На маленький Юршинский остров, уставший от зимнего сна, всегда удивительно просто, бесшумно приходит весна. Сначала в условных приметах, неясных другим иногда, в особенной резкости света, в росистой испарине льда. Все больше небесных промоин, и вот, как предвестье чудес, над скованным Рыбинским морем отверзнется пропасть небес, такой изумительной сини, что грудь для дыханья тесна. Забытою чёткостью линий впервые тревожит весна. А там, у истоков апреля, услышишь полдневной порой: работают дятлы-капели над снежной непрочной корой. В предчувствии птичьих набегов в природе пойдёт суета, ручьи шевельнутся под снегом с упрямой повадкой крота. И медленно, трудно, неспоро снега отползают во рвы. На бурых горбах косогоров прорежутся зубы травы. А тёмною, влажною ночью (наверно, их ветер принёс), как пчёлы, мохнатые почки обсядут лозинки берёз. Чтоб позже, в один из рассветов, для нас неприметно, тайком, подняться с насиженных веток зелёным, крылатым листком. Тогда в перелесках знакомых приходит бродяжничать срок. Как рифму — по тем же законам отыскивать первый цветок. Смотреть, как горит, не сгорая, заря над простором лесным, как листья налились до края зелёною кровью весны.