руках был документ, подписанный самим министром обороны. Группа генералов и военных юристов должна была выполнять все требования Якубовского. В их распоряжение был выделен правительственный самолет Ил-62, вести который должен был личный пилот министра обороны. Полный карт-бланш. Стоило ли обращать внимание на какие-то телефонные приказы? Оказалось, что стоило.

Утром 10 ноября 1990 года правительственный самолет Ил-62 готовился к взлету. На борту находилась рабочая группа в полном составе — люди, которые должны были проинспектировать советскую собственность в Германии и вернуть её нашему государству.

Это был не обычный самолет, на нем летали не обычные люди. Таких в государстве было всего трое: Генеральный секретарь, начальник Генерального штаба, министр обороны. Самолет Генерального секретаря обслуживал 235-й авиаотряд, а самолет члена Политбюро маршала Язова базировался на Чкаловском военном аэродроме. В этом Ил-62 было два входа. Слева находился салон первого класса, каждый столик был оборудован ВЧ, а справа крупная надпись «Территория министра обороны». Огромный салон, стол, как банкетный зал.

Настроение у всех было приподнятое. Хоть и предстояла необъятная работа, но все равно это был отрыв от советской жизни, вожделенная загранкомандировка со множеством искушений, начиная от автомобилей и дешевого ширпотреба до интрижек со страстными немками. Каждый думал о своем, сидя на борту правительственного авиалайнера, взявшего курс на Вюнсдорф.

О звонке генерала Архипова Дима к тому моменту просто забыл.

Самолет приближался к западным границам Советского Союза. Еще час лета, и Ил-62 произведет посадку на военном аэродроме. В Германии теплая осень, с дождями и легкими туманами. А в Москве уже слышалось холодное дыхание зимы.

Растерянный пилот вбежал в салон.

— Есть приказ с земли вернуться! — выпалил он.

— Чей приказ? — спокойно спросил Якубовский.

— Точно не знаю. Требование передано диспетчерской службой.

— Вам решать, принимайте ответственность на себя. Ведь у нас есть приказ министра лететь. Отменить этот приказ может только вышестоящее лицо.

В тот момент Дима не догадывался, что положение очень серьезно. Ему в голову не могло прийти, что кто-то вправе менять курс правительственного самолета и давать подобные указания личному пилоту министра обороны СССР маршала Дмитрия Тимофеевича Язова.

А с белорусского военного аэродрома уже поднимались в воздух Су-24 — самолеты-перехватчики.

— Что делать? — влетел пилот. — Надо вернуться, но мы прошли большую часть пути, запаса топлива нет, едва дотянем.

Оставалось одно — подчиниться приказу. Ил-62 развернулся в воздухе и взял курс на восток.

Когда подлетали к Чкаловскому военному аэродрому, пилот вновь заглянул в салон, где сидели ничего не понимающие люди.

— Топлива очень мало, — предупредил он. — Мы никогда не заправляем баки под завязку. Я уже запрашивал разрешение на посадку на резервном аэродроме, но получен резкий отказ. Если с первого круга не сядем, можем упасть. Не знаю, дотянем ли до бетонки…

Дотянули. С сухим баком самолет совершил посадку в Чкаловске. Подкатили трап. Дима увидел, как к самолету бежит генерал. Появилась мысль: «Сейчас пришьют угон самолета». Дима потребовал телефон. Генерал отвел его в специальный зал, и Дима набрал номер маршала Язова. Уверенный в том, что произошла какая-то нелепая осечка, и рассчитывая, что министр обороны сейчас же вмешается и наведет порядок, он рассказал о случившемся.

— Не может быть! — ответил Язов. — Позвони мне через десять минут.

— Знаешь что, Дима, — теперь голос маршала звучал очень странно, почти по-детски, он словно растерял весь присущий ему металл. — Все-таки тебе придется съездить к генералу Архипову. Поговори с ним по-хорошему и лети в Германию.

— Нет уж! Нам с ним не о чем больше разговаривать! — вспылил Якубовский и шваркнул трубку.

К Архипову он так и не поехал. Ему устроили встречу с Анатолием Лукьяновым, Председателем Верховного Совета СССР.

Друг Гельмут

Бросаясь в атаку, Дима не мог знать о секретном соглашении с канцлером ФРГ Гельмутом Колем. Не подозревал он и о том, что Горбачев вскоре будет удостоен двусмысленного титула «Лучший немец года». Интересно, а как бы прореагировали американцы, если бы их президента наградили званием Героя Советского Союза?

Позже генерал Моисеев, бывший начальником Генерального штаба, рассказывал Диме, что к визиту Коля в Москву были подготовлены все материалы по собственности. Сидели и ждали, пока Горбачев вызовет. А он улетел с Колем в Ставропольский край на рыбалку. Визит подходил к концу, друг Гельмут собирался домой. «Я обо всем с ним договорился», — сказал Михаил Сергеевич.

Потом, уже находясь в «Крестах», Дима прочитал любопытную публикацию в «Общей газете». Горбачев уверял корреспондента, что о Якубовском он узнал из газеты «Комсомольская правда», а про нашу собственность в Германии ему ничего не известно. Вот был в Совете Министров первый заместитель председателя Ситарян, который был в курсе дела, потому что вел переговоры с Бонном. Странно только, что звание «Лучший немец года» получил не Ситарян, а Горбачев. Есть в этом, наверное, какая-то несправедливость…

Тогда задают вопрос Язову: «Дмитрий Тимофеевич, Горбачев говорит, что про собственность он ничего не знает, ни про Якубовского, а вы?» Ну а Язов не мог сослаться на неведение, на каждой странице была его подпись.

«Как-то сижу у себя в кабинете, — припоминает Язов, — а туда заходит Якубовский».

Такое впечатление, будто кабинет министра обороны — общественный сортир, куда может войти каждый, заплатив 20 копеек.

«Я не растерялся и направил его с этим письмом к начальнику Генерального штаба Моисееву», — говорит Язов. Подтекст такой: Моисеев должен был похоронить все предложения Якубовского в юридическом отделе Министерства обороны, а он, такой-сякой, все перепутал и расписал генералам, которые, естественно, восприняли это как руководство к действию.

Историю с поездкой Димы в Германию Язов рисует в тех же тонах: «А потом я узнал, что Якубовский летал на моем самолете. Я летаю редко, а самолет должен налетывать какое-то количество часов, вот и повезли Якубовского».

Ну что сказать? Все — сплошная случайность, результат игры каких-то потусторонних сил. Знакомясь с этими «откровениями», Дима невольно вспоминал слова Мюллера из романа Юлиана Семенова «Семнадцать мгновений весны»: «Я верю в случайность, но я верю в доказательную случайность. Почему, Штирлиц, на одном из десяти миллионов чемоданов в Берлине, и именно на том, где русская „пианистка“ хранила свой передатчик, оказались отпечатки именно ваших пальцев?»

Лукьянов проявил интерес к предложениям Якубовского. Он даже отправил документы в парламентский комитет, который, в свою очередь, счел инициативы достойными внимания. Но дело застыло на мертвой точке. И тогда Лукьянов все-таки пошел к Горбачеву. «Этого человека надо отправить подальше», — хитроумный генсек ещё тогда распознал, что Якубовский — бомба замедленного действия, которую лучше убрать с глаз долой.

Все говорили: «Уезжай», передали слова Лукьянова, что Якубовский «попал на периферию политической игры», и если он хочет уцелеть, то должен исчезнуть годика на два-три. Что испытал при этом Дима? Пожалуй, ничего, кроме чувства легкой брезгливости, безотчетно возникающей у каждого нормального человека при виде банки с тараканами.

Опять, как это бывало не раз, он почувствовал себя в одиночестве. Да, была мама, которой Дима безмерно доверял, братья, друзья, но в сложившейся ситуации не у кого было просить совета. Приходилось самому принимать решение.

У Димы был знакомый — министр Агрохима — Николай Михайлович Ольшанский, бывший второй секретарь Сумского обкома партии, бывший заместитель заведующего отделом ЦК КПСС и бывший советник в Афганистане, награжденный там за личное мужество. В свое время, работая в Союзе адвокатов, Дима оказал Ольшанскому небольшую помощь. Был обычный хозяйственный конфликт, которому МВД пыталось придать характер уголовного дела. В отличие от других адвокатов, готовых любую ситуацию рисовать в самых мрачных красках, лишь бы выбить гонорар, Дима довольно быстро разобрался в сути проблемы.

Когда Николай Михайлович узнал, что Якубовскому нужна помощь в трудоустройстве за границей, он даже не стал особо вникать в детали. У Агрохима было совместное предприятие в Швейцарии, куда Дима и получил назначение.

В день отъезда, как обычно, надо было переделать массу дел. За машиной Якубовского неотступно следовала «наружка».

Улетал он налегке, рассчитывая в скором времени вернуться обратно. Он считал, что поступил по-джентльменски, выполнив какие-то правила игры, что пройдет время, и эти люди, оценив его поступок, позовут обратно.

Начинался швейцарский период жизни Дмитрия Якубовского. И об этой полосе его биографии я знаю не очень много. Но, видимо, именно там Дима добился невероятных успехов в бизнесе.

Цветочная улица

Почему-то все русские, попадая в Берн, начинают искать Цветочную улицу (Blumenstrasse). В голове звучит незабываемая «Я прошу, хоть ненадолго…», в воображении мелькают кадры из «Семнадцати мгновений весны». Так где эта улица? Где дом, из окна которого бросился несчастный профессор Плейшнер?

Дима, оказавшись в Берне, тоже отправился на поиски Цветочной улицы. Он не знал, что такой улицы в Берне никогда не было. Но Якубовский не был бы Якубовским, если бы он не дошел в этом вопросе до сути.

В городском справочном бюро не особо удивились вопросу. Похоже, они слышали его не раз. Только поинтересовались: «Вы русский?». — «Да». — «Опять русский, — констатировали невозмутимые швейцарцы. — Все русские почему-то ищут эту улицу. Они там с ума посходили?»

Ну откуда им было знать, что по Штирлицу у нас действительно сходили с ума, и когда показывали сериал, улицы буквально вымирали. Даже показатели преступности снижались до нуля. А эпизод с профессором Плейшнером, которого так трогательно сыграл ныне покойный Евгений Евстигнеев, был одним из лучших в фильме.

Случай на границе

Первое время в Швейцарии Дима откровенно скучал. Кипучая натура требовала деятельности. Сотрудники фирмы, в которую направили Якубовского, явно не понимали, зачем он здесь нужен. В конце концов, его просто «сплавили» в горное местечко. Наверное, этот городок был горнолыжным раем, но лыжи — не Димина страсть. Языка он тоже не знал. Чтобы извлечь хоть какую-то пользу, он принялся совершенствовать навыки вождения, петлял по горам как сумасшедший. Пару раз он был на волосок от смерти.

Живя в Швейцарии, Дима старался во всем походить на коренных жителей этой маленькой альпийской республики. Он копировал швейцарцев до мелочей, даже машину заправлял, как они. Может быть, это была очередная шпионская игра. Дима рассказывал мне, что в одной книжке о разведке прочитал полуанекдотический случай, как рассекретили нашего разведчика. Тот выбежал из туалета, на ходу застегивая ширинку. Видно, очень спешил. Англичанин никогда так не поступит, даже если будет опаздывать на самолет.

Однажды Диме надо было по делам поехать из Цюриха в Вену. Дорога через Австрию была длиннее пути через Германию. Дима решил поехать кратчайшим маршрутом. Казалось бы, логично, если бы не одна проблема. У него не было германской визы.

«Что ж, — подумал Дима, — как-нибудь проскочу. Я ведь ничем не отличаюсь от швейцарцев, номера на машине местные. Рискну». И рискнул.

Швейцарские пограничники редко останавливают машины, чтобы проверить документы. Сотни людей просто переходят границу пешком, чтобы что-то купить на другой стороне, и спокойно возвращаются обратно. Как правило, «тормозят» машины либо с иностранными номерами, либо с вызывающими подозрение пассажирами. Впрочем, бывают исключения, когда проводятся выборочные проверки.

Дима подъехал к границе медленно, как бы лениво, словно уважающий себя швейцарец. Нога уже приклеилась к педали газа, чтобы набрать скорость сразу после пересечения линии, но тут пограничник сделал знак остановиться. Он сказал что-то типа «доброе утро», но этого было достаточно, чтобы поставить Диму в безвыходное положение. Дело в том, что Дима не понимал ни слова по-немецки. И, не придумав ничего лучшего, он вежливо спросил по-английски: «Что вы говорите?»

На мгновение швейцарец превратился в соляной столб. Постепенно до него дошло, что швейцарец, не понимающий ни слова по-немецки, вовсе не швейцарец, а совсем другой человек. И пограничник сделал знак рукой, чтобы Дима встал на обочине. Надо ведь разобраться.

Что делать? Можно было, конечно, развернуться и отправиться кружным путем через Австрию, но больно не хотелось этого делать. И Дима сделал вид, что вообще ничего не понял: ни слов, ни жеста, и, бросив ошалевшему пограничнику «Thank you», дунул на скорости через погранпост.

Напрасно Дима надеялся, что ему удастся ускользнуть на своем «БМВ» от бдительных пограничников. Те прыгнули в машину и за ним. На спидометре 200 вместо разрешенных 120… И кто знает, может быть, Диме удалось бы уйти, но впереди располагался ещё один пост.

«Сейчас защелкнут наручники, арестуют, посадят в тюрьму» — эти мысли, одна страшнее другой, промелькнули в Диминой голове, когда он послушно остановил свой автомобиль.

Пограничники подошли и потребовали предъявить документы. Дима достал свой советский дипломатический паспорт. Это произвело эффект. Наверное, в том месте в последний раз видели русских, когда Суворов вел свою армию через Альпы.

— Вы, наверное, сами не заметили, как проскочили границу, — вежливо сказали пограничники. — А ведь немецкой визы у вас нет. Мы, конечно, очень сожалеем, что отнимаем у вас драгоценное время, но вам придется проехать с нами на пограничный пост. Там поставим визу, и можете ехать дальше.

Ни наручников, ни тюрьмы.

Дима в роли Штирлица

В Швейцарии политической разведки нет. Есть только военная. И жил-был в маленькой альпийской республике военный шпион полковник доктор Кандрау. В один прекрасный день его командировали на важную должность в одном из ведущих швейцарских государственных банков.

В это время наши шпионы уже разрабатывали систему технического внедрения в их банки. Может быть, кто-то не понимает, что на сегодняшний день наши средства технического проникновения таковы, что могут войти в машину любого банка. Но, чтобы легализовать эту информацию и не высвечивать факты промышленного шпионажа, нужно было найти козла отпущения. А именно подходящего швейцарца, чтобы в случае чего «случайно» показать, что утечка информации шла именно через него.

Найти человека на такую роль — задача не из простых. В конце концов, обратились к Диме, потому как господин Кандрау случайно попал в поле зрения одной фирмы, которая опять-таки случайно работала с Якубовским и полностью от него зависела.

Таким образом Дима вышел на этого несчастного Кандрау и понял, что лучшего козла отпущения просто никому не придумать. Господин Кандрау олицетворял сразу две уникальные ипостаси: это был шпион и один из руководителей банка в одном лице.

Задача, поставленная перед Димой, заключалась в том, чтобы как можно чаще встречаться с доктором Кандрау и высветить этот контакт, при этом, естественно, ни в коем случае не допустить, чтобы бывший шпион догадался о мотивах истинного интереса российского гражданина к своей персоне. Всякий раз, собираясь встретиться с полезным швейцарцем, Дима придумывал темы для разговора. Мало того, ему приходилось изыскивать специальные места для встреч. Конспиративные явки для этой цели не подходили.

За четверть часа до встречи Дима определял тему беседы, причем такая тема, как, к примеру, «влияние онанизма на рост фонарных столбов в Швейцарской конфедерации», звучала куда остроумнее, чем то, что предлагал Дима. Но это был предлог, главное заключалось в другом: в какой обстановке произойдет рандеву и кого Дима приведет за собой.

Доктор Кандрау ходил на встречи с Димой десять раз. Этого вполне хватило, чтобы засветиться.

Дима не знает, как сложилась судьба бывшего шпиона. Интересно то обстоятельство, что доктор Кандрау тоже постоянно приводил с собой людей, в том числе начальника криминальной полиции Швейцарии, ныне покойного господина Шмидта. Тот так влюбился в Диму, что, когда в 1993 году в Берне Якубовского награждали медалью Интерпола, решил с ним сфотографироваться не то в обнимку, не то взасос. А надо сказать, что начальник криминальной полиции Швейцарии — фигура большого масштаба.

Когда «книжное дело» уже вовсю раскручивалось, господин Шмидт должен был проводить часть расследования, то есть практически работать против себя самого. У него было два выхода: либо ничего не делать, либо делать все с двойным усердием, чтобы себя обелить, реабилитировать, в конечном счете, в глазах общества. И господин Шмидт, конечно, выбрал последний вариант.

Ему, можно сказать, «повезло». Он умер. Остальные же сейчас предстали перед судом в Швейцарии.

Чиновничьи утехи

Когда Дима жил в Швейцарии, ему часто приходилось организовывать пребывание высокопоставленных советских функционеров. Как правило, это обставлялось так. Следовал звонок из Москвы: «Дима, приедет такой-то. Надо его встретить по высшему разряду, чтобы ему очень понравилось».

Однажды предупредили в отношении Н. , человека уровня ЦК КПСС. Дима был с ним не знаком, но приготовился принять гостя по полной программе. В его распоряжении была всего одна ночь. Н. прилетал часов в восемь-девять вечера, а уже в двенадцать дня отбывал в другое место.

Куда везти? Недалеко от аэропорта «Клоттен» сдали новую гостиницу — пять звезд. Когда открывается новый отель, первые два-три месяца там относительно невысокие цены. Но этот вопрос Диму не волновал. Его устраивало расположение отеля. Времени и так было мало, чтобы ещё тратить его на дорогу в Цюрих и обратно.

Приехали в гостиницу. Н. выглядел внушительно, со значком депутата Верховного Совета СССР, правда, в Швейцарии это не имело особого значения. В огромном холле было малолюдно. За стойкой с надписью «Reception» сидела симпатичная молодая женщина, на которую Н. тут же положил глаз. Да и Дима бы в других обстоятельствах не отказался бы переспать с ней.

Здесь надо сказать, что в Швейцарии проституции практически не существует. По крайней мере, в этой стране «снять» девочку достаточно проблематично. Когда гости хотели побывать в борделе, их возили через перевал Сен-Готтард, по маршруту Суворова, или в соседнюю Германию.

«Я её хочу», — прямо сказал Н. Напрасно убеждал его Дима, что надпись «Reception» не означает бордель. Чиновник только злился. Что делать? И его не хотелось обижать, и к девушке обращаться с такой дикой просьбой было по меньшей мере неуместно.

Дима понимал, что убить можно только ценой. Он зарегистрировал гостя и предложил ему подняться в номер. А сам направился к девушке, радуясь своей предусмотрительности: в портмоне лежала приличная пачка наличных денег.

«Нельзя ли сделать то-то?» — обратился Дима по-английски к служащей отеля, обрисовав желание своего клиента и выкладывая на стойку пять тысяч долларов. Он решил начать с этой суммы, поскольку знал, что средняя зарплата швейцарских служащих составляет три-четыре тысячи долларов.

Девушка смерила его ледяным взглядом и стала набирать номер полиции. Диме сделалось не по себе. Он уже придумывал, как выкрутиться из неприятной ситуации. Проще всего было сказать полиции, что девушка его неправильно поняла, он просто хотел рассчитаться за номер, но подвел плохой английский язык.

«Семь», — увеличил ставку Дима, глядя девушке прямо в глаза.

Она перестала звонить в полицию, уже заинтересовавшись предложением иностранца. В общем, сговорились на двенадцати тысячах долларов. В швейцарских франках это составляло примерно пятнадцать-шестнадцать тысяч. Такую сумму девушка зарабатывала за три месяца.

Дима позвонил Н. и предупредил его о том, что девушка уже поднимается к нему в номер. Сам же остался в холле. На всякий случай.

Проходит время. Тридцать минут, сорок. Наконец появляется девушка. Слава Богу, не побитая, не поцарапанная, не растерзанная. В хорошем настроении.

— Вы извините меня, — говорит Диме, — Я так была не права по отношению к вам. Подумала, что мне с ним переспать придется. Потому и попросила двенадцать тысяч.

«Что же он с ней делал, — подумал Дима? — Палкой бил, оскорблял?» Он не в первый раз имел дело с сотрудниками уровня ЦК КПСС. У них всегда была сложная сексуальная ориентация.

— Вас не обидели? — спрашивает Дима.

— Нет, что вы! Все было прекрасно.

— Извините, но что ж он с вами делал?

— Когда я пришла, он заставил меня раздеться догола, постирать его рубашку и носки руками, потом завернуть его в одеяло и гладить по голове, пока не заснет…

«Твою мать! — выругался про себя Якубовский. — Да за такие деньги я бы сам постирал ему рубашку и по голове бы гладил, чем захочет».

Недоразумение

В другой раз поступило поручение встретить одного военного чиновника. Дима повез его в новый «Noga Hilton», гранд-отель в Женеве. Поселил в президентском номере, который выглядел так: главный зал, от него анфиладой отходят комнаты: спальня, кабинет и т. д.

Себе Дима снял соседний номер, куда привел девушку, рассчитывая хорошо провести ночь. Предупредив гостя, что тот всегда может с ним связаться по телефону, Дима предался любовным утехам, рассчитывая встать часов в девять-десять утра. Не тут-то было.

В семь утра раздался звонок: «Срочно беги сюда!»

Не понимая, что могло случиться в столь ранний час, Дима набросил халат, благо идти было недалеко, и кинулся к гостю.

Его ждала картина такая комическая, что трудно было удержаться от смеха. По номеру, нарезая круги, бегал советский чиновник, а за ним вприпрыжку мчался служащий отеля. Дима остановил служащего.

— В чем дело? Можете объяснить?

— Сам не понимаю. Господин спустился в ресторан, позавтракал, я принес ему счет, а он побежал от меня. Всего-то и надо было — записать номер комнаты.

— Успокойтесь! Ничего страшного, — принялся Дима успокаивать гостя. — Официант хотел, чтобы вы подписали счет. Платить ничего не надо!

— Я за двадцать лет работы на руководящих должностях вообще ничего не подписал, — кипятился чиновник, — может, поэтому я удержался.

Дима расписался за строптивого постояльца, официант, потрясенный до глубины своей невозмутимой швейцарской души, ушел. Всяких клиентов он повидал на своем веку, но таких — никогда.

— Понять ничего не могу, — в свою очередь никак не мог успокоиться советский военный чиновник, — чего он ко мне привязался? Я и съел-то немного!

«·······!»

Поскольку все чиновники, приезжавшие в альпийскую республику, мечтали о шоп-туре, Дима облюбовал для этой цели торговый центр в предместье Цюриха.

Это был целый комплекс магазинов, рассчитанных на то, чтобы удовлетворить самые прихотливые желания. Дешевых универмагов в этом гигантском торговом царстве не было. Здесь делают покупки люди, принадлежащие к обеспеченным слоям общества.

Не раз Диме приходилось краснеть за своих соотечественников, которые были готовы скупать товары прилавками. Один, например, со словами «дома жена сама выберет» потребовал принести ему все вещи пятьдесят шестого размера. Платили эти люди не из своего кармана.

Был там магазин, где вещи подгонялись по длине. Покупатели мерили, крутились перед зеркалом, спрашивали: «Как?» И Дима, любитель ненормативной лексики, говорил: «Заебись!»

Продавец-швейцарец не раз слышал это короткое, звучное словечко и захотел узнать, что оно означает.

«Very good!» — перевел Дима почти дословно.

Приезжает очередная делегация, на этот раз женская. Жены государственных чиновников мечтали только об одном: поскорее дорваться до модных магазинов. Дима повез милых дам в свой любимый торговый центр и напоследок пригласил в тот самый магазинчик, где вещи подшивались по росту. Все, как обычно: примерки, возгласы.

«Заебись!» — торжественно произнес продавец, лучезарно улыбаясь покупательницам.

Путч номер один

Из Швейцарии Дима уехал летом 1991 года. Уже летом он почувствовал, что благословенная европейская страна ему надоела. Другой бы человек, окажись на месте Якубовского, сидел бы в тиши швейцарских гор и озер и наслаждался жизнью, развлекаясь в кабаре или в секс-шопах. Тем более что бизнес складывался нормально. Появились постоянные клиенты. На Диму все чаще выходили швейцарцы с различными коммерческими предложениями. В России было время перемен. Там крутились сумасшедшие деньги, состояния сколачивались молниеносно. Но Дима заскучал. Он не выносит штиля, подавай ему бурю. Не меньше.

Угадав настроения Димы, один из его конкурентов подсунул ему канадский вариант. В этот день Дима приобрел джип «чероки» и по дороге из магазина позвонил брату Станиславу, который находился в Швейцарии.

— Теперь тебе точно дадут статус в Канаде! — доносился взволнованный голос брата.

— Почему? — не понял Дима.

— Ты не знаешь, что в России? Включи радио!

На календаре было 19 августа 1991 года.

Дима жил в Торонто в гостинице и оттуда каждый день звонил брату в Швейцарию. За три дня путча его телефонный счет за разговоры составил пять тысяч долларов. До Канады новости доходили не в полном объеме. Дима звонил Стасу в Швейцарию, тот включал телевизор и прикладывал к нему телефонную трубку. Дима слушал по мобильнику новостные программы.

Когда после этого он приехал в Швейцарию, Стас рассказывал много интересных подробностей. Например, про полковника КГБ Леню Веселовского, близкого друга Янаева. Теперь этот Леня прославился ещё больше — Василий Лановой увековечил его в кино, в фильме о деньгах партии.

В ЦК КПСС Веселовский ведал финансовыми вопросами. А раньше служил в Первом главном управлении КГБ СССР, то есть во внешней разведке. В Швейцарии он занимался бизнесом.

Как только был создан ГКЧП, Веселовский ходил гоголем и приговаривал, что «это мы планировали». Особенно когда пришло сообщение, что танки в Москве. При этом он загадочно улыбался, как умеют сотрудники КГБ. Потом, когда путч провалился, люди, которые только что тщательно вылизывали ему задницу, с полковником не разговаривали и даже не здоровались.

Диме стало жаль полковника, оказавшегося в бойкоте. Цену предательства Якубовский не раз испытывал на своей шкуре. Чтобы немного поддержать Веселовского, он пригласил его в знаменитый базельский ресторан «Штюке», где за обед съедаешь по 40-50 блюд и не держишься за живот, потому что каждая порция весит не более 20 граммов.

Сразу после путча 1991 года Дима вывез свою семью в Швейцарию. Потом мама вместе с ним переехала в Канаду и до сих пор живет там.

Марина

В Канаду Дима поехал, получив приглашение на свадьбу дочери своего знакомого бизнесмена Бориса Бирштейна. Тогда Дима жил по принципу, провозглашенному в фильме «Кавказская пленница»: «Жизнь хороша, и жить хорошо. А хорошо жить ещё лучше». Жил он, надо сказать, хорошо. На широкую ногу, ни в чем себе не отказывая.

Он прибыл в Канаду молодым преуспевающим человеком. Неполные двадцать восемь лет, бумажник набит деньгами. Дима сразу купил себе новенький навороченный «мерседес-кабриолет». Просто проходил мимо автомагазина, заглянул и тут же оплатил машину. Эмигрантская среда тихо таяла, наблюдая за преуспевающим «новым русским». Слух о нем разнесся по всему Торонто. Потому что вот так сразу купить автомобиль, словно пуловер, может не всякий.

Он поселился в гостинице на углу улиц Сан-Клер и Батерет и очень скучал. «Папе Карло» с золотым ключиком не хватало развлечений, остроты жизни, того пряного соуса, без которого все кажется пресным и безвкусным.

В Торонто Дима никого не знал. Кроме Бирштейна, который и пригласил его повеселиться на многолюдной еврейской свадьбе. А сестра Бирштейна владела русским магазином на паях с партнершей, которая дружила с Мариной Краснер. Марина позвонила и предложила встретиться. Голос её был нежным и трепетным. Дима, естественно, согласился. Он словно предчувствовал, что встреча не будет мимолетной.

Они встретились, и в первый же день знакомства Дима подарил Марине свой новенький, только что купленный за 150 тысяч долларов «мерседес».

Они покатались по Торонто, и Дима ей подарил свою тачку. Там ведь просто. К нотариусу идти не надо. Достаточно отдать человеку документы на машину, и никаких проблем. Марина как-то умело подвела Диму к тому, что он должен подарить ей машину. И вдруг она отказывается от подарка. Не берет. «Ну, — думает Якубовский, — какая неслыханная строгость нравов!» Ему даже приятно стало.

Уговаривал — отказывается. Выяснилось, что у неё нет денег на бензин. То есть она была голая, как коленка. Пришлось к подарку добавить ещё 500 долларов.

Дальше начался искусный процесс выуживания «бабок». Буквально на второй день знакомства они пошли по магазинам. Марина выбрала для шоп-тура самую дорогую улицу Торонто, где даже использованный презерватив, по образному выражению Димы, стоит не меньше ста долларов.

Это выглядело примерно так: «Продайте мне, пожалуйста, два метра этого прилавка». Он не помнит точно, сколько оставил денег в магазинах города Торонто, кажется, около ста тысяч долларов. Потом выяснилось, что Марине негде жить, и тогда Дима сделал новый широкий жест: купил ей дом. Вот так Якубовский и остался в Канаде.

В первый же вечер они могли оказаться в постели, но из-за волнения Дима даже не решался на это. На второй день все случилось. Он почувствовал, что встретил свой идеал, и безумно влюбился в эту тоненькую длинноногую девочку со светло-рыжими волосами.

Потом началась примерно такая же история, как с женитьбой Димы на Свете. Удивительно, как все в жизни повторяется! Чтобы заставить Якубовского жениться, Света очень трогательно рассказывала о своей бабушке, которая может умереть в любой момент. А сокровенная мечта бабушки — выдать замуж любимую внучку. Дима — человек добрый, ему стало жалко бабушку. Но, дай ей Бог здоровья, она по-прежнему жива.

Марина сказала, что её папа хочет успеть при жизни увидеть любимую дочку замужней. Ну, пусть не замужней, а хотя бы помолвленной. «Купи мне обручальное колечко, это ведь ничего не значит», — сказала Марина. А потом получилось, что она беременная, и Диме ничего не оставалось, как жениться. Ребенок не может родиться вне брака, это стыдно, считала Марина.

По дороге в мэрию жених и невеста несколько раз успели поссориться, и Диме вспомнилось, как он женился во второй раз, на Лене. Тоже была весна, Якубовский почему-то всегда женится весной. Они пешком шли в загс и по дороге непрерывно ссорились. Дима уже не хотел жениться, но потом подумал, что мама приехала и уже ждет за столом — неудобно убежать из-под венца.

То же самое происходило в день его бракосочетания с Мариной. Она Диму так достала, что он её чуть на три буквы не послал. Им нужно было иметь свидетелей с обеих сторон, которых они купили за 50 долларов. Что-то говорил священник, Якубовский не понимал ни слова, поэтому непрерывно ржал. Никто не понимал причин дикого веселья жениха. Марина говорила, что Дима смеется от счастья, и он ржал ещё больше…

Надо сказать, что Дима её безумно любил. Поэтому она его не любила. Дима убежден, что отношения двоих всегда развиваются по принципу сообщающихся сосудов: в одном убавляется, в другом прибавляется. Это закон. И он очень боится, как бы эта метаморфоза не коснулась наших отношений.

Кортик для полковника Якубовского

В Димином архиве хранится копия бумаги командующего Северным флотом о награждении Якубовского кортиком.

Кортик Дима получил за идею. Идея была проста. В чем заключается политика ядерного сдерживания? В общих чертах её суть сводится к следующему. Чем дальше точка, с которой осуществляется запуск ракеты, тем безопаснее ты живешь.

Почему американцы так орали в 1962 году, когда мы на Кубу затащили ракеты? Откуда взялся Карибский кризис? Не потому, что им нужна была Куба. Просто ракета, пущенная с острова Свободы, достигнет гипотетической цели за максимально короткое подлетное время. По той же причине они больше, чем передвижных ракетных комплексов, боятся наших подводных лодок, которые хоть и не заходят в территориальные воды, но плавают поблизости, в двухсотмильной зоне. А если бы ракетный крейсер находился у них в Вашингтоне? Никакая противоракетная оборона не смогла бы помочь.

Дима решил организовать дружеский визит кораблей Военно-Морского Флота в Канаду. Обычно дружеские визиты флотов как-то обходятся без участия в программе ракетоносных кораблей. Дима предложил включить в состав судов ракетный крейсер «Маршал Устинов» с полным боекомплектом на борту. Надо было испытать, прошляпят ли канадцы, а следом и американцы этот невероятный сюрприз.

И вот «Маршал Устинов», имея на борту ракеты, пришвартовался в канадском порту Галифаксе, а потом ещё зашел в американский — в Бостон. Никто ничего не просек. И зря. А за год до этого — летом 1992 года — Главнокомандующий ВМФ России адмирал флота В. Чернавин наградил Якубовского именным кортиком, но за что — Дима до сих пор молчит.

Первое возвращение блудного сына

В марте 1992 года генерал армии Кобец, в то время министр обороны, добился возвращения Якубовского в Россию.

Произошло это не сразу. Почувствовав, что есть шанс вернуться в Москву, Дима пригласил знакомого генерала в Швейцарию.

Познакомились они давным-давно. И сразу подружились. А потом этот генерал попросил Диму сделать избирательную кампанию Константину Ивановичу Кобецу, в то время начальнику связи Вооруженных Сил. Требовался специалист по тому профилю, который на Западе называется «public relation». Дима пригласил для ведения избирательной кампании своих друзей: известных артистов, писателей, музыкантов.

Почему он решил взяться за новое для себя дело? Просто потому, что захотелось узнать, может ли он как-то влиять на такой процесс, как выборы. Это был, в первую очередь, эксперимент на самом себе. Кобец стал народным депутатом.

Генерал по приезде в Москву встретился с Кобецем и рассказал, что Якубовский жив, здоров и рвется на Родину. Но вернуться Дима был готов лишь в том случае, если за ним прилетит генерал Кобец. Это было бы гарантией, что Якубовский нужен.

Решения своей судьбы Дима ждал в Канаде. В Канаду Константин Кобец не полетел — далеко, а предложил встретиться в Цюрихе. Для Димы это не было проблемой.

Генерал Кобец приземлился в аэропорту Цюриха вечером 6 марта 1992 года. Якубовский пригласил его поужинать в известном ресторане «Джеки». А утренним рейсом 7 марта оба вернулись в Москву.

Диме, как всегда, ехать было некуда. Он заказал себе гостиницу. Кобец предложил ему должность помощника и один из своих кабинетов в Белом доме — огромный, с приемной и комнатой отдыха. А потом Владимир Шумейко пригласил Диму на работу в правительстве. Появился документ на официальном бланке.

Каждый день Дима шел на свою почетную службу. Его кабинет № 418 располагался в знаменитом здании на Старой площади, на 4-м этаже, где когда-то сидели помощники Генерального секретаря. У Димы со всеми сложились хорошие отношения. У него такой стиль работы, который, как правило, высоко ценится. Во-первых, Дима никогда не задает вопросов, а во-вторых, все делает сам: от подготовки документа до исполнения. Якубовского не приходится ни подгонять, ни контролировать.

Его подъем по служебной лестнице напоминал движение скоростного лифта. Промежуточные этажи только мелькали. Увы, все детали мне не известны.

К сожалению, ещё не пришло время открыть все карты. «По прямому указанию Баранникова мы провели несколько закрытых операций, которые дали большой плюс нашему государству. Ловили рыбу на раздражителя. Раздражителем был я. Но об этом я расскажу лет через пятьдесят», — говорит Дима.

Итогом этой работы и явилось историческое решение о присвоении Якубовскому должности полномочного представителя.

ПРАВИТЕЛЬСТВО РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Распоряжение От 17 сентября 1992 года № 1727-рс Город Москва О полномочном представителе правоохранительных органов, специальных и информационных служб в Правительстве Российской Федерации.

1. Учредить должность полномочного представителя правоохранительных органов, специальных и информационных служб в Правительстве Российской Федерации.

2. Утвердить Положение «О полномочном представителе правоохранительных органов, специальных и информационных служб в Правительстве Российской Федерации».

3. Назначить Якубовского Дмитрия Олеговича полномочным представителем правоохранительных органов, специальных и информационных служб в Правительстве Российской Федерации. Федеральному агентству правительственной связи и информации при Президенте Российской Федерации заместить должность полномочного представителя правоохранительных органов, специальных и информационных служб в Правительстве Российской Федерации офицером (генералом) Федерального агентства правительственной связи и информации при Президенте Российской Федерации с зачислением его в действующий резерв Федерального агентства.

