В отличие от общения с сотрудниками, с тем же самым Шварцем, в делах официальных Сергей Сидорович Валабуев был педантичен и сух. Плахов здесь не в счет. Его — свидетеля нужно было подготовить, размягчить, разговорить, в конце концов. Сотрудничество, конечно, не самое лучшее слово, и наши граждане (по крайней мере, некоторые) противятся самым искренним намерениям найти преступника, подозревая у следствия зловещий умысел, облегчить себе жизнь и наказать невиновного. Таковы примеры из давних времен (хоть и не только), но память о них жива и не способствует успеху в работе. Плахов, например, от общения со следователем не отказывался, отвечал прямо, но за этой открытостью сметливый Балабуев ощущал протест, противодействие в ущерб общим интересам, раскрытию истины. Интеллигент, — думал по этому поводу Балабуев, не находя для своих подозрений ничего более определенного. Этим все сказано, потому что поправка на интеллигентность никогда не выглядела в глазах следователя отдельным достоинством (как, впрочем, у всех, кто стремится к точности смысла, заложенного в этом слове).

Но когда доказательств хватало, и улики материализовались в форму, достаточную для вынесения обвинительного заключения, Балабуев становился торжественен и официален. В том была честь его мундира, а мундир, как известно, не терпит умаления и игривого отношения. Надел — носи, снял — отряхни и повесь на вешалку.

Потому на вопрос Картошкина: по какому праву… вот так прямо на улице… среди бела дня… я протестую… и прочего лепета, Балабуев отвечал:

— Нет, гражданин Картошкин Федор Леонидович, повесткой мы вас вызывать не хотели. Ввиду серьезности обвинения, мы вас задержали. Если бы к вам на квартиру пришли наши сотрудники, и вывели вас на глазах соседей, лучше бы вам не стало. Для репутации, сами понимаете. Так что цените. Не забудьте принять во внимание. Будете сотрудничать, свою участь облегчите.

Картошкин протестовал голосом и всем возмущенным видом.

— Вы обвиняетесь, — бесстрастно тянул Балабуев, — в убийстве гражданина Кульбитина Павла Николаевича такого то числа и года. Что можете сказать по этому поводу?

— Не убивал. — Гневно возражал Картошкин. — Дичь какая-то. Бред…

— Вы узнаете голос? — Балабуев нажал кнопку магнитофона. Человек сообщил, что во время прогулки с собакой он обнаружил тело неизвестного. — Ваш это голос?

— Мой. — С вызовом отвечал Картошкин.

— Хорошо, что признаете. Но экспертизу мы в любом случае проведем. Для суда. А прямо сейчас, как можете пояснить?

— Я — репортер криминальной хроники. Домой мне позвонил дворник по имени Рустам.

— Пожалуйста, более точно об этом Рустаме. Это в ваших интересах.

— Я — репортер криминальной хроники…

— Это я слышал…

— В городе разного рода контакты… знают по работе… и вот этот Рустам. Дворник. Нашел тело Кульбитина. И мне позвонил.

— Вам позвонил? Не в милицию, не в скорую помощь, а вам?

— Он откуда-то… таджик, кажется, работает без разрешения, говорит по русски плохо. Боялся, начнут его опрашивать, а он… сами понимаете. Вот он мне и позвонил. Вы найдите, он обязательно подтвердит.

— Найдем. — Пообещал Волобуев. — А пока придется у нас переночевать. Ознакомитесь заодно, как живут наши подопечные. Вам должно быть близко. Вы ведь репортер криминальной хроники?

— Да. — Упавшим голосом подтвердил Картошкин. — А если под подписку? Я же… прямо тут… прямо сейчас…

— Категорически исключается. Сами понимаете, почему. Чтобы не оказать влияние на ход расследования. Вот если добровольное признание… в неумышленном… поспорили о смысле жизни… тогда… и то…

— Не убивал. И никакого отношения не имею.

