29 Ноября 1858 года.

Тверь.

Вчера я пріѣхалъ въ Тверь съ тяжелымъ поѣздомъ; дорога была скучная; отъ нечего дѣлать, я подсѣлъ къ мужикамъ; разговорились о Кокоревѣ; кто-то похвалилъ домъ его въ Москвѣ, близъ Покровки.

— «Небось цѣлковыхъ шесть стоитъ», замѣтилъ одинъ изъ мужиковъ.

— Бываютъ дома и дешевле, отвѣтилъ на это другой.

— Какъ, дешевле шести цѣлковыхъ, сказалъ я?

— Много дешевле.

— Какіе же такіе дома?

— А вотъ, что одна то лошадь домовъ по двадцати возитъ!

— «Въ этихъ домахъ всякому жить придется!» замѣтилъ сѣдой старикъ, покачавъ головою: «называются только они гробами, а то та же домовина, стало-быть — домъ!»

Въ моемъ вагонѣ везли кондукторовъ, которые отъ нечего дѣлать перепились и поминутно ссорились между собою. Одинъ изъ нихъ, старый отставной ундеръ, сильно негодовалъ на молодежь; такъ называлъ онъ своихъ товарищей, тоже отставныхъ ундеровъ съ сѣдыми усами.

— «Молодежь эта», говорилъ онъ, «не умѣетъ служить Богу и Великому Государю! не умѣетъ: тоже служитъ, говоритъ; да какъ служить, спрошу я? не по нашему: я служилъ…. служу — буду служить — не по ихнему. До гробовой доски буду служить! Въ наше время служили не по нынѣшнему. Вотъ хоть къ примѣру взять, были мы подъ Варною, тогда съ Туркомъ война была, а въ ту пору я служилъ въ Преображенскомъ. Вышелъ приказъ такой: со всей гвардіи вызвать 120 человѣкъ охотниковъ, такъ куда тебѣ 120, 12 тысячь вызвалось! Начальники и велѣли жеребій трясти. Стали трясти: вышелъ жеребій мнѣ. Фельдфебель былъ у насъ Петровъ; тотъ давалъ мнѣ 50… 100 рублей, пусти только его съ моимъ жеребьемъ; да я не взялъ! А былъ тогда еще рядовымъ!..»

Много онъ и еще разсказывалъ; но какъ онъ на каждой станціи прохаживался, то языкъ его выговаривалъ все невнятнѣй и невнятнѣй, а наконецъ и совсѣмъ отказался служить. Пріѣхавъ въ Тверь, я пошелъ въ трактиръ ужинать, гдѣ ко мнѣ подошелъ одинъ господинъ храброй наружности. Мы съ нимъ разговорились и сей господинъ оказался, сверхъ моего ожиданія, какимъ-то чиновникомъ или писцомъ при комитетѣ по крестьянскому дѣлу. Между прочимъ онъ говорилъ мнѣ, что комитетъ рѣшилъ печатать всѣ свои протоколы, чѣмъ писецъ былъ сильно недоволенъ: «для чего, кому надо знать? прикажутъ, когда придетъ время!»

Сегодня по утру я пошелъ отыскивать Рв. и P.: въ Твери я былъ въ первый разъ; Рв., по просьбѣ М. П. Погодина, могъ указать мнѣ на что особенно надо взглянуть; а Р., какъ секретарь Губернскаго Правленія, могъ, при пѣшеходномъ моемъ путешествіи по Тверской губерніи, оказать большую помощь: я знаю по опыту, какъ трудно растолковать нѣкоторымъ особамъ, особливо становымъ съ братіею, цѣль моихъ походовъ, а секретарю, да еще Губернскаго Правленія, не то что нашему брату, во всемъ повѣрятъ. Но къ моему великому горю, я ни того ни другаго не нашелъ въ Твери; они оба уѣхали въ Москву. За розысками ихъ я опоздалъ къ обѣднѣ въ соборъ, который мнѣ очень хотѣлось видѣть. Отъ нечего дѣлать, я отправился въ трактиръ «чаевать», и тамъ напалъ на купцовъ, пришедшихъ туда тоже чайку попить. Не могу вамъ сказать, какъ у насъ зашелъ разговоръ; кажется одинъ изъ насъ попросилъ газету у другаго. Мы разговорились и сѣли за одинъ столъ. Перекинувъ нѣсколько словъ, я спросилъ ихъ: какъ идетъ торговля послѣ открытія чугунки: сильнѣе, или упала? Вѣроятно, значительно увеличилась? — «Увеличилась!.. какое увеличилась: не въ примѣръ туже пошла!»

— Отъ чего же?

— «Какъ отъ чего? Москва стала ближе. Теперь кому что надо купить, заплатилъ 10, 15 к., да и въ Москву; а тамъ онъ хоть и не дешевле купитъ, да думаетъ: во ста мѣстахъ побываю. Теперь ни одна свадьба не бываетъ безъ поѣздки въ Москву! Сперва этимъ товаромъ, такъ сказать по нашему, краснымъ, на два милліона въ розницу Тверь торговала; а теперь на 200 тысячь! На 2 милліона то есть, въ розницу, торговала на ассигнаціи, а на 200 тысячь ceребромъ, все-таки это выходитъ 700 тысячь; а ocтальные-то гдѣ взять?»

— Вы говорите про торговлю краснымъ товаромъ; а какъ же у васъ идетъ хлѣбная торговля?

— «То же и съ хлѣбомъ! хлѣба везутъ по Волгѣ много, изъ Твери еще больше; да только хлѣбъ насквозь проходитъ: въ одну заставу ввезутъ, въ другую вывезутъ; съ Волги на желѣзную дорогу, да и вся недолга. Вотъ Новгородъ сперва какъ горевалъ, что желѣзная пойдетъ мимо; а теперь желѣзная дорога такъ отрѣзала, что вся та сторона къ нему потянула! Вся сторона: Псковъ, Курляндія, Лифляндія, Швеція!.. Теперь въ Новгородѣ то и дѣло что строятся: вотъ недавно купецъ — купецъ — забылъ какъ прозывается — вотъ какъ по Волхову пойдешь, такъ на углѣ будетъ…. забылъ! Такъ этотъ купецъ поставилъ домъ во сто тысячь, да тысячь серебромъ! А у насъ нонече сильныхъ людей, богачей нѣтъ. Ты знаешь, Михайло Яковлевичь, сказалъ онъ, обращаясь къ своему товарищу, Старицкаго купца — Ивана Дементьева?»

— Безпоповаго-то? что въ прошломъ году умеръ?… Знаю.

— «Что за сила была! одинъ всей здѣсь торговлей ворочалъ: въ Старицѣ жилъ самъ, а въ Твери никакого хлѣба безъ него не покупали!»

— А умеръ собакой! отозвался какой-то господинъ въ чуйкѣ, тоже изъ купцовъ.

Мои товарищи примолкли.

— Отъ чего же собакою? сказалъ я.

— «Да вотъ видите, сударь ты мой», продолжалъ господинъ въ чуйкѣ: «умираетъ онъ, совсѣмъ умираетъ; знаетъ: умретъ безъ святыхъ таинъ — всю родню и родъ засудятъ, такъ и пріобщился; а похоронъ справлять не велѣлъ: позвали только восемь поповъ, а ни архіерея, ни архимандрита — никого не позвали, да такъ похороны и справили! И тѣхъ бы не справили, коли можно бъ было, — тѣмъ и кончили!»

— У нихъ, вѣрно, старыхъ книгъ много? спросилъ я.

— «Много. Умеръ отецъ моего тестя, — онъ былъ изъ такихъ же, такъ онъ оставилъ пудовъ тридцать такихъ же старинныхъ книгъ! Да я всѣ ихъ во Ржевъ спустилъ: тамъ до этого охотники!»

— Да и я охотникъ; коли есть у васъ еще, я куплю, сказалъ я.

— «А на что же вамъ: у васъ, какъ кажется, борода стриженая?» спросилъ онъ меня.

Я ему сказалъ, для чего мнѣ нужны старыя книги и рукописи. Купецъ смекнулъ.

— «Понимаемъ! — Если хотите достать, то сходите къ Т*-Б*. У него два прозвища; онъ живетъ у старой аптеки; у него своя лавка тамъ есть. Да еще сходите къ Ж*; а этотъ живетъ за Волгою во второй улицѣ: у нихъ много книгъ, можетъ быть они и продадутъ вамъ. На Ж*сильно гораздо ненадѣйтесь, онъ самъ старой вѣры; а у Т*-Б*, если онъ еще не все растранжирилъ, купите, да и задешево купите; отецъ его былъ человѣкъ крѣпкій, любилъ покойникъ старыя книги; а какъ старикъ-то померъ, достались эти старыя книги сынкамъ, они и пустили ихъ въ ходъ: сперва подѣлили, а потомъ на перегонки во Ржевъ. Во Ржевѣ это запримѣтили: за рубль десять копѣекъ платили. Коли осталось — и вамъ продадутъ ихъ съ удовольствіемъ».

Собесѣдникъ мой, Михаило Яковлевичь Барсуковъ, обязательно предложивъ мнѣ свои услуги, пригласилъ меня къ себѣ вечеромъ на чай. Узнавъ, что я изъ Орла, онъ много разспрашивалъ объ орловскомъ пожарѣ. Разговорившись о пожарѣ, одинъ изъ собесѣдниковъ разсказалъ мнѣ случай, бывшій въ Твери.

— «Былъ въ Твери пожаръ, и какой-то мужиченко одинъ одинёшенекъ отстоялъ домъ….. да не одинъ домъ: загорись тотъ домъ, — много бъ города сгорѣло! — Взлѣзъ этотъ мужиченко на крышу, подаютъ ему воду; воды недостало, стали давать квасъ; такъ и не далъ дому загорѣться. На низу противъ вѣтру было жарко стоять, а по вѣтру еще хуже! Да еще сказать: наверху духу больше, колижъ еще къ тому сказать, что на его сторону вѣтеръ былъ — просто быть нельзя!… Ему кричатъ снизу. „Слѣзь, слѣзь!… Пропадешь по напрасному! Слѣзь!“ А тотъ знай свое дѣло дѣлаетъ: поливаетъ крышу, то водой, то квасомъ; такъ и не слѣзъ! И какъ ужъ онъ тамъ стоялъ, Богъ его знаетъ! Такъ-то этотъ мужиченко и отстоялъ домъ; не самъ отстоялъ, — такъ ему Богъ далъ! Ну, когда Богъ помиловалъ, хозяинъ и даетъ ему сѣренькую, 50 рублей бумажку, значитъ, — такъ мужиченко — а и мужиченку всему-то грошъ цѣна — тамъ мужиченко не беретъ! — Не я, говоритъ, отстоялъ твой домъ: отстояла твой домъ Мать Пречистая Богородица Владимірская, такъ ты Ей, Матушкѣ Владимірской Богородицѣ и помолись, да Ее, Матушку, и поблагодари. Такъ и не взялъ!»

30-го Ноября. Тверь.

Михайло Яковлевичь Барсуковъ, церковный староста Тверской Знаменской церкви, разсказалъ мнѣ, что у нихъ въ церкви есть восковой образъ Владимірской Богородицы, по всей Твери считающійся за явленный и чудотворный, и что его носить по домамъ не разрѣшено.

Мнѣ разсказывала здѣшняя баба про эту икону слѣдующее:

«Явилась она лѣтъ за пятьдесятъ, можетъ и больше; явилась она протомойкѣ. Жила, женщина благочестивая, въ работницахъ у одного тверскаго купца; ея дѣло было поутру пораньше встать, горницу прибрать, воды наносить, обѣдъ сготовить, послѣ обѣда всѣхъ уложить, а тамъ самоваръ поставить, чаемъ напоить, ужинъ приготовить — сказать правду: день-ночь работай на хозяина, — спи на себя….. Пошла эта благочестивая женщина на Волгу, бѣлье, рубашки мыть. Видитъ она, моя матушка, женщина благочестивая, видитъ, что волной что-то къ ней прибиваетъ; смотритъ — воскъ плыветъ. Взяла она тотъ кусокъ, бережнёхонько положила, да и отнесла домой. Хозяинъ былъ строгій: всякъ день надѣвалъ чистыя рубашки; не то что по субботамъ, или къ празднику тамъ, а всякъ день, какъ сказано. Бѣлья было, стало быть, много. На утро эта женщина благочестивая опять пошла на Волгу бѣлье мыть. Стала она бѣлье мыть, къ ней плыветъ еще кусокъ воску; она и этотъ кусокъ взяла домой. Принесла домой, сложила эти два куска, они и срослись, видитъ — образъ Пречистой Богородицы Владимірской. Только она сложила эти два куска не ровно, — такъ и теперь, по сю пору, остались: рубчикъ остался посреди.»

Эту икону запрещаютъ брать на домъ, «да все-таки берутъ, — говоритъ Барсуковъ:- не хочется съ попомъ ссориться!»

— За чѣмъ же съ попомъ ссориться, изъ-за чего? Въ Москвѣ Иверскую берутъ на домъ. Пустъ берутъ и вашу Владимірскую. Ваше дѣло….

— «Да вѣдь иконы-то берутъ въ другихъ мѣстахъ не по нашему: Иверскую, какъ вы къ примѣру взяли, Иверскую везутъ въ каретѣ, съ честію: благочиніе соблюдено; а нашу Матушку подъ полу, да и пошелъ! Крадучись — вотъ что не хорошо! А какъ, видя большую заступу отъ иконы, не пустить ее въ домъ? Несовершенное дѣло!»

Еще Барсуковъ разсказывалъ мнѣ, что онъ видѣлъ камень, найденный при нивеллировкѣ улицы, съ надписью: «здѣсь лежитъ Микола попъ…..» дальше онъ не помнитъ.

По указанію Барсукова, я ѣздилъ къ Ж*, за рѣчку Тьмагу, но ничего не нашелъ. Впрочемъ Барсуковъ мнѣ обѣщалъ поискать и, буде найдетъ что, меня увѣдомить. Возвратившись отъ Ж*, я понесъ въ лавку къ Барсукову статью М. П. Погодина, и «Путь Севастопольцевъ», Кокорева, за что былъ приглашенъ Барсуковымъ въ трактиръ чайку попить. Къ намъ подсѣлъ еще одинъ господинъ въ чуйкѣ, его товарищъ.

Мой новый собесѣдникъ сталъ разсказывать о раскольникахъ. Догматовъ ихъ онъ не зналъ, зналъ только одно, что они безпоповые, да еще, что они всѣмъ мірщатъ . Такъ мужъ женой мірщитъ, жена мужемъ. — «Ужъ на что мальчишки, и тѣ туда же! Разъ я ѣздилъ за Тверцу. Та сторона за Тверцей такъ и называется Азія. Азіаты настоящіе, всѣ безпоповые. Стоитъ, этакъ, чашечка; я и возьми ее, водицы хотѣлъ испить; какъ закричитъ мальчишка, этакъ лѣтъ семи, а то шести, какъ закричитъ: „чашку мою мірщитъ, чашку мірщитъ“! Отецъ молчить. Я ему: „Ну и жена чашку мірщитъ?“ — „И жена чашку мірщитъ“. — „Ну, а спать вмѣстѣ, это немірщитъ?“ — „Это нужда, стало не мірщитъ“ — Поди съ ними! А то вотъ было дѣло: были два брата — одинъ былъ головой, а другой былъ празднинскій , голова-то былъ православный, а празднинскій безпоповый; жили они врозь, т. е. въ отдѣлѣ. Голова-то и пріѣзжаетъ къ брату, къ безпоповому-то, на праздникъ. У нихъ былъ престольный праздникъ; надо садиться обѣдать; безпоповый и говоритъ:

„Вы погодите садиться…“ А кромѣ головы еще были православные: — „Мы пообѣдаемъ сначала, а вы послѣ. Намъ съ вами мірщитъ“. Голова ничего. „Обѣдайте, говоритъ, мы хоть и послѣ“. Отобѣдали они; ну, осталось у нихъ въ чашкѣ сколько тамъ щей, каши что-ли; только они, несполоснувши чашки, подлей туда еще, да и поставь на столъ. Какъ схватитъ голова чашку, да въ лицо брату:- „Вамъ отъ насъ мірщитъ, а намъ отъ васъ, думаешь, не мірщитъ? и намъ мірщитъ!“ Какъ пошла драка, весь праздникъ дуромъ свернули, послѣ въ судъ: ужъ судили-судили, а чѣмъ порѣшили — этого я не знаю навѣрно.»

Поутру ходилъ къ обѣднѣ, къ Знаменью; церковь не очень старинная и небольшая. Ее испортили пристройкой; къ совершенно круглой церкви придѣлали корридоръ, и какъ внизу нельзя было сдѣлать въ этомъ узкомъ корридорѣ ни одного придѣла, то придумали устроить хоры, а на хорахъ два придѣла. Изъ церкви вмѣстѣ со мной пошелъ одинъ здѣшній купецъ (онъ мнѣ не сказалъ своей фамиліи). Мы съ нимъ разговорились, и онъ мнѣ плакался на княгиню Б.

«Я, говорилъ онъ, торговалъ желѣзнымъ товаромъ; и по Твери былъ однимъ изъ сильныхъ людей, торговцевъ. Дѣла велъ съ княгинею большія, да еще и не съ ней, а съ ея батюшкомъ покойникомъ все время вели дѣла….. Толькотъ приходитъ время платить ей, а тутъ мой должникъ обанкрутился; да не то-что въ правду, а такъ, притаился. Я къ княгинѣ: „Потерпи матушка хоть недѣльку, еще съ батюшкой торговали“, — а со мной она торговала лѣтъ сорокъ. Мнѣ теперь лѣтъ семьдесятъ, да и въ ту пору было лѣтъ шестьдесятъ. — Съ батюшкой торговались, говоритъ моя княгиня, батюшка деньги и бралъ; а я съ тобой торговалась, мнѣ ты и платишь; пересталъ платить — въ острогъ! — Куда тебѣ! все продали съ аукціона: было товару на пять сотъ тысячь — продали на двѣсти. Съ аукціона продавали — еле-еле съ процентами расплатился, а продавай-ка самъ — не ходиль бы по міру!»

2-го Декабря, Чудовская станція.

Вчера вечеромъ выѣхалъ изъ Твери и ничего не могу сказать про нее; кажется она сильно сбивается на такъ много любимый мною славный городъ Харьковъ. Да и сами жители говорятъ про свои родные города одно и тоже; въ Харьковѣ я слышалъ поговорку: Харьковъ городокъ — Петербурга уголокъ. Въ Твери то же говорятъ, что «Тверь — Петербургская сторона»! «По плану перестроена» , вотъ единственная похвала Твери, которую мнѣ удалось слышать отъ Тверитянина. Про Тверь старую, про Тверь богатую, какъ она осталась въ пѣсняхъ (и то не Тверскихъ), и помину нѣтъ; кой-гдѣ промелькнетъ старое названіе улицы, церкви, но все-таки главная улица въ Твери — Милліонная. Въ два дни, которые я пробылъ въ ней, мнѣ не удалось видѣть ни одного тверскаго женскаго наряда: всѣ въ нѣмецкихъ платьяхъ.

Не Тверь старую, не ту Тверь, которая послѣдняя стояла за удѣлы, а часть Петербурга, по-петербургски благоденствующую, я видѣлъ въ Твери. Это не то, что Ярославль. Когда мнѣ привелось лѣтъ 12–13 назадъ быть въ Ярославлѣ, я сказалъ одному ярославскому посадскому, что Москва лучше Ярославля: посмотрѣли бъ вы, какъ горячо вступился онъ за батюшку-Ярославль-городъ! Когда я напомнилъ ему про святыни московскія, онъ сказалъ:- «Да, это правда! Да Москва-то на крови стоитъ, а на Ярославлѣ ни капли крови человѣческой нѣтъ!»

Изъ Твери поѣздъ (тяжелый) выходитъ въ 10 часовъ вечеромъ, а я забрался туда въ концѣ 9-го, не знавши, что въ Твери поѣздъ стоитъ цѣлый часъ, при мнѣ одна старуха просила всѣхъ кондукторовъ и офицеровъ взять ее съ собой, потому-что у ней денегъ нѣтъ ни копѣйки — всѣ потратила въ Твери: она солдатка, такъ ей надобно было изъ кантонистовъ дѣтей выписывать, и надобно было ей всего-то ѣхать до Волочка, а тамъ въ сторону…. Плакала старуха, кланялась въ ноги, но всѣ начальствующіе ей отказали: не имѣемъ, говорятъ, права. — Признаться вамъ сказать, меня удивляла эта брутовская стойкость, это «чувство законности» даже при такихъ обстоятельствахъ! На чугункѣ въ вагонѣ два какіе-то юноши свели коллежскаго ассессора изъ Нѣмцевъ и Русака мужика, обоихъ пьяныхъ, станціи двѣ или три поили ихъ еще: они то цѣловались, то бранились, наконецъ кондукторъ долженъ былъ принять мѣры, чтобъ драма не перешла въ мимическое представленіе, и развелъ ихъ. По уходѣ своего врага-пріятеля, коллежскій ассесоръ сталъ бранить русскую полицію, русскій народъ, и много-много онъ говорилъ, пока одинъ изъ самыхъ простодушнѣйшихъ мужиковъ обѣщалъ поколотить его, если онъ незамолчитъ.

— «Да молчи же ты!.. Ступай куда хочешь: кромѣ Россеи земель много! — крикнулъ мужикъ и Нѣмецъ замолчалъ.

Въ Вышній-Волочокъ мы пріѣхали въ три часа полуночи, гдѣ я и остался. Когда поѣздъ двинулся, я пошелъ къ извощикамъ, которые, зная часъ прихода поѣздовъ, пріѣзжаютъ къ этому времени. У самой станціи на снѣгу лежало мужиковъ человѣкъ 15.

— Что вы, братцы, тутъ дѣлаете? спросилъ я.

— „Машины, ваше степенство, ждемъ; да холодно гораздо. Самъ смотри: часа два ждемъ, и еще до утра далече; вѣдь въ Москву машина отойдетъ утромъ. Не въ терпежъ пришло: хоть по копѣйкѣ, али тамъ сколько за ночлегъ заплатили бъ, да негдѣ: кругомъ жилья нѣтъ!“

Я имъ посовѣтовалъ идти въ контору, какъ они называли станціонный домъ, и уѣхалъ. Не знаю — путстили-ли ихъ туда, а то въ-самомъ-дѣлѣ имъ бѣднымъ пришлось не въ терпежъ: на дворѣ было морозно, да и вѣтеръ былъ порядочный.

Пріѣхавъ въ Вышній-Волочокъ, я сейчасъ же легъ, а на другой день пошелъ посмотрѣть городъ. Волочокъ довольно хорошо выстроенъ, но показался мнѣ какъ-то непривѣтнымъ. А кажется тамъ чего-чего нѣтъ: и клубъ, и кофейная: въ кофейную собираются господа кофей, шоколадъ кушать; въ клубѣ назначены вечера карточные, вечера танцовальные, — только на улицахъ народу нѣтъ. Впрочемъ и дурное время выбралъ я для осмотра Волочка; надо пріѣхать лѣтомъ во время судоходства.

