Семья Лучани жила в маленькой горной деревеньке Канале д’Агордо, находящейся почти в 1000 метрах над уровнем моря и приблизительно в 120 километрах к северу от Венеции.

Когда 17 октября 1912 года родился Альбино, его родители — Джованни и Бортола — уже растили двух дочерей Джованни от первого брака. Молодой вдовец с двумя дочерьми не имел постоянной работы, и поэтому найти себе новую жену ему было непросто. Бортола мечтала стать монахиней, посвятить себя монастырскому служению, а вот теперь обрела сразу троих детей. Роды были долгими и тяжелыми, и Бортола панически боялась, что ребенок тот может умереть. Поэтому, когда младенец наконец появился на свет, его сразу же крестили, дав имя Альбино в честь близкого друга отца, работавшего вместе с Джованни в Германии и погибшего при взрыве доменной печи. Мальчик явился в этот мир за два года до того, как в 1914 году, после убийства австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда и его жены, разразилась мировая война.

Первые четырнадцать лет минувшего столетия многие европейцы называют золотым веком. Целый сонм литераторов описывал стабильность, ощущение всеобщего благосостояния, расцвет культуры, насыщенную духовную жизнь, открывающиеся перспективы и сокращение социального неравенства. Они восхваляли свободу мысли и качество жизни, словно бы то был эдвардианский Эдем. Бесспорно, все это имело место, но рядом существовали и ужасающая нищета, массовая безработица и весьма заметное социальное неравенство, голод, болезни и низкая продолжительность жизни. Реальность почти весь мир расколола надвое, и Италия не была исключением.

Неаполь осаждали тысячи людей, стремившихся эмигрировать в США, Англию или еще куда-нибудь. Соединенные Штаты уже приписали мелким шрифтом под высокопарной декларацией: «Отдайте нам ваших измученных бедняков! Им тесно, они жаждут вздохнуть свободно». Теперь же «несчастные отверженные» обнаружили, что отказать во въезде в Соединенные Штаты могут по множеству причин, будь то болезнь, недостаток денежных средств, контракт на работу, криминальное прошлое или физические недостатки.

В Риме, совсем близко от собора Святого Петра, тысячи людей по-прежнему ютились в ветхих лачугах с соломенными крышами. Летом многие из них перебирались в пещеры, которых было много в окружавших город холмах. Одни от зари до зари гнули спины на виноградниках, получая грошовую поденную плату. Другие от рассвета до заката работали на фермах и за свой труд получали вовсе не деньги — обычно с ними расплачивались гнилой кукурузой, отчего, помимо прочих причин, огромное число сельскохозяйственных рабочих страдало от кожной болезни под названием «пеллагра». Те, кто работал на рисовых полях Павии — по пояс в воде, страдая от множества комаров, — практически неизбежно подхватывали малярию. Уровень неграмотности в стране превышал 50 процентов. Многие жители объединенной Италии влачили подобное существование, а сменявшие друг друга на Святом престоле папы грезили о возрождении Папского государства.

В деревушке Канале д’Агордо жили в основном дети, женщины и старики. Большинство мужчин смолоду отправлялись на поиски работы в чужие края. Джованни Лучани странствовал по Швейцарии, Австрии, Германии и Франции, покидая дом весной и возвращаясь лишь по осени.

Жилище семьи Лучани, прежде бывшее старым амбаром, отапливалось одной лишь старой дровяной печью. Этот единственный источник тепла в доме обогревал комнату, где родился Альбино. Сада при доме не было — для горцев он считался роскошью. Все возмещалось красотой окрестностей: над деревней, окруженной сосновыми лесами, высились заснеженные вершины, а рядом с ней с гор низвергалась река Биоли.

Родители Альбино Лучани представляли собой странную пару. Глубоко верующая Бортола, одолеваемая тревогами за свое растущее в числе семейство, проводила в церкви не меньше времени, чем дома. Она относилась к тем матерям, которые при малейшем кашле в страшной тревоге бегут с ребенком к врачу, а медики в округе были только на пограничном пункте. Набожная, склонная к мученичеству, мать неустанно твердила детям о том, на какие жертвы и страдания она готова ради них. Отец, Джованни, скитался по Европе в поисках работы. Он не гнушался ничем, то работал на стройках каменщиком, то нанимался механиком или электриком. Благочестивые католики считали его, ярого социалиста, проклятым безбожником, врагом церкви и посланцем дьявола. Союз ревностной католички и убежденного рабочего-социалиста неминуемо порождал столкновения между супругами. Юный Альбино на всю жизнь запомнил, какова была реакция матери, когда она увидела имя мужа на расклеенных по всей деревне плакатах, извещавших, что на местных выборах Джованни Лучани выступает кандидатом от социалистов.

Вслед за Альбино в семье Лучани родился еще один сын, Эдоардо, затем на свет появилась девочка, Антония. Чтобы увеличить скудные семейные доходы, Бортола нанялась судомойкой, также стала за плату писать письма для неграмотных.

Питалась семья главным образом полентой (кашей из кукурузной муки), ячменем, макаронами и перепадавшими им порой овощами. По особым случаям на столе могло оказаться сладкое — карфони, булочки с маком. Мясо было редкостью. В Канале д’Агордо если кто-то был настолько состоятелен, чтобы позволить себе роскошь заколоть свинью, то мясо засаливали, дабы его хватило семье на год.

Стремление Альбино к духовной стезе обнаружилось рано и всемерно поощрялось матерью и местным приходским священником, отцом Филиппо Карли. Однако если кого и благодарить за то, что у мальчика появилась возможность сделать первые шаги на пути к званию священника, то этим человеком будет, как ни странно, атеист-социалист Джованни. За обучение сына в начальной духовной семинарии в соседнем городке Фельтре семье Лучани потребовалось бы платить немалую сумму. Незадолго до того, как мальчику исполнилось одиннадцать лет, мать с сыном обсуждали эту проблему. В конце концов Бортола попросила его написать письмо отцу, работавшему в то время во Франции. Впоследствии Альбино говорил об этом письме как об одном из самых важных в его жизни.

Получив письмо, отец какое-то время размышлял над ответом. Затем он дал свое согласие, взвалив на себя и эту ношу со словами: «Ладно, мы должны принести эту жертву».

И вот в 1923 году, в одиннадцатилетнем возрасте, Лучани поступил в семинарию — в то время, когда Римско-католическая церковь переживала период внутренних разногласий. Под запрет церкви попала даже такая книга, как труд «Пять ран церкви», написанный итальянским богословом и священником Антонио Росмини в 1848 году, в котором он утверждал, что Римско-католическая церковь столкнулась с кризисом пяти пороков. Он имел в виду социальную отчужденность духовенства от народа, низкий уровень образования священников, отсутствие единства, разобщенность и взаимная неприязнь в среде епископов, зависимость назначения на церковные должности от светских властей, а также то, что сама церковь владела собственностью, становясь тем самым рабом богатства. Росмини уповал на либеральную реформу церкви, но, главным образом в результате интриги иезуитов, его книгу осудили, асам он лишился кардинальской шапки, которой его одарил папа Пий IX.

Всего за 58 лет до рождения Лучани Ватикан опубликовал энциклику «Кванта кура» вместе с приложением под названием «Силлабус» («Перечень главнейших заблуждений нашего времени»). В них папский престол осудил неограниченную свободу слова и свободу выступлений в печати. Полностью отвергалась идея о равных условиях для всех религий. Инициатором всех этих мер был папа Пий IX. Он также ясно дал понять, что питает крайнюю неприязнь к демократической форме правления, отдавая предпочтение абсолютной монархии. Затем Пий IX осудил «сторонников свободы совести и свободы вероисповедания», наряду со «всеми, кто утверждает, будто церковь не имеет права использовать силу».

В 1870 году этот папа, созвав церковный собор в Ватикане, заявил собравшимся епископам, что главным пунктом повестки дня является догмат о непогрешимости папы — его непогрешимости. Проведя в кулуарах интенсивную обработку участников собора и оказав на них сильное и весьма нехристианское давление, папа потерпел крупное моральное поражение: более чем из 1000 представителей церкви, принявших участие в церковном соборе, только 451 епископ проголосовал за представленную концепцию. По взаимной договоренности все несогласные, за исключением двоих, покинули Рим до того, как завершилось заключительное голосование. На последнем заседании Ватиканского собора, состоявшемся 18 июля 1870 года, 535 голосами против 2 было принято положение о том, что папа римский непогрешим во всем, что касается вопросов веры или нравственности.

Живших в Риме евреев ставший непогрешимым папа загнал в гетто, откуда их освободили в 1870 году итальянские войска. Столь же нетерпимо он относился к протестантам, предложив ввести наказание в виде тюремного заключения для некатоликов, проповедовавших свою веру в Тоскане. В то время было написано большое число исследовательских работ, направленных на то, чтобы канонизировать Пия IX и причислить его к лику святых.

На Святом престоле Пия IX сменил Лев XIII, которого многие историки характеризуют как человека просвещенного и гуманного. За ним последовал Пий X, чье правление, по мнению тех же историков, стало настоящей катастрофой. Его понтификат продлился до 1914 года, но даже много лет спустя, когда Альбино Лучани поступил в семинарию в Фельтре, ущерб, причиненный католической церкви деятельностью Пия X, был по-прежнему очевиден.

«Индекс запрещенных книг», которые католическая церковь запретила читать верующим, становился все длиннее. Издателей, редакторов и авторов отлучали от церкви. Если опасные книги публиковались под псевдонимами, то и их авторов, кем бы они ни были, тоже отлучали от церкви. Папа римский выдумал новое слово — «модернизм», заключив в этом понятии все, что стремился уничтожить. Всякий подвергающий сомнению общепризнанное учение церкви предавался анафеме. С благословения папы римского и при его финансовой поддержке итальянский прелат Умберто Бениньи создал обширную сеть тайных агентов, поставив ее целью поиск и искоренение всех приверженцев новых веяний. Таким образом, в XX веке возродилась инквизиция.

Утратив свою светскую власть после ликвидации Папской области самопровозглашенный «узник Ватикана» не имел уже возможности отдавать распоряжения о сожжении на костре, но хватало и малейшего намека или анонимного и ничем не подкрепленного заявления, чтобы сломать карьеру коллеге-священнику или вероятному конкуренту. И таких случаев было немало — мать-церковь пожирала своих детей. Большинство тех, кого погубили Пий X и его окружение, были глубоко верующими людьми и верными приверженцами Римско-католической церкви.

Семинарии закрыли. Те немногие, где разрешили продолжать обучать следующее поколение священников, попали под строжайший надзор. В одной из энциклик папа провозгласил, что всякий, кто проповедует или обучает, занимая официальный пост, обязан давать особую клятву, отвергая все заблуждения модернизма. В дальнейшем Пий X вообще запретил всем семинаристам и студентам богословских отделений читать газеты, особо отметив, что введенный им запрет касается также и основных журналов.

Ежегодно отец Бениньи, который возглавлял шпионскую сеть, добравшуюся в итоге до всех без исключения епархий в Италии и опутавшую всю Европу, получал непосредственно от папы субсидию в 1000 лир (примерно 5000 долларов в современном эквиваленте). Тайная агентурная сеть просуществовала вплоть до 1921 года. В дальнейшем отец Бениньи стал информатором и шпионом Муссолини.

Пий X умер 20 августа 1914 года и был канонизирован в 1954 году.

Итак, в Фельтре Лучани обнаружил, что чтение газет и периодических изданий является преступлением. Он оказался в аскетическом суровом мире, где преподаватели были так же уязвимы, как и ученики. Любые неосторожные слова или замечания, не встретившие полного одобрения коллег и дошедшие до шпионов отца Бениньи, могли в итоге лишить священника права преподавать. Хотя Лучани и поступил в Фельтре через два года после того, как тайная сеть была официально распущена, ее влияние сохранялось на весь период обучения семинаристов. Критическое обсуждение того, чему обучали будущих священников, могло привести к отлучению от церкви. Система была предназначена для того, чтобы давать ответы, а не поощрять вопросы. Преподаватели, на кого свой глубокий отпечаток наложила борьба церкви за чистоту ее рядов, в свою очередь, в требуемом духе обязаны были воспитывать подрастающее поколение.

Альбино Лучани принадлежал к поколению священников, которое испытало на себе всю тяжесть папского «Силлабуса» и «антимодернистского» менталитета. Сам Лучани мог легко поддаться господствующим настроениям и стать совершенно другим священником — консервативным и ограниченным. К счастью, по ряду причин он избежал подобной судьбы. Немаловажную роль в этом сыграл его простой, но великий дар — жажда знаний.

Несмотря на чрезмерность заботы матери о здоровье мальчика, в такой опеке имелся существенный плюс. Не разрешая сыну гонять мяч с друзьями и играть на улице, мать усаживала его за книги. В результате перед мальчиком открылся целый мир. В детстве Альбино жадно проглатывал полные собрания сочинений Диккенса и Жюля Верна. В семь лет, например, он познакомился с произведениями Марка Твена. Увлечение книгами было достаточно необычным для страны, где в то время половина взрослого населения не умела читать.

В Фельтре Альбино Лучано читал все, что попадало ему в руки. Наделенный поразительной памятью, он запоминал практически все прочитанное. Поэтому, несмотря на то, что дерзкие вопросы могли вызвать недовольство, время от времени Альбино все же отваживался их задавать. Преподаватели считали его учеником усердным и прилежным, но «излишне активным».

На лето юный семинарист возвращался домой и, одетый в длинную черную сутану, работал на полях. Когда помощь в сборе урожая не требовалась, он приводил в порядок библиотеку отца Филиппо. Монотонность жизни в семинарии оживлялась время от времени встречами с отцом. Тот, возвращаясь осенью домой после сезонных работ, первым делом навещал сына в семинарии. Зимой же Джованни Лучани проводил агитационные кампании в пользу социалистической партии.

После учебы в Фельтре Альбино Лучани поступил в старшую духовную семинарию в Беллуно. Один из его современников так вспоминал о распорядке дня в Беллуно:

Нас будили в 5:30 утра. Отопления не было, так что вода для умывания часто покрывалась коркой льда. И каждое утро я по пять минут умывался такой водой. У нас было всего полчаса, чтобы умыться и застелить кровати.

В сентябре 1929 года я познакомился здесь с Лучани. Ему тогда было 16 лет. Он всегда был дружелюбен, спокоен и невозмутим — если только вы не говорили чего-нибудь неправильного или неверного. Тогда в нем словно пружина распрямлялась. Я уяснил, что в его присутствии надо говорить осторожно, выбирая слова. И если вы оказались рядом с ним, а у вас в мыслях неразбериха, то берегитесь.

В числе прочитанных Лучани книг было несколько работ Антонио Росмини. Бросалось в глаза отсутствие в библиотеке семинарии книги «Пять ран церкви». В 1930 году это произведение по-прежнему входило в «Индекс запрещенных книг». Уже тогда знающий о фуроре, который вызвала эта книга, Лучани тайно раздобыл себе ее экземпляр. Эта книга произвела на него глубокое впечатление и оказала сильное влияние на его жизнь.

В 1930-х годах учителя Лучани считали «Силлабус», обнародованный Пием IX еще в 1864 году, истиной из истин. Терпимость к некатолическим убеждениям и взглядам в любой стране, где главенствует католичество, была для них непостижимой. В годы, непосредственно предшествующие Второй мировой войне, фашизм в варианте Муссолини был не единственной идеологией, которую насаждали в Италии. Права на ошибку не было. Исключением, несомненно, являлся случай, когда заблуждался преподаватель, но его правота не подвергалась сомнению.

Мировоззрение Лучани, которое его наставники вовсе не стремились расширять, в определенном смысле начало сужаться. К счастью, на него оказывали влияние и другие люди, чьи взгляды отличались от убеждений его наставников. Еще один товарищ Лучани по учебе в Беллуно вспоминал:

Он читал пьесы Гольдони. Читал французских романистов девятнадцатого века. Он купил собрание сочинений Пьера Куваса, французского иезуита семнадцатого века, и прочитал его от корки до корки.

Сочинения Коуваса оказали на Лучани такое сильное воздействие, что он всерьез задумался, не стать ли ему иезуитом. На его глазах сначала один его близкий друг, а потом и второй отправились к ректору, епископу Джосуэ Каттаросси, чтобы испросить у него благословения вступить орден иезуитов. В обоих случаях разрешение было дано. Лучани тоже отправился за разрешением. Обдумав прошение, епископ ответил: «Нет, трое — это слишком много. Лучше тебе остаться здесь».

