Как ни ругаем мы порой милицию, а поглядишь на такого зубра, как Балабуев, и ясно — однозначно и убедительно, есть у нас кадры высочайшего класса. Для адвокатов интуиция — это не аргумент, но работникам сыска без этого ценного качества не обойтись. Преступник все еще на свободе, еще уверен в своей безнаказанности: пьет коктейль Маргарита, строит шикарные планы, злоупотребляет расположением прекрасных дам, казалось бы, с чего радоваться нам — щуплым правдолюбцам? Но появляется ощущение близкой развязки и трумфа справедливости, как ломота в суставах к перемене погоды. И предчувствие подсказывает — цель близка. Пусть Шварц размагнитился (Урал дело знает), зато Балабуев трудился сутками, даже во сне. Умные люди знают, если лечь натощак, отвернувшись от жены, многое приходит именно в голову. Сергей Сидорович готовил встречу с Иваном Михайловичем Берестовым.

Зима фактически наступила. Снега не было, но ждали его со дня на день. Сегодня с утра Леня встретил у здания Управления Машу Берестову. — Молодой человек — Остановила Маша. Леня был уже не так молод (но свеж), Берестовой не знал, первое знакомство оказалось не из приятных. Берестова, в отличие от благодушного Шварца, была настроена решительно. Взяла Леню за рукав, приблизила к себе. В женских глазах свинец и цинк — металлы с недружелюбной репутацией.

— Так и сказала, в следующий раз шутить не будет? — Переспросил Балабуев. — Угроза при исполнении. Жаль, свидетелей не было. — Видно, Балабуев ничего не забыл, не простил и был готов принять вызов. — А ты?

— Не знаю ничего. О чем это?.. Ах, не знаете. Тогда передайте вашему начальничку. Шутить не буду.

— Начальничку? Так и сказала? Ах, ты, курица. Дожили. Кто бы посмел со мной так разговаривать. — Балабуеву даже захотелось посмотреть на себя в зеркало. — Нет, Леня. (Шварц и не думал возражать.) Мы их выведем на чистую воду. Завтра Берестов явится.

— Как вы так быстро?

— Дежурного послал с повесткой. Позвонил предварительно.

— Позвонили?

— А как же. Знакомство у нас в больнице состоялось. Теперь захотелось продолжить. Он не возражал. Понимал, что никуда не денется. Берестова трубку взяла. Потому на тебя бросилась.

— Значит, согласился… — тянул свое удивленный Шварц.

— Я, можно сказать, просил. Обязательно нужно… Если помощника взять хотите, буду только рад.

— Адвоката, то есть?

— Ну, да. Только без дочери. Родственница, эмоциональная. Так что, завтра, Леня, в девять ты у меня. Поглядим на дорогого Ивана Михайловича. А теперь, что я по этому поводу думаю. Мне врач твердо сказал, необходимости в пересадке нет. Удивился даже. Откуда вы взяли? С такими почками даже после милиции живут, если, конечно, прессуют в щадящем режиме. Климат сухой, диета… Берестов это знает. Значит, наш Иван Михайлович сознательно слух распустил. А для чего? С больного и убогого какой спрос. Скажет, на операцию, куда подальше. В Израиль, скорее всего, там всех принимают. Медицинский туризм, святое дело. И воздух подходящий, пустыня кругом, верблюжий дух. Потом пойди, узнай, что с ним. Евреи христиан отдельно хоронят. Справочку выправят на раба Божьего, паспорт перепишут и растает наш Иван Михайлович, как утренний туман. А там и дочь. Тогда, конечно. Как это в песне? Вагончик тронется, перрон останется… И заживут новой красивой жизнью. Если, конечно, мы позволим. Главное, денежки, а они, думаю, у Ивана Михайловича карман сильно оттопыривают…

Все это Балабуев надумал заранее, и на следующее утро встречал Берестова в самом приветливом расположении духа. Иван Михайлович откликнулся на приглашение, пришел не один, а с близким человеком, которому поручил заботу о своем здоровье.

— Сперанский Игорь Маркович. Рад буду способствовать. Хоть, сами понимаете, не знаю, чем могу. — Игорь Маркович был небольшого роста, лысый, морщинистый, большеухий и очень живой, по контрасту со степенным лунноликим Иваном Михайловичем. Глаза Игоря Марковича сверкали, а у Ивана Михайловича сонно плыли, и, как бы, мерцали, если уместно привлечь это сравнение.