Но эта должность требовала аттестации. Возник вопрос: где? Вариант КГБ отпадал, поскольку Дима собирался и впредь ездить в Канаду и не хотел создавать себе помехи. О внешней разведке по той же причине и речи не было. С Министерством обороны связываться не стали. Методом исключения выбрали ФАПСИ — Федеральное агентство правительственной связи.

Армейскую службу Дима закончил рядовым, а после окончания института ему присвоили звание лейтенанта запаса. Ясно, что лейтенант не мог быть полномочным представителем силовых ведомств, и приказом Министерства обороны Якубовскому присваивают звание майора, а буквально на следующий день его сделали полковником. Звание генерала Диме дала молва.

Когда Главная военная прокуратура захотела опротестовать полковничьи звезды Якубовского, то смогла придраться только к двум обстоятельствам. Во-первых, звание майора присвоили незаконно, поскольку в случае, когда происходит повышение через три ступеньки, положено объявлять об этом в торжественной обстановке. Во-вторых, звание полковника было присвоено в связи с зачислением на действительную воинскую службу, но при этом необходимо было пройти медицинскую комиссию, которую Якубовский не прошел. «И заразил доблестную Красную Армию СПИДом», — не без сарказма добавил Дима. Интересно, что сам главный военный прокурор Паничев, обжаловавший звания Якубовского, ухитрился из капитана запаса сразу сделаться генерал-лейтенантом.

«Он уважать себя заставил»

В 1992 году Россия находилась в сложном положении. Советский Союз уже распался, а новая республика ещё не успела набрать очки на мировой арене. Нас резко перестали уважать на Западе. И тогда возникла задача попробовать их напугать, причем не на государственном уровне, но чтобы это возымело действие. Грубо говоря, идея была «благородная»: если не дадите денег, не удержим ситуацию.

Решено было произвести какой-то несанкционированный ракетный запуск. А по договору страны обязаны уведомлять друг друга о готовящихся запусках ракет.

Дима, занимавший в ту пору должность советника правительства, понимал, что осуществить такую идею немыслимо, но можно было сделать так, чтобы на Западе в это поверили. И Якубовский полетел на Северный флот. У него сложились отличные отношения с командующим флотом, который сказал буквально следующее: «Старик, я готов, но мне нужна бумажка».

Тогда организовали визит правительства на Северный флот. Дима составил программу на два дня. Первый день: 7 часов — прибытие самолета, 8 — завтрак. Затем встреча с командным составом флота и т. д. Следующий день: завтрак, выход в море, а между чесанием правого и левого яйца, по выражению Димы, уместился маленький пунктик: запуск межконтинентальной баллистической ракеты. Программа была утверждена на самом высшем уровне. И командующий Северным флотом сказал: «Мне этого вполне достаточно. Будем готовить запуск».

Между тем Якубовский организовал утечку этой информации. И запускать ракету не понадобилось. Американцы испугались не столько несанкционированного старта, сколько того, что ракету можно запустить вот так, между завтраком, обедом и ужином…

Задача была выполнена. И после этого, когда один наш крупный руководитель собирался за рубеж, он все время звонил командующему Северным флотом и говорил: «Мне, как Якубовскому, ракета не нужна. Пусть маленькая дизельная лодочка у них на мель сядет».

Клубок змей

В это время у первого вице-премьера Шумейко сложилась конфликтная ситуация с секретарем Совета безопасности Скоковым. А Скоков, в свою очередь, почуял некую опасность Якубовского. Вместе с Коржаковым, руководителем Службы безопасности президента, они принялись раскапывать причины назначения Якубовского полномочным представителем. У генерала Коржакова были и личные мотивы. Люди из его охраны переходили на службу к Якубовскому. У Димы было лучше. И, выбрав момент, когда Шумейко улетел в Америку, Скоков с Коржаковым побежали к Ельцину жаловаться.

Впрочем, об этом достаточно подробно пишет сам Ельцин в своей книге «Записки президента»: «Я первый раз услышал фамилию Якубовского при следующих интригующих обстоятельствах.

Это было осенью 1992 года. Ко мне в кабинет вошел возбужденный Юрий Скоков вместе с Александром Коржаковым. С Юрием Владимировичем такое редко случается, он человек сдержанный, и я понял, что произошло что-то серьезное. Скоков принес мне проект документа, на котором стояли визы многих высших руководителей страны — Шумейко, Баранникова, Ерина, Кокошина — первого замминистра обороны, Примакова, Степанкова, от руки было написано «Согласовано с Гайдаром», документ практически был на выходе. Суть распоряжения заключалась в следующем. В состав правительства вводится новая должность — координатор правительства в силовых структурах, полномочия которого отличались чрезвычайной широтой. Этот координатор ставился над силовыми министерствами, контролировал их и был подотчетен только премьер-министру. В документах, которые принес Скоков, значилось, что на эту феерическую генеральскую должность назначается двадцатидевятилетний молодой человек, который ещё полгода назад был капитаном. Звали его Дмитрий Якубовский.

Естественно, я позвонил Гайдару, жестко и не слишком любезно поговорил с ним. Выяснилось, что и он оказался введен в заблуждение. Когда его знакомили с этим документом, сказали, что с президентом вопрос согласован, что Ельцин полностью в курсе и концепции этой должности, и самой кандидатуры. Тогда я понял, что мы столкнулись с крупной аферой, и попросил Гайдара немедленно отозвать все документы, связаться с Шумейко, силовыми министрами, разобраться в этой истории, а потом доложить.

Через три дня мне сообщили, что все исполнено, а испуганный Якубовский покинул пределы России, улетел то ли в Канаду, то ли в Швейцарию».

Обо всем, что происходило на самом верху, Дима, конечно, не знал. Шестое чувство подсказывало ему: что-то затевается. Он велел своим людям разобраться. А через три дня события приняли новый оборот.

Дима был на даче в Жуковке. Говорят, что раньше эта дача принадлежала председателю КГБ Крючкову. У Якубовского всегда было многолюдно, особенно по вечерам. Бывало, что за столом собирались люди, которые порой не знали друг друга. Всех объединял Дима.

Как-то раз в гости приехал Толя Круглов, которому Дима помог получить должность председателя Таможенного комитета. На эту должность было два претендента, но рекомендация Якубовского сыграла решающую роль. Естественно, Круглов был очень благодарен Диме и относился к нему даже с некоей долей подобострастия.

Повара Димы тоже звали Толей. И произошла смешная ситуация. Все сидели за столом, когда приехала новая партия гостей. Пока Дима обнимался с приятелями, кто-то крикнул повару: «Толя, твою мать, дай стулья!» А Круглов подумал, что обращаются к нему. Он мигом вскочил, чтобы отдать свой стул. Дима еле его остановил.

В тот день, когда разворачивалась сложная операция, задуманная Коржаковым, Дима лежал, ничего не подозревающий, в постели со своей женой Мариной. Вдруг, совершенно не вовремя, раздается телефонный звонок. «Дмитрий Олегович, — в трубке взволнованный голос личного шофера, — меня задержали». Что за черт? Новость была, конечно, неприятная, но не настолько, чтобы прервать половой акт с Мариной.

Минут через пятнадцать-двадцать Дима все-таки решил позвонить, чтобы разобраться. Но тут его ждал очередной сюрприз. Связь была отключена. Как выяснилось, по указанию Коржакова. Позже к Диме приехал Тимохин, бывший начальник ГАИ Московской области. Он сказал, что Димин водитель превысил скорость, его остановили и выяснили, что автомобиль «мерседес» якобы нерастаможен, какой-то квитанции не хватает.

Дима сел в хозяйственную «Волгу» и поехал на Старую площадь. Там у него отбирают пропуск. Дима звонит Баранникову и слышит: «Старик, тебе нужно срочно вылететь в Нью-Йорк, денька на три, там сейчас Шумейко, найдешь его и все объяснишь».

Якубовский понял, что его решили срочно отправить. В Нью-Йорк, в Пекин, в Гималаи — все равно. А пока он содержательно беседовал с Баранниковым, на даче в Жуковке разворачивалась целая операция.

Егоров, начальник Управления по борьбе с организованной преступностью, подтянул туда свой спецназ, чтобы штурмовать дачу. Внутри дача, естественно, охранялась. По периметру ходил не сторож с берданкой, а тоже люди из спецназа, который, правда, относился не к ведомству Егорова.

Был сентябрь, разгар бабьего лета, жаркая погода. Охрана несла службу, как положено, с автоматами, но Дима никогда не требовал, чтобы в теплый день ребята парились в камуфляже. Поэтому они ходили полуголые. Спецназовцам Егорова сказали, что Якубовского охраняют вооруженные бандиты. Приказ есть приказ, и они пошли на штурм.

Но случилось непредвиденное. Спецназовцы все друг друга знают. Вместе служили, вместе тренировались, вместе пили. Ребята узнали друг друга. Опустили автоматы. Операция была сорвана.

Правда, Егоров представил все в ином свете: операция сорвалась по вине Дунаева, первого заместителя министра внутренних дел, который поддерживал Якубовского.

Дунаев действительно вывозил Диму в аэропорт, так как имелась информация, что Егоров хочет там устроить провокацию. Дунаев лично вел Якубовского до «рукава» вместе с начальником транспортной милиции. Он вызвал конвой, самолет оцепили, Егоров ничего предпринять не мог.

Потом на этой истории Егоров сделал свой козырной ход. Его управление подчинялось Дунаеву, а команду на штурм давал Ерин, министр внутренних дел. Управление по организованной преступности вывели из-под подчинения Дунаева и сделали самостоятельным. Егоров стал первым заместителем министра внутренних дел с подачи Скокова.

А Дима прилетел в Нью-Йорк и стал звонить Виктору Павловичу Баранникову.

— Вы просили позвонить через день?

— Позвоните завтра.

В течение девяти месяцев он постоянно звонил Баранникову, Степанкову. Они прилетали. Общались. А возвращению Димы всегда что-то «мешало»: то съезд народных депутатов, то импичмент, то референдум.

Что бы ни было, он жалеет о том, что судьба позже развела его с Дунаевым и со Степанковым. С Валентином Степанковым у них были очень хорошие отношения. Потом «Московский комсомолец» публиковал распечатку их разговоров. Но Степанков сам спровоцировал это, когда заявил, что «Якубовский его агент».

Фактически выдворенный из страны из-за внутренней борьбы политических группировок в окружении Б. Н. Ельцина, Дима не сидел в Канаде сложа руки. Память об этом времени — серебряная медаль Национального бюро Интерпола в России, кортик, врученный командующим Северным флотом за «личный вклад в обеспечение визита российских кораблей в Канаду», и другие награды.

Анатолию Лукьянову принадлежит образное выражение, что Якубовский «попал на периферию большой политической игры». Еще тогда он, опытный политик, советовал Диме быть осторожным, «не попадаться под топор или кувалду».

В интервью журналистам Наталье Косинец и Якову Посельскому на вопрос о связи имени Якубовского с рядом правительственных скандалов Лукьянов, уже прибавивший к своему политическому опыту тюремный, отвечал: «Это Господь Бог послал Якубовского этому правительству. Господь Бог. Скандал вокруг мальчика, для меня он мальчик, он мог бы быть моим младшим сыном, был раздут. И в тени скрылись и господин Бурбулис с его „красной ртутью“, и господин Чубайс с его распродажей народного достояния, и господин Полторанин с его деятельностью по Берлинскому дому науки и культуры, и господин Шумейко, который открестился от Якубовского, испугался. И вот только фигура Димы — молодого человека, молодого юриста осталась. И весь этот черный туман закрылся силуэтом Якубовского. Таким образом, он им Богом был дан, этот феномен, чтобы прикрыть громадное коррумпированное гнездо, которое свилось вокруг Президента…»

Более того, по мнению Лукьянова, Диме надо было выдать орден «за невольные заслуги по невольному прикрытию их безобразий».

«Гарантии закончились. Беги»

В июле 1993 года Якубовский приехал к Степанкову на дачу в Архангельское. Его тогда потрясло, как живет Генеральный прокурор. У всех дома: на одну семью, на две, а у Степанкова просто квартира. Они пошли вдвоем погулять, и тогда он признался Диме, что на него давят. А ещё через день-два Степанков позвонил Якубовскому: «Можешь ко мне срочно приехать?»

Дима подъехал с двумя охранниками и СОБРом на двух машинах к зданию Генеральной прокуратуры. Остановились не на Дмитровке, а на углу, рядом с Институтом марксизма-ленинизма. Якубовский пошел пешком.

— У тебя наше удостоверение с собой? — первое, что спросил Валя.

— С собой, — ответил Дима, хотя мог и не говорить.

— Давай!

Он забрал у Димы удостоверение советника Генерального прокурора и, секунду помедлив, произнес:

— Я давал тебе гарантии, они кончаются сегодня в двадцать четыре часа.

Дима хотел поговорить с ним. Тут зазвонил телефон. На проводе был Черномырдин. Степанков снял трубку, стал с ним разговаривать, а Диме сделал знак рукой: «Иди». И в эту минуту он умер для Димы как друг, потому что ему уже было наплевать на все их отношения, а сам — как политическая фигура.

Дима сел в машину. Там у него был мобильный телефон, не такой аккуратный, как сейчас, а довольно громоздкий.

С последней надеждой он позвонил Баранникову, тем более что они договаривались встретиться через пару дней, в выходной, на даче.

— Виктор Павлович, — говорит Дима, — я только что был у Степанкова, он мне сказал…

— Ты ещё здесь? — перебил его Баранников.

— Вы же меня приглашали на дачу…

— Ты давай уезжай, — сказал тот и положил трубку.

Якубовский поехал к Владимиру Панкратову, начальнику ГУВД, и все ему рассказал.

— Давай мы тебя проводим в аэропорт, — предложил тот и начал собираться.

— Володя, а пистолет не возьмешь?

— Если начальник ГУВД будет ходить с пистолетом, тогда вообще…

Как полковник Якубовский всех перехитрил

Летом 1992 года сложилась тяжелая ситуация на оружейном рынке. Многие пытались растащить его по частям. Возникла необходимость выяснить, кто на этом наживается. Оперативные методы, которыми действовал Баранников, ничего не давали. Какие-то результаты, конечно, были, но им никто не верил. А Дима придумал блестящий вариант.

Идея была гениальная: правительство выпускает три заведомо не нужные постановления. О том, что эти документы — «липа», знали всего два-три человека. Суть сводилась к переделу общего пирога. Естественно, должна была начаться схватка. Так и получилось.

Баранников предупредил Бориса Николаевича, что главный лоббист растаскивания оружейного рынка выдаст себя сам. И прямо на заседании Совета безопасности начался экспромт-концерт. Мотивировали чем угодно, начиная от государственных интересов и заканчивая выращиванием ананасов на луне.

На следующий день Баранников стал генералом армии, а Якубовский — полковником. Баранников с женой приехал к Диме на дачу в Жуковку обмывать звание. Была ещё одна супружеская пара. Сели за стол, начали праздновать.

Димин сосед по даче С. никак не мог поверить, что пожалует сам Виктор Баранников. Замаскировавшись за углом, С. в глубочайшем трансе наблюдал, как подъезжает машина министра госбезопасности.

Военные знают, как обмывают звезды. Существует давняя традиция, согласно которой новые звездочки кладутся на дно стакана с водкой. Но Дима, как человек абсолютно непьющий, выпить отказался. Дошло чуть не до драки. «Я тебе приказываю!» — кричал Баранников. Но Якубовский даже в такой ситуации не пошел на компромисс.

Награда нашла героя

Когда Диме вручалась эта награда, правоохранительные органы были разделены на два абсолютно не совместимых, враждующих между собой лагеря. Расходились они по принципу политической ангажированности. И все утверждения о том, что в органах внутренних дел царит полное единство, были не более чем бредом. Поэтому, когда Дима что-то делал по просьбе одной половины, другая, вместо того чтобы хотя бы промолчать, старалась его наказать за это.

Министр внутренних дел Ерин отлично понимал, что Якубовский ориентируется не на него. Это ему активно не нравилось, и он делал все, чтобы омрачить Диме пребывание в Швейцарии. И полетели в альпийскую республику всякие пасквили в отношении Димы, суть которых сводилась к одному: Якубовский — гад, негодяй и т. д.

И тогда другая половина, чтобы показать себя и одновременно отметить заслуги Димы, решила наградить его медалью.

Кремлевский гость-узник

Кому было нужно упечь Якубовского за решетку? Разгадку следует искать в событиях осени 1993 года, когда был расстрелян из танков Верховный Совет.

В своей книге «Исповедь президента», в главе, которая называется «Трудное лето», Борис Ельцин не раз упоминает имя Якубовского. Он пишет, что на одном из заседаний комиссии по борьбе с коррупцией встал вопрос о том, чтобы попытаться привлечь живущего в Канаде молодого бизнесмена Дмитрия Якубовского в качестве свидетеля по делу о коррупции в высших эшелонах власти.

Думаю, что такое объяснение: Дима — свидетель, вряд ли можно воспринимать всерьез — хотя бы потому, что «свидетели» в Кремле не живут. Но оставим это на совести автора или авторов.

Диму поселили в самом сердце столицы — бывших великокняжеских хоромах Кремля, превратившихся в резиденцию президента, где в советское время останавливалась лишь Маргарет Тэтчер. Она любовалась тем же видом из окна, что и Дима. Правда, железная леди не опасалась за свою жизнь.

Ситуация была крайне напряженная. Якубовский прибыл в Москву поздним вечером 23 июля 1993 года, а уже 27 июля Борис Ельцин подписал Указ об освобождении от должности министра безопасности РФ Виктора Баранникова.

Детонатор сработал, снаряды начали взрываться. Имея врагов в лице Баранникова и в какой-то мере Степанкова, трудно было чувствовать себя полностью защищенным даже в апартаментах на фоне Боровицкой башни. Эти высокопоставленные чиновники были заинтересованы не только в его задержании, но и в том, чтобы он навсегда замолчал.

Дима располагал уникальной информацией. Чтобы разобраться в текущих российских реалиях, увидеть подводные течения и распутать секретные узлы, ему понадобилось несколько часов напряженной работы.

Между тем бывший друг Степанков уже подписал ордер на арест Якубовского за нелегальный переход государственной границы. События развивались, как в боевике, может быть, даже покруче. Потому что автор сюжета не знал, удастся ли герою выбраться живым из заварившейся каши.

Когда поздно вечером в кремлевские покои, где Дима ужинал вместе с Андреем Карауловым, влетел полковник Борис Просвирин, бывший в ту пору заместителем Коржакова, и крикнул: «Срочно собираемся и едем в Ростов!» — стало ясно, что ситуация вышла из-под контроля.

Ночные гонки

Ростов? Почему Ростов? Дима рассказывал мне, что в первую секунду просто лишился дара речи. Кажущийся штиль сменился штормом. Зазвонили молчавшие вертушки. Похоже, происходило то, чего Дима опасался с самого начала. И вариант с Ростовом понял по-своему: там его тайно расстреляют, чтобы, как говорится, концы в воду.

Но появившийся в Кремле Макаров, переговорив по телефону с Филатовым, тогда начальником президентской канцелярии, сформулировал план: «В Ростов с тобой поедет Александр Котенков. Это — гарантия, что с тобой ничего не случится. Там тебя будет ждать полковник Казарян, начальник личной охраны президента Армении Тер-Петросяна. С Казаряном ты летишь в Ереван, оттуда за рубеж».

Кортеж машин, возглавляемый «Чайкой», в которой сидел сбривший для конспирации бороду Дима, выехал через Боровицкие ворота Кремля и понесся в сторону Курского вокзала.

Весь этот маскарад затевался не просто так. Попытаться вылететь за рубеж из Москвы было равносильно тому, чтобы засунуть голову в пасть голодному крокодилу. Даже если бы Диме каким-то чудом удалось миновать пограничный контроль, то его могли арестовать прямо в самолете.

Котенков (нынешний представитель Президента РФ в Гос. Думе в ранге вице-премьера, а тогда — просто генерал и начальник ГПУ) нервничал на перроне, вагон ростовского поезда под завязку был забит охраной, но при подъезде к Курскому вокзалу случилось непредвиденное. Откуда ни возьмись появились «Волга» и «рафик», вылетели люди с профессиональными телекамерами, которые стоили целое состояние и мало кому были по карману. Караулова, вышедшего из машины подышать летним воздухом, сразу узнали: «Ой, товарищ Караулов! А вы что тут делаете?»

Оказалось, что это был совместный рейд газеты «Московский комсомолец» и телепрограммы «Времечко». Но в тот момент в случайное совпадение поверил бы только сверхнаивный человек. По крайней мере, никто из участников живого детектива, разыгравшегося на Курском вокзале, в это не верил. Да и сегодня, по-моему, не верят.

Кортеж развернулся и рванул назад. Генерал Котенков остался на вокзале.

Первая мысль была — вернуться в Кремль. Дима считал, что это самое безопасное место. Но Макаров сказал, что это невозможно, потому что машины уже засекли, в Кремль не впустят. Что делать? Просвирин все-таки позвонил из машины в Кремль, но там, кроме дежурных, никого не было.

Ночная гонка по Садовому кольцу. Петляли по переулкам, чтобы сбить с толку возможную погоню. Наконец, Просвирину удалось дозвониться до генерала Барсукова. Короткий разговор, перемежающийся ненормативной лексикой. И новое указание: «Поезжайте на объект „Волынское“. Что это за объект, никто в машине, кроме Просвирина, не знал. Оказалось, это дача Сталина, с которой вождь всех времен и народов отправился в мир иной.

Дима рассказывал, что на сталинской даче весь день обсуждались варианты безопасного выезда из Москвы, а затем и из страны. Задача была ясна: надо было найти возможность покинуть пределы родины, минуя пограничников. Российские города исключались автоматически. Во-первых, международных аэропортов у нас кот наплакал, а во-вторых, на них распространялась власть Баранникова, хоть и ушедшего в отставку, но ещё имевшего силу.

Дима предлагал выбираться через Прибалтику. Были и другие варианты. В конечном счете условились ехать на машинах в Ереван, а уж оттуда лететь в Европу. Для этой цели в одной частной фирме были наняты две мощные машины «БМВ».

Дело происходило в пятницу, а в субботу, как было известно, Хасбулатов собирался на сессии Верховного Совета защищать Баранникова. Но уже в пятницу министр юстиции Калмыков в программе «Время» показал кое-какие документы. Хасбулатову стало ясно, что на Баранникова есть материал. Хасбулатов понял, что шлагбаум опустился и поезд едет. А Якубовскому пора было покидать гостеприимный объект «Волынское».

До условленного места на кольцевой автодороге добирались поздно вечером по всем законам конспирации. Там уже ждали две нанятые в частной фирме автомашины «БМВ», заправленные под завязку. В багажниках были канистры с бензином, чтобы не останавливаться на автозаправках. Поменяли на автомобилях номера, что оказалось не самым простым делом, поскольку российские таблички не подходят иномаркам.

Сказать, что все участники ночной операции чувствовали себя спокойно, было бы преувеличением. Разве что генерал Котенков, недавно вернувшийся с беспокойного Кавказа, волнения не показывал. Но его бодрость казалась напускной.

Все помнили события предыдущей ночи, свет юпитеров, ударивший в глаза на Курском вокзале, гонку по Садовому кольцу. Поэтому внутреннее напряжение не спадало. Лил проливной дождь, «дворники» смывали потоки воды, слепили фары встречных машин.

Дима понимал, что жизнь его на волоске, за неё не дадут и рубля. Но сдаваться без боя не в его правилах. Единственное, что ему оставалось в этой ситуации, — это постоять за себя. И он попросил генерала Котенкова дать ему пистолет.

К счастью, воспользоваться оружием не пришлось, но пистолет всю дорогу лежал у Димы на коленях и каждый раз, когда пост ГАИ тормозил машины, Дима сжимал в руках рукоятку.

Спасал «вездеход» — спецталон на проезд без права досмотра. Инспектора ГАИ вежливо брали под козырек, провожая взглядом мчавшиеся в ночь мощные иномарки. Предстояло проехать две тысячи километров.

К утру, когда позади осталась Кашира, беглецы успокоились. Несмотря на бессонную ночь, спать никто не хотел. Наоборот, напряжение сменилось возбуждением, пошли в ход анекдоты, разные случаи из жизни.

Но осторожность все равно следовало соблюдать. Чтобы не ехать через Харьков и лишний раз не светиться на границе, решено было свернуть на воронежскую трассу. Жаль было съезжать с более-менее приличного шоссе на неизвестную дорогу, но слухи о рьяных украинских пограничниках, питавших особую любовь к «москалям», гуляли по всей стране.

На воронежской трассе случилось ЧП. Водитель головной машины слишком поздно заметил знак железнодорожного переезда, и тяжелый автомобиль на скорости 140 километров в час прыгнул на рельсы. Вторая машина, точно повторившая траекторию первой, тоже совершила каскадерский маневр. Это только в кино автомобили скачут через препятствия, отделываясь незначительными повреждениями типа потери товарного вида. А в жизни все происходит драматичнее. Не буду вдаваться в технические тонкости, скажу лишь, что российские умельцы с ближайшего автосервиса подлатали несчастные «БМВ» и можно было смело двигаться дальше.

К ночи забрезжили огни города-курорта Сочи. С момента поспешного бегства из Москвы прошли сутки. Велико было искушение переночевать в Сочи. Хотелось немного отдохнуть, прийти в себя, вытянуть ноги. Да и ночная езда по горной дороге не очень вдохновляла. Но расслабиться можно было только в мечтах. В Дагомысе была назначена встреча с полковником Казаряном, начальником охраны президента Армении.

Бегство из Еревана

Законспирированная гонка продолжалась. Потрепанные «БМВ» отправились в обратный путь, а путешественники пересели в «рафик» и тронулись в Адлер. В Адлерском аэропорту, на летном поле, стоял частный самолет Як-40 с поднятым трапом. За считанные секунды борт взлетел. Пункт назначения — Ереван.

Все складывалось так четко, как редко бывает в жизни. В Ереванском аэропорту стоял под парами правительственный Ту-154, посланный Москвой в Ереван для перелета Якубовского в Цюрих. Казалось, что все проблемы позади, капкан волшебным образом разжал пасть, чтобы выпустить пленника на свободу. Но, как это обычно происходит, радоваться было рано. «Не говори „гоп“…»

Когда сели в Ту-154, выяснилось, что вновь требуется подать заявку в диспетчерскую аэропорта и согласовать маршрут перелета, хотя это было уже сделано.

Все сидели в салоне самолета, ожидая, пока будут разрешены «случайно» возникшие проблемы, как вдруг появился российский пограничник и потребовал документы. Очевидно было, он искал, к чему бы придраться. Конечно, эту въедливость он проявлял не по собственной прихоти, а просто выполнял приказ. Перед ним поставили задачу задержать вылет Якубовского. Дело в том, что произвести тихий арест на территории Армении было невозможно, возник бы международный скандал. Значит, решили не выпускать борт из Еревана.

В воскресенье вечером перебрались в кабинет начальника аэропорта. Шли бесконечные переговоры с Москвой. Проходили сутки за сутками, а положение беглецов по-прежнему оставалось неопределенным. Звонки были безрезультатными. Никто не говорил, что самолет не имеет права на вылет, тем не менее взлет оставался под вопросом.

Измучившись вконец, «путешественники» решили изменить план. Надо было выбираться из Еревана, где они капитально завязли. Но куда? Ближайшие аэропорты на карте: Баку и Тбилиси. Горячие точки. Армяно-азербайджанский конфликт делал воздушное пространство над республиками небезопасным. Самолет могли просто сбить. С Тбилиси связи не было. Там тоже было неспокойно. Еще совсем недавно такая ситуация могла пригрезиться лишь человеку с больным воображением. Но это была реальность, с которой надо было жить.

Сидеть и ждать, как повернутся события, Дима не мог. Это просто не в его характере. Надо было что-то срочно придумать. Якубовскому пришла в голову идея вызвать частный самолет из Швейцарии. Позвонил своей знакомой, travel агенту, чтобы она заказала самолет. Проблем не было, однако самолет из Швейцарии турки почему-то не пропустили. Тогда было решено найти самолет в арабской стране. Вскоре сообщили, что уже в полночь прибудет самолет из Эмиратов. Рейс Дубай — Ереван — Дубай стоил 60 тысяч долларов. Дима позвонил брату, и Стас на всякий случай связался со своим приятелем — израильским генералом. Тот брался за 300 тысяч долларов устроить самолет без опознавательных знаков или подводную лодку, которая причалит к Батуми. Ну просто крутой детектив! Израильские летчики готовы были лететь, несмотря на риск. Войска ПВО могли сбить самолет-фантом. В общем, остановились на варианте с Дубаем.

Диме было настолько не по себе, что ночью, когда все отдыхали в гостинице, поехал в аэропорт ещё раз позвонить в Швейцарию, чтобы уточнить насчет самолета. Чувствовал, что опять произойдут какие-то накладки, которые буквально преследовали группу. С Котенковым, который решил его разбудить, чуть не случился обморок. Он бросился к Диминым охранникам, которые тоже не знали, куда он пропал. А Диме просто не хотелось лишний раз дергать людей, которые невероятно устали за это время. Прошло всего несколько суток, но всем казалось, что в таком сумасшедшем режиме они живут уже слишком долго. Не раз они были на волосок от смерти.

Думая об этом, описывая все события того опасного лета, я ловлю себя на мысли, что мы могли с Димой не встретиться. Никогда.

Представляю себе ту ночь в Ереванском аэропорту так четко, словно сама участвовала во всем происходящем. Это была ещё одна бессонная ночь, полная волнений. Самолет, обещанный в полночь, прилетел только после двух часов следующего дня. Причина была в типично арабской вальяжности, неторопливости. Куда им спешить?

А боевик развивался по всем законам жанра. В арабский самолет следовало сесть без шума, так, чтобы никто ничего не заметил. Оказаться заложниками ситуации в очередной раз было бы опрометчиво.

К этому времени командир нашего самолета уже получил «добро» на вылет. Хорошенький расклад. Сколько дней они безуспешно добивались этого, и вот тебе на. Спасибо, не надо. Ведь наш самолет полетел бы российским воздушным коридором, который контролируется силами ПВО. Если командиру экипажа дадут команду сесть, он сядет. Якубовский хорошо запомнил случай, когда личный самолет министра обороны маршала Язова, взявший курс на Вюнсдорф, практически силой вернули назад. В этот раз последствия были бы серьезнее.

Частный самолет из Эмиратов зарулил на дальнюю стоянку, как и было запланировано. Его заправили. В это время люди из охраны армянского президента блокировали экипаж Ту-154. Все было настолько четко и бесшумно, что пограничники не проявляли никакого беспокойства. В самый последний момент беглецы влетели в арабский самолет, который тут же поднялся в воздух.

На борту участники операции дружно чокнулись. Дима, как человек непьющий, поднял бокал с соком. Самолет стремительно набирал высоту. Но вскоре выяснилось, что пить за успех было рано.

Турция отказалась пропустить самолет. В Армению возвращаться было невозможно. В общем, полетели через Тегеран и приземлились, наконец, в Арабских Эмиратах. Там стояла дикая жара, словно в парилке. Но это было ничто по сравнению с пережитым на родине. Из Дубая путешественники взяли курс на Франкфурт-Майн. В огромном аэропорту Франкфурта они пересели на самолет, следовавший в Цюрих. А сутки спустя уже летели в Торонто. Живые и невредимые.

ЧП в Торонто

Макаров с Ильюшенко стали собираться к Диме в Канаду. В то время они вели двойную игру. Диме они говорили одно, а в Москве — другое, представляя его человеком, который всех сдает.

Канадскую визу получить не просто. Но Ерин как раз подписал с канадской полицией меморандум о правовой помощи и Макаров с Ильюшенко под предлогом допроса «свидетеля» по делу о коррупции эти визы получили. Макаров затребовал себе охрану, чем глубоко потряс канадцев. Это у нас президент может выделить охрану кому угодно. А там охраняют только премьер-министра.

«А зачем вам охрана?» — поинтересовались наивные канадские полицейские чины. Макарову надо было взять да отменить спектакль и честно признаться, что охрана ему не нужна. Но вместо этого он так напугал канадцев, что все, прочитанное ими о знаменитой сицилийской мафии Коза Ностра, показалось детским лепетом. И охрану выделили, причем бульшую, чем это полагается английской королеве, если бы она согласилась приехать в Канаду.

Забегая вперед, скажу, что по возвращении из Канады Макаров затребовал, чтобы его встречал БТР, который выехал прямо на летное поле. Из самолета достали борца с коррупцией, с большим трудом погрузили в БТР и повезли в Кремль.

В Канаде есть свой КГБ и свое МВД. Спецслужбы сразу предупредили полицию, что в эту историю лезть не стоит. Но те не послушались. Диме позвонили канадские «менты» и сказали, что с ним желают встретиться российские борцы с коррупцией. «Менты» хотели вывезти Якубовского в бронированном автомобиле. Он, конечно, отказался и предложил соотечественникам приехать к нему домой.

У Димы был довольно большой дом с участком в два акра. Подъезжает целый автобус с автоматчиками и пулеметчиками в бронежилетах. Бойцы занимают позиции. Такое впечатление, будто проводится операция по освобождению заложников.

Дима открывает ворота, и входят гости. Все обнялись, расцеловались на глазах потрясенных канадцев, которые переговаривались по рации: «Прием, прием». Вошли в дом, сели. Канадцы вносят ящик размером с факс, это был магнитофон, и начинается комедия под названием официоз. Все встречи должны происходить под строгим контролем канадцев. Но Андрею Макарову и Алексею Ильюшенко хотелось поговорить с Дмитрием Якубовским совсем о другом.

Поговорили и вышли на улицу. Там жара невыносимая. Бедные канадцы парятся в галстуках и костюмах. Слышится жужжание раций. Диму начал разбирать смех. А в кабинете у него был детский пугач. Он пригласил своих гостей в кабинет, охрана отстала, Дима взял этот пугач и выстрелил: «Трах!» «Менты» влетают в ужасе, думая, что произведен выстрел в самое сердце России, но видят смеющуюся физиономию Макарова.

Макаров, человек внушительной комплекции, буквально плавился от жары. Наконец, не вытерпел: «Пойдем в бассейн!» Бассейн был довольно хороший, метров 50 в длину и метров 20 в ширину. Димины гости разделись до трусов и бросились в прохладную воду. Они провели в бассейне не меньше двух часов. Плавали, угощались. На плавучих пробковых столиках стояли напитки, исходили соком ананасы, сверкала икра. Канадцы ходили кругами. Их очень переполошил Ильюшенко, который стал нырять. «А вдруг под водой какой-нибудь пловец его задушит?» — терзались полицейские.

Но если в бассейне они хотя бы находились в поле зрения, то в бане, куда направились затем, их уже было не видно и не слышно. Там Макаров называл охрану не иначе, как «канадскими мудаками». На самом деле цель приезда Макарова и Ильюшенко заключалась не в том, чтобы допросить Якубовского, как свидетеля. Они хотели посоветоваться, как быть дальше, но сделали все наоборот.

В общем, борцы с коррупцией приехали и уехали, а канадской полиции пришлось расхлебывать эту сомнительную кашу. Маленьким утешением явились два заявления.

ЗАЯВЛЕНИЕ

По месту требования Касательно: Дмитрия Якубовского Я, Алексей Ильюшенко, настоящим заявляю и подтверждаю, что:

1. Г-н Дмитрий Якубовский не обвиняется комиссией Российской Федерации по борьбе с коррупцией («Комиссия») и что комиссия не обладает никакими документами, которые могли бы явиться основанием для каких бы то ни было уголовных или иных юридических действий против г-на Дмитрия Якубовского. Ни я, ни, насколько мне известно, комиссия не обладаем никакими основаниями полагать, что г-н Дмитрий Якубовский был вовлечен в прошлом или в настоящее время в какие-либо действия, которые можно было бы охарактеризовать как преступные;

2. До сего дня г-н Дмитрий Якубовский не передавал мне как члену комиссии Российской Федерации по борьбе с коррупцией («Комиссия») никаких документов, магнитофонных записей либо любых других материалов и в особенности он не передавал мне никаких документов или иных материалов, касающихся Бориса Бирштейна,

Сиабеко Трэйд энд Файнанс АГ, Сиабеко Металс АГ и Сиабеко Канада Инк.;

3. Что все документы, которыми комиссия пользуется в качестве свидетельских материалов, предварительно подвергаются тщательной проверке специалистами.

На основании определенных документов, полученных комиссией, было возбуждено уголовное дело.

4. По официальному запросу, господин Якубовский оказал содействие комиссии, предоставив ей определенные объяснения, касающиеся предметов, интересующих комиссию, и поделился с комиссией определенными знаниями, приобретенными во время его работы в Правительстве России.