7 июля 1935 года, в возрасте 23 лет, в церкви Сан-Пьетро в Беллуно, Альбино Лучани был рукоположен в сан священника. На следующий день он отслужил первую мессу в родном городе. Он очень обрадовался своему назначению приходским викарием в Форно ди Канале. И хотя его должность в церковной иерархии была самой скромной, это обстоятельство нисколько его не огорчало. В числе друзей, родственников, местного духовенства и самой семьи, гордившихся новым священником, был и Джованни Лучани, который наконец-то получил постоянное место работы сравнительно недалеко от дома — он трудился теперь стеклодувом на острове Мурано возле Венеции.

В 1937 году Лучани назначили проректором семинарии в Беллуно, где он в недавнем прошлом учился. Хотя по содержанию его наставления семинаристам мало отличались от того, чему учили преподаватели в его время, но по форме уроки Лучани были совсем иными. Он старался оживить и сделать запоминающимися занятия по богословию, предмету часто скучному и нудному. После четырех лет преподавания он понял, что ему самому необходимо дальнейшее образование, и решил получить степень доктора богословия. Обучение в Григорианском университете означало необходимость переезда в Рим. Вышестоящее начальство в Беллуно хотело, чтобы молодой священник во время подготовки докторской диссертации продолжал преподавать в семинарии. Лучани готов был согласиться с этим, но руководство университета настаивало, чтобы он по меньшей мере год в обязательном порядке посещал занятия в Риме.

После вмешательства Анджело Сантина, ректора Беллуно, и отца Феличе Капелло, знаменитого эксперта по церковному праву, преподававшего в Григорианском университете и по счастливой случайности знакомого с Лучани, папа Пий XII лично дал особое разрешение совмещать преподавание в семинарии и учебу в университете, о чем было сообщено письмом за подписью кардинала Мальоне, датированным 27 марта 1941 года. (Вообще, из ватиканской переписки того времени совершенно не явствовало, что почти вся Европа была охвачена Второй мировой войной.) Темой своей диссертации Лучани избрал «Происхождение человеческой души согласно взглядам Антонио Росмини».

Его жизненный опыт военных лет представлял собой необычайную мешанину религиозного и мирского. Будущий папа совершенствовал немецкий, выслушивая исповеди солдат Третьего рейха. Он тщательнейшим образом изучал труды Росмини или же ту часть этих работ, которая не подпала под запрет. Позже, когда Лучани станет папой римским, будут говорить, что его диссертация была «блестящей». По крайней мере, такую оценку привела ватиканская газета «Оссерваторе Романо», но которая не нашла отражения в биографиях, опубликованных до конклава. У преподавателей из Григорианского университета мнение об этой работе сложилось иное. Один из них отозвался о диссертации как «о вполне отвечающей требованиям работе». Другой заметил: «По моему мнению, она ничего не стоит. Диссертация обнаруживает крайний консерватизм, и вдобавок ей недостает по-настоящему научного подхода».

Многие могут сказать, что заинтересованность и увлеченность Лучани трудами Росмини были явным признаком его либерального мышления. Но Альбино Лучани 1940-х годов был далек от либерализма. В своей диссертации Лучани старается опровергать Росмини по каждому вопросу. Богослова XVII века он критикует за использование заимствованных и неточных цитат, за его поверхностность и «хитроумное трюкачество». Настолько критически-разгромную работу можно рассматривать лишь как очевидное свидетельство реакционно настроенного ума.

В то же время как Альбино Лучани уличал Росмини в неверном цитировании святого Фомы Аквинского, на занятиях со слушателями семинарии в Беллуно ему приходилось затрагивать темы довольно скользкие. Он предостерегал семинаристов от вмешательства, если у них на глазах немецкие войска проводят облавы на отряды подпольщиков и участников движения Сопротивления. В душе Лучани сочувствовал Сопротивлению, но он также хорошо знал, что у него в классе среди будущих священников хватает профашистски настроенных молодых людей. К тому же он понимал, что акции Сопротивления провоцировали немцев на ответные действия, направленные против гражданского населения. Уничтожались дома, хватали невинных людей и вешали на деревьях. Тем не менее под конец войны духовная семинария Лучани стала убежищем для участников Сопротивления. Если бы об этом узнало немецкое командование, то верная смерть ждала не только бойцов Сопротивления, но и Лучани, и его коллег.

23 ноября 1946 года Лучани защитил свою диссертацию, получив magnum cum laude, и стал доктором теологии. Сама диссертация в конце концов была опубликована 4 апреля 1950 года.

В 1947 году епископ Беллуно Джироламо Бортиньон назначил Альбино Лучани первым викарием епархии и поручил организовать в ближайшее время встречу духовенства двух епархий — Фельтре и Беллуно. Дополнительная ответственность требовала и новой широты взглядов. Хотя Лучани по-прежнему не соглашался с выводами, к которым пришел Росмини в «Истоках духа», но уже склонялся к его точке зрения на причины болезни церкви. Уже то, что и спустя столетие перед католицизмом стояли те же проблемы, доказывало необходимость скорейшего преодоления таких недугов, как социальное отчуждение церкви от мирян, необразованность духовенства, отсутствие единства между епископами, опасное и вредное смыкание церкви и государства во власти, а более всего — стремление церкви к обретению материальных благ.

В 1949 году Лучани поручают работу над катехизисом в рамках подготовки к Евхаристическому конгрессу, который должен был проходить в том же году в Беллуно. Эта работа вкупе с собственным опытом преподавания подтолкнула его на первое рискованное начинание — он написал небольшую книгу под названием «Краткий катехизис», в которой изложил свои представления по данной теме.

Катехизис для большинства взрослых католиков является первым духовным воспоминанием. Многие богословы не стали бы придавать этим занятиям большого значения, но именно этот этап развития имеют в виду иезуиты, когда речь заходит о том, чтобы «привлечь ребенка на всю жизнь». В католической церкви прошлого века Альбино Лучани был одним из лучших преподавателей по этому предмету. Он обладал простотой мысли, которая может быть присуща лишь человеку с незаурядным умом, а также был очень искренним и скромным.

До 1958 года жизнь дона Альбино, как его называли, шла спокойно и размеренно. Родителей уже не было в живых. Он часто бывал в гостях у своего брата Эдоардо, который к тому времени уже женился и жил в старом доме семейства Лучани; навещал он и сестру Антонию, которая, выйдя замуж, жила в Тренте. Работы у первого викария Беллуно было много, а редкие часы отдыха он проводил за книгой. В еде Лучани был непривередлив, довольствуясь простыми блюдами. Он поддерживал себя в хорошей физической форме, разъезжая по епархии на велосипеде или совершая восхождения на ближайшие горы.

Этот невысокий, спокойный человек добивался успеха, не прилагая как будто бы особых усилий, обладая необычайно сильным и устойчивым влиянием на людей. В беседах с людьми, знавшими Альбино Лучани, я всякий раз был свидетелем поразительной перемены, происходившей с ними при воспоминании о нем. Выражение лиц моих собеседников становилось мягче, они в буквальном смысле расслаблялись. На губах появлялась улыбка. Вспоминая о нем, они охотно улыбались, у меня на глазах становясь умиротвореннее и добрее. Несомненно, он затронул в них нечто глубокое, сокровенное. Католики назвали бы это душой. Сам не сознавая того, Альбино Лучани, исколесив на велосипеде свою епархию, оставил после себя в Беллуно необыкновенное наследие.

А в Ватикане на Святой престол вступил новый папа, Иоанн XXIII, который родился недалеко от Бергамо, где появился на свет человек, в память о котором был крещен Альбино. Иоанн XXIII принялся заниматься кадровыми перестановками в епископских верхах. На прежнее место Ронкалли, ставшего Иоанном XXIII, в Венецию, был послан кардинал Урбани, в Верону был назначен Карраро. В Витторио-Венето освободился пост епископа. Папа римский попросил епископа Бортиньона посоветовать кандидата. Услышав ответ, понтифик улыбнулся: «Да-да, я знаю его. Он мне подходит».

Свое назначение епископом Витторио-Венето Альбино Лучани с обезоруживающей искренностью, которую впоследствии многие не могли принять, прокомментировал так: «Да, я ездил с ним пару раз. Мы беседовали в поездке, но я больше слушал, а говорил он. Едва ли я сказал столько, чтобы он составил обо мне какое-то представление».

На третий день после Рождества 1958 года, в соборе Святого Петра папа Иоанн XXIII посвятил 46-летнего Лучани в сан епископа.

Папа был хорошо осведомлен о пастырской деятельности молодого человека с севера и с одобрением отозвался о ней. Взяв в руки книгу Фомы Кемпийского «О подражании Христу» папа Иоанн XXIII прочитал вслух 23 главу. В ней говорится о четырех способах, которыми человек приходит к миру и свободе истинной:

Старайся, сын мой, больше чужую волю исполнять, нежели свою. Выбирай всегда, что меньше, а не то, что больше. Ищи всегда нижнего места, чтобы тебе всегда позади всех быть. Желай всегда и молись, чтобы воля Божия совершенно в тебе исполнилась. Се внидет таковой человек во страну мира и упокоения [3] .

В письме монсеньору Каповилле, личному секретарю папы римского, по поводу своего предстоящего посвящения в сан Альбино Лучани употребил одну фразу, поразительным образом демонстрирующую, насколько горячо он стремился вести жизнь в духе заветов Фомы Кемпийского: «Иногда Господь пишет свои деяния на прахе».

Когда в Витторио-Венето паства впервые собралась послушать своего нового епископа, то в проповеди он развивал такую тему:

В случае со мной Бог по-прежнему использует свой старый метод. Он подбирает простой люд из пыли улиц. Одних людей Он забирает с полей. Других Он уводит от сетей в море или озере и делает их апостолами. Это его старая система.

Когда меня возвели в сан священника, я начал учиться у настоятелей и старших ответственности, и я понял, что для человека значит встать у кормила власти. Власть похожа на накачанный воздухом мяч. Понаблюдайте за детьми, что играют на лужайке возле собора. Когда мяч у них спустит, то они на него даже не посмотрят. Скорее всего он так и будет без движения валяться в углу. Но стоит только мяч накачать, то дети налетают со всех сторон и каждый считает, что имеет право пнуть его. Вот что случается с людьми, когда они возносятся над другими. Поэтому не будьте завистливыми.

Позже Лучани побеседовал с 400 священниками, которые отныне были ему подотчетны. Некоторые из них предложили ему подарки, еду, деньги. От всех даров он отказался. Собравшимся священникам Лучани попытался объяснить причину своего отказа: «Я пришел, не имея и пяти лир. И уйти я хочу, не имея пяти лир».

Он продолжил:

Мои дорогие братья по вере и по служению! Я был бы самым жалким епископом, если бы не любил вас. Уверяю всех, что я люблю вас и хочу служить вам. Я отдаю в ваше распоряжение все свои слабые силы — то малое, что у меня есть, и то малое, кто я есть.

Новый епископ мог обосноваться в роскошных городских апартаментах или вести куда более спартанскую жизнь в замке Сан-Мартино. Выбор Лучани пал на замок.

Жизнь многих епископов протекает в относительной изолированности. Между ними и их паствой так или иначе возникает пропасть. Епископ — фигура, далекая от простых людей, он появляется на виду лишь в исключительных случаях. Однако Альбино Лучани иначе смотрел на свою роль в Витторио-Венето. Он одевался как рядовой священник и, взяв Евангелие, шел к своей пастве. По отношению к священникам своей епархии он вел себя весьма демократично, что было в то время чрезвычайно редким явлением в Римско-католической церкви. К примеру, его пресвитерианский совет был избран без всякого вмешательства епископа в выставление кандидатур.

Когда же этот самый совет предложил закрыть действовавшие отдельно младшие семинарии, то Лучани, несмотря на то, что был не согласен с его решением, объехал все приходы и без всякой огласки обсудил этот вопрос с настоятелями приходских церквей. Выяснив, что большинство священников выступают за закрытие семинарий, он дал свое согласие. Руководству семинарий, подлежащих закрытию, было поручено направить своих учеников в государственные школы. Позднее епископ Лучани публично заявил, что большинством голосов было принято правильное решение, а его собственное мнение оказалось неверным.

Чтобы встретиться с этим епископом, никому из священников не требовалось заранее обращаться с просьбой об аудиенции. Если священник приходил, то епископ обязательно его принимал. Кое-кто считал введенную им демократию слабостью. Другие, наоборот, сравнивали Альбино Лучани с человеком, который возвел его в епископы.

Представьте, что у вас есть свой личный римский папа. Все равно что будто папа Ронкалли [Иоанн XXIII] трудится здесь, в этой епархии, рядом с вами. У его стола обычно сидели два-три священника. Он просто не мог не допускать их к себе. В любой момент он мог навестить какого-нибудь больного или увечного прихожанина. В больницах и не знали, когда он у них может появиться. Он просто приезжал на велосипеде или на своем старом автомобиле и ходил по палатам, оставив своего секретаря читать на улице. Еще его можно было встретить где-нибудь в горной деревеньке, где он обсуждал с местным падре насущные проблемы его прихода.

На второй неделе января 1959 года, менее трех недель спустя после посвящения в сан епископа Лучани, папа Иоанн XXIII беседовал о положении в мире с заместителем государственного секретаря Ватикана кардиналом Доменико Тардини. Они обсудили ситуацию на Кубе и возможные последствия свержения молодым человеком по имени Фидель Кастро режима Батисты, проанализировали тот факт, что во Франции теперь новый президент, генерал Шарль де Голль. В своей беседе они коснулись и научно-технических достижений Советского Союза, запустившего ракету на лунную орбиту. Их беспокоило восстание в Алжире, ужасающая нищета во многих латиноамериканских странах, меняющийся облик Африки, где чуть ли не каждую неделю возникала новая страна. Иоанну XXIII казалось, что римская католическая церковь не поспевает за эпохой, упуская из виду проблемы, стоящие перед нею в середине двадцатого века. В истории назрел переломный момент, когда значительная часть мира, в стремлении к ценностям материальным, отворачивалась от духовной сферы. В отличие от многих в правящих кругах Ватикана, папа считал, что в реформах, как и в благодеяниях, нужно начинать со своего дома. И вдруг Иоанну XXIII в голову пришла идея, которую он позже назвал откровением от Святого Духа. Неважно, откуда взялась эта мысль, она была блестящей: «Собор!»

Так возникла идея о созыве Второго Ватиканского Вселенского собора. После Первого Ватиканского собора, состоявшегося в 1870 году, в католической церкви был утвержден догмат о непогрешимости папы римского. Отголоски дискуссий и споры об итогах Второго собора и сейчас, много лет спустя после его завершения, по-прежнему не утихают по всему миру.

На открытие Второго Ватиканского собора 11 октября 1962 года в Рим съехались епископы — 2381 человек. Среди них был Альбино Лучани. В ходе заседаний собора Альбино Лучани сблизился и сдружился с несколькими церковными иерархами, теплая дружба с которыми сохранится до конца его жизни: это были Сюененс из Бельгии, Войтыла и Вышинский из Польши, Марти из Франции, Тиандум из Дакара. В ходе развернувшихся во время собора дискуссий Лучани пришлось проверить твердость собственных убеждений, и его «путем в Дамаск» стало обсуждение декларации «О религиозной свободе».

Нашлись и те, на кого не произвели такого же сильного впечатления новые взгляды на старую проблему. Такие люди, как кардинал Альфредо Оттавиани, руководивший Конгрегацией священной канцелярии, не только упорно стремились искоренить саму концепцию веротерпимости, заключенную в декларации «О религиозной свободе», но и с отчаянием фанатиков вели арьергардные бои со всем тем, что в начале века Пий X осудил как «модернизм». Они принадлежали к тому поколению, которое воспитывало Лучани в семинарии Беллуно, твердо настаивая, что «свобода» религии ограничена стенами Римско-католической церкви, а все, что вне ее, является заблуждением и права на существование не имеет. В свою очередь, и Лучани своих воспитанников учил этой шокирующей доктрине. Теперь же, на Втором Ватиканском соборе, он с возрастающим изумлением слушал, как один епископ за другим бросают вызов этой концепции.

