Прошло четыре дня, прежде чем Балабуеву разрешили навестить Шварца в госпитале. Непосредственной угрозы для жизни не было. Сутки подержали в реанимации (так положено), потом перевели в палату, и вот теперь допустили посетителя. Сергей Сидорович прорвался первым.

— Я для Натальи твоей постоянный пропуск выписал. Будет около тебя. — Балабуев помолчал. Говорить ему было трудно. Пули предназначались для него, и если бы Леонид Германович не опередил, и не прикрыл, так бы оно и было. Одна пуля застряла в кобуре с шоколадками (оказывается, Леня и там их носил), другая угодила в легкое. А могла и в сердце.

— Лежи тихо. — Волновался Балабуев. — Говорить тебе никак нельзя. Чуть кашлянешь и меня выставят. Я буду рассказывать. Новости, сказали, можно. Картошкин о тебе статью написал. Волновался за тебя страшно. — Балабуев глазами и жестом попытался показать волнение. — Ну, и сам понимаешь. Наталья целое наводнение организовала. Больше, чем от реки Хуанхэ. Она там внизу, ждет не дождется.

Шварц лежал молча, но глазами водил. Показывал, что интересуется. — Балабуев глянул на часы. Еще помолчал. Видно, молчание дается ему с трудом, но и говорить непросто (так бывает). — Я, Леня, — наконец, сказал Сергей Сидоровия, — сам понимаешь. Здоровьем тебе обязан, может быть, жизнью. Хотел бы быть сейчас на твоем месте. Это честно. Не знаю, как еще можно сказать. Ну, а что из этого следует, сам понимаешь. — Балабуев замолк, попытался сделать движение в сторону несчастного Шварца, но не сделал. Откашлялся. — На десять минут разрешили. Шесть осталось. — Значит, так. За Плаховым пришли, на столе нашли записку. Признание. Его работа. Кульбитин за его спиной сделку на огромные деньги провернул, какой-то контракт. Как они умудрились, не знаю. И что за контракт такой. Плахов не пишет. Все документы он уничтожил, сжег, клятвенно заверяет. Ну, это не наше дело. Машу — подругу свою выгораживает. Она сейчас экспертизу проходит, психушка ей светит, если ты не станешь требовать дополнительного расследования, как пострадавший. Не будешь? Я так и думал. Но ты погоди, сейчас ответ от тебя не требуется, немного оживешь, тогда и решишь. Плахов клянется, прощения просит, что не пришел раньше с повинной. Из записки толком не поймешь, но я думаю, что-то там в этих бумагах было, не хотел он светиться. Думал, обойдется, и концы в воду. Не обошлось… Тут тебе и вся история. Иван Михайлович наш жив, а что здоров, не поручусь. Вот где его деньги понадобятся, Машу свою выкупать. Сперанский ко мне на разговор просится. Насчет переквалификации статьи обвинения. Они уже свою работу начали. Наше слово свой вес имеет. Думаю, через два годика будут освобождать. За примерное поведение. Вот такие дела.

Валабуев помолчал, что-то обдумывал. — Леня, можно я скажу от себя, а ты подумай. Уверен, будут они к тебе обращаться. Ходатайство от твоего имени, претензии, просьбы о смягчении, такое прочее. Для них все сгодится. От тебя немало будет зависеть. Прошу, Леня, не продешеви. Пошло оно все к черту. Что нам с тобой только пули получать? — Валабуев протер глаза, один, а потом второй. — Тут вот что. Придет этот Сперанский. Знаю, на что он станет намекать, позволь, мне вести это дело от твоего имени. Найду, что сказать, ты мне только мигни, если согласен. Если нужно подумать, думай. Я буду приходить. Что, сейчас хочешь мигнуть? Всё. Принято. Значит, хоть что-то я могу для тебя сделать. Не сомневайся. Валабуев Сергей Сидорович не подведет.