Валабуев объявился в середине дня, когда Картошкин и женщины уже истомились в ожидании. Как-то так, само собой Картошкин стал главным. По возрасту и к тому же мужчина, в общем, он соответствовал. А при виде милых лиц неотчетливо проклюнулась картошкинская мысль, что работа, в общем, не так плоха. И Балабуева, пожалуй, благодарить нужно. — Да и что за человек этот Балабуев, — думал Картошкин в тайне и не без снисходительности. — Полсрока жизни отмотал, ну, и где?., в милиции… Вся радость, что штаны казенные. Неудачник, только и способен… над честными людьми… — В таких обрывочных и вздорных мыслях Картошкин мог проявить высокомерие, и при нынешних горьких обстоятельствах ему становилось легче.
А сам Балабуев, явившись, не заспешил к сотрудникам, остался побеседовать с охранником (тем самым, что дежурил в ночь убийства), и тот подтвердил. Все было, как обычно. Если теперь вспомнить, Павел Николаевич куда-то спешил. Но это, так сказать, задним умом ясно. А, может, и не спешил. Шел себе и шел. Кстати, так ведь и не скажешь, покойник куда-то спешил. Живые — те, действительно, суетятся, а покойник лежит и уже никуда не спешит. Даже на живот самостоятельно перевернуться не может.
Ну, хорошо… А как Плахов? Его во второй половине дня не было, конференция внесла сумятицу в работу музея. Объявление повесили: Закрыто по причине реорганизации. Оно и сейчас висит. Что делать? Картошкин, правда, взялся прояснить перспективу с закрытием (намек на его связи в министерстве). Женщины приняли с энтузиазмом, Картошкин сразу вырос в их глазах (при росте метр семьдесят один).
Теперь о Балабуеве, которым нельзя не восхищаться. Сейчас станет понятно, почему. Вначале следователь ничего интересного не приметил. Все музейные ключи на месте. Вот, они на доске, под стеклом и замочком. Можно получить, если понадобится. Естественно, не всякому, но представителю власти по первому требованию. Бери и открывай. Однако, Балабуев не спешил. Охранник был мужик странный, и эта странность Балабуева насторожила. Казалось бы, все он узнал, а отойти не мог. Смотрел охранник на Балабуева прямо, но взгляд куда-то съезжал, терялся в пути. Потому что охранник страдал косоглазием. Он так Балабуеву и объяснил: — Не умею смотреть в глаза, жена привыкла, а начальство напрягается. Куда это ты смотришь? Я на него смотрю, смотрю, а взгляд мимо.
— А если глядишь в сторону? — Подсказывал Балабуев, сочувствуя и присматриваясь.
— Еще хуже. Головой вертеть. И вообще. Тогда получается… — Охранник замялся, а Балабуев напрягся (он чувствовал). — Ну, ну… Что получается?
— Взгляд кокетства. — Вздохнул охранник. — Так называется. Вот, смотрите. — Он развернул голову щекой вперед и глазами стрельнул в Балабуева. — Ну, как?
— Хм. — Сказал Балабуев. — Действительно. Хотя я не по этой части.
— Вот именно. Горе мое. — Вздохнул охранник. — В троллейбусе деньги за билет передаешь, обязательно скажут, как вам не стыдно. Даже сдачу брать не хотят. Не объяснишь ведь, глаза у меня так устроены. Есть такие, сами просятся. Мужчина, спрашивают, вы шутите или как? Особенно сейчас…
— Что сейчас?
— Сами знаете. Когда разрешено…
— Кроме того, что запрещено законом. — Уточнил Балабуев.
— Ну, это… кто его знает… в троллейбусе законы не вывешены. Кроме Божьей Матери и нет никого. — Охранник вздохнул, и Валабуев отступился. Разговор получался никакой. Но тут-то Сергея Сидоровича и осенило. — А француз с конференции здесь не появлялся?