Когда Лучани взвешивал аргументы «за» и «против», ему было уже за пятьдесят. Разрешил он возникшую проблему так, как это было свойственно этому немолодому рассудительному жителю гор. Он обсудил вопрос с другими участниками собора, погрузился в глубокие раздумья и пришел к выводу, что «ошибка» кроется в той самой концепции, которой было подчинено его обучение.

Столь же типично для Лучани и то, что впоследствии он опубликовал статью, в которой объяснял, как и почему он изменил свою точку зрения. Она начиналась с рекомендации читателям:

Если вам встречается ошибка, прежде чем искоренять или отметать ее, посмотрите, не можете ли вы со всем терпением подправить ее, подкорректировать, позволяя свету выявить в ней добрую сердцевину, крупицы истины, которые обычно таятся даже в ошибочных воззрениях.

Иные аспекты многочисленных дискуссий вызывали у него меньшие затруднения. Когда превозносили принцип бедности церкви — церкви, не имеющей политической, экономической и идеологической власти, — собор просто искал нечто, во что Лучани уже поверил.

Еще до открытия собора Лучани, с целью подготовить свою епархию к этому событию, обнародовал пастырское послание «Заметки к церковному собору». Теперь же, во время проведения собора, те перемены, которым он дал ход в епископстве Витторио, получили новое ускорение. Он призывал преподавателей духовных семинарий читать новые богословские журналы и отказаться от учебников, все еще крепко державшихся наставления из девятнадцатого века. Он отправлял семинарских наставников на курсы в ведущие богословские университеты Европы. За обеденный стол епископа Витторио-Венето теперь приглашали не только учителей, но и учащихся. Каждую неделю он писал священникам епархии, делясь с ними своими идеями и планами.

В августе 1962 года, за несколько месяцев до начала Второго Ватиканского собора, Лучани столкнулся с образчиком ошибки совсем иного рода. Два священника его епархии, поддавшись на соблазны красноречивого коммивояжера, оказались вовлечены в махинации с недвижимостью. Ловкий мошенник уговорил их войти к нему в долю. Когда один из священников явился к Лучани с признанием, что в церковной кассе недостает некоей суммы денег, причем большая часть сбережений принадлежала мелким вкладчикам, то недостача составила свыше двух миллиардов лир.

В том, что касалось богатства и денег, особенно церковных ценностей, Альбино Лучани имел очень твердые убеждения. Отчасти эти представления у него сложились под влиянием трудов Росмини; но многие имели в основе непосредственно его личный жизненный опыт. Он верил в Римско-католическую церковь, бедную и для бедных. Частые и долгие отлучки отца, голод и холод, деревянные башмаки с прибитыми набойками, чтобы не снашивались, собранная в горах трава для пополнения семейного обеда, тоска по матери, которая не имела возможности навещать учившегося в семинарии сына, — все это породило в Лучани необычайное сострадание к бедным и полное равнодушие к накоплению богатства. Он верил, что церкви, его церкви, следует не только быть бедной и не гнаться за богатствами, но и выглядеть бедной.

Понимая, какой ущерб способен нанести возможный скандал, Лучани прямиком направился к редактору венецианской газеты «Гадзеттино». Он попросил редактора не преподносить случившее как скандальную сенсацию под броскими заголовками.

Вернувшись в свою епархию, епископ созвал всех вверенных ему 400 священников. Обычно в подобных случаях прибегали к праву священнослужителей на неприкосновенность. И тогда бы церковь не заплатила ни гроша. Но Лучани, не повышая голоса, обратился к духовенству епархии:

Двое из нас совершили непоправимую ошибку. Это правда. Я считаю, что епархия должна за них заплатить. Также я глубоко убежден, что закон должен распространяться на всех, и нам нельзя прятаться за своей неприкосновенностью. Это скандальное происшествие послужит уроком для всех нас. Нужно не забывать, что церковь должна быть бедной. Я намерен продать часть церковного имущества. В дальнейшем я планирую продать одно из зданий нашей епархии. Деньги пойдут на возмещение того, что задолжали наши священники, вплоть до последней лиры. Я прошу лишь вашего согласия.

Согласие священников Альбино Лучани получил. Его моральные принципы восторжествовали. Присутствовавшие на совещании не скрывали восхищения своим епископом и его высокими нравственными качествами. Кое-кто едва ли не сожалел, что прежде обвинял Лучани в том, что тот предъявляет в подобных вопросах завышенные моральные требования. Спекулянт недвижимостью, который вовлек двух священников в свои дела, очевидно, оказался единственным, кто посчитал епископа «слишком нравственным». Он покончил жизнь самоубийством еще до начала судебного процесса. Один священник был приговорен к лишению свободы сроком на один год, а второго оправдали.

Большая часть вверенного ему духовенства отнюдь не пришла в восторг от того, насколько глубоко и искренне Лучани воспринял дух Ватиканского собора. Их мировоззрение, как и в случае Лучани, формировалось в начале века, в период подавления всякого инакомыслия. Но, в отличие от него, они вовсе не были готовы принять необходимость изменить прежний образ мыслей. Над этой проблемой Лучани размышлял все то время, какое у него оставалось свободным от повседневных забот о епархии Витторио-Венето. С тем же самым пылом, с которым юный Альбино утолял жажду знаний, читая книгу за книгой, теперь он, по словам работавшего с ним монсеньора Гиццо, «полностью проникся идеями Второго Ватиканского собора. Этот собор был у него в крови. Все документы он знал наизусть. В дальнейшем он реализовал изложенные в этих решениях идеи».

Провинция Витторио-Венето чем-то напоминала ему Кирембу, маленький городок в Бурунди, которая прежде входила в состав Германской Восточной Африки. Посетив в середине 1960-х годов Кирембу, Лучани лицом к лицу столкнулся с «третьим миром». Население страны составляло 3,25 миллиона человек, и около 70 процентов было католиками. Хотя вера и процветала, страну отличали всеохватная нищета, распространенность различных заболеваний, высокая детская смертность и гражданская война. Церкви были переполнены, а в животах было пусто. Подобные современные реалии и побудили папу Иоанна XXIII созвать Второй Ватиканский собор, дабы предпринять попытку «втащить» церковь в двадцатый век. В то время как «старую гвардию» Римской курии Второй собор лишил света, он освещал путь для Лучани и других, подобных ему, священников.

Иоанн XXIII в буквальном смысле отдал свою жизнь, лишь бы задуманный им собор не оказался мертворожденным. Зная о том, что серьезно болен, папа отказался от операции, на которой упорно настаивали врачи. Они утверждали, что операция продлит ему жизнь, но Иоанн XXIII не поддавался на уговоры докторов, отказываясь покинуть Ватиканский собор, бросить свое детище на милость реакционных группировок в Ватикане: пока оно делает еще только первые шаги, существует опасность догматической катастрофы. Папа решил остаться в Ватикане, дабы помочь окрепнуть «ребенку», которому дал жизнь. Тем самым Иоанн XXIII, проявив необычайное мужество, спокойно и без колебаний подписал свой смертный приговор. Когда 3 июня 1963 года он скончался, и Римско-католическая церковь, посредством Второго Ватиканского Вселенского собора, в конце концов попыталась примириться с тем миром, который есть, а не выяснять, насколько он отличен от того, каким он должен быть по ее мнению.

После смерти Иоанна XXIII на Святой престол вступил Павел VI, и церковь шаг за шагом приближалась к реальности, продвигаясь к знаменательному решению самой важной проблемы, которая стояла в двадцатом веке перед католицизмом. В 1960-х годах этот вопрос церкви задавали со все большей настойчивостью: «Какова позиция Римско-католической церкви в том, что касается искусственных методов регулирования рождаемости?»

В 1962 году Иоанн XXIII учредил Папский совет по делам семьи. Проблема контроля рождаемости была одной из наиболее важных, рассмотрение которых ему поручили. Павел VI расширил совет, доведя его численность до 68 человек. Затем он придал совету многочисленных «консультантов», призванных давать рекомендации и следить за работой комитета. Пока сотни миллионов католиков по всему миру с нетерпением ждали решения Папского совета, все громче звучали предположения, что в скором времени позиция, занимаемая по данному вопросу Римско-католической церковью, изменится. Многие верующие стали применять противозачаточные таблетки и другие виды контрацепции. Пока «эксперты» в Риме обсуждали значение стихов 7–10 главы 38 Книги Бытия и дискутировали об Онане, жизнь текла своим чередом.

По иронии судьбы та неразбериха, которая господствовала в католическом мире по этому вопросу, как в зеркале, отражала сумятицу в мыслях самого папы римского. Он не знал, что делать.

В течение первой недели октября Павел VI дал единственное в своем роде интервью итальянскому журналисту Альберто Каваллари. Они обсудили множество проблем, стоящих перед церковью. Каваллари позднее отмечал, что он не касался вопроса о мерах регулирования рождаемости, чтобы не вызвать ненароком неловкости. Его опасения были напрасны. Павел VI сам затронул эту тему. Следует помнить, что в ту эпоху папство все еще цеплялось за монархические иллюзии, поэтому в своей речи Павел VI употреблял соответствующие местоимения:

Взять, к примеру, регулирование рождаемости. Мир спрашивает, что мы об этом думаем, и нам нужно отвечать на вопрос. Но что ответить? Молчать мы не можем. И до сих пор говорим, что это реально существующая проблема. Как быть, церковь не знает вот уже в течение многих веков. И эта тема в определенной степени относится к внешней жизни, которую не разделяют отцы церкви, которая приводит их в замешательство. И вот совет заседал, накапливались отчеты, публиковались результаты исследований. О, изучено очень многое, как вы знаете. Но все равно мы пока еще не в состоянии принять окончательных решений. А решать что-то нам всем приходится в одиночку. Принять решение не так легко, как изучить проблему. Мы должны что-то сказать. Но что? Господу просто нужно дать нам знать.

Пока папа римский ждал, когда Господь просветит его по вопросу о сексуальных контактах, Папский совет напряженно трудился. За упорной работой 68 членов совета пристально следила меньшая по численности комиссия, примерно из двадцати кардиналов и епископов. Любая выработанная советом либеральная рекомендация могла дойти до папы римского, только если ее пропустила бы эта небольшая группа священников, которую возглавлял кардинал Оттавиани — типичное воплощение всего реакционного в католической церкви. Очень многие считали его главой всех церковных консерваторов и реакционеров.

Решающий момент в истории Папского совета по делам семьи наступил 23 апреля 1966 года. До этого дня Совет проводил обстоятельное и утомительное изучение проблемы регулирования рождаемости. К этому времени осталось только четверо священников, которые упорствовали в своем неприятии изменения позиции католической церкви по вопросу контрацепции. Они утверждали, что решительно поддерживают запрет на любую форму искусственного регулирования рождаемости. Под давлением других членов совета эти четверо признали, что не могут подтвердить правильность своей позиции на основании естественного права. Они не могли ни процитировать Священное писание, ни сослаться на Божественное откровение, дабы оправдать свою точку зрения. Они заявляли, что на протяжении многих лет понтифики в своих высказываниях осуждали искусственные методы контрацепции. Их аргументация имела вид: «Ошибешься раз, ошибешься навсегда».

В октябре 1951 года папа Пий XII (1939–1958) отчасти смягчил унаследованную им от предшественников суровую позицию в отношении контроля рождаемости. В ходе аудиенции с итальянскими акушерками он дал разрешение на использование всеми католиками «метода естественного цикла», если есть серьезные основания избегать зачатия. Принимая во внимание общеизвестную ненадежность метода, который называют «ватиканской рулеткой», было неудивительно, что Пий XII также потребовал дальнейших исследований метода естественного цикла. Тем не менее Пий XII сдвинул церковь с прежней ее позиции, настаивавшей на том, что производство потомства — единственная цель половых сношений.

После Пия XII появился не только новый папа, но были также изобретены гормональные противозачаточные таблетки. Хотя те или иные заявления папы и опирались на догмат о его непогрешимости, однако претензии на папское ясновидение никто не выдвигал. Новая ситуация требовала нового взгляда на проблему, но четыре упрямых священника в совете настаивали, что новая ситуация вполне разрешается при помощи старых ответов.

Наконец совет составил свой отчет. По существу, в докладе папе сообщалось, что подавляющим большинством (64 голоса против 4) — в голосовании участвовали теологи, профессиональные юристы, историки, социологи, врачи, акушеры и женатые пары — совет пришел к выводу, что изменение позиции католической церкви по проблеме регулирования рождаемости одновременно и возможно, и целесообразно.

Летом 1966 года доклад был представлен на рассмотрение комиссии кардиналов и епископов. Следившие за работой Папского совета священнослужители отреагировали на отчет с некоторым недоумением. Вынужденные высказать свое мнение о докладе, 6 прелатов воздержались от голосования, 8 человек проголосовали за то, чтобы рекомендовать отчет папе римскому, и 6 высокопоставленных священников выступили против.

Подобная реакция была в высшей степени характерна для целого ряда учреждений Римской курии — главного административного органа, объединяющего государственных должностных лиц, которые руководят католической церковью и осуществляют ее власть. Кое-кто приветствовал призыв к переменам, другие подобную рекомендацию рассматривали как нечто вредное и порочное, греховное порождение Второго Ватиканского собора. Именно ко вторым и относился кардинал Альфредо Оттавиани, глава Верховной конгрегации Священной канцелярии. Девиз на его гербе гласил «Semper Idem», что означает «Всегда тот же».

К 1966 году Альфредо Оттавиани был — если не считать папу — наиболее могущественной фигурой во всей Римско-католической церкви. Бывший ученик Римской семинарии, он всю свою жизнь прослужил в государственном секретариате и учреждениях курии и ни разу не был переведен куда-либо из Рима.

Он ожесточенно и зачастую с успехом противостоял попыткам принятия либеральных реформ на Втором Ватиканском соборе. В постоянной озабоченности он морщил лоб, голова его все время была гордо вскинута, словно бы он избегал прямых вопросов, воротничок священника скрывали отвисшие старческие щеки, а всем своим обликом Оттавиани напоминал неподвижного сфинкса. Он не только словно бы родился стариком, но и родился не в свое время. Кардинал Оттавиани олицетворял ту часть курии, которая имела смелость отстаивать свои предрассудки.

Себя он считал защитником веры, которая не приспосабливается к современности. Для Оттавиани не существовало будущего без тех ценностей, которые он разделял и которые даже в Средневековье считались устаревшими. Он не собирался уступать в вопросе о контроле рождаемости и, что более важно, был убежден, что и папа Павел VI не пойдет ни на какие уступки.

Оттавиани встретился с четырьмя несогласными священниками из Папского совета. Их точка зрения почти полностью была включена в отчет. Кардинал уговорил несогласных подробно изложить свое мнение, в корне отличавшееся от выводов доклада, представив отдельный отчет. Таким образом, иезуит Марчеллино Дзальба, редемпторист Ян Виссер, францисканец Эрменегильдо Лио и американский иезуит Джон Форд разработали второй документ.

Неважно, что тем самым они поступали неэтично; их задачей было вооружить Оттавиани для борьбы с папой. Эти четверо несут немалую ответственность за случившееся в дальнейшем. Смерть, страдания и горе, ставшие непосредственным результатом окончательного папского решения, в огромной степени лежат на их совести. Ход мыслей этих четырех священников можно оценить на примере одного из них, американского иезуита Джона Форда. Он считал, что по вопросу о контроле рождаемости им напрямую руководит Святой дух и что вдохновение Всевышнего ведет его к высшей истине. Если восторжествует точка зрения большинства, то, как заявил Форд, он покинет лоно католической церкви. Особое мнение меньшинства, представленное папе Павлу VI вместе с официальным докладом совета, являет собой образчик высокомерия. А дальше последовало то, что можно назвать классической иллюстрацией возможностей, которыми обладает меньшинство в Римской курии, чтобы контролировать ситуацию и влиять на события. К тому времени, как на стол Павла VI легли оба отчета, большая часть из 68 членов Совета успела разъехаться по всему миру.

Вернувшись в свои страны в уверенности, что сложная проблема уже разрешена в либеральном ключе и позиция церкви будет смягчена, большинство членов совета ждала папского заявления, в котором были бы одобрены методы искусственного регулирования рождаемости. Кое-кто даже занялся подготовкой статьи, которая могла послужить введением или вступлением к предстоящему папскому постановлению, где бы обосновывалось полное оправдание изменению позиций католической церкви.

