«Говорим „Matignon“, подразумеваем французского премьера». На третьем курсе института с помощью учебника политического перевода под редакцией Владимира Григорьевича Гака нас учили ориентироваться во французской газетной лексике. Был набор устойчивых выражений, который включали в учебные тексты и упражнения: «Quai d’Orsay» означало дипломатическое ведомство, “L’Élysée» — президентскую власть.

В Париже я обнаружил, что часто используется также «place Beauveau», что служило обозначением МВД, и не попавшее в наши учебные пособия словосочетание «place du colonel Fabien», или просто «au colonel Fabien». «Ну, и что там думают у вас на площади?» Может, это звучало слишком фамильярно для такого института, как компартия?

В 10-м округе Парижа, на площади, названной в честь героя французского Сопротивления — полковника Фабьена, находилось и до сих пор стоит прекрасное здание французской компартии. Новичок в городе примет его за недавно возведенный бизнес-центр (отдельные этажи действительно сдаются посторонним арендаторам). На самом деле здание, изгибающееся, как изящная буква S, с утопленным в землю куполообразным конференц-залом построено в начале 1970-х по проекту Оскара Нимейера, отказавшегося от гонорара за работу.

Пока в Бразилии правила военная диктатура, архитектор строил во Франции. Он спроектировал дом культуры в Гавре, биржу труда в Бобиньи, здание для редакции «Юманите» в парижском пригороде Сен-Дени. А штаб-квартира ФКП на площади Фабьен официально взята под охрану как памятник архитектуры. «Единственно хорошее дело, которое сделали коммунисты», — прокомментирует открытие здания президент Помпиду, при котором оно возводилось.

Понятие «французские коммунисты» было тоже из разряда устойчивых выражений, навсегда закрепившихся за страной. Иногда мне казалось, что в компартии в тот или иной период состояли все французы. Или почти все, с кем я общался в 1980-е. Речь не об активистах или репортерах «Юманите», которых часто интервьюировали по политическим и социальным вопросам. Я имею в виду ту немалую армию парижских интеллектуалов — архитекторов, историков, журналистов, политиков, кто на разных этапах своей карьеры, пусть мимолетно, по касательной, в качестве попутчика без партийного билета, но прошел через коммунистические ряды и затем постепенно покидал их из-за несогласия с занятой партией политической позицией.

Уходили после венгерских событий и хрущевского доклада на ХХ съезде КПСС (много лет ФКП придерживалась изобретенной ею формулы: «Так называемый доклад, приписываемый товарищу Хрущеву»), после ввода войск в Прагу и Афганистан. Из партии уходили, издав не отвечающую идеологии ФКП книгу, поставив свою подпись под письмом, которое шло вразрез с генеральной линией, выступив за более широкую внутрипартийную дискуссию. Естественно, отношение к реальному социализму в его советском варианте служило линией размежевания. В 1978 году за подписью пяти известных историков, журналистов, близких к партии, вышло знаменитое исследование «СССР и мы», которое с точки зрения понимания сути советского общества не потеряло актуальность и сегодня. Выражая свой взгляд со стороны, авторы хотели как лучше. Партия, естественно, их усилия не оценила.

По известному выражению деголлевского министра культуры, писателя и общественного деятеля Андре Мальро, в послевоенный период во Франции существовали только две серьезные политические силы. «Есть мы (голлисты), коммунисты и больше ничего», — описал состояние страны Мальро. На протяжении тридцати лет — после освобождения и до середины 1970-х — они доминировали на политической арене. В 1947 году за коммунистов голосовала четверть избирателей страны, у них было пять министерских постов. По степени влияния остальные левые и не приближались к ФКП. Вплоть до конца 1970-х социалисты представляли собой маргинальную группировку во Франции. На первые позиции их вывел именно союз с компартией.

Популярность последней была следствием ее непримиримой и достойной позиции во время оккупации, несмотря на то, что перед войной ей пришлось пройти через непростое моральное испытание: убеждать своих сторонников в правомерности советско-германского пакта, который переворачивал представления о том, где находится настоящий враг, осуждать англичан и свое собственное правительство за «империалистическую» войну и молчать о природе фашизма. Но в результате войны компартия вышла морально и политически окрепшей.

