Жогин пришел в себя от рывка, от комкания невидимыми силами. Движение ракеты больше не чувствовалось. Она уже несла с собой каждую клетку его тела со скоростью, невозможной для постижения сознанием. Скорость проникала не в разум, глубже, рождая сладкую тревогу. Ту, которая является при падении во сне.

Этот полет и напоминал стремительное падение. Куда?.. А, не все ли равно, лишь бы дальше от гор, от жизни — прошлой! От отца…

«Стать богом? Что он под этим понимает?» Жогин, улыбаясь, огляделся: ряды приборов, блеск шкал, стрелки. Они роились, будто ночами ползающие светляки в теплой тайге Уссури.

Ракета была огромной. Она далеко уходила вперед, там теряла очертания и казалась длинным туннелем, ведущим куда-то. В новую жизнь?

Жогин так и понял: это переход от неудач, терзаний, глупых поступков в мир прямизны. Блистающий Шар так и сказал:

— Выпрямляю линию полета, искривленного притяжением вашего солнца.

…Стрелки приборов шевелились, ползали. Зеленые струи ракетных газов пробивались внутрь ракеты. Они кудрявились, окутывали Блистающий Шар и Жогина.

— Куда вы летите, скитальцы?

— Прямо, от планеты к планете, от звезды к звезде.

Прямо? Это же мечта каждого, бредущего в пути. Странное круглое существо не тратит времени на обходную криволинейную орбиту, в его ракете есть мощь для прямого полета. «Но почему он взял меня? — думал Жогин. — Кто он сам?»

— И мы ходили вашими путями, — отвечал ровным голосом Блистающий Шар.

— Но вы же машина, — возразил Жогин. — Хотя конструкция вашего тела, конечно, гениальна. А я стану богом? Зачем?

— Чтобы создать свой мир. Совершенны были те, что окружали вас на Земле?

— Люди? Ну, нет!

— Поговорим.

Блистающий Шар замолчал и стал меняться цветом.

Сначала он покрылся золотисто-красной пленкой, пошел вишневатыми отсветами. Жогин торопливо отодвинулся — от Блистающего Шара шло излучение. Горячее.

Шар раскалялся. Жогин осторожно поднес к нему ладонь и удивился: пышущего жара не было. Но излучение шло от Блистающего Шара. Оно ощущалось упругим и даже липким: Жогину хотелось крепко отереть лицо.

Блистающий Шар заговорил:

— Я гуманоид, как и вы, имя мое Бертсибиджим. Я физик с Третьей планеты Солнца номер тысяча восемьсот семьдесят девять. Мой возраст — сорок кругов, конец жизни — генетический необратимый процесс в органах усвоения. Мне предложили пересадку мозга — я согласился.

— Понимаю, — сказал Жогин. Он соображал: это машина, не человек, а киборг, сращение машины с человеческим мозгом. (Жогин вздрогнул от отвращения.)

— Нас много, — говорил Блистающий Шар. — Одни бежали от страстей, другие от болезни. Но большинство влекло познание. Теперь я только мозг, — хвастал Блистающий Шар. — Я познаю, я изучаю, я практически бессмертен. Мозг проживет две тысячи ваших лет, а тело износилось за сорок. Когда мои механические части изнашиваются, я их меняю. А выгодно! Я работаю все двадцать четыре часа.

Жогин стал выяснять:

— А не тянет вас назад, в тело? Оно дает много приятного. Хорошо греться на солнце, иметь волчий аппетит. А женщины?

Говоря, Жогин видел в зеркальной выпуклости Блистающего Шара свою физиономию и выпирающий нос, хищный и крючковатый. («Став Шаром, я хоть перестану походить на своего треклятого отца».)

— Я был рожден для познания, — разъяснял Блистающий Шар. — А жизнь тела, личная жизнь — мешает познавать.

— Кажется, я понимаю вас. Понял! — вскрикнул Жогин. И все в нем заторопилось. Мысли скакали, будто солнечные зайчики на беспокойной воде, ловить их, помнить было необычайно, непривычно трудно.

Жогин кричал Шару:

— Все запутано в человеке! Мыслим иногда логично, но нет логики в наших действиях! Не может ее быть! Ей мешают эмоции, страсти, наши глупые сердца… Чувства — обуза… Поймите! Мы оставляем жить виноватых! Наш разум в плену тела! Оно же слишком сложное — костяк, железы, кишечник… Чем вы питаетесь?

— Электричеством.

— У нас были фанатики, боровшиеся с плотью, история религии говорит это.

Жогин соображал: мозг без тела, без слабого, хрупкого тела, могущего разбиться о камни. Это же раскрепощение! Это… счастье?

— Тело не выразишь в изящной математической формуле, — продолжал Блистающий Шар. — Это невозможно. А возьмите меня, я отлично выражаюсь в формуле шара.

Шар говорит… Но это же не голос, у него нет эха. Жогин понял, что Блистающий Шар читал его мысли и внушал свои.

— Мы живем повсюду, к нам идут жители всех планет! Все время мы ловим сигналы мозга гибнущих, ожидающих спасения, просто стремящихся к жизни, какую ведем мы. Вы не один тяготитесь обыденной жизнью, не вы один слишком слабы и страстны для нее.

— Значит… — начал Жогин.

— Я принял волну вашей боли и поспешил на помощь. Ваш ум…

— Но я делал одни глупости, — сказал Жогин, не открывая рта.

— Зато видите границы вашего разума. Это дано немногим.

Голова Жогина шла кругом.

— Идите к нам! Мы дадим вам могущество и… планету. Вы создадите на ней жизнь, как представляете ее себе. А потом наблюдение, познание — тысячи лет подряд.

Блистающий Шар втолковывал:

— Есть высшее счастье — мыслить, есть высшее наслаждение — познавать, высший отдых — созерцание. Смотрите на меня, смотрите. Пристально! Слышите?

И Жогин услышал: звучала музыка. В строго выверенных, холодных аккордах чувствовалось великое знание. Жогин слушал (и видел?): рождались и умирали миры. Он созерцал их столкновение и разрушение, наблюдал полет атомных частиц, рассеянных звездными взрывами.

Многое увиделось ему. Нахлынувшее знание давило. Он расслабился и прилег в кресле.

Прикрыл глаза. Но в мозг по-прежнему рвался грохот миров. «Это невыносимо, это невозможно, я сойду с ума! Пощади…»

Блистающий Шар телепатировал:

«Я научу тебя делу богов, покажу интересный опыт. Ты оттолкнешься от него и пойдешь далее. Мы подлетаем к Черной Фиоле».