Оттавиани же воспользовался отсутствием в Риме большинства членов Папского совета на протяжении всего 1967 года и в начале 1968 года. Остававшиеся в Риме проявляли сдержанность, дабы не оказывать давления на Павла VI. Из благих побуждений они действовали на руку Оттавиани. А тот призвал под свои знамена членов «старой гвардии», разделявших его точку зрения, и каждый день рядом с папой как бы случайно оказывались кардиналы Киконьяни, Браун, Паренти и Самор. Каждый день они беседовали с ним о том, что одобрение искусственных методов регулирования рождаемости означало бы предательство всего наследия церкви. Они напоминали ему о каноническом праве и трех критериях, обязательных для всех католиков, желающих вступить в брак. Без трех этих основных элементов супружество в Римско-католической церкви признавалось недействительным: эрекция, эякуляция и зачатие. По утверждениям кардиналов, если узаконить оральную контрацепцию, то это означало бы уничтожение этого особенного закона церкви. Многие, в том числе и его предшественник Иоанн XXIII, сравнивали Павла VI с терзаемым сомнениями Гамлетом. Каждому Гамлету нужен для раздумий свой замок Эльсинор. В конце концов папа принял решение, что он и только он способен сделать окончательный выбор. Он вызвал к себе монсеньора Агостино Казароли и сообщил ему, что вопрос контроля рождаемости отныне не входит в компетенцию Священной канцелярии, а затем удалился в замок Кастель-Гандольфо работать над энцикликой.

На рабочем столе Павла VI в Кастель-Гандольфо среди различных отчетов, рекомендаций и исследований на тему искусственных методов регулирования рождаемости лежал и доклад Альбино Лучани.

Пока члены совета, консультанты и кардиналы курии спорили по этому вопросу, папа также запросил мнения жителей различных регионов Италии. Одним из них и была епархия Венето. Венецианский патриарх, кардинал Урбани, созвал собрание всех епископов своей области. После обсуждения, продлившегося целый день, составление доклада было поручено Лучани.

Решение доверить эту задачу Лучани большей частью основывалось на его осведомленности в данном вопросе, так как им он занимался в течение нескольких лет. Лучани не раз выступал по этой проблеме, писал о ней, обсуждал ее с врачами, социологами, богословами, к тому же среди собравшихся епископов у него был самый большой личный практический опыт работы с супружескими парами.

В числу таких супругов относился его брат, Эдоардо, изо всех сил старавшийся заработать денег, чтобы содержать постоянно растущую семью, в которой уже было десять детей.

Лучани из первых рук знал о проблеме, вызванной продолжающим действовать запретом на меры искусственного контроля рождаемости. Он вырос в нищете. Сейчас, в конце 1960-х годов, ему открылось, что нищета и лишения столь же велики, как и в минувшие дни его юности. Когда любящие родители пребывают в отчаянии, из-за того, что они неспособны накормить своих детей, которых становится все больше, то на проблему контроля рождаемости приходится смотреть не как иезуиты, согласовываясь со Святым Духом, а с более практических позиций.

В Ватикане могут цитировать Книгу Бытия до Судного дня, но Священное Писание не заменит хлеба на столе. С точки зрения Альбино Лучани, Второй Ватиканский собор был призван связать евангельское учение и католицизм с двадцатым веком. Отказать мужчинам и женщинам в праве прибегать к контрацепции означало отбросить церковь назад в Средневековье. Почти о том же самом он высказывался при подготовке доклада, но неофициально. Во всеуслышание Лучани остерегался говорить на эту тему, оставаясь покорным воле папы римского. В этом отношении Лучани представлял собой прекрасный пример своего времени. Когда папа оглашает решение, верующий подчиняется ему. Однако даже по публичным высказываниям Лучани было понятно, что он думает о проблеме регулирования рождаемости.

В апреле 1968 года, после дальнейших консультаций, доклад Лучани был составлен и принят к рассмотрению. Отчет получил одобрение епископов области Венето, и кардинал Урбани должным образом подписал его и отослал непосредственно Павлу VI. Впоследствии Урбани видел документ на рабочем столе папы в Кастель-Гандольфо. Павел VI сообщил Урбани о своей высокой оценке этого доклада. Папа так хвалил присланный доклад, что Урбани, возвращаясь в Венецию, заехал в Витторио-Венето, чтобы лично передать Лучани похвалу папы римского за проделанную им работу.

Основной упор в докладе был сделан на предложении, чтобы папа от имени католической церкви одобрил применение прекращающих овуляцию противозачаточных таблеток, разработанных профессором Пинкусом. Чтобы они стали католическими таблетками для регулирования рождаемости.

13 апреля Лучани говорил с прихожанами Витторио-Венето о тех проблемах, которые вызывает этот вопрос. С присущим Лучани тактом он называл эту тему «супружеской этикой». Отмечая, что священники, которые выступают с проповедями и выслушивают исповеди, «должны следовать распоряжениям, какие папа отдает в отдельных случаях, пока он не сделает окончательного заявления», Лучани пришел к следующим трем умозаключениям:

1. Сегодня, в порожденной выступлениями прессы сумятице, легче найти женатых мужчин или замужних женщин, которые не верят в то, что грешат. В таковых случаях, возможно будет уместным, при обычных обстоятельствах, оставить их в покое.

2. В отношении к кающемуся онанисту, который испытывает подлинное раскаяние и выказывает смирение, будет уместно прибегнуть к терпению и доброте, поддержать его в пределах пастырского благоразумия.

3. Будем молиться, дабы Господь помог папе найти решение. Возможно, никогда еще перед церковью не стоял столь трудный вопрос: сложный как сам по себе, так и порождаемыми им многочисленными проблемами, тем более что на него так остро реагирует огромное множество людей.

Энциклика «Жизнь человеческая» была опубликована 25 июля 1968 года. Папа Павел VI отправил монсеньора Ламбрускини из Латеранского университета объяснять прессе важность этого документа, что само по себе было излишне. Было знаковым и несколько шокировало то, что документ не претендовал на непогрешимость. Для миллионов католиков обнародование энциклики стало историческим событием, наподобие убийства президента Джона Ф. Кеннеди. Год спустя они в точности знали, что делали и где находились, когда узнали о ней.

Для Римско-католической церкви эта энциклика на шкале бедствий стояла выше, чем осуждение Галилея в семнадцатом веке или провозглашение папской непогрешимости в девятнадцатом. Документ, призванный укрепить авторитет папы римского, произвел эффект, в точности обратный.

Этот давший обет безбрачия священник, которому тогда был 71 год, имевший расширенный совет, созданный в помощь для решения проблемы регулирования рождаемости, проигнорировал выработанные рекомендации. Павел VI заявил, что единственные способы контроля рождаемости, приемлемые с позиции католической церкви, это воздержание и «метод естественного цикла» — «…во всяком случае использование этого метода в супружестве не должно ухудшать его естественную способность к рождению человеческой жизни».

Миллионы людей проигнорировали заявление папы и продолжали исповедовать свою веру и использовать таблетки или любые другие методы контрацепции, какие сочли наиболее приемлемыми для себя. Миллионы потеряли терпение и веру. Кто-то стал искать других священников, которые отпустили бы им грехи. Кто-то, все же стремясь следовать энциклике, обнаружил, что избегает католической концепции греха только ради того, чтобы впасть в другой грех — развод. Энциклика совершенно разделила католическую церковь.

«Не могу поверить, что спасение опирается на контрацепцию по методу измерения температуры, а проклятие основывается на применении презерватива», — заявил доктор Андре Хеллегерс, акушер и член Папского совета, чьи рекомендации был проигнорированы. Защищая Ватикан, кардинал Феличи прибег к удивительному доводу: «Возможная ошибка его святейшества [папы римского] не служит оправданием для неповиновения подчиненных».

Альбино Лучани читал энциклику с возрастающим смятением. Он понимал, что католический мир сейчас охватит волнение. Удалившись в свою церковь в Витторио-Венето, он погрузился в молитву. У него и мысли не возникло о том, чтобы не подчиниться папскому указанию, но с таким же глубоким чувством, какой была его преданность папе, он не мог и не желал петь аллилуйю «Жизни человеческой». Он понимал, чего энциклика должна была стоить папе, но куда лучше он понимал, сколь дорого будет она стоить верующему, который попытается последовать ее положениям в повседневной жизни.

Сразу же после прочтения папского документа Лучани составил свое обращение к епархии Витторио-Венето по поводу обнародования энциклики. Спустя десять лет, когда он стал папой, Ватикан будет утверждать, что смысл обращения Лучани был следующим: «Рим высказался. Дело закрыто». Однако это еще одна ватиканская ложь. Ничего похожего на подобное отношение в его речи не было. Епископ Витторио-Венето начал с того, что напомнил пастве о своих замечаниях в апреле, затем продолжил:

Признаюсь, что я, хотя и не показывая того в мною написанном, надеялся в душе, что после учреждения Папского совета для рассмотрения насущной проблемы существующие трудности, сколь бы серьезны ни были, могут быть преодолены и что ответ Учителя, говорящего с особым боговдохновением и от имени Господа, может совпасть, по крайней мере отчасти, с упованиями многих женатых пар.

Лучани признавал, какое большое внимание папа уделил вопросу и насколько тщательно тот его рассматривал, и отметил, что папа понимал, что «вызовет чувство горечи у многих из нас». Но дальше Лучани говорил: «Старая доктрина, предложенная в новых рамках обнадеживающих и позитивных идей о браке и супружеской любви, лучше гарантирует истинную праведность человека и семьи». Лучани обратился к некоторым важным вопросам, которые неизбежно вытекали из «Жизни человеческой»:

Мысли папы и мои собственные, приходят в частности к серьезным порой трудностям в жизни супружеских пар. Пусть не падают они духом, ради всего святого! Пусть помнят они, что «тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь» (Мф 7:14). Что надежда будущей жизни должна осиять путь христианской пары. Что Господь не отказывает тем, кто упорно возносит Ему молитвы. Пусть сделают они все, что в их силах, чтобы в настоящем вести жизнь благоразумную, праведную и благочестивую, зная, что «проходит образ мира сего» (1 Кор 7:31)… «И если грехи не отпускают их, да не отчаются они, но продолжают смиренно взывать к Господу о помощи и милосердии через таинство покаяния».

Последняя цитата, взятая из «Жизни человеческой», могла послужить лишь малым утешением для тех, кто, как Лучани, питал надежды на перемены. Полагая, что паства разделяет его «искреннюю приверженность учению папы римского», Лучани дает ей свое благословение.

Иные священники в других странах встретили папскую энциклику с большей враждебностью и открыто заявили о том. Многие отказались от сана. Лучани избрал более гибкий курс.

В январе 1969 года он вновь вернулся к этой теме, когда Ватикан вынудил его сделать короткое официальное заявление по догматическому вопросу. Лучани знал, что кое-кто из его священников отказывает в отпущении грехов женатым парам, которые пользовались противозачаточными таблетками, и что другие священники с готовностью прощают им деяния, которые Павел VI считал греховными. Пытаясь разрешить проблему, Лучани сослался на заявление итальянской епископской конференции об энциклике «Жизнь человеческая», черновой вариант которого он помогал составлять. В нем священники рекомендовали выказывать «евангельскую доброту» ко всем женатым людям, но особенно, как отмечал Лучани, к тем, «чьи слабости проистекают… из тяжелого положения, порой крайне тяжелого, в котором они оказываются. В таком случае поведение супругов, хотя оно и не соответствует всецело христианским нормам, несомненно, нельзя осуждать с той же строгостью, как поступки тех, кого к разврату подталкивают себялюбие и гедонизм». Лучани также советовал запутавшимся людям не «терзать себя душевными страданиями, мучаясь комплексом вины».

Ватикан же, на протяжении всего этого периода, продолжал получать прибыли от деятельности одной из многих принадлежащих ему компаний — «Институте Фармаколоджико Серено». В числе лучше всего продаваемых препаратов, производимых «Серено», были оральные контрацептивы под названием «Лутеолас».

Верность, которую Альбино Лучани продемонстрировал в Витторио-Венето, не прошла мимо внимания святейшего отца в Риме. Лучше прочих папа понимал, что за такую преданность пришлось дорого заплатить. Лежавший на рабочем столе папы документ, хотя и подписанный кардиналом Урбани, по существу, выражал позицию Лучани по вопросу регулирования рождаемости, и этот отчет был молчаливым свидетельством личного опыта.

Глубоко пораженный, папа римский Павел VI заметил заместителю государственного секретаря Джованни Бенелли: «В Витторио-Венето есть один епископ, который, судя по всему, очень мне подходит». Хитроумный Бенелли постарался установить с Лучани дружеские отношения. Как оказалось, эта дружба имела далеко идущие последствия.

17 сентября 1969 года скончался кардинал Урбани, патриарх Венеции. Папа вспомнил о взятом на заметку епископе. К удивлению Павла VI, Лучани вежливо отклонил новое назначение, которое многие сочли бы блестящим. Лишенный честолюбивых амбиций, он был счастлив и доволен своим положением епископа Витторио-Венето.

Папа Павел VI забросил невод глубже. Реальным кандидатом представлялся кардинал Антонио Саморе — такой же реакционер, как и его духовный наставник Оттавиани. Но до сведения папы дошло глухое недовольство мирян венецианской епархии, заявлявших, что они были бы куда счастливей, останься Саморе в Риме.

Затем Павел VI еще раз наглядно продемонстрировал новый пример той линии поведения, которую он для себя избрал с тех пор, как взошел на трон святого Петра: шаг вперед и шаг назад — Лучани, Саморе и вновь Лучани.

Со стороны Рима Лучани почувствовал усиливающийся нажим и в конце концов уступил ему. О своем решении он пожалел уже через несколько часов. Не подозревая, что новый патриарх противился назначению на должность, не желая ее принимать, Венеция ликовала, что епархию 15 декабря 1969 года возглавил «местный» — Альбино Лучани.

Когда Лучани собирался покинуть Витторио-Венето, ему преподнесли в дар миллион лир. Он спокойно отказался от подарка и, высказав предположение, что дарителям лучше самим пожертвовать деньги на благотворительность, напомнил им о словах, которые одиннадцать лет назад, став епископом, сказал священникам своей епархии: «Я пришел, не имея и пяти лир. И уйти я хочу, не имея пяти лир». С собой в Венецию Альбино Лучани забрал постельное белье, кое-что из мебели и свои книги.

8 февраля 1970 года новый патриарх, теперь уже архиепископ Лучани, прибыл в Венецию. Традиция предписывала, чтобы въезд нового патриарха сопровождался процессией нарядно разукрашенных гондол, народными гуляниями и парадами под духовые оркестры, не говоря уже о многочисленных приветственных речах. Лучани никогда не нравились помпезность и пышные церемонии. Он отменил торжественную встречу, ограничившись речью, в которой упомянул не только историческое значение города, но и заметил, что его епархия также включает в себя промышленные районы, такие как Местре и Маргера. «Это другая Венеция, — заметил Лучани, — где мало памятников, но большое число заводов и домов, много духовных проблем и людей. И этот многообразный город Провидение вверило моим заботам. Синьор мэр, на первых венецианских монетах, выпущенных еще в середине девятого века после Рождества Христова, отчеканен девиз: “Христос, спаси Венецию”. Всей душой я принимаю эти слова как свой девиз и обращаю его в молитву: “Христос, благослови Венецию”».

Языческий город крайне нуждался в Господнем благословении. На каждом шагу высились памятники и церкви, свидетельствовавшие о былом величии блестящей республики, однако Альбино Лучани быстро узнал, что большинство церквей в 127 приходах почти все время пустует. Если не считать туристов, стариков и малолетних детей, то церкви посещало чрезвычайно мало людей. Венеция была городом, который продал свою душу туризму.

На следующий день Альбино Лучани, вместе со своим новым секретарем отцом Марио Сенигалья, приступил к работе. Отклонив бесчисленные приглашения на всевозможные званые вечера, коктейли и приемы, он вместо этого посетил местную семинарию, женскую тюрьму на Джудекке, мужскую тюрьму Санта-Мария Маджоре, а потом отслужил мессу в церкви Сан-Симеоне.