Учитывая знания, приобретенные г-ном Якубовским, и его готовность содействовать работе комиссии (по запросу последней), я считаю невозможным исключать тот факт, что г-н Якубовский был в прошлом и может быть в будущем предметом официальных и неофициальных угроз, диффамации, очернения репутации, шантажа, необоснованных уголовных расследований и других средств давления со стороны определенных официальных лиц Российской Федерации, которые не желают, чтобы г-н Дмитрий Якубовский содействовал и продолжал содействовать работе комиссии;

5. Как только господин Якубовский узнал о возможном покушении на господина Макарова, он сразу же известил об этом соответствующие российские инстанции, а также он никогда никоим образом не участвовал в планировании предлагаемого устранения;

6. С тем, чтобы добиться встреч 14 и 15 сентября 1993 года в городе Торонто между господином Дмитрием Якубовским, мною и господином А. Макаровым (несмотря на то, что члены Королевской Канадской конной полиции присутствовали на месте этих встреч, они не слышали содержания наших многих частных бесед с господином Дмитрием Якубовским), я беру на себя обязательство не разглашать членам Королевской Канадской конной полиции, другим официальным канадским органам, либо канадским правоохранительным агентствам содержание наших бесед, документов или любых других материалов, предоставленных мне сейчас либо в будущем господином Якубовским.

Я готов предоставить необходимую дополнительную информацию, касающуюся вышеизложенного, если таковая информация потребуется.

Более того, если в отношении настоящего Заявления потребуются дополнительные формальности для использования его в каких-либо официальных действиях в Канаде, я готов удовлетворить необходимый запрос, описывающий требуемые формальности. В качестве идентификации я прилагаю копию своего паспорта.

Такое же заявление, подписанное ещё одним комиссаром «Каттани» — Андреем Макаровым в присутствии свидетеля Saverio Griffo, появилось на свет 14 сентября 1993 года. Комментировать эти опусы нет нужды.

Тем не менее то, что произошло на лужайке перед домом Якубовского, усилило внутренний конфликт между канадскими силовыми ведомствами. Их «КГБ» ещё до приезда Макарова и Ильюшенко объяснял коллегам из «МВД», что, ввязавшись в эту историю, они окажутся в дураках. Так и вышло. Приехали российские функционеры снимать допрос с важного свидетеля, а вместо этого нежились в бассейне, жрали икру с ананасами, парились в бане.

Канадский «КГБ» был создан в семидесятые годы после крупного шпионского скандала, когда полиция оказалась несостоятельной. С тех пор между ведомствами была напряженность. Скорее всего, канадские налогоплательщики о многих акциях не подозревают.

В общем, «менты» пытались обвинить спецслужбы в том, что те пошли на запрещенные меры: заимели иностранных агентов в лице Якубовского, Макарова, Ильюшенко и, возможно, Бориса Николаевича Ельцина. И тогда они додумались до того, на что нашим ментам просто фантазии бы не хватило. Под этим шпионским соусом произвели несанкционированный обыск в здании «КГБ», где перевернули все. Естественно, подтверждение своему бреду они не нашли.

Тогда «КГБ» обратился к Генеральному прокурору, которому, кстати, и подчиняются оба ведомства. Он вызвал представителей обеих служб и вынес решение: на доказательства отводится срок три года. Почему три года? Потому что канадцы никуда не спешат. То есть в 1996 году пришлось бы дать ответ. Но тут случился арест Якубовского, который всем сыграл на руку. Канадцы передали нашим свои секретные материалы — записи телефонных разговоров, из которых можно было сделать далеко идущие выводы на тему: с кем спит Дмитрий Якубовский. А наши, в свою очередь, тоже отдали какую-то информацию. К сожалению, некоторых помощников России за рубежом (скажем так) — более серьезную.

«Мужская консультация»

Это один из остроумных подзаголовков публикации «независимого журналиста» Александра Минкина в газете «Московский комсомолец» от 21 сентября 1993 года. Предваряя распечатку подслушанных телефонных переговоров Дмитрия Якубовского с Виктором Баранниковым, Минкин делает оговорку, что ему не известно, кто делал аудиозапись: то ли спецслужбы Запада, то ли спецслужбы России, то ли сам Якубовский, то ли супруги Баранниковы. Бог весть…

Печатать или не печатать документы в виде прослушки — вопрос совести автора и его издания. Не в этом дело. Важно другое: из этих разговоров отчетливо видно, как Дима рвался в Россию, требуя только одного — гарантий собственной безопасности.

Приведу выдержки из этих бесед.

Якубовский. Там такие вопросы возникали. Сначала МВД предложило возбудить уголовное дело за нелегальный переход государственной границы. Я послал большое объяснение на имя председателя комиссии, он же первый зам. Генпрокурора, с приложением паспорта, что паспорт действующий, виза выездная была, и я прошел через границу, о чем получил отметку. Устроило. Потом опять: давайте возбудим уголовное дело по поводу дезертирства. Так как, находясь на военной службе, он сбежал. Я прислал копию приказа Старовойтова, что я был уволен 22-го числа, в день своего отъезда. Таким образом, опять нет состава никакого. В общем, по таким мелочам. И председатель комиссии мне говорит: у нас нет к вам вопросов. И он мне говорит: вы приедете, никто вам не угрожает, ничего не сделает, приедете — дайте нам объяснения и дальше действуйте, как вы считаете нужным, и живите, где вы хотите. Я ему говорю: дайте мне официальную бумагу. Мне дали официальную бумагу, что ко мне вопросов нет. Я говорю: я боюсь приехать, дайте официальную бумагу в МВД, чтоб они обеспечили, чтоб меня не убили, и сами этого не сделали. Бумага попадает в МВД, и министр категорически дает приказ: вот он приедет, задержать его, товарищ Егоров (начальник Главного управления по борьбе с организованной преступностью МВД). Виктор Павлович, я клянусь, я не подойду близко ни к одной государственной службе. Я хочу просто, чтобы мне помогли вернуться. Я буду заниматься чисто юридическими делами, не более чем.

Баранников. Я в первый раз слышу такую галиматью. Наговорил с … «МВД», «арестовать», «Ерин». Да никто тебе ничего не… Приезжай да и все. Пошли они к чертовой матери. Я тут ничего не вижу.

Якубовский. Вы думаете, Виктор Павлович?

Баранников. Ну, я не знаю. Я должен переговорить с Ериным. Узнать, в чем дело, что такое, что за черт, ерунда, чушь какая-то несусветная.

Якубовский. Я пытался с Владимиром Филиппычем (Шумейко, первый вице-премьер РФ. — И.Я.) переговорить. Он говорит, это не в моей компетенции.

Баранников. Что? Переговорить с Ериным не в его компетенции, что ли?

Якубовский. Он мне сказал так: я с Виктором Павловичем переговорил, пока Виктор Палыч добро не даст, я ничего делать не буду.

Баранников. Он со мной не говорил на эту тему. Ерунда. Ну ладно, я переговорю сегодня с Ериным: в чем дело, что такое?

Якубовский. Комиссия написала документ в МВД. Он попал к министру. Документ такого содержания: в связи с тем, что комиссия пригласила прибыть для объяснения товарища Якубовского, просим обеспечить, чтоб его не убили, обеспечить его безопасность. Ерин снял трубку, позвонил Землянушину, не найдя Степанкова, сказал: что как только приедет, мы его арестуем. И соответствующие указания выдал.

Этот разговор состоялся 5 июня 1993 года. Два дня спустя Дима вновь позвонил Баранникову.

Баранников. Вот такое дело. Надо, я не знаю… Сюда-то ты рвешься… Что рвешься-то сюда? Так уж горит у тебя?

Якубовский. Виктор Павлович, тут два момента… Я откровенно говорю, да?

Баранников. Угу.

Якубовский. Первый момент: если сейчас ясность не внести, прокуратура потом возбудит дело и потом будем ещё десять лет отмываться. Это первый, чисто юридический фактор. И второй юридический фактор: не работать дальше я не могу, девять месяцев не работаю. Я же могу работать только в России, я ж не могу работать в Америке, я им тут ни черта не нужен. А тут уже я, так сказать, жую через раз, честно говоря… Я боюсь только несанкционированного хода. Хода официального я не боюсь.

Баранников. Что значит «несанкционированный ход»? (Смех).

Якубовский. Несанкционированный ход — это не тогда, когда падает камень на голову, а когда министр ставит задачу: «Вы его посадите на трое суток, а потом выпотрошите». Понятно, что это ход не официальный. Официально я могу дать любое объяснение, потому что ко мне нет вопросов, лично ко мне.

Баранников. Ну я тебе говорю, какая ситуация, Дима. Видишь, ситуация какая.

Якубовский. Виктор Павлович.

Баранников. Угу.

Якубовский. Ну помогите мне, вы же все можете!

Баранников. Да нет, ну как помоги? Ну что значит помоги? Чем помоги? Я ж тебе говорю, какая картина-то… Вот картина какая складывается-то рваная… Сейчас обстановка-то видишь какая? Ну что тебе, формулировать, что ли? Обстановка трудная, тяжелая обстановка. Раздрай такой, кошмар…

Якубовский. Да, это я понимаю.

Баранников. А в такой обстановке ты сам знаешь, как…

Якубовский. Ну да, во-первых, лес рубят — щепки летят…

Баранников. Вся суть-то в этом, что уж тут.

Якубовский. А что Ерин? Я не понимаю его позиции. Он меня видел один раз в жизни, десять минут.

Баранников. Ну не знаю я, Дим. Я хочу переговорить ещё с ним, значит, по информации-то. Ты уж меня извини — мне надо через двадцать минут выскакивать.

Якубовский. Виктор Павлович, простите, вам когда можно перезвонить?

Баранников. Ну, Дима, что тут звонить? Вот ты мне позвонишь — что толку? Ну, позвонишь ты мне… Я тебе объясняю ситуацию. Ты ориентируйся в этой ситуации. Вот и все, что я тебе могу сказать. Я тебе объяснил обстановку.

Якубовский. Понял, Виктор Павлович.

8 октября 1993 года в газете «Московский комсомолец» появляется очередная распечатка прослушки. Это телефонный диалог Дмитрия Якубовского и Бориса Бирштейна. Приведу всего одну выдержку.

Бирштейн. Ну, ты не прав. Ты просто не имеешь реальной картины. Они же понемножку, по крупицам собирая информацию, тебе вешают совсем не то, что есть в действительности. Ситуация меняется каждый час, не только каждый день. Теперь ещё одна информация. Что якобы твой снюхался с Коржой.

Якубовский. Это кто?

Бирштейн. Твой Филиппыч (Шумейко. — И.Я.).

Якубовский. Я понимаю, что Филиппыч. А с кем снюхался?

Бирштейн. С Коржаковым.

Якубовский. Так.

Бирштейн. Вроде бы они нашли общее. Таким образом, он приблизился к «папе». Но дело в том, что этот самый Коржаков заявил официально неделю назад, что он не успокоится, пока тебя лично не уничтожит.

Как говорится, без комментариев.

Сообщение ТАСС

«Санкт-Петербург, 22 декабря (корр. ИТАР-ТАСС). Причины и подробности задержания в минувший вторник адвоката Дмитрия Якубовского правоохранительными органами Санкт-Петербурга пока хранятся в тайне. Однако некоторые наблюдатели полагают, что задержание связано с недавней кражей рукописных раритетов VI-XVIII веков из Российской национальной библиотеки. Общая стоимость рукописей по разным оценкам колеблется от 100 до 250 миллионов долларов США. Вес похищенного составил почти 100 килограммов. Не исключено, что кража носила заказной (возможно, из-за рубежа) характер.

16 декабря стало известно, что все 90 раритетов найдены и хранятся пока в сейфах Петербургского управления ФСК. По подозрению в причастности к этому преступлению были задержаны трое граждан. Однако тогда же правоохранительные органы отказались сообщить что-либо о подробностях проведенной операции, ссылаясь на оперативную обстановку, которая может повлечь за собой новые аресты не только в Петербурге».

Дима уже двое суток как был задержан и под конвоем препровожден в Санкт-Петербург.

Кабинет № 5

Когда Якубовского перевели в «Кресты», более знаменитого человека в тот момент там просто не было. Я, как и другие адвокаты, бегала в тот кабинет, в котором он работал со своим защитником. Это происходило довольно редко, московские адвокаты Димы приезжали раз-два в неделю, не чаще, но в тюрьме об этом тут же становилось известно.

Это был всегда кабинет № 5. Хотелось заглянуть в дверь, увидеть легендарного Якубовского, о котором писали все газеты. Тогда я знала о нем то же, что и другие. Его называли генералом, хотя он им не был. Ему приписывали несметные богатства, и это было не так. И вот человек-загадка оказался так близко, что можно было даже заговорить с ним.

Правда, это было нелегко, потому что перед кабинетом стоял человек, следивший как раз за тем, чтобы к знаменитому узнику никто не заглядывал. Но все-таки можно было улучить момент, когда этот человек отходил по своим личным надобностям. Тогда я заглядывала в кабинет и с каким-то понтом спрашивала, нет ли свободного стола, хотя отлично знала, что нет.

Вообще, в «Крестах», как правило, в каждой комнате стоят два стола, за которыми работают два адвоката или два следователя, но к Диме на подсадку никого не пускали, не потому, что он не хотел этого, он-то как раз не прочь был с кем-нибудь пообщаться, но администрация это запрещала.

Когда я заглядывала в дверь, Дима всякий раз оборачивался и улыбался во весь рот своей потрясающей улыбкой, как он это умеет, и говорил, что, к сожалению, свободного места нет.

Это продолжалось с января по июнь. В это время у меня были свои подзащитные в «Крестах». И так совпало, что подельник одного моего подзащитного сидел в одной камере с Якубовским. Когда я об этом узнала, мне захотелось подробнее расспросить о Диме. Интересно было все: и что он за человек, и как себя держит. Оказалось, Якубовский «нормальный мужик, со всеми делится продуктами, общительный», в общем, душа общества, если так можно сказать.

Кто сидел в одной камере с Димой, считал, что ему повезло. Якубовский писал кассационные жалобы, ходатайства, оказывал юридическую помощь. Благодаря Диме свыше десяти человек покинули стены «Крестов» досрочно.

И вот 15 июня 1995 года мы в очередной раз работали с моим подзащитным.

— Ир, а как бы ты отнеслась к тому, чтобы поработать с Якубовским? — неожиданно спросил он.

— Я бы согласилась, конечно, — ответила, не раздумывая ни секунды, — потому что участвовать в таком процессе всегда интересно, даже если я буду двадцать пятым адвокатом по этому делу… Да, я бы взялась с большим удовольствием.

Мой клиент Дмитрий Якубовский

Дело обещало быть громким, это соответствовало моим честолюбивым планам. У меня не было возможности напрямую поговорить с Димой, но мой подзащитный при случае передал своему подельнику, что я согласна стать адвокатом Якубовского.

Здесь надо сказать, что я человек очень амбициозный, по гороскопу Лев, мне всегда и во всем надо быть первой. Начиная с детства я живу пятилетками. Мои пятилетние планы реальны и, как правило, выполняются. Окончить школу, поступить в техникум, стать студенткой университета, сдать экзамены на права, выйти замуж, родить ребенка.

Каждые пять лет я сама перед собой отчитываюсь: что получилось, а что — нет. У меня все строго. А знакомство с Димой совпало с той пятилеткой, когда я поставила перед собой очередную задачу — стать одним из известных адвокатов в Петербурге. Не самым известным, конечно, я ведь реально смотрю на вещи. Но все довольно удачно складывалось. Я участвовала в громких делах, у меня было много клиентов, меня приглашали принять участие в тематических телепередачах.

Итак, предложение стать адвокатом Якубовского мне поступило 15 июня 1995 года, а уже 20 июня я взяла у следователя разрешение. Хорошо помню его непомерное удивление. Он-то ожидал увидеть опытного адвоката в годах, а тут молодая женщина, чуть ли не девчонка. Он задавал мне разные вопросы, интересовался, чем я могу помочь Якубовскому. Я честно отвечала, что пока не знаю, поскольку ещё не знакома с моим будущим подзащитным. Но сама-то я отлично знала, чего жду от этой работы, у меня ведь была своя цель.

До того момента, пока я сама не увидела уголовное дело по обвинению Дмитрия Якубовского, не начала переписывать бесконечные страницы, у меня были какие-то сомнения в его невиновности: раз посадили, значит, было за что. Мы все, во всяком случае большинство, так были воспитаны — правосудию надо доверять. Просто так в эти жернова не попадают. Бывали, конечно, случаи, когда сажали ни в чем не повинных людей. Мне ли, адвокату, было не знать этого? Тем не менее в истории с Якубовским я считала, что нет дыма без огня.

Диме, конечно, я этого не высказывала. Я была абсолютно аполитичным человеком, но постепенно стала понимать, что Дима кому-то перешел дорогу и книги тут не причем. Его допрашивали не только питерские следователи. Иногда приезжали генералы из Генпрокуратуры и из Главной военной прокуратуры. Ждали, что Якубовский начнет сдавать своих высокопоставленных знакомых. Оказывалось давление — не физическое, но моральное. Во всех протоколах допросов написана одна фраза: «Якубовский ничего не знает по этому поводу».

Фен для зека

И вот настал день нашей встречи. Я пришла в тюрьму, вызвала его и приготовилась к ожиданию. Волновалась ужасно, дрожь в коленках была невыносимая. Наконец, он появился, улыбаясь своей необыкновенной улыбкой. В спортивном костюме, благоухая одеколоном, который перебивал стойкий запах тюрьмы. Даже по коридору вслед за Якубовским тянулся шлейф изысканного парфюма.

Он невероятный чистюля, не каждая женщина следит за собой так, как Дима. Я до сих пор не перестаю удивляться. Например, еженедельное посещение парикмахерской — закон для Якубовского. Этот закон не нарушался никогда, даже в тюрьме.

На всю тюрьму был один парикмахер. Визита к нему приходилось ждать не годами, конечно, но месяцами. Чтобы не походить на первобытных, люди были вынуждены заниматься самообслуживанием. Как правило, сбривали волосы наголо.

Якубовский устроил так, что к нему водили парикмахера раз в неделю, причем абсолютно бесплатно. Если другие осужденные могли заплатить за какие-то услуги, то у Димы никто не брал ни копейки, поскольку за ним следили днем и ночью.

У него привычка мыть голову два раза в день: утром и вечером. Даже в тюремных условиях он ухитрялся не нарушать свою привычку. Более того, он всегда, по всем тюрьмам и пересылкам, возил с собой фен и красиво укладывал волосы после каждого мытья. Иметь фен нельзя, но Дима писал в объяснительных записках, что это обычный вентилятор, и ему верили.

В тюрьме водят в баню каждые десять дней, и это правило не нарушалось ни для кого. Но Дима все равно нашел выход: устроил в камере из полиэтилена подобие душевой кабинки и дважды в день принимал душ. Если было очень холодно, приходилось нагревать два ведра воды, а летом соседи по камере просто обливали его водой.

Как и на воле, в тюрьме он брился тоже дважды в день. Не помню, чтобы он хоть однажды пришел на встречу со мной небритым и непричесанным. Такого не было никогда. Когда кончились лезвия, а просить Дима никогда бы не стал, он просто отпустил бороду, которая всегда выглядела очень ухоженной.

…Он улыбался, и мне стало немного легче, но сильное внутреннее напряжение никак не спадало, потому что я даже не знала, о чем говорить.

Дима мигом угадал мое состояние.

— Расслабься, — сказал он, — я не кусаюсь.

Я сделала вид, что расслабилась. Дима чувствовал, что я волнуюсь, и начал говорить на какие-то посторонние темы, чтобы как-то меня успокоить и наладить между нами контакт. Оказалось, он к этой встрече подготовился, сумев получить какие-то сведения обо мне. Но ему хотелось узнать побольше, и он задавал разные вопросы.

Чуть ли не с первого дня знакомства у нас зашел разговор о прошлом. Наверное, это было правильно. Ведь прежде чем говорить о чем-то глобальном, надо было поближе узнать друг друга.

Я уже знала, что Дима был трижды женат, его брак с Мариной Краснер был четвертым по счету. Он рассказывал мне про всех своих женщин, начиная с первой школьной любви, а я откровенно отвечала на его вопросы о мужчинах в моей жизни.

Теперь мне кажется, что эта предельная искренность была возможна и потому, что в тот момент мы оба ещё не знали, что легкий флирт перерастет в тюремный роман, что мы станем мужем и женой. А тогда мы оказались в ситуации случайных пассажиров поезда дальнего следования. Людей, которых жизнь вряд ли ещё когда-нибудь соединит. Но так хочется высказаться, довериться, не опасаясь, что потом эта откровенность станет тебе поперек горла.

Многие женщины, которые были ему близки, писали ему письма в «Кресты». В отличие от большинства друзей и знакомых, которые прервали отношения с Димой после его ареста, женщины продолжали хранить верность.

Кстати, Дима очень хотел, чтобы его навестила Света, бывшая жена. Он долго уговаривал её приехать. Наконец, она приехала. Они побеседовали по телефону. После этого свидания у Димы остался на душе нехороший осадок.

Это был момент, когда настоящая адвокатская работа ещё не началась. Следствие пока не давало изучать материалы. Поэтому я спросила Диму: «Чем мы будем пока с тобой заниматься?» Он ответил, что я буду как бы его связующим звеном с внешним миром, то есть мне придется поддерживать отношения с его друзьями, знакомыми, родственниками и московскими адвокатами, которые приезжали редко.

Когда закончилось следствие, мы с Димой стали переписывать тома уголовного дела. Все 32 тома. Уже стояла зима, которая в тот год была очень холодной. Жила я очень далеко от «Крестов», на конечной станции метро. Но в ту зиму все было не так. Станция метро провалилась под землю, соседние станции тоже закрыли на ремонт и реконструкцию. Так что мне приходилось в капроновых чулках и с пишущей машинкой за пазухой тащиться через весь город, с тремя пересадками, на разных автобусах. На машинке я перепечатывала дело, а капрон — прихоть Димы, которую мне хотелось исполнять.

Пикантная ситуация

Что-то уже между нами происходило, на уровне взглядов и прикосновений. У Димы была жена, которую он любил невероятно, я тоже была замужем. Правда, у нас с мужем семейная жизнь не сложилась, хоть мы прожили вместе не так уж мало — одиннадцать лет. Рос сын, и мои родители настаивали, чтобы я не разбивала крепкую советскую семью. Ну, я и не разбивала. У нас было своего рода джентльменское соглашение, согласно которому мы не мешали друг другу жить по собственному усмотрению. Ни я ему не препятствовала, ни он мне. Естественно, у меня время от времени были какие-то мужчины, но все это было не то.

А тут складывалась совершенно необычная пикантная ситуация. То обстоятельство, что я оказалась единственной женщиной, имевшей доступ к Диме, тешило мое самолюбие. Мне было с ним очень легко. С ним можно говорить на все темы, даже интимные.

Я чувствовала, что нравлюсь ему. Отношения наши день ото дня становились доверительнее. И взгляды Димы, которые я ловила на себе, были достаточно красноречивыми. К тому же я не пуританка.

Дима, естественно, тоже не каменный. Он здоровый молодой мужчина, очень любвеобильный, лишенный женского общества. А в тюрьме все чувства необыкновенно обостряются, и Дима не мог ограничиться чисто деловыми отношениями. И примерно через полгода это случилось. Мы стали близки.

Дима никогда не скрывает, что любовные победы ему достаются очень легко. Если ему нравится девушка, то не сегодня-завтра, максимум через неделю, он уложит её в постель. В нашем случае это произошло намного позднее. И вовсе не потому, что я вела себя неприступно. Наоборот, мне было бы интересно переспать с таким известным человеком, как Дима. Кроме того, экстремальные условия, в которых происходили наши встречи, действовали на меня возбуждающе. Атмосфера тюрьмы, этот особый дух несвободы, ощущение, что в любую секунду кто-то может открыть дверь и застать… — это был вкус запретного плода, который, как известно, сладок.

Но Дима вел себя корректно, не позволяя желанию выхлестнуться на поверхность. Потом я спрашивала его, почему он так долго держался, и услышала: «Я боялся тебя обидеть». Он не хотел спешить, не стремился перевести наши отношения в постельное русло. Хотя, опять же по его словам, уже тогда знал, что настанет день, когда я буду его женой. Правда, мне как-то не очень в это верится.

Диме всегда хотелось, чтобы я была рядом. А в «Крестах» устроено так, что все 32 кабинета, в которых работают следователи и адвокаты, выходят в один коридор. Все уже давно друг друга знают и время от времени собираются в коридоре покурить, перекинуться парой фраз. Весь день сидеть в кабинете довольно тяжко, поэтому такие «перемены» просто необходимы. Я, само собой, выходила лишь в те моменты, когда Дима был занят, но проходило несколько минут, и он начинал беспокоиться: «Где Ира? Найдите ее!»

Восемь на двенадцать

Дима не был в «Крестах» в привилегированных условиях, как казалось многим. Его держали в камере, где находились от восьми до двенадцати человек одновременно, причем народ постоянно менялся. В «Крестах» тоже своя иерархия. Можно оказаться в камере на нижнем этаже, где всегда сырость, а можно попасть «на солнечную сторону», куда, кроме яркого электрического света заглядывает живой теплый лучик…

Летом температура в восьмиметровой камере доходила до 50 градусов. В этой удушающей атмосфере не горела спичка — не хватало кислорода. Чтобы закурить, надо было подойти к окну, точнее, к щели, сквозь которую просачивалась тонюсенькая струйка воздуха. В эту щель и выдыхался дым от сигарет.

Двенадцать взрослых мужчин на восьми квадратных метрах. Спят, едят, справляют естественные надобности. Все превращается в проблему. Человеку, привыкшему следить за собой, выжить в таких условиях трудно. Смрад от испарений немытых тел, резкий запах пота, к которому примешивается букет ароматов тюремной кухни и параши.

Чтобы вымыться, приходилось прибегать к немыслимым ухищрениям. Существовало два способа мытья. Со стен обдирался цемент, который с помощью кипятка разводился в мягкую кашицу. Из этого раствора, в свою очередь, выкладывался на полу кантик высотой с сигарету — подобие короба. Таким образом, вода не растекалась по камере. Человек вставал в этот квадрат и поливал себя водой.

Грязную воду убирал шнырь. Это была задача не из легких. Из пластиковой бутылки изготавливался совок, которым вычерпывали воду, затем пол насухо протирался тряпочкой.

Второй способ мытья был ещё изощреннее. Если попадался шланг, его прикрепляли к крану с холодной водой. Затем из целлофана сшивали мешок без дна и без верха. Мешок складывался гармошкой. Человек становился на унитаз, мешок натягивался, и кто-то придерживал его сверху. Таким образом, вода стекала прямо в унитаз.

Тюремная баланда — особая тема. Если жрать то, что дают, в лучшем случае кончишь тюремной больницей. В так называемом борще больше грязи, чем овощей. Попадаются даже подошвы. Сравнение с пойлом для свиней будет в пользу хрюшек, потому что ни одна хозяйка не положит в бадью того, что бросают в котлы тюремные повара.

Этот «борщ» приходится переваривать. Я имею в виду не пищеварительный процесс, а чисто кулинарный. Технология такова: сначала сливают воду, марлей отжимают гущу, которую затем тщательно перебирают, как гречку. Грязь, щепки, подметки — в одну сторону, овощи — в другую. Потом съедобные остатки кипятят в течение часа, потом бросают бульонный кубик и, наконец, едят. Если увлекаться бульонными кубиками, можно получить заворот кишок.

Первые полгода в «Крестах» Дима практически не получал передач. Тюремная еда, на которую он вначале и смотреть не мог, была единственной пищей. За эти полгода Дима похудел на восемнадцать килограммов, чему был несказанно рад. Избыточный вес — его вечная проблема, с которой он не может справиться. Теперь он шутит: «Чтобы похудеть, надо заказывать еду из тюремной кухни!»

…Кормушка, через которую подают баланду, грязна, как канализационная труба, и омерзительно пахнет. Супы всякий раз выплескиваются, оставляя грязные, жирные потеки. Это не убирается годами, образуя отвратительные наросты.

Кормушка — это связь с тюремной администрацией. Через это грязное окошко в «мир» не только передают баланду, но и делают уколы. Арестант высовывает руку, медсестра втыкает шприц. Но уколы, как известно, делают не только в руку. Иногда, издеваясь, требуют просунуть в кормушку ягодицу, и бедный зек демонстрирует акробатические этюды, выполняя прихоть персонала…

Опасная работа

Жизнь моя в то время была далеко не безоблачной. С одной стороны, мои карьерные планы начинали сбываться и сам подзащитный интересовал меня все больше и больше, но, с другой стороны, надо мной начинали потихоньку сгущаться тучи.

Как только я взялась работать с Димой, все мои друзья и родственники принялись меня отговаривать. Но я пошла против всех, и друзья от меня отвернулись. Почти сразу я потеряла всех, на кого, казалось, могла рассчитывать в трудную минуту. Родственников я, конечно, не могла лишиться, но все они единым фронтом были настроены против Димы. Моя мама пыталась меня переубедить даже накануне свадьбы, хотя сейчас у них с Димой сложились в общем-то нормальные отношения.

Все эти попытки отговорить меня от работы в адвокатской команде Якубовского были, конечно, не прихотью. Сильное давление со стороны заинтересованных служб началось почти сразу, как я стала защитником Димы. Они стремились ограничить контакты Якубовского с внешним миром, а я им, так получалось, в этом препятствовала.

Выдержать пресс мог не каждый. Из восемнадцати работавших на Диму адвокатов ежедневно посещали его только двое: я и ещё один мой коллега. Само собой, что и до меня и после меня Дима предлагал многим питерским адвокатам заняться его делом. Они соглашались, но потом все ограничивалось одним-двумя посещениями, и отношения прерывались. Обычно следователю легко удавалось повлиять на этих людей и они, ссылаясь на занятость, больше не приходили.

Меня следователь вначале особо не отговаривал, ему казалось, что я не представляю никакой угрозы. Кроме женской, пожалуй. Все думали, что Якубовскому нужна девушка для удовлетворения физиологических потребностей. Мне прямо об этом говорили, но я хорохорилась и уверяла всех, что это не так. У меня ведь были свои адвокатские амбиции, я знала, что кое-что могу. На самом деле, Дима не настолько хорошо знал законы, как я. Я могла ему помогать.

Первое предупреждение

Итак, события стремительно развивались. 20 июня мы начали с ним работать, а уже 25 июня у меня происходит первая квартирная кража. Воры выбрали время, когда в доме никого не было, обычно у нас всегда кто-то находился. Вынесли вещи, никаких документов по делу Димы у меня в тот момент ещё не было. То есть все выглядело как обычная бытовая кража — ничего страшного. Удивляла только аккуратность воров, которые ухитрились вынести аппаратуру, золотые украшения, практически не нарушив порядка в квартире. Собственно, я даже не сразу поняла, что в квартире побывали. Я, конечно, заявила о случившемся в милицию.

Узнав о моих неприятностях, Дима насторожился: «Это не просто бытовая кража…» А время шло. Пролетела неделя, вторая. Я исправно ходила к следователю и наивно просила найти украденные вещи. «Пока не получается, не можем», — ответ был один.

Тогда я обратилась к людям, «курирующим» наш район по своей части, проще говоря, к бандитам. «Ребята, — говорю, — нехорошо адвокатов обижать!» Они соглашались помочь за 15 процентов от стоимости похищенных вещей, я была готова заплатить хоть 30 процентов, и буквально через пару дней мне дали адрес квартиры, где лежали мои вещи. Теперь уже, вооружившись этой информацией, я опять отправилась к оперативникам. Они пообещали проверить.

— Мы проверили, там действительно были вещи из вашей квартиры. Мы допросили хозяина, но ничего с ним сделать не можем, — ошарашили меня на другой день.

— Почему? — спросила я в полном недоумении.

— А потому что он наш негласный сотрудник и мы не можем его раскрывать.

Про вещи пришлось забыть. Дима сказал, что не стоит связываться с этими людьми. Так будет лучше. Он всегда немножко страховался, тем более что у него были подозрения.

Похищение мужа

Эти подозрения быстро подтвердились. Прошла неделя, и произошло очередное ЧП. На этот раз украли моего мужа. Когда он шел домой с работы, его насильно запихнули в машину. Больше он ничего не помнил, при том что был абсолютно трезв. А случилось все это в выходной день, когда я была с ребенком у своих родителей в другом городе, в двух часах езды от Санкт-Петербурга. Вдруг в четыре часа утра, когда мы все крепко спали, зазвонил телефон.

— Ира, срочно приезжай домой! — Голос был просто невменяемый.

— Кто это?

— Это я, Юра.

— Юра, что с тобой?

— Меня похитили. Наверное, КГБ.

— Почему КГБ?

— Потому что я ничего не помню…

После первой кражи, боясь повторения, я вставила в дверь хитрый замок, который можно было открыть либо снаружи, либо изнутри. То есть если я запирала дверь изнутри, войти в квартиру снаружи было невозможно. Юра очнулся дома, встал, подошел к двери и попытался её открыть. Тщетно. Замок закрыли снаружи.

Мне пришлось срочно вернуться домой, но там меня ждал ещё один сюрприз. Дело в том, что запасные ключи от нового замка я разложила по разным потайным местам, но первое, что я увидела, открыв дверь, были те самые ключи, ровненько разложенные в прихожей. А сверху лежал гарантийный талон фирмы, которая врезала мне замок…

Бедный муж мой не мог прийти в себя, его буквально трясло от всего пережитого. Самое неприятное, что мы не могли понять, как все это случилось. Я внимательно осмотрела Юру, буквально ощупала его тело, подозревая, что ему был сделан какой-то укол. Никаких следов обнаружить не удалось. Все мои расспросы тоже ни к чему не привели. Юра ровным счетом ничего не помнил, даже о марке автомашины, в которую его запихнули, он ничего не мог сказать.

Киднеппинг для острастки

Наступило 1 сентября. Мой сын пошел в школу, в первый класс. Так как я поздно возвращалась с работы домой, попросила мою тетю, которая живет по соседству, забирать Лешу из школы. А 3 сентября тетя разыскала меня по телефону и прерывающимся от волнения голосом сказала, чтобы я срочно ехала домой.

— Что случилось? — спросила я, предчувствуя неладное.

— Ребенка хотели похитить! — крикнула тетя.

Оказалось, что, когда мой ребенок после уроков вышел погулять, — он оставался в школе на продленный день, — неизвестные пытались силой усадить его в машину. Счастье, что следом за Лешей вышла учительница и чудом вытащила ребенка. В тот же миг машина, это были «Жигули», на скорости скрылась. Учительница не запомнила ни номера, ни лиц преступников. Ей было не до этого. И опять я ходила в милицию, писала заявление и надеялась на то, что будет проведено какое-то расследование…

Я — охраняемое лицо

Я становилась осмотрительнее. В моей жизни большое значение начинали приобретать вещи, о которых мне раньше не приходилось думать. Уходя из дома, я стала, по совету Димы, оставлять метки: спичку, нитку, волосок. Как в детективном романе, который превращался в реальность. Потом я проверяла свои метки, порой замечая, что в мое отсутствие дома кто-то побывал.

Однажды, вернувшись домой, я увидела открытую дверь. На этот раз в квартире ничего не взяли, кроме документов по делу Якубовского. К тому времени у меня скопилось приличное количество документов. Всевозможные бумаги, ответы, пленки — пропало все.

Эта история меня кое-чему научила. Я стала делать копии в трех экземплярах и хранить документы в разных местах, чтобы исключить их исчезновение в будущем.

— Достаточно, — сказал Дима, узнав про очередную кражу, — я организую тебе охрану. Не хочу, чтобы ты становилась жертвой.

Помимо охраны, он подарил мне первую в моей жизни машину. Это была самая последняя модель «Жигулей» — 99-я. Машине я была рада ещё больше, чем охране. Мои поездки зимой в капроне не прошли даром для здоровья. Я, конечно, сама была виновата, потому что Димка просил меня надевать рейтузы, которые в тюрьме можно было снять, но этого уж я не могла себе позволить!

Машина была совершенно необыкновенного цвета, который называется «аквамарин». На солнце автомобиль казался зеленым, а в сумерках — темно-синим. Когда машину ставили на учет, все сотрудники ГАИ высыпали на улицу и долго спорили, какой цвет записывать в техпаспорт. В результате написали «сине-зеленый», чтобы никому не было обидно. Эту машину в городе все знали, она была такая навороченная, что смотрелась, как самая крутая иномарка.

Каждый день к 10 утра я приезжала в «Кресты» и была с Димой до восьми вечера. Он меня никуда не отпускал. По поручениям ездили другие адвокаты. Все как будто складывалось неплохо, но нас не оставляло ощущение тревоги. Даже самый неисправимый оптимист, не снимающий розовых очков, не смог бы приписать все кражи и похищения случайному совпадению. Меня явно пытались запугать и таким образом принудить отказаться от Димы. Он тоже не мог спокойно относиться к тому, что происходило, и предложил мне снять квартиру в другом районе. Мы оба надеялись, что эта маленькая хитрость спасет меня от всяких неприятных сюрпризов.

