Что за упрямец Сергей Сидорович Валабуев. Казалось бы, остановись, подведи черту и уймись. Как бы поступил раз умный человек? Именно так бы и поступил. Любой именно так бы и написал. Не раскрыто. Но не Валабуев. Что в плодах многодневных трудов? Каков урожай с гектара? Смешно сказать. Шварц весь район поставил на ноги. Пивные, лавочки в сквериках, подвалы, закоулки с ароматами народной парфюмерии, рынки, где любит тусоваться смутный, бесполезный для высоких свершений элемент, игральные автоматы, даже заведение, где как раз проводили casting (как пишется, так и читается) на высокую моду. Заведение и в будни не пустовало), жюри (с привлечением иностранных специалистов) трудилось без устали. Все эти содержательные места были профильтрованы стараниями своих людей. Скандалиста, беспредельщика давно бы сдали. Кому нужен шум? Жилуправы, дворники, мусорщики, попрошайки, добровольные соглядатаи, бабушки на скамейках — само собой. Жизнь течет — и ладно, зачем и кому нужны лишние проблемы? Именно так Картошкина выдернули, много времени не понадобилось. Выдернули, но не того.

Посадить его Балабуев, конечно, мог (и посадит, если будет нужно), но радости нет, затолкать в клетку невиновного, пусть даже за его наглые выходки.

Наше мнение, конечно, не в счет, но генерал позвонил. Здесь мы можем Балабуеву посочувствовать.

— Значит так. Сворачивай. Нашли себе горе от ума. Тут тебе бизнесменов мочат, как… как… кишечную палочку, а мы вылизываем…

— Кульбитина?

— Вот именно. И я поддался. Хватит.

— Товарищ генерал, недоработано, чтобы закрывать.

Трубка возмущенно загудела. — Это как недоработано? А Кудума кто раскрыл. До сих пор звонят. Откуда, спрашивают, герой? Кстати, готовься. На днях большое интервью будешь давать. А Кульбитина брось.

— До конца недели прошу срок, товарищ генерал (разговор случился в понедельник).

— Отставить. Есть у меня один советчик. Пусть он и думает. Значит, так. Три дня твои. Подготовишь соображения и ко мне. Всё. Давай, трудись.

С виду Балабуев смирился (а что оставалось), действительно, наступило затишье. Картошкина он не отпускал, но понимал, шантажировать того бесконечно нельзя. Хотя позвольте. Кому обязан Картошкин нынешним местом? Такой подарок. За бабло (так теперь у нас называются деньги) такое дешево не купишь. Тогда Балабуев протолкнул Картошкина на энтузиазме. Ходил у него в должниках человек из Министерства. Уговорил, пусть посидит нужный человек (т. е. Картошкин) для дела. А что теперь? Мало того, что дела этого не видно, Картошкин чем-то раздражал. Сначала Балабуев не мог понять, чем именно. Теперь стало ясно. Картошкин приосанился, пока Балабуев изнурял себя сбором фактов и доказательств, вместо того, чтобы Картошкина закрыть. И дело с концом. Даже нам — людям со стороны тяжело про это читать. Лишнего, конечно, Картошкин не позволял, не тот человек Балабуев, чтобы нос перед ним задирать. Но во взгляде проявилась некоторая снисходительность. Раньше Картошкин себе такого не позволял. Получалось так: следователь упирается, рвет себе жилы, а подследственный на него (на Балабуева!) облокотился и в такой позе непринужденно отдыхает.

— Завтра явишься. — Балабуев говорил раздраженно (признак слабости!). — Пусть прокурор решает. Может, он добрый.

— А музей?

— Как вам нравится? В музей ему захотелось. В тепленькое. Не могу больше тебя, Картошкин, на длинном поводке водить. Раз сам себе помочь не хочешь. Посидишь до слушания. А там под залог, если деньги есть. Заодно и место музейное освободишь. Откуда я знаю, для кого? Кто под судом и следствием не состоит.

Балабуев брал на испуг. Есть ли у нас в стране это слушание, и этот залог? В Америке есть (мы их кино смотрим), а здесь? Опытные люди говорят, нужно прямо судье заносить. Но не с нашим счастьем. Посадили тебя в музей зачем? С прекрасным полом чаи гонять? Не так? А как?

Балабуев еще разводил пары, а Картошкин выложил фотографии с выставки. Современного нашего мира. Безрадостного, даже с претензией на уродство. Всех этих инвалидов, пьяниц, затертых до полного убожества горожан.

Балабуева было трудно удивить, он фото просмотрел и не удивился. — Я такое сам вижу. Леонида Германовича спроси, он тебе расскажет. Спроси своего благодетеля. (Считалось, что именно Шварц спас Картошкина от тюрьмы).

— А вот эти. — Картошкин дал другую пачку. Тут всё было иначе. Стенд с мозаичным императором, перед ним троица раскрашенных и расставленных на белой плоскости голов. У каждой своя подставка, постаментик. Засняты все вместе (общим планом) и отдельно, в разных ракурсах. Хорошая работа.