По традиции патриарху Венеции полагался собственный катер. У Лучани не было ни личного состояния, ни склонности к тому, что он полагал расточительством. Когда ему требовалось куда-то отправиться по венецианским каналам, то они с отцом Марио садились на речной трамвайчик. Если возникало срочное дело, то Лучани звонил по телефону в местную пожарную команду, полицию или таможню и просил одолжить ему одну из моторных лодок. В конце концов, чтобы помочь необычному отцу церкви, три учреждения составили график дежурств.

Когда в стране разразился нефтяной кризис, патриарх, отправляясь из города, пользовался велосипедом. Высшее общество Венеции разочарованно и неодобрительно ворчало. Многим из тех, кто недоуменно покачивал головой при виде нового патриарха, нравились пышность и великолепие церемоний, с которыми для них ассоциировался пост архиепископа Венеции. Для них патриарх был важной особой, которая и держаться должна с соответствующей помпой. Когда же Альбино Лучани и отец Марио без всякого предупреждения о своем визите появлялись в больнице, чтобы проведать больных, их немедленно окружали администраторы, доктора, монахи и монахини. О подобном случае отец Сенигалья так вспоминал в беседе со мной.

— Я не хочу отнимать вашего драгоценного времени. Я сам могу прийти к вам.

— Вы нисколько нас не отвлекаете, ваше преосвященство! Это честь для нас.

И так многочисленная процессия двигалась по палатам, ко все большему смущению Лучани. В конце концов он говорил: «Ну, возможно, будет лучше, если я вернусь сюда в другой раз. Сейчас уже поздно».

Пытаясь избавиться от свиты, он несколько раз делал вид, что уходит, но безуспешно.

— Не беспокойтесь, Ваше преосвященство. Это наш долг.

Выйдя за порог, Лучани повернулся к отцу Сенигалье:

— Они всегда так себя ведут? Как не стыдно! К такому я совсем не привык. Либо мы заставим их это понять, либо одной моей хорошей привычкой будет меньше.

Постепенно окружающие многое приняли, но такой простоты, как в Витторио-Венето, в Венеции так никогда и не было.

Неожиданный подход Лучани к своим пастырским обязанностям не ограничивался лишь визитами в больницы. Немало клириков и служителей церкви, чье поведение шло вразрез с убеждением Лучани, что «истинные сокровища церкви — бедные, слабые, кому нужно помочь не случайным подаянием, но так, чтобы помощь действительно принесла пользу», были переведены на места приходских священников в глухих и отдаленных уголках Венецианской епархии.

Одному из таких священников, владельцу недвижимости, Лучани преподал персональный урок социальной справедливости, изрядно смутив и ошеломив его. Подняв арендную плату в одном из принадлежавших ему домов, священник обнаружил, что жилец, безработный школьный учитель, не в состоянии платить возросшую квартплату. Собственник сразу же уведомил жильца о предстоящем выселении. Прослышав об инциденте от своего секретаря, Лучани напрасно старался переубедить священника, а тот лишь пожимал плечами в ответ на увещевания эксцентричного патриарха, цитировавшего ему Евангелие: «Царство Мое не от мира сего» (Ин 18:36). Священник заговорил о выселении семьи школьного учителя. Лучани немедленно выписал чек на сумму 3 миллиона лир, это пособие позволило учителю арендовать квартиру, пока он не нашел другого постоянного жилья. Тот учитель и по сей день хранит фотокопию полученного от Лучани чека — она висит у него в гостиной в рамке.

В другой раз Сенигалья застал Лучани у постели больного священника, когда архиепископ выложил на кровать все деньги из своего бумажника. Позже секретарь мягко заметил патриарху: «Напрасно вы так сделали». Ответ Альбино Лучани многое говорит о нем как о человеке: «Но это все, что тогда у меня при себе было».

Сенигалья объяснил, что у папской курии имеется специальный фонд, из средств которого патриарх может помочь своему священнику, по-тихому. Именно таким образом, как объяснил Сенигалья, предыдущий патриарх осуществлял всевозможные акты благотворительности. Лучани выслушал своего секретаря, а потом велел использовать фонд курии так же, как его предшественник.

Еще Лучани узнал, что вместе с постом патриарха он, сам того не желая, получил дом в Сан-Пьетро-ди-Филето. Он попытался передать его несчастному школьному учителю, но этому воспротивился Ватикан. После стычки с курией в конце концов церковные власти в Риме разрешили Лучани поселить там ушедшего на покой епископа Мачина.

Прошло совсем немного времени, как Лучани стал патриархом Венеции, а порог его канцелярии постоянно обивали бедняки. «Дверь патриарха всегда открыта, спросите дона Марио, и я всегда с готовностью сделаю для вас все, что в моих силах». Неприятно пахнущая толпа приглушенно бормотала ему свои благодарности.

Дон Марио, набравшись мужества, говорил своему начальнику: «Ваше преосвященство, вы погубите меня, они никогда не оставят меня в покое».

Лучани улыбался и отвечал: «Кто-нибудь поможет нам».

В канцелярии патриарха нередко толпились бывшие заключенные, алкоголики, бедняки, бездомные, бродяги, женщины, которые не могли больше заниматься проституцией. Один такой несчастный до сих пор носит пижаму, которую ему отдал Лучани, и пишет благодарственные письма, которые больше некому читать.

В первый же год пребывания в городе Лучани проявил заботу о тех, кто живет, по его словам, в «другой Венеции». Когда в Местре и Маргере вспыхнули забастовки и бурные демонстрации, он убедил рабочих и администрацию предприятий найти компромисс. В 1971 году, когда с фабрики в Ла Саве было уволено 270 рабочих, Лучани напомнил предпринимателям о том, что в первую очередь необходимо уважать достоинство каждого человека. Некоторые представители влиятельных католических кругов Венеции не скрывали, что их устроил бы патриарх, который довольствовался бы лишь проповедями, обращенными к ничего не понимающим туристам. Но папа Павел VI, совершенно очевидно, был доволен служением Лучани. В 1971 году он назначил Лучани членом Всемирного синода епископов. На повестке дня совещания стоял вопрос о задачах и священнических обязанностях духовенства на пути к достижению справедливости в мире. Одно из заявлений Лучани на синоде отражает остроту обсуждения социальных проблем:

Я предлагаю, чтобы, давая конкретный пример помощи беднейшим странам, самые богатые церкви взялись отчислять один процент от своих доходов в пользу ватиканских благотворительных организаций. Назовем эти средства «братской долей» и будем вносить их не как подаяние, а с чувством долга, дабы исправить несправедливость, которую наше общество потребления совершает по отношению к развивающимся странам, и дабы в какой-то степени искупить грехи общества, о которых всем нам не следует забывать.

Широко распространенное в Венеции и несправедливое, по мнению Лучани, отношение к умственно отсталым, неполноценным и инвалидам патриарх стремился изжить и неустанно над этим трудился. Равнодушие выказывали не только мэр и городские чиновники; Лучани обнаружил, что часть его приходских священников разделяют то же предубеждение. Когда венецианский патриарх собрался в церковь Святого Пия X в Маргере, чтобы провести церемонию первого причастия для большой группы инвалидов, ему пришлось выдержать стычку с делегацией протестующих священников, которые утверждали, что ему не следует этого делать: «Эти создания ничего не понимают». Лучани отдал распоряжение о том, что он лично предписывает им принять участие в этом первом причастии.

После мессы он подошел к девочке, страдающей расщеплением позвоночника. Собравшая вокруг паства хранила молчание.

— Ты знаешь, кого обрела сегодня? — спросил патриарх девочку.

— Да, Иисуса.

— Ты рада?

— Да, очень.

Лучани медленно повернулся и обвел взглядом группу протестовавших священников: «Вот видите, они лучше нас, взрослых».

Из-за нежелания муниципального совета сотрудничать с Центром специальных работ Лучани был вынужден вначале положиться на денежные средства епархиального фонда и банк, известный как «банк священников» — «Банка каттолика дель Венето». Вскоре после того, как его возвели в кардинальский сан, Лучани начал понимать, что это больше не «банк священников». Затесавшись в приемной в обычную толпу желающих получить ссуду, он обнаружил епископов, прелатов и священников. В прошлом банк всегда ссужал деньги духовенству по невысокой процентной ставке. Этот банк был создан для епархии, которая ранее жертвовала средства на благотворительность для той части общества, какую Лучани описывал следующими словами: «У них нет никакого политического веса. Их не берут в расчет как избирателей. По этим причинам мы должны продемонстрировать наше человеческое и христианское уважение к этим неполноценным людям».

К середине 1972 года выдача ссуд с низкой процентной ставкой была прекращена, а духовенству Венеции было заявлено, что отныне им придется выплачивать полную процентную ставку. Священники выразили свое недовольство епископам. Епископы подали множество тактичных запросов.

Большей частью акций «Банка каттолика дель Венето» с 1946 года владел «Институт пер ле Опере ди Релиджионе» (Институт религиозных дел, или ИОР), который обычно называют Ватиканским банком. Небольшие пакеты акций банка — вместе взятые, они составляли меньше пяти процентов, — принадлежали нескольким приходам области Венето.

В мире бизнеса подобное меньшинство акционеров оказалось бы уязвимо, но этот банк не был обычным финансовым учреждением. Между Венецией и Ватиканом имелась твердая договоренность, что огромный пакет акций ИОР (к 1972 году ИОР владел 51 процентом акций «Банка каттолика») гарантирует венецианский банк от возможного захвата какой-либо третьей стороной. Несмотря на низкую процентную ставку, предоставляемую духовенству области Венето, банк был одним из самых богатых в стране. В тот банк, где хранит свои деньги священник, идут и его прихожане. (Солидную часть капитала банка составляла недвижимость и земельная собственность в северной Италии.) И вот отлично налаженный механизм внезапно сломался. Банк, который местные епископы считали своим собственным, по крайней мере морально, вдруг оказался продан — без всякого их ведома, не спрашивая ничьего совета или мнения — ни патриарха, ни кого-то еще в области Витторио-Венето. Продажу «Банка каттолика дель Венето» осуществил президент Ватиканского банка Пол Марцинкус, а приобрел его Роберто Кальви, глава миланского «Банко Амброзиано».

Епископы в едином порыве кинулись в резиденцию патриарха на площади Святого Марка. Он спокойно выслушал рассказ о происшедшем. По их словам, в прошлом, когда им нужны были деньги, то они обращались в Ватиканский банк, который предоставлял им займы, принимая в качестве обеспечения их акции в «Банка каттолика». Сейчас же эти акции, вместе немалой долей ценных бумаг, самостоятельно приобретенных Ватиканским банком, были проданы Кальви с огромной прибылью.

Разъяренные епископы указали Лучани на то, что знай они заранее, то они могли бы раздобыть необходимые средства и выкупить свои акции у Ватиканского банка. Еще более их возмущало грубейшее нарушение доверенным лицом своих обязательств: обманувший доверие венецианского духовенства Марцинкус выступал от имени Ватикана, претендующего на роль духовного пастыря всего мира. Действия же Марцинкуса свидетельствовали, самое меньшее, о явном и полном отсутствии у него моральных устоев. Вдобавок гнев прелатов в какой-то мере распалял и тот факт, что весь барыш от сделки с Ватиканским банком, Марцинкус оставил себе.

Епископы убеждали Лучани обратиться непосредственно в Рим, требуя вмешательства самого папы. Они не скрывали, что если Пол Марцинкус будет отстранен от должности, то, по крайней мере в области Венето, прольется немного слез. Лучани, не теряя хладнокровия, обдумывал ситуацию. Всегда отличавшийся сдержанностью, он решил, что ему нужны будут новые факты, прежде чем он поставит этот вопрос перед папой.

Лучани втайне начал собирать информацию. Он многое разузнал о Роберто Кальви, а также о неком Микеле Синдоне. Полученные сведения заставили его не только ужаснуться, но также и предостерегли от обращения с жалобой напрямую папе. Судя по имеющейся информации, Кальви и Синдона считались верными сынами католической церкви и пользовались покровительством и огромном уважением Павла VI. Поэтому Альбино Лучани обратился к тому, с кем близко сдружился за последние пять лет, — к заместителю государственного секретаря монсеньору Джованни Бенелли.

Хотя в государственном секретариате Бенелли считался вторым человеком после кардинала Вийо, фактически именно он руководил деятельностью этого департамента. И в качестве особого доверенного лица Павла VI, которому поручали улаживать возникающие конфликты, Бенелли не только знал, где какая собака зарыта, но и сам прятал концы в воду.

Бенелли выслушал рассказ патриарха Венеции, а когда тот закончил, монсеньор передал его высокопреосвященству еще одну чашечку кофе.

— Я, разумеется, не видел никаких документальных доказательств, — поспешил уточнить Лучани.

— А я видел, — ответил Бенелли. — Кальви сейчас владеет большинством акций «Банка каттолика дель Венето». 30 марта Марцинкус продал ему свои 37 процентов.

Бенелли нравилось знать факты и цифры, оперировать ими, делать выводы. Лучани только глаза раскрыл, когда тот рассказал, что Кальви заплатил 27 миллиардов лир (примерно 45 миллионов долларов) Марцинкусу, что продажа стала результатом сделки, разработанной совместно Кальви, Синдоной и Марцинкусом, о компании под названием «Пачетти», приобретенной Кальви у Синдоны после того, как стоимость ее акций была противозаконно и искусственно вздута на миланской фондовой бирже. Марцинкус же помогал Кальви скрыть суть этой и других операций от надзора Банка Италии, передав возможности Ватиканского банка в распоряжение Кальви и Синдоны.

Лучани пришел в замешательство:

— Что все это значит? — спросил он.

— Уклонение от уплаты налогов, нелегальное перемещение акций. Также я полагаю, что Марцинкус продал акции вашего венецианского банка по преднамеренно низкой цене и Кальви возместил разницу, разместив отдельно 31 миллиард лир в «Кредите Варезино».

Лучани негодовал:

— И какое это отношение имеет к церкви бедных? Ради Бога…

Бенелли поднял руку, успокаивая собеседника:

— Нет, Альбино, ради наживы.

— Папе об этом известно?

Бенелли кивнул.

— И что?

— Ничего. Не забывай, кто поставил Пола Марцинкуса во главе нашего банка.

— Святейший отец.

— Вот именно. И должен признаться, я полностью поддержал тогда это назначение. И после не раз сожалел об этом.

— И что же нам делать? Что я скажу своим священникам и епископам?

— Нужно сказать, чтобы они набрались терпения и ждали. Рано или поздно Марцинкус зарвется. Его ахиллесова пята — неуемная жажда папской похвалы.

— Но что он собирается делать с этими деньгами?

— Получить еще больше денег.

— С какой целью?

— Чтобы получить больше денег.

— А моим священникам придется доставать кружки для подаяния и скитаться за милостыней по Венето?

— Тебе придется запастись терпением. Я знаю, у тебя его хватит. Поделись им со своими священниками. Я найду ему применение.

Вернувшись в Венецию, Альбино Лучани пригласил епископов в свой кабинет. Он поделился с ними кое-чем, что узнал в Риме, и этого епископам хватило, чтобы понять, что «Банка каттолика» отныне потерян для епархии навсегда. Позже некоторые из епископов обсуждали случившееся, придя к выводу, что при кардинале Урбани ничего подобного не могло бы произойти. По их мнению, присущие Лучани доброта и великодушие — негодное оружие для борьбы против ИОР. Большинство прелатов, включая Лучани, продали остававшиеся у них акции банка, тем самым выражая неодобрение действий Ватикана. А Роберто Кальви в Милане обрадовался, отметив, что его брокеры приобрели для него еще один небольшой пакет акций прежнего венецианского «банка священников».

Альбино Лучани и многие представители духовенства закрыли свои счета в «Банка каттолика». Для патриарха Венеции перевод официальных счетов епархии в незначительный «Банко Сан-Марко» был шагом экстраординарным. Он доверительно сообщил одному из коллег:

— Деньги Кальви — грязные деньги. И сам этот человек с душком. После того, что мне довелось узнать о Роберто Кальви, я счетов не оставлю в его банке, даже если бы он предоставлял епархии ссуды без всяких процентов.

Затем Лучани попытался убедить директоров «Банка каттолика» изменить название, настаивая, что слово «католический» в нем является поруганием церкви в глазах всех католиков и оскорблением для них.