Мнѣ захотѣлось посмотрѣть здѣшній каналъ и шлюзъ, хотя, правду сказать, зимою не много увидишь. Тамъ стоялъ какой-то старикъ, съ которымъ мы разговорились. Я у него спросилъ, что сдѣлала имъ желѣзная дорога: поднялась ли торговля отъ чугунки? — „Да, кажись, другъ любезный, ни поднялась, ни опустилась; какъ была, такъ и есть. Вотъ только овесъ пошелъ шибче, прошлый годъ со всѣхъ мѣстовъ къ Волочку потянули, и сухопутьемъ — и на судахъ, а отсюда на чугунку, да и въ Питеръ; особливо зимой сильно овесъ идетъ“.

— Да отъ чего же по водѣ не отправляютъ овса въ Питеръ? здѣсь есть пароходы?

— „И по водъ отправляютъ, только пароходовъ здѣсь нѣтъ. Да и на что они, отъ нихъ проку никакого: вотъ нынче развелись пароходы въ Твери, стерляди были ни по чемъ!“

— Ты говоришь: рыбу распугали; какъ же такъ всю рыбу распугали, — этимъ лѣтомъ въ Твери стерляди-то были ни по чемъ?

— „А вотъ видишь ты: рыбу распугали изъ своихъ мѣстовъ, она и бросилась вся врозь; теперь-то ее много, да воду-то ей больше не будетъ.“

Какъ-то проходя вдоль чугунки, подошелъ я къ одной будкѣ, и закуривъ папироску, спросилъ у солдата, что онъ здѣсь дѣлаетъ?

— „Да ничего, — отвѣчалъ онъ: начальство велѣло, какъ идетъ поѣздъ, палкой честь отдавать, караулъ дѣлать, — только сорвется поѣздъ съ дороги, съ рельсовъ, — за хвостъ не удержишь.“

4-го Декабря. Новгородъ.

Мы всѣ хлопочемъ нынче о пользѣ ближнему; взгляните на любое объявленіе объ изданіи журнала, для чего онъ издается: „Наши дамы сознали, что женщины…. образованіе…. только съ этой цѣлью мы рѣшились для общей пользы издавать журналъ“. Въ другомъ читаемъ: „Давно чувствовалась потребность въ газетѣ, которая-бы за дешевую цѣну распространяла въ народѣ свѣдѣнія, знанія…. поэтому мы для общей пользы….“ Одно только забываютъ господа заботящіеся объ общественной пользѣ, забываютъ спросить самихъ себя — съумѣютъ ли они сдѣлать какую-нибудь пользу? А то, пожалуй, вмѣсто пользы и вредъ выйдетъ! Это мнѣ пришло въ голову больному, а болѣнъ-то я сдѣлался отъ „пользы“, которую мнѣ навязали! Дѣло вотъ въ чемъ: изъ Чудовской станціи до Новгорода ходятъ ежедневно дилижансы, — одинъ казенный, другой графскій, графа Г. Въ казенномъ мнѣ не хотѣлось ѣхать — онъ неудобно устроенъ: внутри кареты сидѣнье не поперегъ, какъ въ обыкновенныхъ, а вдоль, влѣзаютъ сзади, и садятся затылкомъ къ окну; мнѣ кажется, что, впродолженіи семидесятиверстной дороги, вѣтеръ сильно надуетъ въ затылокъ. Я сталъ разспрашивать про частные дилижансы, а казенный между-тѣмъ уѣхалъ, и я пошелъ отыскивать кондуктора графскаго дилижанса; но его нигдѣ неоказывалось. Съ помощію гривенника я только могъ узнать, что кондукторъ пьянъ и рѣшительно къ дѣлу неспособенъ. Дѣлать было нечего, я сталъ терпѣливо ждать минуты отъѣзда, и пошелъ обѣдать въ гостинницу, которая здѣсь очень чисто содержится. За обѣдомъ хозяинъ говорилъ мнѣ, что этотъ дилижансъ „не для аферы устроенъ, а собственно для того, чтобъ проѣзжающимъ было хорошо: вѣдь ямщикъ запроситъ съ васъ и Богъ-знаетъ какую цѣну, а нечего дѣлать — дадите! Вотъ и устроили этотъ дилижансъ по таксѣ, - значитъ „для пользы“, — и дѣйствительно, дилижансъ отправляется очень аккуратно, тотчасъ по приходѣ поѣзда желѣзной дороги. Какъ только пріѣхалъ поѣздъ, я съ одной стороны, пьяный кондукторъ съ другой, бросились къ дилижансу.

— Есть мѣсто?

— Есть — извольте садиться!

Влѣзаю: не успѣлъ еще сѣсть, за мной еще господинъ, еще и еще.

— Есть мѣсто? проговорилъ женскій голосъ.

— Есть!

— „Ну, какъ тѣ не грѣхъ?“ проговорилъ одинъ изъ ямщиковъ (которыхъ здѣсь много стоятъ на тройкахъ, парахъ, въ одиночку). „Какъ не грѣхъ отбивать у насъ работу? И добро бы для себя хлопоталъ, а то чортъ знаетъ для кого!“

Но несмотря на эту рацею, барыня все-таки влѣзла въ карету.

„— Есть мѣсто, есть мѣсто?“ слышалось отовсюду, но кондукторъ, возчувствовавъ весь грѣхъ отбивать работу, закричалъ: „Пошелъ! мѣста нѣтъ!“ всползъ, кое-какъ на козлы, и мы поѣхали.

На ходу мы стали размѣщаться; оказалось, что всѣхъ мѣстъ семь, а насъ было пятеро, чему мы, конечно, порадовались, — просторнѣе! Едва мы усѣлись, о ужасъ! мы замѣтили, что дверецъ въ каретѣ не имѣется! Вмѣсто дверецъ висѣлъ какой-то клокъ кожи; клокъ, который ни справа, ни слѣва, въ одномъ мѣстѣ на вершокъ, въ другомъ на четверть, не закрывалъ отверзтія. Я погоревалъ объ этомъ вслухъ; баринъ, сидѣвшій тутъ (какъ послѣ оказалось членъ комитета по крестьянскому дѣлу), смѣясь, проговорилъ: „И ты, мужичокъ, этимъ огорчаешься? Нехорошо! Ха, ха, ха! Каково! мужичокъ вошелъ въ карету, нашелъ недостатки. Прошу покорно!“ . Я его назвалъ „вашимъ благородіемъ“ и сказалъ, что онъ, въ качествѣ барина, долженъ заступиться за мужичка: вѣдь мужичокъ заплатилъ деньги, такъ надо, чтобъ мужичокъ даромъ денегъ не платилъ“. Пока мы такъ пріятно бесѣдовали, мы замѣтили, что одного стекла въ окнахъ кареты нѣтъ; еще немного проѣхали — свѣчи стали валиться въ фонаряхъ; въ обыкновенный фонарь вставили свѣчку, она, разумѣется, отъ тряски нерессорнаго экипажа, никакъ не могла держаться; мы остановились, зажгли снова фонарь; но черезъ пять минутъ та же исторія; мы бросили. Въ темнотѣ мы сдѣлали открытіе: крыша кареты во многихъ мѣстахъ отстала, такъ-что въ щель проходилъ палецъ. Надо замѣтить, что эти кареты еще очень недавно ходятъ.

Можете судить о моемъ горестномъ положеніи: я ѣхалъ въ вагонѣ по чугункѣ, одѣваться тепло было не для чего, сѣлъ въ карету — тоже; но послѣ оказалось, что я сижу на механически устроенномъ сквозномъ вѣтру. Пріѣхали на станцію, я упросилъ одного пассажира наружнаго мѣста помѣняться со мной, и онъ (о, несчастный!) согласился. На этой же станціи баринъ, назвавшій меня мужичкомъ, извинялся, и хоть я его увѣрялъ, что единственное мое желаніе — походить на мужика, и что я очень радъ, что могу казаться мужикомъ, онъ все-таки не могъ повѣрить, что онъ меня ни мало не обидѣлъ. Вторую станцію я проѣхалъ хорошо: ночь свѣтлая; хоть вѣтеръ, да несквозной; а внутри кареты темно и вѣтеръ, чувствительнѣе; да къ тому же на козлахъ сидѣлъ мальчикъ, кажется, сынъ ямщика; я его перетащилъ къ себѣ, а онъ въ благодарность цѣлую дорогу пѣлъ мнѣ пѣсни: „Конченъ, конченъ дальній путь“, „Во пустынюшку мальчикъ удаляюсь“, и тому подобныя. Да одну пѣсню про Ярославль-городъ. Ярославль городъ и здѣсь, на битой дорогѣ, не потерялся. Пѣсню, которую пѣлъ мнѣ мальчикъ, я зналъ прежде, она сложена про пожаръ Ярославля; но я его заставилъ пропѣть два раза; мнѣ хотѣлось прислушаться къ выговору. Такъ онъ выговаривалъ: ёму вмѣсто ему, загоряеться вмѣсто загорается, полторы вёрсты вмѣсто полторы версты, руучей, поглядишь…. Еще въ этой пѣсни поется:

На слѣдующей станціи насъ не пустили въ станціонный домъ. Почему? — мы не знаемъ: ѣхали мы, кажется, въ дилижансѣ, и на почтовыхъ лошадяхъ. Здѣсь же потеряли мы одного пассажира; онъ пошелъ въ ямскую избу закурить папироску, да и пообогрѣться немножко, а какъ здѣсь не подаютъ сигналовъ, и пьяный кондукторъ не смотритъ — всѣ ли пассажиры, то онъ съ папироской во рту вышелъ изъ избы, въ ту минуту, когда экипажъ уже тронулся. И этому господину предоставили удовольствіе бѣжать версты двѣ, и кричать сколько ему угодно: нашъ дилижансъ такъ стучалъ и дребезжалъ, что ничего не было слышно. Несчастный господинъ, имѣя полное право бѣжать еще далѣе, воротился однако на станцію, размышляя такъ: догнать не догоню, а назадъ идти будетъ дальше. Пріѣхали въ Новгородъ въ четвертомъ часу, хоть и обѣщались привезти въ первомъ.

— Извольте выходить!

Мы всѣ выскочили, кондукторъ сталъ стучаться въ гостинницу. Гостинницу отперли и мы услышали голосъ:

— „Нумеровъ нѣтъ!“

— „Пойдемъ въ новую гостинницу“, предложилъ кондукторъ: „тамъ гостинница того же хозяина.“

Мы туда — тамъ тоже услышали: „нумеровъ нѣтъ!“

— „Теперь, господа“, сказалъ кондукторъ: „извольте идти куда хотите, нумеровъ нѣтъ: здѣсь ночевать негдѣ!“

Представьте себѣ мое бѣдственное положеніе: въ незнакомомъ городѣ, въ четыре часа ночи, на улицѣ, съ кучею вещей. Что бы вы стали дѣлать? Подумавъ немного, я приказалъ кондуктору везти себя къ графу Г., т. е. содержателю полезнаго заведенія дилижансовъ. Это немножко удивило кондуктора.

— „Да вы знакомы съ нимъ“? спросилъ онъ меня.

— Нѣтъ не знакомъ.

— „Такъ за чѣмъ же ночью идти къ нему?“

— Какъ за чѣмъ? ночевать.

— „Ночевать въ конторѣ можно.“

— Можно? Такъ отъ чего же ты меня прямо не провелъ въ контору?

— „Помилуйте, я вамъ предлагалъ, да вы не хотѣли….“

И солгалъ кондукторъ, вовсе и не предлагалъ, а всячески старался спровадить съ рукъ поскорѣе.

Приходимъ въ контору: прекрасный номеръ, гдѣ рѣшительно ничего не напоминаетъ конторы, а просто — нанятой номеръ для проѣзжающихъ. На другой день въ контору пришелъ нашъ забытый путникъ, взялъ вещи, разсказалъ про свое горе и ушелъ.

Изъ этой повѣсти можно вывести слѣдующее нравоученіе: если хочешь сдѣлать пользу, дѣлай самъ; если увидишь, что въ томъ дѣлѣ, за которое взялся, ты дуракъ, — брось: и тебѣ будетъ дурно и другимъ плохо; самъ будешь работать, да будешь знать толкъ въ дѣлѣ — будетъ хорошо; заставить же пьянаго холопа дѣлать добро для спасенья барской души — довольно трудно.

5-го Декабря. Новгородъ.

Познакомился съ И. К. Купріяновымъ и Н. К. Отто, учителями гимназіи, и съ Отто ѣздилъ вчера по Новгороду. Городъ по плану выстроенъ! Пригородъ чрезвычайно похожъ на кладбище, усѣянное памятниками. Умерла воля новгородская, остались одни памятники, да и тѣ по возможности испорчены. Не стану вамъ говорить о новгородскихъ древностяхъ, — вы найдете много описаній; но разскажу вамъ, что я чувствовалъ при осмотрѣ ихъ. Сперва мы поѣхали въ здѣшній Кремль. Рядомъ съ Св. Софіею стоятъ присутственныя мѣста, извѣстной казенной постройки, а между ними стоитъ что-то въ родѣ тѣхъ верстовыхъ столбовъ, которые торчатъ на шоссе подъ Москвой. Это изволите видѣть „памятникъ.“ Что долженъ напоминать этотъ памятникъ, право не знаю, спросить даже не хотѣлось. Послѣ уже я узналъ, что этотъ памятникъ поставленъ за 12-й годъ дворянами. Изъ Софіевскаго собора мы пошли въ грановитую палату. Трудно вообразить себѣ, что нибудь свѣтлѣе, радостнѣе этой палаты. Эта палата — палата пиршествъ Новгородцевъ у своего пископа. Но образованные люди и ее не оставили въ покоѣ: передѣлали ее на церковь, и иконостасомъ отгородивши часть, какъ бы отрѣзали кусокъ отъ цѣлаго, да и украсили по своему. „Сперва она была росписана попроще“, сказалъ мнѣ провожавшій монахъ, „а теперь разукрасили получше.“ Но все таки не могли испортить, какъ ни старались!

Еще мнѣ поправился разсказъ священника въ Никольскомъ соборѣ про очень древній образъ Николая Чудотворца.

— „Эта икона, какъ стоитъ, такъ и должна стоять; принять ее никакъ невозможно: печать консисторская къ ней приложена. Сія икона много чудесъ дѣлаетъ, да „власти“ не дозволяютъ….“

Раскрылась рука Господня и Новгородъ долженъ пасть! Вы, вѣрно, знаете, что когда росписывали Софійскую церковь, то писцы, написавши Христа съ благословляющей рукой, увидѣли на другой день по утру руку сжатую; писцы поправили — на другое утро тоже. Наконецъ они услыхали голосъ: „писцы, не пишите меня съ благословляющей рукой; напишите съ сжатой дланью; въ этой рукѣ я держу Новгородъ! — когда раскроется рука — падетъ Новгородъ.“ Это преданіе мнѣ разсказалъ одинъ здѣшній мѣщанинъ, и прибавилъ: „ручка уже стала разжиматься; больше половины разжалась…“ Часто случается, что въ церкви кромѣ попа да дьячка народу нѣтъ. Но въ Великомъ Новѣгородѣ этого не хотѣлось бы видѣть: мы, ѣздивши по церквамъ во время вечеренъ, находили всѣ церкви пустыми, а въ одной изъ самыхъ древнихъ церквей, въ церкви Спаса, и попа не нашли: попъ пошелъ, кажется, въ острогъ служить; видите, этотъ попъ служитъ и здѣсь, и къ острогу прикомандированъ.

8-го Декабря. Спасо-Пископецъ.

Вчера я выѣхалъ изъ Новгорода на биржевомъ извощикѣ съ И. М. М., который проводилъ меня до Ракомы .

Пріѣхавъ въ Ракому, извощикъ остановилъ лошадь у своего знакомаго мужика, а самъ пошелъ съ нами на посидки.

„Войдете, господа, Богу помолитесь, предупредилъ онъ насъ на пути въ избу, въ которой были посидки.

Мы вошли, изба была просторна, въ ней не было ни одного стола; близь передняго угла горѣлъ свѣтецъ съ лучиною, кругомъ стѣнъ по лавкамъ сидѣли дѣвки, до двадцати пяти, и всѣ за пряжей. Дѣвки были одѣты въ сарафаны и повязаны пестрыми бумажными платками по Московски: свернувъ платокъ косынкою и подвязавъ подъ подбородкомъ.

— Здравствуйте, красныя дѣвушки, сказали мы помолясь Богу.

— „Здравствуйте, молодцы хороши!“ отозвались въ отвѣтъ однѣ изъ нихъ.

— „Милости просимъ,“ проговорили другія, продолжая прясть.

— „Надо дѣвушкамъ свѣчей купить! сказалъ въ полголоса извощикъ.

— Сколько? спросили мы.

— «Да сколько хотите: какая дѣвушка понравится, той и затопите.»

— Намъ всѣ нравятся; можно всѣмъ затопить?

— «Это еще лучше: значитъ моя посидка понравилась.»

Мы дали нашему наставнику три рубли и велѣли купить пять фунтовъ свѣчей шестерику. Онъ побѣжалъ.

— «Садитесь, молодцы хороши, къ нашимъ дѣвушкамъ» сказала одна дѣвка побойчѣй другихъ.

— Позволь мнѣ около тебя сѣсть, проговорилъ я, подойдя къ одной дѣвушкѣ.

— «Садись, родненькій, садись», отвѣчала она, не много подвигаясь, чтобъ дать мнѣ мѣсто.

Между тѣмъ нашъ извощикъ принесъ свѣчей.

— «На-те вамъ свѣчи и сдачу, сказалъ онъ подавая мнѣ и то и другое. Свѣчи пять фунтовъ стоятъ цѣлковый, вотъ вамъ два рубли».

— Затопляй свѣчи, отвѣчалъ я, принимая сдачу.

Тотъ подошелъ къ свѣтцу, въ которомъ горѣла лучина, зажегъ пукъ свѣчей и, подходя къ дѣвушкамъ, передъ каждой ставилъ по свѣчкѣ между льномъ и личинкою .

— «Вамъ почтеніе сдѣлали», тихонько проговорила моя сосѣдка.

— Какое почтеніе? спросилъ я.

— «А какъ же: съ васъ взяли цѣлковый за пять фунтовъ свѣчей: много брали, отъ того и уважили».

— А съ васъ сколько жъ берутъ?

— «Мы не покупаемъ; покупаютъ наши молодцы; да покупаютъ они не фунтами, а по свѣчкѣ, по двѣ; такъ съ нихъ-то берутъ за кажинную свѣчку 4 копѣйки; почесь четвертакъ фунтъ-то обойдется.»

Въ избу стали входить молодцы хороши, по одному, по два и больше. Каждый изъ нихъ, перекрестясь передъ иконой, говорилъ: «Здравствуйте, красныя дѣвушки!» и получалъ въ отвѣтъ привѣтливое: «здравствуйте, молодецъ хорошій!»

Многіе изъ нихъ затопляли свѣчи, ставили за личинки дѣвушкамъ, тѣ отвѣчали имъ поклономъ: «спасибо, добрый молодецъ», не прерывая работы; а коли пѣлась пѣсня, однимъ поклономъ, ни прерывая и пѣсни. За тѣмъ молодцы садились около дѣвушекъ только когда мѣсто не было занято другимъ; въ послѣднемъ случаѣ молодецъ, поставивъ свѣчку отходилъ въ сторону или садился около другой. У многихъ дѣвушекъ горѣло уже по двѣ свѣчи. Дѣвушки въ полголоса разговаривали съ молодцами.

— «Чтожъ вы дѣвушки не поете?» проговорилъ кто-то изъ толпы молодцевъ безь мѣстъ, т. е. изъ числа тѣхъ, которые стояли около дверей.

— «Да попоемъ-те пѣсенокъ, попоемъ-те пѣсенокъ нашихъ!» отозвалось нѣсколько дѣвушекъ изъ тѣхъ, какъ я замѣтилъ, около которыхъ не было молодцевъ хорошихъ.

Дѣвушки запѣли:

— Славная пѣсня, сказалъ я своей сосѣдкѣ. Въ самомъ дѣлѣ эта пѣсня мнѣ понравилась: ложилась Дунюшка не напростую кровать, а на тесовенькую; живетъ мой милой не въ работничкахъ не въ прикащикахъ, — самъ хозяиномъ! да и не пустымъ дѣломъ милой занимается: ставитъ дома каменны!..

— Славная пѣсня, дѣвушка! нѣтъ ли у васъ еще, спойте.

— «Какъ не быть у насъ пѣсенокъ хорошихъ! отвѣчала моя сосѣдка; послушай родненькій, послушай вашихъ пѣсенокъ хорошихъ.»

Дѣвушки запѣли еще пѣсни, но на мою бѣду не совсѣмъ хорошія. Желая показать, что они дѣвушки полированныя, затянули романсы. Впрочемъ, надо правду сказать, довольно трудно было узнать эти романсы: такъ были передѣланы и слова, а въ особенности голоса. Кстати прибавлю, что здѣсь поютъ превосходно; здѣшнія пѣвицы поютъ своими голосами и не насилуютъ ихъ, какъ въ другихъ мѣстахъ, напримѣръ въ Орлѣ, Тулѣ, Тамбовѣ, Воронежѣ: тамъ и женщины, и дѣвушки стараются пѣть потолще, т. е. по возможности контръ-альтомъ. Еще прибавлю, что здѣшніе голоса хоровыхъ пѣсенъ не испорчены солдатскими пріемами. Вѣрно вамъ случалось слыхать хоръ солдатъ, фабричныхъ и т. п. припомните: запѣваетъ запѣвало; казалось бы, что все будетъ и въ самой разгульной пѣснѣ мирно и свѣтло: Не тутъ-то было! Вдругъ, по командѣ, всѣ судорожно подхватываютъ; за этимъ подхватомъ пѣсня опять пойдетъ своимъ чередомъ, но этотъ перерывъ васъ непріятно поражаетъ. А случается, что пѣсня и оканчивается тоже вдругъ по командѣ!.. Михайло Александровичь Стаховичъ, котораго мы такъ неожиданно лишились, и отъ котораго мы многаго могли ожидать, говорилъ мнѣ, что подъ команду стали у насъ пѣть со временъ Суворова. На сколько это справедливо, я не берусь рѣшать; могу только сказать, что въ деревняхъ по солдатски не поютъ; мужики, да къ тому коли еще бывалые, случается затягиваютъ:

Но отъ женщинъ мнѣ не случалось слышать такихъ пѣсенъ, хотя и онѣ поютъ солдатскія, только не эти; мнѣ часто попадалась, особенно въ послѣднее время; слѣдующая пѣсня:

Эту пѣсню я слышалъ въ Орловской губерніи, и въ Новгородской, и отъ солдатъ и отъ женщинъ. Въ солдатскихъ хорахъ запѣваетъ одинъ, а передъ третьимъ стихомъ т. е. передъ словами: «плакала-рыдала», какъ будто бросаются на пѣсню, врываются въ нее. Пѣвицы же пристаютъ къ пѣснѣ; тоже одна запѣваетъ, а oстальныя начинаютъ пѣть, когда которой вздумается: одна съ слова «царскую», другая съ «рыдала», третья «ночь не спала», какъ придется. Пѣсня идетъ свободно, легко; видно, что пѣсня поется, а не служба справляется. Моя сосѣдка разговаривала со мной, но продолжая въ-тоже время участвовать въ пѣсни, бросивъ мнѣ нѣсколько словъ, начинала пѣть, разумѣется, съ того слова или даже слога, который тогда пѣлся.

