К строителям меня доставляют на военном вертолете. Снег еще не выпал, и поселок бамовцев с его щитовыми некрашеными бараками, мусорными ящиками, дощатыми уборными кажется мне грязным, неопрятным и каким-то удручающе унылым. В столовой перед ужином появляется маленький неопределенного возраста человек, которого все присутствующие встречают аплодисментами и криком:

— Зюзя, Зюзя у нас!

Он объявляет, что привез кинофильм «Доживем до понедельника». На фильм я не остаюсь, так как сильно устал в дороге. Я падаю на кровать крохотной комнатушки общежития, которую мне выделили, и мгновенно отключаюсь. А утром ко мне заявляется здоровенный квадратный парень и представляется:

— Начальник комсомольского штаба Владимир Рыбин.

С ним заведующая районным отделом культуры Зоя Агафонова, женщина лет двадцати пяти, вчерашний Зюзя — киномеханик и Игорь — шофер, недавно демобилизовавшийся солдат, одетый в бушлат и кирзовые сапоги.

Рыбин объявляет, что этой компанией на автоклубе мы поедем по объектам строительно-монтажного поезда, который называется СМП, а затем поясняет:

— Товарищ Якушин, вы будете заниматься своим делом, а мы показывать кино и давать концерты. Зоя у нас певица. Конечно, если вам, Геннадий Васильевич, потребуется что-то, мы всегда поможем. С начальником поезда Анатолием Яковлевичем Лапицким встреча у вас состоится по итогам поездки.

Дорога стелется между сопок. Километров пять она ровная, укатанная. Игорь правит легко, будто вовсе не правит. Положил свои ладони на баранку и напевает. Густой шлейф серой пыли клубится за автоклубом. Лимонно-желтым огнем горит тайга. Осень опаляет сопки, вкрапливает в золотистый разлив берез огнистые пряди осинок и рябины.

Но вскоре дорога делается узкой. Со встречными машинами мы едва разъезжаемся. Наш шофер несколько раз съезжает на обочину, в марь. Хорошо, что оба моста ведущие, и Игорь вновь вылезает на проезжую часть с помощью «передка».

«Интересны они, бамовские дороги, — думаю я, — пыль и грязь на них легко уживаются вместе».

Впереди показывается перевал, а дальше с одной стороны скала, с другой — обрыв. Появляется встречная машина. Ей положено нас пропустить. Она съезжает на край обрыва и тут кузов ее начинает крениться.

— Стой, сорвешься! — кричит наш шофер, лихорадочно дергая ручной тормоз. Пулей он вылетает из кабины и мгновенно, выдернув откуда-то трос, подскакивает к продолжающей медленно сползать машине и накидывает петлю на крюк. Еще секунда-две, и Игорь уже в своей кабине, включает передачу и дает задний ход. Струной натягивается трос, и машина медленно ползет от обрыва.

Перевал позади. Теперь мы съезжаем на обочину. Натуженно гудя моторами, сплошной вереницей идут самосвалы на отсыпку полотна под магистраль.

Уже затемно мы приезжаем в пятерку, то есть в пятый отряд. Нас дружественно и с радостью принимают. Строители собираются в кают-компании, то бишь столовой. На стол ставится ведро крепкого ароматного чая. Зоя берет гитару и, сосредоточенно склонившись над ней, поет о том, что осталось у бамовцев в недалеком прошлом. Она поет о шумном мире, где есть кино и театры, где по вечерам горят в удобных квартирах голубые экраны и неистовствуют болельщики на захватывающих хоккейных матчах. После пения Агафоновой никому не хочется говорить, мудрствовать, решать мировые проблемы или просто болтать языком.

За ужином Зоя едва прикасается к еде. Она молчалива, подавлена, бледна и лишь горят ее заострившиеся скулы. На другой день мы едем к следующему отряду. Дорога хуже вчерашней. Нас трясет, швыряет из стороны в сторону, а потом мы останавливаемся перед мостом. Он разрушен. Выйдя из машины, мы видим вывернутые, а частью разметанные деревянные быки, сметенный волнорез и проломленный настил.