В Риме папа Павел VI вполне осознавал, какое дополнительное бремя отяготило область Венето после продажи «Банка каттолика». Джованни Бенелли убедил папу в конце концов вмешаться, но время было упущено, сделка состоялась, и банк перешел в руки Кальви. В ответ на настойчивые призывы Бенелли сместить Марцинкуса с поста президента ИОР, папа лишь беспомощно пожимал плечами, однако Павел VI надолго запомнил тот факт, что Лучани не встал во главе тех, кто открыто выступил с протестом против позиции Ватикана. Папа воспользовался первым же представившимся ему случаем, чтобы во всеуслышание вознести хвалу добродетелям человека, назначенного им патриархом Венеции. На аудиенции, данной папой венецианскому священнику Марио Феррарезе, Павел VI трижды повторил: «Передайте духовенству Венеции, что им надлежит любить своего патриарха, потому что он добрый, благочестивый, мудрый и высокообразованный человек».

В сентябре 1972 года, направляясь в Удине на Евхаристический конгресс, папа Павел VI сделал остановку во дворце патриарха Венеции. На глазах заполнившей площадь Святого Марка толпы папа снял с себя омофор и возложил его на плечи покрасневшего от смущения Лучани. Толпа обезумела от восторга: этот демонстративный поступок Павла VI говорил о многом, а ничего не значащие жесты ему были не свойственны.

Когда папе и архиепископу подавали кофе во дворце, Павел VI в конфиденциальной беседе заметил Лучани, что до него дошли сведения о «небольших финансовых затруднениях местного духовенства». Узнав также, что Лучани собирает деньги для учреждения центра для умственно отсталых в Маргере, папа выразил свое одобрение подобным начинаниям и заявил, что хотел бы сделать персональное пожертвование. У итальянцев, которые хотя и считаются едва ли не самой разговорчивой нацией, зачастую многое остается невысказанным, но все понимают, о чем идет речь.

Полгода спустя, в марте 1973 года, папа возвел Альбино Лучани в кардинальский сан. Какие бы опасения венецианский патриарх ни испытывал по поводу финансовой политики ИОР, Лучани был убежден, что он в долгу перед Павлом VI и обязан сохранять полную лояльность по отношению к папе. Кроме того, итальянские епископы находятся на особом положении по отношению к Ватикану. Контроль над их действиями со стороны Святого престола является очень жестким, а за любые проступки, реальные или предполагаемые, наказание следует гораздо быстрее.

Став кардиналом, Лучани узнал, что Оттавиани и другие реакционеры в курии вовсе не склонны выказывать покорность Павлу VI и всецело ему подчиняться, а в действительности вовлечены в долгое и ожесточенное противостояние с папой. Почти неприкрыто они стремились свести на нет все позитивные решения исторического Второго Ватиканского собора. Выступая с речью перед остальными кардиналами, недавно возведенными в этот сан, и в присутствии Оттавиани и его клики, Альбино Лучани отметил: «У Первого Ватиканского собора есть много приверженцев, их будет много и у третьего. Однако сторонников решений Второго Ватиканского собора гораздо меньше».

Два месяца спустя, в мае 1973 года Лучани вновь принимал гостя из Рима — Джованни Бенелли. Вообще-то Бенелли приехал, чтобы заверить патриарха, что проблемы, которые они обсуждали в прошлом году, не забыты. В частности, он поделился с Лучани примечательной историей, связанной с американской мафией, фальшивыми ценными бумагами на сумму около одного миллиарда долларов, и с Полом Марцинкусом.

Бенелли рассказал, что 25 апреля 1973 года в своем кабинете в ватиканском государственном секретариате он принимал нескольких весьма необычных посетителей: это были Уильям Линч, глава отдела по борьбе с организованной преступностью и рэкетом министерства юстиции США, и Уильям Аронвальд, заместитель начальника особого отдела полиции южного округа Нью-Йорка, в сопровождении двух представителей ФБР.

«Познакомившись с этими джентльменами из Соединенных Штатов, — рассказал автору этой книги Бенелли, — я извинился и передал их на попечение трех своих способных сотрудников. Разумеется, впоследствии они представили мне подробный отчет обо всем, что обсуждалось в ходе беседы».

Секретный отчет ФБР, который я получил спустя несколько месяцев после моей беседы с кардиналом Бенелли, подтвердил, что его рассказ был очень точен. Отчет ФБР я читал словно набросок сценария для голливудского фильма.

Монсеньоры Эдвард Мартинес, Карл Раубер и Жюстен Ригали внимательно слушали рассказ Уильяма Линча о полицейском расследовании преступлений нью-йоркской мафии, следы которых неуклонно вели в Ватикан. Священники узнали, что американские мафиози изготовили в США фальшивые американские облигации на сумму в 14,5 миллионов долларов, и в июле 1971 года весь пакет поддельных ценных бумаг был переправлен в Рим. У следователей имелись веские улики, позволяющие предполагать, что конечным пунктом назначения этого пакета являлся Ватиканский банк.

По словам Линча, анализ большей часть свидетельств, полученных из различных источников, показывает, что фальшивые облигации были изготовлены и переданы мафией в Рим по заказу некоего лица, занимающего руководящее положение в финансовых кругах Ватикана. Он отметил также, что, по имеющимся данным, этот пакет в 14,5 миллионов долларов был только лишь первым взносом, а всего было заказано поддельных ценных бумаг на общую сумму в 950 миллионов долларов.

Американский следователь назвал имя «некоего лица, занимающего руководящее положение в финансовых кругах», кто был вдохновителем противозаконной сделки. На основе собранных улик Линч пришел к выводу, что им был епископ Пол Марцинкус.

С завидным самообладанием три священника слушали, как два представителя американских правоохранительных органов раскрывают перед ними преступные махинации.

На настоящем этапе расследования многие из преступников уже арестованы. Одним из тех, кто почувствовал желание облегчить душу, оказался Марио Фолиньи, самозванный граф Сан-Францисский, обладатель почетного звания доктора богословия. Первостатейный мошенник, Фолиньи не раз мог угодить в тюрьму, но всегда ухитрялся избежать наказания. Когда на него пало подозрение в намеренной организации банкротства принадлежавшей ему компании, римский судья выписал ордер на обыск. Вскрыв сейф Фолиньи, финансовая полиция обнаружила в нем благословение, подписанное папой Павлом VI. Принеся официальные извинения за вторжение, полиция удалилась.

Впоследствии тесные связи Фолиньи с Ватиканом оказывали неизгладимое впечатление не на одну лишь полицию. Он открыл двери Ватикана австрийцу по имени Леопольд Ледль, который стал связующим звеном ватиканской сделки — именно Ледль приобрел фальшивые облигации на сумму 950 миллионов долларов по цене в 635 миллионов долларов. «Комиссионные» в 150 миллионов долларов шайка должна была возвратить Ватикану, у мафии осталось бы 485 миллионов долларов, а у Ватикана — ценные бумаги с номинальной стоимостью почти в миллиард долларов.

Американская мафия сомневалась в возможности провернуть такую аферу до тех пор, пока Ледль не предъявил письмо из Ватикана. Оно было написано на официальном бланке, под «шапкой» «Сакра Конгрегационе деи Релиджиози», и подтверждало, что Ватикан намерен «купить весь товар на сумму до 950 миллионов долларов».

Фолиньи рассказал американским следователям, что осторожный и предусмотрительный Марцинкус потребовал, чтобы пробный депозит фальшивых облигаций на сумму в 1,5 миллиона долларов был размещен в цюрихском «Хандельсбанке». По словам Фолиньи, Марцинкус хотел лично удостовериться, что фальшивые ценные бумаги сойдут за настоящие. В конце июля Фолиньи надлежащим образом осуществил «пробный» вклад. В качестве бенефициара открытого Фолиньи счета был указан представитель Ватикана — монсеньор Марио Форнасари.

Второй «пробный» депозит на сумму в 2,5 миллиона долларов был сделан в «Банко ди Рома» в сентябре 1971 года. Надо отдать должное мафии — фальшивки были изготовлены качественно и в обоих случаях успешно прошли банковскую проверку. Но к прискорбию для участников преступного сговора, оба банка отослали образцы облигаций в Нью-Йорк на экспертизу. Ассоциация банкиров Нью-Йорка установила, что ценные бумаги — фальшивые. Все это и привело в стены Ватикана столь необычных визитеров — представителей министерства юстиции, полиции и агентов ФБР.

Помимо возмещения нанесенного первоначальным вкладом ущерба в 10 миллионов долларов, Линч и его коллеги желали привлечь к судебной ответственности всех, кто был причастен к этому преступлению.

От Фолиньи следователям стало известно, что фальшивые ценные бумаги потребовались Ватикану для того, чтобы у Марцинкуса и у итальянского банкира и бизнесмена Микеле Синдоны была возможность купить «Бастоджи», огромную многопрофильную итальянскую компанию, занимавшуюся операциями с недвижимостью, владевшую предприятиями горной и химической промышленности. Штаб-квартира «Бастоджи» была в Милане, там же, где находилась главная контора Синдоны. В том самом городе архиепископ Монтини, ставший впоследствии папой Павлом VI, познакомился с Синдоной. Когда Монтини стал папой, Ватикан обрел нового наследника престола святого Петра, а Ватиканский банк — нового финансового консультанта-мирянина в лице Микеле Синдоны.

Уильям Линч, ревностный католик, продолжал свой рассказ. Марио Фолиньи, как выяснилось, на допросе в министерстве юстиции в США выдвинул против епископа Марцинкуса целый ряд обвинений. Помимо заявления о том, что Синдона и Марцинкус намеревались, используя фальшивые облигации, купить «Бастоджи», Фолиньи также утверждал, что при помощи Синдоны епископ открыл в банках на Багамах несколько тайных номерных счетов для личного пользования.

Американским следователям Марио Фолиньи заявил, что лично связывался с представительством Бенелли, с государственным секретариатом, и что именно в результате его содействия «государственный секретарь предпринял жесткие административные меры, направленных на ограничение огромных полномочий епископа Марцинкуса в финансовой сфере Ватикана». Фолиньи настаивал, что передал в канцелярию государственного секретариата информацию о пробных депозитах, сделанных им в банках Швейцарии и Рима, и что эти сведения были использованы Бенелли против Марцинкуса. Помимо того, Фолиньи уверял сотрудников министерства юстиции, что он действовал согласно распоряжениям государственного секретариата Ватикана, требовавшим не сообщать следователям дальнейших подробностей финансовой аферы.

Огласив последнее свидетельство, американец в ожидании ответа откинулся на спинку кресла. Как пояснили Уильям Линч и Уильям Аронвальд в ходе моего интервью с ними, ни одна из сторон не рассматривала эту первую встречу в Ватикане как допрос. Он носила неофициальный характер с целью представить вниманию руководителей государственного секретариата Ватикана ряд очень серьезных заявлений.

В министерстве юстиции отдавали себе отчет, что обвинения подтверждаются главным образом показаниями двоих хотя и раскаявшихся, но закоренелых мошенников, однако обоснованность свидетельств Фолиньи и Ледля подкреплялась важными сведениями из иных источников.

Поэтому Уильям Аронвальд, через федерального прокурора южного округа Нью-Йорка, обратился к кардиналу Куку. Нью-йоркский кардинал с готовностью отозвался на просьбу полицейского, и при содействии апостолической делегации в Вашингтоне была организована эта чрезвычайная встреча с представителями американских правоохранительных органов. Цель визита американской делегации состояла не только в передаче имеющейся в ее распоряжении информации, но в конечном счете в противодействии деятельности Марцинкуса.

Подали еще кофе, но три монсеньора в задумчивости хранили молчание. В конце концов заговорил монсеньор Мартинес, юридический советник канцелярии кабинета государственного секретариата. Он заверил американцев, что они с монсеньором Раубером полностью в курсе всех дел архиепископа Бенелли и категорически отрицают, что Фолиньи передавал какие-либо свидетельства о своей деятельности в канцелярию Бенелли. Что же касается фальшивых облигаций и пробных депозитов, то в государственном секретариате об этом впервые слышат. Заняв традиционную для курии позицию, он заметил: «В намерения Ватикана не входит оказывать какое-либо содействие властям Соединенных Штатов Америки в расследовании на данном этапе, поскольку речь идет о неофициальной встрече, и наша задача в настоящее время состоит только в том, чтобы выслушать вас».

Линч и его коллеги столкнулись с типичным для Римской курии складом мышления, перед которым пасовали многие другие, более изощренные умы: никто из причастных к курии людей не должен давать никакой информации. Курия — государственная машина Ватикана — держит Римско-католическую церковь в железных тисках. Линч напомнил монсеньорам, что на момент аудиенции обнаружена всего лишь часть фальшивых облигаций на сумму четыре миллиона долларов, и продолжил: «Так как все улики неопровержимо указывают, что все ценные бумаги преступники намеревались передать в конечном счете в Ватиканский банк, а принимая во внимание тот факт, что поддельных облигаций было изготовлено на сумму в 950 миллионов долларов, я готов представить вам список этих ценных бумаг».

Но даже подобный удар лишь слегка поколебал невозмутимость Мартинеса. Линч был настойчив: «Таким образом, можно проверить документацию “Институт пер ле Опере ди Релиджионе” и установить, не были ли фальшивые государственные облигации “по небрежности” помещены на депозит в этот банк».

Но умению Мартинеса уклоняться от прямых вопросов оставалось только позавидовать: «Разумеется, лично я не имею ни малейшего понятия, были ли какие-либо из поддельных облигаций получены нашим банком. Тем не менее принять у вас список для проверки я не могу. Это входит в круг обязанностей епископа Марцинкуса. Подобные вопросы в его компетенции. Если для вас затруднительно получить аудиенцию у епископа, то, вероятно, вы могли бы переслать список официальным письмом, направив его папскому нунцию в Вашингтоне».

Очевидно, американской стороне пришла пора менять тактику.

Чиновники из США представили своим собеседникам документ, изъятый у арестованного Леопольда Ледля. На бланке красовалась ватиканская печать, а под нею было напечатано «Сакра Конгрегационе деи Релиджиози». Это было указание Ватикана на покупку фальшивых облигаций на сумму около одного миллиарда долларов, которое развеяло сомнения мафии. Монсеньоры придирчиво разглядывали документ, то поднося лист бумаги к глазам, то подставляя его к свету.

Мартинес задумчиво потирал подбородок. Американцы напряженно подались вперед. Возможно, им наконец удалось поколебать недоверчивость и бесстрастие Мартинеса:

«Такое впечатление, что бланк идентичен бланку одной из святых конгрегаций Римской курии, находящейся здесь, в Ватикане».

Воцарилось молчание, но американцы торжествовали недолго. Минуту спустя Мартинес вновь заговорил: «Но должен отметить, что хотя бланк и кажется подлинным, указанная конгрегация изменила свое название еще в 1968 году. И так как документ датирован 29 июня 1971 года, то на бланке приведено уже недействительное название. Правильно она должна называться «Сакра Конгрегационе пер и Релиджиози э ль Института Секолари».

Однако главной своей цели американские следователи достигли. Было принято решение, что на следующий день у них состоится личная встреча с епископом Марцинкусом. Само по себе уже это было выдающимся достижением, ибо Ватикан ревностно оберегает свой статус независимого и суверенного государства.

В беседе со мной кардинал Бенелли подтвердил, что до визита американских следователей он действительно получил информацию обо всей афере от Марио Фолиньи. Кардинал был уверен, что двигали Фолиньи исключительно собственные интересы и желание спасти свою шкуру, так как к тому времени мошенник уже понимал, что игра закончена. На вопрос, насколько достоверной была информация, Бенелли ограничился замечанием, что нашел ее «весьма интересной и полезной».

Утром 26 апреля 1973 года Линч, Аронвальд и два сотрудника ФБР были приглашены в личный кабинет епископа Пола Марцинкуса. Они повторили вчерашний рассказ, а Марцинкус слушал, попыхивая толстой сигарой. Первые же сказанные им слова представляют особый интерес, особенно в свете некоторых его последующих недомолвок:

— Я очень обеспокоен серьезностью ваших заявлений. Поэтому я постараюсь как можно более полно ответить на каждый ваш вопрос.

Марцинкус начал с рассказа о Микеле Синдоне.

