Говорят, что усидчивым везет больше, чем способным. По-сколько с Картошкиным природа еще не разобралась окончательно, наградим его сразу двумя достоинствами. За усидчивость в данном случае больше. Прозвенел звонок и женский голос спросил, нет ли поблизости Антоняна. — Пока не видели. — Осторожно отвечал Картошкин, — но собирался, вроде бы… А вы с ним разговаривали?.. Оказалось, что нет. Мельком видели на улице, на ходу… Он обязательно должен быть. — Сориентировался Картошкин. — Скажите, куда вам перезвонить. — Но там уже повесили трубку.

Так Картошкин Балабуеву и доложил. Следует упомянуть, что о прежних насмешках не было и речи. Теперь Балабуев говорил так: — Ты, Федя, восточную мудрость знаешь? Если сидеть спокойно, мимо обязательно пронесут труп твоего врага. А мимо тебя кого только не тащат… так бы сидеть и сидеть… Но спешить мы должны, Федя… ох, как должны…

Потому Балабуев вызвал Шварца. На то она и любовь, чтобы отрывать человека от дела, но Антонян в городе. И кто-то его ищет или специально наводит на него органы следствия. Вот только, где искать.

Шварц принес список участников конференции трехлетней давности. И был там адрес в пригородном дачном районе. Балабуев вертел бумагу. Людей нет, времени нет. Послать это всё подальше… Сергей Сидорович преодолел минутную слабость.

— Значит, Карачарова Сильвия, проживает постоянно, лет ей семьдесят, переводчица. То есть, культурный человек, а возможно, и родственный этому Антоняну. Поезжай, Леня. Только не сам, возьми кого-нибудь. Расспроси, знаешь, что делать.

— Что-то вы психиатрией стали интересоваться, Сергей Сидорович? — Шварц углядел лежащую на столе книгу.

Балабуев отвечал назидательно и длинно. — Наша работа, Леня, это не стихи сочинять про вздохи при луне, к чему ты, как я вижу, очень расположен. Жаль, музы такой нет. Милиция. Стояла бы, как Мирей Матье, в сапогах, фуражке, и пела волшебным голосом. Я, Леня, среди будней вдохновения ищу. Потому умные книги читаю.

Шварц взял с собой Михаила Ивановича — человека немолодого, степенного и готового в силу обстоятельств (дорабатывал за выслугу для пенсии) пригодиться на необременительной работе. Впечатления от жизни, а в милиции они особенные, Михаил Иванович выражал тяжелыми вздохами. Ехали на электричке примерно час. — Во всем мы виноваты, всем должны. — Огорчался Михаил Иванович, глядя на захудалый, по осеннему печальный пейзаж. — Свои же тычут. Все не так. Вот ты, Леня. Чего с нами лямку тянешь? Мне бы твои годы….

Леня плечами пожимал. Не искал объяснения. Михаил Иванович грустнел, глядел в окно, видно было, на душе у человека зябко.

Прошлись от электрички. Погода того стоила. Небо сияло чистейшей голубизной, там, наверху уже закончили последние приготовления к приходу зимы. Теперь, когда все было выглажено и прибрано, осталось ждать. И людям, разгуливающим внизу по делу и без (сверху большой разницы нет), это настроение как-то передавалось. Хоть голова занята своим, но все же.

Дорога вела через ельник, стук электрички становился глуше. Громко кричали оставшиеся зимовать птицы. Потом пошли заборы, кое-как (судя по виду) дотянувшие до нового времени, а ними состарившиеся дома под белыми дымами (уже топили), как снявшаяся с якоря, идущая в последний бой эскадра.

