На улице был поздний зимний вечер и на вывеске около входа я разглядел только последнюю цифру — 3. Возле двери располагался остаток древнего ледника, который, впрочем, я успешно преодолел. Поиски ручки к успеху не привели и лишь благодаря некоторой подготовке мне удалось попасть внутрь. Надо отдать должное — там было немного светлее, чем снаружи. Неясные контуры при ближайшем рассмотрении оказывались более-менее обычными вещами. Один из быстро приближался ко мне и обернулся встрепанное старухой с дико горящими глазами. «Сынок, ты только мне правду мне скажи, обязательно! Ведь и ты отсюда, правда же!??» «Конечно, конечно, бабуся», — поспешил я отделаться от нее, — «Все мы отсюда … в некотором смысле». Сбоку стояла компания с нездоровым блеском в глазах. Двое из нее подошли ко мне, — «Друг! Понимаешь… мы тут… в общем — Десятым будешь? На кефир не хватает!» Как ни жаль было рушить их надежды, но требуемой суммы у меня уже два дня как не было. До лестницы я добрался уже без происшествий. На нижней ступеньке сидел человек, и обхвативши голову руками, тихо раскачивался из стороны в сторону. «Ведь я же просил его! Умолял!», говорил он, ни к кому не обращаясь, — «Ну что ему стоило! Только бы спросил меня… Ну я же просил!» Послышался слабый писк, за ним — дикий крик: «Вот он! Хватай его, хватай! Ведь весь обед съел!» — и три аскетичного вида юноши прогрохотали по лестнице вслед за мышонком, явно более способным бегуном. Я тем временем добрался до второго этажа. И снова меня спасла подготовка. Я успел рухнуть на пол за полсекунды до того, как летающая тарелка пролетела на уровне моей головы. Заканчивая свой полет, она врезалась в висевший на стене огнетушитель и разбилась. Огнетушитель решил ограничиться тихим шипением. А уже шел к третьему этажу. На площадке между вторым и третьим этажом стояли влюбленные, три или четыре пары. Сильно сомневаясь, что могу их смутить, я все же постарался побыстрее пройти мимо. На третьем этаже царил полный мрак. Вне пространства висели звуки и запахи неизвестного происхождения. Поскрипыванья, шорохи, всхлипы, похрюкивание, чмоканье, вскрики, обрывки фраз, либо неразборчивых, либо нецензурных; издалека нестройный хор душевно пел — «… дочь камергера…» Запинаясь о чьи-то конечности, я проследовал далее. Между третьим и четвертым этажом снова стояли парочки. Поднявшись на четвертый этаж, я столкнулся с группой изможденных людей, стоящих плотным кольцом вокруг парня со сковородой в руках. Все были в явном шоке, лишь стоящий в центре шептал упавшим голосом: «А ведь говорили — не подгорает… С тефлоновым покрытием…» — и ковырял пальцем угольки в сковороде. Похоронное молчание толпы нарушил субъект с синевой под глазами и с пустотой в них. Он подходил к каждому и с горячностью говорил: «А ведь Эйнштейн был прав! И никакой Китаев меня не переубедит! Прав Эйнштейн, тыщу раз прав! Ведь ты согласен?» — с подозрительностью спрашивал он каждого. «Прав, прав, конечно прав!» — успокоил я его, — «И все-таки она вертится». «Ты друг! А вот они все, все там», — он неопределенно махнул рукой, — «они не понимают! А ведь это все элементарно, как пятый угол в колесе! Стоит только посмотреть на восход молекулы в лучах турбулентности! Кстати…» — он снова подозрительно посмотрел на меня. «Я видел, видел. И даже уверен, что эвтектика напрямую связана с эклиптикой». Вполне удовлетворенный, он ушел ловить других жертв. Мне редко когда удавалось пройти мимо четвертого этажа, не встретив его здесь, и на этот раз я еще довольно быстро от него отделался. Но на лестнице на пятый этаж меня ждало более серьезное препятствие. Путь преградили трое парней внушительных размеров, с характерным запахом и в уставных головных уборах. «Нет, ты только скажи — ты пехоту уважаешь?» — хрипло пробасил, пытаясь пойматься за мой воротник.