Нападение

Охранники сопровождали меня повсюду, но в квартире я находилась одна. В тот день, 7 марта, я сидела на кухне спиной к двери и что-то читала. Часы показывали 8.30. До приезда охранников оставалось полчаса. Играла музыка. Как пишут в романах, ничто не предвещало беды. Но я шестым чувством уловила какое-то движение сзади. Решила повернуться и в тот же миг получила сильнейший удар по голове. И потеряла сознание.

Ровно в девять в подъезд вошли мои охранники, и первое, что они почувствовали, был запах моих духов на лестнице. Они подумали, что я выносила мусор, и хотели уже отругать меня за это: выходить из квартиры одной мне было запрещено. Когда ребята поднялись на лестничную площадку, они увидели открытую дверь моей квартиры. В доме все было перерыто. Опять пропали документы. Не было и дискет. К тому времени мне уже был куплен компьютер, куда я заносила все данные.

Я лежала на полу. Охранники вызвали «скорую», которая приехала очень быстро. Врачи сразу поставили диагноз: сотрясение мозга. Все признаки были налицо, и на лице в том числе. Ударили каким-то тупым предметом. Убивать не хотели, цель была прежняя — напугать.

Голова страшно болела, меня тошнило. Врачи предложили госпитализацию, но мои охранники сказали, что я отлежусь дома. Мне и самой не хотелось ехать в больницу, потому что все мысли были о Диме. Как он там? Волнуется, конечно, что меня нет. Значит, надо собираться в «Кресты».

Диме я в тот день ничего не сказала, не хотелось его расстраивать. Вид у меня, конечно, был неважный, но я сослалась на плохое самочувствие и сильную головную боль. Дима отпустил меня пораньше домой.

Восьмое марта я провела в постели. Мне было так плохо, что пришлось опять вызвать «скорую». Врач определил микроинсульт. На следующий день нужно было ехать к Диме, но я не могла. Так плохо я себя никогда не чувствовала. И впервые за время нашего знакомства в назначенное время я не появилась в «Крестах». Для Димы это был удар, с ним случилась истерика. Он понимал, что просто так не приехать я не могла. Значит, что-то случилось. Он всех поставил на уши. Послал ко мне другого адвоката. Пришлось рассказать про микроинсульт.

Дима был потрясен этим диагнозом. Он просто не мог поверить. Я была молодая, 29 лет, и вдруг такое. Адвоката я просила передать Диме, что у меня было плохо с сердцем, но дело идет на поправку. В тот же вечер адвокат привез мне огромную охапку свежих роз и Димины записки с очень теплыми словами. Он переделал блоковскую «Незнакомку» и подарил мне. Я была очень тронута всеми этими знаками внимания и постаралась выздороветь побыстрее.

О том, что произошло со мной на самом деле, я рассказала Диме три года спустя, когда мы были в Нижнем Тагиле. У меня под волосами осталась маленькая вмятинка — память о том ударе по голове.

Давление на адвокатов

21 сентября мы получили тяжелое известие: убили адвоката, который работал с нами по делу Якубовского. Случилось это в воскресенье, а в понедельник мы должны были с ним встретиться. Я несколько раз пыталась застать его по телефону, но номер не отвечал. Звонила и домой, и по мобильному — безрезультатно. В понедельник утром мы узнали, что адвокат убит. Он должен был передать мне крайне важную видеокассету, на которую мы рассчитывали опираться в нашей защите. Адвокат был приглашен именно для того, чтобы выполнить эту миссию. Видеокассета, добытая с неимоверными трудностями, могла бы многое изменить в деле Димы, но, увы…

Моим родственникам было страшно за меня. Я, конечно, пыталась их щадить и ничего не рассказывала, но поскольку некоторые факты просачивались в газеты, приходилось отвечать на вопросы:

— Ира, как дела?

— Нормально.

— Ну как же нормально, когда погиб адвокат, занимавшийся вашим делом?

То и дело меня вызывали к следователю на допросы по всяким надуманным поводам. Конечно, ни на какие вопросы я не отвечала — адвокату законом запрещено разглашать сведения по делу. Это было довольно опасно, так как у нас был уже негативный опыт. Одного из адвокатов — женщину, тоже работавшую по нашему делу, задержали с апельсинами, которые она несла Диме. Апельсины изъяли, а адвоката вызвали на допрос. Другого адвоката Димы за попытку пронести в тюрьму пару сосисок на полгода отстранили от дела. А если адвоката допрашивают в качестве свидетеля, он автоматически отстраняется от дела. Похоже, ту же карту решили разыграть со мной, когда следователь понял, что я интересую Якубовского не только как женщина, но представляю какую-то большую ценность.

Конечно, каждый раз приезжая в «Кресты», я старалась пронести продукты. Из-за этого могли быть проблемы. Когда заходишь в следственный изолятор, положено предъявлять вещи для досмотра. Я специально купила безразмерную шубу — дубленку с силуэтом трапеции, чтобы можно было запрятать в складках одежды еду. Приносила любимый Димин салат «оливье», вареные яйца, соленые огурцы, пиццу. Все мамины запасы огурцов уходили на Диму.

Зимой шуба выручала, а летом приходилось труднее. С объемистой сумкой в тюрьму не пускают, разрешалось брать с собой лишь дамскую сумочку. Много ли спрячешь? Я укладывала на дно немного продуктов, а сверху прикрывала их бумагами. Очень помогал пиджак, который я небрежно набрасывала на руку. Под пиджаком скрывалась сумочка с гостинцами.

Конечно, не всегда все проходило гладко. Пару раз меня ловили. Другому адвокату, возможно, это сошло бы с рук, но на меня сразу писали бумагу в президиум, вызывали, грозили пальцем: так делать нельзя! Хотя все адвокаты так поступают. Есть вещи, которые делать запрещено. Но все знают, что адвокаты пытаются как-то накормить своих подзащитных, угостить сигаретой, передать лекарство. Обычно тюремная администрация смотрит на это сквозь пальцы. Но только не в том случае, когда речь шла об адвокатах Якубовского. По крайней мере, на себе я испытала это сполна. Не раз из президиума Коллегии адвокатов в тюрьму поступал ответ, что с Перепелкиной проведена воспитательная работа.

Как меня вербовали

…Сотрудникам спецслужб, как правило, легче работать с женщинами. Бывают, конечно «железные леди», но это все-таки исключение из правила. Женщины более слабые существа, у них есть уязвимые места. Достаточно немного надавить, как вслед за слезами являются признания и уступки.

Я была молодым адвокатом и никогда раньше не сталкивалась с такой ситуацией. Меня неожиданно вызвали в РУОП. Разговор начался издалека и сначала не предвещал никаких неприятных сюрпризов. Но у меня было неспокойно на душе: просто так в РУОП не вызывают. Предчувствия оправдались, когда мне показали перехваченные из тюрьмы на волю записки. Сказали, что эти записки передавались через адвоката Перепелкину, то есть через меня, что, конечно же, было ложью, ведь ни с кем, кроме Димы, я уже не работала.

Это сейчас, по прошествии времени, я могу рассказывать об этом спокойно, а тогда от страха колотилось сердце, ноги сделались ватными, во рту пересохло. Я смотрела на оперативников расширенными от ужаса глазами.

— Вот сейчас мы допросим людей, — слова падали, как камни, — и они подтвердят, что вы передавали эти записки.

При этом назывались фамилии моих бывших подзащитных, которых я уже много времени не видела, но они ещё сидели. Я не могла поручиться за то, что кто-нибудь из них не даст против меня показания. В тюрьме есть много способов заставить человека говорить. Некоторым достаточно пообещать, что снизят срок наказания на год, и эти люди выложат все, что хочется услышать следствию.

— Вы понимаете, — доносилось до меня сквозь шум в ушах, — что мы сейчас должны представить эти материалы в президиум Коллегии адвокатов, чтобы ваши уважаемые коллеги разобрались и приняли меры.

А мера могла быть только одна — увольнение с работы. Причем не по собственному желанию. Меня бы выбросили на улицу с «волчьим билетом». И куда бы я пошла работать? В прокуратуру бы не взяли, в судьи — тем более. И осталась бы я не у дел со своими двумя дипломами: юридического техникума и юрфака университета.

— Так что мне теперь делать? — спросила я.

— Вы ведь работаете с Якубовским? Мы вам готовы пойти навстречу. Надеемся, что и вы поможете нам. Нам важно знать, какие шаги он предпринимает, какие ходы.

Слава Богу, что мне хватило ума отказаться от этого предложения. А вскоре после этого, как и обещали в РУОПе, меня потихоньку «выдавили» из городской коллегии адвокатов. Не объясняя причин. И только помощь Генриха Павловича Падвы, которому мы с Димой благодарны по сей день, помогла устроиться в другую коллегию.

Мисс «Кресты»

Говоря начистоту, обо мне тогда шла очень нехорошая слава. Так получилось, что около трех лет я была самым молодым адвокатом в Санкт-Петербурге. По долгу службы мне часто приходилось бывать в «Крестах», общаться с подзащитными. И я невольно выделялась своей внешностью. Особенно на фоне других женщин — следователей или адвокатов. Они придерживались строгого стиля в одежде. По крайней мере, в тюрьму являлись в деловых костюмах, скрывавших все признаки пола. А я любила короткие юбки, облегающие блузки. Тем более что смело могла себе позволить носить открытую одежду. Детство и юность я посвятила художественной гимнастике, была мастером спорта, чемпионкой Ленинграда и Ленинградской области. Даже уйдя из спорта, я продолжала следить за своей фигурой, чтобы не терять форму.

Очень быстро ко мне прилепилась кличка «мисс Кресты». У меня была масса поклонников, некоторые были влюблены тихо, некоторые — явно. Естественно, кого-то это раздражало, особенно женщин. Я шла по «Крестам» как королева, мужчины нежно целовали меня в щечку.

Как можно догадаться, пошли довольно грязные сплетни. Говорили даже, что я трахаюсь с заключенными за деньги. Более того, в городской газете «Петербург-экспресс» появилась скандальная статья о том, что адвокаты оказывают не только юридические, но и сексуальные услуги. Фамилии, естественно, не фигурировали, но сразу было ясно, о ком идет речь. К тому же статья была иллюстрирована карикатурой, словно срисованной с меня. Газетный художник изобразил сцену в следственном кабинете: молодая особа сидит на коленях у заключенного. С первого взгляда было ясно, что это я. Моя прическа, моя гордость — длинные-предлинные, свои, ненакладные, ногти. Таких ногтей ни у кого больше не было.

«Ребята, — сказала я корреспондентам, — вы бы уж указали мою фамилию, а также кому, когда и за сколько я оказывала сексуальные услуги».

После этой статейки я слышала шепот за спиной, ловила злобные взгляды. Не знаю, кто был инициатором сплетен. Вполне возможно, что таким мерзким способом мне отомстил кто-то из тех, кому я отказала именно в такой услуге.

— А ещё нам известны очень интересные факты, — продолжался разговор в РУОПе. — Мы знаем, что вы занимаетесь сексом со своими подзащитными. У нас и пленка есть.

— Пленка есть? — усомнилась я. — Ну, тогда покажите мне её. Интересно, как это выглядит на экране.

Пленку они мне показывать не стали, но у меня были все основания поверить, что информация у них есть. Где, как и с кем — все было известно. У меня действительно были такие эпизоды, но никогда это не происходило ради денег. Просто люблю я это дело.

Моя тайна

…Я не сразу решилась рассказать эту историю, которую я никогда никому не рассказывала. Дело в том, что ещё в семилетнем возрасте у меня проявилось кожное заболевание — псориаз. Это стало переломным моментом в моей жизни. До этого я была как все, и вдруг эти пятна на коже, которые ни спрятать, ни скрыть. Даже в летнюю жару приходилось ходить в колготках и с длинными рукавами. Не станешь ведь каждому объяснять, что пятна эти не заразны. Из-за псориаза я бросила спорт, хотя у меня были хорошие перспективы в гимнастике.

Чем старше я становилась, тем больше проблем мне доставляла болезнь. Особенно в отношениях с мужчинами. Пока я была одета, все было хорошо, но стоило мне только раздеться, как у многих мужчин пропадало всякое желание продолжать со мной отношения.

Вылечить эту напасть было невозможно. В то время импортные препараты, которые сегодня есть в любой аптеке, было не достать. Приходилось пользоваться какими-то дикими мазями, которые можно было накладывать только на ночь.

Пожалуй, болезнь была единственной причиной, по которой я долго отказывала Якубовскому в интимной близости. Я боялась, что он просто отшатнется от меня, как от прокаженной. Мы могли говорить на самые запретные темы. Я стеснялась только одного — собственного тела. Дима не торопил события, он ждал какого-то знака с моей стороны.

И однажды он придумал оригинальный ход — предложил мне заниматься английским языком. Английский я учила и в школе, и в техникуме, и в университете. Везде у меня были пятерки, но, как у большинства людей, навыки разговорной речи отсутствовали. К изучению английского Дима подошел творчески. Прежде всего человека нужно заинтересовать, считает Дима. Поэтому он предложил первую тему — секс.

Английский для уголовников

Кстати, в Диминой практике уже был любопытный «английский» опыт. Дело в том, что в «Крестах» с ним был случай, когда в нарушение закона его якобы случайно посадили в камеру к рецидивистам.

Расчет был простой: у Якубовского с уголовниками непременно выйдет конфликт, который разрешится не в пользу Димы. Он наверняка будет сломлен морально или физически. Но когда «вспомнили», что подследственный сидит не там, где положено, и открыли камеру, глазам тюремщиков предстала почти идиллическая картина. Дима вышел с лучезарной улыбкой, на прощание обнявшись и расцеловавшись с сокамерниками.

Умение найти общий язык с каждым человеком, будь то сильный мира сего или зек с богатым криминальным опытом, — одна из сильных сторон Димы. Это ему всегда помогало в жизни. Даже врага он может обратить если не в друга, то хотя бы в нейтрального для себя человека. Я не раз была свидетелем подобных ситуаций.

Потом он рассказывал мне, что, когда оказался в этой камере, с людьми, которые не были готовы воспылать к нему добрыми чувствами, не сразу сообразил, как наладить контакт. «Ботать по фене» он тогда ещё не умел и вообще не знал, о чем говорить с ними. Да и сам его вид — холеного человека с воли — не вызывал симпатий у тех, кто знал тюремные коридоры наизусть.

— Мужики, — предложил Дима, — когда вы хотите оскорбить сотрудников тюрьмы, начинаете ругать их матом. За это вас сажают в карцер. Зачем вам проблемы? Давайте я научу вас красиво материться по-английски.

И буквально за один день он натаскал всю камеру в английской бранной лексике! Да ещё научил паре выражений на иврите. До этого, сидя в одиночке, Дима от нечего делать учил иврит. Потом, когда эту камеру выводили на прогулку, по тюремному дворику разносился красивый английский мат. Зеки отводили душу без всяких последствий для себя…

Анатомия любви

Мы с Димой начали с анатомии — изучения частей тела. Он надеялся таким образом меня раскрепостить, снять зажатость. От слов перешли к предложениям. Дима учил меня, как по-английски сказать мужчине, что я хочу провести с ним ночь.

— Ира, а какого цвета у тебя трусы и лифчик? — спрашивает Дима со свойственной ему непосредственностью.

— Трусы белые, а лифчик черный, — отвечаю, покраснев от неожиданности.

— Знаешь что? — замечает Дима. — Нельзя носить белье разного цвета.

— Я этого раньше не знала, меня никто не учил.

— Все, — говорит он, — с завтрашнего дня у тебя трусы и лифчик должны быть одного цвета. Я буду проверять.

С этого дня он начал меня учить женским премудростям… Цветом белья дело не ограничивалось. У настоящей женщины белье должно быть из одной ткани и одной фирмы. Какую блузку носить с какой юбкой, какие колготки подбирать к тому или иному костюму — все эти важные мелочи я узнавала от Димы.

И не только это. Я, конечно, чувствовала, что он испытывает ко мне чувство если не любви, то влюбленности. Ему нравилась моя фигура, он говорил, что, когда впервые увидел меня в «Крестах», не мог отвести глаз от моих ног, которые казались ему растущими от коренных зубов. Но Дима такой человек, что ему непременно нужно все доводить до совершенства. И он захотел, чтобы у меня была так называемая «голливудская улыбка».

Голливудская улыбка

Ну, какого качества наша питерская вода, знают, наверное, все. В первую очередь от неё страдают зубы. К тому же у меня в этом плане не самая лучшая наследственность. Плюс «помог» удар по голове — видимо, удар был не только по голове и не только один. Но я всегда следила за зубами, регулярно бывала у зубного врача и в принципе ничего менять не собиралась. Разве что передние зубы. Но Дима сказал, что так не делается, все зубы должны быть одинаковыми.

Когда я пришла к стоматологу и объявила, что мне надо поменять все зубы, врач был в шоке. Врач сказал, что в таком возрасте это ни к чему, тем более что и необходимости такой нет, не говоря уже о том, что все это достаточно болезненно. Я выяснила, что предстоящее мне «удовольствие» растянется примерно на три месяца, потому что больше двух зубов за один раз не обтачивают: требуется слишком много наркоза. Так вот, я настояла на том, чтобы мне за один раз обточили верхнюю челюсть, а за второй раз — нижнюю. Просто я не могла позволить себе роскошь три месяца заниматься зубами.

А однажды, когда я, по своему обыкновению, пришла в «Кресты» с длинными рукавами, Дима посмотрел на меня внимательно и спросил: «Что ты все время ходишь в пиджаке?» Я стеснялась раздеться перед ним, хотя с его стороны было несколько невинных попыток. Конечно, он не раздевал меня насильно, но говорил, например, что мы с ним общаемся уже полгода, а он так и не видел мою грудь. Но я никак не могла решиться на это.

И все-таки однажды он меня уговорил. Расстегнул пиджак, затем блузку, я стояла с закрытыми глазами, красная, как помидор, пока не услышала Димин возглас:

— И этой ерунды ты стеснялась? — Он выразился, конечно, грубее.

— Да, из-за этого. — Я ожидала чего угодно, только не такой реакции. У меня слезы выступили на глазах.

…Чтобы понять меня, надо пережить нечто подобное. Когда с семи лет стесняешься своего тела, когда в любую жару ходишь с закрытыми руками и ногами, когда не смеешь показаться на пляже… Я всегда завидовала женщинам, которые ходят в летних платьях. До сих пор, хотя я уже два года не болею, даже зимой ношу вещи с короткими рукавами, не могу насладиться чувством открытости.

Открою секрет. Я согласилась сняться для газеты «СПИД-инфо» в полуобнаженном виде только с одной целью: показать всем своим бывшим мужчинам, которых у меня было немереное количество и которые от меня отказывались из-за моей болезни, какая я стала. Это был мой реванш.

— Все это ерунда, — повторил Дима.

— Для тебя ерунда, — эхом ответила я.

И тут он подошел и стал целовать эти пятна. После того как даже мои родственники, которые отлично знали, что болезнь не заразна, не могли порой скрыть брезгливость… Конечно, я разревелась, у меня началась истерика. Больше я не могла сдерживаться и дала волю своему темпераменту…

Чудесное исцеление

В тот день, когда Дима узнал про мою болезнь, он спросил, есть ли у меня заграничный паспорт. Паспорта у меня не было, так как мне не приходилось раньше выезжать за границу. И неделю спустя, словно в сказке, Дима вручил мне заграничный паспорт на мое имя и авиабилет в Израиль.

— Ира, ты вернешься через десять дней, и у тебя ничего не будет, — сказал он, — ну, поверь мне.

— Я тебе верю во всем, а в этом не могу, — ответила я.

Ну могла ли я поверить в чудо — а выздоровление могло быть только чудом — после двадцати двух лет мучений?

Я поехала на Мертвое море, в клинику, где лечат псориаз. Но никакого лечения не потребовалось. На второй день я проснулась и увидела, что болезни больше нет, никаких следов. Я не верила своим глазам. Не знаю, что сыграло роль: мой эмоциональный настрой, Димина энергия, которой он меня зарядил, или его большое желание мне помочь. Когда, вернувшись из Израиля, я приехала в «Кресты», Дима спросил: «Ну, что? Все прошло?» У меня опять началась истерика. С тех пор каждые полгода, хотя у меня уже ничего нет, он отправляет меня в Израиль на профилактику.

Могла ли я его бросить после этого? Не могла. Я испытывала к нему чувство благодарности. Он был для меня другом, ради которого я была готова на все, вот только любви тогда ещё не было.

Секс в «Крестах»

Конечно, заниматься любовью в кабинете, который отлично просматривается, нелегко. Было одно-единственное место в углу, где нас не могли увидеть. Приходилось приспосабливаться к обстоятельствам. О каком-то разнообразии и мечтать не следовало. Все 4 года мы любили друг друга в одной позиции — стоя.

Сколько угодно раз нас могли застукать, но почти всегда кто-то из адвокатов стоял на стреме, и сотрудники тюрьмы только догадывались, что происходит за закрытой дверью служебного кабинета. Когда они находились в опасной близости, наш человек либо покашливал, либо стучал, либо подавал иной знак. Привести себя в порядок было делом нескольких секунд. Я никогда не надевала брюки, колготки — то, что затягивало процесс одевания. Даже трусики оставляла дома. Если бы кто-то неожиданно зашел в кабинет, мне достаточно было опустить юбку.

Так что главная проблема была совсем не в том, что нас застанут во время секса. Даже если бы такое случилось, вряд ли это имело бы далеко идущие последствия. Ну, пальцем бы погрозили, написали бы бумагу в президиум, что адвокат недостойно себя ведет. За это не выгоняют с работы.

В тюремной обстановке чувства обостряются до предела. А у меня есть такая особенность, которая в этой атмосфере неуместна. Дело в том, что я слишком бурно выражаю свои эмоции, иногда почти до потери сознания. Мужчин это тоже всегда заводит. Но одно дело — кричать в спальне и другое — в тюремном кабинете. Надо было как-то сдерживать себя. И я, глотая крик, кусала Димины руки. Бедный Якубовский ходил все время с искусанными в кровь руками.

Греческая бабочка

Было лето, суд уже шел, но свидетели по разным причинам не являлись, заседания откладывались. И Дима однажды предложил: «Давайте, девчонки, поезжайте дней на пять в Грецию». Мы с Мариной собрались и поехали. Она уже бывала в Греции, а я отправлялась туда впервые. Мы попали на остров Миконос. Я там оказалась чуть ли не единственной русской.

Когда хозяин отеля узнал, что я из России, он попросил меня написать меню по-русски. У него были меню на разных языках: английском, немецком, французском. Мы с Мариной взялись за дело. Она переводила мне с английского на русский, а я красивым почерком писала текст. Хозяин был очень рад и угостил нас обедом за счет заведения.

Постепенно слух о моих талантах разнесся по острову, ко мне выстроилась очередь из владельцев ресторанов, мечтающих улучшить свой сервис в расчете на будущих русских туристов. Везде нас с Мариной бесплатно кормили. Это был наш маленький бизнес.

Вообще такого внимания к себе, как на этом греческом острове, я никогда в жизни не испытывала. Аборигены просто приходили поглазеть, как в зоопарк. Ведь они раньше не видели русских.

Там было много интересных людей. И как-то в ресторане я познакомилась с одним актером из Голливуда. Марины не было рядом, мы сидели вдвоем и разговаривали обо всем. Он не знал по-русски ни слова, мой английский оставляет желать много лучшего, но мы прекрасно понимали друг друга. Просидели четыре часа и обсудили массу тем. Было безумно интересно. Мы говорили об искусстве, о кино, обходясь скромным набором слов и жестов. То ли греческое вино было виновато, то ли мы настроились на одну волну — не знаю. А утром я уже не могла с ним говорить. Волшебство кончилось.

Улетали мы из Афин. Приехали, конечно, заранее, и так получилось, что у нас оставалось два часа свободного времени, которое надо было как-то провести. На экскурсии по Афинам мы уже побывали в день приезда, и тащиться в Акрополь по дикой жаре не хотелось. В городе тоже нечего было делать. И тут Марина предложила: «Давай сделаем тебе татуировку на память о Греции!» — «Давай», — согласилась я.

Мы взяли такси и поехали в ближайшую к аэропорту мастерскую, где делают татуировки. Я вошла и остановилась в нерешительности. Там было большое количество молодых людей и ни одной девушки. Тела этих мужчин были расписаны татуировками, на стенах висели образцы. Мы долго выбирали, что мне наколоть. Наконец, Марина выбрала цветок, на котором сидит элегантная бабочка.

Поскольку я понятия не имела о предстоящих ощущениях, то спросила у Марины, больно ли это. «Да нет, все нормально, не больно», — ответила она. Я поверила. У Марины на бедре наколота маленькая розочка.

«Снимай брюки», — сказала она. Я огляделась в поисках отдельного кабинета, но выяснилось, что, кроме большой общей комнаты, где сидели все эти любители татуировок, никаких других помещений нет. Краснея и бледнея, я приспустила брюки и устроилась спиной к публике.

И началось. Боль была безумная. Но поскольку кругом было очень много народу, а на миру, как известно, и смерть красна, я терпела, изо всех сил сдерживая подступавшие слезы, готовые хлынуть рекой. Продолжалось это ровно час сорок. Я все время держала Марину за руку, вкладывая всю свою боль. Если бы мне накололи только контур, было бы не так ужасно. Это я бы вытерпела. Но у меня была сплошная татуировка, состоящая из восьми разных цветов. Наконец, мукам пришел конец. Мне наклеили пластырь и отпустили.

В самолете я не могла найти себе места. Болело ещё целую неделю. Когда я показала свою бабочку Диме, он сказал: «Что ж, если тебе это нравится…» Я, конечно, ожидала другой реакции.

Но больше я переживала по поводу того, как отнесутся к бабочке мои родители. Мало того что Марина меня научила курить, так ещё и уговорила сделать наколку. Родители не знали ни того, ни другого. И я решила выложить все сразу.

К курению папа отнесся спокойно. Тем более что он сам курит со школьного возраста. Но потом мы пошли в баню. Я разделась, и тут с мамой случился шок. Она просто чуть с ума не сошла, увидев мою бабочку. «Что это такое?» — мама всплеснула руками и сразу начала ругаться.

— Мама, — успокаивала я её, — это как переводная картинка, не навсегда. Пройдет полгода — и смоется, ты увидишь.

Конечно, татуировка никуда не исчезла. Моим родителям пришлось с этим фактом смириться. Как, впрочем, и со многим другим.

«Дарю тебе Диму»

Могла ли быть любовь, если Дима все время говорил о Марине: какая она хорошая, как он её любит. Но при этом ко мне он относился, как к любимой женщине, подчеркивая, правда, при этом, что Марина на первом месте, а я на втором. Меня это устраивало, претендовать на первое место я тогда не собиралась.

Интересно, что Дима сделал мне предложение буквально через полгода после нашего знакомства. Правда, при этом он не хотел терять Марину и предлагал жить втроем. Марина была согласна.

Дима даже нашел вариант, чтобы осуществить свою идею. Он откопал закон в Арабских Эмиратах, согласно которому можно было в один день зарегистрировать этот тройственный союз. Для этого ему надо было предварительно развестись с Мариной.

Он в деталях разработал свой план и в присутствии Марины называл меня своей второй женой. Марина относилась к этому спокойно, а меня подобный расклад не устраивал. Теперь я уже хотела быть первой. Про свои желания я не говорила, на словах во всем соглашалась с Димой, справедливо полагая, что, когда он освободится, жизнь все расставит по местам. Так и вышло. Я стала первой и, надеюсь, единственной.

А тогда я не считала себя вправе как-то вмешиваться в их отношения. Мы с Мариной каждый день общались по телефону, она останавливалась у меня, когда приезжала в Петербург, на очередной съемной квартире, называла меня сестрой.

В то же время наши отношения с Димой для Марины не были тайной. Еще в аэропорту она мне сказала: «Вот, Ира, я дарю тебе Диму, вы с ним хорошая пара». Для неё было важно звание жены Якубовского, все её знали именно в этом качестве. Хотя она не любила Диму и жила с другими мужчинами. С разрешения Димы. Вернее, она просила его разрешить ей встречаться с другими, пока Дима в тюрьме. Он не возражал. Она никогда не скрывала своих чувств, Дима понимал это, но не мог ничего с собой поделать. Сердцу не прикажешь.

Я называла её снежной королевой. Она очень красивая женщина, но холодная. Когда она приезжала, Дима каждый день ждал её прихода. По его просьбе мы жили в одной квартире, и Марина часто звонила по телефону родителям и подругам. Она была уверена, что я ничего не понимаю по-английски, и вела откровенные беседы по телефону. Но наши уроки с Димой принесли свои плоды, и старые знания языка, дремавшие где-то в подсознании, ожили, поэтому я многое понимала из сказанного Мариной. Ее откровения приводили меня в ужас, поскольку она не скрывала истинных чувств к Диме. Он и ужасный, и жирный, и противный… Правда, при Диме Марина была сама кротость, сама любовь.

Она поездила в «Кресты» неделю, её допускали каждый день в качестве защитника. Но недели ей хватило сполна. Она стала говорить, что тюрьма на неё ужасно давит. Дима предложил ей приезжать всего на час в день, он был согласен и на это, лишь бы увидеть её и поцеловать. Но она и этот час еле высиживала, тут же начинала ныть, как ей все не нравится. Понятно, что в тюрьме нравиться не может, но если ты приезжаешь всего на час к мужу, сделай эти 60 минут лучшими в долгих сутках. Она, наоборот, превращала свои посещения в довольно мрачные переговоры, и потом мне приходилось правдами и неправдами приводить Диму в чувство.

Миллион долларов за любовь

Она часто отказывала ему в сексе. Я стояла на шухере за дверью, чтобы им никто не помешал, но почти всегда это было напрасно. Доходило до абсурда: мы с Димой уговаривали Марину, а она обычно уклонялась от близости под всякими благовидными и неблаговидными предлогами. Обычно у неё что-то болело, хотя до этого все было прекрасно. А если Диме удавалось добиться своего, то Марина это делала с таким лицом…

Всего она прожила в Петербурге восемь месяцев, но раз в месяц улетала на неделю либо в Канаду, либо в Грецию отдохнуть. В общем, надолго её не хватило, и Марина решила вернуться к своему прежнему образу жизни. Обычно она спит до двух часов дня, потом занимается своими делами и смотрит телевизор до рассвета.

Неприятно говорить об этом, но она относилась к Диме чуть ли не как к бомжу. Доходило до того, что она говорила: «Хорошо, я согласна, но ты заплатишь мне миллион долларов». Дима воспринимал это как шутку. И в шутку писал расписку: «Я должен моей жене Марине Якубовской миллион долларов».

Марина эти расписки собирала… И когда мы вернулись из Нижнего Тагила в Москву 19 декабря 1998 года, буквально в тот же день раздался звонок из Торонто: «Дима, у меня тут твоя расписка. Как бы мне получить эти деньги?» Для Димы это был шок.

Такой она человек. Диму, конечно, её отношение оскорбляло, но он слишком любил её. Когда она приезжала в «Кресты», я всегда пыталась выйти из кабинета, чтобы оставить их вдвоем. Тем более что она выделяла на это совсем мало времени, обычно всего лишь час. Но я чувствовала, что Марине не хочется оставаться с Димой наедине. Она его не понимала. Не из-за чисто языкового барьера, просто вещи, о которых он говорил, были ей недоступны. Ничего умного она сказать не могла. Ее любимые темы — косметика, тряпки. В этом плане она дала мне все, многому меня научила.

Они были женаты четыре года, но реально прожили вместе месяца три, по дням можно пересчитать. Я не стала бы говорить с чужих слов, все это происходило на моих глазах. Марина поражала меня своим двуличием, мне было безумно жаль Димку, но я молчала, не желая сделать ему ещё больнее. Я надеялась, что когда-нибудь он сам во всем разберется, поймет, наконец, как она к нему относится.

Доходило до того, что она унижала его при посторонних, но он, тот самый Дмитрий Якубовский, о котором мечтали тысячи женщин — только пальцем помани, все сносил, потому что любил её до безумия. И если бы я что-то плохое сказала о Марине, то стала бы для него злейшим врагом. Этого я не хотела. Есть хорошая русская поговорка: «Свои собаки дерутся, чужая не лезь!» Я и не лезла.

Мы с Мариной общались нормально, но всякий раз, когда я в разговоре касалась Димы и особенно его любви к ней, она замыкалась и ускользала. Даже делала вид, что не понимает по-русски. Но зато ей очень нравилось рассказывать журналистам, какие подарки ей делал Дима. Даже в тюрьме. Каждый раз он встречал её букетом роз. Принести цветы в тюрьму стоило немыслимых усилий. Кроме роз, были и другие подарочки. Она обещала ждать Диму. Но все это было до суда.

Сюрприз от Марины

Буквально через месяц после приговора она сообщила, что прилетает. Мы очень удивились, так как это было неожиданно. Марина собиралась приехать намного позже. Мне она сказала, что соскучилась. Но уже в аэропорту ошарашила меня фразой: «Знаешь, я приехала с разводом… Может быть, скажешь ему об этом? Я боюсь, что он меня сразу убьет». — «Нет, тебе придется сделать это самой», — заикаясь от волнения, сказала я.

Ей очень хотелось отложить встречу с Димой, но я настояла на том, чтобы сразу из аэропорта мы поехали в «Кресты». С холодным и неприступным видом она объявила ему о своем решении. Дима не ожидал этого, он ужасно побледнел. У него тряслись руки, дрожали губы. Я поняла, что мне нужно сейчас же выйти из кабинета, смотреть на Диму было невозможно. Но буквально через пять минут выглянула Марина и позвала меня обратно. За эти мгновения Дима совершенно изменился. Я увидела спокойное, отрешенное лицо, какое бывает у человека, когда он полностью уходит в себя. «Ира, — сказал он с улыбкой, — я подписал все документы, переведи их на русский язык».

Он даже не знал, что подписывал. Один экземпляр на русском языке надо было отвезти в Канаду, чтобы суд убедился в том, что ответчик понимал, что подписывал. Кроме этого, канадский адвокат Димы должен был лично побеседовать со своим клиентом по телефону, дабы услышать подтверждение согласия на развод. Но попробуйте из «Крестов» позвонить в Канаду!

Примерно месяц мы обрабатывали тюремную администрацию, добиваясь разрешения на этот звонок продолжительностью в три минуты. Причем сам Дима позвонить не мог, чтобы, не дай Бог, счет не пришел на «Кресты». Значит, надо было в условленное время ждать звонка адвоката. Разница во времени между Санкт-Петербургом и Торонто составляет восемь часов, там — день, здесь — ночь. Все-таки время было назначено. Но, когда мы в сопровождении многочисленной охраны — ведь нужный кабинет находился не в здании тюрьмы, а в административном корпусе — пришли туда, дверь оказалась запертой. Оттуда доносилась трель международного звонка…

Пришлось все начинать сначала. Уговаривали адвоката, упрашивали администрацию. Наконец, выбрали время. Со второй попытки разговор состоялся. «Вы внимательно прочитали документы?» — спросил адвокат. Когда я прочитала русский перевод, мне стали понятны сомнения адвоката. Марина оставила все совместно нажитое имущество себе. Один дом стоимостью 5 миллионов долларов. Плюс немереное количество бриллиантов. А костюмы… Марина носит только Шанель, причем не массового производства, а индивидуального. У Мадонны такой костюм, у Марины и больше ни у кого. Такой костюм меньше 25 тысяч долларов не стоит.

Все это, конечно, покупалось Димой. Когда они познакомились, Марина была бедной еврейской девушкой.

После того как она приехала с разводом и Дима согласился на все её условия, он, зная Марину, все-таки не был спокоен за будущее. Он говорил ей: «Марина, ты же не умеешь распоряжаться деньгами. Они у тебя просачиваются сквозь пальцы. Давай я разработаю схему, как тебе и нашей дочери Оливии и дальше жить безбедно». Он ей все подробно расписал. Деньги посоветовал положить в банк и жить на проценты с этой суммы. Причем проценты бы получались в месяц такие, которые превышали зарплату начальника полиции города Торонто в несколько раз… Все остальное у неё было и так: дом, машина, туалеты, драгоценности. Марина согласилась: «Я так и сделаю».

Уроки хорошего тона

Дима очень ревностно следит за тем, как женщина себя ведет. Ему важно все: и походка, и осанка, и манера говорить. Чуть ли не с первых дней нашего знакомства он требовал, чтобы я ходила с прямой спиной. Ноги должны всегда быть в третьей позиции. И если я иногда об этом забываю, то Дима свои уроки помнит всегда. Стоит мне только что-то сделать не так, как сразу следует замечание: «Ира, ноги!»

Конечно, когда его нет рядом, я позволяю себе расслабиться. А с некоторых пор я тоже стала обращать внимание на то, как держатся другие женщины. Далеко не все следят за походкой и осанкой. Даже те, кому это «положено»: актрисы, певицы. Не умея себя преподнести, они многое теряют.

