Странно складывалась жизнь Картошкина. Еще вчера репортер второразрядной газеты, он заметно посерьезнел и, даже повзрослел. Обстоятельства обязывали. Теперь, вот, приехал грек. Сидит, перетряхивает историю. Груды документов, до которых Картошкину за год не добраться. Шутка ли, империи более тысячи лет. Прискорбно. Сейчас бы устроили фестиваль, наградили орденом (Картошкин даже название придумал) — Византийская, ордена Святого Константина и матери его Елены империя. Несколько длинно, зато выразительно. Дружественных иностранцев пригласили бы на торжества, а враждебные сидели за морем-океаном и завистливо повизгивали. А что вместо? Приперся султан с янычарами и башибузуками и захватил великий город. А дали бы Константинополю звание Города-героя, может, и устоял. Совсем немного не хватило. Хотя кто знает, сколько нужно и чего…

Бредовые мысли Картошкина отчасти можно понять. История повторяется. Конечно, обстоятельства разные. Но качества людей, мотивы поведения остаются прежними. Выбор всегда один. Сражайся или сдавайся. Стой или беги, на чем попало и подальше. Императору Константину (не путать с тем Константином, что за тысячу лет прежде, утвердил Империю и веру христианскую в ней) предлагали, но он не побежал. Принял геройскую смерть…

На то есть наука, чтобы задним числом дать пояснения и комментарии. И музеи служат для той же цели. Это Картошкину было понятно. А вот подробности археологической кухни оставались для него неясны. Что хотят найти? Картошкин рассудил, пока идет следствие, он на своем месте. А дальше загадывать рано. Но разбираться нужно уже сейчас. Картошкину работа нравилась. Так почему бы не стать полноценным специалистом. Вот грек приехал, общается с ним на равных. Оба ученые, люди, знакомые с движением исторических процессов. Эрудиции Картошкину пока не хватало, а безграмотность показывать не хотелось. Картошкин отделывался общими фразами, мог обронить: — Хочу латынью всерьез заняться. Подтянуть хвосты. Урби эт орби. Красиво так, плакать хочется… Ему стал легко даваться умный вид, буквально, прирос к лицу. Даже Светлана отметила. — Вы, Федор, прямо академик.

Казалось бы, что за академик в единственном костюме, но Света была права. Картошкин стал подумывать о диссертации. Вернее так, сначала стал подумывать, а потом себе же и запретил. Преждевременно. Хорошо, что Валабуев не умел читать мысли, он бы прописал своему агенту диссертацию. Но Валабуев — циник, а Картошкин любил мечтать. В музеях таким самое место, в приятной прохладе, в оазисе посреди превратностей реальной жизни. Где же почивать на лаврах, если не здесь? Буквально, как на сеновале: лежишь среди головокружительных ароматов, мечтаешь, ищешь себе место во Вселенной (не такая она, кстати, и большая).

— А почему бы и нет? Главное, не сболтнуть лишнее. — Остерегался Картошкин. — Сами придут и расскажут. А ты сиди, жди, пока в президиум не пригласят, слушай и кивай с умным видом на аплодисменты.

Труднее было разобраться, что к чему. Света помогла. Человек не склонный, как говорится, оставаться в стороне, Света уважала принципиальную позицию Картошкина. Все сравнения были в его пользу. Вот, Шварц. Симпатичный мужчина, ничего не скажешь. Закрывается с Натальей в соседней комнате. Ходят с таким видом… Шепчутся. Там поэзия жизни, а у них с Картошкиным производственная проза, ничуть не хуже. Даже лучше.

А теперь по существу. За царственными костями до сих пор идет охота. Кульбитин утверждал, кости эти обнаружены, и при необходимости можно хоть сейчас составлять скелет. Полная гарантия, он это — император. Но только без головы. Султан велел отрубить голову и возил ее в качестве трофея, демонстрировал своим сатрапам, а заодно и пугал. Хоть собственных подданных султан больше душил, но и здесь своя логика. Как мы знаем из Блокнота агитатора, нужно уметь убеждать без формализма. Вот только, куда она делась, императорская голова (наглядное пособие) — неизвестно. Но и выбросить рука бы не поднялась, где-то она должна быть. Что-то такое Павел Николаевич, похоже, открыл, но унес тайну с собой.

— Позвольте, — удивлялся Картошкин (он поднаторел в поисках истины), — откуда взяли, что это император?

— Перед битвой — поясняла Света, — Константина коротко постригли. Остриженные волосы распределили по ладанкам, среди близких. Одна ладанка попала в Кремль вместе с Софьей Палеолог племянницей погибшего императора, впоследствии женой русского царя Ивана III. Даже императорский трон хранится у нас на всякий случай. Мало ли как история повернет. Когда музей создавали, часть сокровищ передали ему, в том числе, эту ладанку. Другая оказалась в Кембридже. Один из родственников завез во время скитаний по Европе. Что с ними делать? Раньше не знали что, но теперь оба музея — наш и английский, независимо друг от друга провели экспертизу и даже обменялись с этой целью частью реликвий. И выяснилось. Да! Волосы принадлежат одному и тому же человеку, а значит — последнему императору Византии. Неоспоримо!