Как отмечает историк Пьер Нора, и коммунистов, и голлистов объединяло общее начало во французской культуре, их идеология строилась на понятиях «Нация» и «Революция», и те и другие вобрали в себя элементы якобинства, здорового национализма, уважение к государству, антиамериканизм. «В 1936 году (год Народного фронта) состоялась свадьба Ленина и Жанны д’Арк», — пишет Нора. После освобождения страны коммунистов и голлистов сблизило стремление уйти от болезненной темы «странной войны» и сдачи Франции Гитлеру, последовавшего за этим краха политических институтов. Французы должны были войти в ряды победителей.

Если брак, о котором говорит Нора, и состоялся, то партнеры пришли к разному финалу. Компартия канула в небытие, несмотря на все попытки реанимации, расширения повестки дня и привлечения более широкого спектра левых сил. Непонятно, спрашивает Пьер Нора, найдет ли коммунистическая эпопея какое-то продолжение или навсегда останется черной дырой в истории? В свою очередь голлистская партия, хоть и размылась как политическая группа, но ее лидер генерал де Голль превратился в «наше всё» для французов, стал символом единства и французской общности. Несколько тысяч книг, посвященных личности де Голля, издано после его смерти — больше, чем о ком-либо другом из исторических персонажей, включая Наполеона.

Коммунисты создали анклав внутри общества, где его члены чувствовали себя комфортно и защищенно. Были аффилированные с ФКП организации — туристические и промоутерские агентства, крупные торговые компании, например «Интерагра», во главе которой стоял «красный» миллионер Жан-Батист Думенг, экспортировавший в Советский Союз сельскохозяйственные продукты. Вокруг Парижа образовался пояс «красных» муниципалитетов, которые возглавляли популярные в народе мэры-коммунисты, реально сделавшие немало для развития социальной инфраструктуры. До сих пор широко известны за пределами Франции созданные и спонсируемые ими театральные центры в Бобиньи, куда регулярно и много лет подряд приезжает труппа Малого драматического театра Льва Додина, а также в городах Кретей и Монтрё.

У коммунистического «протестного» клуба был свой стиль жизни, ментальная культура — ощущение тепла, семьи, единства, товарищества, свои традиции памяти, символы, особый язык, который противники ФКП называли «кондовым», а ее сторонники находили ободряющим, нацеленным на некое большое событие, правда, непременно в будущем. Популярная некогда в СССР в 1960-е годы книга Ива Монтана, близкого тогда к левым кругам, называлась «Солнцем полна голова». Вспомним, что у Франсуазы Саган звучало иначе: «Немного солнца в холодной воде».

В советском посольстве коммунистов называли «друзьями». «Друзья» переходили с тобой сразу на «ты», как бы подчеркивая принадлежность к одному лагерю. Между СССР и Францией существовали неплохие отношения, и парадокс состоял в том, что мы оказывали всяческую поддержку той политической силе, которая ставила своей конечной целью изгнание из коридоров власти наших собеседников на государственном уровне.

ФКП называли самой сталинистской и сектантской левой партией в Западной Европе. Для меня загадка, как в демократической стране, открытой всем ветрам, можно было исповедовать такой догматизм. Когда с горбачевской перестройкой начался пересмотр достижений СССР, то в партии, конечно же, быстро поняли, какую опасность несут ей явные идеологические противоречия с «новой» Москвой. Тогда, отвечая на критику, генсек партии Жорж Марше обогатил толковый словарь популярных политических выражений своей известной формулой о том, что итоги развития СССР «глобально позитивны». Естественно, это открыло широкий фронт для творчества пародистам и карикатуристам.

Марше благодаря своей харизме и колоритной речи был любимым гостем на дискуссионных политических передачах в период их расцвета. Мастер прямого эфира, он мог держать паузу в несколько секунд, практически переходить на «ты» с ведущими, разрушая приевшийся размеренный ритм вопросов и ответов. Однажды, в ответ на сильно не понравившееся ему выступление Франсуа Миттерана, одновременно и врага и союзника, Марше, находясь в отпуске на Корсике, приказал своей супруге: «Лили, собирай чемоданы! Мы возвращаемся в Париж!» Эта реплика тоже стала хитом вечернего телеэфира и осталась навсегда в истории французского политического языка.