Миновало время — эпоха приблизительного равенства и скромного благополучия. Одноэтажные строения с мезонином, откуда должна выглядывать (и выглядывала) всклокоченная голова поэта, желающего чаю со свежим вареньем. Такими эти дома запомнились просвещенным любителям рассматривать старые фотографии. Ностальгия… Если вглядеться, это он и есть — старый дом во всем своем потускнелом и обветшалом изяществе, с размытой и выцветшей краской фасада, боковым крыльцом, жестяными трубами, застекленной верандой с накрытым для вечернего чаепития столом. Музыка и сейчас слышна, носится по двору счастливый пес, а в распахнутые ворота осторожно въезжает изделие отечественного автопрома. Жизнь продолжается.

Потом пошли каменные стены с колонками и башенками, и дома за ними теснились огромные и неуклюжие, как носорог на старинной гравюре. Что было самым живым — громадные сосны, подпирающие вершинами небо. Перед парадными арками сияло электричество.

Михаил Иванович тяжело вздыхал. — В городе за копейки живых людей на улицу гонят, а тут ясным днем энергию жгут. Прежде академики такого себе не позволяли, а теперь внуки расплодились, и пошла писать губерния… Как и куда писать, Михаил Иванович не уточнил. Классика тем и хороша, что годится для любого времени и обстоятельств.

— Жук-короед на подходе. — Сообщал Михаил Иванович. — Скоро пожалует, все сожрет подчистую. Будет вам казнь египетская. Еще наплачетесь…

Адрес нашли легко, дом по самую крышу был укрыт массивной оградой. Леня встал впереди, потеснив Михаила Ивановича, и позвонил. Открыла калитку женщина, за ней грозно ворчала большая собака, но сама женщина приветливо улыбалась. Старуха, казалось бы, но не скажешь, глаза молодо блестели. Опрятная седина и даже артистичная. Видно, хозяйка спешила, на ходу набросила платок. Зато не заставила себя ждать. Смуглость лица и темные, обведенные кругами глаза, выдавали восточное происхождение. Это, если по мелочам, а в целом, вид располагал к общению.

— Габриеля Антоняна хочется видеть. Ваш адрес он оставил в материалах научной конференции. Мы из милиции, но вы не пугайтесь. — Леня показал удостоверение. Просто хотим поговорить. Несчастье случилось с его научным руководителем.

— Нет Габриеля. Но почему должна пугаться? Хотите, поговорим. Вы, наверно, из города. Ехали долго, по холоду шли. Как могу не принять? У меня гостей из милиции не бывало. Вы первые.

Прошли в дом. Собака чуть подобрела, но не слишком. Шла, тычась Лене под колено. Она определила в нем главного. Лестничные ступени на второй этаж скрипели.

Поднимались медленно, общались. — Племянники приезжают. Давай, тетя, здесь переделаем и здесь. Новое будет. А я поэзию перевожу. Прозу. Мне от этого нового вкус портится. Пока жива, ничего менять не стану. Так они мне забор новый поставили. Моего мнения не спрашивали. Пока я у сестры была, сами все сделали. Что я с ними буду? Сказала спасибо. И вот Аревик. — Солнышко, значит.

Грозная собака шла следом.

— Наверно, похож.

— Это сука.

— Тем более. — Подтвердил Михаил Иванович. Поднялись. Аревик разлеглась посреди комнаты.

— Кофе обязательно. Или чай? Лучше кофе. — Хозяйка отправилась вниз. Аревик осталась лежать, присматривая за гостями.

— Вроде, как под охраной. — Сказал Михаил Иванович.

— Приветливая женщина. — Оценил Леня. Полез куда-то вглубь пиджака (не будем забывать, что там кобура), выудил плитку шоколада, показал собаке. — С собой принесли.

Вообще стало проще, и Леня потянулся к лежащим на столе газетам, обменявшись с Аревик понимающими взглядами, — мол, мне разрешили. Взялся просматривать. Собака окончательно успокоилась, положила голову на лапы. Леня внимательно изучал прессу. Михаил Иванович глядел в окно на красную рябину, она приходилась вровень со вторым этажом.