— Положим, имеете. Сами признали. Но ничего. Посидите, познакомитесь с людьми, может, материал какой соберете. А то в древнюю историю ударились. Византия… Константинополь… Военных тем и у нас хватает. А уж любовных… В лагере сами убедитесь. Может, и вас полюбят…

— Я категорически протестую…

— Ладно, ладно. Еще не один разговор будет. Тогда и напротестуетесь. И адвоката пригласите. А пока зачем? Может, и так выйдет по вашему. Мы ведь не за статистикой гонимся (хоть и за ней, конечно), нам нужно преступника обнаружить и изловить. Чтобы понес неотвратимое наказание… Протокол подпишите… С ваших слов записано. Виновным себя не признает. Сейчас я дежурного вызову, он вас определит на место.

И Картошкина увели.

Но и это еще не все. Валабуев потер подбородок (была у него такая привычка для размышлений), достал телефонную книжку и набрал номер. — Слушай, Иван Силыч, — чувствовались, знакомы эти люди давно и дружески, — мне нужно таджика одного у тебя пристроить. Дворником, а то кем же. Хороший парень, глазастый. А мне дай русского. Условия мы создадим. Им что, не все равно, где тротуар мести. Только срочно. Сегодня на сегодня.

— Ловко это вы, Сергей Сидорович. — Напомнил о себе Шварц.

— Не хочет милицию уважать, значит, будем учить…

На следующий день следы добродушия с лица Балабуева бесследно испарились, как последние капли дождя с разогретого солнцем камня. И смотрел следователь на Картошкина по настоящему строго. Не скрывая. В углу невеселого кабинета, чтобы не мешать разговору, заложив ногу за ногу, сидел Шварц.

Но Балабуеву помешать никто не мог. Не тот это был человек. — Что же вы, гражданин Картошкин, вводите следствие в заблуждение. Говорили о каком-то Рустаме. Дворнике. Который якобы вызвал вас из дома.

— И сейчас могу повторить. — С вызовом отвечал одуревший от бессонной ночи Картошкин.

— Ясно, можете. Только нет никакого Рустама. Таджиков много, но живут они по другим адресам. В горах и оазисах. А по известному адресу никакого таджика Рустама нет.

— Да как же. Да я же сам… — Протестовал Картошкин.

— Вот официальная справка из жилуправы. Участок, где нашли тело Кульбитина, обслуживает Силаев Николай Иванович. Никакой он не таджик. У него даже тюбетейки нет. Русский. Мы его, конечно, вызовем и показания возьмем, вас он, нужно полагать, не знает. А теперь вопрос: как и с какой целью вы оказались на месте убийства гражданина Кульбитина? Советую говорить правду. Вам зачтется. А не рассказывать нам про какую-то собачку.

— Причем здесь собачка. — Вскричал в отчаянии Картошкин, ощущая, как земля уходит из-под ног.

— Вот и я говорю. Причем здесь собачка. Вы правду собираетесь говорить? Или нет? Последний шанс у вас — чистосердечное признание. Сразу легче станет.

Все это время Балабуев кружил вокруг несчастного Картошкина, заходя то сбоку, то со спины, и даже наклонялся, вкладывая слова прямо в ухо.

— Послушайте, я правду говорю. Вызвал меня дворник Рустам…

— Про дворника я уже слышал…

— И еще раз повторю…

— Только не мне, а присяжным. И про Рустама, и про собачку… А прокурор изложит факты. Что оказались вы на месте преступления как раз во время убийства по непонятной для любого нормального человека причине. Кроме того, вы еще и на поминках Кульбитина отметились. А это как? Это и на Сицилии не видано, чтобы киллеры на поминки своих жертв являлись… Может ты слышал, Леонид Германович?

Шварц подтвердил, что не слышал.