Балабуев был в форме капитана милиции, а это дисциплинирует. Тем более охранника, так сказать, собрата по профессии. Но того совсем заклинило. Разговор расстроился. И расстроился бы дальше, и так бы и закончился ничем, если бы не Балабуев. Он спросил небрежно, как о вопросе решенном:
— Так что же с этим французиком? (именно французиком — так и сказал, молодец).
Охранник вздохнул еще тяжелее. — Ну, ну. — Подгонял Балабуев, пошла драгоценная минута.
— Вы поймите, жена беременна. — Зачем-то сказал охранник. — По правительственной программе.
— Это как?
— За третьего ребенка бонус будут давать. Вот мы на бонус и пошли.
— Погоди, отец ребенка кто?
— Я — отец. А бонус — в очереди стоим на квартиру. Как родит, так и дадут.
— Значит, так, Коля. — Балабуев даже дыхание задержал (вот оно — чутье, сработало), но быстро пришел в себя. И имя охранника, как видим, по ходу разговора успел выяснить. — Рассказывай, как было. Выкладывай. Я помогу. Пришел этот Кудум… так я понимаю…
— Пришел. — Уныло подтвердил охранник. — Мне Павел Николаевич покойный говорит…
— А Плахов где был? — Уточнил Балабуев.
— Он особо не вмешивался. Хоть спорили они тогда.
— Да… — Поспешно вернулся Балабуев к теме. — Так что Кульбитин?
— Мы тебя, Коля, представим, как сотрудника. Для солидности коллектива, народа немного. Сядем за стол. Тут один француз. Не смущайся. Они по русски понимают…. Вот так мы и сидели. Я что-то ему, он мне. Потом чувствую, он мне на колено руку кладет. И пальчиками перебирает. Я же не в теме…
— Совсем не в теме?
Охранник отмолчался, Балабуев ахнул про себя (эврика!) и сказал беспечно. — Оно ведь как. Лямур. Отстали мы от Европы. Все по старинке. Теперь догонять приходится. А дома как?
Охранник только вздохнул. — Ну, что дома… Жена, знаете… Допрос устроила, где был, кто, да что… Восьмой месяц, сами понимаете…
— А ты?
— Что я? Я же говорю, выпили много. Пошла искать этого Пьера.
— Кудума?
— Ну, да.
— Значит так. — Балабуев взял деловой тон. — Ты молодец, что рассказал. Пусть жена ко мне придет, не откладывая. Токсикоз был? Тошнило ее? Очень хорошо. Пусть справку возьмет, что тошнило, и ко мне. Сделаем в лучшем виде.
Себе Балабуев сказал так. — Русская женщина. Коня на скаку остановит, а тут Кудум какой-то. Ясное дело. Хм. Молодец, Балабуев. Ну, что. Пора к коллективу…
С коллективом Балабуев расположился в комнате Кульбитина. Уселся, огляделся. Небогато живут. Столы, стулья, плоские шкафы со стеклянными дверцами.
— Что это стены у Павла Николаевича пустые? Вон, у Алексея Григорьевича бородатые висят. Академики. А Павел Николаевич? Не хотел ученых, хоть бы иконку какую водрузил. Лампадку затеплил. Я ведь тоже приобщаюсь. У нас теперь все начальство… на работе нет, ищи в церкви. А почему? Воруют голубчики бесстыдно. Вот и возносят молитвы, грехи замаливают. Тут бы их взять всем скопом, а нельзя. В Храме Божьем. Матушка Заступница не позволяет. Снаружи адвокат старается, а она во храме бережет. Тут ведь главное — произвола не допустить, намучились с произволом. А так, может, пожертвует от щедрот на какой монастырек. А нет, жены отмолят. Платочек поглубже натянет, чтобы лоб не зашибить, и давай о мрамор головкой колотить… Веруют вплоть до умственного помутнения.
Не нужно думать, что Балабуев разболтался. Про себя он все еще возвращался к разговору с охранником, а сейчас менял на ходу направление поиска. Искал продолжение. Приветливо глянул на женщин (что бы не смутить), расположил к себе.
— Так что, веровал Павел Николаевич? В Господа нашего?