— Врач? А про специальность позвольте узнать? — Приветливо справлялся Балабуев.

— Нет, адвокат. Но, представьте, из медицинской семьи. Хоть больше по женской части, но могу оказаться полезным. Сейчас такое время. Одни лекарства пью с Иваном Михайловичем.

— Может, и я как-нибудь присоединюсь. — Балабуев съездил под стол и выставил бутылку минеральной воды. — Боржоми. Вот, коллега принес. — Шварц воду не носил, но по замыслу годилось. А Балабуев продолжал: — Знаете, как в народе говорят? Поздно пить Боржом, когда почки отвалились. Наверно, знают, раз говорят. Я потому и взял именно Боржоми, что не поздно. В самый раз. А со святыми упокой… еще успеем присоединиться. Мы ведь с батюшкой не всегда ладим, уводит наших подопечных от Уголовного кодекса в лучший мир. Вы на кладбище давно были? Такие памятники, в граните, мраморе, вершина, буквально, в облаках. А где же им быть, когда такие люди. Не поделили первичный капитал, и, вот, пожалуйста. Зато провожают с певчими. Каррероса, говорят приглашают и этого, как его… забыл… Специально русский язык изучил, помните, как оно у Маяковского? Сам не видел, рассказывали, пожарная машина выезжала, дым столбом, думали пожар, а это ладана накурили. Нас с вами это не касается. Но врач, видите, обнадежил, не скрою, рад, искренне рад, на поправку дело повернуло самым чудесным образом. И об операции рано, хоть, чего Бога гневить и наперед загадывать? Это сейчас не тот случай. Можно смело беседовать, и если сочтем нужным, еще и еще раз….

Кто из нас (читателей) еще не знает, может сейчас поучиться. Фирменная манера Сергея Сидоровича, ясно, не на каждый день, а для особых случаев, когда нужно, как следует, раскачать и разогреть своего (как его назвать?) гостя… Пусть пока так.

Иван Михайлович вежливо улыбался и устроился слушать молча. — Что-нибудь хотите уточнить? — Балабуев перевел дух и обратился к адвокату.

— Всего лишь хочу подчеркнуть. Сами должны понимать. Болезнь имеет серьезный характер, и даже временное улучшение… — … знаю, знаю, — пытался вмешаться Балабуев, но Игорь Маркович довел мысль до конца… — и даже временное улучшение не дает повода для оптимизма. Я хочу просить, чтобы вопросы к Ивану Михайловичу не были слишком утомительны и многословны. Для того и я здесь, чтобы лишним не затруднять… Других причин, сами понимаете, нет и быть не может…

— … знаю, знаю, — еще раз наскочил Балабуев и вновь был отвергнут. — Все дело в том, что мой, как бы… клиент, хоть, конечно, у нас простая беседа (— можно, клиент, — согласился Балабуев) так вот мой клиент имеет одну особенность.

Игорь Маркович взял паузу, ожидая вопроса, но теперь Балабуев смолчал, и Игорь Маркович продолжал.

— Да, именно особенность. Внезапного ухудшения состояния здоровья. Нельзя волноваться категорически. В этом случае разговор придется немедленно прекратить.

— Я об этом и сам говорю. Разве заинтересован волновать… Балабуев приложил руку к груди, и обменялся со Сперанским понимающими улыбками. — Я потому и просил не самому, а только с помощником. А теперь вы позволите?

— Только осторожно.

— Именно так. Тем более, что выполняю поручение самого Ивана Михайловича. — Тут все глянули разом на Берестова. Тот пока сидел мирно, с благодушной улыбкой, в которой, впрочем, было немало мудрой печали.

— Ведь Кульбитин Павел Николаевич, — пояснял Балабуев, — был с Иваном Михайловичем в дружеских отношениях. Это для нас — работа, а для Ивана Михайловича — личная потеря. Потому его пожелание найти преступника я воспринял, как личную просьбу. Это теперь мы счастливо встретились, а тогда прямо с больничной койки прозвучало, можно сказать, как последнее напутствие. Найти и обезвредить. Я так и воспринял.