— Хоть бы вдовьих слез постыдились. — Обличал Балабуев. — Деталь для вашего облика… Интересовались древней историей, предметом исследований этого Кульбитина. Значит, знакомы были.

— Не был…

— Были, были, от того и поминки. Или просто проголодались и перекусить зашли? Дверь была открыта… Кто поверит? А вы им — присяжным расскажете про Рустама, и про собачку. Сколько это по статье за умышленное? — Обратился Балабуев к молчаливому Шварцу.

— Двенадцать лет, как минимум. Если без отягчающих.

— Пусть, без отягчающих. Мы — люди дюбрые. Зовите адвоката. Хоть сейчас. Может, он что надумает. А я вам по доброму подскажу, явку с повинной. Встретились, разругались, ну, а дальше… С кем не бывает… Может, вы и не хотели. Он первый начал. Так, ведь? Не хотели? А за это…

— Пятеркой может отделаться. — Подсказал Шварц. — Если по умному…

— Видите. Тут вам адвокат и пригодится. Характеристика с места работы. Вы ведь не привлекались? Мама больная…

— Почему больная? — Сквозь горе удивился Картошкин.

— Значит, здоровая. Еще лучше. Для нее. Для вас — хуже. У нас жалеть любят. А так на суд придет. Сядет, ручки на коленках сложит… слезы… сыночек… платочек… В брюках, говорят, нельзя… адвокат подскажет, как одеться… и все такое… Присяжные сами живые люди… Подписывайте, пока не поздно.

— Не подпишу. — Собрал силы Картошкин. — Делайте, что хотите, не подпишу. Не убивал.

— Ну, что ж. Вам не надо, а нам тем более. Так и запишем. С материалами следствия ознакомлен. Вины своей не признает. Следствие закончено, дело передается в суд. — И Валабуев стал заполнять бумаги. Чувствовал он себя хорошо (не то, что несчастный Картошкин), и даже голову склонил на бок от усердия.

— Ну, допустим, Картошкин. — Вступил молчаливый Шварц. — Вот вы — репортер криминальной хроники. Вроде бы, должны понимать. Как вы сами объясняете… если не вы, то кто? Ведь ясно, есть у вас интерес к этой истории. Из-за которой вы сейчас на нары собрались.

Нужно отдать должное, репортерская хватка брала свое, и поникший Картошкин ожил. — Я хотел для журналистского расследования. Думал, что-то есть. Потому интересовался. Но не убивал…

— Это мы слышали. — Подал голос Валабуев.

— А вчера еще одного убили. Из этой компании. В гей клубе… — Встрепенулся Картошкин.

— Не убили. А доставили в больницу в бессознательном состоянии, результатом черепно-мозговой травмы. Это ваши информаторы поспешили. Чуть что, сразу убийство.

— Иностранцами мы не занимаемся. — Вставил Валабуев, не отрываясь от писанины.

— Факт прискорбный. — Вел своё Шварц. — Для этой публики (извините, что я так говорю) специальная полиция нужна. Не поделили предмет страсти нежной. Но это, знаете, литература для ваших расследований. А у нас дело конкретное. Улики против вас достаточны. Сами должны понимать. Хоть, если бы удалось доказать, тогда, возможно… дела объединить. Но мы свое закрыли.

— Как это закрыли? — Встрепенулся Картошкин.

— Нашли и изобличили преступника.

— Вас, то есть, гражданин Картошкин. — Уточнил Валабуев.

— А дальше пусть суд решает. — Закончил Шварц.

— Я не убивал. — Бился в отчаянии Картошкин.

— Ладно, мы формалисты. Защищаем закон. Нам иначе нельзя. А чтобы вы стали делать? Ведь молодость спасать нужно.

— Я бы продолжил расследование. — Твердо сказал Картошкин.

— Какое расследование. — Балабуев, не отрываясь от бумаг, возмутился, но теперь солировал Шварц.

— Смотрите, Картошкин, как выходит. Вот закроют вас сейчас годиков на восемь…

— Десять, как минимум. — Поправил Балабуев.

