Из значимых названий сейчас на рынке остались три, что не так уж грустно в кризисный для всех печатных изданий момент: «Фигаро», «Монд» и «Либерасьон». Три ежедневные, общенациональные газеты с тиражами, превышающими не одну сотню тысяч (у «Фигаро» и «Монд» — за триста), из тех, что человеку приезжему полезно время от времени брать в руки, если он задастся целью получить представление о том, чем дышит страна.

Что ни название здесь, то символ, за которым стоят и большие личности («Либерасьон» основал Жан-Поль Сартр, с «Фигаро» сотрудничали Золя, Пруст, Мориак), и выдающиеся главные редакторы — Юбер Бёв-Мери, Андре Фонтен, Серж Жюли; и вошедшие уже в историю и потрясшие страну расследования, как, например, история подрыва французскими спецслужбами траулера «Рейнбоу Уорриор» с активистами «Гринписа» на борту и соответствующая ответная реакция высшей власти — давление на конкретных журналистов со слежкой и прослушиванием телефонов по прямому указанию президента; и острые идеологические конфликты внутри журналистских коллективов, менявшие редакционную политику.

Долгожитель среди них — основанная в 1826 году «Фигаро», название которой недвусмысленно выдает национальную принадлежность. Двести лет на первой странице «Фигаро» воспроизводится девиз, заимствованный у Бомарше: «Где нет свободы критики, там никакая похвала не может быть приятна».

В ответ на потребность общества в новой свободе — в 1944-м году — появилась на свет газета «Монд». Это был продукт перестройки после четырех лет оккупации, когда некоторые издания оказались скомпрометированными сотрудничеством с немцами, а национальному лидеру, генералу де Голлю, потребовалось создать во Франции авторитетную, максимально отдаленную от разных групп влияния газету, которая бы к тому же не замыкалась тематически только на национальных вопросах, а смотрела бы шире на мир и могла бы достойно представлять страну. И семьдесят лет спустя «Монд» остается, пожалуй, самым узнаваемым в мире французским медийным брендом.

И наконец, относительный новичок в этом «клубе великих», 1973-го года рождения — «Либерасьон», а если неформально и совсем по-парижски, то «Либе» — результат демократизации политических и общественных нравов, начавшейся в мае шестьдесят восьмого, газета с интонациями трибуна, что как раз и импонирует ее поклонникам на фоне более предсказуемых и сдержанных на эмоции других коллег по цеху.

«Фигаро» и «Либерасьон» — газеты с открыто заявленной политической позицией (соответственно правой и левой), «Монд» ничью сторону не занимает и позиционируется как «journal de référence», то есть газета, на которую можно «ссылаться», придерживающаяся относительно объективной точки зрения. Опытный парижский киоскер всегда мог еще издалека определить, какой социальный типаж приближается к стойкам с прессой — вот, допустим, идет за «Фигаро», а другой явно попросит «Монд». Помню, как однажды после ночного спектакля на театральном фестивале в Авиньоне зрителям, выходящим из папского дворца в пять часов утра, раздавали «Либерасьон». А вот «Фигаро» неприлично было развернуть в вагоне метро.

«Родовые признаки» парижских газет не столь очевидны сегодня, хотя все три издания остаются верными некоторым историческим особенностям, отличаясь по лексике, стилю подачи материалов. Например, традиционно плотная верстка «Монд» не предусматривала раньше практически никаких иллюстраций — только неизменная карикатура художника Плантю на первой полосе и графика внутри. Газета представляла собой сплошной текст; фотографии, тем более цветные, до сих пор смотрятся в ней как инородные вкрапления, хотя понятно, что ради современных рекламных требований пришлось расстаться с черно-белым слепым макетом, и все же жаль — уж очень он был узнаваемым.

Параллельно с изменениями во французском обществе аудитории газет в последние годы смешивались, размывались, расслаивались, а тиражи падали и продолжают падать до сих пор. В орбиту «Монд», например, перешла часть традиционной демократической аудитории, разочарованной тем, что предлагают старые левые. Если у «Фигаро» всегда был образ газеты для крупной буржуазии и бюрократии, то за последние двадцать лет ее политическая ангажированность притупилась и бодрую классовую агитацию за «правое» дело сменило более востребованное профессиональное информирование. Теперь «Фигаро» читает и молодежь.