Наверное, я оказалась не очень способной ученицей, на мое обучение ушло два-три месяца. Дима каждый день делал мне замечания и даже наказывал. Как раньше моряков привязывали к корабельной мачте, так меня ставили к дверному проему, чтобы я в течение десяти минут держала спину. Дима засекал время, и если я делала неверное движение, срок наказания удваивался. Бывало, что я стояла по тридцать и даже по сорок минут у стены. Это была хорошая школа.

Я никогда не обижалась из-за этого и всегда стремилась вести себя так, как нравилось Диме. Просто потому, что я его люблю. Я долго отказывалась стать его женой, поскольку все это предвидела, знала, что мне будет очень и очень нелегко.

Конечно, не сразу я стала покорной. Напротив, я постоянно пыталась поступить по-своему, наперекор Диме. «Есть у меня право голоса или нет?» — спрашивала я себя. Большинство наших ссор происходило из-за моего дурацкого характера, желания сделать так, как мне хочется. Впрочем, впоследствии оказывалось, что Дима был прав. Он никогда не запрещал мне делать то, что мне хочется. Но жизнь наказывала меня за своеволие.

Однажды он послал меня на три дня в Израиль, а я взяла и уехала в Турцию. В Турции я ещё не была, и мне хотелось увидеть новые места. Не говоря Диме ни слова, я купила билет и улетела. Бог меня наказал.

Была ранняя весна, в самолете я сидела у окна, и меня сильно продуло. В результате вместо того, чтобы загорать и развлекаться, я три дня пластом пролежала в гостиничном номере, умирая от дикой боли в ухе. Врач поставил диагноз: тяжелейший отит.

А в это время Дима попросил своих адвокатов позвонить мне в Израиль. Я всегда останавливалась в одной и той же гостинице, и найти меня не составляло бы труда. Но я-то находилась совсем в другом месте.

Адвокаты позвонили и услышали, что госпожа Перепелкина не приезжала.

— Как не приезжала? — Дима чуть с ума не сошел от этой новости и поставил на уши весь Израиль и весь Аэрофлот. Но я летала в Турцию самолетом другой компании, поэтому мои следы нигде нельзя было обнаружить. Никто не мог понять, куда я делась.

Вернулась я из Турции больная и несчастная. И сразу поехала в «Кресты» к Диме. Ничего не зная о произведенном моим внезапным исчезновением переполохе, я явилась в тюрьму как ни в чем не бывало. А Дима не спешил вывести меня на чистую воду. Я только заметила, что он плохо выглядит. Под глазами появились круги, и прибавилось седых волос на голове.

— Ну, рассказывай, как съездила? — спросил Дима.

Я начинаю ему рассказывать несуществующие подробности про Израиль. Он выслушал мой рассказ, не перебивая, а потом сказал:

— А теперь рассказывай правду, дорогая!

Пришлось рассказать правду.

Время от времени я все равно брыкалась и отстаивала свою независимость, но практически всегда потом жалела об этом. Хотела как лучше, а получалось как всегда. Все это, конечно, не значит, что я сама ни на что не способна и полностью завишу от Димы, но опыт научил меня в спорных вопросах принимать его точку зрения.

Для меня этот процесс был очень мучительным, поскольку в первом браке все было наоборот. Все решала я. Даже мои роли в жизни были несколько иными. На первом месте была Ира-адвокат, потом уже мать и жена. Теперь все изменилось. Мои адвокатские амбиции сильно сдвинулись в общей системе ценностей, уступив место другим приоритетам.

Жестокий урок

У Димы есть довольно своеобразные методы обучения. Он всегда найдет способ преподать запоминающийся урок, если ты упорно продолжаешь поступать по-своему.

Я по натуре сова, могу, если надо, работать ночь напролет, но вот утром… Если я встану в восемь — день пропал. А к Диме в «Кресты» нужно было приезжать рано. Час уходил на то, чтобы встать, собраться, накраситься. Еще час отнимала дорога. В тюрьму сразу не пускали, нужно было отстоять очередь. Иногда, в зависимости от количества следователей и адвокатов, на это уходило до двух часов.

Кабинетов всего 32, приходилось ждать свободного. Двое выходили, запускали следующих. Но мне нередко приходилось пропускать свою очередь, так как нам постоянно выделяли только следственный кабинет № 5, и если он был занят, я вынуждена была ждать. Другие адвокаты проходили в порядке очереди, а я уныло ждала, пока освободится наш персональный номер. Конечно, это наводило на некоторые мысли. Дима считал, что кабинет № 5 был лучше других приспособлен для прослушивания и наблюдения.

Все вместе приводило к тому, что я регулярно опаздывала. Диме это надоело.

— Если завтра опоздаешь, — сказал он, — смотри. Я вырежу у себя на руке столько сантиметров кожи, сколько часов ты заставишь себя ждать.

— Хорошо, — ответила я, не веря в серьезность угрозы.

Дело, конечно, не в том, что я люблю долго спать. Просто мне приходилось жить в крайне напряженном ритме. Было очень много работы, я переписывала и перепечатывала огромное количество страниц. Из тюрьмы я выходила в восемь вечера и лишь к девяти добиралась домой. А у меня ещё был муж, с которым как-то надо было общаться, меня ждал ребенок с несделанными уроками. Помимо Димы у меня были другие клиенты, с которыми надо было поддерживать отношения, обсуждать какие-то деловые вопросы хотя бы по телефону. Хотелось и телевизор посмотреть. В общем, ночью я садилась за компьютер, а спать ложилась уже на рассвете: то в четыре, то в пять, а то и в шесть.

Это был такой хронический недосып, что в тюрьме меня охватывало непреодолимое желание спать. Я просто падала с ног от постоянной усталости. Дима укладывал меня на лавку, накрывал пальто, и я проваливалась в глубокий сон. Эти два-три часа он никого не пускал в кабинет, а если кто-то заглядывал, Дима тихо говорил: «Ира спит».

После того предупреждения, которое мне сделал Дима, я все-таки опоздала. Приводят Диму, он бледен как смерть.

— Что случилось? — спрашиваю, начисто забыв про вчерашнее.

В ответ он молча поднимает рукав. Рука забинтована какой-то тряпкой. Я размотала эту повязку и увидела жуткую картину: рука была разрезана ножницами.

— Я же вчера тебе обещал, что сделаю это, если ты опоздаешь. Ты опоздала, — сказал Дима.

Пришлось бежать в аптеку, останавливать кровотечение — разрез был очень глубокий — и потом каждый день, в течение двух месяцев, делать перевязки. О том, чтобы сообщить тюремному врачу, не могло быть и речи. Диму отправили бы в карцер.

Надо ли говорить, что то опоздание было последним. Урок я запомнила на всю жизнь. На память об этой истории остался шрам.

Операция

В середине января Дима отправил меня в Израиль, чтобы я там сделала себе пластическую операцию по увеличению груди. Я носила второй размер бюстгальтера, это меня вполне устраивало, и никаких комплексов я не испытывала. Но Диме хотелось, чтобы моя грудь «подросла» на один номер. Вопрос делать или не делать операцию даже не обсуждался.

Операция прошла удачно. В каждую грудь ввели по 300 граммов какого-то нового состава, который постепенно перерождается в естественную ткань. Меня предупредили, что грудь будет болеть ровно полгода. Так и вышло. Когда прошло шесть месяцев и один день, боль ушла навсегда.

Но если бы я только знала, какую сильную боль мне придется испытывать, я бы, наверное, не пошла на это. Даже ради Димы. Сама операция была, естественно, под наркозом, поэтому неприятных ощущений почти не было, но зато в течение первых двух недель я просто руки не могла поднять. Одеться, наклониться, помыться — все было проблемой. Сразу после операции я носила специальный лифчик, потом можно было пользоваться нормальным бельем.

Проблема была ещё в том, что врачи запретили мне поднимать тяжести хотя бы два месяца, а мне пришлось буквально через пять дней после операции тащиться с чемоданами в аэропорт. Перелет в Петербург тоже прошел довольно тяжело.

Когда мы, наконец, приземлились в аэропорту, меня встретил адвокат. Одного взгляда на его расстроенное лицо было достаточно, чтобы понять: что-то произошло.

— Что случилось?

— Диму отправили в Нижний Тагил…

Мы-то рассчитывали, что Дима будет отбывать наказание под Москвой, в колонии общего режима, которая расположена в поселке Крюково, недалеко от аэропорта Шереметьево. У нас было направление именно туда. Крюковская колония была «предпочтительней» и потому, что это почти Москва, и потому, что там есть условия для содержания адвокатов. Я планировала быть рядом с Димой, а в выходные выбираться домой, чтобы повидаться с сыном и с родными. Так что Нижний Тагил разом перечеркнул все планы.

Пять женихов

В сентябре 1997 года получилось так, что мне одновременно было сделано пять предложений руки и сердца. Почему-то все выбрали для этой цели именно сентябрь.

В сентябре Дима впервые предложил выйти за него замуж. Еще три жениха были из криминальной среды. А пятым по счету претендентом был Мати, высокопоставленный чиновник из Тель-Авива.

С ним мы познакомились в апреле того же года. Вышло так, что мы оказались в одной гостинице. Это была моя первая поездка в Израиль вместе с сыном. Впоследствии я ездила одна.

У нас куда больше барьеров между людьми, чем на Западе. Там люди запросто знакомятся друг с другом. Поэтому ничего экстраординарного в том, что он подошел ко мне в холле гостиницы и пригласил танцевать. На следующий день он не отходил от меня ни на шаг. Играл в волейбол с моим сыном, занимался с ним по три-четыре часа, пока я была на процедурах.

Мати влюбился в меня с первого взгляда. Он предложил мне сразу купить квартире в Израиле, чтобы я потихоньку привыкала к жизни в этой стране. Хотел купить мне машину. Но я от всего отказалась, так как знала, что замуж за него не выйду, а чувствовать себя обязанной мне не хотелось. Я не стала его обманывать. Рассказала, что была замужем и развелась, что у меня есть любимый человек.

Дима всегда говорил, что я могу делать все, что мне заблагорассудится, уверял, что он не ревнив. Но когда я честно рассказала историю с Мати, Дима все равно ревновал. Каждый раз, как я приезжала в Израиль, Мати встречал, провожал и всячески меня опекал. Не буду скрывать, ухаживал он очень красиво, и мне это нравилось.

У меня от Димы не было тайн, по возвращении я все ему рассказывала. Он бесился, говоря при этом, что никакой ревности не испытывает. Слушая меня, Дима начинал выискивать какие-то отрицательные черты в моем воздыхателе, акцентировал на этом мое внимание, чтобы очернить его светлый образ в моих глазах.

Когда я ездила на операцию по увеличению груди, Мати вообще сидел в операционной и держал меня за руку. Ему выдали белый халат, марлевую повязку. В тот момент для меня было очень важно, чтобы рядом находился человек, который тепло ко мне относится.

А когда я пришла в сознание после наркоза, то увидела склонившееся надо мной лицо Мати. Он кормил меня с ложечки, как ребенка. Вся палата была усыпана цветами. Он приносил свежие фрукты и сидел со мной подолгу. Первые три дня после операции я вообще не могла двигаться, и Мати на руках носил меня в душ. Он мыл меня, перевязывал, во всем помогал, пока я была слаба.

Он плохо говорит по-русски, читать не может совсем. Зато в совершенстве знает английский язык. Благодаря Мати я выучила несколько слов на иврите. Мы понимали друг друга. А переписываться было сложнее. Поэтому мне приходилось привлекать Диму. Выглядело это так: Дима писал по-английски, а я переписывала своей рукой, поскольку Мати знает мой почерк. Затем отправляла по факсу.

У нас сохранились хорошие дружеские отношения. Я чувствую, что Дима по-прежнему ревнует, но никогда не признается в этом.

Крушение иллюзий

Собственно говоря, мы надеялись, что приговор будет оправдательным. Судья был сама любезность, он вел процесс таким образом, что всем, и нам в том числе, казалось, что Диму освободят из-под стражи прямо в зале суда. Приговор был написан как оправдательный, но перед вынесением вдруг оказалось, что судья ещё не успел написать приговор и ему требуется для этого 4 дня. Как потом выяснилось, он все это время не выходил из кабинета и переделывал текст приговора. Тем не менее некоторые фразы звучали как оправдательные. Неспециалисту это не бросается в глаза, но для любого человека с юридическим образованием было очевидно, что происходит нечто странное.

Когда мы слушали его речь, вообще было невозможно понять, чем все закончится, потому что одно предложение было оправдательным, а другое — обвинительным. Ближе к концу иллюзии по поводу благополучного исхода дела, конечно, рассеялись, но мы были потрясены, когда услышали срок — пять лет лишения свободы. Марина вообще не понимала, что читает судья. И потому, что у него была плохая дикция и некоторые слова разобрать было невозможно, и потому, что бессонные ночи, потраченные на переделку приговора, давали о себе знать. Судья волновался и путался. Его не спасал даже солидный опыт работы.

Чтение приговора продолжалось шесть часов, и все это время Марина, не отрываясь, смотрела на меня, пытаясь по выражению моего лица и реакциям понять, что говорит судья. Сначала я старалась ей улыбаться, но, когда не осталось уже никаких сомнений в характере приговора, мне трудно было делать вид, что все хорошо. Марина чисто интуитивно сразу почувствовала неладное.

Дима встретил приговор достойно, он даже нашел в себе силы улыбаться, но когда мы приехали в тюрьму, стало явным, что для него это тяжелейший удар, просто шок.

Для того чтобы читатели получили хотя бы слабое представление об этом процессе в духе Кафки, мне необходимо рассказать о так называемом «книжном деле».

«Честные люди, несмотря на еврейскую национальность»

В полдень, 16 декабря 1994 года, в квартире у Раисы Горенбург раздался звонок. Этого звонка ждали многие. Его ждала Раиса Горенбург со своим мужем, чтобы тем самым подтвердить свое несуществующее алиби. Его ждали с надеждой сотрудники ФСБ, сидящие у неё в засаде, этого звонка ждали те, кто устроил весь этот спектакль.

Дверь открылась, и были задержаны Владимир Ананьев, недавно устроившийся на работу шофером к Диме, и охранник Владимир Ушаков. Первоначально на допросе Ананьев, не зная заранее приготовленного сценария, объяснил, что в Петербург его послал некий Игорь Анатольевич. Однако после непродолжительного воздействия со стороны сотрудников спецслужб он изменил показания и назвал Дмитрия Якубовского как человека, пославшего его в Петербург. Это и послужило основанием, а впоследствии и единственным «доказательством» вины моего мужа.

До сих пор остается невыясненным главный вопрос: если действительно Дмитрий послал в Петербург Ананьева, то почему же сотрудники ФСБ (а это отнюдь не глупые и не малообразованные люди) не выдали Ананьеву груз и не проследили, куда он его повезет дальше. Ведь если бы так было сделано, то ни у кого сомнений в вине или невиновности Якубовского никогда бы не возникло. Сотрудники ФСБ не только не дали ему груз, не проследили за тем, куда он его повезет, они даже не позволили ему позвонить Якубовскому, сообщить о том, что его, Ананьева, задержали, и спросить, что делать дальше. Либо проинформировать своего шефа о том, что груз получен. Неясно только, куда его везти.

Так могли поступить только люди, понимавшие, что ни звонок Ананьева, ни транспортировка им груза не в состоянии подтвердить их сценарий, а точнее сказать, сценарий, навязанный им сверху. Не случайно, спустя несколько лет после этого, один из заместителей всесильного когда-то Коржакова, руководителя Службы безопасности президента, в своей книге написал, что «Якубовского посадили мы и это была суперзадача нашей жизни».

Надо сказать, что и Владимир Ананьев на роль святого мало подходил. Ананьев сам по себе личность очень интересная: имея судимость после армии, Ананьев устраивается на работу в Генеральный штаб и становится персональным водителем Константина Ивановича Кобеца. Причем не сразу, до этого он возил начальника Главного оперативного управления, о чем есть справка в деле.

После Кобеца Ананьев работает у Романюхи, Караулова, потом попадает к Диме. Надо сказать, что чуть ли не все, кого возил Ананьев или с кем он хоть когда-то соприкасался по жизни, рано или поздно были привлечены к уголовной ответственности и посажены.

Так Владимир Ананьев являлся главным свидетелем в деле бывшего министра КГБ Виктора Баранникова. Он, Ананьев, оказывается, подвозил жену Баранникова из аэропорта, когда та везла чемоданы вещей из-за границы, которые получила в подарок или приобрела. Конечно же, ни у кого не вызывает сомнения, что у всесильного шефа КГБ не нашлось машины для своей жены, принесшей в дом столько подарков, и она, бедняга, была вынуждена воспользоваться случайным транспортом. Это была машина внезапно оказавшегося в аэропорту Владимира Ананьева.

Не менее колоритной личностью в этом деле являлась и Раиса Горенбург. По версии следствия, которую затем узаконил суд, дело выглядело следующим образом.

Израильские воры, которые никогда в жизни не видели Якубовского, собрались обокрасть Российскую национальную библиотеку. Для этого они изучили все: подходы, отходы, сигнализацию, выяснили даже, на каких полках лежат какие книги. Между тем только за день до кражи вспомнили, что им некуда нести ворованное. А потом, — я пересказываю версию суда и следствия, — идя по перрону Московского вокзала, увидели бабушек, стоящих с табличками «сдаю квартиру». И у одной из них «случайно» они сняли квартиру и оставили там, по мнению суда, богатства: сотни миллионов долларов США.

Эта «бабушка», Раиса Горенбург, оказалась 43-летней женщиной, её сын учился в Израиле и свободно владел ивритом. А в этот момент, тоже случайно, находился в Ленинграде. В этом деле так много случайностей. У «бабушки» Раисы Горенбург оказалась самая большая в Санкт-Петербурге библиотека, — так она говорила на суде. «В деньгах мы не нуждались», — утверждали супруги Горенбург. Зачем они сдавали квартиру, понять невозможно вообще.

Полоумные бандиты-грабители из Израиля оставляют награбленное первому встреченному на вокзале человеку, по случайному совпадению владеющему ивритом, и так далее. Как же супруги Горенбург узнали о том, что в чемоданах, принесенных израильтянами, лежат награбленные вещи? А проще простого.

Как Раиса Горенбург объяснила в суде, чемоданы она не открывала, что в них — не знала, ночью услышала, что книги «плачут», и по звуку определила, что плачут не её книги. Именно так и записано в протоколе судебного заседания. А поняв, что «плачут» не её книги, пошла Раиса Моисеевна Горенбург в милицию. Но, поскольку она не знала, где её участковый и где вообще районная милиция находится, направилась она в ГУВД. Но в ГУВД от книжек отмахнулись: не нужны им краденые книги на сотни миллионов долларов (такова их стоимость, по мнению суда). И никто об этой краже не слышал. Такой вывод делает суд, хотя ориентировки по краже были разосланы по всему городу и передавались по всем средствам массовой информации. Но, не проявив должного интереса к пришедшим супругам Горенбургам, из ГУВД их выгнали. И тогда они направились, конечно же, в ФСБ.

В ФСБ стоял сознательный постовой, который сразу провел их к начальнику. Вот так, по мнению суда, книги были обнаружены спустя несколько суток после их похищения. Поскольку логическому объяснению это не поддается, в судебный протокол занесли следующую версию: «Не обладая лично сознанием национальной гордости, патриотизма, духовностью, пренебрегая во имя наживы понятиями чести и совести, они посчитали, что достаточно быть евреями, чтобы уже пренебречь интересами любого государства, кроме Израиля, и оставили рукописи у супругов Горенбургов, в чем и просчитались. Супруги Горенбурги, коренные петербуржцы, прожившие в своем городе всю жизнь, и в радости и в горе со своими земляками, высококультурные и честные люди, несмотря на еврейскую национальность, религиозность и планы эмигрировать к сыну в США, сообщили об этом в ФСБ».

Лучше и не скажешь. Следует отметить, что эти самые евреи, не обладавшие сознанием национальной гордости, и сразу после кражи добровольно заявившие о своем участии в похищении книг, получили за это самое большое шесть месяцев исправительных работ условно. Кстати сказать, суд установил, что никогда эти евреи с Якубовским не встречались, у этих евреев был знакомый по фамилии Зароуг, у Зароуга был знакомый по фамилии Хаттендорф, у Хаттендорфа был знакомый Станислав Якубовский, который, как пишет суд, общался с Дмитрием. Надо отметить, что и израильский, и швейцарский суды признали всех этих людей невиновными. Таким образом, Дмитрий был осужден за соучастие с невиновными людьми. Остается удивляться: если основные фигуранты по делу невиновны, каким образом соучастие в этом деле может быть преступным?

А был ли мальчик?

В приговоре суда на пятидесяти восьми листах говорится о том, как из Российской национальной библиотеки воровали книги годами все, кому не лень. А кому лень — не воровали. Но таких не было. Таинственное исчезновение книг из библиотеки и возврат их туда через несколько суток, странные сведения об обнаруженных книгах в протоколах — так, например, в протоколе осмотра на месте обнаружения значатся одни книги, пока их везут в УФСБ и осматривают там, появляется описание совсем других книг и экспертизе подвергаются уже третьи книги, — все это наводит на разные размышления.

Я не ошибаюсь, приводя данные протоколов. Дело в том, что древнеперсидского языка следователи, конечно, не знали, но сантиметром и линейкой пользоваться наверняка умели, цвет, не страдая дальтонизмом, определить тоже могли. Так вот, при изъятии и осмотре, а также экспертизе книги измеряли линейкой, указывая ширину, высоту, толщину и цвет. Здесь не надо быть полиглотом, и я ответственно заявляю, что изымается книга размером 20 х 40 сантиметров; пока её привозят в УФСБ, она становится 30 х 60; подвергается экспертизе уже 50 х 90. Таким образом, непонятно: действительно ли подвергались экспертизе те книги, которые нашли на квартире Горенбургов и привезли? Да и были ли они похищены?

До сих пор остается открытым вопрос, кто и как отключил сигнализацию. До сих пор остается открытым вопрос, зачем воры, которые, и по их словам, и по мнению суда, точно знали, где и что лежит, устроили настоящий погром в хранилище древних рукописей. То, что они проникали туда, — это факт. А вот то, что они что-нибудь похитили, — это вряд ли. Дело в том, что, как записано в приговоре суда, книги воровали много лет, и, вполне возможно, чтобы скрыть это хищение, согласно «Операции „ы“…», просто устроили налет на хранилище. Вы помните замечательные слова: «Красть ничего не надо, все уже украдено до нас».

Остаются более чем странными и некоторые методы при сборе доказательств «вины Дмитрия Якубовского». Так, во время обыска на даче у Дмитрия в нарушение всех законов, в отсутствии при изъятии понятых был обнаружен некий факс. Российские следователи написали в Швейцарию, что этот факс — список рукописей, которые были впоследствии похищены из Петербурга. Швейцарцы поверили. Но когда ознакомились с этим факсом (текст был на русском языке, и, следовательно, русские следователи прочли его и поняли), то выяснилось, что в факсе перечислены книги, не только никогда не находившиеся в Петербурге, а спокойно лежащие в библиотеках Москвы и других городов и никем и никогда не похищавшиеся, о чем в деле имелась справка, полученная через четыре дня после ареста Дмитрия.

Можно долго рассказывать о том, как это дело шилось белыми нитками, но мне кажется, главное состоит в другом — необходимо понять, что если в наши дни такое могли сделать с Дмитрием, человеком отнюдь не обделенным вниманием прессы и властей, то что могут сделать с вами, если очередному сотруднику безопасности это вдруг понадобится.

Дело о «трехстах» миллионах

Если нельзя, но очень хочется — значит, можно. Таким принципом руководствовались наши следователи, пытаясь доказать, что Волга не впадает в Каспийское море, что земля имеет форму чемодана, а Дмитрий Якубовский причастен к краже века.

Начнем с того, что кражу этих книг с таким же успехом можно назвать кражей века, как меня — голливудской звездой. Дело в том, что следствие, а потом и суд специально придумали стоимость этих книг, равную 130, а первоначально 300 миллионам. Если бы стоимость этих книг, независимо от того, похищались они или нет, была бы названа честно, она бы равнялась всего лишь двум миллионам долларов США. Именно так оценили книги эксперты «Сотби».

По мнению суда, в краже участвовало не менее десяти человек. Если это так, то доля каждого, в том числе и доля Дмитрия, если бы он участвовал в краже, составляла бы около двухсот тысяч долларов. Это сумма равна двухмесячной зарплате, которую он выплачивал своим сотрудникам. Вряд ли за двухмесячную зарплату нормально обеспеченный человек мог пойти на какое-либо нарушение, не говоря уже о преступлении. Понимая, что не только прямых, но и косвенных доказательств вины Дмитрия нет и найти их в России невозможно, следователи, вернее, те, кто за ними стоял, попытались организовать сбор так называемых доказательств по всему миру. Весь их урожай, кроме глупости следствия, ничего доказать не смог.

Остановка первая. Израиль

Надо сказать, что внутриполитическая жизнь Израиля очень способствовала контакту между Израилем и Россией на этой почве. Что хотела российская сторона — понятно. Любыми правдами и неправдами упрятать Якубовского за решетку.

Что же хотели израильтяне? Конечно, были обиды на несостоявшиеся контакты Дмитрия со спецслужбами, и не только в лице Рафи Итана, но и в лице других, действующих и поныне, руководителей этих ведомств. Но это было не главное. Дело в том, что 94-й и 95-й годы в Израиле проходили под знаменем борьбы коренных жителей против русской алии — эмиграции. Инициатива исходила от так называемых староверов — коренных жителей Израиля. Ведь русская община в Израиле росла и состояла отнюдь не из самых глупых людей. Так вот эти люди, терявшие власть, должны были во что бы то ни стало скомпрометировать алию. Для этого им надо было показать обществу, что алия сама по себе — преступна по своей природе. И именно поэтому впоследствии в Израиле, не сумев сделать шоу из дела Якубовского, сделали такое же шоу из дела Григория Лернера. Правда, вину последнего доказывать не стали, а он согласился на сделку с полицией, то есть на договор, по которому полиция не расследует его дело, а он проводит в местах заключения некоторое время.

Так вот, возвращаясь к Якубовскому, хочу отметить, что очень кстати для израильской политической элиты пришлось именно дело Дмитрия, потому что с его помощью пытались дискредитировать всю алию.

Надо же, удивительное дело: Израиль, не имеющий на сегодняшний день никаких договоров с Россией, стал вопреки этому выполнять не только все просьбы, но и прихоти российской стороны. Но даже те, кто действительно устраивал погром в библиотеке — назвать это кражей язык не поворачивается, — были формально признаны судом виновными, вместо судебного разбирательства, в сущности, была заключена сделка, а все остальные были оправданы.

Хочется думать, что вряд ли израильский народ выиграл от подобных пируэтов своего правительства. Вскоре это правительство сменилось. Сменилось страшно — в связи с убийством премьер-министра Израиля Ицхака Рабина. Надо думать, Бог, видя то, что творит это правительство, избавил израильский народ от него. Остается надеяться, что нынешнее правительство не повторит ошибок предыдущего в отношении русскоязычного населения страны. Дело Якубовского в этом смысле не очень отличается от дела Бейлиса и других известных антисемитских дел. Правда, впервые официальные лица Израиля приняли участие в таком грязном деле.

Швейцария-Берн

Совершенно очевидно, что сведения, полученные из Израиля, свидетельствуют о ком угодно, только не о Якубовском, поскольку ни один человек из тех, кто признал себя участником погрома в библиотеке, не показал, что видел или слышал Якубовского, за исключением того, что читал о нем в газетах, но это не запрещено никому.

Российские Пинкертоны направили свои стопы в Берн, рассчитывая проникнуть во многие тайны и раскрыть хитрые, коварные планы врага, вдохновленные примером русского разведчика Максима Максимовича Исаева, в народе известного как Штирлиц. Для начала они послали в Швейцарию ложное сообщение о том, что на даче Якубовского найден список книг. Я уже рассказывала о том, что это был неумело подкинутый кем-то список книг, никогда не похищавшихся. Наверное, Якубовскому хотели инкриминировать кражи во всех городах России, поэтому подкинули не тот список. Бывает и не такое.

Впоследствии швейцарский Верховный суд отказался депортировать в Россию Станислава Якубовского именно потому, что судьи, ознакомившись с перечнем похищенного и с названиями книг, фигурирующих в «обнаруженном» списке, пришли к выводу, что российская сторона их, попросту говоря, обманывала. Потому и вынесли свой вердикт: отказать российской стороне в доверии. А один из судей заявил: «Мы не имеем дело с людьми, которые нас обманывают».

Надо сказать, что сейчас в Швейцарии идет судебный процесс уже над самими следователями, которые вели это, с позволения сказать, дело. От души желаю им, чтобы правовая машина не поломала их и не перекрутила.

Приключения на берегах Онтарио

Поняв, что континентальными командировками за рубеж не удается достичь поставленной московскими хозяевами задачи, следствие переместилось в Канаду. Оно и понятно. Дмитрий Якубовский жил в этой стране до возвращения в Россию полтора года, а значит, можно чего-нибудь накопать. Вообще желание накопать у следователя присутствовало всегда и доходило до абсурда.

Так, дело открывается заявлением Якубовского. Только не Дмитрия, а его отца — Олега. Это заявление, датированное семидесятым годом, с просьбой принять сына Дмитрия в первый класс. Из материалов уголовного дела я узнала, какие оценки с первого по десятый класс по четвертям получал мой муж, а также когда и по какому поводу ему с 1970 года по настоящее время объявлялись выговоры или благодарности. Из протокола допроса классного руководителя выяснила, что Дима ничего плохого в школе не делал и книги похищать не собирался. Спасибо следователям, потому что, если бы я столько захотела узнать о своем муже без их помощи, то мне бы пришлось обращаться как минимум в Кролл-Ассошиэйтед, известную американскую фирму, занимающуюся частными расследованиями, и платить огромные деньги. А тут все сделали бесплатно, за счет российских налогоплательщиков.

Итак, поняв, что они уже осмотрели все достопримечательности земли обетованной и альпийской республики, следователи вспомнили о писателе Фениморе Купере. Прочитав о приключениях на берегах Онтарио Кожаного Чулка, направились именно туда.

Когда я изучала материалы, полученные из Канады, мне было просто интересно. Там содержалось очень много любопытной информации, представлявшей интерес не для защиты, суда или следствия, а для меня, как женщины.

Дело в том, что канадцы записывали разговоры моего мужа с его любовницами в течение длительного времени. Из этих разговоров можно было узнать не только с кем спит мой муж. Я выяснила, с кем спала его бывшая жена, с кем спал друг бывшей жены моего мужа, что думал о моем муже бывший муж бывшей любовницы и многое, многое другое. Учитывая привычку Димы излагать свои мысли не совсем литературным языком, мне пришлось, конечно, задумываться над смыслом сказанного. Может быть, канадцы, не обладавшие достаточными познаниями в русском языке, видели в его словах какой-то шифр. Мне тоже поначалу было непонятно, что такое «вынь … изо рта» или «тебя что, …., когда ты со мной разговариваешь?» и т. д. Не сумев разгадать эти лингвистические загадки, канадцы передали пленки российским сыщикам.

Я с большим удовольствием прослушивала эти записи в суде. Хочется отметить, что, если бы Дмитрия судили за то, что он не вступил в общество по защите русского языка, запечатленное на пленках было бы убойным доказательством вины. Но поскольку его судили совершенно за другое, то я до сих пор не могу понять, какое все это отношение имеет к делу.

Впрочем, те люди, которые нарушили закон с канадской стороны и выдали материалы вопреки не только российскому, но и канадскому закону, ныне больше не работают в центральных органах полиции Канады, а сосланы на самые окраины этого государства.

Канада — страна, имеющая огромную площадь, которая может сравниться только с Россией. От одного до другого края лететь восемь-десять часов. Бывшие сотрудники Канадской Королевской полиции совершили этот путь и теперь они несут службу в северных районах страны, где могут записывать только разговоры белых медведей с белыми медведицами.

Канадские налогоплательщики не хотят платить за глупости. Интересно, а российские?

Судебный приговор как жанр художественного произведения

Хочется отметить, что суд, признавая моего мужа виновным, нигде прямо не указывал на то, что именно установлено. Большое ему, суду, спасибо, ибо это пожизненно остается основанием для отмены такого приговора. В приговоре суда вместо привычного для юристов изложения фактов, признанных судом доказанными, написано не о том, что было, а о том, что должно было быть, по мнению судей.

На пляже Дмитрий Якубовский прогуливался с человеком, значится в приговоре, невысоким и худым, как и он сам. (Как бы мне этого хотелось! Но все мои старания посадить мужа на диету пока не увенчались успехом…) Этим человеком мог быть Лебедев (бывший сотрудник Российской национальной библиотеки, ныне живет в Израиле), такова логика суда. Надо сказать, что может быть все, что не противоречит законам физики. Хочется спросить суд: если этим человеком мог быть Лебедев, значит, мог быть и не Лебедев, или мог Лебедев и не быть. Суд вопреки закону основывает свое суждение на предположении, а не на установленных фактах.

А чего стоят внутренние монологи судьи с самим собой, изложенные в приговоре? Суд считает, что «должно было бы произойти то-то». Что значит «должно было произойти»? Суд должен установить не то, что «должно было произойти», а то, что произошло или не произошло. Следует сказать, что впервые имя Дмитрия встречается на 58-й странице приговора. Дочитав приговор до 57-й страницы, я не могла избавиться от странного ощущения, что судья по ошибке отдал мне приговор не из нашего дела, а из дела какого-то другого человека. И лишь на 58-й странице, впервые увидев фамилию моего мужа, я подумала, что он все-таки не ошибся и дал именно тот приговор. Во всем остальном мне трудно разделить точку зрения судьи.

Надо сказать, что любое событие, которое происходило вокруг моего мужа, независимо от того, ел он или спал, писал письма, чесал в затылке или ковырял в носу, все, по мнению суда, косвенно свидетельствовало о его коварных замыслах. Взять хотя бы телефонные звонки. Дмитрий в течение одной недели часто звонит своему брату Станиславу, а тот звонит ему. Суд пишет: частые телефонные разговоры между братьями свидетельствуют о том, что они обсуждают совершение преступления. Это по телефону-то! Обсуждать совершение преступления по телефону при его-то, Дмитрия, опыте! Трудно в это поверить. Однако суд не утруждает себя какими-либо доказательствами. Просто, по мнению суда, часто перезваниваются — значит, обсуждают преступление. А тут, как на грех, в следующий период времени не звонят друг другу вообще. Может, из-за бабы поссорились? Но суд находит этому другое объяснение. Раз не звонят друг другу — значит, уже все обсудили. И решили преступление совершить. А тут, спустя некоторое время, опять звонят друг другу. Возникает вопрос: как же это объяснить? Да очень просто: раз вновь звонят, значит решили уточнить детали. Таким образом, хоть звони, хоть не звони — это свидетельствует о твоих преступных намерениях… А если он идет в туалет, значит, он что, съел ворованные в чужом саду яблоки? А если не идет в туалет, то съел ворованные в чужом саду груши…

Второе дело

У многих до сих пор на слуху второе уголовное дело по обвинению Дмитрия Якубовского в том, что он …. своих сокамерников и ломал им ребра. Когда формулировалось это обвинение, не было газеты, которая не проинформировала бы своих читателей о вопиющих «фактах». Потом суд признал, что ничего подобного не было, но об этом решении отечественной Фемиды все забыли.

По версии следствия, он избил сокамерника и сломал ему два ребра. Правда, суд пришел к выводу, что Дима несколько раз ударил своего сокамерника Христенко не с целью «совершить насилие над ним, а желая утвердить свое мнимое превосходство», как написано в приговоре.

Смешная формулировка? Еще смешней делается, когда из материалов дела узнаешь, что «потерпевший» — кандидат в мастера спорта, со здоровенной рожей — сидел за контрабанду оружия, которую сам же признал. На допросы его вызывали сотрудники ФСБ. Нам было известно, что во время этих допросов-бесед его расспрашивали о Диме. После того как он дал показания на Якубовского, был сразу отпущен на свободу.

Уголовное дело по обвинению Христенко было приостановлено.

Нельзя не улыбнуться, ознакомившись с показаниями «потерпевшего» о том, что представители ФСБ приходили к нему на беседу с целью «выяснить его состояние здоровья и помочь в лечении геморроя». Да-да, именно так написано в протоколе допроса. Как показал допрошенный на предварительном следствии сотрудник ФСБ, лечение геморроя поручено заместителю начальника оперотдела.

Мне думается, что больше ничего объяснять не надо. Из сказанного и так уже все понятно. Остается только порадоваться за чуткость славных сотрудников ФСБ, которую они готовы проявить по отношению к каждому, страдающему геморроем…

Для чего же все это было нужно? Совершенно понятно, что юридический смысл здесь искать не приходится. Ответ может быть только один — несмотря на управляемость судов, на карманных прокуроров, власти боялись оправдательного приговора. Именно затем, чтобы «подпереть» несуществующее первое дело, было придумано второе.