— Дружелюбный народ. — Сообщил Леня, изучая заголовки, даже записал себе что-то. Лестница заскрипела. Можно было помочь, но тревожить Аревик не хотелось. Хозяйка освободилась от подноса и всплеснула руками. — Как же я пальто хочу. Холодно одной.

Уселись за стол. Шоколад оказался кстати. — Армянский кофе, — говорила Сильвия (так она просила себя называть, без отчества), — в милиции очень полезно пить. У наших женщин как? Хочешь узнать от мужчины тайну, угости его кофе. Сам все расскажет.

— Будем иметь ввиду. — Сказал Леня. — Хотели вашему Габриелю печальное известие сообщить. Научный руководитель его. Вы, возможно, знали. Подвергся нападению вечером на улице. Убили человека. А Габриель у него диссертацию писал.

Леня достал фотографию Кульбитина.

— Не помню такого. — Сильвия глянула внимательно. — Может быть, раньше, Гарик жил у меня, несколько месяцев. Но кого приглашал…. Он меня не знакомил. Приезжали, уезжали.

— А сейчас не появляется? Нам бы его найти. Буквально, формальность, но без этого дело на месте стоит, закрыть не можем. Может, кто приезжал или что-то говорил. Гарик — верный ученик, какие-то детали мог сообщить.

— Один раз был, месяц где-то назад. Гарик теперь значительный человек. Привез посылку от сестры из Еревана. Самим есть нечего, а они шлют и шлют.

За разговором и угощением время текло приятно. — Вкусно? Посидите, я еще сварю. А у меня… Стихи кто сейчас пишет. Я по вашей части пошла.

— Как это? — Принял участие в разговоре Михаил Иванович.

— Детективы перевожу с французского. Хотите, историю вашу помогу раскрыть?

— Конечно, хотим. — Загорелся Леня.

— Тогда блюдечко возьмите. Поставьте вот так. Чашку на него резко переверните и оставьте. Пусть гуща стечет. И фотографию дайте этого несчастного. Поставьте здесь. Рядом. Пусть смотрит вместе с нами. Ну вот, а теперь давайте… Все трое (и фотография Кульбитина тут же) склонились на чашкой.

— Так сразу, не вижу. — Сказала Сильвия. — Смотрите, видите, как здесь потекло. Это значит, неясно, что и как. Правильно я говорю? — Неожиданно обратилась она к Лене.

— Ну, в общем…

— Потому что, если есть подозреваемый, можно его линию окончательно проследить. Но это вы должны подсказать.

— Вообще то, тайна следствия. — Сказал Леня.

— Ай, какая такая тайна. Мужчина? Женщина? Лучше, если крест на себе не носит.

— А если носит?

— Может защитить. Он не виновен совсем, а мы напрасно думаем. Разве не бывает?

— Бывает. — Подтвердил Михаил Иванович.

— И я говорю. Вот еще один след. А это глазок, видите? Женщина? Есть такая?

— Женщин много. — Уклонился Леня от ответа. — Убитый — интересный мужчина был.

— Нужно его самого спросить. — Все трое поглядели на фотографию. Даже Аревик встала. Подошла ближе и сунула над столом морду.

— След чует. — Сказала Сильвия и дала собаке печенье. Еще раз поглядела на фотографию. — Нет, не припоминаю. Но если музей, вы говорите, почему нет. Гарик тоже из музея.

— Какого музея?

— Матенадаран. Музей рукописей в Ереване. Он там важную должность занимал.

— Я знаю Матенадаран. — Неожиданно разговорился Михаил Иванович. — Был на экскурсии. У меня книга есть. Смотрю иногда.

— Гарик оттуда. Шесть языков знает, армянский, русский не считаю. Давайте дальше смотреть.

— Он и сейчас в Матенадаране? — Спросил Леня.

— Думаю, да, а может быть, нет. Знаю, раньше света у них не было. При свечах сидели… Рукописи старинные под окном смотрели…

— Там, наверно, и византийские есть?