Крайности в политических позициях прессы вообще сошли на нет. На правом фланге закрылась «Котидьен де Пари», на левом — близкая к соцпартии «Матэн». Практически стерлись идеологические различия между тремя основными общеполитическими еженедельниками — «Экспрессом», «Пуэном» и «Нувель Обсерватер». «Юманите» хотя и продолжает выходить, но перестала быть официальным органом компартии и позиционирует себя как газета более широкого, а на самом деле — аморфного левого движения. Голос ее почти не слышен, и чтобы обнаружить газету в парижском киоске, надо предпринять усилие. Зато как ни в чем не бывало продолжает жить ежегодный двухдневный праздник «Юма» в бывшем «красном» парижском пригороде Курнёв — широкое народное гуляние с аттракционами, блюдами региональной кухни на клетчатых скатертях, дегустацией вин, дымом жарящихся колбасок, танцами под аккордеон, выступлениями артистов первого ряда.

Мне трудно оставаться к «Юманите» равнодушным — «роман» с французской прессой начинался именно с нее, по ее статьям мы обучались политпереводу в институте у Глеба Ивановича Семенова, преподавателя-легенды, научившего не одно поколение студентов любить язык. В московских киосках «Союзпечати» выпуски «Юманите» накапливались сразу за несколько дней, их мало кто покупал, из иностранных газет большей популярностью пользовались англоязычные издания, и я брал их все. В отличие от некоторых других левых зарубежных изданий «Юманите» не походила на боевой листок, который словно бы делался на коленках в домашних условиях кучкой энтузиастов. Она выглядела и пахла как настоящая газета. В 1970-е годы, когда компартия еще оставалась в силе, «Юма» выпускалась многостраничной, большого формата, печаталась на тонкой, очень «западной» бумаге, какую в СССР тогда не использовали. В раскрытом виде газетный лист занимал обеденный стол. Привет из Франции.

В Париже редакция находилась в приличном здании в 9-м округе, рядом с Большими бульварами, а не как сейчас — за пределами кольцевой дороги, куда она переехала позже, после того как компартия продала свою собственность в центре города. (На смену борьбе за коллективные права пришла забота об индивидуальном здоровье: в здании на рю дю Фобур-Пуассоньер, где у входа стоял линотип и работала редакция, расположен сейчас фитнес-клуб.)

С печатным словом считались: несмотря на то, что это было дружественное издание, некоторые номера «Юманите» до Москвы так и не доходили. Они изымались цензурой — в основном из-за статей о взятой тогда на вооружение тремя крупнейшими компартиями Европы (французской, итальянской и испанской) идеологии еврокоммунизма, особого пути прихода этих партий к власти, возможно по сути и вполне разумного, но зато не получившего благословения международного отдела ЦК КПСС.

Первая тетрадка «Юманите» содержала материалы о социальных конфликтах на предприятиях, партийной работе, профсоюзные новости, но в газете была представлена и «нормальная» французская жизнь, работал сильный отдел культуры. Не укладывалось в голове: как могут журналисты «Юманите» сочетать традиционный французский образ жизни, а точнее вкус к этой самой жизни, с классовым подходом, который, как мы привыкли думать, должен был пронизывать любое явление, даже святой для парижанина обед в ресторане после наступления полудня. Самый первый мой приход в редакцию в середине 1980-х запомнился в частности тем, что мы пошли обедать в аргентинский ресторан за углом «Юма» вместе с Мартин Моно, жизнерадостной теткой и автором изданной тогда у нас книги про эскадрилью «Нормандия — Неман».

И только одна газета как будто не знает, что такое непогода или наступление электронных носителей. На фоне всех текущих трансформаций радует живучесть «Канар аншене» — восьмистраничной еженедельной политической сатирической газеты, которая уже почти сто лет (!) выходит по средам. В военной ленте «Армии теней» один руководитель французского Сопротивления говорит другому: «Вот когда французы смогут вновь раскрыть „Канар аншене“, то тогда это будет означать, что наступила свобода». «Канар» — это практически общественный институт, икона стиля, с таким своеобразным и острым языком, закамуфлированными ссылками, что не каждый француз сходу поймет игру слов. Нужно время, чтобы войти в курс дела и начать различать героев «Канар» по их прозвищам. Газета абсолютно независима, она не принадлежит ни магнату, ни группе компаний, ни совестливому, озабоченному свободой слова инвестору; она полностью во власти собственного небольшого коллектива журналистов, как правило, уже опытных, в возрасте, прошедших не через одну редакцию, которые подписывают большинство заметок, используя набор из нескольких, одних и тех же псевдонимов. У нее нет рекламы, нет электронного сайта, и стоит она вроде недорого — 1,2 евро, но зато каждую среду продается около полумиллиона экземпляров, что делает ее рентабельной. Тираж, если и колеблется, то в соответствии с политической конъюнктурой: при правом президенте чуть возрастает, при левом — возвращается к прежней отметке, но неприкасаемых для газеты нет ни в том, ни в другом лагере. Хотите сойти за француза в аэропорту? Купите в киоске «Канар».