Почему?

Этот вопрос мне долго не давал покоя. Как адвокат Якубовского, я знала уголовное дело чуть ли не наизусть. И опять же, как адвокат, не могла не видеть эти грубые белые нитки, торчавшие отовсюду. Дело шили не лучшие портные, строчка получилась неровной, а кое-где отсутствовала напрочь. «Костюмчик» вышел просто по Райкину. Но вышел, причем примеркой дело не ограничилось. Пришлось его носить долгих четыре года.

Я не раз спрашивала Диму, за что его посадили.

По его словам, разгадку следует искать в событиях лета и осени 1993 года. Вспомним?

Открытое противостояние структур власти началось летом. Парламент против президента. В июле Якубовского привезли в Москву и задали вечный русский вопрос: «Что делать?» Сидя в Кремле, за неделю он составил программу.

Главная задача заключалась в том, чтобы расчистить дорогу, а потом уже навести порядок. Без стрельбы, без крови, без трупов. Но исполнителей этот путь не устраивал. Слишком сложно, да и долго. Надо было аккуратно, используя различные рычаги, перевести в свой лагерь ряд людей. Вместо того чтобы плавно решить этот вопрос, людей обрекли на смерть. Политическую, конечно. Физическое уничтожение не потребовалось. Тот же Руцкой при умелом подходе не пошел бы против президента, но тогда он занял бы чье-то место, на которое уже имелся претендент. Да что говорить! Войны в Чечне могло не быть, если бы состоялась встреча Ельцина с Дудаевым. Не дали.

Им хотелось действовать побыстрей, артиллерийским наскоком. И кровь им была нужна. Как в банде бандиты повязаны кровью, так и здесь им необходимо было замазать президента. Он до сих пор не может отмыться от этой крови.

Дима вернулся в Москву после выборов в декабре и, как обещал, держался в стороне от политики. Кремль объезжал стороной. Наверное, ему надо было работать дворником, чистить дворы и помойки — в этом случае о нем никто бы не вспомнил.

Но, как подчеркнул судья Реммер, Якубовский, вернувшись из Канады, «стал восстанавливать имевшуюся вокруг него до отъезда престижную в понимании свежеиспеченной столичной элиты атмосферу барской роскоши и сервиса». Забылся…

Ведь собираясь в Россию, он зашел в Торонто в один хороший итальянский магазин купить материал.

— Мне надо сшить пять костюмов, — сказал Якубовский продавцам-итальянцам, большим знатокам этого дела.

Принесли ему кучу разнообразных тканей. Дима выбрал одну.

— Как! — закричали итальянцы. — Вы выбрали материал на один костюм?

И тут Дима их ошарашил:

— Мне нужно пять одинаковых костюмов, к ним одинаковые носки, галстуки и ботинки.

— Мафия, сэр? — вежливо осведомились они. — Убить кого-то намереваетесь?

— Нет, — успокоил Якубовский всполошившихся итальянцев, — я человек мирный. Просто еду в Россию, а там надо выглядеть бедным, как большинство.

— Надо же, — закачали головами итальянцы, — а у нас, наоборот, бедные хотят, чтобы их принимали за богатых.

Вместо того чтобы сидеть и не высовываться, Дима давал интервью, открыл офис в гостинице «Метрополь», ездил на длинной американской машине, обзавелся штатом телохранителей, шоферов, секретарей, горничных.

Уже была объявлена амнистия 1994 года. Узников выпустили из Лефортовской тюрьмы. И президент в любой момент мог спросить: «Что же вы, чудаки, так меня подставили? Где этот Якубовский со своим планом? Хочу этому дураку в глаза посмотреть!»

Конечно, можно было одним махом разрубить узел — убрать Якубовского. Как будто просто. Но они сообразили, что вариант ликвидации породит массу неудобных вопросов, в первую очередь у президента. Списать горы трупов на Якубовского, который уже ничего не скажет? Несолидно как-то. Но ведь есть прекрасный, давно апробированный способ заткнуть кому-то глотку. Надолго, если не навсегда. Этот способ — дискредитация. Замазать человека с ног до головы. Тогда его будут сторониться, как прокаженного. Так Якубовского сделали книжным вором.

Как российские менты потрясли Грецию

Дима часто страдает из-за собственной доброты. Очень многие люди, чувствуя его хорошее отношение, быстро садятся ему на шею и начинают вести себя так, как не посмели бы с другими. Он иногда говорит, что, если бы к нему вернулась одна сотая того, что до своего ареста он раздал и подарил, то он бы мог жить безбедно до глубокой старости. Скольким людям Дима купил квартиры, дома, но никто из них не пришел на помощь, когда он освободился и оказался практически без средств. Помогали другие. Те, для кого он ничего не успел сделать, и те, с которыми он воевал, находясь по другую сторону баррикад. Ему страшно обидно, что люди, которых он пестовал, чуть ли не с того света вытаскивал, остались в стороне.

В один прекрасный день Диме вдруг стало жалко наших несчастных ментов. Это потом они не пожалели ни меня, когда мою квартиру трижды обворовали и стукнули по голове, ни Диму, которому пришлось томиться в восьмиметровой камере в обществе ещё двенадцати человек…

Это была благотворительная акция. Дима пошел с протянутой рукой по банкирам и другим влиятельным людям, чтобы собрать деньги на реализацию социальной программы для милиции. Задумка была такая: в качестве поощрения за успехи в работе отправить сотрудников милиции отдохнуть за границу. В Грецию.

Тогда был настоящий бум с этими заграничными поездками. Люди только обрели возможность увидеть мир, тот самый Запад, который десятилетиями с переменным успехом поливала грязью советская власть в лице своей партийной печати.

У ментов на хорошую поездку денег не было, но решили устроить все достойно, чтобы они почувствовали себя такими капиталистическими дядями. И вот пошел Дима с мошной за деньгами. Люди давали деньги именно ему, Дмитрию Якубовскому. Он мог подарить их девкам, сдать в детский фонд — распорядиться по своему усмотрению. Планировалось, что выделят полтора миллиона долларов, но дали только миллион. В связи с чем у Димы возникли некоторые убытки.

Но основные убытки стали следствием Диминой доброты. Этих ментов надо было загнать в какую-нибудь индейскую резервацию, где бы им давали куски паршиво прожаренной конины. А Дима подумал, что надо им устроить праздник. Они же сволочи, но не потому, что такими родились, а потому, что им плохо живется.

Ездили они группами по 300-400 человек, всего побывало в Греции 1200 человек, то есть бригада в полном составе. Отдыхали по две недели.

Греция. Отель с четырьмя звездами. И со «шведским столом» три раза в день. Полный пансион. Можно было ни в чем себе не отказывать. При этом бесплатно подавалось вино. И в этот рай земной высадился батальон российских ментов.

Что происходит, когда советскому менту предоставляется возможность пить сколько влезет, ничего не нарушая? Происходит как в том анекдоте, когда человека спрашивают, что бы он сделал с вагоном яблок. «Сколько смог, съел бы, а остальные понадкусывал».

Не успела первая группа вымыть ноги в Эгейском море, как вызывает Диму один человек и со слезами на глазах протягивает факс. Да, подумал Дима, правы были Маршак с Бернсом, утверждая: «При всем при том, при всем при том, при всем при том, при этом бревно останется бревном и в орденах, и в лентах».

Так вот, если свинью поставить на задние ноги, она все равно не перестанет хрюкать. Волей-неволей приходили в голову эти сравнения при чтении злополучного факса из Греции. Лишь одна мысль вносила оптимистическую ноту. Хорошо, что своевременно предупредили администрацию этого несчастного греческого отеля, чтобы постояльцам в погонах не наполняли мини-бар! Иначе бы вообще никаких денег не хватило!

Наши менты-туристы устроили жуткий дебош. Этот пьяный батальон натворил такое, что при чтении злополучного факса хотелось плакать и смеяться одновременно.

Итак, какие поступили жалобы. Гости, находясь в номере, принялись со своего этажа бросать пластиковую мебель, пытаясь попасть в других гостей, которые в это время плавали в бассейне. Когда запасы мебели подошли к концу, они начали вспарывать подушки, поджигать их и бросать, как факелы. Горящие перышки разлетались очень красиво!

В это время другие «гости» ворвались в чужой номер, где отдыхала женщина, чья-то жена, и оттрахали её к общему удовольствию.

Но самое уникальное сообщение, которое врезалось Диме в память своей неординарностью, звучало так: «Такие-то (указываются фамилии) ворвались в магазин при отеле, связали хозяина, а его несовершеннолетнюю дочь раздели и заставили голой стоять в витрине и ещё мастурбировать при этом…»

Человек, которому пришел факс с изложением подробностей пребывания советских ментов в солнечной Греции, был потрясен не меньше меня.

— Старик, — сказал он Диме, — случай, конечно, вопиющий, но нельзя, чтобы хорошая идея таким образом была обосрана. Конфликт надо уладить.

А как можно уладить такой «конфликт»? Только с помощью денег. Еще хорошо, что все это произошло в Греции, а не в Англии или, скажем, в княжестве Монако. Тогда никаких денег не хватило бы, чтобы потушить разгоревшийся скандал.

Следующие группы уже ездили со старшими, которые следили за тем, чтобы туристы не напивались как свиньи и не устраивали хулиганских акций. Последний милицейский десант высадился в Греции в октябре 1994 года.

Деньги надо было платить немедленно, причем немалые. Для того чтобы решить эту проблему, Дима обратился к своей довольно близкой знакомой из Канады с просьбой заплатить требуемую сумму, которую он, естественно, обещал вернуть.

С осени 1992 года до зимы 1994/95 года, в связи с расследованием «дела о коррупции в высших эшелонах власти» Генеральной прокуратурой РФ совместно с полициями Швейцарии и Канады, Д. Якубовский находился в зоне интересов спецслужб этих стран. Его телефонные разговоры прослушивались. В том числе разговоры с этой женщиной, что позволило впоследствии суду города Санкт-Петербурга заявить, что «раз Якубовский был должен деньги, значит, он и участвовал в краже». Кстати, деньги Диминой знакомой были возвращены ещё до кражи, о чем суд, конечно же, «забыл».

В дорогу

Итак, адвокат встретил меня в аэропорту с известием о Нижнем Тагиле. Мне было ясно, что пора собираться в дальнюю дорогу. Швы после операции были не сняты, так как положенная неделя ещё не истекла.

Я поехала к родителям. Собрала вещи, попрощалась с ребенком и сказала, что скоро вернусь. «Зачем же ты набираешь столько вещей? — спросили они. — К тому же сейчас январь, а ты упаковываешь летнюю одежду». Сказала, что на всякий случай…

Наши отношения с Димой моим родителям были непонятны. Они не догадывались, что эти отношения давно вышли за рамки стандартной ситуации адвоката и подзащитного. Поэтому многие вещи, мягко говоря, ставили их в тупик. Например, поездка в Грецию с Мариной или мои полеты в Израиль по поводу псориаза или пластической операции на груди. Когда я появилась у родных со своей голливудской улыбкой, они были просто потрясены. Понимая, что все это великолепие стоит немалых денег, они добивались от меня ответа, почему Дима все это оплачивает. Я успокаивала родителей, как могла, говоря им, что это благодарность за мои адвокатские услуги. И папа с мамой, наивные провинциальные люди, верили. Или заставляли себя поверить моим сказкам.

Когда выяснилось, что Диме придется отбывать наказание в Нижнем Тагиле, я не раздумывала ни секунды: ехать или не ехать с ним. Для себя я решила, что расстанусь с ним не раньше чем он выйдет на свободу. Пока я могу ему помогать, пока он нуждается во мне, я буду рядом. Для меня такое решение было совершенно естественным, хотя продиктовано оно было скорее чувством долга, чем иными эмоциями. Я считала, что Дима мне нравится, не больше, видно, срабатывала та «защита» от любви, которую я поставила себе ещё до знакомства с ним.

Неблагоприятный прогноз

Вернусь немного назад. Был в моей жизни момент, о котором я никому не рассказывала. В Петербурге у меня была знакомая, психотерапевт, которой я очень верила. Незаурядный человек, интересная женщина, она своей биоэнергетикой лечит людей. Она поставила на ноги мою младшую сестру, которой не смогли помочь другие врачи. Я очень в неё верю. Поразительно, что, когда я пришла к ней впервые, она уловила мои сомнения, ведь сейчас так много развелось всевозможных «целителей», и предложила рассказать мне о моей прошлой жизни.

Может быть, кто-нибудь бы отказался, но я была заинтригована в высшей степени. Велико же было мое изумление, когда от человека, которого я видела в первый раз в жизни, услышала такие подробности о себе, которых, кроме меня, никто не знал… Она назвала практически точную дату (ошибка составила один день), когда меня лишили невинности. Мне ничего не оставалось делать, как поверить.

Естественно, меня очень интересовало мое будущее. И тут я услышала, что меня ждет второй брак и новый муж будет занимать очень высокое положение в обществе и положит к моим ногам все блага мира! Я подумала: «Боже мой, какая я счастливая!» А пик моей профессиональной деятельности придется на возраст 34 года. Все, казалось бы, сложится самым лучшим образом, но… В конце меня ждало предупреждение: «Ни в коем случае не влюбляйся. Либо любовь, либо карьера». В тот момент меня эти слова не слишком взволновали, я не стояла перед выбором и не должна была ничего решать.

Уже потом, когда я год или полтора общалась с Димой и у нас начали возникать близкие отношения, я спросила у этой женщины, стоит ли мне связывать свою жизнь с ним.

— Выбирай, — сказала она. — Или ты влюбляешься и тогда ставишь крест на своей профессиональной карьере, или ты отказываешься от него и добиваешься всего, чего ты хочешь: известности, славы. Я бы тебе не советовала связывать свою судьбу с Якубовским, потому что он тебя погубит.

Но я не могу сказать, что выкинула все эти предостережения из головы и забыла о них раз и навсегда. Слова засели не только в голове, но и в сердце. Я словно перегородку в себе поставила и не пускала в эту «запретную зону» любовь.

Я никогда не говорила об этом Диме. И потому, что он слишком трепетно ко всему относится, и ещё по каким-то неясным мне самой мотивам. Услышать такие слова от человека, с которым постоянно советуешься, которому доверяешь безоговорочно, как никому больше, очень тяжело. В общем, это был единственный случай, когда я не послушалась, а сделала по-своему. Что из этого получится, я не знаю…

Свидание в зоне

…Через неделю я была в Нижнем Тагиле. Дорога оказалась долгой. Три часа самолетом до Екатеринбурга и примерно столько же на машине до Нижнего Тагила. Самолеты туда не летают. При подъезде к городу меня поразил вид ярко расцвеченного неба. Я никогда ничего подобного не видела. Казалось, будто гигантская радуга расплылась по всему небосводу. Но все оказалось куда прозаичнее. Это дымили заводские трубы. Яркий, кислотных цветов дым, в котором причудливым образом соединялись кирпичный, зеленый, синий, заволакивал небо — такого я никогда раньше не видела. Потом эта «радуга» выпадала на снег. Белый снег можно было найти только за городом, а в Нижнем Тагиле дети лепили разноцветных снеговиков. Можно себе представить, с каким букетом заболеваний появляются на свет эти дети… Местный воздух я почувствовала в полной мере, примерно месяц у меня во рту был неприятный металлический привкус. А потом я привыкла.

На календаре было 23 февраля, воскресенье. Дима в это время находился в карантине, но меня пустили. В колонии каждого вновь прибывшего 2 недели выдерживают в карантине, чтобы не допустить эпидемию в случае инфекционного заболевания.

Швы у меня были не сняты, я ещё носила специальный лифчик и вот в таком виде пришла на свидание с Димой. Он был так рад. Его одежда сильно отличалась от той, в которой он уезжал из «Крестов». На зоне все одеты в черную форму, но Диминого размера не нашлось. Он был в каких-то коротких брюках, которые заправлял в сапоги. Потом ему пошили в зоне робу по размеру. Правда, насчет головного убора мне пришлось специально звонить папе. Он купил две черные, с кожаным верхом, шапки. Из них скроили одну.

«Люблю, жду, целую»

Мы смотрели друг на друга, не отрываясь. Весь отряд, а там было около 50 человек, вывели на улицу, чтобы дать нам возможность немного побыть наедине. Дима обо всем меня расспросил, а потом отдал мне дневник, который вел весь этап от Петербурга до Нижнего Тагила. Это были письма ко мне. Первое свидание продолжалось всего полчаса. Я вернулась «домой», то есть на снятую квартиру, и начала читать Димин дневник.

…Эти листочки из ежедневника, исписанные с двух сторон, без полей, для меня очень дороги. Письма прекрасные и печальные одновременно. Прекрасные потому, что они пронизаны любовью, а печальные — потому что писались в один из самых тяжелых отрезков жизни. Этот Димин дневник, его разговор с самим собой, предназначался только для меня. И все-таки я решилась опубликовать выдержки из этих откровенных страниц. Иначе мой рассказ о Дмитрии Якубовском будет неполным.

6 февраля 98 года 1-й день этапа. Выдернули предательски неожиданно. Даже не сказали, что на этап. Сказали, что в другую камеру. Сволочи, конечно. В 22. 00 выехали из «Крестов». Я смотрел на Питер и был благодарен этому городу, что он, при всех проблемах, подарил мне любимую Ирку. Мою жену, мое солнышко. К 23. 00 приехали на вокзал. Уже в автомобиле я понял, что-то не так, а когда в 24. 00 погрузили в «столыпин», убедился в этом. Этап не в Москву, а в Екатеринбург, для нас — в Нижний Тагил. Часов 6-7 переживал очень. Главным образом, за то, что тебе будет сложно. Да плюс все родственники, особенно мама, будут переживать. Хотя ничего страшного нет — везде люди живут, тем более осталось 10 месяцев и 12 дней. Не так уж и много. Выдержим, правда? «Столыпин» чистый, покрашен свеже. Ко мне отношение как всегда настороженно-лояльное… Люблю, жду.

9 февраля. 21. 35

Доехали. Все более-менее. Начальник конвоя попался нормальный человек. В районе Вологды минус 30 градусов, промерзли. Потом оттаяли. В тройнике нас было двое, так что не тесно, по зековским меркам, конечно. Может быть, на этапе и в пересылке похудею — тебе понравится. Стоим в Екатеринбурге уже 4 часа, ждем конвой на тюрьму. Я скучаю очень. Очень переживаю, когда вы с Серегой (адвокат. — И. Я.) меня найдете. Ну, правда ведь, найдете? И мне все время кажется, что папа тебя насовсем в Нижний Тагил не отпустит… Почерк получился, наверное, корявый — пишу на коленях, в темноте, в «столыпине». Прости за плохое настроение — просто давно тебя не видел, сегодня 2 недели. Твой Дима.

10 февраля. Поздно ночью приехали на Екатеринбургский централ. Все более-менее. Ну, скажи, кто, кроме твоего мужа, сразу по прибытии мог оказаться в карцере? Ну, ясно — никто, ха! А я оказался, так как «других условий содержания меня нет». Здесь сидят ещё 2 человека в других камерах. И все. Остальные — свободны. Правда, говорят, что это не карцер, а одиночка. Это карцер. Правда, чуть лучше, чем в «Крестах». Жду этапа на Н. Тагил. Говорят, два раза в неделю. Интересно, мне опять «повезет»? Но это не главное. Главное — это то, что я тебя безумно люблю, безумно, ты слышишь? Очень боюсь тебя потерять. Люблю, как никого и никогда. Приезжай скорее, ладно? А то я совсем один. Твой Димка.

11 февраля. 23. 56

Скоро будет завтра. Главных три проблемы: чтобы вы меня скорее нашли, а две остальных — неизвестность и очень хочется кушать, а есть-то нечего. Смешно. Вот уж не думал, что буду так голодать. Сижу по-прежнему в одиночке, как главный злодей. Таких, как я, во всей тюрьме ещё двое: соседи слева и справа (помнишь, как у Высоцкого? «Помер тот сосед, что справа, а что слева — ещё нет»). Тот сосед, «что слева», — у него 15 лет срока и два побега, в том числе один вооруженный из этой именно тюрьмы. На суд его возили в сопровождении БТР. Щелкнули часы — уже завтра. Вчера, когда ты должна была приехать (00. 30), я тебя встречал — все время смотрел на часы и как бы с тобою разговаривал (схожу с ума? Ха-ха!). Я очень тебя люблю. Очень. Твой Дима.

13 февраля. Завтра день Святого Валентина. Солнце мое! Я так тебя люблю и скучаю. Мне нужна ты! Только ты! Ты и Алешка (мой сын. — И. Я. ). Я жутко по нему скучаю. Твой Дима.

15 февраля. С этапом, как это стало уже традицией, на….. . Этап, скорее всего, был (в соседнюю хату заехал человек из Н. Тагила), но меня не отправили. Опять что-то мудрят… Я же, как всегда, занят только одним — мыслями о тебе. Скучаю, люблю, жду. Твой Дима.

16 февраля. Завтра ты должна выехать ко мне, и мы опять будем вместе! Ты ведь тоже с трудом дождалась этого дня. Да я уверен, если бы я тебя не тормозил, ты давно была бы здесь. Я так этим горжусь. Твой муж. Твой Дима.

17 февраля. Сегодня ты меня предала. Последний год я жил для тебя, для чего мне жить теперь? Все повторяется — так было со Светой и с Мариной. Нет, так не было, тогда я не был в тюрьме и не оставался один. Мне очень тяжело. Внутри все горит. День-два — и сгорит, будут угли. Д.

18 февраля. Что, размечтался о кренделях небесных? Х. . тебе! Осталось 10 месяцев. Самая страшная ночь. По крайней мере, так кажется. Все как в стихах Маяковского на смерть Ленина: «…День векам пойдет в тоскливое преданье». М. б., у тебя есть оправданье? М. б., я бы смог тебя простить? А надо ли это: надлом души есть, и он болит. Блок писал:

Не подходите к ней с расспросами,

Вам все равно, а ей — довольно.

Любовью, грязью или колесами Она раздавлена — все больно.

У меня тоже — все больно. И что будет — не известно. М. б., не надо тебя держать? Со мной тебе будет хуже, чем без меня. Я — смертник. Перефразируя Есенина, можно сказать:

Живите так, как вас ведет звезда В земле обетованной или московской.

С приветствием вас помнящий всегда Знакомый Ваш — Д. Якубовский.

19 февраля. Этап??? Да. Я должен быть честным перед самим собой. Да, мне жаль тебя терять. Да, я допускаю возможность, что ты не ведаешь, что творишь. Но дальнейшая жизнь вместе возможна лишь при условии, что ты изменишь свое отношение ко мне. Если мне надо в чем-то измениться — я готов. Давай ещё раз попробуем. Но компромисса не будет. Я все для тебя, ты все для меня. Или останемся лишь друзьями. Д.

Нет, все-таки расстаться с тобой по любой причине не в моих силах. Я люблю тебя! Не предавай меня больше! Ухожу на этап! Твой Дима.

19 февраля. 2 месяца и 3 года! У нас ещё 19. 02. , а я уже вылез на 20. 02. Хочется с тобой поговорить. Рядом в тройнике едут женщины из больницы. Тема «Женщина и тюрьма» сильнее, чем «Женщина и война». Я половину еды и одежды отогнал им, так что еду теперь налегке. Думаю, что тебе за меня, если бы ты была рядом, не было бы стыдно. Я хочу, чтобы ты мною гордилась. Через несколько часов буду в зоне. Что день грядущий мне готовит? Еду, как всегда, один. Оно на коротком этапе (4-5 часов) и лучше. Очень скучаю. Когда ты приедешь, залижи мои раны, ладно? Жду. Твой Дима.

19 февраля. Толстый — это я. Сейчас в Зауралье 23. 15. Я уже в зоне, сижу в транзитной камере в ПКТ (помещение камерного типа), что, конечно, незаконно, но Бог с ними. Со мной ещё 3 человека. Поели, легли спать. А я хочу говорить с тобой. Завтра переведут в казарму, так что буду дышать свежим воздухом. Да, я в знак протеста стал носить волосы набок. От обиды. И подумал, буду зачесывать назад, когда прощу тебя. Но завтра собираюсь их опять сделать назад. Авансом. Ир, если ты приедешь в понедельник и скажешь, что ненадолго и надо будет ездить в СПб (квартира, ребенок и т. д. — поводов может быть много), мы опять поссоримся. И я боюсь, что серьезно. До тех пор, пока я здесь, ты должна быть рядом. Всегда. Вернее, моя жена должна быть рядом. Если ты, то ты. Если ты мой друг, мой защитник, моя любовница, то, конечно, ты не должна. Какой будет твой выбор — посмотрим. Каким бы я его хотел видеть, ты знаешь. Мне сейчас очень тяжело, не столько физически, сколько морально. Ну, не предай меня. Пойми, я не жду от тебя ничего необычного. Я жду от тебя только того, что ты можешь — быть всегда со мной. И не только в радости, но и в грусти. Я очень тобой горжусь, всем о тебе рассказываю, говорю: «Моя жена». Жду. Люблю. Твой Дима.

23 февраля. Когда приехали на зону, менты хотели меня (как у них принято) поставить вместе со всем этапом (20 человек) на колени в снег. Народ сел. Я — нет. Пытались до… ться — ну, уж х. . им. При выгрузке из вагона скандалить не хотелось — было много народу + телекамеры. А в зоне — х. . им. Так что на колени в снег я не встал, и им не удалось меня поставить — можешь гордиться. Жду. Люблю. Не предавай меня, please!

Этап. Как это было

Потом уже Дима рассказал мне все подробно. Вот как это было.

Представьте себе: пятница. Конец дня. Конец недели.

Якубовский уже знает, что вот-вот его двинут на этап. Только не знает куда. Дима посылает своего адвоката Серегу Мазанова выяснить, куда направят отбывать срок. По закону, администрация тюрьмы обязана уведомить родственников осужденного либо других лиц по его указанию в том, где этот человек будет отбывать наказание. Это черным по белому написано в Уголовно-исполнительном кодексе.

Сначала Сереге сказали, что он не Димин родственник, поэтому никакой информации не получит. Пришлось брать доверенность от родственников. Когда Мазанов наконец приехал в «Кресты», было уже около шести часов вечера, то есть почти перед закрытием следственных кабинетов. Серега пошел к заместителю начальника СИЗО, который на тот момент исполнял обязанности начальника, и спросил, куда направляют Якубовского. Тот ответил: «В Москву». — «Когда?» — «Этап ожидается с пятницы до воскресенья». Почему-то Дима решил, что раньше чем в воскресенье вечером этапа не будет.

Узнав все это, Дима радостный, в хорошем расположении духа, насколько это вообще возможно в тюрьме, пришел в камеру. Я была в Израиле, в выходные все равно в тюрьму адвокатов не пускают, так что Якубовский был запрограммирован на отдых. Думал, что отоспится.

Когда возвращаешься от адвоката, в камеру запускают не сразу. Оставляют на галерее — в длинном коридоре. Там ждут, пока разведут по камерам. В общем, в своей камере Якубовский появился около восьми часов вечера. Уже заступила новая смена, все было тихо.

Ребята ждали Диму к ужину, чтобы вместе поесть. Не знаю, может быть, ему так просто казалось, потому что все время хотелось нормальной еды, но, по рассказам Димы, ребята готовили в камере вкусно.

Кстати, готовка была непростым делом. Для этой цели в полу камеры выдалбливалась ложбинка в форме змейки, в это углубление вставлялась спираль, а проводки протягивались к розетке. Получался аналог плитки. Конечно, все это тщательно маскировалось.

Когда приближался шмон, ложбинку засыпали песком, а спираль прятали. И готовили настоящую еду. Особенно «пировали» в выходные, потому что Якубовский был на месте. А он кормил хату.

Ребята только собрались поужинать, включили телевизор. Шла программа «Время», там было что-то интересное. И вдруг открывают камеру. Грохот, лязг, шум. Замки старые. Чтобы открыть, полчаса стучат сапогами. Вбегают маски — тюремный спецназ. «Ну что им надо, — думает Дима. — Главное, только что ужин приготовили»…

«Маски» всех вывели, кроме него. Всю хату перевернули вверх дном. Делали вид, будто что-то ищут. «Ребята! Что вы ищете? — спросил Якубовский. — Вы скажите. Может быть, я сам вам это отдам». Ничего не отвечают, продолжают шмон с сосредоточенным видом. Потом говорят: «Все, собирайся!»

А там один кагэбэшник сидел, хороший парень, потом на хозобслуживание вышел. Дима попросил его: «Олег, узнай, есть ли сегодня этап на Москву?» Тот пошел узнавать и выяснил, что сегодня будет этап только на Нижний Тагил, а на Москву, как и предполагалось, в воскресенье. Дима ещё пару ребят из хозобслуги послал уточнить, что и как. Информация та же. Спрашивает спецназовцев: «Ребята, этап?» — «Нет, — говорят, — в соседнюю камеру тебя переводят».

«Хотят меня перед этапом изолировать», — подумал он и даже не стал брать с собой никаких вещей. Налегке вышел. Но повели его не в соседнюю камеру, а на первый этаж. «Может быть, на другой „Крест“ решили перевести, чтобы „заморозить“ в части общения», — решил Дима. Но нет, повели в комендатуру. Значит, все-таки этап?

Якубовский был не одет, на улице холодно, но ничего, до Москвы ведь недалеко.

Сажают в автозак, а там народу — человек шестьдесят впритык стоят. Но у Димы все равно настроение приподнятое. В Москву! Как три сестры чеховские мечтали.

По пути он расспрашивал пацанов: «Ребята, вы куда?» Кто в Томск, кто в Екатеринбург, кто в Омск, кто в Новосибирск. Почему, думал, этап такой странный. Все на восток. Там были ребята бывалые, не раз по этапу шли. «Я-то вообще на Москву, — пытался выяснить у них Якубовский, — как я в ваш этап попал?» — «Может быть, доедешь до Иванова или до Владимира, там выгрузят в пересылку, дождешься этапа на Москву». Ну, думал Дима, это последняя гадость, которую они могли ему сделать — отправить транзитным этапом…

Подъехали к поезду. На перроне уже «папахи» стоят. Собак понагнали. «Маски» кругом. Из-за Якубовского, конечно. Опасались, что он прочухает, что впереди — Тагил, начнет биться, ломаться. Зачем это нужно? «Маски» и собаки — для острастки. «Папахи» — для законности.

Дима сел в вагон. Видит, что даже конвой не простой, а специально подобранный, все по уставу. Так не бывает. Закрывают его в тройник — маленькое купе, клетку-одиночку. А посадку не начинают, ждут, чтобы остальных загнать скопом.

«Командир! — обратился Дима к начальнику конвоя. — Куда едем?» Молчит. Потом отвечает: «Что, сам не знаешь?» — «Откуда мне знать?» — «На Екатеринбург», — цедит сквозь зубы. «Ну, — думает Дима, — решили напоследок катануть по нервам и свозить в Москву через Екатеринбург». Но какие-то сомнения начали появляться.

Заходит сержант, помощник начальника караула. «Посмотри, — обращается к нему Дима, — какой у меня конечный пункт на пакете?» На пакете, в котором запечатано личное дело, всегда пишут конечный пункт этапа. «Нижний Тагил», — был ответ.

Дима не очень расстроился. Все-таки Урал для него не совсем чужой край, его родители оттуда родом, тетка там живет. «Тагил так Тагил, что делать?» Через три часа поезд тронулся. Тут Диму сантименты одолели. Стал писать дневник в письмах.

Он садился в «столыпин» после операции, с разрезанной челюстью. В десне стоял дренаж, и надо было регулярно полоскать рот. Дима сразу сказал начальнику конвоя, что ему положено то, то и то. Начальник ответил: «Все сделаем». И, правда, кипяточек давали регулярно, в туалет тоже пускали, когда надо.

Когда этап шел через Вологду, вагон заморозили. Топили вагон гражданские проводники. Они были вечно пьяные. А на улице мороз минус 30, поезд идет со скоростью 50 километров в час, изо всех щелей дует, сквозь обшивку обдает ледяным воздухом. Наружная стена вся покрылась инеем.

Доехали, наконец, до Екатеринбурга. Дима вышел на перрон и увидел совершенно другую картину. Пришла зима. Когда уезжали из Питера, снега совсем не было. А тут белым-бело. Конвой в полушубках.

А я как раз в это время лежала на операции в Израиле, и Дима все думал, беспокоился обо мне.

Прибыли в Екатеринбург, как назло, около двенадцати ночи. Привозят в СИЗО. Дима впервые в жизни увидел обледенелые тюремные ворота. Такое ощущение, будто открывается огромный сугроб, и ты в него входишь. В Екатеринбургском СИЗО два входа. Всех сгоняют на улице в кучу и пропускают внутрь по одному. Кажется, будто гигантская, ненасытная улитка открывает рот и всасывает людей.

Якубовского отделили от других заключенных и провели через второй вход. Обшмонали и завели в одиночку. Камера-клетка площадью метра три. Как карцер. Холодно страшно. Камера не топлена, воды нет, стена ледяная. Выдохнешь — пар валит изо рта.

— Все! — говорит Дима. — Я здесь сидеть не буду.

— Будешь.

— Согласно правилам внутреннего распорядка, — продолжает он спокойным, уверенным голосом, — камера следственного изолятора должна иметь то, то и то. Где все это?

Это был так называемый спецпост в коридоре смертников, где всего четыре или пять камер. Вместе с Якубовским, там сидели три человека. Все в разных камерах. Один вор в законе постоянно мутил СИЗО, и его упрятали подальше от других заключенных. Другой человек имел 15 лет за бандитизм, успел совершить побег из этого самого следственного изолятора, убить двух ментов, но был пойман.

Якубовский там такой хай поднял, что в леднике сидеть не будет. И, в конечном счете, его перевели в другую камеру. Там, видимо, до Димы люди сидели. По крайней мере, она была самая теплая. Пол земляной, в полу дырка для туалета. И что особенно досадно — розетки нет.

Он вспомнил, как в «Крестах» каждый день брился, волосы феном укладывал и выходил ко мне с иголочки. Мне это нравилось.

Сначала пытались на него наезжать: «Не вешайте занавеску, нельзя!» Потом другая новость — на прогулку стали выводить в наручниках.

— Где написано, что на прогулку можно выводить в наручниках? — спрашивает Дима.

— Положено.

— Наручники — это спецсредство, и есть перечень случаев, когда можно применять это спецсредство. В наручниках на прогулку не пойду.

— Так вы не пойдете?

— Нет. И ещё напишу на вас жалобу, что меня лишили прогулок.

В общем, боролся за свои права всеми способами. Перестукивался с соседом через стенку. Уголовный кодекс ему передал. Был там хитрый способ передачи через канализацию. А потом, уходя на этап, оставил соседу продукты.

Там, в Екатеринбурге, Диму нашел его адвокат Серега Мазанов. Как Дима ждал этого дня! Как боялся, что его не найдут! И когда вдруг услышал, что по радио передают: «Якубовского отправили в Нижний Тагил», жутко обрадовался и успокоился, что прошла такая информация. Раз средства массовой информации объявили о его переводе, значит, об этом знают все близкие люди. Значит, найдут.

Потом он уже узнал, что Екатеринбург его принимать не хотел и боролся с Москвой за то, чтобы Якубовский отбывал наказание в столице. Москва победила, выдворив его за сотни километров от своих ворот.

Настал день нового этапа. Последнего. Теперь пункт конечного назначения был известен — Нижний Тагил. Особая зона, где традиционно отбывали наказание бывшие менты, а также советские и партийные работники. Тоже бывшие, естественно.

Поезд отошел часов в шесть-семь вечера. Дима сидит в купе, все нормально. А в поезде девчонки, причем в соседнем купе. Якубовский их не видит, но чувствует. Никаких мыслей о сексе не возникает. Просто, рассказывал Дима, когда женщины с тобой в одном этапе, чувствуешь себя сильным. Хочешь им хоть чем-то помочь. То есть не секс на уме, а совсем другие чувства.

Весь вагон ходил ходуном. Кто что мог, то и передавал: сигареты, еду. Якубовский тоже отдал этим незнакомым девчонкам все, что у него с собой было: шапку, шарф, тренировочные брюки, джинсы, куртку. Способ был простой. Дело в том, что через весь вагон протянулась батарея, которая неплотно прилегает к стене, руку просунуть можно и даже пожать руку соседу…

Весь этап слал девчонкам гостинцы через Якубовского, поскольку он был от них через стенку. Они сидели в последнем купе, а Дима в предпоследнем. Все это он делал бескорыстно, думая лишь о том, что я буду гордиться им. И в Тагил приехал налегке.

А потом он увидел меня. Я была в белом свитере, в юбке, в сапогах и черной дубленке. Никогда не забуду, как нам устроили свидание и весь отряд выгнали на улицу, чтобы мы остались наедине. Мы лежали на кровати дневального, и он эту простыню нюхал потом месяца два, пока она не провоняла им самим. И тогда он унес её в стирку.