— Восемь-десять, человек ко всему привыкает. Может, полюбите кого, так и выходить не захотите. А для нас главное, дело с концом. Улик достаточно. А если отпустим, тогда что?… дальше искать… шансы, сами понимаете… Когда не вы, то кто? А вы возьмете и сбежите. Что тогда? Как бы вы поступили на нашем месте?

— Я буду искать. Пока не найду.

— Леонид Германович. — Мягко упрекнул Балабуев. — Что ты начинаешь. Сам ведь слышал (кивок в сторону Картошкина). Невиновен он.

— Слышал. Знаете, Сергей Сидорович, пусть он пока в коридоре погуляет.

Вызвали дежурного, отправили Картошкина в коридор за плотно закрытую дверь. Минут десять понадобилось. Шварц все так же безучастно сидел в углу, Балабуев распоряжался.

— Ознакомьтесь с протоколом. Распишитесь. Обвинительное заключение. Вот здесь. Статья позволяет в исключительных случаях оставить обвиняемого на свободе под подписку о невыезде. И здесь распишитесь. Фамилию полностью. Найдете что-то новое, вновь откроем дело, а пока оснований нет. Вот этого человека благодарите. Леонида Германовича Шварца.

— Значит, так. — Наставлял Шварц, пока бледный и измученный Картошкин поспешно подписывал бумаги. — Дальше конечной станции метро не отлучаться категорически. Ночевать обязательно дома. Иначе, сами понимаете. Вот мой служебный телефон. Раз в три дня будете звонить. Если звонка не услышу, место ваше готово.

— И учти, Картошкин. — Добавил Балабуев. — Дело твое вот здесь, в сейфе. Через две недели плановый отчет. Прокурор спросит, почему в суд не передаете? Догадайся, что я ему отвечу.

А пока, вот, благодари, — Балабуев показал на Шварца, — это у него сомнения в твою пользу, у меня сомнений нет.

— И у меня нет. Пока нет. — Сказал добрый Шварц. — Но вы, Картошкин, в каком-то смысле наш коллега. А значит, имеете право на лишний шанс. Вот мой телефон… в любое время… Хочу спросить, как вы себе представляли ход вашего журналистского расследования. И что думаете делать дальше?

— Музей. — Почти прошептал обессиленный Картошкин. — Стану разговаривать. Нужно их между собой связать.

— Ну что ж. — Согласился Шварц. — Пожалуй, вам удобнее. Под видом интервью. Но никакой самодеятельности. И всяких нелепых идей. А то ведь пойдете в розыск, на каждом столбе фотографии будут висеть. А пока, Сергей Сидорович, выпишите ему пропуск и пусть идет.

Балабуев хмыкнул недовольно, но бумагу подписал. — Сержант проводит до выхода.

— А если что. — Засобирался обрадованный Картошкин. — Как мне представиться.

— Как всегда. Мужчина с собачкой.

И Картошкина отпустили на свободу.

— А что с англичанкой? — Задавал Балабуев вопрос. — Не привлечешь, не вызовешь. Явится с посольским юристом, потом неприятностей не оберешься…

— Но крестится она по нашему. По православному. — Напомнил Шварц.

— Ну и что? — Разъярился Балабуев. — Ты думаешь, Леня, одному тебе это интересно. Но ты мне скажи, с какой стороны это к Кульбитину пришить. А они только и ждут, чтобы вой поднять. И Плахова придется выпускать… Оснований для задержания нет. Пусть Федя с ними поговорит. У него свои методы и доверия к нему больше. Малый он борзый. Чувствую, влезли мы в историю. Генерал звонил, разберитесь, как следует, не торопясь. С чего это они все на уши встали? А мы… На щуку забрасывали, а вытащили Картошкина. Хоть он сам пришел. Ладно, пусть побегает, если вызвался.