— Почему нет? Сколько угодно. С первых веков христианства Пятый, седьмой, девятый век… Византия еще молодой девочкой была.

И все снова уставились на кофейную гущу. — Но вот, больше ничего сказать не могу. Просто дело такое. Не складывается. А, может быть, его не убили?

— Убили. — Подтвердил Леня. — И похоронили уже.

Сильвия вздохнула, глянула на темные потеки. — Видите, как смешалось, все сразу. Может, случайные люди? А вам сколько хлопот.

— Давайте, мою перевернем. — Предложил Михаил Иванович.

— Он уже все сказал. — Сильвия кивнула на фотографию. — Больше не скажет. Значит, не хочет…

— Или не может… — Предположил Леня. — Сзади ударили.

— Очень плохо. Армяне так не поступают. — Сильвия прямо глянула на Леню. — Если хочешь, встреть врага, как мужчина, а вот так, сзади. Никогда.

— Ясно. — Подтвердил Леня, пряча фотографию. — Жаль уходить. Где тут свежие газеты можно купить? Пока доедем…

— Из Москвы привозят. Но вы возьмите. Я прочла уже.

— Зачем. В хозяйстве понадобится. А вы Красную Звезду, смотрю, читаете? Переживаете за обороноспособность родины.

— Где теперь эта родина? — Сильвия горько вздохнула. — Я все читаю. Племянник привез и оставил…

— Приветливая тетушка. — Сказал Михаил Иванович, когда сыщики, отблагодарив и откланявшись, оказались на улице. — Наша бы ни в жизнь не впустила. А тут тебе и кофе, и разговор. Как будто к родственникам попал.

— Это их характер. Армянский. Замечательный народ, душевный. Умеют поговорить, сами расскажут и тебя расспросят.

— А чего мы ездили? — Михаил Иванович удивился как-то вдруг. — Был этот Гарик или не был? В жизнь, не скажет. Наоборот, еще у тебя выпытает.

— Приказали, вот и ездили. Думаю, — сказал Леня, — она сейчас названивает, кто был и чем интересовались. Но не совсем зря. Можете мне поверить. — Леня уважал возраст Михаила Ивановича, а теперь после знакомства с Матенадаром еще уважения прибавил…

…Балабуев объяснил Лене так. — Ты в болоте не тонул? Нет? Повезло. — И признался. — И я не тонул. Тут главное, как советуют грамотные люди, не делать лишних движений… И у нас так. Только дернешься и засасывает. Вот зачем ты мне это привез? — Ткнул он Шварца в газету.

— В библиотеку заскочил, копию сделал. Как она там оказалась? Красная Звезда. И статья помечена.

— А к нам какое отношение? Еще танков нам не хватало. Чьи они?

— Известно, русские.

— Знаю, что русские. Если бы в Армению, я бы понял. А тут. Запрос в Думе. Продажа восьми танков Азербайджану. Какое они к нам имеют отношение? И к этому проклятому музею. (Нервы у Сергея Сидоровича стали сдавать.) Правильно Берестова талдычит. Мистическое место. Непонятно только, от кого слышим. — Самолюбивый Балабуев не мог перенести унижение. — А Кульбитин здесь причем?

— Мало ли, как могло быть. — Рассуждал Шварц. — Он ведь энтузиаст, Павел Николаевич. Может, запрос послать армянам по поводу этого Антоняна? По линии обмена информацией.

— Умный какой. — Проворчал Балабуев, и сунул Шварцу бумагу. — На, читай. Пока ты там за кофеем прохлаждался.

— Антонян Габриель Гургенович… погиб в ходе вооруженного кофликта в Нагорном Карабахе. Это сколько? Два года тому назад.

— Вот именно. — Балабуев подвел черту. — Дело это не наше.

— Хотите предположение? — Хмыкнул Шварц. — Версию? Немного мы у себя его еще подержим. Дело это. Или я не прав, Сергей Сидорович?

— Прав. — Согласился Балабуев.