— «Походимте дѣвушки, походимъ, повеселимъ молодцовъ!» заговорили нѣкоторыя.

— «Походимъ, походимъ!»

— «Ну молодцы хороши, ходите кто нибудь!»

Не вставая съ мѣстъ и продолжая прясть, онѣ запѣли:

При началѣ этой пѣсни, вышелъ одинъ молодецъ хорошій съ платкомъ, и сталъ ходить около пѣвицъ, при словахъ пѣсни:

Онъ бросилъ платокъ дѣвкѣ на колѣни; та взяла, не спѣша погасила свои свѣчи и поставила прялку на лавкѣ къ сторонѣ и вышла на средину. Пѣсня, по обыкновенію всѣхъ хороводныхъ (или какъ здѣсь называютъ короводныхъ), оканчивалась поцѣлуемъ. Послѣ же, когда молодецъ сѣлъ, стала ходить дѣвушка и бросила.

Парень вышелъ при концѣ пѣсни, поцѣловалъ дѣвку и началъ ходить подъ ту же пѣсню. Когда дѣло дошло до шелковаго платочка, онъ бросилъ его на колѣни моей сосѣдкѣ, а когда ей пришлось бросить этотъ платочекъ, она бросила на колѣни мнѣ. Дошла очередь и мнѣ выбирать: желая за любезность сосѣдки, выбравшей меня, отплатить ей такою же любезностію, я вызвалъ ее же.

— «Родненькій, послушай что я тебѣ скажу, сказала сосѣдка, садясь около меня, у насъ такъ не водится: я тебѣ кинула шелковый платочекъ, а ты ту жъ пору и мнѣ. Такъ-то будетъ зазорно.»

— Да отъ чего же зазорно? спросилъ я.

— «Да ужъ такъ у насъ не повелось, отвѣчала она. Пожалуста, родненькій, теперь на первый разъ возьми другую дѣвушку, а на другой разъ хоть и меня.»

Съ часъ продолжался хороводъ, потомъ опять начали пѣтъ простыя пѣсни: часу до перваго ночи продолжались посидки, я недождался окончанія и ушелъ не помолясь на иконы и не простясь.

— «Куда тутъ молиться!» сказалъ мнѣ мой наставникъ, — выходя вмѣстѣ со мною, — «какъ кончится посидка, всякъ дружень охватитъ друженицу, да и пойдетъ куда нужно!»

— Какъ, при всѣхъ? спросилъ я.

— «А чтожъ, коли бъ одну, это вѣдь всѣхъ потащатъ!»

— Ну, а если у которой нѣтъ дружня?

— «А солдаты на что?»

— Что жъ ты не хваталъ? спросилъ я его.

— «Бока берегъ, баринъ», отвѣчалъ онъ: «тутъ у кажинной дѣвки есть дружень; такъ онаиужъ съ нимъ и водитъ дружбу. А посторонній сунься-ка: всѣ ребята, не то что одинъ дружень, всѣ на тебя накинутся, да такъ вздуютъ!..»

— А какъ же солдаты-то? спросилъ я.

— «Хороша и дѣвка, коли между своими дружня не найдетъ! Коли дѣвка между своими парнями дружня не нашла: значитъ отпѣтая!»

Здѣсь должно прибавить, что не всѣ дѣвушки заходятъ далёко съ своими дружнями; большею частію дружень беретъ за себя дружницу, совершенно цѣломудренную. Разумѣется не обходится безъ грѣха; и хотя незаконное рожденіе ребенка считается позорнымъ, но не изключаетъ дѣвушку-мать изъ общества: онѣ выходятъ за мужъ чаще не за дружня, а на посидкахъ и въ хороводахъ участвуютъ наравнѣ съ другими дѣвушками.

Изъ Ракомы я пошелъ къ Спасо-Пископцу (Спасъ-Епископецъ). На пути рколо Самокражи, мнѣ попался Спасо-Пискоескій крестьянинъ, ѣхавшій на лошади въ саняхъ.

— «Не по пути ли, ваше степенство?» спросилъ онъ меня. «Коли по пути, подвезть можно.»

— Я иду, почтеннѣйшій, въ Спасо-Пископецъ, отвѣчалъ я ему.

— «Садись со мной», сказалъ онъ, «на лошади въ саняхъ все лучше, чѣмъ ногами работать».

Я сѣлъ на сани и мы доѣхали до Спасо-Пископца. Узнавши, что здѣсь есть харчевня, гдѣ и чай найдется, я предложилъ Леонтію Ивановичу (такъ звали крестьянина) пойдти со мной чайку напиться, на что онъ согласился.

— «Пойду, только лошадь на мѣсто поставлю», сказалъ онъ; «сей часъ пойду.»

Я вошелъ въ харчевню, которая помѣщалась въ двухъ комнатахъ и кухнѣ, и въ которой никого не было, кромѣ хозяина да еолового мальчика.

Я велѣлъ подать себѣ чаю.

— «На сколько человѣкъ прикажете?» спросилъ меня хозяинъ.

— На двухъ, отвѣчалъ я.

— «Чаю на двухъ, молодцы», пропѣлъ хозяинъ.

Черезъ пять минуть пришелъ Леонтій Ивановичъ, а черезъ десять подали намъ чай, до того дурной, что я при всемъ моемъ уваженіи ко всякому чаю, никакъ не могъ выпить и одного стакана.

— Вода видно не хороша? сказалъ я Леонтію Ивановичу.

— «Нѣтъ кажись, ничего», отвѣчалъ онъ.

Я съ этимъ никакъ не могъ согласиться, и спросилъ хозяина, какую онъ воду налилъ?

— «Вода-то у васъ не совсѣмъ хороша, отвѣчалъ мнѣ хозяинъ; для чаю вовсе негодится. А если къ тому еще прибавить прикажете, коли воды возьмешь изъ куба, полѣнишься самоваръ поставить, совсѣмъ пить нельзя: рыбой сильно отзываетъ».

— А ты какой налилъ?

— «Да для скорости изъ кубика», отвѣчалъ онъ.

— А можно самоварчикъ поставить?

— «Да я не зналъ, что вамъ не покажется; вотъ этимъ, сказалъ онъ, указывая на моего собесѣдника, что хочешь подай — все выпьютъ! А вамъ сейчасъ самоваръ нагрѣю».

— А что будетъ стоить? спросилъ я.

— «Цѣна та-же: десять копѣекъ съ двухъ, у насъ лишняго не берутъ».

Самоваръ былъ поставленъ. Леонтій Ивановичъ между тѣмъ занимался чайкомъ, не обращая вниманія на нашъ разговоръ, даже и тогда, когда до него рѣчь коснулась.

Я у него спросилъ: чѣмъ онъ занимается?

— «Мы ловцы,» отвѣчалъ онъ; «я просто ѣзжу, а мой братъ ватаманомъ. Меньшимъ ватаманомъ, прибавилъ онъ, съ двойникомъ; а захоти: самъ двойникъ наберетъ».

Я сталъ спрашивать у него объ ихъ промыслахъ.

— «Про наши промыслы сказать кромѣ хорошаго нечего: сами Апостолы были рыбарями, по нашему сказать, ловцами. Наши промыслы легкіе, веселые, особливо зимой, — гораздо хороши!»

— А змой у васъ рыбу не такъ ловятъ, какъ лѣтомъ? спросилъ я, чтобъ какъ нибудь вызвать его на разговоръ.

— «Зимній ловъ, само собою разумѣй, не лѣтній» началъ Леонтій Ивановичъ, «зимой скопляются тридцать два человѣка, а лѣтомъ въ двойникѣ бываетъ всего на все только двадцать»,

Я, какъ самовидѣцъ, могъ повѣрить его разсказы, въ настоящее время, только про зимній ловъ; потому и сталъ спрашивать: какъ они зимой рыбу ловятъ?

— «Настоящіе ловцы зимніе, я говорю, въ два невода ловятъ: это двойники, началъ разсказывать Леонтій Ивановичъ, отъ времени до времени прихлебывая чаекъ, вотъ соберется народъ, человѣкъ двадцать ловцовъ, или тамъ тридцать, у кажинаго ловца шестнадцать сажень сѣтей, а у кажинныхъ двухъ ловцовъ есть по лошади съ санями, со всею снастію, какъ запречь надлежитъ. Соберутся ловцы, человѣкъ двадцать, а больше станутъ собирать до тридцати одного ловца. Наберутся скоро: на это дѣло охотника много у насъ! Послѣй того скопятся, да и спросятъ: „кому быть ватаманомъ“? — Положатъ на кого: на Ивана-ли Петрова, на Ѳедора-ли Васильева, всѣ къ тому Ѳедору Васильеву и идутъ. А коли случится тутъ Ѳедоръ Васильевъ, то тутъ же ему и объявится, коли же нѣтъ его на ту пору, съ ними идутъ къ нему на домъ. И выбираютъ они ватаманомъ ловца ловкаго, да и знамаго: надо кнѣи (мотня, матка), снасти (веревки) въ долгъ взять. Ловцы сѣти сами вяжутъ, а то и купить не дорого: шестнадцать сажень сѣтей можно взять за десять цѣлковыхъ; ну а кнѣю всегда покупаютъ въ городѣ; за пару кнѣй надо дать 300 рублей ассигнаціями, а дорога пенька — всѣ 100 цѣлковыхъ отдашь; да за снасти цѣлковыхъ 50. По этому самому и выбираютъ ватамана знамаго, чтобъ ему въ городъ все что надо въ долгъ дали. Приходятъ къ нему на домъ въ избу…. А тотъ Ѳедоръ Васильевъ сидитъ будто ничего и не знаетъ.

— „Что вамъ надо ребята“? скажетъ онъ, да скажеть онъ такъ сурово. „Зачѣмъ пришли?“

„А тѣ ему въ отвѣтъ:- Такъ и такъ: насъ скопилось тридцать одинъ человѣкъ съ сѣтьми и лошадьми: будь нашимъ большимъ ватаманомъ. А коли нѣтъ тридцати одного ловца; то скажутъ: Насъ собралось двадцать, тамъ что-ль, человѣкъ, али двадцать пять, остальныхъ самъ набери. Будь намъ ватаманомъ большимъ, безъ тебя намъ въ двойникахъ ходить не приходится.

„Тотъ, по обычаю, сперва на перво поломается: начнетъ говорить, что, «у меня де на то и разума не хватитъ, а безъ большаго разума, какъ я за такое дѣло возьмусь»? — Да это онъ такъ только разговоры разговариваетъ, поговоритъ, и станетъ у нихъ большимъ ватаманомъ. Тутъ большой ватаманъ спроситъ:

— «Кого же, мы ловцы, поставимъ малымъ ватаманомъ?»

«Ну тѣ и положатъ, къ примѣру сказать, хоть на тебя, али тамъ на меня, али еще на кого; тотъ тоже отговаривается, да только поменьше, да и гораздо поменьше, пойдетъ въ малые ватаманы. Тамъ большій ватаманъ скажетъ:

— „Кому рѣльщикомъ быть?“

„Рѣльщикъ ватаману подручный, тоже большой человѣкъ, безъ рѣльщика ватаманъ водки не пьетъ. Выберутъ двухъ рѣльщиковъ, кажинному ватаману по рѣльщику, а кажинному ватаману и кажинному рѣльщику по пѣхарю, да еще четыре воротильщика, что воротъ ворочаютъ, а остальные просто ловцы. Ну, а когда не наберется тридцать два ловца, у кого есть сѣти да лошадь, нанимаютъ рублей за десять серебромъ въ зиму казаковъ — такъ у насъ зовутъ бездомныхъ работниковъ. Какъ только всѣхъ выберутъ, затопятъ (затеплятъ,) Богу свѣчку, помолятся Богу, поцѣлуютъ образъ-икону. Помолясь, и ни одинъ уже ловецъ не отойдетъ въ другой двойникъ, не моги до поры до времени слова сказать! Помолясь Богу и отстать нельзя: недаромъ Бога цѣловали! Помолясь Богу, сядутъ за столъ, выпьютъ винца (вино это и обѣдъ — большой ватаманъ покупаетъ, а послѣ съ добычи вычитаютъ). За столъ посадятъ большаго ватамана въ передній уголъ, а малый ватаманъ угощаетъ.“

— А жена большаго ватамана? перебилъ я.

„Той когда же? Отвѣчалъ Леонтій Ивановичъ: той въ пору успѣть подавать!… вотъ и скажетъ большой ватаманъ:

— „Ну ребята, собираться тогда-то, а пока надо невода, баломуты справить.“

„Всѣ уже и слушаютъ. Какъ прикажетъ ватаманъ, такъ и скопится къ нему нея братія невода сшивать. Кажинный принесетъ съ собою свою сѣть шестнадцать сажень, сошьютъ въ четыре крыла: по два крыла на неводъ. А большій ватаманъ, человѣкъ бывалый, выбираетъ день легкій, глаза, да и дурнаго дѣла боится. Случается ватаманъ и самъ на тѣ дѣла ходокъ, тотъ самъ перехитритъ; если же плохъ — дожидается пока главные дѣльцы на озеро поѣдутъ; а то такъ сдѣлаетъ: будешь съ нимъ бокъ о бокъ ловить — у него тоня въ триста рублей и больше, а ты на рубль серебра! А то и того хуже, грязи захватишь, весь день провозишься, бываетъ — пробьешься и двое сутокъ“.

— Скажи пожалуста, Леонтій Ивановичъ, спросилъ я, какъ это грязи захватишь?

— „А эта грязь бываетъ, ваше степенство, когда ледъ неблагополучно станетъ: въ большіе вѣтры станетъ озеро, дѣлаются бугры льду съ газу и борютъ невода, такъ бываетъ, что невода ночуютъ подо льдомъ: назадъ вытягиваютъ, а то сперва вытянутъ одно крыло, а послѣ другое“.

— Ну а, выбравши день, у кого собираются? спросилъ я. Да и когда же день тотъ назначаютъ?

— „А назначаютъ тотъ день у насъ зимніе ловцы, какъ только озеро станетъ, продолжалъ Леонтій Ивановичъ; всѣ сходятся къ большому ватаману, затопятъ свѣчу, выпьютъ винца, пообѣдаютъ, все тѣмъ же порядкомъ, какъ и прежде, и съ того часу ватаманъ большой полный хозяинъ, хоть до полусмерти убьетъ кого: никто до поры до времени не смѣй слова оказать. Пообѣдаютъ и поѣдутъ на озеро. Въ этотъ день они только одну тоню исдѣлаютъ: своего счастья попытать; да и рыбу ту не продаютъ, сами съѣдятъ. Послѣ того уже ватаманъ скажетъ день, въ который скопляться на настоящій ловъ. Соберутся и поѣдутъ. Закинутъ тоню, вынутъ. Большой ватаманъ сказано всему хозяинъ: вынуть тоню, онъ и скажетъ мокряку, за сколько ее рыбакамъ, отдавать; мокрякъ и не смѣетъ ее дешевле опустить.“

— Мокрякъ кто такой? спросилъ я моего разскащика.

— „А мокрякъ изъ нихъ же бываетъ, по очереди, отвѣчалъ онъ. «Нынче одинъ мокрякъ, завтра другой, всѣ бываютъ, окромѣ ватамановъ и рѣльщиковъ; для того, нельзя имъ у себя денегъ держать. Какъ скажетъ ватаманъ мокряку цѣну, тотъ дешевле не можетъ продать, дороже — лучше для всей братіи, — дороже — продавай» А коли рыбаки ватаманской цѣны не дадутъ: мокрякъ ночь ночуй, не дадутъ на другой день — другую: на третій день только съ озера можно эту рыбу свезти. Самъ ватаманъ не можетъ: отъ того что…. ну, да это послѣ. Вотъ какъ мокрякъ продастъ рыбу, деньги возьметъ у рыбаковъ, и пойдетъ къ братіи на другую тоню. Другую тоню, если бываетъ, онъ же продаетъ; сколько тонь закинутъ въ тотъ день — во всѣхъ онъ мокрякъ и всѣ деньги себѣ подъ сохранъ беретъ. Ватаманъ себѣ ни гроша не оставляетъ. Даромъ хоть отдавай всю, пока ватаманомъ, — никто слова сказать не скажетъ, только денегъ брать не можетъ.

— Да какъ же такъ? Ну онъ сойдется съ какимъ нибудь обманщикомъ, будетъ говорить, что даромъ отдаетъ, а съ него будетъ деньги брать? спросилъ я.

— «Этого на братіи сдѣлать нельзя,» убѣдительно сказалъ Леонтій Ивановичь, а почему этого сдѣлать на братіи нельзя, не сталъ онъ и разговаривать объ такомъ, по его мнѣнію, невозможномъ дѣлѣ.

— «Какъ скопится у ловцовъ много денегъ, большой ватаманъ и велитъ расправѣ быть. Скопятся. — Большой ватаманъ сядетъ за столъ, а всѣ ловцы стоятъ. Большой ватаманъ и скажетъ: „У тебя столько-то денегъ!“ Этотъ ловецъ, къ которому тѣ слова были, ему подаетъ деньги. Ватаманъ приметъ и положитъ на столъ. Тамъ у другаго спроситъ, возьметъ и тоже положитъ на столъ. Оберетъ у всѣхъ, кто въ мокрякахъ былъ, и всѣ деньги тѣ на столѣ лежатъ. Ватаманъ при всѣхъ пересчитаетъ деньги. Всѣхъ денегъ къ примѣру двѣсти рублей; изъ этихъ денегъ за кнѣи можно отложить сто что-ль рублей, на церковь Божію столько-то, за прогулы столько, на водку, если ловъ былъ хорошъ! И никто ему на то ни слова не скажетъ, хоть всѣ деньги пропить велитъ! Отложивъ сколько надо, ватаманъ дѣлитъ всѣмъ ловцамъ: на ловца съ лошадью двѣ части, а на пѣшаго одну, и отдаетъ тѣ деньги кажинному ловцу самъ въ руки, и себѣ оставляетъ равную часть. Такія-то расправы бываютъ во всю зиму до четверга, пятницы, или субботы на масляной. Тогда ватаманъ велитъ быть большой расправѣ. Большая расправа бываетъ такая же, какъ малая, только большой ватамавъ отсчитаетъ на той большой расправѣ деньги, коли остались что, да этого и не бываетъ, за кнѣи, да за снасти, а на водку не откладываетъ, а послѣ скажетъ: „надо на церковь Божію отложить!“ Если хорошъ былъ въ ту зиму ловъ, отложатъ больше: бываетъ рублей пятнадцать, а бываетъ и по рублю, и тѣ деньги отдаютъ попу, на Святой недѣлѣ, на церковь. И на то ему никто не говоритъ ни слова; развѣ какой изъ другаго прихода, такъ скажетъ; „дай мнѣ, ватаманъ, мою часть, не хочу я своей церкви обижать!“ Ватаманъ и отдаетъ ему часть, а тотъ отнесетъ деньги эти въ свою церковь, а спорить не смѣетъ. Какъ только кончится расправа, ватаманъ встанетъ, да и спроситъ: „хотите ли, братцы, на тотъ годъ со мною рыбу ловить?“ Если онъ не хорошо, имъ служилъ, всякъ ему свою правду выскажетъ, разберутъ неводъ, всякъ свою сѣть, кнѣю, снасти продадутъ, деньги раздѣлятъ и разойдутся. Колижъ все было ладно, ловцы ватамана поютъ водкой, а ватаманъ подноситъ всей братіи. Гульба пойдетъ такая, что и Боже мой! На тотъ пиръ никому, кромѣ той братіи, и придти нельзя; развѣ когда большой ватаманъ позоветъ… Пройдетъ масляница, — въ понедѣльникъ на первой недѣлѣ зубы полоскать; да такъ наполощутся, что во вторникъ, кто и въ среду опохмѣляться надо! Кончится гульба, ватаманъ скажетъ: опять выѣзжать. Опять выѣдутъ на озеро и ловятъ пока забереги пойдутъ, съ тѣмъ же ватаманомъ, коли хорошо служилъ, — а нѣтъ, такъ съ новымъ, которому обѣщались на зиму. Пойдутъ забереги и разойдутся до зимы, а зимой ужъ приходятъ къ ватаману своему.»

Простившись съ Леонтіемъ Ивановичемъ, я хотѣлъ ѣхать на озеро посмотрѣть ловцовъ на мѣстѣ, да въ субботу былъ Николинъ день, вчера воскресенье; нынче не поѣхали.

— «Заворожка вышла», говорили мнѣ: «такъ, братецъ ты мой, отдѣлаютъ, что на десять цѣлковыхъ во всю недѣлю не наловишь; знамое дѣло: ловца тоня кормитъ, такъ одинъ другова и боится; вотъ и положили ѣхать завтра; всѣ и остались, да и гуляютъ.»

Въ самомъ дѣлѣ, гульба идетъ страшная, человѣкъ болѣе полутораста по улицѣ поютъ пѣсви и ѣздятъ на ловецкихъ лошадяхъ.

9 Декабря. Спасо-Пископецъ.

На канунѣ я нанялъ лошадь съ проводникомъ ловцомъ, который чѣмъ свѣтъ разбудилъ меня, и мы вышли съ нимъ на улицу.

Почти передъ самымъ солнцемъ съѣхались на улицѣ въ Спасо-Пископцѣ три двойника. Каждый двойникъ стоялъ отдѣльно отъ другаго, и я сталъ около одного изъ нихъ, именно того, къ которому принадлежалъ мой провожатый. Большой ватаманъ подъѣхалъ, посмотрѣлъ на всю братію и не спѣша, степенно, спросилъ:

— «Всѣ наши здѣсь?»

Ловцы переглянулись другъ на друга, и тоже не спѣша отвѣтили ему голосовъ въ шесть-семь: «Всѣ!»

— «Ну, съ Богомъ!» сказалъ ватаманъ, снялъ шапку, а за нимъ и вся братія перекрестились нѣсколько разъ на востокъ, сѣли и поѣхали. Большой ватаманъ впереди, малый за нимъ, тамъ два рѣльщика и у каждаго изъ нихъ по пѣхарю, а за ними на четырехъ лошадяхъ ворота съ воротильщиками, на двухъ лошадяхъ съ кругами (толстыми веревками, сложенными въ круги), на шести лошадяхъ невода. Въ одно время съ ними отправились и другіе двойники, въ такомъ же порядкѣ, какъ и первый.

По отъѣздѣ, ловцовъ я съ своимъ товарищемъ пошелъ пить чай и на этотѣ разъ самъ хозяинъ попросилъ меня подождать самоварчика: «изъ кубика-де вода будетъ не такъ-то хороша.»

— Скажи пожалуста, спросилъ я своего проводника за чаемъ, издалека пріѣхали эти ловцы?

— «Да изволишь видѣть, ваше степенство, всѣ поозоры, кто ловцомъ, т. е. кто рыбу ловитъ, а кто рыбакомъ — кто рыбу покупаетъ; только всѣ въ озерѣ, всѣ озеромъ живутъ. А зимніе двойники на этомъ берегу, отъ Юрьева до Ретли , а надъ всѣми иим Спасо-Пископецъ: сюда всѣ рыбаки скопляются.»