— Это правда. — Подтвердил Игорь Маркович.

— Зато теперь, когда вот так сидим… однако… видите, как получается…

— Но и чрезмерно торжествовать не следует. Силы моего клиента, сами понимаете, подорваны болезнью… Давление подскакивает…

— И я не заинтересован. Это так, для знакомства. Леонид Германович, будь другом, налей Боржоми. А мы, господа, давайте начнем. За господ не извиняюсь, так теперь у нас принято. А если что: тамбовский волк, тебе господин… По моему, удачно. Игорь Маркович, располагайтесь удобнее. Что вы на самом краешке устроились?

— Именно потому, что пора начинать.

— В каких отношениях, Иван Михайлович, вы были с Кульбитиным? Ясно, что в дружеских. Но, может быть, каких иных? Деловых, в частности.

— Не состоял… или, что в таких случаях говорят…

— Неважно, что говорят, важно, что не состояли. Я почему спрашиваю. Павел Николаевич, как оказалось, позволял себе инициативу проявить в хозяйственных делах. Проекты затевал. Видите, вашу дочь решил возвести, так сказать, на пьедестал.

— Не скрою, Павел Николаевич симпатизировал моей дочери. Как, впрочем, и Плахов Алексей Григорьевич. Что же тут удивительного, если, как вы говорите, пьедестал.

— Ничего удивительного. Прямо скажу, можно поздравить. И вас, как отца. Но ведь такой бенефис денег стоит.

— Павла Николаевича инициатива. Хоть встретила мое одобрение. И поддержал материально по мере скромных возможностей. Хотелось Машеньку порадовать. Она, вы, наверно, знаете, Византией с детства увлекалась. Даже вплоть до болезненной формы.

— А Павел Николаевич знал о болезненности?

— Не только знал, но проявлял большое участие. Со мной, ведь, сами понимаете…

— Понимаю. Но вот по поводу скромных возможностей. Завод в городе Купцовске трудится не без вашего участия, как одного из важных членов Правления ЗАО (для тех, кто еще не знает: закрытое акционерное общество). Дело не в доходах, просто хочу оттенить свойство…

— Странно ставите вопрос. — Вмешался Игорь Маркович. — Можно подумать, вас интересует имущественное положение Ивана Михайловича. Если так, то совершенно напрасно.

— И я о том же. — Подхватил Валабуев. — Просто уточнить. Заслуженный человек. Гордиться можно. Это раньше было как-то не принято. Ложная скромность. Зато теперь…

Вмешался сам Берестов. — Мне много не нужно. А дочь после меня пусть распоряжается.

— Моя мысль! — Подхватил Валабуев. — Просто хотел на резкость навести для ясности. Но разве вы с Кульбитиным… Кстати, тут до вас иностранный гражданин Антонян побывал. Буквально, на вашем месте. С удовольствием вспоминал Павла Николаевича и вас…

— Позвольте. — Берестов задвигался.

— Да, да. — Подтвердил Валабуев. — Деловой человек, но обещал в наших краях задержаться. Сам вызвался. Так что сможете иметь удовольствие…

Никакого удовольствия эта новость Ивану Михайловичу не доставила. — Какой Антонян? — Это Берестов спросил, а Сперанский ринулся в бой.

— Я категорически возражаю…

— Сергей Сидорович… — дружески подсказал Балабуев…

— Господин следователь, я против ведения разговора подобным тоном. Иван Михайлович находится здесь в качестве свидетеля…

— Только так. — Тут же подтвердил Балабуев. — С лучшими намерениями. У меня недавно дочь Ивана Михайловича побывала, вот там пришлось пережить… не скрою.

Видно, Сергей Сергеевич, как опытный боец, постоянно меняет направление атаки, ищет слабое, уязвимое место. Вот и сейчас, не добившись реакции на свои слова, он добавил вскользь.

— Очень богатым человеком оказался покойный Павел Николаевич.

— Позвольте, а вы видели это богатство?