Наши ссоры

Почему Дима упрекал меня в предательстве? Только потому, что я не смогла пересесть с одного самолета на другой и сразу оказаться с ним. Он-то надеялся, что прямо из Израиля я полечу к нему. Но я не могла, не заезжая домой, в Сосновый Бор, не повидавшись с сыном и с родителями, не решив несколько неотложных дел, броситься в Нижний Тагил.

Дима, как ребенок, хочет получать все и сразу. Какие-то вещи он просто не желает брать в расчет. Но, с другой стороны, его можно было понять. Он был лишен свободы, находился в зоне, и единственным лучиком в этом существовании могла быть только я.

За все время нашей любви мы с ним серьезно ссорились всего два раза. И всегда по моей инициативе. Это было не очень красиво, потому что мы были не в равном положении. Я могла хлопнуть дверью, а он не мог. Не мог даже побежать за мной и остановить. Но в запале я об этом не думала.

Первая крупная ссора была связана с Мариной. Дима всерьез уговаривал меня жить вместе, то есть втроем. В Канаде у него будет Марина, а в России — Ира. Или переселиться в Арабские Эмираты и жить там всем вместе в полном согласии с мусульманскими законами.

Второй раз мы поругались из-за моих амбиций. Мне казалось, что Дима слишком на меня давит, потому что он мне начинал диктовать, с какими клиентами я могу общаться, а с какими — нет. В конечном счете, получалось так, что все внимание я должна уделять одному Диме. Меня это не устраивало. Тем более что поначалу у меня оставалось время и на других клиентов. Среди них были люди, которых я как адвокат вела два-три года, мне было тяжело с ними расставаться. Не говоря уж о том, что эти люди вынуждены были искать другого адвоката, которому пришлось бы знакомиться с их делом с чистого листа.

Состоялся довольно резкий разговор на повышенных тонах.

— Не позволю, чтобы ты мне указывал, с кем общаться! Я сама знаю, как мне поступать. Без тебя жила хорошо и дальше проживу не хуже! — сказала я.

А он просто переживал за меня, боялся, что может быть какая-то подстава, что попытаются влиять на меня через того или иного клиента. Перестраховывался ли он? Не знаю.

Я ушла, хлопнув дверью, а с Димой в тот же вечер случился сердечный приступ. Мне позвонил его адвокат и сказал, чтобы я утром пришла в тюрьму, иначе Якубовский точно повесится. На следующий день я приехала в «Кресты» рано, даже не опоздала. Дима первым попросил прощения. И мы решили, что я буду работать только с ним. Он своего добился.

Кстати, тот самый мой подзащитный в «Крестах», который и познакомил меня с Димой, был тоже в меня влюблен и предлагал выйти за него замуж, когда он освободится из тюрьмы. Он состоял в одной влиятельной группировке, был далеко не рядовым её членом.

После того как я обещала Диме оставить ради него других клиентов, начались проблемы. Тот подзащитный не соглашался, говорил, что будет вполне достаточно, если я поработаю с Димой полдня, а оставшееся время с ним. Они были в разных камерах, но в тюрьме при желании можно достать любого. Он запугивал Диму, угрожал ему, но Якубовский стоял на своем: «Нет, Ира будет работать только со мной». Дело кончилось тем, что моего подзащитного перевели в другой следственный изолятор.

Эта борьба из-за меня длилась довольно долго. Дима переживал, а мне было приятно, что мужчины соперничают. Это льстило моему самолюбию. И я понимала, что дело не только в моих адвокатских достоинствах.

Но моя мама все время охлаждала мой пыл и пыталась вернуть меня на землю. «Ты ему нужна, пока он в тюрьме, — говорила она. — Потом он выйдет на свободу, у него будет столько женщин, сколько было жен, и он тебя бросит». Я не спорила с мамой, в глубине души признавала её правоту. Поэтому долгое время серьезно к Диминым чувствам не относилась. Потом он мне признался, что, если бы я повела себя как другие женщины, стала бы сразу вешаться на шею, оказалась бы доступной, ничего бы не вышло. Конечно, в моем сдержанном поведении Диме виделся момент новизны. Ему никогда не отказывали раньше. И моя неприступность его притягивала.

На новом месте

…Я начинала осваиваться в Нижнем Тагиле. И, насколько это было возможно, привыкала к изменившейся жизни. Стояли сильные морозы. В местной клинике мне сняли швы. Все прошло удачно. Тем более что в Израиле я предупредила врачей, что швы придется снимать в России, и мне подробнейшим образом объяснили, как это лучше сделать. Когда по прошествии времени я впервые смогла лежать на боку, я испытала мало с чем сравнимый кайф.

По закону, я могла каждый день приходить к Диме в колонию, но получилось это не сразу. В Нижнем Тагиле никогда ничего подобного не было, адвокаты приезжали к осужденным довольно редко, и администрация была против моих ежедневных визитов. В общем, мы с коллегой написали несколько жалоб прокурору и в конечном счете нашли приемлемый компромисс. Нам было удобно приходить в любое время, но в зоне свой распорядок дня, поэтому решили: днем Дима будет работать, а вечером мы сможем его посещать. Сначала нас не пускали в выходные дни, но потом и эта проблема была снята. Мы никому никаких денег не платили, а поставили вопрос так: раз по закону имеем право посещать своего подзащитного в нерабочее время, — а выходные и праздники и есть это нерабочее время, — то мы можем находиться с Димой с утра до вечера.

Сотрудников колонии все это бесило. Как это так, мол? Они пытались оказывать на нас некоторое давление. Например, тщательно обыскивали на входе и выходе, причем с нарушением закона. Мы сразу подали жалобу, и постепенно все нормализовалось.

О том, что Якубовский едет именно в Нижний Тагил, вся зона знала задолго до его приезда. Осужденные даже из других отрядов всякими правдами и неправдами обращались к Диме с разными просьбами. Кому-то надо было написать жалобу, кто-то хлопотал о пересмотре дела и так далее. Первое время Дима старался помогать, но вскоре наплыв желающих так возрос, что справиться с ним было невозможно. Тем более что у осужденных, кроме приговора, ничего нет. Ни материалов дела, ни каких-либо дополнительных документов. И Дима стал отдавать все эти поручения мне: «Ира, пиши». А у меня с собой даже Уголовного кодекса не было, я ведь не рассчитывала заниматься широкой адвокатской практикой. У меня имелись только материалы по делу Димы.

Пришлось пойти в библиотеку, но и там ничего полезного я не нашла. Отправилась в магазин — опять ничего. Тогда я отыскала юридическую консультацию: «Дайте хоть что-нибудь!» У них все было такое допотопное, что было трудно себе представить, как они работают. Потом мне прислали кодексы из Петербурга, мой коллега, в свою очередь, тоже привез и кодексы, и новые законы. Трудно поверить, но и в зоне специальной литературы не было. Дима создал там целую библиотеку юридического характера, которой могли пользоваться осужденные.

В результате удалось создать уголок права и помощи, где хранились книги и стараниями Димы был установлен компьютер. Мы нашли в Нижнем Тагиле фирму, устанавливающую юридические компьютерные программы, которые можно было обновлять по мере необходимости. Думаю, что ИК-13 города Нижнего Тагила должна быть благодарна Диме. С его появлением народ как-то даже воспрянул духом, люди прикоснулись к маленькому кусочку цивилизации.

Администрация относилась к нему неоднозначно, как и в «Крестах». Рядовые сотрудники были настроены хорошо. Хоть им и не разрешалось общаться с Димой, но они находили какие-то возможности. У всех людей свои проблемы: бытовые, жилищные, семейные, а поскольку наш уровень адвокатской помощи был достаточно высоким, многие обращались. Бракоразводные дела, исковые заявления — по всем этим вопросам мы пытались помочь.

Начальство держалось в стороне, присматриваясь к Диме. Показывать слишком хорошее отношение было бы неразумно. Но здесь, в Нижнем Тагиле, как и в «Крестах», нашим злейшим врагом был заместитель начальника учреждения по оперативной части. Даже по характеру они были чем-то похожи друг на друга. Собственно, придирки были, как правило, по мелочам, но когда это происходит каждый день, да ещё и неоднократно…

Всего мы пробыли с ним в Нижнем Тагиле 10 месяцев, с 22 февраля по 19 декабря. Десять месяцев. За это время я всего два раза ездила в Петербург. В июне я уезжала на четыре дня, чтобы поменять паспорт на новую фамилию. Перепелкина осталась в прошлом, теперь я была Якубовской. В октябре мне пришлось срочно вылететь в Петербург, так как из дома я получила известие, что мой Леша упал, сильно разбил голову и ему в больнице наложили восемь швов. Я побыла с сыном первые, самые трудные дни и уже привычным маршрутом С. — Петербург — Екатеринбург — Нижний Тагил отправилась к Диме.

Эти долгие месяцы разлуки с сыном были для нас обоих тяжелым испытанием. Конечно, случалось, что мы расставались и раньше. Когда надо мной сгустились тучи и встал вопрос о безопасности ребенка, я не колебалась ни минуты. Леша уехал к моим родителям в Сосновый Бор. Но я каждый выходной могла его навещать. А когда я оказалась в Нижнем Тагиле и между мной и сыном лежали не десятки, а тысячи километров, сама мысль об этом была мучительна. Только один раз Леша побывал в Нижнем Тагиле вместе с моим папой.

Так вышло, что я оказалась в ситуации нелегкого выбора между мужем и ребенком. Я была нужна им обоим, но все-таки Дима нуждался во мне больше. Поэтому я спрятали материнские чувства в дальний уголок своего сердца. Не буду кривить душой. Настал день, когда я поняла, что рядом с Димой меня удерживает не только чувство долга, а нечто большее. Это была любовь.

Визит Караулова

Это было 16 апреля 1998 года. Дима запомнил эту дату, потому что 16 апреля — день рождения его отца. Дима не знал, какой подарок его ждет…

В зоне Диме приходилось нелегко. Дело было даже не в том, что условия содержания осужденных очень далеки от санаторных. В конце концов, в «Крестах» Дима не жаловался. Основная причина заключалась в конфликте с администрацией колонии, спровоцированном заместителем начальника учреждения по оперативной части. У Якубовского не было никакой возможности лично объясниться с начальником зоны.

Итак, был обычный весенний день. В Нижнем Тагиле ещё лежал снег. Солнце уже пробилось за Урал, но все равно держалась холодная погода. Дима был на работе, сколачивал ящики. Зековские ботинки из тонкой кожи не грели, люди спасались шерстяными носками, но это было запрещено. Под одежду поддевались футболки, тренировочные брюки, — сколько получится натянуть. Дима не мог себе позволить этих вольностей, одежда и так была ему впритык.

Вдруг за ним приходят: «Якубовского к хозяину!» Зачем? Дима и предположить не мог. Как был, в грязной рабочей одежде, обсыпанный опилками, он в сопровождении шныря пошел в административный корпус. Поднялись на второй этаж. Дима мимоходом заметил, что секретаря-зека на месте нет. Это было странно. Он почувствовал: что-то происходит.

В огромном кабинете начальника сидел Димин злейший враг — зам по оперативной части. И вдруг — Якубовский не поверил своим глазам — ему навстречу идет Андрей Караулов…

Обнялись, причем Дима в порыве чувств так сдавил своего приятеля, что тот даже крякнул.

Зам дипломатично вышел, чтобы дать друзьям возможность поговорить, а сам сел на место секретаря. Вот почему он предварительно удалил зека, понял Дима, не хотел ронять свой авторитет.

— Какие проблемы? Что надо сделать? — спросил Караулов.

— Постарайся организовать звонок из Москвы, чтобы я мог объясниться с начальником зоны. Знаю, что он неплохой человек. Если мне только дадут возможность попасть к нему на прием, все проблемы будут сняты, — сказал Дима.

Не успел он произнести эти слова, как открылась дверь и вошел начальник. На самом деле, в его планы не входило встречаться с осужденным Якубовским. Он хотел уделить внимание Караулову, договорился с ним на утро, но так вышло, что Андрей приехал в зону намного позже, чем собирался. Не воспользоваться ситуацией было грех, и Дима спросил:

— Александр Львович, что я такого совершил, что не имею права даже поговорить с вами?

— Я вас приму.

— Когда? Назначьте дату и время.

— Послезавтра.

Забегая вперед, скажу, что после этой беседы все проблемы были сняты.

Собираясь на свидание, Караулов зашел в сельпо и купил там разных продуктов: колбасу, сыр, селедку. Целый пакет. Это было настоящее богатство, ведь на зоне жрать хотелось всегда. Но Дима встал в позу:

— Не могу взять. Мне передача по сроку не положена.

— Берите. Я даю вам дополнительную передачу, — сказал зам тоном героя из анекдота, которому покрасили лошадь. «Кто покрасил мою лошадь?» — «Я. Есть вопросы?» — «Нет, что вы, жду, пока высохнет…»

— Ну, как же, — держал марку Дима, — у меня ведь взыскания не сняты!

— Ничего, ничего, берите, — с кислым видом отвечал зам.

И вот с этим пакетом Дима пошел в зону. Его тут же остановили наряд:

— Что у вас?

Дело в том, что носить продукты на территории колонии строжайшим образом запрещено. Даже из столовой нельзя ничего брать.

— Еда, — спокойно сказал Дима.

— Еда?! — Солдаты почуяли криминал. — Откуда?

— Зам по оперчасти угостил.

— Не положено.

— Составьте акт. Заберите. Делайте, что хотите, — отвечал Дима, которого продукты уже не интересовали. Ведь он повидался с Карауловым, вдохнул воздух свободы!

Дежурный по колонии пошел к заму проверять слова Димы, вернулся с подобострастным видом:

— Вам разрешили.

А Караулов, приехав в Москву, ходил к Ковалеву, бывшему министру юстиции, просить за Диму. Ковалев связал Караулова со своим прежним замом, ведавшим местами лишения свободы, и тот позвонил в Екатеринбург: «Не хулиганьте». Екатеринбург, получавший до этого прямо противоположные указания в отношении Якубовского, решил держать нейтралитет. Большего Диме и не требовалось.

Роли меняются

В Канаде, по закону, бракоразводный процесс длится полгода. Мы уже были в Нижнем Тагиле, иногда перезванивались с Мариной. Время шло, но никаких известий о разводе не поступало. А когда миновали шесть месяцев, я поинтересовалась у Марины, не пора ли получить документ о расторжении брака. Она находила массу отговорок типа того, что декабрь — короткий месяц и суд почти не работает. Наступил январь — без изменений. Дима попросил своего брата Сашу, который тоже живет в Канаде, узнать, когда же закончится эта история. Выяснилось, что Марина даже не подавала документы на развод.

Дима оставался женатым человеком, а у нас с ним уже была любовь, мы хотели пожениться. Видимо, как следует поразмыслив, Марина поняла, что поторопилась. Дима не только не умер с горя, но даже полюбил другую женщину. Это, конечно, был сильный удар по самолюбию Марины. Вторая причина проволочки лежала в сфере материальной. Оказалось, что Марина не послушалась Диму и поступила по-своему. Вместо того чтобы положить деньги в банк, она дала их кому-то в долг и, естественно, потеряла. А в конце года, когда в Канаде полагается платить налоги на движимое и недвижимое имущество и Марине нужно было только за дом внести порядка 200 тысяч долларов, ситуация сложилась плачевная…

Стало ясно, что Марина разводиться не намерена. Тогда инициативу проявили мы с Димой. Теперь уже потребовалась Маринина подпись. «Я соглашусь, — заявила она, — но вы мне будете должны 3 миллиона долларов и 7 процентов в год с этой суммы до полной её выплаты». Дима молча все подписал.

Странный сон

…Этот сон я не забуду никогда. Он приснился мне 13 марта, с четверга на пятницу. Будто бы Дима был на даче, а я одна находилась дома. Мне вдруг захотелось сделать ему сюрприз — обрадовать своим неожиданным приездом. Подъезжая к даче, я увидела ярко освещенные окна и — о ужас! — Диму с другой женщиной. Но когда я вошла в дом, он почему-то был один. Я принялась выяснять с ним отношения, то есть вела себя, как большинство женщин в подобной ситуации. Он уверял меня, что в доме никого больше нет. А потом мы оказываемся в аэропорту, похожем на Пулковский, я продолжаю терзать Диму своими вопросами, и он уже не выдерживает: «Посмотри вниз». А там знакомая нам обоим девушка с букетом шикарных лилий. И я понимаю, что Дима был с ней. На этом сон оборвался.

Я проснулась среди ночи в состоянии полного отчаяния, вся в слезах, на мокрой подушке, и бросилась в соседнюю комнату, где спал московский адвокат Димы. Я его разбудила, со мной была просто истерика. В ту ночь я поняла, что люблю Диму, люблю безумно, без всякой меры. Все перегородки и защиты рухнули, словно сметенная разбушевавшейся рекой плотина. И до сих пор эта любовь заполняет все мое существо без остатка, но это ещё не предел. Иногда я думаю: чем же все кончится? Или я с ума сойду от этой любви?

Спать я уже не могла. Рыдания душили меня, и я написала Диме письмо с признанием в любви. Я поняла, что значит любить. До этого у меня была первая любовь, которая осталась безответной. И тогда ещё я сказала себе: «Все. Больше со мной такого не случится».

Дима прочитал мое письмо, посмотрел на меня, всю в слезах, и сказал:

— Завтра ты идешь в загс.

Мы хотели расписаться тихо, чтобы весть о нашей свадьбе не стала достоянием светской хроники. Но из этой затеи ничего не вышло.

О том, что наша свадьба — секрет Полишинеля, я узнала из газет. Дело в том, что каждый день, собираясь к Диме, я покупала в городских киосках всю свежую прессу, какая только имелась в наличии. Все продавцы это знали, и даже если я не появлялась в свое обычное время, откладывали газеты для меня. За день до регистрации газеты сообщили о том, что Дмитрий Якубовский, отбывающий наказание в Нижнем Тагиле, женится на своем адвокате Ирине Перепелкиной.

Свадьба

Дима не любит никаких украшений, но все-таки я купила обручальные кольца. Он сказал, что кольца должны быть простыми. Найти кольцо нужного размера было сложно, поэтому кольцо для Димы пришлось заказывать у частного ювелира.

В назначенный день приехали наши друзья: адвокат с женой и Димины тетя и дядя. На 20 мая было подано около двадцати заявлений, но расписывались только мы и ещё одна пара. Нас завели в комнату для краткосрочных свиданий, где люди общаются через стекло.

Сотрудница загса произнесла все, что положено при этой процедуре, и объявила нас мужем и женой. Но после официальной части она стала читать прекрасные стихи. Диму это просто умилило.

Ирина Перепелкина осталась в прошлом, мне присвоили фамилию Якубовская. После регистрации Дима сразу снял свое кольцо и отдал его мне, потому что ходить с золотыми украшениями в зоне запрещено. Это кольцо я повесила на цепочку и носила на шее как кулон до его освобождения. Когда я улетала за границу, то вписывала в таможенную декларацию два обручальных кольца. Таможенники удивлялись и иногда просили показать, где же второе кольцо.

Я была в простом синтетическом платье, отнюдь не из кожи питона, как написали некоторые газеты. Я купила его в самом обычном магазине в Нижнем Тагиле за 200 долларов. Похоже, что оно провисело там лет пять, пока не нашелся покупатель. Для нижнетагильцев 200 долларов — большие деньги.

Ребята, с которыми Дима сидел, сделали нам подарок. С моей и Диминой фотографий — общих снимков у нас тогда ещё не было — они написали красками наш семейный портрет. Впоследствии я отвезла его своим родителям, и они повесили его над своей кроватью. С тех пор это их любимая картина.

После регистрации нам дали свидание на три дня. Мы впервые были в новом качестве, уже как муж и жена. И эти дни пролетели особенно быстро. Свадебного стола, конечно, не было. Мы с удовольствием съели торт, который привезли Димины родственники. И ещё один сюрприз устроили нам ребята. Местное радио все время передавало нам песни Михаила Шуфутинского, которые Дима очень любит.

Даже в комнате для свиданий от прессы скрыться не удалось. К нам пробился корреспондент «Комсомольской правды», деваться было некуда, Диме пришлось давать интервью. Следом по этой теме прошлись все газеты.

Дима принимает православие

После того как я стала женой Якубовского, во мне проснулась страшная ревность, хотя ревновать мне в Нижнем Тагиле было не к кому. Там были, конечно, женщины, но не во вкусе моего мужа. И все же я ничего не могла с собой поделать.

— Я хочу, чтобы ты совсем успокоилась, — сказал мне Дима, — я твой, и больше ничей. Я ведь вижу, что ты не уверена в искренности моих чувств и боишься, что после освобождения я тебя брошу. Но ты мне нужна не только в тюрьме. Давай обвенчаемся. Я так тебя люблю, что и на небесах хочу быть вместе с тобой.

Меня это потрясло до глубины души. Я, конечно, мечтала оказаться с Димой перед алтарем, но ни разу не заговаривала об этом, понимая, что для моего мужа это поступок очень непростой.

— Ты некрещеный, — сказала я, — другой веры. Все знают, что ты еврей. И как на это посмотрят твои родственники и друзья?

Когда Дима сидел в «Крестах», один раз его навестил раввин из синагоги. Но когда после убийства адвоката мы попросили его подписать обращение в вышестоящие органы, он испугался.

— Я готовлюсь к выезду в США, — признался он, — а мне дали понять, что проблемы, связанные с вами, будут мне препятствовать.

Больше он не приходил.

Но дело, конечно, было не только в раввине. Среди близких друзей далеко не все смогли бы понять Диму.

— Пусть хоть все от меня отвернутся, — ответил он, — да и где они были эти четыре года? Все это время со мной сидела ты.

До ареста Дима постоянно помогал синагоге, перечислял очень большие средства. Сам он никогда не был правоверным иудеем, но, как большинство по сути неверующих людей, отмечал какие-то религиозные праздники. Ему было обидно, когда ни московский, ни петербургский раввин не прислали ему на праздник еврейской пасхи даже поздравительную открытку.

Марина придерживалась иудейской веры. Она соблюдала религиозные праздники, по пятницам зажигала свечи, читала молитвы и пыталась привить это Диме. Марина хотела, чтобы Дима в «Крестах» носил кипу — еврейский головной убор. Он соглашался, чтобы сделать Марине приятное.

Наверное, его желание обвенчаться со мной тоже было продиктовано любовью. Но сначала следовало креститься. Как раз к этому времени в зоне появился маленький храм, построенный руками осужденных. Отделан он был только снаружи. Иконы писали сами заключенные. Строительство ещё не было закончено, храм стоял в стропилах.

Священником в зоне был отец Фома. Узнав о том, что мы хотим обвенчаться, он удивился:

— Насколько мне известно, в зонах России ещё никто не венчался.

— Это хорошо, — сказал Дима, — мы будем первыми.

И все-таки быть первыми нам не удалось. Перед нами обвенчали другую пару. Эти люди двадцать лет были в браке и решили стать мужем и женой перед Богом.

Наше венчание было назначено на 20 июня, но за неделю до этого Дима должен был пройти обряд крещения.

— Я готов, — сказал Дима отцу Фоме.

— Это все хорошо, — ответил священник, — но у нас ничего нет. Ни купели, ни Библии, ни крестов, ни свечек.

— Что ж, — сказал Дима, — будем заниматься благотворительностью.

Мы пожертвовали нужную сумму, и отец Фома приобрел все то, что требуется для крещения, для венчания и для исполнения иных обрядов.

Чтобы принять обряд крещения, следовало пройти духовную подготовку. Диме нужно было два дня подряд ходить на службу, отстаивать по четыре часа, научиться осенять себя крестом. Но, главное, стоять. Для Димы это тяжелое испытание. Тем не менее он согласился и стоически выдержал час. А потом сказал: «Я больше стоять не могу» — и попросил отца Фому принести ему стул. И до конца службы просидел на стуле.

На крещение в церкви собралось очень много народу. Всем было весело наблюдать за Димой, которого раздели до плавок и поливали святой водой из купели. Он повторял все время, что только ради меня подвергает себя этим испытаниям.

Подвенечное платье

Венчаться в простом платье мне не хотелось. Все-таки венчание бывает только один раз в жизни, и я решила сделать себе и Диме сюрприз. Пошла в магазин и купила себе белое подвенечное платье за 220 долларов. Это было самое красивое и самое дорогое платье во всем магазине. Хоть я и была раньше замужем, но подвенечного платья у меня тогда не было. С первым мужем мы просто расписались в загсе.

Утром я встала пораньше и сделала себе в парикмахерской красивую прическу. Мне закрепили фату, и я благополучно прибыла в зону. В колонии мое явление произвело настоящий фурор. Все заключенные высыпали на улицу. Никогда ещё нижнетагильская зона не видела в своих стенах девушек в белых подвенечных платьях. Ну а Дима был просто в восторге.

Был понедельник, рабочий день, но народ всеми правдами и неправдами стремился присутствовать на нашем венчании. Это был длительный процесс. Диме венец надели прямо на голову. Поскольку у меня была прическа и фата, за мной по пятам шел мальчик очень высокого роста и держал над моей головой тяжелый венец. Он буквально обливался потом. А мое длинное платье цеплялось за гвозди и стропила.

Мы с Димой пошли в комнату для свиданий. Все было просто потрясающе. Думаю, свою роль сыграло и подвенечное платье, которое придало нашей близости несравненный вкус.

В день венчания мы опять получили массу поздравлений и подарков от ребят. Это были в основном поделки из дерева или металла. А мне подарили три маленькие розочки, которые заключенные вырастили сами в литейном цехе. Розовую, белую и красную. Для меня эти чахлые, дохлые, полураспустившиеся цветы были дороже любых, самых крутых букетов.

Когда мы в последний раз ездили в Нижний Тагил, мне подарили трогательную картину: красную засушенную розу на синей бархатной бумаге. Этот цветок — Димин подарок в последний день пребывания в зоне…

Недавно Дима мне позвонил с работы. Сначала я думала, что он меня разыгрывает. Я болела, лежала дома, голова раскалывалась. Я даже начала на него злиться. Но чем больше я слушала его, тем больше балдела от того, в какой замечательной стране мы живем.

На самом деле, кем бы мне надо было быть в Канаде или США, чтобы Национальный музей выставил в музее мои личные вещи или вещи моего мужа?! Я думаю, что подобной чести не удостаивалась даже Жаклин Кеннеди-Оннасис. Или, подумайте, кем вам надо быть, чтобы у мадам Тюссо стояла ваша восковая фигура? В то же время бывший Музей революции, а ныне музей современной истории России обратился к моему мужу с тем, чтобы наши вещи отдать в музей для постоянно действующей экспозиции («История новой России»). Дима подумал-подумал и решил предоставить мое подвенечное платье…

Королева зоны

После того как мы поженились, нам полагались длительные свидания — по три дня раз в три месяца. Перед первым свиданием я дико волновалась. Мы были давно знакомы, но вместе никогда не жили. Впервые нам предстояло провести вдвоем целых 72 часа в отдельной комнате, которая запиралась на ключ. Там было все самое необходимое, и даже маленькая кухонька, в которой можно было готовить.

В эти дни Якубовский проявил себя совсем иначе. Таким я его просто не знала. Он посадил меня на кровать и сказал:

— Ничего не делай.

И он делал все сам: мыл полы, готовил, мыл посуду. Он мыл меня, стирал мои трусы и носки. Я только смотрела на него и задавала себе один вопрос: не высвечивается ли ещё нимб над моей головой?..

…Некоторым кажется, что такой человек, как Дима, капризен в еде и угодить ему — непростая задача. Это не так. Дело в том, что Дима вырос в небогатой семье, денег на деликатесы не было никогда. Главное было — накормить всех досыта. Димина любимая еда — это салат «оливье», который он способен поглощать ведрами, макароны, сосиски. Конечно, ему все это нельзя. Сейчас я посадила его на диету.

— Я все буду готовить сам, — повторил он.

— Ты что, умеешь? — спросила я.

— Да, сейчас увидишь…

И он приготовил прямо-таки ресторанное блюдо — мясо, фаршированное грибами. Не каждая женщина так может. С тех пор во время каждого свидания готовил только он. Теперь это случается редко. Разве что для меня Дима делает исключение, а так к плите не подходит. Хотя ему достаточно увидеть по телевизору какой-то рецепт, чтобы с первого раза приготовить это блюдо самостоятельно.

Как-то раз я пришла в зону в облегающем фигуру комбинезоне телесного цвета. Еще в городе я чувствовала на себе взгляды прохожих. Видимо, на расстоянии я казалась голой. Мы сидели с Димой в кабинете, который из-за большого окна отлично просматривался. Какой-то сотруднице почудилось, будто мы занимаемся любовью, хотя между нами ничего похожего в этот раз и не происходило. Раздался душераздирающий вопль тревоги, как при организованном побеге. Потом я узнала, что Диму вызывали. Он, правда, всегда берег меня и всеми проблемами делился со вторым адвокатом. Лишь когда ситуация каким-то образом разряжалась, ставили в известность меня.

Конечно, многие проблемы возникали из-за Диминой вспыльчивости, неумения сдерживать свои эмоции. Мне кажется, эти недостатки вполне простительны, тем более что они компенсируются массой достоинств.

Возвращение в Москву

…Этого дня мы ждали с нетерпением, понятным лишь тем, кто хоть однажды оказывался за колючей проволокой. Каждое следующее число календаря приближало нас к заветной дате — освобождению. Другие люди жили совсем иными событиями. Ведь каждый чего-то ждет. Свадьбы, квартиры, весны. Мы ждали, когда наконец закончится срок, и часто представляли себе этот день в мечтах. Наступило 19 декабря 1998 года.

Рейс Екатеринбург — Москва — в 6 часов утра. Но от Нижнего Тагила до Екатеринбурга три часа езды на автомобиле. То есть в 3 утра мы должны были наконец покинуть колонию. По закону, день освобождения наступает в ноль часов.

К тому времени у нас были хорошие отношения с администрацией. И несмотря на то что это была суббота, выходной день, все документы были подготовлены ещё в пятницу. Поэтому ровно в ноль часов семь минут Дима в последний раз прошел через ворота колонии. Он шел с пустыми руками, абсолютно все оставив тем, кому предстояло провести за колючей проволокой дни, месяцы, годы. Книги, одежда, посуда — эти вещи ещё кому-то служат. Есть такая примета: из тюрьмы выходят на волю с пустыми руками. Чтобы не вернуться туда никогда.

Дима опасался провокаций, поэтому мы попросили местный ОМОН довезти нас до аэропорта в Екатеринбурге. В сопровождении омоновцев, вооруженных автоматами, мы благополучно добрались до аэропорта.

Нам не хотелось никакой шумихи, и мы обращались к начальнику колонии с просьбой не информировать журналистов о времени освобождения Димы. Но уже за неделю до 19 декабря администрацию буквально осаждали корреспонденты. Потом мы узнали, что в 8 часов утра у ворот зоны собралось около 100 журналистов из различных изданий. Они оккупировали колонию с криками «Свободу Якубовскому!», и убедить их в том, что Дима уже освободился и покинул пределы этого заведения, было невозможно. Пришлось начальнику колонии сделать исключение из правил и провести самых активных представителей пишущей братии по территории зоны, чтобы они своими глазами убедились в том, что главный арестант на свободе.

Не обнаружив Якубовского, журналисты не торопились расходиться и были готовы довольствоваться беседой с осужденными, которые были с Димой в одном отряде. Нашелся человек, который дал интервью телевидению о своих впечатлениях.

Наконец, мы прошли регистрацию на рейс Екатеринбург — Москва и сели в самолет. Я себя очень плохо чувствовала. Сказывались волнения бессонной ночи. Мы так долго ждали этого дня, и когда он пришел, оставив в прошлом годы неволи, наступила реакция. В довершение всего я почувствовала, что у меня началось кровотечение.

Дима прямо с борта самолета договорился с одной московской больницей о том, что меня сразу примут. В аэропорту толпились журналисты, но мы на машине поехали в больницу. Там меня осмотрели и успокоили: «Не волнуйтесь, кровотечение на нервной почве. Попейте таблетки, все пройдет».

Уже в 10 утра мы были дома — в квартире на Мясницкой улице. Эту квартиру нам сняли друзья. Отдохнуть не удалось. Практически сразу начались звонки. Приезжали родственники, друзья. Начиналась московская жизнь.

Колокольный звон

Мы знали, что обязательно приедем в Нижний Тагил, теперь уже как свободные люди. Поездка была запланирована на пасху.

Дело в том, что наше общение с церковью и с отцом Фомой не завершилось венчанием. Эта церковь строилась очень долго на народные деньги. Какие-то суммы перечисляли заключенные со своих заработков в колонии, посетители тоже оставляли в ящике для пожертвований деньги.

Дима продолжал заниматься обустройством храма и заказал в Екатеринбурге колокола. Отлили два. Один весит 50 килограммов, другой — 80. По окружности колоколов идет гравировка: «Храму ИК-13 от Дмитрия и Ирины Якубовских». А в проекте третий: «царь-колокол» весом в 200 килограммов.

Отца Фому на заводе проинструктировали, как звонить в колокола. И когда мы приехали в зону, состоялась торжественная процедура. Колокола повесили и освятили. Новоявленный звонарь из числа заключенных, только что обучившийся этому искусству, играл стройную, красивую мелодию. А прохожие, привлеченные колокольным звоном, оборачивались и крестились.

Планы на XXI век

Когда я спрашивала Диму, будем ли мы заводить детей, он ответил, что наш общий ребенок родится в марте 2000 года, и это будет девочка. Так ему хочется.

После рождения моего сына Алексея я поставила себе спираль и ни разу не беременела, хотя вела регулярную половую жизнь. Но стоило мне только встретить Диму, как все изменилось. Он фантастически плодовит. Я беременела, несмотря на спираль. Противозачаточные таблетки он мне запрещает принимать, поскольку ему кажется, что от них толстеют. Приходилось делать аборты. Заранее я Диме ничего не говорила, он узнавал о случившемся на следующий день. «По тебе не заметно», — говорил он. Физически я переносила прерывания беременности легко, а вот морально… Особенно в первый раз. Тогда я проплакала всю ночь напролет.

Почему я не решалась оставить ребенка? Во-первых, мы не были женаты, во-вторых, рожать в Нижнем Тагиле мне не хотелось. Просто не до того было.

Король сюрпризов

Я очень люблю лилии. И теперь в нашем доме каждый день цветы. Как бы ни был занят Дима, когда бы он ни вернулся, у него в руках всегда будет дивной красоты букет для меня. Вообще он очень любит делать подарки.

— Ему нравится делать добро, причем совершенно бескорыстно, он сам получает кайф, но матерится при этом страшно, — говорит Нелли Григорьевна, которая работала завучем в Болшевской школе, где учился Дима, а потом воспитывала нашего сына Лешу. Я о ней уже писала.

Она любит вспоминать, как Дима ещё в советские времена достал ей путевку в санаторий ЦК КПСС. Пока оформляла путевку, услышала, как некая дама, собиравшаяся в Крым, хвасталась, что в её магазине «сам Михаил Сергеевич рубашечки покупает».

— А вы, собственно, кто? — обернулась она к Нелли Григорьевне.

— Директор школы.

— Так теперь что, все директора будут ездить в наши санатории?

— А продавцы тоже?

Сделать женщине сюрприз — вполне в духе Димы. Причем этот сюрприз может быть таким, что чувствуешь себя по меньшей мере королевой. Хотя необыкновенность подарков, на мой взгляд, связана не с их стоимостью. Тем более что у Димы была возможность не думать о цене. Ему нравилось дарить машины. Не только женам. Опять-таки подчеркну, что для него это особой сложности не представляло. Самые незабываемые подарки рождались из ничего. У Димы это получалось потрясающе.

Как-то, это было в Нижнем Тагиле, он попросил, чтобы я купила ему шелковые носки разных цветов. Я не знала, какие носки он предпочитал раньше, но во всяком случае в «Крестах» ничего подобного он не носил. Поручение я, конечно, выполнила, и носки немыслимо ярких расцветок были доставлены в зону. А через некоторое время получила в подарок необычные ручки, искусно оплетенные разноцветными шелковыми нитями. Это были те самые шелковые носки, которые Дима распустил. Потом он мне подарил фотографию в плетеной рамочке — произведение искусства.

А сколько красивых вещей из хлеба он смастерил! Конечно, многие поделки посвящены одной из любимых тем — сексу. Сегодня в нашем доме целая выставка необычных экспонатов. Кстати, технология хлебной скульптуры довольно сложна. Сначала хлеб долго жуют, затем особым способом высушивают, красят цветными чернилами. Получаются легкие статуэтки тонкой работы.

Руки у него золотые. Нелли Григорьевна рассказывала мне, что до сих пор в Болшевской школе висит аккуратнейшим образом сделанная Димой доска для ключей.

Специально к моему дню рождения Дима из тюрьмы заказал торт, который испекли в кондитерском цехе гостиницы «Европейская», — вкусный, с нежной начинкой и украшенный… фаллосом. Тоже съедобным. Не спрашивайте, как удалось пронести это сооружение в «Кресты».

