Пока следователи работают, срезая пласты пустой породы, чтобы добраться до драгоценной жилы (рассказчик не силен в геологии, но смысл передан правильно), можно обратиться к непосредственным участникам этой истории, так сказать, с изнанки. Ведь все мы заинтересованы именно в достижении истины, которую некоторые личности (злоумышленники по преимуществу) намерены скрыть или исказить до неузнаваемости, не считаясь с тем, какие мрачные тени ложатся на лица и судьбы людей невиновных или даже невинных (первоначальное значение этого слова не отличает вину от греха). Практика разделяет понятия, отдавая установление вины органам правосудия, а искупление греха — церкви, и совпадение их отнюдь не обязательно (но желательно), хотя бы потому что предание анафеме (мера исключительно серьезная) не входит в состав статей Уголовно-процессуального кодекса. Именно поэтому анафему никто не отменял, даже по требованию самых рьяных человеколюбцев, хоть бессрочное пребывание в аду выглядит куда мрачнее, чем экзекуция на костре или электрическом стуле, хотя, конечно, и там приходится немного потерпеть. Кстати, в Стамбуле (или в Константинополе) есть специальная колонна — ветродуй, при появлении рядом с которой у грешниц вздымается платье. Для носительниц брюк имеются и другие средства, историкам это известно не хуже, чем практикам юриспруденции…

Плахов молча наблюдал, как женщина у стола готовит напитки. Женщина средних лет, загоревшая и, пожалуй, даже спортивная. Голова сохла после мытья и была обернута полотенцем

— Хотите виски? — Спрашивала женщина. — Расслабьтесь. Ничего не произошло. Мы остаемся коллегами. Но зачем избегать меня? Я не напрашиваюсь вам в жены.

— Не в этом дело.

— Тогда в чем? Вы меняете план?

— Я задерживаюсь всего на неделю. Поймите, если я полечу сейчас, они могут меня задержать, и это уже на месяцы. У них есть основания. Дело пойдет на принцип, и они найдут повод.

— Хотите, чтобы я осталась?

Женщина подошла ближе, вручила стакан, и устроилась на ручке кресла, совсем близко от Плахова. И оба застыли, молча. Ощущалось напряжение

— Что значит разлюбить женщину? — думал Плахов и нашел про себя ответ. — Понять, что она такая, как другие.

— Тяжелые мысли?

Плахов закашлялся и жестом показал, что сказать сейчас ничего не может.

— Мы — друзья? — Нейтрально спросила женщина.

Они еще помолчали, пока Плахов пил воду.

— Я не могу лететь с вами, пока идет расследование.

— Я не об этом спрашиваю.

Плахов отмолчался.

— Хороший человек Паша Кульбитин. Мне не повезло. Он был весьма, весьма…

— Ему не повезло больше.

— Он вас не любил…

— Мне только и рассказывают. Любил, не любил. Какое это теперь имеет значение.?

— Хотите угадаю, кто? Дочь этого византийца, любителя. Мне Павел ее как-то показывал. Намекал, что имеет доступ к каким-то рукописям. Предлагал сотрудничество.

— Какое еще сотрудничество?

— Разное. Если я скажу — денежное, вы поверите?

— Не очень. Почему вы не согласились?

— Алексей, я выбрала вас… Но впрочем. — Женщина встала, подошла к зеркалу, размотала полотенце, распушила и взбила волосы. Получилось у нее легко. Бывают моменты, когда на это обращаешь внимание. Вот и Плахов обратил.

— Хватит об этом. Ко мне по телефону напросился какой-то невозможный человек, молодой, с горящими глазами. Так я себе его представила. Какой-то Мартышкин. Он буквально осадил меня, просит уделить ему время. Хочет взять интервью.

— Картошкин. Это местный журналист. Репортер. Расскажите, как есть.

— Вы мне разрешаете? — С иронией в голосе спросила женщина.

— Даже буду просить. Элен, вы все понимаете. Наш проект под угрозой, по крайней мере, пока не это дело не затихнет. Сейчас, чем больше к нам внимания, тем лучше. Интерес публики очень важен. Пока вы здесь, используйте время с пользой. Расскажите, как есть.

— Начиная с турок?

— Естественно. Они защищают свои интересы. Так и объясните. Турки охватили имперской территорией полторы тысячи лет христианства, не говоря уже о Греции, Месопотамии, Египте. Места не хватит, перечислять. Всё у них, кроме того, что англичане и французы сумели украсть.

— Мне вы не должны этого говорить.

— Ну, конечно. Все претензии к нам, русским. А вы, значит, без греха. Сидели бы под своим Стоунхеджем, пока он вам на голову не свалился, и таращились на звезды. Так нет, растащили все, что плохо лежит.

— А вы Трою.

— Ладно, оставим эту тему. Троя наша. Дрезденскую галерею отдали, алтарь отдали. А кто возместит наши потери? Давайте не будем ссориться. Если о турках. Они должны дать разрешение на раскопки.

— Этот француз — их шпион.

— Просто вы — настоящая женщина. Не любите голубых.

— Он разноцветный. Можете мне поверить. И может все испортить.

— Элен, не сходите с ума. Что вы думаете со всем этим делать?

Как мы докажем, что это кости Константина. Их ни на какую экспертизу не примут. Никуда. Черепа нет, а без него нет предмета исследований.

— Алексей, над этими местами царит проклятие.

— Я что-то не заметил. Турки совсем неплохо живут. Через два дня вы еще раз в этом убедитесь…

— В чужом городе?

— Перестаньте. Вы — мистик. Одна история закончилась, другая началась и идет полным ходом. Турки в Европу просятся, без всякого насилия. И неплохо при этом выглядят. Я бы принял.

— Прекратите, — Гневно отмахнулась женщина. (Вообще, разговор велся на повышенных тонах). — Мы можем изменить мир. Если это кости императора.

— А как доказать? Да и вообще, Элен, не втягивайте меня в свои фантазии. Хм. Я ведь только сейчас обратил внимание. Вы — тезка Елены, которая убедила сына принять христианство. А что вы сами хотите, тезка?

— Я хочу, чтобы снова встал крест.

— Над Стамбулом? Держите эти пожелания при себе. Иначе вас арестуют за терроризм. Прямо в аэропорту. А женщина должна иметь детей. Тогда она занята делом, а не озабочена мессианскими проектами.

— Элен встала напротив Алексея. Волосы высохли и рассыпались по плечам. Она была хороша. Плахов отметил, но интереса никак не проявил.

— Почему я вас не ударю, Алексей? Отравляете мне жизнь, а я это терплю.

— У нас нет другого выхода. Смерть Павла…

— Ну и что?

— Как это что? Можно подумать, вы не понимаете…

Помолчали, чтобы не наговорить лишнего.

— А теперь идите. Через час придет этот репортер, я должна привести себя в порядок.

Плахов встал, приоткрыл дверь, выглянул в коридор. — Времена, конечно, изменились, но осторожность не мешает.