— Что скажешь, Игорь? — обращаюсь я к шоферу.

— По мосту проехали недавно «Магирусы», — отвечает Игорь. — То, что они благополучно прошли, свидетельствует и о его надежности и о том, что он вконец разбит.

— Мне кажется, что необходимо возвращаться, — говорит Рыбин. — Ничего страшного не случится, если мы на этот объект не попадем.

— Ну, если так рассуждать, — возмущается Зюзя, — так черт знает до чего дойти можно! — И смотрит на часы. — В нашем распоряжении сорок минут. Люди же на киносеанс придут. Надо ехать!

— Да вы что, всерьез?! — повышает голос начальник штаба. — У нас же представитель министерства. Я за него головой отвечаю.

— Вот этого не надо! — жестко заявляю я. — К комсомолу в данный момент я отношения не имею.

Зоя трубочкой вытягивает губы и обращается к Игорю:

— А как твоя интуиция?

— Значит, вопрос стоит так: или приехать вовремя, или повернуть назад, — и садится в кабину.

Машина трогается, а мы остаемся на берегу. Доски начинают угрожающе грохотать, едва Игорь въезжает на мост. Посреди настила кое-как забитая пробоина. Между огромными щелями зияет пустота. Я гляжу под мост. Там перекат. Внизу река, пенясь и клокоча, переваливается через гряду валунов. И тут до меня доходит, что, если машина свалится, то не в воду, а на камни. Я кричу:

— Стой!

Но поздно. Автоклуб бешено мчится вперед. Доски прогибаются под колесами, трещат, разметываются в стороны. Под машиной пусто! Но она не падает, а пролетает над образовавшейся дырой, над беснующейся рекой, ударяется всеми четырьмя колесами о настил и катит по нему, успокоительно погромыхивающему, до другого берега. Мы, как зачарованные, смотрим ей вслед. Не знаю, правда, чувствует ли сам Игорь наши восхищенные взгляды.

Мы объезжаем почти все объекты, и впечатления о жизни строителей, их быте, культурном обслуживании у меня далеко не лучшие. А тут еще инцидент. После одного из выступлений Зои я провожаю ее до вагончика, где она размещена. По дороге мы говорим о ее работе, творчестве. В вагончике горит свет.

— Странно, мне сказали, что девчата двое суток будут работать на объекте. Где же мне ночевать, если они вернулись? А я еще хотела помыться, — теряется Агафонова.

Я толкаю дверь и вхожу в вагончик. В нос ударяет запахом грязных портянок, немытого тела и чего-то еще. Перегаром, что ли, или какой-то парфюмерией? У рукомойника спиной ко мне бреется парень. А на одной из кроватей валяется здоровенный верзила в расклешенных брюках, свитере, драных шерстяных носках, и курит, сбрасывая пепел на пол. Прошлый жизненный опыт подсказывает мне, что эта пара — не лучшие представители человечества. Лежащий на койке малый узколоб с приплюснутым носом и щелочками глаз — типичный бич, а худенький у рукомойника — шкет при нем. Мгновение — и я превращаюсь в того, кем был лет этак двадцать назад. Внутри меня все напрягается, ощетинивается, но говорю я очень вежливо:

— Здравствуйте! Прошу прощения, но это женское общежитие.

Парень у рукомойника молча продолжает бриться, растягивая кожу пальцами. Лежащий на койке тоже не отзывается.

— Это женское общежитие, — повторяю я.

— А где же они? — вдруг поворачивает голову в мою сторону верзила.

— Кто? — наивно переспрашиваю я.

— Как кто? Женщины! — хохочет он.

— За дверью, — вежливо отвечаю я.

— Так зови! — приподнимается он на кровати. — Сколько их?