Тогда, в «Крестах», Дима каждый день дарил мне цветы. Их доставка, поверьте, была непростым делом. На свободе не все женщины могут похвастаться тем, что им ежедневно дарят цветы. А в тюрьме тем более. Я шла по длинному коридору и ловила взгляды: удивленные, восхищенные, ревнивые.

Дима всегда знал, что женские натуры подвластны подаркам. Для многих женщин дорогой подарок — как золотой ключик к сердцу. Из разговоров с Димой, касавшихся его отношений с бывшими женами и подругами, я сделала вывод, что всех он удерживал именно подарками. Стоило только кому-то проявить недовольство, продемонстрировать плохое настроение, обидеться, как покупалась очередная дорогая вещь и женщина на время становилась доброй, ласковой, нежной и покладистой.

Еще когда Дима учился в четвертом классе, он влюбился в одноклассницу Лену Белову. У Димы дома в серванте было отделение, которое запиралось на ключ. Такой маленький домашний сейф. Там хранились папины награды, семейные документы, дипломы, какие-то реликвии. И именно там мама хранила коробки шоколадных конфет, в то время страшный дефицит. Эти конфеты изредка покупались по каким-то талонам, которые выдавались на работе. Коробки береглись к праздникам и особым случаям. Врачу подарить или учительнице на 8 марта. А Диме хотелось ухаживать за Леной красиво. Он брал из серванта эти конфеты и относил Лене. Потом, когда мама спрашивала, куда делись конфеты, Дима напускал на себя удивленный вид и строил предположения, что шоколад, наверное, съели братья.

Правда, Ленина мама работала вместе с Диминой мамой, и секреты красивого ухаживания довольно быстро раскрывались. «Роза мне сказала, что ты Лене опять коробку конфет подарил. Наших, наверное?» — спрашивала мама, понимая, что сладости уже не вернешь.

Третью жену, Свету, которую Дима очень любил, он возил в Рим. Там Дима во время визита Горбачева изображал советскую общественность. И на все командировочные, а это была очень внушительная сумма в 5 тысяч долларов, Дима накупил Свете кучу всякой одежды. Они целый день ходили по римским магазинам, не самым дорогим, конечно, и покупали юбки, брюки, блузки — все, что нравилось Свете. Потом в Москве все оглядывались на Свету. Она была одета лучше всех.

Но самый большой подарок Света получила в Ватикане. Дима подарил ей встречу с Папой Римским.

— В Италии я был для иностранных спецслужб темной личностью, — рассказывает Дима. — Ко мне приставили двух человек — водителя, которого звали синьор Нино, и переводчика по имени синьор Джованни. Это был человек с секретом. Во время войны он служил в войсках СС. Он крутил нашу игру с энтузиазмом. Прощупывал, чего хочу я, а я выведывал, чего хочет он.

По средам Папа Римский ходил в народ. Он шел по небольшой улице Ватикана в сопровождении швейцарских гвардейцев, вокруг выставлялось оцепление. И мой синьор Джованни договорился со своим знакомым начальником смены папской охраны о том, чтобы разрешили одного человека подвести к Папе. Вообще же к Папе пробиться невозможно. Улица огорожена турникетом, за которым толпа людей, мечтающих лицезреть наместника Бога на земле.

На глазах потрясенной публики синьор Джованни подвел Свету к первому ряду. Они остановились у самого турникета. И тут Папа подошел прямо к Свете, что-то сказал ей, и служитель, следовавший за ним с дарами, протянул Свете четки. Кажется, жемчужные.

Расскажу ещё один эпизод, который очень характерен для Димы. Честно говоря, я не знаю мужчин, которые были бы способны на такие поступки. Как-то он встретился со Светой уже после развода и пригласил её в ресторан. У Светы было плохое настроение, она жаловалась на жизнь. Это было в 1992 году. Тогда Дима вышел как бы в туалет, позвонил по мобильному телефону своему приятелю и попросил купить Свете подарок — машину. Когда они вышли из ресторана, прямо у дверей красовалась новая сияющая машина «вольво». Надо ли говорить, что у Светы сразу улучшилось настроение?

Миллион алых роз

Подарки Марине Краснер — особая тема. Дима её очень любил и готов был доказывать свою любовь постоянно. Кроме того, это было время, когда его финансовое положение давало возможность осуществить любое, самое запредельное желание.

…Самолет в той канадской фирме можно заказать хоть в Москву. Достаточно оплатить заказ — и чудо произойдет. А как ещё назвать такой фокус, когда над вашим домом вычерчивает круги самолет с развевающейся гирляндой букв, складывающихся в слова «Я люблю тебя», и сбрасывает сотни роз? А точнее, ровно тысячу роскошных длинных роз…

Именно такая сцена разворачивалась в Торонто в день рождения Марины Краснер. Стоило это удовольствие порядка 5 тысяч долларов.

Но это был не единственный прикол в честь Марины. В тот же день был разыгран целый спектакль с переодеваниями. Дима заказал в цветочном магазине сотню корзинок, в каждой из которых красовался букет в особом горшочке. Четверо посыльных по очереди подносили цветы к порогу дома, затем последний менял пиджак, кепку или наклеивал усы и вновь являлся к Марине с очередными цветами. Ей, наверное, казалось, что у неё перебывали все посыльные города Торонто. В каждом букете счастливая именинница находила записку с личным поздравлением от Клинтона, Черномырдина, Ельцина и других известных людей. Марина все принимала за чистую монету и чувствовала себя королевой. Невинный розыгрыш раскрылся, когда в одной из многочисленных корзинок оказалось поздравление от звезды Голливуда, увы, умершей лет десять назад. Но разве это могло испортить настроение? Все было так весело и красиво!

Самое интересное, что Дима в тот момент находился за тысячи километров от Марины, в России, и обо всех восторгах узнавал по телефону.

Другой раз, без всякого повода, он решил приятно поразить Марину. И это удалось по высшему разряду. Когда Марина отправилась по магазинам, а делала она это основательно, объезжая по нескольку дорогих бутиков, на некотором отдалении за ней следовала машина. Стоило Марине выйти из очередного магазина, как к ней подходил незнакомый джентльмен и, рассыпаясь в комплиментах, дарил цветы. Потом появлялся другой и объяснялся ей в пылких чувствах. Марина и так считала себя очень красивой, но тут уж её женское самолюбие потешили невероятно.

Цветок за колючей проволокой

Дима пытался и меня потрясти какими-то сумасшедшими подарками. Но со мной все по-другому. Я очень спокойно отношусь к дорогим презентам. Думаю, что это моя сильная сторона. Когда у меня было плохое настроение, Дима мне что-то покупал, но, к его удивлению, настроение от этого не улучшалось. Старый испытанный способ не срабатывал. Я не играла роль, просто эта вещь мне была совсем не нужна. Мне не нужны наряды от Шанель, я не умираю по бриллиантам и норковым шубам. У меня есть две пары джинсов, черные и голубые, и больше мне ничего не надо. Конечно, в шкафу висит одежда, без которой не обойтись. Менять каждый день костюмы нет необходимости.

Я абсолютно безразлична к драгоценностям. У меня есть сережки, которые когда-то мне подарил мой клиент, это было ещё до Димы, обручальное кольцо — вот, пожалуй, и весь список моих украшений, расширить который я не стремлюсь.

Но сердце мое дрогнуло, когда мне подарили розы в Нижнем Тагиле. Это был самый бесценный букет в моей жизни. Вся зона зимой, на подоконниках, тайно, выращивала розы. Когда цветы начали вянуть, я их засушила на память. Я знала, что Дима никого не уговаривал, тем более не заставлял растить эти розы. Зеки делали это с удовольствием. Там ведь не было женщин, и когда приходила я, модно одетая, в мини-юбке, люди просто бросали работу, чтобы посмотреть мне вслед.

Был один смешной случай, можно сказать, тоже из категории подарков, когда Дима «организовал» для меня мальчика, но тот, правда, ни на что не решился: «Не могу её трахнуть, она такая святая».

Ходить по магазинам для меня настоящая пытка, которую я откладываю до тех пор, пока это только возможно. Гулять по супермаркетам, примерять по десятку платьев и пар обуви — занятие не для меня. Если мне надо купить, к примеру, носки, я иду в большой магазин, прямо в отдел, где продают носки, покупаю то, что мне нужно, и ухожу. Поэтому Дима любит составлять мне компанию, когда надо что-то купить. Конечно, он удивляется, что я прохожу мимо бесконечных костюмов, юбок, блузок, пуловеров.

— Неужели тебе не хочется посмотреть? — недоумевает мой муж.

Так что время от времени ему приходиться заниматься моей одеждой. Дима идет в магазин и покупает все сам, даже трусики и лифчики.

Секонд-хэнд от Марины

Кроме того, много вещей мне подарила Марина, ещё в то время, когда мы вместе жили в Петербурге. Это очень красивые и качественные вещи, которые ей почему-то не шли, а на мне хорошо сидели. У Марины очень худые ноги, она старается их не показывать. Вещи в обтяжку ей не очень шли. А она при её страсти к туалетам, покупает такое количество вещей, которое сносить невозможно.

Года два-три я ходила в одежде, которую получила в подарок от Марины. При этом я не испытывала ни малейшего дискомфорта и ни капли не комплексовала. Например, она отдала мне нарядные платья, которые надевала буквально один раз.

— Я это больше носить не могу, потому что меня в нем уже видели, — говорила она и протягивала мне очередной подарок.

У нас с ней один размер, поэтому было очень удобно. Потом я отдавала эти вещи моей младшей сестре, которая носила их с большим удовольствием. Конечно, если бы я была миллионершей, то не стала бы брать у Марины одежду. Но я абсолютно простая девушка и никогда не видела ничего зазорного в том, чтобы носить платье после Марины. Хотя мои знакомые мне действовали на нервы постоянными вопросами на этот счет Когда Марина приехала на суд, она привезла с собой четыре чемодана одежды. Я была в шоке, когда увидела её багаж — эти объемистые сумки, набитые модными вещами. Мне пришлось бегать по магазинам в поисках плечиков. Одних только кофточек было 50 штук. Плюс платья, юбки. Каждая вещь, так хотелось Марине, должна была висеть на отдельных плечиках. Когда она увидела, что все мои туалеты спокойно умещаются на трех вешалках, а шкафы просто набиты её вещами, она принялась раздаривать свою коллекцию женской одежды. Не знаю, что ею руководило. Я не была плохо одета, но Марине почему-то казалось, что я бедная, несчастная. В конце концов, получилось, что у нас всего стало поровну. Весь гардероб поделили. Так что Диме не приходилось на меня тратиться.

На каждое заседание суда Марина являлась в новой одежде, производя глубокое, наверное, незабываемое впечатление на невскую публику. Убедить Марину появиться ещё раз в том же самом было нереально.

Бывало и так, что она купит какую-то вещь, принесет домой, примерит, а иногда просто развернет — и скажет, что ей не нравится. Когда Марина улетала домой, она присылала специально купленные для меня вещи.

Теперь у неё масса материальных затруднений. Разводясь с Димой, она думала, что к ней выстроится очередь выгодных женихов, но этого почему-то не произошло. Она все время говорила, что у неё куча предложений, а оказалось, что претендентов на её руку нет. Она звонит Диме и очень надеется на материальную поддержку с его стороны.

Спектакль для канадской журналистки

Я уже рассказывала о том, что Дима обожает делать сюрпризы. Он непревзойденный мастер приколов. Мне порой кажется, что он мог бы быть блистательным режиссером-эксцентриком. Если Дима в ударе, он буквально фонтанирует идеями.

Несколько лет назад он устроил потрясающую «покупку» для одной канадской журналистки. Зовут её Дженнифер. Это та самая молодая женщина, которая вместе с коллегой рискнула отправиться в речной круиз с Жириновским и его командой, а потом в красках описала ухаживания лидера ЛДПР на страницах популярного американского издания.

В один из своих приездов в Москву Дженнифер осаждала Диму просьбами помочь ей собрать материал об особом отделе КГБ, где якобы трудятся женщины легкого поведения, вступающие в сексуальные отношения с нужными иностранцами.

Напрасно Дима пытался объяснить Дженнифер, что такого отдела не существует, поскольку нет необходимости содержать такой штат. Достаточно выйти на Тверскую, там полно живого товара «good quality» — высокого качества, среди которого всегда найдешь то, что нужно. Но упрямая канадка не отставала.

— Ладно, — сдался однажды Дима, — расскажу тебе большую военную тайну: такой отдел действительно существует. И я его тебе покажу.

У Димы был приятель, который раньше работал поваром в КГБ. У него, как у любого сотрудника ведомства, сохранились какие-то атрибуты формы. Приятель не растерял и некоторые конспиративные навыки. Уволившись из КГБ, он занялся мелким бизнесом: арендовал подвал, где устроил мебельный склад. Там и должно было разыграться действие, срежиссированное Димой. Он созвонился с бывшим поваром и договорился с ним обо всем.

Срочно сняли двух путан на Тверской. Выяснив, что за труды они берут 100 баксов, Дима предложил заплатить им столько же.

— Секс иметь не надо, — напутствовал Дима девочек. — Просто мы вас оденем в специальную одежду, и вы будете рассказывать о своем ремесле, ввернув при этом, что трахаетесь вы исключительно по заданию отдела. Согласны?

Девочки согласились. Начался маскарад. Поскольку повар был мужчиной внушительных габаритов, то и форма у него была соответствующего размера. Одной путане досталась рубашка военного образца, которая сидела как платье. Другой девушке выдали пиджак — он смотрелся как пальто.

Повар встретился с Дженнифер, усадил её в машину, предварительно завязав глаза — действие разыгрывалось по всем канонам детективного сюжета, и долго возил её вокруг дома, чтобы создать впечатление долгого, запутанного пути. При этом умный повар не расставался с пультом дистанционного управления от телевизора, делая вид, что у него радиотелефон. В то время радиотелефон был большой редкостью.

— Первый, первый, я второй, — шептал повар в пульт.

Дженнифер все приняла за чистую монету. Ее глаза горели от предвкушения сенсации. Она задавала девочкам вопросы, те охотно отвечали. Благо специфику дела знали неплохо.

Спустя время Дима узнал, что канадка посвятила экзотической истории целую главу в своей новой книге.

Многодетный отец

У Димы трое родных детей. Но так вышло, что все его дети росли без него. Он всех знает в основном по телефону, по фотографиям. Никого не нянчил, на руках не держал. В его отцовской памяти нет ни бессонных ночей, ни первого зубика, ни первых шагов ребенка.

Старшей дочери, Даше, 10 лет, это ребенок от второго брака. Марина родила ему дочь Оливию, которой 6 лет. Есть ещё мальчик Юлик, но у Димы имеются основания предполагать, что этот ребенок не его. Мальчик на Диму совсем не похож, но, главное, его мать, Света, забеременела тогда, когда Димы не было не то что рядом, но даже в стране. Он находился в Западной группе войск.

Дима, как порядочный человек, записал ребенка на себя. Света ни на что не претендует, от общения с Димой она полностью отказалась.

Только Лена и Марина сохраняют контакт с бывшим мужем. А Даша приезжает к нам каждые выходные. Они почти ровесники с моим Лешей, всего год разницы, поэтому хорошо ладят. Правда, возникает и ревность. Даша ревнует своего папу к Леше, потому что она видит Диму раз в неделю, а Леша — каждый день. Но и Леша ревнует. Ведь он привык быть единственным ребенком в семье, а тут появилась соперница — Даша, у которой есть одно, но важное преимущество: Дима её родной папа.

Конечно, у Димы есть проблемы в отношениях с детьми. И самая главная — нехватка свободного времени. Если ему удается выбрать время, чтобы пообедать с дочерью в ресторане или поговорить с ней полчаса по телефону, он считает, что общение состоялось.

— Даша, как дела?

— Нормально.

— С мальчиками ещё не целуешься?

— Нет.

— Значит, будешь.

Вот и весь разговор. Поэтому у меня есть некоторое чувство неуверенности, когда я думаю о том, что у нас с Димой может родиться общий ребенок. Вдруг все сложится так, как с другими его детьми? Не будет времени или желания общаться. Это ведь самое важное для ребенка, намного важнее, чем материальные ценности. Но, с другой стороны, Дима толком ни с кем не жил, все его браки распадались спустя короткое время. На Марине он был женат несколько лет, но практически они провели вместе считанные месяцы. Дочь Оливию он видел лишь в годовалом возрасте. Девочка его совсем не помнит. Теперь они общаются по телефону.

Зная о том, что Дима никогда не участвовал в воспитании детей и вообще не выражал отцовских чувств, я очень переживала и расстраивалась. Тем более что надо было думать о будущем, о том времени, когда Дима, наконец, выйдет на свободу и мы будем жить вместе. Пока Леша жил и учился в Сосновом Бору, у моих родителей, я старалась не мучить себя тяжелыми вопросами, но, как любая мать, собирающаяся выйти замуж за другого человека, я все равно задумывалась, сложатся ли отношения у этих двоих, любимых мной, людей. Я не могла представить себе, что мой сын будет жить вдали от меня. Это было немыслимо.

Но все оказалось намного проще. Когда Леша приехал в Нижний Тагил на свидание к Диме, буквально через пять минут лед был сломан и они общались, как старые друзья. Леша сидел у Димы на коленях и они болтали уже о чем-то своем. Диме удалось найти подход к моему ребенку, и вскоре я уже наблюдала, как они боролись в приемной.

Вообще Дима очень строгий, но я считаю, что это правильно. Родной Лешин отец строгостью не отличался, но то, что он дал сыну за 11 лет, Дима успел за несколько минут. Не знаю, но мне иногда кажется, что Леше лучше было бы родиться девочкой. Он очень мягкий, ласковый по характеру, нежный. А Дима считает, что парень — будущий мужчина и должен воспитываться в суровости и строгости. Если Леша в чем-то провинится, Дима заставляет его сделать 50 приседаний. Причем он никогда не проверяет, выполнил Леша эти приседания или нет. Иногда я говорю сыну: «Остановись, хватит, Дима все равно не видит». — «Нет, — отвечает сын, — сделаю до конца из принципа». И делает.

Недавно, по совету Димы, мы записали Лешу в спортивную секцию карате. Свой первый бой с семиклассником он выиграл и пришел домой страшно гордый.

Теперь Дима говорит, что у него четверо родных детей. И это чистая правда. Когда мы поженились, встал вопрос о том, какую фамилию будет носить мой сын Алексей. Сначала я спросила Лешу, какую фамилию он хочет носить. Я не собиралась его уговаривать и тем более оказывать какое-то давление. И мой ребенок, подумав, дал очень рассудительный ответ: «Раз у тебя фамилия Якубовская, и Дима тоже Якубовский, я хочу быть Якубовским». Логично. Мой бывший муж отнесся к этому достаточно спокойно. «Если Леша хочет изменить фамилию, я не возражаю».

Мы обратились в органы опеки и попечительства в установленном порядке. Администрация Калининского района города Санкт-Петербурга вынесла постановление об изменении ребенку фамилии. Так Алексей Перепелкин стал Якубовским.

Бывшие друзья

Дима всегда был окружен друзьями-приятелями. Пока он был преуспевающим адвокатом, многие считали за честь общаться с Якубовским. В кругу его близких знакомых, естественно, были известные люди, занимающие высокое положение в обществе. Но как только над Димой сомкнулись тучи, последовал арест и заключение под стражу, реакция этих людей наверху была обескураживающей. Они не отворачивались, но и не протягивали руку. Было такое впечатление, что человека, не умеющего плавать, взяли и бросили в воду, чтобы посмотреть: выплывет или нет? Выплывет — молодец, утонет — пусть.

Буквально сразу они куда-то пропали. Ни до кого нельзя было дозвониться, а если это вдруг удавалось, то разговор был один: «Извините, но я очень занят. Ничем не могу помочь». Некоторые, наверное самые отчаянные, передавали привет на словах. И все очень боялись иметь дело с адвокатами Димы, не говоря уж о нем самом. Это общение могло запятнать, бросить тень на репутацию. А когда Дима освободился, все вернулись обратно. Дружно слетелись, будто расстались только вчера, а этих долгих четырех лет в тюрьме словно и не было.

Еще в «Крестах», когда у нас зашел разговор на тему этой «дружбы», Дима сказал, что прежних отношений с теми, кто его бросил в трудную минуту, больше не будет. «Ты — мне, я — тебе» — впредь будет только так. Но он человек добрый, незлопамятный, и опять у него со всеми хорошие отношения.

К нему часто приезжали в «Кресты» из Генеральной прокуратуры, из Военной прокуратуры и прямо говорили:

— Дай показания на этого человека, и завтра будешь на свободе.

Но он таких показаний не давал. Может быть, некоторые люди прекратили с ним отношения, опасаясь, что он свидетельствует против них. Потом они узнали, что это не так.

Первый отпуск вдвоем

Отпуск — дело серьезное. Большинство людей заранее планируют свой отдых. Листают проспекты, обзванивают разные туристические фирмы, советуются с друзьями. Иностранцы расписывают отпускные планы как минимум за год.

Я часто думала, как мы в один прекрасный день отправимся куда-нибудь далеко-далеко, где светит солнце, плещется теплое море. Медовый месяц рисовался мне почему-то на необитаемом острове, где больше никого нет, а ближайший корабль ожидается не раньше чем через месяц. Мечтала о том, что мы будем только вдвоем: Дима и я. Так ведь уже было в нашей жизни. Но тогда это была видимость интимности. Потому что где-то рядом ждали охранники, а взгляд упирался в окно, забранное решеткой.

И вот свершилось. Правда, совсем не так, как я себе представляла. У Димы все спонтанно. О том, что утром мы летим на остров Кипр, я узнала буквально за несколько часов до рейса. Вообще-то это была гениальная идея, потому что привлекательность этого острова не только в его географическом расположении, но и в том, что с Кипром у нас безвизовый режим, и получается, что это одно из немногих заморских местечек, куда можно собраться в любой момент. Это вариант для Димы.

И все равно на этот отпуск я возлагала большие надежды. Специально не взяла с собой телефон, чтобы никто не прерывал нашего уединения. Я хотела безраздельно владеть Димой, как когда-то. Но моим надеждам не суждено было сбыться.

Не успели мы расположиться в номере отеля, как нам прислали записку: «Дмитрий Олегович! Рады приветствовать Вас на Кипре. Очень хотим с Вами встретиться. Пожалуйста, позвоните». Дима позвонил по указанному телефону, и мы встретились с нашими соотечественниками, которые некоторое время назад обосновались на Кипре.

Весть о том, что Якубовский на Кипре, мигом разнеслась по острову. У кого-то были к Диме вопросы правового характера, и ему пришлось помогать их решать. Проблемы с полицией, проблемы с налогами — за несколько дней удалось кое-что уладить. Так что Дима даже на отдыхе успел заключить соглашение о юридическом обслуживании.

Но все-таки отпуск удался. Приехала из Канады Димина мама, которую он не видел целых пять лет. Мы говорили и не могли наговориться. Как она жила все это время, что пришлось пережить нам…

В марте на Кипре ещё не жарко. По местным понятиям, зима. До обеда светило солнце, а потом шел дождь. Мы гуляли у моря, так и не решившись окунуться в холодную воду. Но на прощание бросили монетку, чтобы вернуться опять.

Тюремный поэт

Моя профессия обязывала меня общаться с людьми, совершившими то или иное правонарушение. Когда человек, никак не связанный с криминальным миром, оказывается за решеткой, каждый день, проведенный в неволе, кажется годом. И, выбравшись оттуда, он вычеркивает срок заключения из своей жизни, стараясь стереть из памяти этот трагичный период. Под «ластик» попадает все подряд, в том числе и бывшие товарищи по несчастью. И любая весточка из прошлого, любой телефонный звонок воспринимаются как досадная помеха.

Не таков Дима. Никто из тех, с кем он сидел, не получил от него отказа в какой-либо просьбе. Он помогал одеждой, посылал семьям деньги, обеспечивал и трудоустраивал тех, кто освобождался. И по-прежнему раз в месяц он отправляет в колонию продуктовые передачи.

Любая колония достаточно уникальна, потому что там находятся люди, вынужденные жить по правилам страны за колючей проволокой. Но 13-я зона все-таки особенная, во-первых, по достаточно высокому интеллектуальному потенциалу зеков, а во-вторых, по составу. Как известно, там отбывают наказание люди, ещё недавно сами представлявшие закон и власть: государственные чиновники, сотрудники правоохранительных органов. Все, естественно, бывшие.

Александру Васильевичу 45 лет. В колонии все зовут его либо «дедом», либо Васильевичем, либо просто по имени-отчеству. Но Сашей его никто не называл, хотя сам он никому не запрещал обращаться к нему по имени. Он собирал разные высказывания умных людей, записывал их в тетрадочку, а некоторые даже вешал на стену. Причем эти «настенные» изречения постоянно обновлялись и становились тюремным достоянием, выходя впоследствии за пределы зоны. «Я не доллар, чтобы всем нравиться» — это тоже из копилки Васильевича.

«Дед» — бывший опер из уголовного розыска. При задержании случайно завалил двоих, за что и получил пятнадцать лет лишения свободы. Дима познакомился с ним чуть ли не в первый день своего пребывания в колонии, и у них сложились очень хорошие отношения.

Александр Васильевич — человек несомненно одаренный, с интересным внутренним миром. Он пишет удивительные стихи. В свое время я пыталась напечатать пару стихотворений в городской газете, но из этого начинания ничего не вышло. Стихи были хорошие, но редактор, участник ещё Куликовской битвы, сказал, что его газета стихи зека не опубликует.

Дима обещал «деду», что, как только освободится, обязательно издаст его стихи. Тому, конечно, очень хотелось в это поверить, но, по-моему, он боялся даже мечтать о такой перспективе. Ему казалось слишком невероятным, что он, зек, однажды откроет книжку собственных стихов…

Но Дима такой человек, что если обещает что-то, то, как правило, слов на ветер не бросает. И в один прекрасный день московское издательство выпустило эту книжку под названием «Вам!».

Стихи предваряются графически исполненным портретом «деда» на фоне уходящего вдаль черного коридора с просветом, забранным колючей проволокой, и строками Анны Ахматовой:

А это уже поэт. Вслушайтесь в его слова, почувствуйте его душу:

ЗАЧЕМ ГЕРАСИМ УТОПИЛ СВОЕ МУМУ?

Мы не стали заранее сообщать «деду», что привезем с собой тираж его стихов. Когда мы с Димой приехали в Нижний Тагил, из вещей у нас был огромный чемодан, набитый книгами. Когда на проходной нас спросили, что в чемодане, мы ответили: «Стихи Александра Васильевича». Надо было видеть изумление на лицах сотрудников колонии! Их потрясли два момента: во-первых, они своими глазами увидели книги человека, отбывающего наказание в данной колонии, а во-вторых, этот интеллектуальный груз привез сам Дмитрий Якубовский, который не держал в руках ничего тяжелее Уголовного кодекса…

Ну а «дед», когда увидел свои книги, испытал самый настоящий шок. Мне не хватит слов, чтобы выразить всю гамму чувств, охвативших этого человека.

«В своей одежде был педант»

Я уже писала, что для меня наряды не много значат. Будут у меня одни джинсы или сто туалетов, я все равно чувствую себя уютно. Но для Димы одежда значит очень много. Весь гардероб набит его вещами, моей одежды там, пожалуй, лишь тридцатая часть. Сколько у него костюмов, рубашек, туфель? Не знаю, я даже никогда не задавалась целью все пересчитать.

При этом он помнит каждую вещь, вплоть до мелочей: где покупал, за какую цену, при каких обстоятельствах. Одежду он меняет каждый день.

До знакомства с Димой я считала, что неплохо справляюсь с домашней работой, но муж проводил мне своеобразный ликбез. Он научил меня все делать правильно. У нас сменилась уже вторая домработница. Даже их, взрослых опытных женщин, Дима учит всяким премудростям. Он умеет делать абсолютно все.

Когда мы вернулись в Москву, встала проблема, с которой мне не приходилось сталкиваться раньше: мой гардероб. Теперь мне приходится соответствовать имиджу жены Якубовского.

…Первый рабочий день в новом офисе. Надеваю те же джинсы, в которых хожу дома, и вижу, как Дима открывает рот и произносит изумленным голосом: «У тебя больше ничего нет?»

Не подумайте, что до брака с Димой я была голая-раздетая. Просто мне пришлось оставить все вещи младшей сестре. Дима сказал, что новую жизнь надо начинать в новой одежде. Но у нас были более важные проблемы, и о туалетах я даже не заикалась. С Диминой одеждой было легче, ему мама все прислала из Канады.

За нашу совместную жизнь мы ходили за покупками всего три раза. Всегда это получалось спонтанно, быстро и как бы между делом. Я сразу предоставила Диме полный карт-бланш, сказав ему: «Все, что тебе понравится, я надену без слов».

Он позвонил знакомым девушкам посоветоваться, где лучше купить красивые вещи. Мы заехали в магазин, и Дима сразу накупил мне большое количество зимней одежды: костюмов, блузок, обуви. Все это было сделано так практично, что у меня сразу появилось несколько комплектов. Под один костюм Дима выбрал пять блузок, несколько пар туфель, сумку, зонтик и т. д. Правда, всю одежду до вечера пришлось оставить в магазине. Дело в том, что у меня несколько нестандартная фигура: талия тридцать восьмого размера, а грудь — сорок восьмого. Портнихе пришлось ушивать все платья и костюмы.

Закончился зимний сезон, и мы отправились на поиски весенне-летней одежды. Опять все происходило по знакомому сценарию: Дима выбирал, я примеряла. Его вкусу я всецело доверяю. У него определенные требования даже к белью и моей домашней одежде. Дима хочет, чтобы я носила лосины или узкие брюки в обтяжку.

Единственная область, в которой я распоряжаюсь самолично, — это косметика. Дима понимает лишь в мужском парфюме. Впрочем, был случай, когда он сам купил мне духи. Это было в самолете, мы улетали в Прагу на три дня, и так вышло, что у меня кончились духи. Дима наклонился ко мне и спросил, почему я не надушилась. И, пока я отлучилась в туалет, успел купить мне духи «Givanchy». А затем, по приезде в Москву, Дима приобрел мне целый набор этой фирмы: туалетную воду, мыло, дезодорант, гель для душа, чтобы все было в одной ароматической гамме.

Недавно у меня остановились часы, очень хорошие, известной марки Cartier, которые Дима подарил мне на тридцатилетие. Надо было просто сменить батарейки, но все руки не доходили. Я день ходила без часов, второй, третий… Наконец, Диме это надоело. Он снял со своей руки безумно дорогие часы, благо они подходили по размеру и мужчинам и женщинам, и подарил мне, а сам теперь носит «зековские», с которыми не расставался в тюрьме.

Как я снималась для журнала «Плейбой»

Еще в 1995 году, когда я страдала своей неизлечимой болезнью, Дима, отправляя меня в Израиль, успокаивая, говорил: «Ира, я обещаю тебе, что ты вылечишься и будешь ещё в „Плейбое“ сниматься» Я ему, конечно, не верила. Он так уверенно обещал мне это, что я согласно кивала: «Хорошо, хорошо».

В Израиле я вылечилась, но к разговору о съемках для популярного журнала мы больше не возвращались. Мне казалось, что Дима просто забыл об этом, а я не напоминала. К тому же после нашего возвращения из Нижнего Тагила была куча других, более важных вопросов, которые необходимо было решать.

В глубине души мне было жаль, что мечта сняться для журнала так и осталась мечтой, но, с другой стороны, меня терзали смутные сомнения. Все-таки я адвокат, и, насколько мне известно, никто из моих коллег ещё не позировал для «Плейбоя». Тем более что я была научена горьким опытом публикации в газете «СПИД-инфо». Тогда все мои друзья и родственники разделились на два лагеря. Одним понравилось, другим — нет, и последних было намного больше. Причем отторгалось все: от фотографии, на которой я была запечатлена почти в обнаженном виде, до довольно-таки откровенного текста.

Как-то раз, поздним вечером, когда мы уже собирались ложиться спать, Дима бросил мимоходом:

— Да, я совсем забыл тебе сказать: завтра мы едем в редакцию журнала «Плейбой».

У меня был тихий шок, я спросила:

— Зачем?

— Помнишь, я тебе давно обещал, что ты будешь сниматься? Я уже обо всем договорился.

До самого последнего момента я не верила, что это не розыгрыш, не первоапрельская шутка. Но когда с дрожью в коленках я вошла в редакцию и увидела Артема Троицкого, у меня началась легкая истерика. Я то смеялась, то глупо улыбалась, все ещё не веря, что давняя мечта становилась реальностью. Когда Артем на полном серьезе стал обсуждать рабочие моменты съемок, я сидела открыв рот, предоставив Диме решать все вопросы.

— Давайте подумаем, — предложил Артем, — где мы будем снимать этот сюжет. Ира — адвокат, но ни у нас, ни даже в США женщин этой профессии в таком ракурсе ещё не показывали. В спортзале — обычно, на природе — надоело. Что бы такое придумать?

— А давайте в тюрьме! — вдруг осенило Диму.

И теперь уже легкий шок испытала команда «Плейбоя». Никто не представлял, как это можно сделать.

— Очень просто, — сказал Дима. — Договоримся с администрацией тюрьмы и проведем съемки. Сюжет может быть такой: побег.

В «Плейбое» все загорелись этой идеей, но до последнего момента не верили, что это осуществимо. А Дима договорился с администрацией одной из тюрем обо всем. И съемочная бригада отправилась туда на экскурсию — выбирать «павильон». Остановились на двух камерах, одна из них была темная, но с хорошими окнами, а другая — светлая, с типично тюремными стенами.

Мы договорились со стилистом, что у меня будет имидж девушки-хулиганки, которая готовится совершить побег. Мне сделали соответствующий макияж: растрепанную прическу, яркий грим, колоссально длинные искусственные ресницы, к которым я полчаса не могла привыкнуть. Я посмотрела на свое отражение в зеркале и не узнала себя. Но Диме мой новый облик понравился.

Из дому я вышла в черных очках, но встречные бабульки испуганно шарахались при виде такой агрессивной особы.

К нашему приезду в тюрьму камеру освободили, почистили, вымыли, но все равно она создавала гнетущее настроение. Было очень холодно. Даже не верилось, что на улице яркий солнечный день. Съемочная бригада не снимала куртки и периодически грелась горячим чаем и кофе. Я не могла себе позволить такой роскоши, потому что боялась, что мне захочется в туалет, а туда надо было идти только в сопровождении сотрудника тюрьмы. Не говоря уже о том, что туалет находился где-то в конце коридора, по которому то и дело водили заключенных. Когда холод становился нестерпимым, я накидывала мужской пиджак.

Съемки продолжались с 10 утра до трех часов дня. Сделали порядка 200 снимков. Мне пришлось голой лежать на железных нарах. Гусиной кожи, правда, не было, но постоянно краснел нос, который приходилось запудривать чуть ли не после каждого кадра. Потом уже, дома, эта пудра откалывалась кусками.

Было несколько сюжетов. История начиналась с того, что я сижу в камере голая и обдумываю план побега. При этом надо было принимать разные задумчивые позы. Постепенно я одевалась, прислушивалась к звукам, доносившимся из-за дверей, и, наконец, выбиралась из камеры в коридор, попутно открывая тяжелые замки.

Я поняла, что профессия модели очень тяжелая, хотя со стороны выглядит сплошным праздником. Косметика, наряды, цветы, поклонники. На самом деле это нелегкий хлеб.

Съемочная группа относилась ко мне очень по-доброму. И подсказывали, и настраивали на определенный лад: у меня все время должен был быть очень решительный и немного озлобленный вид. Я старалась точно выполнять все рекомендации. Поэтому со мной было работать легко, я не привередничала, как профессиональные топ-модели.

Всего надо было отснять десять-двенадцать сюжетов. Каждый сюжет в новом наряде. Там были кожаные брюки, куртки, рубашки и очень элегантные вечерние туалеты известных модельеров исключительно черного цвета.

Когда накануне съемок ко мне приехал стилист с кучей костюмов, Дима принимал самое активное участие в домашнем «дефиле» и сразу решил купить мне три вечерних туалета. Особенно ему понравилось черно-белое вязаное платье до пола, с глухим воротничком стоечкой, облегающее фигуру, как перчатка.

Мне было очень интересно сниматься. Мой предыдущий и единственный опыт был совсем другим. Те съемки проходили в студии под жарким светом юпитеров. Я сидела на одном месте, обмотанная колючей проволокой, и боялась пошевелиться, потому что каждое движение причиняло боль. Царапины на теле держались ещё долго.

Финальный сюжет: я, по-прежнему полуголая, стою в телефонной будке и кому-то звоню. Мне надо было изобразить какой-то разговор. Постепенно вокруг этой будки собралась небольшая толпа. Людям было занятно наблюдать за процессом съемки.

А я делала счастливое лицо и громко-громко орала в телефонную трубку: «Я люблю своего мужа!!!» И это была чистая правда.