Напившись чаю, мы поѣхали на озеро. Ильмень въ полую воду подходитъ къ самому Спасо-Пископцу, а сильною водою и берега подмываетъ; въ послѣдніе двадцать лѣтъ около Спасо-Пископца отмыло сажень на двадцать. Старики помнятъ берегъ на версту дальше нынѣшняго. Когда вода сойдетъ, — до озера версты двѣ. Зимой нельзя замѣтить, гдѣ начинается озеро: такъ пологи берега.

— А какая вода лучше для ловцовъ, спросилъ я своего спутника, сильная или малая?

— «Какъ можно!» отвѣчалъ онъ: «въ малую воду рыба лучше ловится: рѣки мелѣютъ, рыба и сваливается въ озеро; а въ сильную — вся по рѣкамъ разойдется, да въ рѣкахъ почитай все лѣто и живетъ; для насъ зимнихъ двойниковъ все едино, а для лѣтнихъ гораздо, гораздо хуже.»

Выѣхавъ на озеро, мы взяли нѣсколько на востокъ отъ дороги на Ужинъ и, проѣхавши версты двѣ-три, увидали до восьмисотъ саней съ сѣдоками: на саняхъ, непремѣнно сѣдокъ, хотя бы мальчикъ, или даже дѣвочка.

— Зачѣмъ столько народу собралось? спросилъ я своего проводника.

— «А рыбу покупать у двойниковъ-ловцовъ, отвѣчалъ онъ, это все рыбаки. Сюда пріѣзжаютъ верстъ за пятнадцать, а то и больше.»

Шумъ былъ страшный между рыбаками; но очень немногіе, не болѣе сотни, толковали о дѣлѣ, прочіе же разговаривали кой о чемъ; дѣти играли. Изъ толковавшихъ о дѣлѣ на первомъ планѣ стоялъ мужикъ, съ окладистой бородой, въ новомъ дубленомъ полушубкѣ, сверхъ котораго былъ надѣтъ на распашку тулупъ тоже дубленый.

— «Всѣ двойники на озерѣ?» спросилъ онъ громкимъ, зычнымъ голосомъ.

— Теперь всѣ выѣхали! проговорили нѣкоторые.

— «Ну, слушай!» крикнулъ первый, «отступнова — рыбакамъ на кажинную дугу по гривеннику!»

— Какъ можно по гривеннику! зашумѣли въ толпѣ: теперь ловъ хорошій! Не грѣхъ прибавить! Рубль пять надо дать! Три гривенника!

— «Еще что тамъ врать!» вскрикнулъ опять дубленый тулупъ: «сказано по гривеннику, и будетъ!»

Въ толпѣ еще раздавалось: «Три гривенника! Четвертакъ! Хоть пяти-алтынный бы дать!» но тулупъ сталъ толковать съ своими, т. е. съ дѣловыми.

— «Ну давай разсчетъ дѣлать: сколько рыбаковъ надо оставить», началъ тулупъ: «къ Спасо-Пископскимъ на двухъ по 8, да Егору Степанову 7; на Самокражу Семенову 6, да Ивану Петровичу 8….»

— Къ Петру Семенычу можно прибавить, сказали въ толпѣ.

— Будетъ и шести! заспорили другіе.

— «Будетъ шести!» сказалъ тулупъ: «на Ретлю пять: онъ прошлую недѣлю плохо ловилъ: рыбаки за нимъ даромъ проѣздили!…»

Такимъ образомъ, иногда немного поспоривъ, иногда настаивая, иногда уступая, онъ разсчиталъ на десять двойниковъ 68 человѣкъ рыбаковъ —. Кто на озерѣ останется? спросилъ онъ послѣ разсчета: «отходи!»

Въ сторону отошло человѣкъ до восьмидесяти; сосчитали, бросили жеребій кому отходить; потомъ сосчитали, сколько дугъ осталось, и оставшіеся рыбаки на всякую дугу дали по гривеннику. Съ каждои дугой, т. е. запряженной лошадью долженъ быть кто нибудь, хоть маленькая дѣвочка; въ противномъ случаѣ дуга лишается права на отступной гривенникъ. Я сѣлъ въ сани и поѣхалъ на тоню.

— Скажи пожалуйста, спросилъ я своего проводника: за что же рыбаки платятъ отступнаго всѣмъ, кто пріѣдетъ на озеро?

— «Такой законъ, ваше степенство», отвѣчалъ мнѣ мой проводникъ: «всѣ рыбаки, сколько ни наесть, отъ Юрьева до Ретли, всѣ пріѣзжаютъ; а чтобъ даромъ не ѣздить, получаютъ, значитъ, по гривеннику. Да и всѣмъ даютъ, кто на озерѣ случится: коли хотите, подходите, и вамъ дадутъ», прибавилъ онъ усмѣхаясь.,

— Нѣтъ, за это спасибо, сказалъ я, а скажи пожалуйста: зачѣмъ законъ такой положенъ? Вѣдь ихъ подводъ слишкомъ семьсотъ осталось, по гривеннику выходитъ слишкомъ семьдесятъ рублей, — эти деньги съ ловцовъ же выручаютъ.

— «Безъ этого нельзя», отвѣчалъ онъ: «имъ тоже хлѣбъ надо дать, оттого такой законъ изъ поконъ вѣку и положенъ: мы за этимъ не гонимся! Да и правду сказать: не всегда столько народу и скопляется: другой разъ пріѣдетъ дугъ пятьсотъ, не больше.»

Мнѣ говорилъ мой проводникъ, что онъ за себя поставилъ козака на этотъ день, чтобы ѣхать со мною.

— Сколько ты заплатилъ за день козаку? спросилъ я его.

— «Да заплатилъ дорого: пятнадцать копѣекъ,» отвѣчалъ онъ: «случается дешевле нанимаемъ.»

— Какъ же такъ: ты нанялъ работать за пятнадцать копѣекъ, а тѣ даромъ получаютъ почти по стольку же?

— «Да онъ безъ лошади!»

— Но все же мнѣ кажется, что козаку супротивъ рыбаковъ дали мало.

— «Да козаку-то заплатилъ я одинъ,» говорилъ мнѣ проводникъ, «а рыбакамъ міръ платитъ: оно и легко. Ваше степенство говоришь: съ насъ съ ловцовъ рыбакамъ деньги сходятъ. Слушай: всѣхъ двойниковъ десять, въ кажинномъ двойникѣ тридцать два человѣка; это выходитъ всѣхъ 320 человѣкъ; да съ Трехъ-Острововъ Тарасъ Ивловъ, — у того 8 человѣкъ: имъ и легко платить; а я одинъ отдавай деньги своему козаку!»

Противъ этой логики я спорить не могъ.

— Скажи пожалуйста, спросилъ я, немного помолчавъ: я хочу купить у ловцовъ рыбы?

— «Сперва, когда жеребій трясли», отвѣчалъ онъ, «можно бъ было: недостало бы жеребья — купилъ, а теперь ни за какія деньги тебѣ ловецъ не продастъ: нельзя; всю рыбу продавай рыбакамъ, что по жеребью достались.»

— Ну коли дешево дадутъ?

— «Два дни все-таки не смѣй съ озера свозить, а на третій день вези куда хочешь; только это ужъ плохо: поволочится по льду, лицо и сдастъ; да и прогулъ къ тому жъ!»

— Какъ же рыбаки покупаютъ у ловцовъ, допрашивалъ я проводника: одинъ передъ другимъ цѣну набиваютъ, или столкуются прежде?

— «Какъ можно набивать цѣну!» отвѣчалъ проводникъ: «этакъ въ задоръ войдешь, и не вѣсть что надѣлаешь! Рыбаки тоже покупаютъ рыбу скопомъ: ты говоришь: покупаю, торгую на рубль, я говорю на два, тотъ на три; такъ и дѣлятъ всю рыбу.»

— А если я скажу, что всю рыбу оставляю за собой, сказалъ я, не понимая въ чемъ дѣло: тогда какъ же другіе-то?

— «Да не то», проговорилъ онъ мнѣ съ досадою, видя мою непонятливость: «не то: сколько у кого капиталу, тотъ противъ капиталу и беретъ часть.»

— А если я скажу, что у меня капиталу сто тысячъ, а у меня ихъ нѣтъ?

— «Міръ не обманешь!» отвѣчалъ онъ мнѣ, и я не сталъ больше на это возражать.

Проѣхавши версты полторы-двѣ по озеру, мы увидѣли ловцовъ, которые, вынувши одну тоню, ѣхали на другую.

— Отчего у большаго ватамана лошадь-то хуже всѣхъ? спросилъ я у проводника.

— «Такъ случилось», отвѣчалъ онъ мнѣ: «эта лошадь не ватаманская; ватаманская вонъ подъ кругами.»

— Отъ чего же онъ на своей лошади не ѣздитъ?

— «Случается ѣздитъ и на своей, когда очередь достанется», отвѣчалъ онъ: «лошадей запрягаютъ по очереди; ватаманъ свою лошадь отдаетъ на братію, для того, что для лошади работа не ровна — запасъ тяжело возить, рѣльщика легче.»

— А если лошадь пропадетъ?

— «Случается падетъ, или въ щель угодитъ: міромъ съ добычи покупаютъ.»

Калякая съ своимъ товарищемъ, мы проѣхали за ловцами, ѣхавшими въ прежнемъ порядкѣ, еще версты полторы или двѣ; потомъ большой ватаманъ взялъ нѣсколько вправо, а малый влѣво, каждый съ своимъ неводомъ, рѣльщиками, пехарями и проч. Когда ватаманы разъѣхались на полверсты или немного менѣе, большой ватаманъ показалъ мѣсто сливаломъ — такъ, съ сѣткой лопата, какъ мнѣ еще прежде объяснили.

— «Становись здѣсь!» сказалъ ватаманъ.

— «Значить, нашелъ мѣсто, гдѣ задорку быть, т. е. поддавкѣ», вполголоса проговорилъ мнѣ мой провожатый: «сейчасъ пехаря… ишь какъ пхутъ пехаря пешнями!»

Въ-самомъ-дѣлѣ пехаря молодецки работали свои, мы пешнями (ломъ съ рукояткой) и разомъ пропехали задорокъ, или поддавку, т. е. прорубили пролубь въ квадратный аршинъ.

— «Здѣсь не пропхнуть въ задорокъ рѣль-то (шестъ), рѣль-то десять саженъ печатныхъ», продолжалъ мой товарищь: «здѣсь мѣсто мелкое.»

Въ-самомъ-дѣлѣ, ватаманъ приказалъ прибавить еще пролубь аршина на два въ длину и на четверть въ ширину, такъ что эта пролубь имѣла форму лопаты. Потомъ спустилъ въ задорокъ свою рѣль, къ которой была привязана веревка въ палецъ толщиною потомъ рѣльщикъ опустилъ свою. Пехаря, расходясь подъ тупымъ угломъ, чтобъ распустить неводъ почти во всю его длину, пробивали для ватамана и рѣльщика углы, т. е. дырья въ четверть кругомъ; ватаманъ пошелъ правою стороною, а рѣльщикъ лѣвой, оба съ кутой , которою, опуская ее въ углы, ловили рѣль и гнали впередъ; случалось, что рѣль не попадала на уголъ, тогда ватаманъ или рѣльщикъ, какъ случится, сякомъ щупали рѣль и проводили къ углу; иногда рѣль зацѣплялась подо льдомъ, рѣльщикъ наваливался на куту, рѣль спускалась ниже и проходила. Углы пехаря рубили одинъ отъ другаго на разстояніи саженъ девяти, а когда вышли тонкія веревки, къ нимъ привязали круги, т. е. толстыя веревки, за которыя тянутъ неводъ. Тонкія веревки спускаютъ руками, а толстыя тяпутъ воротами . Малый ватаманъ въ то же время дѣлалъ тоже самое, только стоялъ не съ правой стороны, а съ лѣвой, т. е. противъ большаго ватамана, а его рѣльщикъ противъ рѣльщика большаго ватамана. Когда они подошли одинъ къ другому, на половину или немного больше, они стали съуживать неводъ. Когда ватаманы сошлись, пехаря пробили высохъ (пролубь, аршина въ два въ длину и четверти въ три шириной).

— «Кольца!» сказалъ большой ватаманъ.

Пехаря, не говоря ни слова, въ одну минуту прорубили четыре дыры, тоже въ четверть кругомъ, отступя отъ высоха на аршинъ.

— Это для чего? спросилъ я у товарища своего, съ которымъ мы подошли къ высоху.

— «А вонъ видишь кольца — для нихъ», отвѣчалъ онъ: указывая на четыре шеста, длиною аршина три, на концахъ которыхъ были на-крѣпко придѣланы желѣзныя кольца, вершка два съ половиною въ діаметрѣ.

— А эти кольца для чего?

— «Нижнюю тетиву къ землѣ прижимать, нето вся рыба внизъ уйдетъ: станутъ неводъ вытягивать, вытянутъ близко къ высоху, неводъ-то и привздымется, а какъ кольцами-то навалятся, рыбѣ-то въ нихъ уйдти и нельзя, а коли выскочитъ изъ одного невода, въ другой сигнетъ: все тутъ останется.»

Стали показываться крылья невода.

— «Держи кольца!» громко сказалъ большой ватаманъ, становясь съ сливаломъ противъ высоха.

Колечники опустили въ колечныя дыры свои кольца и сильно на нихъ навалились.

Стали вытаскивать неводъ; но мѣрѣ того какъ вынимали изъ воды, его укладывали на сани. Ловцы въ кожанныхъ передникахъ и въ тягухахъ (рукавицахъ, что воды не боятся) подошли, стали въ два ряда и начали тянуть неводъ; въ это время колечники сяльно напирали на нижнюю тетиву своими кольцами, воротильщики воротами тянули канатъ.

— «Зазѣвался!» крикнулъ большой ватаманъ на одного колечника, который, повернувшись на мгновеніе, далъ приподняться на четверть своему крылу.

Большой ватаманъ весело посматривалъ, съ какимъ-то достоинствомъ, выбрасывая сливаломъ ледъ изъ высоха, притащенный неводомъ.

— «Это-то и есть грязь», вполголоса сказалъ мнѣ мой товарищъ.

Еще далеко было до кнѣи, а въ крыльяхъ уже много попадалось рыбы и вцѣпившихся раковъ; но ловцы на рыбу не обращали никакого вниманія: она оставалась на тѣхъ же крыльяхъ, только мальчишки, которыхъ было здѣсь десятка полтора, увидавъ крупную рыбину , бросались за нею. Большею частію на мальчишекъ не обращали вниманія; только крикнетъ кто нибудь изъ ловцовъ, коли ему мѣшаютъ:

— «Куда ты, малецъ! — Э, пострѣлъ!»

На что малецъ-пострѣлъ тоже съ своей стороны рѣшительно не обращалъ никакого вниманія, лѣзъ за другой рыбиной, на что тотъ же ловецъ не говорилъ ему ни слова.

Но возгласы были очень рѣдки, и ловцы, молча, сильно тянули неводъ: во всемъ было видно какое-то удивительное спокойствіе, величавость.

— «Эко сколько этой дряни — раковъ набралось!» сказалъ мой проводникъ.

— Отъ чего же дряни? спросилъ я.

— «Да вѣдь ракъ вцѣпится въ неводъ, его и не отцѣпишь», отвѣчалъ онъ: «случится весь неводъ стянутъ; такъ мы ихъ ногами мнемъ….. руками ничего не сдѣлаешь.»

— А вы раковъ не продаете?

— «Кому на озерѣ продашь! А въ городъ везти нельзя: ракъ морозу боится.»

На крыльяхъ больше-и-больше показывалось рыбы, мальчишки чаще-и-чаще бросались за большой рыбиной.

— «Матка близко!» крикнулъ большакъ.

Всѣ ловцы, тянувшіе неводъ, дружно встряхнули крылья невода и вся рыба, взлетѣвъ на сажень къ верху, свалилась въ высоху.

— «Разомъ! разомъ!» опять крикнулъ ватаманъ. И опять ловцы встряхнули рыбу къ маткѣ.

— «Матка показалась», сказалъ ловецъ.

— «Кольца отнимай!» отдалъ приказъ большой ватаманъ.

Пущенныя колечниками кольца почти вылетѣли изъ воды.

Стали вытаскивать матню. Рыба въ ней заполоскалась, забилась. Вытащивъ матню, отнесли ее отъ высоха сажени на двѣ и высыпали рыбу на ледъ. Большой ватаманъ подошелъ къ рыбѣ; къ высоху подошелъ малый ватаманъ; и его ловцы стали вытаскивать свой неводъ, тѣмъ же порядкомъ, только безъ колечниковъ; кольца были вынуты въ одно время съ первыми. Большой ватаманъ сливаломъ сталъ отбрасывать большую рыбу въ сторону, а рыбаки, наскобливъ топоромъ снѣгу, стали имъ пересыпать рыбу, чтобъ не смерзлась. Вынули матню малаго ватамана, и рыбу высыпали отдѣльно; большой ватаманъ и тамъ отбрасывалъ большую рыбу; рыбаки тоже пересыпали снѣговъ. Большой ватаманъ что-то шепнулъ одному ловцу, на тотъ разъ бывшему мокрякомъ, и всѣ отошли, и рыбаки и ловцы, въ сторону.

— «Теперь, ваше степенство», училъ меня проводникъ: «коли хотите, можно поподчивать ватамановъ.»

Я изъявилъ на это свое согласіе.

— «Петръ Егоровичь, Алексѣй Семеновичь!» сталъ онъ звать ватамановъ: «подойдите сюда: вотъ его степенство хочетъ васъ поподчивать.»

Къ намъ подошли четыре мужика, два ватамана и два рѣльщика, въ крѣпкихъ тулупахъ, въ осташковскихъ сапогахъ.

— «Здравствуйте, ваше степенство!» сказалъ мнѣ большой ватаманъ, снявъ шапку, поклонился мнѣ и тотчасъ же надѣлъ; онъ, сознавалъ, что такому человѣку, какъ большой ватаманъ, непристойно стоять безъ шапки ни передъ какимъ лицомъ.

Всѣ мнѣ поклонились и тоже надѣли шапки; я имъ тоже поклонился.

— «Что, ваше степенство», началъ большакъ: «пріѣхали посмотрѣть на наши промыслы?»

— Да, пріѣхалъ полюбоваться, отвѣчалъ я.

— «На наши промыслы много народу ѣздитъ взглянуть», степенно сказалъ ватаманъ.

Мой проводникъ между тѣмъ досталъ два полуштофа водки, одинъ сунулъ, ни слова не говоря, рѣльщику, а другой откупорилъ.

— «Забылъ, бѣда, стаканчикъ захватить», торопливо проговорилъ онъ: «да и закусить не взялъ. Большой ватаманъ, дай рукавицу!»

— «У насъ и закусить найдется», сказалъ ватаманъ, подавая рукавицу: «горячаго нѣтъ, а рыбничекъ у всякаго за пазухой; безъ того нельзя: цѣлый день не ѣвши нельзя; варить на озерѣ негдѣ, такъ хоть сухова пожуешь.»

Мой проводникъ налилъ въ рукавицу водки и поднесъ большому ватаману.

— «Подноси его степенству», сказалъ онъ, отстраняя рукавицу и указывая на меня.

— Я не хочу, отвѣчалъ я ему: я привезъ водку, васъ поподчивать.

— «Намъ безъ васъ пить не приходится», проговорили и ватаманы и рѣльщики: «безъ хозяина какое питье! Безъ хозяина питья не бываетъ!»

Я хлебнулъ; мнѣ подали начатый рыбникъ. Мои проводникъ долилъ и подалъ большому ватаману.

— «Будь здоровъ!» сказалъ онъ мнѣ и полегоньку выпилъ.

Проводникъ, поднеся другому ватаману, откупорилъ другой полуштофъ, далъ рѣльщику рукавицу, исправлявшую должность рюмки, налилъ въ нее водки, встряхнулъ, посмотрѣлъ на полуштофъ, еще подлилъ и отрывисто сказалъ: «пей!» Тотъ выпилъ; напослѣдокъ онъ вылилъ остальное и подалъ другому рѣльщику.

— «Ну, ваше степенство, возьми у насъ рыбки» сказалъ мнѣ большой ватаманъ.

— Сдѣлай одолженіе, продай!

— «А много ли вашему степенству надо?» спросилъ меня большой ватаманъ.

— Да на уху только, отвѣчалъ я.

— «Объ этомъ тебѣ съ нами нечего разговаривать! Семенъ». сказалъ онъ, обращаясь къ моему проводнику: «отбери его степенству рыбки получше — на ушку, да лещика два-три побольше — зажарить!»

Мнѣ не хотѣлось даромъ брать у нихъ ни рыбки на ушку, ни лещика зажарить; но мой Семенъ выбралъ рыбу что ни есть лучшую, завязалъ въ платокъ и положилъ въ сани. Дѣлать было нечего. Я, сказавши спасибо, получилъ въ отвѣтъ «не на чемъ», и поѣхалъ къ другой тонѣ.

— «Грязи хватили?» сказалъ мнѣ мой Семен, еще далеко не доѣзжая до другаго двойника: «Вишь: ватаманъ большій у пешни лежитъ.»

Я не велѣлъ останавливаться, и мы проѣхали мимо ватамана, который угрюмо лежалъ около неконченнаго угла, въ которомъ торчала пѣшня. Мы отправились въ Спасо-Пископецъ; на третью тоню ѣхать не хотѣлось: я прозябъ, да къ тому же мой Семенъ увѣрялъ, что мы подаренную рыбу живую довеземъ домой. «А изъ живой рыбы, сравнить нельзя, хороша уха!» Онъ положилъ рыбу подъ полу, и мы, въ самомъ дѣлѣ, ѣли уху изъ живой рыбы.

— «Вотъ когда патъ бываетъ», говорилъ мнѣ за ухой мой хозяинъ: «ватаманъ веселъ бываетъ.»

— А что такое патъ? спросилъ я.

— «А это значитъ: тоню большую вытащитъ», отвѣчалъ онъ: «бываетъ матку и не вынуть; такъ ватаманъ сливаломъ рыбу-то вычерпываетъ, пока матка не полегчаетъ!»

* * *

Въ Спасо-Пископцѣ я познакомился съ тамошнимъ дьячкомъ, который мнѣ подарилъ запись о вкладахъ. Онъ ѣздилъ долго искать ихъ и очень издержался, по этому обрадовался избавившись отъ соблазна. Я привожу здѣсь ее потому, что у насъ не было, кажется, нигдѣ напечатано ни одной записи.

Вотъ она въ точной копіи, съ сохраненіемъ всѣхъ неправильностей языка, безсмыслицъ и приписокъ, сдѣланныхъ рукою дьячка:

Запись о вкладахъ.

1. У Богатырскихъ воротъ на юркѣ котелъ серебра и мѣди.

2. Тамъ же противъ большихъ песковъ подъ орѣшникомъ котелъ.

3. Тамъ же въ бору найдешь черный пень и близъ того пня огневище старинное, то подъ огневищемъ котелъ артельный.

4. Тамъ же въ бору найдешь каменный крестъ на сопкѣ, вышина креста два аршина, то подъ нимъ сундукъ въ крестѣ мѣдномъ и вырѣзано у сего города поклажа.

5. Не доходя промежнцы набито на камнѣ два слѣда. И подлѣ втораго камня краснаго, то подъ нимъ подголовокъ золота.

6…… [24] мостъ, лежитъ плоской камень, то надъ нимъ крестъ, то за дорогой котелъ серебра.

