Я не собирался писать отдельный текст о Жорже Волински (польское происхождение позволяет его фамилию передавать именно так). Мы с ним даже говорили о том, что он нарисует что-нибудь на тему этих очерков, и условились обсудить идею. Но январские события 2015 года, когда расстреляли всю редакцию журнала «Шарли Эбдо», сменившего узкий французский профиль на международную известность, сделали эту главу неизбежной.

После того, что случилось, все прошлые конфликты кажутся несерьезными, дискуссии — неактуальными и салонными. Под прежней жизнью как будто подвели черту. Уэльбек уже не писатель, а предвестник будущего. В январе 2015 года на кассах в книжных магазинах лежал «Трактат о толерантности» Вольтера — бестселлер, выпущенный тысячными тиражами за короткий срок. Колумнист «Либерасьон» Давид Шнейдерман, осмысливая гибель двух самых известных современных французских карикатуристов — Кабю и Волински, — сравнил значение этой потери для общества с обрушением нью-йоркских башен-близнецов. Оба художника стали при жизни частью национального достояния. При слове «достояние» можно вообразить академиков от карикатуры, лиц важных, торжественных, монументальных. И Кабю, и Волински были людьми скромными, даже застенчивыми.

Мы были знакомы с Жоржем почти тридцать лет. Если я оказывался в Париже, то мы, как правило, встречались. Я заходил к нему домой, потом мы шли обедать, например, в близлежащий «Липп», где Жоржу полагался стол как «своему». Иногда мы бывали в легендарном ночном клубе «Кастелл» — осколке бурного прошлого квартала Сен-Жермен. Он любил жизнь. Со своей сигарой, в пиджаке художника, надетом на майку, Жорж вписывался в стиль заведения, — он как будто собирал материал для работы над женскими персонажами для своих рисунков.

В 1980-е и 1990-е Жорж Волински жил на рю Бонапарт, а в последние годы — в квартире с окнами, выходившими на тихую часть бульвара Сен-Жермен. Он был узнаваемым персонажем Левого берега. Волински сам был историей квартала до того, как тот превратился в музейное пространство. Церемония прощания с ним в крематории на кладбище Пер-Лашез проходила под музыку американской легенды Сен-Жермена — Майлза Дэвиса. Потом включили одну из мелодий из «Звуков музыки».

Наши знакомство и дружба начались благодаря участию в знаменитом в 1980-е годы ток-шоу «Право на ответ», которую придумал и вел блестящий полемист писатель Мишель Полак. Его двухчасовая программа выходила на первом (сначала государственном, а затем приватизированном) канале телевидения (ТФ-1) в лучшее время — в десять часов вечера по субботам, что по нынешним меркам представить немыслимо. Почти каждую неделю, испытывая терпение начальников разного уровня, Полак взрывал информационное пространство какой-нибудь темой, за что в итоге и поплатился. «Право на ответ» закрыли после обсуждения вопроса о целесообразности строительства через Атлантику автомобильного моста на заповедный остров Ре. Подряд тогда получил владелец телеканала — компания «Буиг».

Раз в месяц Полак устраивал обзор прессы, для чего приглашал журналистов и главных редакторов газет. В числе других популярных карикатуристов — Кабю, Плантю (французские художники традиционно подписывают рисунки коротко, иногда специально псевдонимами, что интригует иностранцев) — Жоржа приглашали в «Право на ответ» для того, чтобы он, рисуя на электронном планшете, «комментировал» с помощью рисунков обсуждаемые темы. Выходившие из-под его руки карикатуры играли роль перебивок во время передачи, где иногда страсти накалялись так, что приходилось вмешиваться службе безопасности. Это было очень живое телевидение. В студии разрешалось курить, и гостей поили виски.

Наряду с литературной передачей «Апостроф», просуществовавшей на телевидении более четверти века, «Досье телеэкрана» — политической программой, где гости в студии обсуждали какой-нибудь актуальный кинофильм, или «Часом правды» — беседой с ключевыми политиками, программа «Право на ответ» вошла в золотой фонд французского политического телевидения как образец публицистической, режиссерской и редакторской работы. Некоторые мои коллеги иногда иронизировали над французами из-за «болтливости» их политического телевидения, зато сейчас телеэфир напоминает выжженную землю. Включив сегодня и первый, и второй канал французского ТВ, невозможно представить, что в вечернее время когда-то показывали дискуссионные ток-шоу. Они вымерли, как динозавры, и похоже, что это глобальная тенденция.

У пишущих журналистов не спрашивают, как у них получаются хорошие статьи. А вот работа карикатуристов вызывает любопытство. Кажется, что в их творчестве скрыта некоторая тайна, что они обладают каким-то исключительным знанием и потому могут дать ответ на фундаментальные вопросы. Нас интригует то, как им удается в условиях жестких временных рамок, которые задают редакции газет и журналов, регулярно придумывать актуальные, смешные, одновременно конкретные и абстрактные рисунки. Для нас загадка, как рождается сопровождающий карикатуры текст, который может получаться более или менее удачным, но изначально задумывается как остроумный. Персонажи самого Жоржа иногда изъяснялись лаконично, отделывались короткими репликами, но бывало, что произносили и длинные монологи. Для сочинительства в этом жанре требуются особые навыки.