— «А все остальные — салаги и сачки, вот ответь!» Двое других тут же возмутились: «Это-то связисты сачки?!!!» — «Да ты на флоте не служил!» Первый нашел своим рукам новое применение, перенеся их от моего носа на челюсти дружков. Уклоняясь от разлетевшихся фуражек, я пробрался на пятый этаж. Здесь грохотал тяжелый металл. Стоит заметить, что самая различная музыка окружала меня с того момента, как я проник в здание, но многочисленные мелодии смешивались, накладывались и образовывали неясный шумовой фон. Здесь же он глушился одним стилем. Подпрыгивая вместе с полом в жестком ритме, я прошел по сумрачному коридору. Он делался все сумрачнее от копоти, летевшей от горевшей проводки пожарной сигнализации. Вдоль коридора сомнамбулистической походкой двигался тип со свечкой в руках. Он был в майке с надписью «I Kill You», многоцветных трусах, длинном плаще, босиком и в вязаной шапочке. Под каждым «жучком» сигнализации он останавливался и подносил к нему свечку. Сквозь «металл» услышал, что он напевает «от улыбки станет всем светлей». Под ногами заблестел ручей, а впереди виднелись лужи и мокрые люди. Они не боролись с новоявленных Геростратом, они сражались с батареей, стараясь скрутить ей шею. Их усилия не пропали даром и вода потекла ровным потоком. Впроче м, я успел, не замочив ноги, заскочить в нужную мне дверь. Не успел я закрыть ее, как на голову мне упали рога, отшибленные неизвестно у кого. За столом сидел человек, чьей худобе мог позавидовать и Дон Кихот. Он безуспешно пытался сделать бутерброд из кусочка сухаря и комбижира. Увидев меня, он оживился. «Представляешь, захожу я сюда, а здесь двадцать бичей, каждый ростом — во! плечи — во! Я одному — раз! другому — два! они все шуганулись и в окно!» Заклеенное ватманом еще в прошлой пятилетке окно наглядно свидетельствовало, что бичи довольствовались форточкой. «А последнему я нос откусил. А глаза у него такие добрые-добрые…» Спящий до этого длинный брюнет поднял голову от плоской подушки и прокричал: «Партизаны не сдаются, ватава-этого! Я — борт пять! Иду на посадку! И ты, Брут?!! Отбой!» — и рухнул обратно. Засушенный Геркулес, сидящий за столом, продолжил — «А вот выхожу в коридор, а там — Шварц идет, который негер, со своей пушкой. Я ему

— „паца-а-ан, десять копеек дай, в натуре на кино не хватает!“ — и по роже ему, по роже. Замолотил, короче». Стук двери, грохот рогов. Ворвавшийся, казалось, рухнет сейчас же, и, видимо, боясь этого, он торопился высказаться: «Я — гений, мужики! Но все равно нам всем конец! Я понял! Завтра — воскресенье и денег нам не видать! Это конец!» Немного успокоившись, он спросил: «А веревка есть? А талоны на мыло? Э-э-эх, даже помереть красиво не дадут!», — он опустился на кривой стул, который моментально сложился и сидевший оказался на полу. «А вот вчера выхожу, а там Брус стоит, типа Ли, так я его моментом отключил!» — многозначительно произнес худощавый и захрустел чем-то — не то сухарем, не то зубами. «Я узнал тебя, ты — Террозини! Пойдем, дружок, постреляем из рогатки!» — донеслось с кровати, «Вчера я получил патент на трехметровую миллиметровку, так что завтра стартуем!» «А вот неделю назад захожу сюда, а тут семьдесят каратистов!» — суд по размерам комнаты, каратисты были уложены штабелями. «Я первого беру за шкирку — и за дверь!» «А харакири кто-нибудь умеет делать?» «Нет, сударыня, это не Гваделупа, это всего лишь айсберг! И коту вашему морду намылим! Ты прав, Аркашка…»

Я разделся и лег на свою кровать. Суббота, тринадцатое января, подходила к концу. Сессия была в разгаре…