7. Близъ церковища въ лѣсу подъ горой засыпано два котла.

8. За мшариной на дорогѣ подъ самимъ церковищемъ — вынятъ въ погребу.

9. Подъ церковью въ погребу 12-ть бочекъ серебра и церковной утвари.

10. Тамъ же противъ алтаря, по старинной дорогѣ, сундукъ съ серебромъ и серебряной посудой.

11. Не доходя Флора и Лавра сажень 10-ть, тамъ лежитъ камень бѣлый, примѣтами на немъ выбитъ подносъ, то подъ нимъ котелъ.

12. У Меньщиковыхъ погребъ потайной, а ходъ въ него съ задняго погреба на право въ углу за щекотуркою, и онъ весь подъ дворомъ, и въ немъ 6-ть бочекъ серебра.

Въ полѣ кладовъ.

1. Близъ Нарвы за 25 верстъ, близъ почты, на немъ же лежитъ камень, а на камнѣ набить крестъ, и отмѣрь на полдень 7 саженъ… найдешъ три сундука съ деньгами.

2. За Варламьевыми воротами, близъ красной сосны, отмѣрь 4 сажени и тамъ котелъ. Тамъ же еще на восходъ 17 сажень отмѣрь отъ того мѣста, и тутъ есть клaдъ.

3. На прудахъ старокаменная часовня и тутъ подъ порогомъ котелъ съ деньгами.

4. Тамъ же возлѣ ручья лежитъ камень, набитъ съ примѣтами ѵтка, сабля, и то оберти около носа уткина, то тамъ 7 котелковъ.

5. Близъ старинныхъ заводовъ кирпичныхъ на ручью котелъ. Плита есть, выбито два котла, на полдень отмѣрь либо 1 сажень либо 10-ть, и копай.

6. Изъ Зябкова или изъ Зядкова Бреднеи (?) на берегу найдешь двѣ сопки, какъ сѣнныя кучи, то между ними отмѣрь по сажени, то найдешь въ обѣихъ сторонахъ по бочкѣ денегъ.

7. Тамъ же садъ выискать и подъ онымъ садомъ три сундука.

8. У Поспова Корыта выше близъ часовни стоитъ не разобрать [25] примѣть-рябина, отмѣрь шагъ, и тамъ копай — котелъ.

9. Близъ пожни есть рѣчка Поспова и рѣчка Мѣдновка. У послѣдней возлѣ часовни стоитъ крестъ безъ головы и то супротивъ его сугорокъ, не далеко каменный, то подъ нимъ сундукъ зарытъ костьми и каменьями.

10. Въ Азбаранѣ въ ручью два котла между ракитникомъ въ луговинѣ, съ деньгами.

11. Близъ башни подъ стѣною сундукъ, примѣта надъ нимъ красный камень, на камнѣ назначено сундукь не великъ, котелъ съ деньгами, копай.

12. На рѣчкѣ Поддасевкѣ найдешъ красный камень на бору и на немъ набита повареда, а оттуда хвостомъ выбитъ, то тамъ котелъ съ деньгами.

13. На томъ же бору найдешь — роги набиты на камнѣ, то и отмѣрь 12 шаговъ отъ камня на востокъ, то тамъ котелъ.

14. На бойницѣ найдешь малую рѣль на островкѣ, подъ сею рѣлью въ корню котелъ.

15. И тамъ же близъ ключовъ найдешь два камня, на нихъ набито по кресту, то между нихъ деньги опущены.

16. За Великой рѣкой близъ Покровской церкви во святыхъ воротахъ. Ужѵевынято.

17. На столобцѣ близъ Мшары есть ключъ обросши травой, то въ немъ три ствола ружейныхъ опущено червонцевъ.

18. У Владьемскаго моста подъ четвертой неразобрать подъ столбомъ сундукъ.

19. Тамъ же есть примѣты норы — въ поры въ одну между широкою, въ углу кубокъ серебра.

20. Въ городѣ Трехъ Святителей монастырь, предъ алтаремъ саженъ восемь бочка сороковая денегъ.

21. За Потетнинымь въ песку, супротивъ Молошной горки, въ песку сундукъ.

22. Близъ кирпичнаго завода на межникѣ выбитъ неразобрать котелъ, то на полдень отмѣрь сажень, и тамъ котелъ.

23. На зимней дорогѣ не доходя Поклонной горки, близъ кривой сосны въ березникѣ же, между сопокъ, есть полубочекъ съ деньгами.

24. На старинной Порховской дорогѣ за 2-мъ домомъ гродней (?) по лѣвую сторону забору, найдешь двѣ сопки, какъ сѣнныя копны, то между ихъ двѣ бочки мѣдныхъ пятаковъ.

25. Тамъ же есть двѣ сопки, станутъ противъ Горнева, что старовѣровъ кладутъ, котелъ съ деньгами.

26. Тамъ же есть на ручью каменной выкладъ, то подъ нихъ сундукъ серебра.

27. Не доходя рѣчки Кеби на дорогѣ на камнѣ слѣдъ человѣческій, на полдень отмѣрь сажень — котелъ съ деньгами.

28. По одну сторону Ханскаго шляха въ сопкахъ ящикъ съ червонцами.

29. За перевозомъ между двухъ горокъ въ гору впущена фура — неразобрано съ Литовскимъ королемъ.

30. Идти въ Радынку есть восточный ручей, близъ того ручья на гору, между двухъ вересинъ, двѣ сумы переметны съ деньгами.

31. Еще близъ того восточнаго ручья есть на рѣкѣ островокъ, на немъ камень, то есть подъ нимъ котелъ.

32. На спускѣ на перевозѣ есть мостокъ дубовый, сажень, то подъ нимъ три котла: въ двухъ серебро, а въ третьемъ серебряная посуда, 12-ти братіями, по 30-ть фу…..

33. У Пателеймона за порогомъ котелъ въ старой часовнѣ.

34. Въ воротахъ пивной котелъ серебра.

35. Противъ алтаря, въ бору или въ гору, смотря по мѣсту, за 25 дороги или сзади дороги, близъ ивова куста, дверь въ погребъ и то въ погребу 4 бочки со всякими деньгами.

Конецъ.

Писано со старинной бумаги, нечанинымъ манеромъ найденной.

Желаю всякому.

Я пригласилъ этого дьячка ѣхать съ собою на озеро, на что тотъ согласился, даже взялъ довольно сходную цѣну за свою лошадь, и захватилъ для меня тулупъ, а какъ на мнѣ былъ только одинъ полушубокъ, то этотъ тулупъ спасъ меня отъ многихъ бѣдъ. На ту пору на дворѣ была сильная стужа, да къ тому еще и съ вѣтромъ. Проѣздивъ съ этимъ товарищемъ по озеру, мы очутились на южномъ берегу Ильменя, около древняго села Ужина . Мнѣ не хотѣлось возвращаться назадъ, и мы поѣхали на Ужинъ. Мой товарищъ привезъ меня на постоялый дворъ, гдѣ сперва мы вошли въ общую избу, а послѣ, вѣроятно по рекомендаціи дьячка, меня попросили войти въ другую чистую избу, чему признаться я былъ радъ, пробывъ на морозѣ болѣе 6 часовъ. Тамъ нашелъ я юнкера, квартировавшаго въ этой избѣ. Мы съ нимъ разговорились, и онъ мнѣ разсказалъ очень много любопытнаго про свою армейскую жизнь. Выслушавъ его, вы вѣрно согласились бы, что самая несчастная жизнь — это жизнь юнкера на вольныхъ квартирахъ. Юнкеру обыкновенно отводятъ лучшую избу въ деревнѣ, но онъ долженъ жить вмѣстѣ съ хозяиномъ, а хозяинъ смотритъ на этого бѣднаго постояльца, какъ на самаго заклятаго своего врага: поставь къ нему солдата — солдатъ и дровъ нарубитъ, и воды принесетъ, и дѣлается какъ-будто семьяниномъ, онъ со всей семьей дѣлитъ хлѣбъ-соль, да дѣлитъ и трудъ; а баринъ, поставленный на квартиру, остается, хоть поганенькимъ, а все-таки бариномъ, и хозяинъ, не смѣя явно его бранить и дѣлать ему непріятности, старается насолить этому барину сколько можетъ. Разговорившись о житьѣ бытьѣ юнкерскомъ, я услыхалъ отъ него слѣдующее:

— «Былъ я постоемъ на Терёхѣ»; началъ онъ разсказывать: «пришли на село подъ вечеръ, мнѣ отвели, разумѣется, какъ юнкеру, квартиру хорошую, у богатаго мужика. Немножко осмотрясь, я велѣлъ хозяйкѣ давать ужинать. Хозяйка не даетъ часъ, не даетъ другой. Я и прикрикнулъ на нее. Гляжу — несетъ моя хозяйка мнѣ ужинъ: какую-то похлёбку, щи-ли, не знаю, только въ черепкѣ. Ну, думаю, здѣсь раскольники, вѣрно всѣмъ мірщатъ, поѣмъ и изъ черепка — Хозяйка поставила на столъ черепокъ; а черепокъ этотъ года два не мытъ; я — грѣшный человѣкъ, взбѣсился и отвѣсилъ хозяйкѣ пощечину одну, другую…. Хозяйка только взвизгнула, да на улицу… А тамъ у нихъ такой колокольчикъ прилаженъ; она въ тотъ колокольчикъ и давай набатъ бить; сейчасъ же собрался народъ; моя хозяйка и пожалуйся имъ на меня:- „Приколотилъ меня, говоритъ: сама не знаю за что.“ Мужики потолковали межъ собой, потомъ отдѣлились отъ сходки человѣка четыре (сходка же оставалась на мѣстѣ), и пришли ко мнѣ. „За что, — говорятъ, — прибилъ ты, твое здоровье, свою хозяйку?“ Я имъ разсказалъ все дѣло, какъ было. — „Правда?“ спросили они хозяйку. Та молчитъ. Мужики посмотрѣли, посмотрѣли на нее и говорятъ ей: — „Пойдемъ же съ нами.“ Мужики пошли впередъ, баба за ними прямо на сходку, тамъ разсказали міру про все, да такую ей встрепку задали!..»

Мы проговорили съ этимъ господиномъ до вечера, по деревенски, довольно поздняго: часовъ до девяти. Въ это время вошли въ избу извощики и полѣзли на печь грѣться.

— «Плохо братъ сдѣлали», проговорилъ одинъ изъ нихъ, ворочаясь на печи.

— «Да что сдѣлаемъ хорошо-то», отозвался другой.

— «А какъ замерзнетъ?»

Я спросилъ у нихъ, о чемъ они горюютъ?

— «Да вотъ видишь ли, другъ любезный», сталъ говорить одинъ изъ нихъ: «ѣхали мы семь человѣкъ, у каждаго человѣка по три лошади. Мятель, падора ты видишь какая на дворѣ, а на озерѣ просто быть нельзя. — У нашего товарища лошади и притомились, нейдутъ. Мы было всѣ скопомъ и порѣшили ждать на озерѣ, пока Богъ проститъ. Такъ вишь нельзя: въ ногахъ товарищъ валяется: „Ступайте, братцы, вамъ, говоритъ, изъ-за меня не пропадать!“ Мы такъ и сякъ, туда и сюда: проситъ малый…. Мы и поѣхали.»

Легли спать. Мнѣ не спалось, да и извощикамь тоже: на разсвѣтѣ пріѣхалъ отсталый извощикъ на одной лошади, а двухъ лошадей отпрягши привязалъ къ санямъ, да и бросилъ. Извощики вскочили, достали гдѣ-то поштофа водки и сунули въ руки пріѣзжему товарищу. Тотъ приложилъ его къ губамъ, и до тѣхъ поръ не отнималъ, пока всего полштофа не высушилъ; послѣ того его положили на печь, накрыли полушубкомъ или, кажется, двумя, дали ему вздремнуть часа два и разбудили. Мятель была страшная: на улицу и днемъ страшно было выдти.

— «Ободняло», оказалъ будившій: «поѣдемъ за возами; я возьму свою лошадь, да онъ даетъ свою да вотъ онъ съ нами на своей ѣдетъ.»

Тотъ зѣвнулъ, перекрестился, и сталъ не спѣша одѣваться.

— А далеко вашъ товарищъ оставилъ свои возы? спросилъ я.

— «Экой ты, ваше степенство, простой человѣкъ: въ ту самую падору хочешь версты знать!.. Ильмень отъ Ужина до Пископца двадцать три версты, а теперь и дороги нѣтъ; можетъ и за Взвалъ заѣхаль!»

— Ну, а какъ возы разобьютъ?

— «Этого сдѣлать нельзя», утвердительно сказалъ одинъ изъ извощиковъ.

— Отъ чего же?

— «Здѣсь озеро кругомъ!»

Извощики отправились, а мы съ юнкеромъ сѣли за чай. Спустя полчаса вернулись провожавшіе, я пригласилъ одного изъ нихъ на чашку чаю.

— Проводили своего товарища? спросилъ я.

— «Проводили, ваше степенство.»

— Спрашивали про возы, видѣли ихъ?

— «Встрѣтился обозъ, говоритъ, одинъ возъ разбитъ; да совралъ: тому быть нельзя.»

— Отъ чего же?

— «Здѣсь озеро кругомъ.»

И въ-самомъ-дѣлѣ: часа въ три пріѣхали эти извощики съ возами, которые всѣ оказались цѣлы.

Старая-Руса. 13-го Декабря.

Добрался я наконецъ до Старой-Русы. Военныя поселенія, такъ сказать, заолонили собою память о старинѣ. Пользуясь досугомъ, спѣшу записать кое-какія собранныя иною свѣдѣнія о торговлѣ.

По Ильменю, Ловати и Полѣсти суда, которыя преимущественно строятся въ Холмѣ, доходятъ до Старой-Русы: лѣтомъ ходитъ сюда разъ въ недѣлю пассажирскій пароходъ и буксируетъ суда, въ-особенности самины, очень тяжелыя на ходу; онѣ строятся длиной отъ 7 до 10 саженъ, шириною отъ 1 1/2, до 2 саженъ, глубиною отъ 2 до 3 аршинъ; самина называется также голубятницею; на саминахъ клади кладутъ отъ 4,000 до 2,000 пудовъ дровъ, овса больше, сѣна меньше: сѣно паруситъ, и при небольшомъ противномъ вѣтрѣ самина съ сѣномъ должна стоять; на саминѣ только 3 человѣка рабочихъ, а потому на ней дешевле провозъ. За медленностію хода, пассажировъ на саминѣ не возятъ. Пассажировъ и легкій товаръ возятъ въ лодкахъ извозницкихъ, которыя тоже плоскодонны, длиною отъ 3 до 4 саженъ, шириною въ одну сажень; онѣ дѣлаются съ палубою на носу, и у передней части палубы двѣ мачты, парусь ставятъ косой, латинскій, какъ выразился купецъ С***. Изъ плоскодонныхъ судовъ были прежде еще семерки въ 7 саженъ длиною глубиною отъ 4 до 5 аршинъ, съ двумя мачтами; также водовики, которые еще больше семерокъ и того же устройства; но, за мелководьемъ рѣкъ и озера, ихъ замѣнили саминами. Рушинка или Руська лодка, иначе и чаще называемая сойма, вошла въ употребленіе не больше 10–15 лѣтъ; строится съ килемъ длиною 3 сажени, шириною 1 сажень, глубиною 1 1/2 аршина; она сшивается кореньями и потомъ сбивается желѣзными скобами; на ней рѣдко возятъ товары, а больше пассажировъ; это судно называется рѣйнымъ: можетъ рѣять, т. е. лавировать. Полулодокъ — та же сойма, только гораздо шире, и нѣсколько длиннѣе, а потому и на ходу не такъ легка. На полулодкѣ рабочихъ бываетъ отъ 4 до 8 человѣкъ; но какъ она можетъ поднять до 8,000 пудовъ легкаго товара и до 6,000 п. сѣна, то провозъ на ней обходится дешевле, чѣмъ на другихъ судахъ. Всѣ лодки дѣлаются съ двумя мачтами и почти всѣ съ палубами. Сѣнныя барки, крытыя, на которыя кладутъ отъ 7 до 8,000 пудовъ сѣна. Она на мѣстѣ стоитъ до 300 p., на ней 8 человѣкъ рабочихъ, идетъ до Питера 9 недѣль, а случается и все лѣто. Коли нѣтъ своей барки, то нанимаютъ и платятъ за провозъ съ пуда 7–8 к. При каждомь суднѣ бываетъ непремѣнно маленькая лодка, которая здѣсь называется п_о_возка. На этихъ судахъ идетъ товаръ въ Петербургъ. Главный товаръ: сѣно, дрова, овесъ и ленъ; не въ большомъ количествѣ: кожи; говядина, тряпье, рожь, яблоки. Отъ устья Шелони до устья Ловати, съ береговъ Ильменя, съ Осташкова, Демьянска, Холма, Старой-Русы, Сольцы, Порхова, Острова и Пскова черезъ Ильмевь проходитъ въ Питеръ товара, по разсказамъ здѣшнихъ старожиловъ, на сумму до 4.300,000 р. сер. Изъ одной Старой Русы въ этотъ годѣ отправлено: льну до 70,000 пуд., цѣною около 3 р. 60 к. сер. за пудъ. Цѣны на ленъ бываютъ очень неправильны: отъ 2 до 5 р. сер. за пудъ. Кромѣ того отправили много кудели или изгребы и пакли. Паклей называютъ очески отъ льва при чисткѣ, самые грубые, когда снимутъ со льна паклю, при дальнѣйшей его чисткѣ, идетъ изгреба. За провозъ льва берутъ копѣекъ по шести отъ Старой-Русы до Питера. Овса, по цѣнѣ до 3 р. 20 к. сер., идетъ до 100,000 чегвертей; овесъ бываетъ до 2 p. cep., а нынче былъ дорогъ. Сѣно берутъ прямо съ пожней (съ покосовъ); по рѣкамъ Полѣсти и Ловати, а вообще по берегамъ Ильменя. Лучшимъ же сѣномъ считается Бронницкое, которое идетъ ко Двору. Дрова больше берутъ на Ловати. Вся вообще торговля по озеру Ильменю съ Новгородомъ и Питеромъ, съ основанія военныхъ поселеній, значительно упала. Такъ напрмѣръ: изъ одной Старой-Русы отправлялось, по разсказамъ купцовъ, одного льна до 250,000 пуд., а теперь лучшая цифра непревышаетъ нынѣшней, т. е. 70,000 пуд. Вообще военныя поселенія разстроили хозяйство народное, въ особенности въ первые года: когда мужики ходили на ученья, изъ не до работы было; а теперь при обращеніи поселенцевъ въ государственные крестьяне, вѣроятно, положеніе ихъ улучшится, но пока оно еще не устроилось.

Въ Старой-Русѣ бываютъ слѣдующія гулянья, которыя здѣсь называются праздницкими: праздницкая Женъ Мѵроносицъ у церкви Успенія, Троицкая у церкви Троицы, Духовская у церкви Св. Духа, Преображенская противъ церкви Спаса Преображенія за рѣкой, Кузьмо-Демьянская противъ бывшаго монастыря, говорятъ, очень древняго, уничтоженнаго Аракчеевымъ при постройкѣ для военныхъ поселеній провіантскаго и солянаго магазиновъ; праздницкая еще бываетъ, тоже противъ бывшаго монастыря на другомъ берегу, близъ слободы Перхина или Перина, Егорьевская — весной, Никольщина — весной и зимой, Дмитріевщина, Веденщина — у приходскихъ церквей. Ивановщина теперь празднуется, не по прежнему; сперва, до Аракчеева, наканунѣ Ивана Купала, за ворота ставили выкопанный кустъ дѣдовника (рѣпейника?), который и стоялъ тутъ, пока совсѣмъ завянетъ, а вечеромъ, тоже наканунѣ, на улицахъ раскладывали кучи жигучей крапивы, чрезъ которыя перепрыгивали парни и дѣвушки. Теперь этотъ обычай вывелся; только на праздницкихъ хороводы играютъ.

Старая-Руса. 14 Декабря.

Я познакомился съ А. А. С. Онъ занимается много русской исторіей. У него написаны огромныя три тетради, въ которыхъ между прочимъ есть вещи и хорошія; онъ отъискиваетъ мѣста около Русы, упоминаемыя въ лѣтописяхъ. Онъ мнѣ разсказалъ замѣчательную исторію о бывшемъ здѣсь архивѣ. Когда Аракчеевъ сталъ устроивать солдатскій «заводъ», всѣ дѣла, находившіяся въ архивѣ, велѣно было передать военному начальству. Начальство распорядилось такъ: всѣ дѣла и бумаги до-петровскія выбросило на улицу. С. говоритъ, что онъ съ такого выброшеннаго подлинника списалъ опись Старой-Русы, составленную при Михаилѣ Ѳеодоровичѣ, послѣ сдачи Шведами Новгорода. Была и другая опись Русы и опись пожней, составленная при Алексіѣ Михайловичѣ, но тоже утрачена. У С. я видѣлъ хронографъ прекраснаго письма, въ листъ, на 740 листахъ, оканчивающійся 1613 годомъ; шлемъ, найденный въ курганѣ Кіевской губерніи, и Псалтирь, печатанную, кажется, при Грозномъ. Потомъ ходили мы по городу: городъ какъ городъ, всѣ наши города на славный Питерь городъ сбиваются: улицы прямыя, широкія, и хорошо выстроенныя, съ магазинами модъ, водокъ и проч., набережныя очень красиво отдѣланы, лавокъ около 200. На постройку позволено брать изъ городскихъ суммъ деньги по 5 % съ уплатою при займѣ части суммы и процентовъ, но берутъ очень неохотно. До уничтоженія солдатскихъ поселеній, въ думѣ городской предсѣдательствовали господа офицеры, которые и распоряжались постройками. А было когда-то время и Старой-Русы: въ 1467 году въ моръ умерло 28 поповъ, 1, 500 монаховъ, да народу мелкаго, христіанъ православныхъ, 9,000, да отъ Ивана III бѣжавшіе 9,000 утонули въ Ильменѣ: народу выбыло не мало! А все-таки при Иванѣ Грозномъ съ однихъ соловарень старорусскихъ сходило въ царскую казну 18,000 тогдашнихъ рублей; при Михаилѣ Ѳеодоровичѣ въ Старой-Русѣ было 400 соловаренъ и 300 лавокъ около теперешнихъ ваннъ. С. мнѣ говорилъ, что до Аракчеевщины въ Старой Русѣ было 18 первогильдейскихъ капиталовъ. Теперь еще указываютъ на всю набережную, застроенную купеческими домами, которымъ только и дѣло было что соль варить; но переулки, въ которыхъ прежде жили работники-соловары и трепцы, теперь опустѣли. Трепцовъ, т. е. тѣхъ, которые ленъ трепали, сперва было до 2,000, а теперь не доходитъ и до тысячи.