— Мы с Микеле очень хорошие друзья и знаем друг друга уже несколько лет. Тем не менее наши совместные финансовые операции носили крайне ограниченный характер. Как вам известно, он один из самых состоятельных предпринимателей в Италии. В финансовых вопросах он идет далеко впереди своего времени.

Он еще долго превозносил достоинства и таланты Микеле Синдоны. Затем, явно путая Ватиканский банк с исповедальней, Марцинкус заметил:

— Во многих случаях я предпочту не называть имен, потому что несмотря на всю серьезность обвинений, которые выдвигает против меня Фолиньи, они настолько нелепы, что я не вижу необходимости нарушать законы о банковской тайне, чтобы защитить себя.

Хотя беседа в Ватикане минувшим днем носила неофициальный характер, встреча с Марцинкусом практически напоминал допрос. Основываясь на уликах и показаниях, которые министерство юстиции США кропотливо собирало на протяжении более чем двух лет, Линч, Аронвальд и агенты ФБР Бьямонте и Таммаро считали, что перед ними находится человек, который задумал и осуществил одну из крупнейших в мире финансовых махинаций. Если бы доказательства подтвердились, то пригороду Чикаго, Сисеро, известному на весь мир благодаря Аль Капоне, пришлось бы в будущем поделить свою дурную славу между знаменитым гангстером и Полом Марцинкусом. Но сначала нужно убить медведя, а потом уже продавать его шкуру, поэтому Уильям Линч решил слегка поддать жару:

— Если когда-либо в будущем потребуется свести вас на очной ставке с Марио Фолиньи, вы согласитесь?

— Да, конечно.

— В случае необходимости вы также готовы дать свидетельские показания в суде США?

— Да, но, конечно, если это абсолютно необходимо. Надеюсь, что до этого все же не дойдет.

— Почему?

— Потому что если я появлюсь в суде, от этого если кто и выиграет, так только итальянские газетчики.

— А они тут при чем?

— Им только в радость, если подвернется шанс состряпать какую-нибудь громкую статейку о Ватикане. И не важно, что там правда, а что — ложь.

Линч и Аронвальд выказали полное безразличие к болезненной чувствительности Ватикана к выступлениям итальянской прессы.

— Имеются ли у вас личный номерной счет на Багамах?

— Нет.

— А есть ли у вас обычный счет на Багамах?

— Нет.

— Вы совершенно в этом уверены, епископ?

— У Ватикана есть финансовые интересы на Багамах, но это сугубо деловые операции, ничем не отличающиеся от тех, которые проводит Ватикан в других местах. Они не имеют целью чью-то личную финансовую выгоду.

— Нет, нас интересуют личные счета, которыми вы располагаете.

— Ни на Багамах, ни где бы то ни было еще у меня нет никаких личных или государственных счетов, открытых на мое имя.

Никто не поинтересовался у Марцинкуса, неужели он все время получает жалованье наличными и наличными же всегда расплачивается? Марцинкус также утаил, что в действительности он входил в совет директоров отделения «Банко Амброзиано Оверсиз» в Нассау и занимал этот пост с 1971 года. В совет директоров его пригласили два человека, которые и открыли на Багамах это финансовое учреждение, — Микеле Синдона и Роберто Кальви. Оба часто пользовались именем епископа в своих коммерческих делах. Синдона однажды без околичностей так и заявил Марцинкусу: «Я ввел вас в совет директоров, потому что ваше имя помогает мне делать деньги».

Свою благодарность Синдона и Кальви выразили тем, что передали Марцинкусу и Ватиканскому банку 2,5 процента акций своего банковского отделения в Нассау. Со временем доля эта выросла до 8 процентов. Марцинкус нередко присутствовал на заседаниях совета директоров и постоянно проводил свой отдых на Багамах. Должно быть, это так утомительно — постоянно обменивать на местную валюту немалые денежные суммы, которые — если верить утверждениям Марцинкуса американским следователям — он был вынужден носить с собой. Только задумайтесь — первый в мировой истории президент банка, который не имеет личного банковского счета!

В этот момент допроса епископ Марцинкус заявил:

— Знаете ли, мое положение в Ватикане уникально.

Затем последовало одно из величайших по своей скромности высказываний:

— Я возглавляю учреждение, которое многие люди обычно называют Ватиканским банком. По сути, я полностью контролирую ватиканские финансы. И мое положение совершенно особое еще и потому, что ответственность за финансовые дела я несу перед одним только папой римским. Теоретически мои действия должна направлять целая группа кардиналов, призванная осуществлять общее наблюдение за деятельностью банка, но мы с ними лишь изредка встречаемся. Однако на практике я обладаю фактически единоличной властью в управлении финансовыми делами Ватикана.

Это признание епископа не произвело никакого впечатления на слушателей, один из которых спросил:

— Что вы хотите этим сказать?

— Например, то, что занимаемое мною положение, неизбежно вызывает, скажем так, неприязнь у других. У тех, кто занимает ответственные посты в самом Ватикане.

— Неужели?

— О, да, боюсь, от этого на такой работе никуда не денешься. К тому же я — первый американец, поднявшийся в ватиканской иерархии власти на столь высокую ступень. Уверен, это обстоятельство также порождает у многих чувство враждебности ко мне.

Если оставить в стороне вопрос о том, был ли Пол Марцинкус вдохновителем крупнейшей финансовой аферы и есть ли доказательства его причастности к преступлению, то не приходится сомневаться, что он говорил правду о «чувстве враждебности», которое питали к нему иные высокопоставленные лица в самом Ватикане, да и не только там. К примеру, одним из них был кардинал Альбино Лучани из Венеции, и его чувства к Марцинкусу переросли в нечто большее, чем неприязнь, особенно когда Бенелли поведал патриарху о самом последнем эпизоде в жизнеописании Марцинкуса. По иронии судьбы, Бенелли даже не предполагал, что в ходе тайной беседы с американскими следователями Пол Марцинкус попытается и его впутать в грязную историю с поддельными облигациями.

Чтобы понять сделанное Марцинкусом заявление, следует уяснить, что для него буквально все — разумеется, кроме него самого, — заслуживали судебного расследования. О священнике Марио Форнасари, который был замешан в этом деле, Марцинкус отозвался так:

— Многие из тех, кто работает со мной в Ватиканском банке, обращали мое внимание на Форнасари. О нем говорили как о человеке, которого следует всячески избегать. Уверен, вам известно, что некоторое время назад Форнасари был изобличен как автор клеветнических писем.

— А что именно произошло?

— По-моему, обвинения были сняты.

Марцинкус признал, что вместе с Марио Фолиньи, несомненно, одним из главных фигурантов дела о махинациях на миллиардом долларов, он участвовал по меньшей мере в двух деловых предприятиях. Первое их совместное начинание предполагало инвестирование на 100 миллионов долларов, но до реализации дело так и не дошло. Во второй сделке, на 300 миллионов долларов, участвовали также Фолиньи и итальянский бизнесмен Карло Пезенти, но и она тоже не была осуществлена, но, судя по запутанному рассказу Марцинкуса, он изо всех сил старался приплести имя Бенелли. Видимо, не обошлось без жестоко уязвленного самолюбия, потому что Бенелли посмел отговаривать папу Павла VI от трехсотмиллионной сделки, а Марцинкус со всей очевидностью считал, что кроме него самого больше никто не имеет права обсуждать с папой денежные вопросы. Марцинкус также пытался связать Бенелли с Фолиньи, вероятно, чтобы подвести его под закон о виновности в соучастии. Учитывая последующую деятельность Микеле Синдоны и Роберто Кальви, двух близких друзей Марцинкуса, было бы интересно знать, по-прежнему ли Марцинкус придерживается этого неоднозначного юридического принципа.

Одного существенного обстоятельства Марцинкус не позаботился разъяснить, возможно потому, что его об этом не спросили: почему ему вообще пришло в голову участвовать в сделке на 300 миллионов долларов с Фолиньи, который за восемь месяцев до того поместил поддельных облигаций на 1,5 миллиона долларов в швейцарский банк, а за шесть месяцев до того проделал аналогичную операцию с «Банко ди Рома», правда, фальшивок было уже на 2,5 миллиона долларов? Невероятно, чтобы Марцинкус, будучи президентом Ватиканского банка, оказался единственным главой банковского учреждения в Европе, который ничего не знал об этих преступлениях.

В заключение долгой беседы-допроса Марцинкус заявил о своей абсолютной невиновности и полной неосведомленности. Он охотно принял у американцев список номеров поддельных облигаций и заверил их, что будет начеку.

В конце концов виновными в причастности к мошенничеству на миллиард долларов было признано немало людей. Что касается утверждений о том, что в деле замешан и епископ Пол Марцинкус, то Уильям Аронвальд сказал мне: «Самое большее, что можно сказать, — это то, что расследование не дало достаточно оснований, чтобы полностью подтвердить или напрочь отмести возникшие подозрения. Следовательно, так как мы сами не были убеждены в том, имело ли место нечто противозаконное, виновен ли в чем-то Марцинкус или кто-то другой в Ватикане, то для нас совершенно неуместно выступать в прессе с сенсационными заявлениями».

Абсолютно ясно, что рамки расследования оказались серьезно ограничены вовсе не из-за нерасторопности американских следователей. Они проявили максимум стараний и усердия. Позднее утверждали, что само расследование представляло собой часть гигантской операции прикрытия, что оно просто хваталось за все возможные версии. Это чушь и лишь демонстрирует полнейшее непонимание существенных трудностей, которые возникают, когда правоохранительные органы начинают расследование в одной стране, а оно приводит их в другую. Ватикан — независимое государство. За одно то, что Линчу, Аронвальду и агентам ФБР удалось вообще пройти за ворота Ватикана, уже следует воздать должное их настойчивости. Нельзя же, в самом деле, кинуться через Тибр, как какой-нибудь нью-йоркский коп из сериала, вооружившись пистолетом сорок пятого калибра, ордером на обыск и полномочиями задерживать и допрашивать свидетелей, не считая многих прочих юридических уловок, которыми можно воспользоваться в США.

Будь Ватикан частью Соединенных Штатов Америки, тогда, несомненно, всех членов Римской курии из «Сакра Конгрегационе деи Религиоджи» подвергли бы пристрастному допросу. Взяли бы отпечатки пальцев. Провели экспертизу всех пишущих машинок в конгрегации. Если бы было сделано все, что только можно, то вопрос о виновности или невиновности епископа Пола Марцинкуса разрешился бы. О многом говорит сам тот факт, что правительство США отнеслось к свидетельским показаниям со всей серьезностью и пошло на риск в очень непростой политической ситуации. Как сказал мне Уильям Аронвальд: «Мы не собирались зря тратить деньги налогоплательщиков, если бы не имели действительно веских доказательств. По окончании всего расследования дело против Марцинкуса пришлось закрыть за недостаточностью доказательств, которые могли бы убедить присяжных».

Таким образом, остался без окончательного ответа вопрос: кто же сделал заказ на фальшивые облигации? Основываясь на всех доступных официальных свидетельствах и фактах, возможно наметить всего две версии, причем обе весьма странные. Первая такова: Леопольд Ледль и Марио Фолиньи вознамерились обвести вокруг пальца американскую мафию, заработав целое состояние на поддельных облигациях, для этого обманом заставив мафию пойти на немалые траты для изготовления фальшивых ценных бумаг. Но у американской мафии, как известно, есть профессиональные убийцы, которым поручают чинить расправу с теми, кто нанес — на самом деле или всего лишь предположительно — оскорбление мафии. В таком случае Ледль и Фолиньи избрали весьма необычную форму самоубийства. Другая версия предполагает, что фальшивые облигации на сумму в 950 миллионов долларов предназначались Ватикану.

В Венеции Альбино Лучани продолжал носить облачение, доставшееся ему от предшественника, кардинала Урбани. Все время своего патриаршества он отказывался покупать новые одежды, предпочитая, чтобы прислуживавшие ему монахини, штопали и приводили в порядок его старое платье. В действительности, он редко носил кардинальскую мантию или одеяние патриарха, отдавая предпочтение простой сутане священника.

Личная скромность Лучани зачастую порождала забавные ситуации. Путешествуя в 1975 году на автомобиле по Германии в обществе отца Сенигальи, кардинал приехал в город Ахен. Лучани очень захотелось вознести молитву у древнего алтаря в главной церкви. Сенгалья наблюдал за тем, как служители местной церкви довольно высокомерно разговаривали с Лучани, сказав ему, что алтарь закрыт и нужно прийти в другой день. Вернувшись в машину, Лучани перевел Сенигалье свой разговор в церкви. Разгневанный Сенигалья выскочил из машины, вбежал в церковь и накинулся на сановных церковников с присущей итальянцам экспрессией. Из его яростной итальянской речи они сумели кое-что уловить и понять, что невысокий священник, которому они дали от ворот поворот, был венецианским патриархом. Теперь пришла очередь Лучани рассердиться на своего секретаря, когда высокого гостя немецкие священники чуть ли не силой вытащили из автомобиля. Когда же Лучани переступил порог церкви, один из священников, все еще рассыпавшихся в извинениях, прошептал: «Ваше преосвященство, может быть, немного красного вина не повредит?»

Другой случай произошел в Венеции, где Лучани присутствовал на конференции по экологии. С одним участником у него завязался интересный и живой разговор, и, желая продолжить беседу, кардинал пригласил эколога к себе домой.

— А где вы живете? — спросил эколог.

— По соседству с собором Святого Марка, — ответил Лучани.

— Вы имеете в виду дворец патриарха?

— Да.

— И кого мне там спросить?

— Спросите патриарха.

Но хотя Лучани был скромен, добр и обходителен, его как человека отличала исключительная внутренняя сила, и характер был закален жизнью и призванием к служению. Не будучи ни левым, ни правым, он не желал участвовать в схватках непримиримых группировок в Риме. Наблюдая, как они, не брезгуя прибегать к силе и политическому нажиму, борются за власть в Ватикане, Лучани нередко недоумевал, почему некоторые из прелатов вообще избрали стезю священника. На пасхальной проповеди в 1976 году он заметил:

Некоторые являются в лоне церкви лишь смутьянами. Они подобны работнику, который поначалу готов горы свернуть, лишь бы поступить на работу в фирму, но как только он получит должность, то становится совсем неугомонным и превращается в раздражающую власяницу на теле коллег и руководства. Поистине, некоторые, кажется, только для того смотрят на солнце, чтобы увидеть на нем пятна.

Стремление Лучани добиться нового единства, беря у противодействующих сторон то, что, на его взгляд, было разумным и правильным, приводило кардинала к существенным конфликтам в Венеции. Примером тому явилась проблема разводов.

В Италии середины 1970-х годов развод был законным с точки зрения государства и права, но оставался неприемлемым в глазах католической церкви. Возникло движение за то, чтобы найти решение этого вопроса посредством референдума. Лучани искренне выступал против референдума просто потому, что, по его убеждению, он может расколоть церковь и в результате большинство отправится в кабинки для голосования, уже решив, что закон о расторжении брака следует оставить без изменений. Если подобное произойдет, то это будет официальным поражением Римско-католической церкви в стране, традиционно считающейся приверженной католической вере.

Бенелли занимал противоположную позицию. Он был убежден, что церковь лишь выиграет, если референдум состоится.

Дискуссии, бурлившие не только в стенах католической церкви, но и по всей Италии, достигли своего пика. Незадолго до самого референдума студенческая группа под названием ФУЧИ, основанная в Венеции одним священником, разослала всем епископам области Венето сорокастраничный документ. В нем приводились убедительные аргументы в поддержку разрешения расторжения брака церковью. Альбино Лучани внимательно изучил этот документ, какое-то время обдумывал приведенные доводы и свой ответ, а потом сделал то, о чем писали все национальные газеты: по всей видимости, распустил студенческую организацию. Многие в католической церкви считали, что он пошел на очень смелый шаг. В Италии радио- и телекомментаторы ухватились за поступок Лучани как за очередной пример фанатизма католических иерархов.