— И он, и Алексей Григорьевич. — Сообщила Света. — Только на работе не положено. Придет иноверец, а мы оскорбим. Мы даже церковный календарь в сторонку. — Действительно, календарь был прикреплен к боковой стенке шкафа. От того, Балабуев его и не приметил. — У нас тут молитвы на каждый день.
Балабуев сделал себе заметку: — Посмотреть по датам. — И перевел взгляд на Картошкина: — А с вами мы уже встречались. Сейчас, сейчас… Картошкин… если правильно запомнил… — Балабуев придал лицу мучительное выражение.
— Картошкин… Федор Леонидович — подсказал Картошкин.
— Что думаете, Федор Леонидович по интересующему нас вопросу?
— Я два дня всего.
Балабуев удивился (для вида), черкнул в блокноте. — Может, за два дня и мысли возникли. У мыслей скорость неслыханная, вы уже от скорби, наверно, успели отойти (не до конца, конечно), и с товарищами женского пола по работе подружились. Место Павла Николаевича заняли. Неужели так ничего в голову не проникло, так сказать, извне? Балабуев взял паузу и смотрел укоризненно: — Впрочем, что есть, то есть… — Бормотал себе под нос. Потом поерзал на стуле, устроился удобнее: — А на будущее очень рекомендую. Место хорошее, только расположились, перезнакомились. Жаль будет покидать. Но придется, если не найдем виновных. Всем достанется. Говорят, начальство ваше спорило между собой последнее время.
— А вот и нет. — Света взялась отвечать. — Дружно жили. У нас все четко. Павел Николаевич, больше организацией занимался, Алексей Григорьевич это не любил, он больше в науке.
— Знаю, знаю, — подхватил Балабуев, — замечательный пример для подражания.
— На днях, уже конференция шла, — они закрылись и долго сидели. Я как раз по музею дежурила, на регистрации делегатов. Чай им занесла, они сидят, бумагами обложились.
— И где же они, эти бумаги?
— Как, где? Алексея Григорьевича нужно спросить. У нас видите, сколько их. — Света обвела рукой комнату. — Бумажное хозяйство.
— Вижу. — Поддержал Балабуев и обратился к Наташе. — А вот вы. Павла Николаевича знали. Нравился? — Балабуев сделал паузу, ожидая, что Наташа заполнит ее вздохами, но та молчала. — Я ведь дружески спрашиваю. (Картошкина передернуло). Я потому пришел, что бы по душам. Допустим, есть у нас подозреваемый (Балабуев прошелся задумчивым взглядом по Картошкину). Допустим. Ведь много людей, что-то видели, слышали, с кем-то общались. Все это у них в памяти, а как с пользой употребить? Вы были на конференции. Так ведь? Расскажите. Наверно, разглядывали, запомнили. Кто в чем. Вот англичанка, в чем была?
— В брюках.
— Она из брюк не вылезает. — Добавила Света.
— А вы откуда знаете? Ведь вы тут находились.
— Она и у нас бывала.
— Вот как. К кому, интересно? К Плахову или к Кульбитину?
— И с тем, и с другим.
— Женщина примечательная. В рабочем состоянии. Ясно, мужчинам нравилась. Она ведь по делам приходила. Не просто так.
— Конечно, по делам. — Подтвердила Наташа.
— Там был еще один. Кудум. То ли араб, то ли француз.
— Был. — Подтвердила Наташа. — Свет, ты его помнишь, в красном пиджаке.
— Конечно, помнит. — Одобрил Балабуев. — Ладно, Кудума отставим пока. Грек еще. Одна компания. Они и на банкете вместе сидели?
— Элизабет выпила, смеялась много. Павел Николаевич с ней танцевал.
— Так он еще и танцор. — Восхитился Балабуев. — В прошлом, конечно, времени. А о ком вы еще… может, видели. — Балабуев достал уже известную фотографию. — Вот, видите, с похорон. Скорбящие по Павлу Николаевичу.
— Это нас? А говорят, неприкосновенность личности. — Возмутилась Света.