С. оовелъ меня на соловарни; онѣ только недавно стали отдаваться въ арендное содержаніе (за 15,000 р. сер.), а прежде состояли въ казенномь управленіи. Вы не можете вообразить какое странное впечатлѣніе дѣлаетъ видъ разрушающихся домовъ, въ которыхъ помѣщались чиновники, казенные управляющіе, соляное управленіе, соляная полиція, и тому подобное…. Эти соловарни отобраны отъ горожанъ и устроены казеннымъ образомъ при Екатеринѣ II. Мой чичероне повелъ меня на одну городильню на самый верхъ, по полуразрушенной, частію безъ перилъ, и покрытой гололёдкою, лѣстницѣ. На мой вопросъ — «за чѣмъ туда идти?» онъ только сказалъ «увидите» и я, покоряясь ему, кои-какъ карабкался за нимъ. Наконецъ онъ привелъ меня на какой-то полуразвалившійся балконъ. «Здѣсь» — сказалъ онъ — «сидѣла мать отечества, Екатерина Вторая Великая!» Я его поблагодариль. и просилъ повести меня еще къ ваннамъ. Ванны очень красиво, европейски, устроены. Соляное маленькое озеро не замерзаетъ, и не дорожки, а крытыя галлереи кругомъ.

Нынче хотѣлъ уйдти изъ Русы, да сказалъ мнѣ С., что у фонъ-З***, постоянно здѣсь живущаго, есть много книгъ, рукописей и вещей. Я сей же часъ послалъ къ нему просить дозволенія посмотрѣть его кабинетъ и получилъ отъ него разрѣшеніе на завтрашній день въ 4 часа. Еще могу сказать одно, что соборъ здѣшній, по словамъ С. очень древній; этотъ соборъ былъ некрасивъ. Графъ Аракчеевъ, какъ человѣкъ образованный, не захотѣлъ его такъ оставить; а какъ новый соборъ было дорого строить, то онъ только украсилъ древній: придѣлалъ къ нему. много хорошихъ украшеній, дурныя вещи сломалъ, и вышелъ Соборь Военныхъ Поселеній — хоть куда! Въ этихъ же видахъ онъ сломалъ церковь Іоанна Предтечи, гдѣ теперь стоитъ часовня. Когда рыли фундаментъ для этихъ пристроекъ, отрыли кладбище. Многіе скелеты нашли перевернугыми, и въ нихъ по забитому осиновому колу. Вы вѣрно знаете, что умершимъ колдунамъ, чтобы они не пугали міръ православный, вбиваютъ, коли они ходятъ покойниками по міру, перевернувши ничкомъ, осиновый колъ въ спину, да и опять закапываютъ.

Кстати: вотъ нѣсколько названій травъ, записанныхъ мною со словъ здѣшняго мужика Григорія Абрамова.

Сорокоприточная: «отъ сорока притокъ; впадаётъ отъ сорока притокъ; впадаётъ по сухимъ мѣстамъ; плетется въ середкѣ, какъ прутчичекъ (шнурокъ), а по бокамъ, какъ копѣечка».

Мядушники: «отъ грудей пьютъ; по мокрымъ мѣстамъ шапкой роотетъ, розовенькой копѣечкой; помогаетъ отъ многихъ болѣзней».

Суконникъ: «точно какъ бѣлое сукно; какъ идете по бору, такъ на бору ростетъ».

Заячья кислица: «она и скусомъ кислая, а сама такая гладкая. Когда женщинѣ разрижаться — такъ та трава».

Въ Новѣгородѣ на Крещеньѣ многіе купаются въ пролуби, а въ Старой-Русѣ этимъ суевѣріямъ не вѣрятъ.

Старая-Руса. 15 Декабря.

Нынче поутру ходилъ къ г. фонъ З***. У него кабинетъ набитъ его работою: тонко вырѣзанныя изъ кости разныя вещицы, картонныя коробочки и т. п., все показываетъ его нѣжную душу. Разъ ѣздилъ онъ на охоту, и у него расковалась лошадь. Онъ заѣхалъ въ кузницу подковать ее, и нашелъ тамъ двѣ кольчуги: одну двойчатую, другую простую; первая прекрасно сохранилась и отличной отдѣлки: каждое колечко украшено маленькою пуговкою. Шлемъ, у котораго одинъ только наушникъ оторвался; одиннадцать стрѣлъ, длиною до 5 четвертей, дерево совершенно смотритъ новымъ; стрѣлы эти оканчиваются желѣзнымъ копьецомъ, вбитымъ въ стрѣлу, которая послѣ, должно быть, струной связана, а съ другой стороны на четверть съ 4 сторонъ перёна, т. е. въ стрѣлѣ вдѣлана гривка пера; нагрудникъ, у котораго нижняя часть сдвижная; два меча, одинъ русскій, другой рыцарскій. Онъ разспросилъ кузнеца, гдѣ онъ нашелъ, что далъ, и что хочетъ съ ними дѣлать? Тотъ отвѣчалъ, что купилъ у мужика, а тотъ, пахавши землю, выкопалъ изъ земли (на мѣстѣ Шелонской битвы), купилъ за рубль серебромъ, а теперь думаетъ перековать на подѣлку. Г. фонъ-З*** быль великодушенъ: онъ предложилъ кузнецу рубль сереб. и два пуда желѣза; кузнецъ охотно согласился и фонъ З*** сдѣлался владѣльцемъ этихъ вещей. Кромѣ того, у него же я видѣлъ перстень, на которомъ вырѣзанъ драконъ, или что-то подобное; крестъ въ вершокъ, на которомъ превосходно сохранились изображенія: посреди Спаса, на верху ангела, а по бокамъ и внизу по два Евангелиста; эти двѣ вещи серебряныя. Далѣе: двѣ серьги серебряныя, на каждой серьгѣ два подвѣска, украшенные камнями; эти серьги толщиною почти въ ржаную соломину; ружье венеціанское, съ вычурнымъ замкомъ, который заводится ключомъ: кремень падаетъ на быстро вертящееся огниво, которое находится среди замка; это ружье прекрасно отдѣлано мозаикой, украшено арабесками, — и т. д.; пистолетъ съ двумя стволами, стрѣляющими въ одно время, съ ножемъ посреди, съ мѣдной ложей. Замѣчательно, что всѣ эти вещи найдены на мѣстѣ Шелонской битвы…..

Когда я предложилъ г. фонъ-Щ*** уступить мнѣ вещи, онъ запросилъ за двойчатую кольчугу, шлемъ, 4 стрѣлы и нагрудникъ 150 p. cep., за два меча 10 р. сер. При этомъ былъ С. и сталъ его уговаривать не продавать: пропадутъ дескать. Г. фонъ-З*** на это очень равнодушно отвѣчалъ, что ежели ему дадутъ деньги, то ему все-равно — пропадутъ ли они, или нѣтъ. «Я охотникъ, страстный охотникъ, прибавилъ онъ нѣмецко-русскимъ языкомъ, а дадутъ деньги — пусть пропалъ!»

Отъ него мы пошли въ городское училище, въ которомъ два класса, и два учителя въ военныхъ мундирахъ (изъ унтеръ-офицеровъ — теперь коллежскіе регистраторы, кажется), и одинъ священникъ: въ этомъ училищѣ учатъ Закону Божію, Ариѳметики до десятичныхъ дробей, да Грамматики первую часть. Учащихся мальчиковъ и дѣвочекъ до 85. Для такого города, какъ Старая-Руса, довольствоваться этимъ училищемъ слишкомъ мало, а потому двѣ мадамы завели пансіоны; у одной мадамы 8 дѣвочекъ, а у другой до 15 дѣвочекъ и мальчиковъ. Въ одинъ изъ нихъ я заходилъ: учатъ дѣвицъ — сама содержательница, да сестра, да племянница, да священникъ: другихъ учителей нѣтъ, да и достать негдѣ.

С. Ужинъ. 26-го Декабря.

Вчера около 12 часовъ вышелъ изъ Русы. Руса хоть и не та Руса, которая была до Аракчеева, все-таки очень торговый городокъ: въ уѣздномъ городѣ больше 100 лавокъ открытыхъ; это хоть бы другому и губернскому! Лавки всѣ большею частію съ крестьянскимъ товаромъ; это тоже хорошо: стало-быть этотъ городъ строенъ не для Питера, а для жителей. Пройдя съ версту отъ города, я сошолся съ мужикомъ изъ Бологижа. Онъ слышалъ, что въ Старой Русѣ будутъ продавать водку задешево, и пошелъ въ городъ къ обѣднѣ, но слухъ оказался ложнымъ, и онъ проходилъ даромъ. Дорогой онъ разговорился и разсказалъ про «Аракчеевщину». Пріѣхалъ Аракчеевъ, и сталъ всѣхъ брить, только стариковъ за 60 лѣтъ оставилъ. Сталъ Аракчеевъ деревни въ связи ставить: Звозъ, Мозольчино, Лозьево, Дубки-Бабки, Гущино — всѣ перевелъ въ Дубовицу. Вотъ другой годъ какъ имъ свободу дали, они и стали переходить на старыя мѣста, Гущино уже все перешло. Мой спутникъ зазвалъ меня къ себѣ обѣдать. Мужики живутъ вообще очень богато, земли у нихъ довольно; на душу высѣваютъ 10 мѣръ ржи и 20 овса кромѣ пожней. Однимъ они обижаются: сперва брали у нихъ по мѣркѣ — съ души, а теперь отобрали у нихъ земли съ 30 душъ одну десятину, и заставляютъ ее обработывать. Этимъ они вообще недовольны. Не знаю, правду ли онъ говорилъ, что Аракчеевъ завелъ такой порядокъ: мальчика, какъ подростетъ, требовали въ училище, гдѣ учили грамотѣ, а кромѣ того маршировкѣ, а какъ войдетъ въ лѣта, то отправляли въ полевые полки. Три сына есть — трехъ возьмутъ, одинъ — и одному не спускаютъ. Только такой порядокъ былъ не долго: года черезъ два дали кафтанчики форменные, велѣли всѣмъ бороду брить, голову стричь, да начальства много понадѣлали, съ тѣмъ и оставили. А теперь другой годъ пошелъ, какъ и начальство отбросили, оставили однихъ своихъ. Съ тѣхъ поръ мы и обросли прибавилъ разказсчикъ. Изъ-самомъ-дѣлѣ обросли: теперь трудно найти бывшаго поселянина бритаго и стриженаго. Здѣсь въ Бологижѣ во время обѣда (мы опоздали къ обѣду и обѣдали вдвоемъ), мальчикъ лѣтъ 10, сынъ хозяйскій, принесъ кучу костей: они собираютъ кости и продаютъ булынямъ за самую бездѣлицу: у одной дѣвочки было набрано костей до 3 1/2 фунтовъ, да тряпья комокъ, и объ ней какъ объ счастливицѣ говорятъ, что она получила 3 коп. сер. Рѣдко случается, чтобъ эти вещи, тряпье и кости, продавались за деньги, большею частію за кренделёкъ, серёжку и т. п.

При самомъ выходѣ изъ Бологижа мнѣ попались Тверскіе крестьяне. Они были въ Ростовѣ (Ярослав. губ), набрали тамъ огородныхъ сѣмянъ и скапидару, и ѣхали за Чудовскую станцію. Ихъ было шесть подводъ, на каждой подводѣ хозяинъ и работникъ, которому хозяинъ платитъ до весны отъ этой поры, т. е. всего недѣль за 12 по 10 руб. сер. У каждаго сѣмянщика, какъ они здѣсь называются, есть свои знакомые. Каждый хозяинъ заработываетъ за всѣми расходами отъ 45 до 60 руб. сер. Когда я встрѣтился съ этими сѣмянщиками и просилъ ихъ подвезти меня, то они, какъ народъ торговый, не соглашались; какъ только же я объявилъ, что «около кабака будетъ привалъ», они всѣ бросились на возы и просили сѣсть. Проѣзжая черезъ Чернецъ, Большо-Учно, мои попутчики сходились вмѣстѣ, шли пѣшкомъ, и пѣли пѣсни. У одного изъ нихъ былъ замѣчательный голосъ, только манера его не хороша: походила очень на Тургеневскаго рядчика. Этотъ господинъ жилъ въ Питерѣ и тамъ образовался. Они и теперь каждое лѣто ѣздятъ въ Питеръ и тамъ торгуютъ, а на зиму пріѣзжаютъ домой, пробудутъ дома недѣли двѣ, три, въ Тверской губерніи, а послѣ заѣзжаютъ въ Ростовъ, берутъ сѣмена и ѣдутъ по своимъ знакомымъ. Распродавши, за 500 верстъ отъ дома, свои товары, они часто продаютъ и лошадей, и сани, а сами великимъ постомъ возвращаются домой по чугункѣ.

Нынче на улицѣ собрались дѣвицы и парни, и ходили въ хороводѣ. Здѣсь хороводъ водятъ такъ: по одну сторону стоятъ въ линію дѣвицы, а по другую тоже въ линію парни. Поютъ пѣсни, не хороводныя, а какія попало; первый парень подходитъ къ дѣвицѣ, поклонится ей, возьметъ ее за руку и проведетъ ее по всему ряду, опять поклонятся другъ другу и станутъ сзади всѣхъ, дѣвушка къ дѣвицамъ, а парень къ молодцамъ; потомъ другая пара такимъ же порядкомъ, потомъ 3-я, 4-я, сколько найдется. Тамъ опять 1-я, 2-я и такъ далѣе. Наконецъ остановятся и пойдутъ такимъ же образомъ въ другую сторону. Пробывши на улицѣ часа три, я самъ пошелъ въ хороводъ, да и случилась бѣда: я не зналъ, что надо дѣвушкѣ поклониться — они и осмѣяли; но послѣ все обошлось хорошо. Какъ расходится хороводъ, парни закричатъ: о! о! ура! о! о! И нечего грѣха таить: большею частію парни дѣвушекъ «кто въ овинъ, кто подъ тынъ» — какъ разсказывалъ мнѣ старикъ крестьянинъ.

Шимской перевозъ. 2-го Января 1859 г.

Новый годъ, сколько я ни ходилъ по улицамъ въ Ямъ-Мшагѣ, встрѣтилъ не такъ, какъ мнѣ хотѣлось; посидокъ не было: подъ праздникъ грѣхъ собираться на посидки. По улицамъ народу было мало; мятель дула страшная, и въ Ямъ-Мшагѣ у меня никого не было изъ знакомыхъ. А въ этотъ вечеръ, говорятъ, хорошо бываетъ: дѣвушки сходятся по три, по четыре и льютъ олово, ходятъ на ручей, отгребаютъ камушки, и по нимъ судятъ, каковъ будетъ женихъ: коли камушекъ гладкій и женихъ будетъ гладкій, коли шершавый, то и женихъ шершавый; пѣтуха межъ кучекъ съ овсомъ пускаютъ. По утру пошелъ къ обѣднѣ, а послѣ обѣдни, познакомившись съ священникомъ, осматривалъ церковную библіотеку. Въ ней я нашелъ Цвѣтную Тріодь, напечатанную при Іоаннѣ и Петрѣ; обличеніе Никитино, написанное при Алексіѣ Михайловичѣ; синодикъ, въ которомъ изъ царей Петръ упоминается почти послѣднимъ, и то приписано другою рукою. Замѣчательно, что онъ названъ Великимъ, но послѣ это названіе замарано, потомъ написанъ Петръ III совершенно другой рукой и новѣйшимъ почеркомъ, а весь синодикъ полууставомъ. Въ этомъ синодикѣ упоминаются роды Сергіевыхъ, Ушаковыхъ, Скворцовыхъ, Ямскихъ-Охотниковыхъ, Устиновыхъ, Череменецкихъ, Володимеровыхъ, Щербаковыхъ. Въ настоящее время Скворцовыхъ, Ямскихъ-Охотниковыхъ, Череменецкихъ, Володимеровыхъ и въ окружности нѣтъ. Здѣсь же видѣлъ образъ Соборъ Богородицы. Церковный староста, здѣшній крестьянинъ Василій Васильемчь Часный, разсказывалъ мнѣ, что этотъ образъ украденъ раскольниками въ 1823 году изъ Базловки. Этотъ образъ пишется такъ: Богородица на верху, а соборъ Апостоловъ внизу. Раскольники, отрѣзавши нижнюю часть, верхнюю бросили въ пролубь въ р. Мшагу, гдѣ и была она найдена; а нижнюю и по сю пору не нашли. Послѣ обѣдни мы отправились къ священнику, куда скоро пришелъ Б. В. Часный, а потомъ содержатель станціи, того же села крестьянинъ. Они много говорили о названіи мѣстностей: я имъ далъ Погодинскую брошюру, и просилъ узнать — какія изъ названій сохранились до сихъ поръ. Вотъ что между прочимъ они мнѣ разсказали: Въ Свинортѣ стоитъ обыденная церковь Ивана Богослова. Царь Иванъ Грозный, проѣзжая чрезъ Свинортъ, въ день своихъ имянинъ, приказалъ ее выстроить; она вся сдѣлана изъ плиты, а не изъ кирпича. Въ этой церкви, говорятъ они, есть чаша деревянная: даръ Грознаго въ день освященія. Послѣ пошли мы съ В. В. къ содержателю почтовыхъ станцій. Онъ, какъ самъ говоритъ, старовѣръ, но у него все на дворянскую ногу: диваны, кресла, зеркала, закуска дворянская, и въ заключеніе муфта, которую носитъ его жена. Одно только напоминаетъ православный домъ: въ обоихъ углахъ образа. Изъ его оконъ я видѣлъ окрутниковъ, нѣсколько парней, человѣкъ 5–6, окрутились (нарядились) рыцарями. Изъ рубахъ женскихъ, изъ юбокъ, шалей сдѣлали курточки, коротенькія юбки, на голову намотали шали, соломы, и вышли что-то въ родѣ шлемовъ, потомъ завернули тоже шалями лица до носа. Въ такомъ нарядѣ окрутники ѣздятъ только на новый годъ, отъ обѣда до вечера, разумѣется, какъ подобаетъ рыцарямъ, верхами. Пробывши здѣсь полчаса, или нѣсколько больше, я поѣхалъ съ В. В. къ нему, и у него остался довольно долго, слушая его разсказы.

Жители Ямъ-Мшаги всѣ хлѣбопашцы, у нихъ, какъ и у всѣхъ здѣсь, земля раздѣляется на выти, на каждую выть полагается 12 душъ, на каждую выть высѣваютъ 12 четверикомъ. Случаются урожаи самъ-десять, а средніе самъ-4, самъ-5. Кромѣ того занимаются ловлею рыбы: ловить мережами начинаютъ съ полнаго разлива до Николы, а потомъ со Спаса — пока вода станетъ. Рыба водится слѣдующая: щука, язь, окунь, сопа, плотникъ (плотва), «у самую Миколу лещь съ икрой», налимъ, изрѣдка судакъ и сиги. Весною, по рѣкѣ ставятъ заколы: на 20 верстахъ заколовъ 15 ставится. А на заводяхъ у устья заколы эти ставятъ поперегъ рѣки, выбирая гдѣ мельче, изъ лучинокъ, т. е. изъ досчечекъ пальца въ 2–3 толщиною. Эти лучины перепутываютъ мочалой изъ старыхъ кулей или чѣмъ придется. Лучины привязываются одна въ другой какъ можно ближе, чтобъ рыба не могла пройдти, когда же вода станетъ сбывать, рыба начнетъ сваливаться къ низу, къ самому заколу. Тоже одинъ изъ главнѣйшихъ здѣсь промысловъ составляетъ извозничество. Во время послѣдней войны здѣшніе извощики выѣзжали на 400 и болѣе подводахъ (по 3 подводы на человѣка, стало быть болѣе 100 извощиковъ). Другими ремеслами они стыдятся заниматься: топоръ взять въ руки — ни за что! Въ послѣднее время выучились человѣкъ 18 портняжничать, а прежде ѣздили сюда портные ярославскіе. Долго я сидѣлъ у почтеннаго Василія Васильевича. Надо правду сказать, что рѣдко отыщется такой крестьянинъ: онъ образованъ, и я видѣлъ у него исторію Карамзина и Энциклопедическій Лексиконъ. Онъ ихъ читаетъ толкомъ и при всемъ томъ любитъ свое крестьянство, и живетъ, какъ онъ выразился: «по закону Божію, какъ Богъ велѣлъ». Когда я ему объявилъ — за чѣмъ я хожу, — онъ съ разу понялъ и обѣщалъ помогать. Отъ него я пошелъ домой. У моего хозяина, который и бѣднѣе и грубѣе Василія Васильевича, были гости — его племянница, изволите видѣть, отдана замужъ за Нѣмца. Такъ эта пара, пожаловала къ «дяденькѣ», и они всѣ трое пировали и кутили. Не вдругъ смекнувъ, въ чемъ дѣло, и не зная гостей, я присѣль къ нимъ. Барыня сейчасъ со мной заговорила: «Какъ здѣсь дурно проводятъ святки; никакихъ такихъ хорошихъ удовольствій не дѣлаютъ. Вотъ у насъ въ Сольцѣ, это можно чести приписать! Сдѣлаютъ вамъ лодку!!..» — «Врешь, дура, лодку какъ есть и съ мачтой поставятъ на полоза!» обозвался дяденька Русской Нѣмки. «Ну выходитъ сдѣлаютъ! Запрягутъ лошадей, да такъ и катаютъ! А въ Новгородѣ!….» Я оставилъ ихъ, замѣтилъ въ книжку все слышанное и виденное, да и легъ спать.