— Откуда. Сразу не проявится. Но были люди, которые в курсе. У меня и протокол есть. По итогам коммерческой деятельности. С кем так повезло, вот вопрос. Многие бы не отказались. И согласитесь, повод убедительный, за что жизни лишают. Причем, не скажешь, что только в нашем Отечестве, хулиганы-пьяницы, трах-бах, кирпичом по голове. Во всем мире так. А мы ведь мировых стандартов достичь хотим. Я, вот, недавно конспекты студенческие перебирал. Буквально на каждой странице. Шерше ля фам. Почерк еще детский, трогательный. Удивился. Поверите? Как время вперед скакнуло. Теперь эта ля фам… Я ведь, Иван Михайлович, с вашей дочерью обсуждал. — Берестов вновь отмолчался, и Балабуев (разочарование, если и было, не показал) вернулся к прежней теме. — Плахова я опросил. Не он. Слабый, откровенно говоря, человек. Можете мне поверить. Романтик. А к деньгам особое отношение нужно. Это только Император римский говорил, что не пахнут. А наши энтузиасты подхватили. Еще какой аромат. Никакая Шанель не сравнится, хоть за ухом, хоть в другом месте. Потому вы меня, Иван Михайлович, и заинтересовали.

Опыт у вас большой. Еще с Купцовска. А здесь интересы общие. Византия, Византия…

— Стоп, стоп… — Вмешался Игорь Маркович. — Византию можно оставить, а все остальное убрать. Хотите фантазировать, пойдем в кафе. И вообще, слушать вас, господин следователь, интересно, не скрою. Но недоумение возникает от обилия посторонних мыслей. Может, и нам конспекты писать?

Тут Иван Михайлович вторгся в разговор. — Павел Николаевич обращался. Мы как познакомились. Рукописи. Для меня что? Редкость, конечно. А для ученого — огромное событие. Может быть, одно на всю жизнь. Не часто ученому такое в руки попадает.

Вот и я о том. — Валабуев оживился. Разговорил, наконец, сфинкса. — Не знаю, наверно, нескромно. Но большая вам благодарность от науки. Знаю, что и в Матенадаране побывали. Мне Антонян рассказывал. Что интересно, был этот Антонян ученый, у Павла Николаевича опыт перенимал, а стал дельцом. Представьте себе. Оружием торгует. И не скрывает, фотографию, то есть, вырезку из газеты, Павел Николаевич бережно хранил. И общались они, уже после того, как этот Антонян свою коммерцию развернул. Значит, нашлись общие интересы.

— Послушайте, господин следователь, — вмешался Сперанский, — что вы всё — Антонян, Антонян. Кто такой? К нам вопросы есть? А вам, — он обернулся к Берестову, — рекомендую не отвечать. Все это, — Сперанский развел руки и помахал, — какое-то летание. Прыг, скок. — Для этого, господин следователь, нечего людей из дома приглашать и беспокоить. Тем более, на постельном режиме. Позвольте пропуск подписать, и мы пойдем.

Все замолчали. Казалось, так и закончится. А именно, никак. — Знаете, что я скажу. — нарушил молчание Валабуев. — Конечно, попросил я вас не зря. Тем более в вашем присутствии, господин Сперанский. Значит, чем-то располагаю. Кое-что про деятельность Ивана Михайловича в городе Купцовске мне известно. Вы дослушайте. — Остановил Валабуев адвоката. — А я обещаю больше посторонними материями не отвлекать. Мне ваш соратник по кооперативу уральскому известен. Дело его поднял из архива. Директорский сынок. Гиблый человек. Наркоман со стажем. Что для него собственный папаша? Ничто. Где вы только находили таких, Иван Михайлович?

— Никакого отношения к теме разговора не вижу. — Сперанский решительно встал. — Это какие годы сейчас, чтобы так злоупотреблять? Это, извините… — Иван Михайлович тоже стал подниматься.

— Игорь Маркович, — обратился Балабуев по родственному, — куда спешить. Ведь, как обещал, так и выходит. Поговорим начистоту, и разойдемся. И мне интересно, и вам. А про кооперативы, кто теперь смеет плохое слово сказать, когда такую страну раскачали. Цветочки. Я вот на что внимание хочу обратить. Посидите еще немного, кто знает, когда еще придется. — Балабуев открыл стоящий в углу сейф и вытащил целлофановый пакет. Не без некоторой торжественности поднес Берестову. — В пакете лежал злополучный пистолет-зажигалка. — Нельзя прикасаться. — Предупредил Балабуев. — Потому что пальчики. Известно, чьи. Так ведь, Иван Михайлович? — Балабуев повертел пакетом и вернул его в сейф. У меня и дочери вашей отпечатки есть. И ваши. — Балабуев кивнул на стаканы из-под Боржома. — Ну, это я так. не стану злоупотреблять, как вы опасались. Потому что, вопреки отдельным мнениям, закон соблюдаю. А вот это сохраню, опять же, во имя закона. Вещественное доказательство. А личность под это доказательство искать долго не нужно. Что скажете, Иван Михайлович?