С газетами такая вещь: важно не только то, что в них прочтешь, но и то, где это сделаешь. Личные отношения с газетой складываются с восприятия стиля, языка, даже шрифта, бумаги на тактильном уровне. Невозможно разделить «Фигаро» и завтраки в больших и малых французских гостиницах, где ее подают как масло или молоко. Прелесть «Монд» связана с таким старорежимным понятием, как вечерняя газета. Испокон века в Париже «Монд» поступает в киоски около половины второго дня, тем самым успевая отразить все поздние и ночные новости. Выйти купить «Монд» — это ритуал, традиция. Ты прерываешь какую-то свою работу, встаешь из-за стола и выходишь на парижскую улицу, чтобы дойти до ближайшего киоска, что уже само по себе немалое удовольствие. День делится на «до» и «после» «Монд». Электронная подписка на месяц стоит один евро, но равноценны ли эмоции, испытываемые от чтения газеты в бумажном виде или с экрана?

А вообще лучшая газета — та, что попала в руки случайно. Подсмотренный и ставший своим жест — зайти в кафе и у стойки, заказав кофе или бокал вина, раскрыть лежащую там, предназначенную для таких посетителей, как ты, уже немножко потрепанную газету, которую обычно читать не будешь. Именно в ней ты и найдешь неожиданную, но действительно значимую для тебя заметку.

* * *

«Значимые» статьи, отвечавшие настроению или неожиданно на такую тему, о которой размышлял в данный момент, я находил в газете, не похожей ни на одну из французских. Она отличалась по верстке, по жанру материалов, наконец, по краткому стилю изложения. В нужном объеме газета передавала суть проблемы, которой жила та или иная европейская страна.

У «Интернэшнл геральд трибюн» и в Европе было особое место, а в Москве ее выписывали в международных отделах советских газет, чтобы иметь возможность читать в концентрированном виде американские «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост», получать которые по почте было долго и накладно. Герой Василия Аксенова Лучников, приезжая в Париж, спрашивал в киоске свой крымский «Курьер», а также «Геральд трибюн».

Газета появилась в XIX веке как европейский вариант американской «Нью-Йорк геральд», но стала знаменитой в середине 1960-х, прибавив к своему названию определение «интернэшнл», когда для продолжения издания и спасения его от банкротства объединили силы «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс». Две мощные материнские компании, соперничавшие друг с другом у себя в Америке, создавали в своем совместном парижском издании полифонию. Вашингтонский и нью-йоркский взгляды на политику уравновешивали друг друга позиционно и стилистически, что прежде всего проявлялось в редакционных статьях. Выбитому из привычной среды американскому туристу в зачастую непонятной и чуждой ему Франции или Италии газета обеспечивала комфортную связь с домашними реалиями.

Но «Геральд» не была слепым дайджестом американских материалов. В Париже трудилась полноценная редакция, которая готовила собственные статьи на парижские и европейские темы, не пропуская ничего существенного в области искусства, из жизни фестивалей, моды, туризма и местной кухни. Образованный американский класс всегда выделял Париж среди европейских столиц, сюда приезжали учиться, преподавать, писать диссертации и романы, сочинять музыку и исполнять джаз в клубах вокруг Сен-Жермена. То, что некоторые из них на долгие годы, если не навсегда, становились экспатами во Франции, делало их носителями смешанной культуры и позволяло трезво взглянуть на европейские явления. В «Геральд» работали талантливые журналисты, впоследствии авторы хороших книг: Арт Бухвальд, Флора Льюис, Алан Райдинг…

Новая экономическая реальность, связанная с падением спроса на бумажные издания, отразилась и на судьбе газеты. В 2013 году произошло символическое событие: в очередной раз сменив название, «Интернэшнл геральд трибюн» вышла под шапкой международного издания «Нью-Йорк таймс», став международной версией газеты для ее популяризации в Европе и потеряв оригинальный статус как самостоятельный проект.

В фильме Жан-Люка Годара «На последнем дыхании» есть известная сцена, растиражированная впоследствии в плакатах на тему парижской жизни в шестидесятые. Героиня Джин Сиберг в ярко-желтой майке с эмблемой «Геральд трибюн» продает газету на Елисейских Полях (там же когда-то размещалась редакция издания). Тот, кто помнит криминальный сюжет картины, оценит юмор остроумного Арта Бухвальда, писавшего фельетоны для «Геральд». После выхода годаровского фильма он предложил нанимать на работу в редакцию только тех сотрудников, кто успешно ответит на вопросы теста: кто-то из ваших приятелей убивал полицейского? угонял машины?..