— Оперативная съемка. Если может помочь следствию.
— Вот эта женщина часто бывала. — Наташа вступила.
— Которая?
Наташа ткнула пальцем в Берестову. Сюда приходила, и на конференции я ее видела.
— Ясно. — Сказал Балабуев и переключился на Картошкина. — Видите, какие сотрудницы у вас активные. А вы молчите и молчите, как партизанский лес.
— Что я могу сказать? — Голос Картошкина некстати охрип.
— Поддержите коллег. Фигурное катание смотрите? Вроде того. Мысленно, конечно.
— Не знаю…
— Болеете, наверно? — Участливо предположил Балабуев и вновь обратился к женщинам. — Вы — умницы. Наукой занимаетесь. И страны такой давно нет, а вы все изучаете. Зрение портите.
— Древней Греции тоже давно нет. — Протестующе высказался Картошкин.
— Вот и я говорю. — Поддержал его Балабуев. — Так ведь историю забыть можно. А нам нельзя никак. Потому и конференция. Я знаю, знаю. Читал по долгу службы. И, представляете, увлекся. Может, еще что-то дельное сохранилось? Ведь не зря Павел Николаевич трудился.
Все как-то замолкли, взгляд Балабуева заинтересованно скользил по лицам. — Хочется спросить у самого, только где он теперь — наш Павел Николаевич. У Алексея Григорьевича спросить? Тот у турок гостит. Это вам, Федор Леонидович, по должности полагается знать. Как заместителю.
— Я только…
— Два дня для хорошего работника это, знаете ли, срок. Это для тюрьмы — смех один, а для научных мыслей…
Картошкин молчал, Наташа пришла на помощь. — Вот он, сейф Павла Николаевича. Ваши сотрудники смотрели. Еще перед конференцией, он к нам в комнату какие-то бумаги перенес. Чтобы в сейфе место освободить.
Балабуев оживился. — До сих пор там?
— А что им сделается? Алексей Григорьевич знает. Просил закрыть до его приезда и ключ никому не давать.
— Вот видите. — Упрекнул Балабуев Картошкина. — А вы не в курсе.
— Откуда он знал. — Вступилась Света. — Он ведь только…
— А можно мне глянуть, как представителю следствия? Вам начальство не разрешает, а мне можно. У меня книжечка волшебная есть, все дверцы открывает.
— Ордер нужен. — Сказал Картошкин хрипло.
— Правильно, Федор Леонидович. Мы вашей маме, допустим, ордер обязательно покажем. Если, допустим, придется. А здесь у нас государственное учреждение. И представитель власти налицо. Прямо перед вами. Поэтому, милые женщины, пойдем, поглядим. И Федора Леонидовича пригласим. А то он прямо диссидент, каких сейчас в кино показывают. Мне, знаете ли, то же пришлось повидать, но теперь смотрю по новому. Как на ум и на совесть в одном лице.
Балабуев бодро вскочил, выглянул в коридор, кликнул охранника. — Коля, ты где. Давай ключи… — И незаметно подмигнул Картошкину.
Уже потом Света сказала. — Вы молодец, Федя. Я вами горжусь. Так с ними и нужно. У меня друзья собираются. Приходите. Вы картошку с селедкой любите? Хорошо?…
— Хорошо. — Согласился Картошкин…
…Случилась еще одна приятная неожиданность, но совсем в другом месте. Генерал позвонил. — Сеня. — Сказал генерал. — С Кудумом мои ребята разобрались. Это не наш, может ехать. Никаких осложнений не должно быть. На всякий случай имеем заявление. Как раз по его части. Сам понимаешь. И признание пострадавшей. Кто? Женщина, как предполагалось. Около клуба. Нет, не в том смысле. Мотив? На почве ревности. К нам отношения не имеет. Кто раскрыл? Наш сотрудник. Сама обратилась, подписала чистосердечное, он ее в роддом отвез. Зачем в роддом? Это ты у своих дам спроси, зачем в роддом ездят…