Тем, кто забыл о Шварце, самое время вспомнить. Он не произнес ни слова. Сидел молча. Что Леня думал, неизвестно. Может быть, восхищался следовательской выдумкой, может быть, наоборот, возмущался коварством.

— Скажу, — прохрипел Берестов. — Павел был изрядный негодяй. Вертел Плаховым, как хотел. Не скрою, было и мое участие.

— Минутку, — перебил Сперанский, — мой клиент находится в критическом состоянии. Нуждается в срочной медицинской помощи.

— Да, разве я. — Тут уже Балабуев возмутился. — Не только не смею использовать, но и не слышал. Иван Михайлович, он сейчас как на исповеди…

До исповеди было далеко. Иван Михайлович держался и даже разговорился. По крайней мере, Сперанского усадил и продолжил. — Маша — чистая душа. Специально пошла к Павлу, чтобы того образумить.

— Иван Михайлович, ваш рассказ… — Предупредил Сперанский.

— Не записываю я. Вы же видите.

— Была она у него, у Кульбитина… Но никакого отношения не имеет.

— Кто же тогда?

— Стоп. — Вмешался Сперанский. — Я категорически требую на этом пре-кра-тить. И протестую против применения недозволенных методов следствия. Намеренного доведения свидетеля до обострения болезни.

Ивану Михайловичу стало не по себе. Может, на самом деле. Но артист из него получился бы хороший.

— У нас свой врач. — Засуетился Балабуев.

— Сперанский удержал Сергея Сидоровича. — Форточку шире откройте. Воды дайте.

— Боржоми, Боржоми… — Распоряжался Балабуев. Иван Михайлович глотнул таблетку. — Эту под язык. — Командовал Сперанский.

— Давно говорил, — похвалил Балабуев (и здесь он успел), — адвокаты должны курсы первой медпомощи проходить. Не забуду мать родную все знают, а как до Альцгеймера доходит…

Игорь Маркович момент не упустил. — Позвольте, причем здесь Альцгеймер?

— Очень кстати заметили. Память, хоть караул кричи, на вопросы следствия полная забывчивость. Амнезия называется. Не помнит ничего, Или путает так, что помогать устанешь. Чем не Аоьцгеймер? Хорошо, хоть женщин Бог миловал, Ивану Михайловичу в утешение.

— А это, извините, как понимать?

— Вы, Игорь Маркович, сами говорите, женскими болезнями увлекались. А у этого пола с памятью полный порядок. Как вспомнит, значит, так оно и есть. А не вспомнит — так и не надо… Давайте, пропуск подпишу.

— Посетители ушли. Леня глядел на Балабуева. — Ухожу я, Сергей Сидорович. До таких высот мне не дорасти. А санитаром быть не хочу.

— Уйдешь, Леня. Сам тебе проводы устрою. А пока трудись. Не Берестов это. Не мог он. И не эта дура. Конечно, пришла к Кульбитину, наскандалила. Наговорила. А он взял и побежал к папаше. Вот по дороге…

— Но вы с зажигалкой. Как такое могло придти в голову.

— Она мне сама сказала, чтобы я отца не беспокоил. Потому я полагал, не вводила его в курс дела. Ты слышал, я пару раз в разговоре эту тему заводил. Он не откликнулся. Тогда я эту зажигалку и пустил в ход. Знакома она ему. Но если бы… — Балабуев замолк, будто наткнулся на невидимую преграду. — Чего он так переполошился? Значит, принял за пистолет. Узнал. А где он? — Сыщики остолбенело глянули друг на друга. — Пистолет у нее…

Стали собираться. Уже вышли, двинулись по темной вечерней улице, когда произошло неожиданное. Из мрака явилась Берестова и выстрелила дважды…