— Что за ювелирторг? — Балабуев пригляделся. Скульптуры (а это были женщины) напоминали витрину ювелирного магазина, ясно, что цветные бусы, стекляшки, нарядные шнурки и цепочки — всего лишь муляжи, подделка, дешевая бижутерия, но убрано, раскрашено, расставлено красиво, чем не драгоценности. Одну скульптуру — повыше и в центре — венчала корона. Ясно, примитив, стекло, блестящие камешки. Но ведь корона. Царская, не иначе. Все снято крупно, в упор, можно было рассмотреть густо закрашенные лица. Брови, губы, пунцовые щеки, матовую белизну кожи. Каждая в своем роде. Может быть, нарочито, с пережимом, но, видно, так и было задумано, сосредоточить, обострить внимание. И удалось. Балабуев — сухарь, а не человек, вертел каждый снимок, рассматривал с интересом.

Картошкин молча наблюдал. Тот же снисходительный взгляд, Балабуев перехватил. С этим он разберется позже, а пока собрал фотографии, каждую в свою сторону (они сильно отличались), еще раз переглядел.

— Никого не узнаёте? — Спросил Картошкин.

— Не финти. Узнаёте, не узнаёте… Прямо говори.

Картошкин, не торопясь (чувствовал подлец себя хозяином положения), вытащил из колоды тот самый царский снимок. — А эту?

— Хм. Берестова?

— Вам виднее.

Балабуев повертел фотографию и глянул так, что у Картошкина кровь должна была застыть в жилах (но не застыла). — Что еще?

— К остальным приглядитесь. — Посоветовал Картошкин и тут же пояснил, опасаясь следовательского гнева. — Из музея. Византийские типы, восстановленные по первоисточникам.

— Не понял? Что еще за Голливуд?

— Они раньше реконструкцию голов проводили. С момента основания музея. По черепам. Это и есть натуральные византийцы.

— А Берестова причем?

— Преемственность показывают. Одна компания.

— А эта? — Балабуев ткнул пальцем в выбеленную голову с алыми губами.

Картошкин даже удивился. — Сергей Сидорович, вы что? Отстали от жизни. У нас с этим делом полный византий. Труженица игрищ и забав.

— Бред какой. — Не удержался Балабуев от обывательского суждения. — Это как понимать, кости перетряхивают для современной жизни? Что в этом музее делается? Ты можешь объяснить?

Настал черед Картошкина проявить характер. Он не спешил. А Балабуев гнал. Жгло его предчувствие находки.

— Не знаю зачем. — Видно было, и впрямь Картошкин не знает. — В музее большой отдел этих скульптур. Вернее, не скульптур, а моделей, византийских типажей. Восстанавливали их когда-то по научным методикам. Было такое увлечение. Как иначе в историю заглянуть? А так, считалось, достоверный портрет. Коллекция наверху — только меньшая часть. Большая — в подвале. Из подвала и взяли. Стряхнули пыль, отдали скульпторам, те раскрасили и вот… Картинки с выставки.

— Кто такое сообразил?

— Кульбитин, Плахов. Кто-то из них, или оба. Открыли хранилище, отобрали и вынесли.

Пока Балабуев недоуменно пересматривал фотографии, Картошкин продолжал рассуждать. Сейчас они вели разговор на равных. — Никакого криминала. Кто бы не додумался. Кульбитин был живой, а для искусства сейчас это находка. Не знают чем себя занять. Не то, что бюсты, унитазы золотом расписывают с бумагой вместе, а потом в позах фотографируют. Творят. Желтое на желтом. Направление такое. И для искусства, и для диагноза. Если с организмом что не так, сразу видно. Сходите, поглядите.

— Схожу. Что ты раньше молчал?

— Думаете, просто догадаться. А еще в хранилище заглянуть. На это дни ушли. Зато теперь точно докладываю.

— Но зачем? Смысл какой?

— Для искусства понятный. Уже сейчас в газетах пишут. Мир современный, грубый, заниженный. И великолепие, как бы извне. Может быть, действительно, воскрешение мертвых. Посмертная реабилитация. Вам, как юристу…

— Что ты гонишь? Какое воскрешение? — Возмутился Валабуев. — Ты помоги с убийством разобраться. А не это… сохрани и помилуй… В других местах будешь рассказывать. — И мстительно добавил, — если не спасу и сохраню.

Картошкин не дрогнул (окреп мужик). — Допустим, сенсацию хотели устроить, если бы Кульбитин был жив.

— Плахова расспросить еще раз? — Обдумывал Балабуев.

— Сидит тихо, интереса не проявляет. Кульбитина работа? А Берестова эта, чего?

— На открытии не видел. — Рапортовал Картошкин. — Это точно. Мне говорили, отец у нее чуть живой.

— Черт знает что. — Подвел итог Балабуев. — Предчувствие находки исчезло, как не было. Пустой номер.

— У нас это называется, тайны науки. — Скромно уточнил Картошкин и глянул на следователя, как он теперь привык.

Балабуев не нашелся, что ответить.