Я думалъ, что день мой кончился; нѣтъ: только что я заснулъ, пришелъ отъ становаго пристава разсыльный, разбудилъ меня и просилъ, впрочемъ очень вѣжливо, пожаловать къ становому. Я подумалъ-подумалъ и пошелъ: онъ отъ меня стоялъ черезъ нѣсколько дворовъ. Прихожу. Этотъ почтенный господинъ сидитъ въ халатѣ и пьетъ пуншъ съ какимъ-то торговымъ мужикомъ (какъ послѣ я узналъ, отцомъ той, которая вышла за Нѣмца). «Почему вы, милостивый государь, не явились ко мнѣ сейчасъ по прибытіи въ Ямъ-Мшагу?» — «Да ежели позволите вамъ сказать откровенно, — отвѣчалъ я: не имѣлъ ни желанія, ни охоты, ни надобности» — «Я все-таки начальникъ, а къ начальнику всегда должно являться; этого наконецъ вѣжливость требуетъ». Я видѣлъ, что начальнику не угодно было меня посадить, взялъ стулъ и подсѣлъ къ столику; это его немного озадачило. — «Позвольте узнать: зачѣмъ вы сюда прибыли?». — Я сталъ ему разсказывать, онъ не понимаетъ, я ему показалъ письмо ко мнѣ отъ Редакціи Р. Бесѣды на бланкѣ съ печатью — онъ пришелъ въ недоумѣніе; но надо было видѣть ужасъ «начальника», когда я ему сказалъ, что Географическое Общество, состоящее подъ предсѣдательствомъ Великаго Князя Константина Николаевича, посылаетъ многихъ для этой же цѣли. — «А у васъ есть какая-нибудь бумага отъ него?» — «Меня не Общество отправило, но я все-таки имѣю отъ него предложеніе собирать пѣсни, сказки и т. под.» (Я въ-самомъ-дѣлѣ получилъ такую бумагу отъ Общества по ходатайству В. И. Даля.)- «И подписана она Обществомъ?» — «Нѣтъ, однимъ генералъ-адьютантомъ Литке.» — «Сдѣлайте одолженіе, доставьте мнѣ ваши бумаги завтра поутру.» На другой день поутру, часовъ въ 8, ко мнѣ приходитъ разсыльный за бумагами. Я отослалъ. Жду часъ, жду другой: надо идти, а нельзя: бумаги не возвращены!… Наконецъ я посылаю хозяина. Онъ возвратясь и говоритъ, что становой самъ идетъ. Ну, думаю, хочетъ меня вѣжливости учить: знать съ визитомъ идетъ. Входитъ становой и эксъ-становой, котораго я видалъ прежде. — «Здравствуйте, батюшка!» — «Здравствуйте, батюшка; прошу покорно садиться», сказалъ я, ему указывая на стулъ. — «Все то у васъ бумаги, все то бумаги, сказалъ онъ усаживаясь. Да ни какъ у васъ хозяина дома нѣтъ?» — «Да, кажется.» — «Прекрасный человѣкъ, вашъ хозяинъ!… А я васъ выпустить не могу-съ!» — «Это почему?» — «А такъ-съ! позвольте осмотрѣть ваши вещи!» — «Съ большимъ удовольствіемъ: извольте…» — «Нѣтъ, милостивый государь, одинъ я не стану… эй! сюда?» Съ этими словами въ комнату ввалилось человѣкъ десять или больше народу. — «А, вотъ что попосидкамъ ходите, ко мнѣ не явились! Это понятые. Гдѣ ваши вещи?» Я ему указалъ на портфель: у меня только и было вещей, а остальныя я оставилъ въ Новѣгородѣ. Становой, спросивъ у хозяйскихъ: «все-ли?» сталъ разсматривать бумаги и читать ихъ вполголоса: «самина…. рушинка….» и засмѣялся, а за нимъ и всѣ понятые. Добрался онъ до пѣсенъ: «Скоро Дунюшка» — Отставной становой не утерпѣлъ, засмѣялся, и во все горло запѣлъ: «Дунюшка, Дунюшка притомилася!..» — «Да кто жъ эту пѣсню не знаетъ?» говорили понятые, смѣясь изъ угожденія становому: «у насъ любую дѣвку спроси — споетъ!» Долгобъ эта исторія еще продолжалась, если бы становой не отыскалъ писемъ ко мнѣ. Онъ хотѣлъ ихъ читать вслухъ, но я рѣшительно не позволилъ. Тутъ было между другими письмо отъ Купріянова, и мое заготовленное письмо къ Ч.; первый ѣздилъ по Новгородской губерніи съ предписаніемъ отъ Губернатора; поэтому становой его зналъ, а къ Ч. я писалъ наканунѣ и по счастію съ полнымъ титуломъ на конвертѣ. Это меня спасло отъ дальнѣйшихъ бѣдъ. Становой сконфузился и сталъ отдавать назадъ мои вещи. Но — каюсь — я разсердился и требовалъ, чтобъ онъ далъ мнѣ какую-нибудь бумагу, по которой я бы могъ на него жаловаться. Онъ сперва не хотѣлъ, но такъ-какъ я настаивалъ, то онъ объявилъ, что можетъ составить актъ. Пошли мы къ нему въ канцелярію, вещи мои понесли за нимъ, тамъ составили какой-то глупѣйшій актъ; при этомъ еще случилось маленькое несчастіе украли у меня нѣсколько тетрадокъ, при переноскѣ вещей въ канцелярію. Вѣрно соблазнился какой-нибудь понятой: мужики папиросы дѣлаютъ изъ всякой бумаги: думаю и мои тетради пошли тоже на папиросы.

Отъ становаго я прямо пошелъ въ Шимское. Уже начинало смеркаться и погода была не совсѣмъ хорошая. Народъ здѣсь до-нельзя привѣтливый: мнѣ понался водовозъ и предлагалъ стать на дровни, за бочкой, и я насилу отговорился только тѣмъ, что могъ замочить полушубокъ. Подходя къ Шимскому, уже довольно поздно; я встрѣтилъ мужика. «Куда же ты, родной, — сказалъ онъ: ты пережди до завтра въ Шимскомъ, а завтра Богъ дастъ, найдешь обратныхъ — доѣдешь!» Я поблагодарилъ его за совѣтъ, мы разошлись, и онъ запѣлъ. «Спаси Господи люди Твоя…».

Новгородъ. 6-го Января.

Нынче ходилъ на водоосвященіе. Я стоялъ у самой Іордани. Со мной рядомъ было нѣсколько мужиковъ, одинъ изъ нихъ съ совершенною увѣренностію говорилъ: «вотъ какъ погрузятъ въ воду крестъ, вода выступитъ». И точно: едва крестъ былъ погруженъ, вода выступила — отъ народа хлынувшаго къ пролуби, сдѣланной въ нѣсколькихъ шагахъ отъ Іордани, чтобъ умываться и пить освященную воду. Двое молодцовъ раздѣвшись (когда они успѣли — Богъ ихъ знаетъ!), бросились въ пролубь! Несчастный будочникъ закричалъ запретъ, да ужъ поздно. Купальщики окунулись три раза, вылѣзли изъ пролуби, и стали одѣваться, не торопясь одѣлись, и пошли потихоньку, какъ-будто послѣ сытнаго обѣда. Полицейскій солдатъ постоялъ около пролуби съ полчаса и ушелъ. Едва онъ ушелъ, опять стали купаться одинъ за другимъ человѣкъ до 50 перекупалось. Я слышалъ, какъ одинъ изъ выкупавшихся, идя не спѣша, говорилъ: «послѣ купанья легче дѣлается»…. Дѣвушки тоже купаются. Собирается ихъ нѣсколько, становятся кругомъ пролуби, чтобъ прикрыть раздѣвающуюся, и потомъ нѣкоторыя изъ нихъ купаются; неумѣющіе же плавать, какъ мужчины, такъ и женщины, кидаются въ рѣку на кушакѣ, или взявшись за палку.

Въ Новгородѣ на стѣнной колокольнѣ показываютъ колоколъ, про который мнѣ разсказывали слѣдующее: ѣхалъ Грозный царь съ торговой стороны на Софійскую. Въѣхалъ онъ на большой мостъ (его теперь нѣтъ). Въ то время ударили въ колоколъ, подъ Иваномъ конь палъ на колѣна. Грозный велѣлъ у колокола отрубать уши. Теперь этотъ колоколъ перелитъ. Въ Псковѣ есть такое же преданіе, тамъ тоже показываютъ колоколъ безъ ушей, онъ лежитъ на колокольнѣ на плахахъ, и въ него звонить нельзя.

Былъ въ Новгородскомъ уѣздномъ училищѣ. Когда я шелъ туда, никакъ не думалъ найти то, что нашелъ. Мнѣ все казалось, что Новгородское училище должно быть похоже на Обоянское, Богодуховское, Харьковское и всѣ училища, которыя мнѣ Богъ привелъ видѣть, а ихъ было не мало. Я имѣлъ случай испытать все счастіе быть учителемъ въ уѣздныхъ училищахъ, и въ уѣздныхъ, и въ губернскихъ городахъ. Одинъ разъ я шелъ по улицамъ просвѣщаемаго мною города, навстрѣчу мнѣ попался ученикъ. Тотъ мнѣ поклонился, я велѣлъ ему надѣть шапку, сталъ съ нимъ разговаривать и шутить. Поговоривъ минуты двѣ, мы съ мальчикомъ разошлись. Увидала это какая-то старуха и замѣчательно оригинально выразила свое неудовольствіе:- «Вотъ такъ учитель!» говорила она: «вотъ такъ учитель; нечего сказать! Нѣтъ, сперва учителя не таковы были, бывало ученикъ увидитъ учителя — за версту бѣжитъ, а попался подъ руку, такъ отпотчуетъ, что на-поди? Сиди дома! А это что за учитель — ученикъ передъ нимъ въ шапкѣ стоитъ!» — При входѣ въ Новогородское уѣздное училище, я вспомнилъ эту старуху: то-то бы она, горькая, сердилась! Ученики нстолько на улицахъ не бѣгаютъ отъ учителей, да и въ классахъ-то смотрятъ по человѣчески. Я прошелъ въ третій классъ, и, по просьбѣ смотрителя, спрашивалъ учениковъ. Вопросы были не совсѣмъ для дѣтей легкіе, напр. я спросилъ у одного ученика: когда исторія въ первый разъ упоминаетъ о Новгородѣ, и что онъ знаетъ объ этомъ городѣ еще? Мальчикь, подумавъ съ минуту, сталъ разсказывать чрезвычайно толково; видно было, что онъ соображалъ и говорилъ свое, а не заученое на память, какъ говорится, на зубокъ. Другихъ я спрашивалъ изъ географіи, грамматики — тоже! Смотритель подалъ мнѣ какую-то ученическую тетрадку. Я думалъ, что это неизмѣнный разборъ: Столъ имя сущ. мужеск. рода и т. д. и не спѣшилъ взглянуть въ нее. Но представьте себѣ — что я нашелъ въ этой тетрадкѣ: ученическія сочиненія, и не на обыкновенныя темы: «ученіе полезно, добродѣтель пріятна» — Нѣтъ, здѣсь не было ни одного сочиненія о высокихъ предметахъ: одинъ разсказываетъ, какъ его захватила буря на Ильменѣ-озерѣ, другой тоже какую-то обыденную для него вещь. Но видно, что онъ самъ разсказываетъ, языкомъ довольно правильнымъ и замѣчательно яснымъ. Про правописаніе я не могу ничего сказать, кромѣ того, что я прочиталъ цѣлое сочиненіе, и нашелъ одну ошибку, да и ту надо приписать опискѣ, потому-что запятыя, яти и ести и тому подобныя хитрости поставлены правильно. Вспомнилъ я еще одного профессора университета, который говаривалъ студентамъ, отвѣчающимъ на экзаменѣ своими словами, а не по тетрадкѣ: «Лучше автора не скажете, а потому совѣтую отвѣчать какъ у васъ записано». А тутъ въ уѣздномъ училищѣ приказываютъ отвѣчать «не слово въ слово, а толково». Еще послѣдняя замѣтка объ этомъ прекрасномъ училищѣ. Всѣ ученики ходятъ всякій въ своемъ платьѣ, прическу носятъ тоже свою, кто въ скобку, кто по нѣмецки, а въ Харьковскомъ учебномъ округѣ — всѣ въ мундирахъ и острижены по формѣ.

Зашелъ я въ трактиръ напиться чаю, разговорился съ однимъ господиномъ, онъ мнѣ сказалъ, что у него есть библія, написанная на кожѣ, и еще книга старая, да онъ не знаетъ — какая. Я распорядился чтобы онъ доставилъ эти книги къ К…. для Погодина.

Юрьевъ монастырь. 10 Января.

Нынче, часовъ въ 12, отправился я къ Юрьеву, правымъ берегомъ Волхова. Для меня это была совершенно новая и оригинальная картина: на полномъ зимнемъ пейзажѣ — быстро текущая рѣка. Все кругомъ сковано зимой, одинъ только Волховъ остался вольнымъ Новгородцемъ! Ударятъ сильные морозы — и онъ поддается — ничто сдѣлаешь! — присмирѣетъ и онъ, покроется льдомъ, да не надолго; опять сломитъ ледяныя оковы и понесется быстро, вольно!

На самомъ Волховѣ заколовъ не дѣлаютъ; нельзя: суда ходятъ; да и Волховъ глубокъ, а закалываютъ озерки, т. е. заливы волховскіе, которые иногда лѣтомъ и пересыхаютъ. Когда весной вода въ маленькихъ рѣчкахъ и озеркахъ войдетъ въ берега, тогда начинаютъ дѣлать заколы. Заколываютъ такимъ образомъ: вбиваютъ поперегъ всей рѣки или устья озерка 2 ряда кольевъ, такъ чтобы колья одного ряда не были противъ кольевъ другаго, а на искось; потомъ между этими рядами вбиваютъ лучину, тонкія дощечки въ руку, или въ 3, въ 2 пальца шириною, а длиною смотря по глубинѣ, такъ чтобы лучина выходила изъ воды. Лучина вбивается одна отъ другой близко, только чтобъ вода проходила. Къ кольямъ привязываютъ перекладины, а къ перекладинамъ привязываютъ лучину. Иногда заколываютъ съ лодокъ, а иногда, когда мелко, идутъ въ воду, по поясъ не больше. Тогда закольщики надѣваютъ штаны, т. е. широкіе кожанные штаны съ сапогами вмѣстѣ сшитые, доходящіе до полгруди, запрятывая туда и полушубокъ. Чтобъ узнать — годны ли для работъ на заколахъ штаны, ихъ до-полна наливаютъ дегтемъ; не пройдетъ деготь — и вода не пройдетъ; пройдетъ деготь — мастеру штаны назадъ отдаютъ.

Г. Зарубнвъ мнѣ говорилъ, что закольщики, надѣвая такіе штаны, наливаютъ ихъ теплою водою и тогда идутъ въ воду. Это онъ видѣлъ на Взвалѣ (большая деревня). Въ другихъ мѣстахъ этого не дѣлаютъ, а просто на чистоту: надѣваютъ штаны, а коли мелко, то и просто сапоги, да и въ воду. Сдѣлавши заколъ, ждутъ, пока вода станетъ сбывать. Рыба, какъ извѣстно, весной идетъ въ гору; когда же вода начнетъ сбывать рыба вмѣстѣ съ водой идетъ внизъ, и подойдя къ заколу, тамъ остается; пройдти негдѣ; тогда ее очень легко брать; а какъ часто озерки совершенно высыхаютъ, то ни одной рыбины въ заколѣ не оставятъ, всю возьмутъ; развѣ какая выше въ ямѣ останется, рыбинъ десятка полтора. На рѣчкахъ дѣлаютъ нѣсколько заколовъ, всякъ себѣ; а на озеркахъ и ручьяхъ одинъ; озерки отдаются на откупъ . Около самаго Новагорода есть заколъ на озеркѣ, который, говорятъ, ходитъ до 4,000 p. cep.

Дорогой къ Юрьеву мнѣ не попался ни одинъ попутчикъ; были только встрѣчные; меня всегда поражаютъ поозеры своею привѣтливостію. Это не робкая вѣжливость человѣка, забитаго холопствомъ; нѣтъ, этотъ съ вами вѣжливъ, но совѣтую и вамъ быть съ нимъ тоже. Всякой, встрѣтивши васъ, непремѣнно скажетъ вамъ: «здравствуй, молодецъ хорошій», или «здравствуйте, ваше степенство!»

Въ Юрьевъ монастырь, или какъ здѣсь выговариваютъ морастырь, или номастырь, я пришелъ до вечерень. Около лѣтняго большаго собора три могилы монаховъ, изъ которыхъ самый замѣчательный, кажется, тѣмъ, что былъ духовникомъ благодѣтельницы монастыря, какъ сказано на памятникѣ, графини А. А. Орловой, другой — братъего, третій — Шилкинъ или Шишкинъ, не помню. Три брата Орловыхъ: Алексѣй, Григорій и Ѳеодоръ, какъ я послѣ узналъ, похоронены въ самомъ соборѣ. Монахи всѣ заняты своими дѣлами, и я насилу добился, гдѣ будетъ служба, и то не отъ монаха, а отъ мальчика, штатнаго, который приходитъ сюда ежедневно изъ Юрьевой слободы. Про богатство иконостасовъ монастырскихъ церквей нечего и говорить: всѣмъ извѣстно, что графиня Орлова большую часть всего своего имѣнія отдала этому монастырю чрезъ руки Фотія, бывшаго Юрьевскимъ архимандритомъ. Разсказываютъ, что въ этомъ монастырѣ при Фотіѣ изъ ризницы проеало разныхъ вещей и камней на 800,000 руб. (асс. или сер. не знаю). Изъ Петербурга пріѣхали производить слѣдствіе. Фотій оторавился къ Орловой (она жила въ нѣсколькихъ десяткахъ саженъ отъ монастыря), сказалъ ей, что она дала въ монастырь камни вѣрно не добромъ отцомъ ея нажитые, и что вѣрно Богу не угодно принять такой даръ. Орлова сдѣлала всѣ пропавшія вещи лучше прежнихъ и упросила въ Петербургѣ не производить слѣдствія. Иконостасъ по этому очень богатъ, утварь тоже; но я былъ удивленъ тѣмъ, что въ церкви народу было довольно, а передъ иконами горѣла всего одна грошовая свѣча, поставленная какимъ-то горемыкою. Даже лампады не всѣ были зажжены. Служба шла очень долго: до 7 1/2 часовъ. Стемнѣло совершенно, идти было некуда; я спросилъ у одного монаха: могу ли я переночевать въ монастырѣ? Но тотъ, вѣрно обрадовавшись, что вырвался изъ церкви, только глянулъ на меня, и пробѣжалъ мимо; я къ другому — тоже. Наконецъ одинъ послушникъ мнѣ сказалъ, чтобъ я шелъ за народомъ изъ монастыря. «Тамо-тко и гостинница монастырская». Вышедши изъ монастыря, я пошелъ за толпою, но оказалось — не въ ту сторону: надо было идти на право, а я пошелъ налѣво; я вернулся и къ счастію попалъ на богомольца, который довелъ меня въ гостинницу, куда бы я одинъ ни за что не попалъ. Надо было обойти кругомъ весь монастырь, пройдти бани, разныя службы, и проч. Гостинница состоитъ изъ двухъ половинъ — мужской и женской. Мужская — довольно большая комната, съ чугунною и русскою печью; крутомъ широкія лавки, у передняго угла столъ, посреди виситъ ночникъ; перегородкой отгороженъ небольшой чуланъ — келья повара. Когда мы вошли въ гостинницу, тамъ было человѣкъ 10–12 богомольцевъ и богомолокъ, или, какъ здѣсь говорятъ, странныхъ и странницъ. Послѣ почти четырехъ-часовой службы всѣ устали и сидѣли молча около 10 минутъ. Потомъ разговорились. Поваръ, парень лѣтъ 25 въ подрясникѣ и монашеской шапкѣ, обратясь ко мнѣ, спросилъ: «Откуда, рабъ Божій?» — Изъ Москвы почтеннѣншій. — «Доброе дѣло, рабъ Божій, задумалъ доброе дѣло». — «А ты, рабъ Божій, откуда?» спросилъ онъ другаго. — Я-то? — «Ну да, ты откуда?» — Мы дальніе. — «А сколь далеко?» — Да изъ-за Чудова, Новгородской губерніяи- «Ну, это еще не гораздо далеко, верстъ 70!» — «А, долбежники!» подхватилъ Тверской мѣщанинъ: долбежники! — Отъ чего же долбежники? спросилъ я. — «Какъ отъ чего! Можетъ-быть ты слышалъ: еще за нашихъ дѣдовъ быль царемъ Ивань Васильевичъ Грозный, слышалъ?» — Слыхаль. — «Ну, такъ вотъ этотъ самый Иванъ Васильевичъ Грозный долбежкой гонялъ Новгородцевъ въ Волховъ топить!» — за чтоже онъ ихъ топилъ? — «А этого я тебѣ сказать не могу. Вѣрно какую ни на есть огрубность сдѣлали.» — А ты откуда? спросилъ московскій мѣщанинъ, приведшій меня въ гостинницу, очень благообразный мужикъ, лѣтъ подъ пятьдесятъ: — Ты откуда? спросилъ онъ отставнаго солдата? — Мы недальніе: всего верстъ за двадцать отсюда. — «Богу пришелъ потрудиться?» продолжалъ Москвичъ. — Нѣтъ, не хочу грѣшить; дѣло есть въ Новѣгородѣ; такъ я нонче переночую въ монастырѣ, завтра пораньше сбѣгаю въ городъ, подамъ цросьбу, а къ обѣду опять въ монастырь. — «Какую просьбу?» — «Да вотъ какую: мы сперва наперво были люди господскіе. Господа отдали меня въ солдаты, и служилъ я, мои родненьки, Богу и великому Государю ровно 27 годочковъ. А какъ пошелъ я на службу, осталась у меня жена (годокъ только съ ней и пожилъ), осталась жена, да грудной мальчикъ. Прихожу въ-чистую, а сынъ прежъ меня приходилъ по желтому билету и опять ушелъ: его тоже въ солдаты отдали, остались и у него двое дѣточекъ. Чѣмъ кормиться, чѣмъ питаться?..» Всѣ на него жалобно взглянули, послышались въ разныхъ углахъ вздохи. Многіе перекрестились съ словами:- «Господи, Боже мой! Господи помилуй!» Пока мы балякали, поваръ, надѣвши фартукъ, поставилъ на столъ ведро квасу, къ которому и стали подходить: сперва одинъ, нѣсколько погодя другой. Поваръ поставилъ ближе къ переднему углу чашку щей. Всѣ, помолись Богу, и умывши руки изъ висѣвшаго тутъ же рукомойника, сѣли за столъ, мужчины въ переднемъ углу, женщины съ краю. Поваръ поставилъ корзинку съ ложками, всякъ сталъ брать себѣ ложку. Замѣчу мимоходомъ: богомольцы брали какую попало, только москвичъ одну ложку взялъ съ ряду, а другую выбралъ и подалъ мнѣ; странницы же стали выбирать, сперва шопотомъ, потомъ громче и громче, а наконецъ и громкимъ крикомъ изъявлять свое неудовольствіе: ложекъ не было хорошихъ! Поваръ стоялъ, усмѣхался, и съ самой добродушною улыбкою поддразнивалъ ихъ. Наконецъ все угомонилось; всѣ примолкли. — «Дадутъ намъ хлѣба?» спросилъ я шопотомъ своего сосѣда Москвича. — «Тутъ сухари накрошены», — отвѣчалъ онъ мнѣ тоже тихо, я попробовалъ щей; ничего, есть можно: съ рыбой, хоть и изъ сѣрой капусты. Подъ конецъ блюда этого, поваръ роздалъ всякому по ломтю хлѣба. Кончивши щи, послѣ предложенія «подлить еще», отъ чего всѣ отказались, намъ подали кашицу съ коноплянымъ масломъ. Кашица была даже и очень хороша. Поваръ всѣхъ угощалъ очень радушно. Поужинали, встали изъ-за стола, помолились Богу, и начали опять говорить. — «При графинѣ было не то, — пропищала скороговоркой одна странница:- при графинѣ подавали всегда три блюда; три блюда хорошія; сперва подадутъ щи хорошія съ рыбой, а тамъ кашу крутую съ масломъ, а тамъ, по праздникамъ, пироги съ кашей; а на передній уголъ, хоть и второй руки, а все-таки изъ пшеничной муки.»

— «Да нынче, родненькая, суббота», проговорилъ сперва незамѣченный мною мужичокъ юродивый. Онъ былъ небольшаго роста, волосы черные съ сильною просѣдью; видно было, что онъ рѣдко причосывался, но волосы его сами собой сложились въ чудныя кольца. Лицомъ онъ былъ худощавъ, глаза голубые, и какъ будто испуганные; но это ни чуть не мѣшало ему быть прекраснымъ; такого добросердечія, простоты, искренности — не часто случается видѣть. Послѣ какъ я ни старался заговаривать съ нимъ, онъ, улыбаясь, только говорилъ: — «да, да, да, да.»

— А вы откуда, опросилъ Москвичъ повара? — «Мы изъ Демьянска.» — Чтожь, монашествуете? — «Да, послугъ справляемъ.» — А давно монашествуете? — «Двухъ годъ нѣту: въ Маѣ два будетъ.» — «Вретъ! изъ мужиковъ», проговорилъ отставной солдатъ вполголоса: «по найму!» Въ комнатѣ было тихо, а потому нельзя было не слыхать этихъ словъ; однако поваръ не слыхалъ, или не хотѣлъ слышать, и ничего не отвѣчалъ Изволите видѣть — повару захотѣлось почваниться; все-таки монашескій санъ вышекрестьянскаго!