— А зачем это нужно?

Света даже растерялась, а Картошкин упрекнул себя. Историк не должен задавать подобных вопросов.

— Ведь так, Федя, удалось установить генетический код Византийского императора. Одной из наиболее ярких фигур Средневековья. Потому Павел Николаевич и кости смог собрать с той же ДНК.

— Да. — Подтвердил Картошкин, пытаясь замять глупый вопрос. — Так и до Христа можно добраться.

— Добирались. Учитывая родословную с отцовской стороны, ангела-посланца то есть, сами понимаете. Можно генетический код Вселенной раскрыть. Если по образу и подобию. (Картошкин мысленно поклялся разобраться в этом вопросе.) Но от Христа только и осталась чаша Грааля. Кровь — прекрасный материал, но непонятно где. Похоже, англичане припрятали… Такой это народ. Себе на уме. Схоронили в монастыре, ну, и что толку. А тут два совершенно независимых материала. Представляете, Федя. Где Кембридж, где мы. Но генетический анализ совпал и подтвердил.

Стоя приветствовали, аплодировали, когда объявили. Я ладони отбила, так хлопала. Павел Николаевич предложил, по факту приобщения волос к священным реликвиям объявить Константина Небесным покровителем парикмахеров. На последней конференции принимали обращение к церкви.

— А Плахов? Он ведь директор.

— Директор, конечно, Но они с Павлом Николаевичем спорили все время. У Павла Николаевича мысль была, династию возродить. В изгнании. Нашу возрождают, а почему византийскую нельзя? Может, и Президент наш оттуда. А Алексей Григорьевич возражал. Никакой политики, именно потому, что наша жизнь очень похожа на византийскую. Тут вам правительственная партия и суды при них, и полиция, что скажут, так и сделают. А с другой стороны — недовольные. Вроде, оппозиция. Партии Цирка — так они дословно назывались в Византии. В цирке они и собирались.

— Может, и наших туда же переименовать? По сходству. А чего?

Света только вздохнула. — Павел Николаевич свой план в тайне держал. Знаю, материал привозили со следами насильственной смерти. Специальный человек из экспедиции — Фима, свободой рисковал. А здесь беда с мелкими косточками, пока все соберут, разговора не будет. Нужно Собор собирать, а они между собой никак не поладят. Господь знаки подает, в самый раз, знамения были. А церковные упорствуют. Все им мало. Переговоры ведут, кому что.

— Только сейчас? Сколько лет дожидались. — Дивился Картошкин. Спросил скорее для вида, но вышло прочувственно. Света в Картошки не не ошиблась.

— А тамошние, константинопольские — крючкотворы почище наших. Обиду держат. А всё почему? Не был Константин коронован Патриархом при вступлении на престол. Спешил занять должность. Хоть для пользы дела, для защиты Отечества, но без благословения. Оказывается, нельзя.

— Вот, безобразие. — У Картошкина вырвалось искренне.

— Такие чинуши. Наука согласна, а они ни в какую. И ведь чем играют. Наслали бы небесные заступники на султана порчу, выполз бы из моря-окияна змей и поглотил супостатов, растворил желудочным соком. Всякое ведь бывало. А Константин? Геройски погиб в битве. Документы в порядке. Есть договоренность, возвеличат и его, но в тайне, туркам знать не следует. Им только этого не хватало, перед большим своим носом христианских мучеников плодить… Приезжает англичанка, Дуглас по фамилии и, буквально, требует. Готовьте материалы для канонизации. А если не хотите, мы его курдам передадим. Тем только повод нужен… Ой, Федор, что я вам такое рассказываю. Это же тайна.

— Могила. — Мрачно отозвался Картошкин. — А зачем?

— Как зачем? — Света даже растерялась. — Такое открытие.

— Какое?

— Мученичество. Ах, Федя, что вы придираетесь.

— Я ученый. — Напомнил гордо Картошкин.

— Недавно показывали по телевизору. — Убеждала Света. — Крылатыми ракетами разбомбили склад каменных топоров в долине Тигра и Ефрата. Представьте, с каких пор… Вы на чьей стороне?

— Как на чьей? — Картошкин даже растерялся. — На нашей.

— А что источник забил на месте чудотворной иконы Влахернской, знаете? Сколько лет миновало, усох почти. А теперь, откуда сила взялась. Вы, Федя, крещеный?

— Нет. — Признался Картошкин и как-то недобро вспомнил о родителях. Что им тогда стоило, бюрократам партийным. — Не было времени.

— Не обойдетесь теперь. Оно ведь как. Страданий, может, не убавит, а от несправедливости защитит.

— Я готов. — Поспешно согласился Картошкин.

— Хотите, могу быть крестной матерью? — Предложила Света и почему-то смутилась. — У меня рука счастливая. Если что, возле купели постою, придержу…

— Хочу. — Подтвердил Картошкин. — А отцом кто? — И вспомнил Балабуева. Нужно будет спросить. Так ведь и должно быть, если по справедливости. А причиненные страдания? Кто без них обходится, если за правду…