— Одна.

— Ниче! Хватит и одной. — Похохатывает шкет.

— Мне кажется, вам следует покинуть вагончик, уступив место женщине, — уважительно обращаюсь я к бичу.

— Один, значит, хочешь попользоваться. Это не соответствует кодексу строителя коммунизма. А ты, я думаю, партийный!

— Да, я партийный, — уже без игры жестко отвечаю я.

— Вот видишь, угадал, — ухмыляется верзила, не чувствуя перемены в моем голосе. — Так что забирай свою бабу, которая у двери, и мотай.

Я вяло подхожу к его койке, неожиданно для бича рывком переворачиваю ее, и тот катится по полу. В секунду малый упругим кошачьим прыжком вскакивает на ноги.

— Ну, падло, ты сам напросился! Я тебя сделаю!

Давно я не дрался. И мне хочется драки. Я чувствую силу своих заматеревших мышц. Мои глаза уже жгут противника. Мои зубы клацают, готовые вцепиться в глотку верзиле. Я жажду его крови! Но я не упускаю из вида и шкета, чтобы не всадил мне в спину заточенный какой-нибудь напильник.

И вдруг бич, хекнув, ударяет меня в пах, но я вовремя сгибаюсь и успеваю принять ногу противника, как вратарь мяч. Я резко выпрямляюсь, дергаю его ногу вверх и опрокидываю навзничь. Бич грохается затылком об пол и хрипит:

— Наших бьют…

Шкет с пронзительным шпанистым визгом кидается на меня и тут же, получив прямой удар, а затем в солнечное сплетение, сползает по стене на пол и затихает. Верзила ползет прочь, скуля и хватаясь за голову, но подобные трюки мне известны с детства. И когда бич вскакивает, я перехватываю его на взлете ударом в челюсть, а затем для крови бью по сопатке. Верзила корчится на полу. Одного за другим я выталкиваю их на улицу. И когда шкет скатывается с лестницы на землю, я вижу бегущих к вагончику парней и заведующую районным отделом культуры. Я быстро застегиваю пальто на все пуговицы, поправляю шапку, с силой выдыхаю из себя воздух, уравновешивая дыхание, и вновь принимаю обличье чиновника. Зоя, вся взъерошенная, подбегает ко мне:

— С вами все в порядке? Они вам ничего не сделали?

А парни, влепив бичам еще по паре оплеух, куда-то уводят их.

— Может, я чайку поставлю, — говорит взволнованно Агафонова. Я благодарю Зою и ухожу.

Встреча с начальником СМП Лапицким, полноватым мужчиной средних лет в мятом костюме и несвежей рубашке, которому я докладываю о предварительных итогах командировки, удовлетворения мне не приносит.

Вначале Анатолий Яковлевич, как бы для затравки, отпускает парочку острот касательно «затеянной мной» вчерашней драки и делает мне в связи с этим ряд замечаний. Потом разъясняет мне общее положение дел на строительстве магистрали, касается роли, которую играет его собственный участок. Но как только я врезаюсь в монолог начальника СМП, в его голосе мгновенно начинает звучать скука, подкрашенная, правда, элементарной вежливостью. Я, надеясь пробудить у Лапицкого интерес к себе, спрашиваю:

— Анатолий Яковлевич, а вы знаете, что все мосты на вашем участке разрушены?

— Спасибо за сообщение, — спокойно отвечает он.

— Как-то очень легко вы относитесь к моей информации, товарищ Лапицкий. Там полная хана! — с металлом в голосе говорю я.

По виду Анатолия Яковлевича не скажешь, что он каждый день встречает ответственных секретарей всех ведомств, строящих БАМ, но в ответ на мой выпад он едва кивает головой и, расплываясь в приветливой улыбке, отвечает:

— А чего с ними возиться? Мосты временные. Строительство наше еще в пятилетку не входит, живем подаяниями добрых дядюшек из министерств да молодежным энтузиазмом. Если станем временные мосты капитально строить, вылетим в трубу.