— «А много у васъ монашествующей братіи?» опять спросилъ Москвичъ повара.

— Да 93 человѣка, — отвѣчалъ-тотъ: только они не всѣ здѣсь живутъ.

— «А гдѣ же?»

— Съ версту, а не то версты полторы будетъ тамъ скитъ у насъ есть; какой монашекъ запьется, такъ того въ скитъ и сошлютъ. Вотъ отецъ П., хорошій монахъ, да разъ грѣхъ попуталъ: напился, ну это еще бы ничего….. а вотъ куда сатана дернулъ: уѣхалъ въ городъ баловаться, а тамъ его поймали, да къ отцу архимандриту и приведи. Тотъ ужь его изчунялъ, изчунялъ…. Ну, изъ монастыря въ скитъ не послалъ, для того, что первый разъ: про отца П. кого хочешь спроси, ни онъ къ кому въ келью, ни къ нему кто — никогда! Монахъ чистый, монахъ честный, постникъ какой; а вотъ Богъ же попустилъ лукаваго искусить… ну, а другова какова замѣтитъ отецъ архимандритъ, сейчасъ въ скитъ, а отца П. не захотѣлъ срамить.

Во время этого разговора богомолки всѣ ушли въ женское отдѣленіе, а богомольцы стали укладываться на ночь спать. Я и Москвичъ были одѣты лучше всѣхъ; насъ обоихъ величали всѣ (кромѣ повара, который всѣхъ называлъ рабами Божьями), «ваше степенство». Всѣ ложились, оставалясь мы только двое не выбравшіе мѣстъ для ночлега. Какъ вы думаете, какія мѣста намъ достались, самыя худшія? Далеко ошиблись! Самыя лучшія! Москвичъ поспѣшилъ занять худшее изъ двухъ оставшихся мѣстъ.

Монастырская прислуга ходитъ каждый день, кромѣ пятницы и субботы: прислужники шьютъ, воду носятъ и другія работы исправляютъ на монаховъ.

Едва только мы размѣстились, какъ поваръ замѣтилъ, что у многихъ, въ томъ числѣ и у насъ, нечего было постлать, ни положить въ головы; онъ сейчасъ пошелъ за свою перегородку, принесъ нѣсколько войлоковъ, обшитыхъ тикомъ, и подушекъ. Я выпросилъ у него свѣчку и сталъ перебирать свои дневники.

Едва всѣ уснули, какъ кто-то застучалъ въ окно. Москвичъ всталъ, вышелъ на крыльцо. — «Спрашиваютъ, гдѣ въ Ракому проѣхать», сказалъ онъ, и опять лагъ спать. Я забылъ оказать, что здѣсь былъ нищій мальчикъ лѣтъ 10. Я его уговаривалъ лечь на лавкѣ, но онъ легъ, вмѣстѣ съ юродивымъ, почти на голомъ полу, чему я послѣ позавидовалъ: не успѣль я лечь, какъ на меня напали клопы, такъ что я цѣлую ночь не могъ уснуть, зажегъ свѣчу и опять за дневникъ.

С. Юрьино. 11-го Января.

Поутру я проснулся поздно, когда уже пришли богомольцы отъ ранней обѣдни. Богомолки засуетились, выпросили у повара самоваръ и унесли въ свою половину. Одна принесла келейнику босовики. «Спасибо, спасибо, мой дорогой, спасибо, что поберегъ мои ноженьки», говорилъ она. — «Мнѣ спасибо не надо, говорилъ онъ шутя: а ты мнѣ рубль сер. дай!» Та засмѣялась и ушла. Я спросилъ, какіе босовики она ему принесла? — «Да вотъ ея башмаченки сохли, такъ я ей свои босовики давалъ», отвѣчалъ онъ. Народу противъ вчерашняго прибавилось. Кто-то прговорилъ: «Страдницы безъ чаю быть не могутъ!» — «Да, не могутъ! а дома чай и перекусить нечего», отозвался другой. — «Всякія бываютъ; бываютъ и такія: срамничаютъ, а не страдничаютъ! Вотъ было, рабы Божіи», проговорилъ поваръ: «вотъ смѣху было! На той недѣли приходитъ сюда страдница. Я, говорить, дворянка! Полковницкой дочкой сказывается. Ну, полковницкой дочкѣ отвелъ я оообую келью. Только вижу полковницкая дочь головата гораздо: того дай, другаго принеси….. Я прихожу къ ней, да и говорю, — надоѣла крѣпко, — говорю: матушка, если ты дворянка, покажи видъ. — Какъ ты смѣешь спрашивать у меня видъ? Какъ ты смѣешь требовать? — „Требовать я не требую“, говорю я: а если не покажешь, иди въ общую братскую. Та схватила мѣшочекъ свой, да изъ монастыря бѣжать. А тутъ случился сотскій, къ ней:- Покажи видъ! Та туда, сюда — Я сотскій, говоритъ, покажи, не пущу: къ становому представлю!…. Какъ показала она видъ-то…… То-то смѣху…… солдатская дочь!….»

— Богомолокъ простыхъ не бываетъ, проговорилъ кто-то: все дворяшки! — «Не угодно ли кому кипяточку?» спросила вбѣжавшая богомолка. Нѣсколько мгновеній никто не отвѣчалъ, а потомъ всѣ въ одинъ голосъ проговорили: «благодаримъ покорно, никому не нужно!»

Заблаговѣстили къ обѣднѣ, я пошелъ въ церковь. Та же бѣдность освѣщенія, что и вчера: нѣсколько грошовыхъ свѣчъ поставили богомольцы и только! По окончаніи обѣдни, я попросилъ монаха, какъ послѣ оказалось, отца П., показать мнѣ ризницу и библіотеку монастырскія. Въ библютеку онъ вызвался мивя повести послѣ обѣда; о ризницѣ сказалъ, что не можетъ ее самъ показать, а ризничій уѣхалъ. Я пошелъ въ гостинницу, тамъ народу было гораздо больше вчерашняго: человѣкъ около 50. Мнѣ ужасно хотѣлось курить; въ общей братской я не зналъ — можно ли? Я вчера выходилъ на крыльцо, теперь пошелъ на Волховъ. Выкуривъ папироску, вернулся въ гостинницу; тамъ уже садились за столъ. Та же исторія съ ложками, тѣ же блюда, все то же; даже опять та же богомолка спрашивала пироговъ; поваръ-келейникъ тоже отвѣчалъ, что нѣтъ. Только какъ народу было много, то обѣдали за двумя столами: за верхнимъ сидѣли мужчины, а за нижнимъ женщины и ребятишки. Во время обѣда пришла нищая, преразбитная баба. Съ ней зашучивалъ келинникъ, просилъ у нея денегъ. — «А ты думаешь нѣтъ у ней денегъ? сказалъ одинъ богомолецъ. „Тамъ около насъ есть нищая, — такая же. Въ третьемъ году у ней украли 700 рублей; да вотъ мѣсяцъ тому назадъ, еще 320 рублевъ!“ — Да это Алена? спросили нѣкоторыя. — „Она; приходила она къ намъ, такъ говорила, что еще и золотыхъ съ сотню наберетъ. Воровъ нашли, да только денегъ-то осталось 35 рублей; они признались, что деньги ейныя (ея).“

Послѣ обѣда я пошелъ отыскивать П. Онъ встрѣтилъ меня въ корридорѣ и мы прямо пошли въ библіотеку, не заходя къ нему въ келью. Про библіотеку я не стану ничего говорить. Погодинъ былъ здѣсь и видѣлъ, что Фотій привелъ ее въ порядокъ. Она и помѣщается въ его лѣтней кельѣ, разумѣется, исправленная и очищенная: Фотій былъ благочиннымъ во всѣхъ новогородскихъ монастыряхъ, а потому занялся во всѣхъ очисткою библіотекъ. Онъ, какъ мнѣ сказывали крестьяне Юрьевской слободы, выбралъ изъ всѣхъ монастырскихъ библіотекъ вредныя книги, привезъ ихъ въ Юрьевъ монастырь, разложилъ костеръ и приказалъ ихъ при себѣ сжечь. Одинъ крестьянинъ укралъ одну книжку, которую выпросилъ у него какой-то солдатъ. Да, я забылъ сказать, что до осмотра библіотеки, я подошелъ къ одному монаху, сидѣвшему за оградой монастырской, подъ благословеніе: „Господь благословитъ! проговорилъ онъ, я простой монахъ.“ Какъ ни старался я съ нимъ заговоритъ, но монахъ не поддавался. — Ловите ли вы рыбу? спросилъ я его. — „Нѣтъ-съ! Господи спаси и помилуй!“ Въ это время другой монахъ (какъ я послѣ узналъ, самъ ловецъ), въ накидку ряска, клобукъ на бокъ, но не отъ щегольства, а такъ, самой свирѣпой наружности, покупалъ рыбу у рыбака. Не сторговались. — „Ишь проклятый, сказалъ онъ, подходя къ моему монаху, 20 руб. проситъ!“ — Серебромъ, батюшка? спросилъ я. — „А ты еще на ассигнаціи считаешь?“ — А много ли рыбы? — „А не считалъ.“ — Сколько же вы давали? — „Ты бы слушалъ, если хотѣлъ знать.“ Повернулся онъ, да и пошелъ. — „Отецъ А., сказалъ мой монахъ, что жъ ты свѣчи мнѣ!“ — Да вѣдь ты взялъ! — „Да ей Богу же не бралъ! Взялъ бы, чему же еще просить!“ — Врешь, взялъ! — „Да лѣшій ты этакой…. (я не берусь сказать на кого походилъ отецъ А…..)

— Ну! занесся! равнодушно проговорилъ отецъ А. — „Этакаго лѣшаго и свѣтъ не видалъ“, возражалъ изъ всѣхъ силъ мой монахъ. — Приходи — дамъ; вѣдь отъ тебя не отвяжешься: взялъ не взялъ — нужно дать.

Послѣ этой сцены я пошелъ къ отцу П., для осмотра библіотеки. Штатный служка проводилъ меня къ нему и дорогой сказалъ, что отецъ А. давалъ за рыбу (а рыба была одни язи), по 2 р. 50 к. сер. за пудъ.

Новгородъ. 10 Января.

Изъ Юрьева монастыря я пошелъ опять къ Ильменю, не разсчитывая на успѣхъ работы, а съ единою цѣлію себя повеселить. Желалъ бы я, чтобъ кто нибудь, видя Ильмень-озеро, не какъ декорацію, а Ильмень съ жителями, съ духомъ Новагорода Великаго, остался къ нему равнодушнымъ!

Не такъ сдѣлалось, какъ я хотѣлъ! А все-таки, слава Богу, сдѣлалось къ лучшему. Пройдя съ версту по лѣвому берегу Волхова, подъ Юрьевскою слободою, увидалъ старика-рыболова, починивавшаго свои мерёжи. Я къ нему подошелъ, и онъ вскорѣ пригласилъ меня ѣхать вмѣстѣ на мерёжи. Я разумѣется отправился съ нимъ.

— Ты, дядя, всегда одинъ ѣздишь на мерёжи? спросилъ я, садясь въ лодку.

— „Коли тихая погода, отвѣчалъ старикъ, да старухѣ недосугъ — одинъ ѣзжу; ну, а коли вѣтры, лодку будетъ сносить, одному ѣхать нельзя, возьму старуху. Я вынимаю, она лодкой поправляетъ. У насъ все такъ дѣлается; лѣтомъ, зимой ли, все выѣзжаютъ на озеро вдвоемъ, мужъ съ женой. Теперь ты возьмешь весло, какъ стану мерёжу кидать.

— Весло-то я возьму, да на врядъ помогу, не знаю, что надо дѣлать.

— «Поможешь!… Глянь-ко, глянь», проговорилъ онъ, указывая на Юрьевъ монастырь: «что твои звѣздочки горятъ главы-то на номостырѣ. Графиня , дай еи Господи царство небесное, золотила главы что ни на есть самымъ чистымъ золотомъ.»

— А ты знавалъ графиню?

— «Какъ не знавать! Душа была у ней чистая; какъ жила графиня, хорошо было: хоть пеи-ѣшъ — ротъ-ухо! Бывало Фотій кого побьетъ, напишетъ записку, да и пошлетъ къ графинѣ, а та тужь пору — золотой и выдаотъ».

— А Фотія ты зналъ?

— «Какъ не знать! Я пришолъ разъ къ обѣднѣ, Фотій служилъ, отошла обѣдня, я къ Фотію подъ благословеніе и тесъ „Приди ко мнѣ“, говоритъ онъ мнѣ. Я пришолъ, онъ далъ записку: отнеси, говоритъ, графинѣ. Я только подалъ записку не самой графинѣ, лакею, что-ль какому, мнѣ и выдали золотой. У графини все деньги были золотыя; къ ней возили въ боченкахъ.»

Пріѣхали мы на мерёжи, и когда мнѣ старикъ передалъ весло, я оказался не совсѣмъ способнымъ; но какъ вѣтру не было, то старикъ и безъ моей помощи поставилъ мерёжи, а вынимать ихъ и помощь моя не нужна была. Въ мерёжахъ попалось очень много раковъ (мы привезли ихъ до 250) и десятка три, или четыре небольшихъ налимовъ, отъ 5 до 7 вершковъ.

Пока старикъ ставилъ и вынималъ мерёжи, и разсказывалъ про вѣтры на Ильменѣ, я вынулъ свою записную книжку, и записалъ слѣдующее, отъ слова до слова.

1) Крестовый западъ: возьмется, скрестится противъ сиверика, креститъ Волховъ; нѣтъ хитрѣе вѣтра.

2) Подъ-сиверный западъ: все одинъ дуракъ: пойдетъ катать…. Милосердый Господи, пыхнуть не дастъ….

3) Сиверикъ: онъ хоть задуетъ когда — да прямо все легче.

4) Востокъ: этотъ легче вѣтеръ.

5) Зимнякъ: прямо въ Зубки (деревня); эти два вѣтра съ крышъ не рвутъ; это не вѣтеръ, коли я ѣду, куда хочу; а то вѣтеръ, коли съ берега ѣхать не куда.

6) Озерникъ: отъ Старой-Русы; самый чудесный! Если придетъ Божья половина — ау!…

7) Чистый полуденникъ: прямо пойдетъ съ Ужина къ Питеру — славно! Озерникъ да полуденникъ для ловцовъ — Господь хлѣбъ даетъ!…

8) Шелонникъ: у насъ называется, когда по Шелони идетъ.

9) Мокрякъ: когда дуетъ на Юрьево отъ Ракомы.

10) Падыра: самая страшная буря.

Для проходящихъ барокъ что ни лучшіе — Шелонникъ да Мокрякъ, для ловцовъ Озерникъ-Полуденникъ, да Шелонникъ, да Зимникъ самые лучшіе: рыбы понагонитъ.

— «Написалъ»? спросилъ меня старикъ, когда я закрывалъ записную книжку.

— Написалъ, отвѣчалъ я ему.

— «Прочитай.»

Я прочиталъ.

— «Все вѣрно».

Мой старикъ сталъ вынимать мерёжи, вытряхивать изъ нихъ раковъ и налимовъ, и у насъ на нѣсколько минутъ прекратился разговоръ.

— Какой это столбъ стоитъ? спросилъ я старика, указывая на столбъ, очень похожій на верстовый, хотя большой дороги и не было. Мы въ это время были подъ самымъ скитомъ Юрьевскимъ, извѣстнымъ въ народѣ подъ именемъ Перюньскаго — «А вотъ видишь ты, какое дѣло было», началъ разсказчикъ: «былъ звѣрь-зміяка, этотъ звѣрь-зміяка жилъ на этомъ самомъ мѣстѣ, вотъ гдѣ теперь скитъ святой стоитъ, Перюньской. Кажинную ночь этотъ звѣрь-зміяка ходилъ спать въ Ильмень озеро съ Волховскою коровницею. Перешелъ зміяка жить въ самый Новгородъ; а на ту пору и народился Володымеръ — князь въ Кіевѣ; тотъ самый Володимеръ князь, что привелъ Руссею въ вѣру крещенную. Сказалъ Володимеръ князь: „всей землѣ Русской — креститься“. Ну и Новгороду — тожь. Новгородъ окрестился. Чорту съ Богомъ не жить: Новый-Городъ схватилъ зміяку Перюна, да и бросилъ въ Волховъ. Чортъ силенъ: поплылъ не внизъ по рѣкѣ, а въ гору — къ Ильмень-озеру; подплылъ къ старому своему жилью, — да и на берегъ! Володимеръ князь велѣлъ на томъ мѣстѣ церковь рубить, а дьявола опять въ воду. Срубили церковь: Перюну и ходу нѣтъ! Отъ того эта церковь назвалась Перюньскою; да и скитъ тоже Перюньской.»

— А столбъ-то какой?

— «Да на то и поставленъ: мѣсто гдѣ, значитъ, Перюнъ изъ Волхова выскочилъ. Въ Новѣ-городѣ, я помню, ставили столобочекъ, ставили съ царемъ, такъ тамъ солдаты въ барабаны били, въ музыку играли, честь отдавали, попы молебенъ пѣли. А здѣсь принесли солдатики столбушекъ, вкопали, да и ушли. Да только не сказали народушку: какой такой съ чего зародился той столобикъ. А ѣхали-та изъ Грузина: отъ Новагорода до Грузина считается 90 верстъ, 90 верстъ ѣхали съ столобомъ и поставили столобъ.»

Послѣ я узналъ, что этотъ «столобочекъ-памятникъ» ни что иное какъ верстовой столбъ, поставленный водяною коммуникаціею.

Причалили мы къ тому мѣсту, откуда поѣхали; мои дядя заднимъ концомъ весла досталъ кнейку, т. е. сѣтку, навязанную на обручи, и сталъ перекладывать рыбу изъ лодки въ кнею, потомъ вынулъ тѣмъ же весломъ другую кнею и туда переложилъ раковъ. Я хотѣлъ купить у него раковъ, но онъ не продалъ, пригласилъ къ себѣ, и когда я согласился, досталъ опять обѣ кнеи, изъ одной отобралъ налимовъ съ десятокъ, а изъ другой раковъ съ сотню, положилъ въ шапку и мы отправились къ нему въ домъ.

— «Попробуй, братъ, нашей рыбки: попробуй, изъ Волхова рыба слаще озерной: тамъ грѣха много, кажинный ватаманъ съ нечистою силою знается.»

Пришли. Хозяинъ отдаль хозяйкѣ и рыбу и раковъ варить, а я послалъ за водкой.

— «При покойникѣ Фотіѣ все было лучше: вотъ кабакъ, и тотъ былъ: умеръ Фотій — кабакъ снесли.»

Принесли водки, уха поспѣла, и мы сѣли обѣдать втроемъ: хозяинъ съ хозяйкой, да я. Послѣ обѣда старуха начала разсказывать про чудеса.

— «Вотъ у моего хозяина», говорила она: «есть сестра, и теперь жива, выдали ее замужъ, да на свадьбѣ-то ихъ и испортили. Покажись молодому, будто молодая до него гуляла, онъ ее и поколотилъ. Ну, ничего, отошла свадьба; стали они жить вдвоемъ. Какъ-только мужъ придетъ домой обѣдать, — жена кричать, а мужъ ее бить. Кажинный день жена кричала, а мужъ ее билъ. Спасибо, пришелъ добрый человѣкъ, въ три дня все покончилъ: надъ дверьми было ввернуто пѣтунье перо, въ полу (а полъ былъ изъ барочнаго лѣсу) вынули изъ дырки — гвоздемъ было заколочено — волосья, уголь и соль. Выкинулъ онъ эту дрянь, да не велѣлъ мужу жену колотить, все и прошло. Жена первый день покричала-таки, на другой поменьше, а на третій и кричать перестала.»

Пообѣдавъ, я пошелъ къ Волхову: попавшагося мнѣ ловца я попросилъ перевезти меня на ту сторону.

— Отъ чего у васъ Волховъ не мерзнетъ? спросилъ я своего перевозчика.

— «А вотъ отъ чего», — сталъ говорить тотъ, переставь гресть весломъ: «Еще за нашихъ дѣдовъ, еще Питеръ былъ не подъ нашимъ владѣніемь, былъ царь Грозный, Иванъ Васильевичъ. Пріѣхалъ царь Грозный въ Новгородъ, пошелъ къ Софіи къ обѣднѣ. Стоитъ Иванъ царь, Богу молится; только глядитъ — за иконой бумага видится. Онъ взялъ ту бумагу, и распалился гнѣвомъ! А ту бумагу положили по насердкамъ духовники, а какая та была бумага, никто не знаетъ. Какъ распалился Грозный царь — и велѣлъ народъ рыть въ Волховъ; царь Иванъ сталъ на башню, что на берегу налѣво, какъ отъ сада идешь на ту сторону; сталъ Грозный на башню, стали народъ въ Волховъ рыть: возьмутъ двухъ, сложатъ спина съ спиной, руки свяжутъ, да такъ въ воду и бросятъ; какъ въ воду — такъ и на дно. Нарыли народу на 12 верстъ; тамъ народъ остановился, нейдетъ дальше, нельзя Грозному народу больше рыть! Послалъ онъ посмотрѣть за 12 верстъ вершниковъ — отъ чего мертвый народъ внизъ нейдетъ. Прибѣжали вершники назадъ, говорятъ царю: мертвый народъ стѣной сталъ. — „Какъ тому быть?“ закричалъ царь: „давай коня!“ Подали царю коня; царь сѣлъ на-конь и поскакалъ за 12 верстъ. Смотритъ — мертвый народъ стоитъ стѣной, дальше нейдетъ. Въ то самое времячко стало царя огнемъ палить: сталъ огонь изъ земли кругомъ Грознаго выступать. Поскакалъ царь Иванъ Васильевичъ прочь; огонь за нимъ; онъ скачетъ дальше, огонь все кругомъ! — Царь соскочилъ съ коня, да на колѣночки сталъ, Богу молиться. „Господи! прости мое согрѣшеніе“. Огонь и пропалъ. Пріѣзжаетъ царь въ Новгородъ; тамъ черезъ сколько времени пришелъ къ митрополиту обѣдать въ постный день. Митрополитъ поставилъ на столъ рѣдьчину , а царю кажется — голова кобылья! — „Чѣмь ты меня подчуешь, митрополитъ?“ говоритъ царь: „теперь постъ, а ты поставилъ мясо, да еще какое — кобылью голову, что ѣсть и въ скоромный день грѣхъ большой!“ Митрополитъ усмѣхнулся, да и говоритъ:- „ѣсть кобылью голову грѣхъ, а народъ губить — святое дѣло!“ Благословилъ митрополитъ ту рѣдьчину; царю и показалась рѣдьчина — рѣдьчиной. Съ-тѣхъ-поръ Волховъ и не мерзнетъ на томъ мѣстѣ, гдѣ Грозный царь народъ рылъ: со дна Волхова тотъ народъ пышетъ… А гдѣ народъ становился за 12 верстъ, тамъ Хутынскій монастырь царь поставилъ…….»

1859