Внутри компартии периодически возникали протестные движения, выступавшие за большую гибкость. Их инициаторов называли «реформаторами», «реконструкторами», но к серьезному расколу ФКП это не привело. Были диссиденты и с другого — ортодоксального — фланга. Однажды, накануне очередной годовщины Октябрьской революции, я отправился на юг страны, в сказочный департамент Вар, чтобы встретиться с входившей некогда в руководство партии Жаннет Вермерш. Ее исключили из ФКП как раз за то, что, по мнению Вермерш, партия недостаточно твердо поддержала ввод советских войск в Чехословакию. Вермерш была супругой Мориса Тореза, а эта фамилия была возведена на пьедестал — вспомним набережную напротив Кремля и Институт иностранных языков на бывшей Метростроевской улице.

Вермерш впервые попала в СССР в 1929 году, на двенадцатую годовщину революции. Ткачиху с севера выбрали для поездки в Союз ее товарищи, тем самым ей была оказана большая честь. «До того, как попасть в СССР, я не знала, какого цвета небо, я не слышала, как поют птицы», — нашел я в блокноте записанные тогда ее слова. «Мне казалось, что в Москве я познакомилась с лучшими людьми на земном шаре». «Я вернулась домой, поправившись на 9 кило, но не от еды — в магазинах ничего не было, от радости находиться в стране, в которой люди счастливы». Потом она мне показывала подарки и реликвии, собранные в доме: рисунки Леже, Пикассо, зуб кашалота от моряков китобойной флотилии «Слава», книги с автографами советских писателей, архив Тореза — дневники, стенограммы выступлений, записи бесед со Сталиным, сделанные рукой мужа.

«Не посмотреть ли на известное по-новому?» — я иногда вспоминаю этот не совсем обычный для советского времени заголовок для книги (сборник литературных эссе Андре Вюрмсера). Примерно с этим настроением я решил недавно сходить в штаб-квартиру ФКП. Сел в метро, вышел на кольцевой станции «Ля Шапель», примыкающей к арабо-африканским кварталам. Пошел пешком через железнодорожные пути, ведущие к Восточному вокзалу, по рю Луи Блан. И не пожалел. Улица превратилась целиком в этнический квартал: сплошные шриланкийские рестораны и лавки. Это была подходящая иллюстрация на основополагающую тему, о которой я собирался поболтать с моим давним товарищем, бывшим корреспондентом «Юманите» в Москве и по-прежнему работником партийного аппарата Жераром Стрейфом: что изменилось? что осталось?

Со Стрейфом мы действительно поговорили и о былом, и о приметах настоящего; я кое-что записал. Жерар не изменил классовому подходу, его оценки по-партийному строги, но мне понравилось, что, наряду с политическими записками, он успешно сочиняет теперь и детективные романы. Сейчас понимаю: самое главное, что мы в конце концов увиделись после многих лет. И пошли потом в простой, сугубо местный ресторан-столовую на бульваре ля Виллет, съели там дежурное блюдо — жестковатый бифштекс с картошкой — и запили его вином, название которого не имело значения.

Мой поход в штаб-квартиру ФКП напоминал чем-то посещение школы, где ты когда-то учился, и вот решил зайти проведать, стоит ли на месте здание, кто остался в живых из учителей, узнать, как пережили они общественные перемены, поинтересоваться тем, под каким углом сейчас преподают историю. С той лишь разницей, что до этого я побывал на площади полковника Фабьена лишь однажды, когда проходил очередной съезд партии и на него приезжала делегация во главе с самим Лигачевым, когда-то вторым человеком в советском партийном руководстве, да и вообще в стране.

Пока я ждал в фойе Жерара, произошла сцена, которая напомнила чем-то театральную. Навстречу вышел человек и очень уверенно направился ко мне, сказав, что мы давно не виделись. Он вел себя так, как будто я ждал именно его. Мы даже обнялись и начали с ним говорить, но я до сих пор так и не понял, кто это был.