В последние годы Жорж работал на три издания — «Пари-матч», «Журналь дю диманш» и «Шарли Эбдо». Каждую неделю ему надо было придумывать три карикатуры. Приходившие к Жоржу журналисты интересовались распорядком дня, сколько времени требуется ему на создание рисунка, как он находит тему, задерживал ли он когда-нибудь сдачу материала в номер. Волински объяснял, что за годы творчества выработал внутреннюю дисциплину, приучил себя к мысли, что к концу дня он обязан во что бы то ни стало выполнить задание, которое от него ждала редакция. С утра он погружался в чтение газет, и в результате тема дня обретала очертания. Оставалось воплотить замысел на бумаге, что отнимало меньше времени по сравнению с хождением вокруг темы на первом этапе работы. Жорж утверждал, что это не он, а сама идея в итоге находила его. От него же требовалось не ослаблять внимания. И конечно, его волновало, что случится с рисунками, которые тысячами копились в картонных коробках у него дома. (Архив Волински взяла себе Национальная библиотека, а ее директор был одним из трех выступавших на Пер-Лашез.)

В рисунках Волински, как правило, присутствовал «авторский» персонаж, чем-то напоминавший по своему мироощущению «Петровича» Андрея Бильжо. Двойник Жоржа выглядел немного растерянным, словно не справлялся с натиском жизненных обстоятельств. Выражение его лица говорило о том, что он с недоумением наблюдает за различными сторонами действительности. Но главным образом героя Жоржа сбивала с ног женская натура.

Основная тема альбомов Волински — это взаимоотношения между полами во всех их нюансах и проявлениях. Даже на пюпитре рядом с гробом Жоржа был выставлен не его портрет, а рисунок, посвященный любви. «Мужчине глаза даны, чтобы смотреть на женщину», — написал Жорж в одной из своих ранних книг, озаглавленной «Открытое письмо моей жене». Прообразом красивой, сексапильной, ветреной, неуловимой и независимой, с манерами и привычками, представлявшими загадку для таких простоватых мужчин, как герой Жоржа, выступала жена художника — писатель и драматург Мариз Волински, с которой они познакомились в редакции газеты «Журналь дю диманш» в неспокойном 1968-м году.

В том, что касалось откровенности в графике, жизнелюбие Жоржа не знало границ. При этом по своим манерам, уравновешенному, мудрому отношению к жизни он напоминал больше детского писателя. Долгая жизнь в мире карикатуры сделала из него философа. Он впитывал в себя окружающие нас простые и сложные явления, чтобы потом выразить это графически.

Для меня Жорж открывал окно в парижскую жизнь, и его интернациональные корни позволяли видеть ее как бы со стороны, а этапы биографии — лучше понимать разные французские реалии. Отец Жоржа был польским евреем, мама — итальянкой. Он родился в 1934 году в Тунисе, что ментально сближало его с некоторыми другими моими французскими друзьями, появившимися на свет в Алжире, Марокко и сделавшими успешную профессиональную карьеру в метрополии.

Жорж помнил, как высаживались американские солдаты в Северной Африке, мог в подробностях описывать небогатый быт и уклад жизни в послевоенной Франции, рассказывать об ожиданиях и материальных запросах поколения, вступавшего в жизнь в 1950-е годы, о том, чем прежняя Франция отличалась от настоящей, о культуре и традициях такого популярного и непонятного нам французского явления, как bandes dessinées — рисованных картинок с фантастическими, приключенческими, эротическими сюжетами. Во время войны в Алжире, одного из ключевых событий французской истории в ХХ веке, Жорж был призван в армию, даже наблюдал за испытанием французского ядерного оружия в пустыне.

Как и многие другие художники, ставшие впоследствии известными, Волински сотрудничал с сатирическим журналом «Харакири». Когда издание закрыли, то он основал «Шарли Эбдо». Первые свои серьезные деньги Волински заработал на рекламе компании «Марс»; в мае шестьдесят восьмого на основе его рисунков была написана пьеса «Я не хочу умереть идиотом». Жорж работал в разных по стилю и идеологии изданиях, от светского «Пари-матч» и журнала левой интеллигенции «Нувель Обсерватер» до коммунистической «Юманите». Он ездил в СССР по приглашению «Крокодила» и «Правды», не стеснялся говорить о тех сторонах советского социализма, которые считал привлекательными. В нем не было ни буржуазного, ни левацкого фанатизма, он придерживался демократических убеждений, не путал добро со злом, высказывал свою точку зрения, не терпел общественной несправедливости, при этом не призывал на баррикады. Рисунки Жоржа никогда не несли злости, враждебности, агрессивности.

Незадолго до смерти «Пари-Матч» опубликовал не самый веселый, но, как оказалось, провидческий рисунок Волински. Своего героя он посадил на чуть зависающий над пропастью велосипед, контуры которого образовывали цифры 2015, а сопроводительный текст звучал так: «Верна ли дорога? Я узнаю это лишь в самом конце». Из-за возраста и самочувствия Жорж представлял свое будущее в неопределенном свете.

Реальная же смерть Жоржа и его коллег вывела на улицы французских городов миллионы людей. Они сделали это спонтанно, откликаясь на угрозу их образу жизни и мысли. Марши прошли вне партий, профсоюзов, общественных организаций, без деления на левых и правых. Пели Марсельезу, к которой многие французы относились до того как к чему-то официозному, взятому на вооружение разве что сторонниками Национального фронта; аплодировали полицейским, которых по разным причинам воспринимали вовсе без энтузиазма. Многие вышли на демонстрацию впервые и не стеснялись говорить — также впервые, — что не просто любят, а именно гордятся в этот момент своей страной.

Масштаб шествий превзошел народные гуляния по случаю освобождения Парижа, студенческие демонстрации шестидесятых, протесты последних десятилетий. Мой товарищ, журналист Ги Ситбон провел даже параллель с совсем уже далекой историей — революцией 1848 года. Ясно, что никто не ожидал такой реакции. Можно догадаться, какую бы тему для очередной работы выбрал Жорж Волински — будь он жив.