Такое отношение начальника СМП к моему докладу и лично к моей особе меня раздражает. Получается, что все, о чем я говорю, по мнению этого типа, лишено всякого смысла.

— Анатолий Яковлевич, техника гробится, — нервно бросаю я, — люди гибнут.

— Вы знаете хоть об одном погибшем? — кисло сложив губы, спрашивает Лапицкий. «Странное дело, но я за всю поездку действительно не слышал ни об одном случае гибели людей». — Ну, а техника, техника страдает, спору нет, но все равно это выгоднее, чем строить капитально мосты.

Я уже на взводе, и теперь для меня важно закончить разговор хотя бы с небольшим перевесом. Это же моя первая командировка в должности государственного чиновника.

— Надеюсь, я вам еще не надоел? — ехидно спрашиваю я Анатолия Яковлевича. — Мне, по прошлой журналистской деятельности, не раз приходилось встречаться с людьми, не желающими принимать близко к сердцу положение дел в собственном хозяйстве, — заканчиваю я с саркастическим смешком.

Однако Лапицкий смотрит на меня откуда-то издалека. Его спокойный взгляд заставляет меня чувствовать себя маленьким, суетливым и глупым. Это для меня нестерпимо, и в то же время мне крайне неловко.

— Я думаю, что строительство пойдет лучше после представления вами высокой комиссии справки о состоянии дел на БАМе, — ерничает Анатолий Яковлевич. — Но учтите, Геннадий Васильевич, — теперь уже позевывая и прикрывая ладонью рот, продолжает Лапицкий, — Россия всегда так строит, любое свое дело вершит на краю возможного. А может, так и надо — русским людям необходимы перегрузки. — Начальник поезда встает, бросает на меня проницательный взгляд и на прощание кивает.

— С царя батюшки должностные человечки спекулируют на русских, — ворчу я, идя, убитый, от начальника СМП. — Погубил некий гусь дело — русский мужик виноват, пьяница и лентяй. Нет у людей нормальных условий — работают и живут в холоде, голоде. Ничего — они русские, все выдюжат. А почему вы, товарищ Лапицкий, за русских людей решаете, что им необходимы перегрузки, нужна работа на краю возможного?

Перед отъездом я встречаюсь с киномехаником и, между прочим, завожу разговор о заведующей районным отделом культуры Зое Агафоновой.

— Я о ней все знаю, она же моя начальница, — говорит Зюзя. — Агафонова, как вы, наверное, и сами заметили, равнодушна к материальной стороне жизни. Она иногда даже не замечает, что ест, а может и вообще не есть. С гибели мужа и сына у нее все и началось. Пару лет назад ее муж с трехгодовалым сыном отправился на теплоходе в Астрахань, хотел погостить во время отпуска у отца с матерью, сыном похвастаться. А судно, на котором они плыли, ночью проходило под мостом, за что-то зацепилось, и все смело с верхней палубы, понятно, и каюты! Многих спасли, а ее сына и мужа не удалось. Приехала Зоя сюда горе замораживать. По специальности она библиотекарь, у нее высшее образование. Поставили ее всей культурой района руководить. Кстати, плохого не думайте, у Зои все получается.

Я киномехаником уже лет двадцать, насмотрелся. А эта безотказная. Даже по выходным ездит по отрядам. Когда она работает, общается с людьми, то вроде бы все плохое забывается. А потом остается одна, и с новой силой на нее беда эта накатывает. Совсем девочка расклеивается. Сама не своя, плохо спит, утром разбитая, мрачная. Слишком много тягостного поднимается в ней. Вот теперь еще песни петь стала, и свои и народные. Да вы слышали! Я ей как-то говорю, что не нужно ей петь. Мучительно дается ей это пение. Но, вижу, с гитарой в руках Зоя оживает, загорается жизнью.