Возмутило же Лучани не само выступление в поддержку развода, а тот факт, что для своей аргументации группа в значительной мере ссылалась на мнение различных церковных авторитетов, ведущих богословов и целый ряд документов, принятых на Втором Ватиканском соборе. Использование последних в таком контексте для Лучани было искажением учения матери-церкви. Он присутствовал при рождении таких документов собора, как «Lumen Gentium» (догматическая конституция «О церкви»), «Gaudium et Spes» (пастырская конституция «О церкви в современном мире»), «Dignitatis Humanае» (декларация «О религиозной свободе»). Может, в современной церкви у заблуждения действительно есть какие-то права, но в Венеции 1974 года для Лучани все еще существовали ограничения на них. И вот за цитатой из декларации «О религиозной свободе», превозносившей права человека: «На всякую гражданскую власть возлагается первостепенная обязанность: охранять и поддерживать неприкосновенные права человека. Поэтому гражданская власть должна взять на себя действенную защиту религиозной свободы всех граждан справедливыми законами и другими подходящими средствами», — следовало утверждение:

«В иных случаях перед церковью вставали серьезные проблемы, касающиеся общества, преодолеть которые, со всей очевидностью, было возможно единственным разумным способом, заключавшимся вовсе не в использовании репрессивных методов, а в принятии моральных и правовых методов, которые направлены единственно к тому добру, каковое тогда являлось исторически возможным: меньшему злу Таким образом христианская мораль переняла теорию справедливых войн; таким образом церковь допустила легализацию проституции (даже в Папском государстве), хотя в то же время это явно оставалось запретным на уровне морали. И так же обстоит дело в отношении расторжения брака…»

Подобное непосредственное соседство таких утверждений в заявлении о том, что католической церкви, сообразуясь с практической целесообразностью, следует принять либеральную позицию по отношению к разводам, Лучани считал недопустимым. Оказалось, что его любимые доктрины Второго Ватиканского собора, как и Библию, можно использовать для подтверждения и оправдания любой точки зрения. Лучани отдавал себе отчет, что поскольку он является главой епископского совета области Венето, то итальянская общественность, принимая во внимание официально проводимую политику, могла оказаться перед дилеммой: следовать ли ей рекомендациям епископов области Венето или епископов остальной Италии. В действительности венецианский патриарх не разгонял группу студентов, как принято считать. Он прибег к способу, который был главным в его подходе к жизни. Он был твердо убежден, что возможно коренным образом изменить оппозиционную группировку, если определить ее центральное звено и устранить. Поэтому он просто перевел на другое место священника, который давал советы студентам.

Вообще-то, как подтвердил мне отец Марио Сенигалья, точка зрения самого Лучани на проблему разводов могла удивить его критиков:

Она была свободна от предрассудков, и широкие массы могли бы не принять ее. Он уважал разведенных людей, и они вовсе не вызывали у него отвращения. Он признавал за другими право жить так, хотя церковь считала это грехом. Возмущало же его то, что в оправдание этого ссылались на Библию.

Как и предсказывал Лучани, на референдуме большинство выступило за допустимость разводов. Такой итог вызвал раскол в церкви, папа публично выразил свое удивление результатами референдума и недоверие к ним, и это породило немалые трудности для тех, кому нужно было как-то примирить позиции церкви и государства.

Для самого Лучани дилемма состояла в том, что он не мог отступить от безусловного подчинения папской власти. Нередко папа занимал позицию, отличную от той, которую разделял патриарх Венеции. Когда же мнение папы обнародовалось, то Лучани считал своим долгом публично высказаться в его поддержку ее. То, как он поступал со священниками своей епархии на основе личных отношений, зачастую не имело никакого сходства с линией Ватикана. В середине 1970-х годов Лучани еще больше приблизился к либеральной точке зрения на проблему контроля рождаемости. Этот человек, который, как считается, заявил по поводу «Жизни человеческой»: «Рим высказался. Дело закрыто», ясно понимал, что дело далеко не закрыто.

Молодой секретарь Лучани, отец Марио Сенигалья, с которым у патриарха сложились доверительные отношения, как у отца с сыном, не раз обсуждал с ним различные случаи с прихожанами. И в вопросах о нравственности Лучани всегда одобрительно отзывался о либеральных взглядах, которые разделял Сенигалья. Позже он говорил мне:

Лучани очень хорошо понимал людей. Много раз я слышал, как он говорил семейным парам: «Мы превратили секс в единственный грех, когда в действительности он связан с человеческой слабостью и пороком и поэтому является, возможно, последним из грехов».

Понятно, что Альбино Лучани не нужны были критики в Венеции. Некоторые полагали, что он больше испытывал ностальгию по прошлому, а не желал перемен. Кто-то считал его «правым», кто-то относил к «левым». Некоторые видели в его смирении и доброте всего-навсего слабость. Возможно, следующие поколения поймут наконец то, что он действительно сказал, а не что, по мнению других, он должен был сказать.

О насилии:

Вырвите Бога из людских сердец, скажите детям, что грех — сказка, выдумка бабушек и дедушек ради их блага, внесите в учебники начальной школы тексты, отвергающие Бога и осмеивающие власть, а потом не удивляйтесь происходящему. Одного лишь образования мало! Виктор Гюго писал, что еще одна школа означает еще одну тюрьму. Все точь-в-точь, как сегодня!

Об Израиле:

Церковь должна также помнить о христианском меньшинстве в арабских странах. Она не должна бросать их на произвол судьбы… Лично я нисколько не сомневаюсь, что народы Израиля и Палестины связаны особыми узами. Но Его святейшество, даже если бы ему этого хотелось, не может говорить, что Палестина принадлежит евреям, поскольку такое заявление было бы политическим.

О ядерном оружии:

Говорят, что ядерное оружие чересчур разрушительно, и если пустить его в ход, это будет означать конец света. Его производили и накапливали, но лишь для того, чтобы «отговорить» противника от нападения и чтобы стабилизировать ситуацию в мире.

Оглянитесь вокруг. Правда, что за последние 30 лет не было мировой войны?

Правда, что две сверхдержавы, США и СССР, избежали серьезных кризисов в отношениях между собой?

Давайте порадуемся этому частичному результату… Постепенное, контролируемое и всеобщее разоружение возможно только в том случае, если возникнет международная организация, обладающая более действенными средствами и возможностями для санкций, чем имеет существующая Организация Объединенных Наций, и если стремление к миру будет искренним.

О расизме в США:

В Соединенных Штатах, несмотря на законы, негры фактически находятся за бортом общества. Потомки индейцев считают, что лишь за последние годы их положение заметно улучшилось.

Чтобы человека, сделавшего подобные заявления, назвать реакционером, стремящимся вернуться в прошлое, нужны какие-то основания. Альбино Лучани стремился к тому, чтобы мир не подпал под власть коммунистических доктрин, чтобы аборты не превратились в привычное повседневное явление. Но даже если он и был реакционером, то у него были кое-какие, на удивление прогрессивные, идеи.

В начале 1976 года Лучани принял участие в очередной конференции итальянских епископов в Риме. Одной из тем, широко обсуждавшихся на заседаниях, был экономический кризис, глубоко затронувший Италию. С этой темой была связана и другая, которую епископы обсуждали за закрытыми дверями: место Ватикана в экономическом кризисе и какую роль в нем сыграли хороший друг епископа Марцинкуса — Микеле Синдона. Его империя рухнула самым поразительным способом. Банки терпели банкротство в Италии, Швейцарии, Германии и США. Итальянские власти выдвинули против Синдоны целый ряд обвинений, объявили его в розыск и теперь добивались его экстрадиции из США. Итальянская пресса утверждала, что потери Ватикана составили свыше 100 миллионов долларов. В Ватикане это отрицали, хотя и признавали, что понесли определенные убытки. В июне 1975 года итальянский суд заочно приговорил Синдону, за передачу которого в руки правосудия власти страны продолжали бороться, к тюремному заключению в три с половиной года — к максимальному наказанию, предусмотренному за его преступления. Многие епископы не скрывали, что папе Павлу VI следовало убрать Марцинкуса из Ватиканкого банка еще в 1974 году, когда лопнул финансовый «пузырь» Синдоны. Теперь же, два года спустя, приятель Синдоны по-прежнему руководил Ватиканским банком.

Альбино Лучани уехал из Рима, где ходили пересуды о том, сколько же миллионов потерял Ватикан из-за махинаций Синдоны, покинул епископскую конференцию, где разговор шел о том, какой долей «Банка привата» владел Ватиканский банк, сколько акций той корпорации или компании принадлежит ИОР. Кардинал вернулся в Венецию, где у школы «Дон Орионе» для умственно отсталых детей не хватало денег на школьные учебники.

Сев за пишущую машинку, Лучани написал письмо, опубликованное в следующем выпуске издаваемого епархией журнала и озаглавленное «Каравай хлеба из любви к Господу». Он обратился с просьбой оказать денежную помощь жертвам недавнего землетрясения в Гватемале, указав, что разрешил собирать пожертвования во всех церквях в воскресенье 29 февраля. Затем Лучани коснулся состояния экономики Италии, уведомив своих читателей, что итальянским епископам и всему духовенству предстоит продемонстрировать на практике взаимопонимание и поддержку.

Еще он горько сожалел:

Положение в стране таково, что очень многие молодые люди не в состоянии найти работу. Нередки семейные драмы, многим грозит увольнение. Те, кто искал лучшей доли в эмиграции, теперь столкнулись с перспективой безрадостного возвращения. Кто стар и болен, кому не хватает социальных пособий, сильнее всего страдают от последствий кризиса…

Я хочу, чтобы священники не забывали о рабочих и как можно чаще интересовались их положением. Иногда мы жалуемся, что рабочие получают дурные советы то от левых, то от правых. Но наделе что мы предприняли, чтобы обычной практикой стало включение социального аспекта в наш катехизис? Чтобы оно укоренилось в сердцах христиан?

Папа Иоанн XXIII утверждал, что рабочим нужно предоставить возможность самим влиять на свою судьбу, причем на всех уровнях, даже на самых высоких. Всегда ли мы смело проповедовали об этом? Пий XII хотя и предостерегал, с одной стороны, от опасностей марксизма, но, с другой стороны, осуждал тех священников, кто остался нерешительным перед экономической системой, известной как капитализм, пагубные последствия которой церковь не могла не осудить. Всегда ли мы к этому прислушивались?

Далее в письме Альбино Лучани выказал исключительный пример своего резко отрицательного отношения к богатой, практичной церкви. Всем приходским священникам своей епархии он предложил, дав на то разрешение, продать золотые изделия, ожерелья и драгоценности. Вырученные средства должны были пойти на счет центра «Дон Орионе» для умственно отсталых инвалидов. Патриарх Венеции известил читателей, что намерен выставить на продажу украшенный драгоценными камнями крест на золотой цепи, который ранее принадлежал Пию XII и который папа Иоанн XXIII вручил Лучани, возведя в сан епископа.

Они принесут не так много денег, но возможно, это поможет людям понять, что истинные сокровища церкви, как сказал святой Лаврентий, — это бедные и слабые, и помогать им нужно не случайной милостыней, а так, чтобы их можно было постепенно поднять до того уровня жизни и культуры, на который они имеют право.

Лучани также объявил, что тому, кто предложит самую высокую цену, он готов продать дорогой нагрудный крест с золотой цепью и кольцо папы Иоанна XXIII. Эти ценности были переданы Венеции папой Павлом VI в ходе его визита в сентябре 1972 года. Далее в той же статье Лучани процитировал двух индийцев. Во-первых, он привел замечание Ганди: «Я восхищаюсь Христом, но не христианами».

А затем Лучани выразил надежду, что когда-нибудь слова Сандху Сингха больше нельзя будет назвать справедливыми:

Однажды я сидел на берегу реки. Достав из воды круглый камень, я разбил его. Внутри он оказался совершенно сухим. Тот камень лежал в воде очень долго, но вода не проникла в него. Потом я подумал, что с людьми в Европе происходит то же самое. Веками их окружало христианство, но его дух не проник в них и не живет в их сердцах.

Письмо патриарха Венеции было встречено со смешанными чувствами. Некоторым венецианским священникам слишком полюбились драгоценные камни у них в церквях. Лучани также подвергся нападкам приверженцев древних городских традиций, тех, кто тешил себя воспоминаниями о прежней славе и могуществе, отзвуки которых до сих пор слышны в титуле патриарха — в этом последнем отблеске былого великолепия Светлейшей. И он, давший обет искать и нести в мир важнейшие и непреходящие истины Евангелия, встретился в своем кабинете с делегацией настроенных таким образом горожан. Выслушав их, Лучани заявил:

Я первый епископ среди епископов, пастырь среди пастырей, чей первейший долг нести Слово Божие и оберегать агнцев своих. Здесь, в Венеции, я могу только повторить то, что говорил в Канале, в Беллуно и Витторио-Венето.

Затем он позвонил пожарным, попросил у них лодку и отправился навестить больного в близлежащей больнице.

Как уже отмечалось, одним из орудий своего пастырского служения и способом общения со своей паствой Альбино Лучани избрал перо. Не раз он говорил своему секретарю, что если бы он не стал священником, то, скорей всего, был бы журналистом. Судя по его творческому наследию, для журналистики он оказался бы ценным приобретением. В начале 1970-х годов Лучани придумал интересный способ обратить внимание читателей выпускаемого епархией журнала на множество вопросов, касающихся нравственности и морали: он стал публиковать письма, обращенные к литературным персонажам и историческим деятелям. Статьи попались на глаза редактору местной газеты, и тот уговорил Лучани расширить круг его читателей посредством газетных публикаций. Лучани пришел к выводу, что через прессу у него больше возможностей для проповедования Евангелия, чем в наполовину заполненных церквях. Впоследствии сборник этих писем был напечатан в виде книги под заголовком «Иллюстриссими» — «Знаменитейшие».

В книге, чтение которой доставляет большое удовольствие, не только заключен бесценный пример мышления Альбино Лучани, каждое письмо представляет собой комментарий по различным аспектам современной жизни. В них раз за разом демонстрируется уникальная способность Лучани к общению и дается ясное представление о взглядах итальянского кардинала. Письма к тому же служат великолепным подтверждением широты читательских интересов Лучани. Наряду с Честертоном и Вальтером Скоттом послания от патриарха получают Гете, Алессандро Мандзони, Марлоу и многие другие. Одно даже адресовано Христу, и начинается оно в типичной для Лучани манере:

Дорогой Иисус!

Меня раскритиковали. Люди говорят: «Он — епископ, он — кардинал и пишет письма всем подряд: Марку Твену, Пеги, Казелле, Пенелопе, Диккенсу, Марлоу, Гольдони и одним небесам ведомо кому еще. А Иисусу Христу — ни строчки!»

Письмо святому Бернарду вылилось в целый диалог со святым, который давал мудрый совет и приводил пример, насколько непостоянным может быть общественное мнение:

В 1815 году официальная французская газета «Монитор» наглядно продемонстрировала своим читателям политическую гибкость, последовательно сообщая о продвижении Наполеона к столице Франции: «Злодей бежал с острова Эльба», «Узурпатор вступил в Гренобль», «Наполеон занял Лион», «Император сегодня вечером вступил в Париж».

В каждом письме пастве давался совет, о благоразумии, об ответственности, о смирении, о верности, о милосердии. Как работа, направленная на проповедование христианских идей, эта книга стоит двенадцати папских энциклик.

Однако за годы служения в Венеции проповедь Евангелия была лишь одним из аспектов его деятельности. Ему также приходилось сталкиваться с постоянной непокорностью некоторых священников епархии. Помимо тех, кто выселял жильцов за неуплату арендной платы или возмущался распродажей церковных сокровищ, находились и такие, кто настолько же глубоко и искренне проникался марксистскими идеями, насколько других зачаровывал золотой телец капитализма. Один священник на стене своей церкви начертал красной краской: «Иисус был первым социалистом», другой, взойдя на проповедническую кафедру в Местре, заявил изумленной пастве: «Больше я не буду работать на патриарха, если он не прибавит мне жалованье».

Альбино Лучани, у которого было хорошее чувство юмора, подобные выходки веселья отнюдь не вызывали. В июле 1978 года с кафедры венецианской церкви Иль Редентори он говорил пастве об ошибках духовных лиц: «Верно, что и папа, и епископы, и священники остаются людьми слабыми, несвободными от заблуждений, и что нередко сами мы тоже допускаем ошибки».

И, подняв взгляд от конспекта речи, он посмотрел на собравшихся в церкви и с поразительной искренностью сказал: «Я убежден, что, когда папа Павел VI назначил меня главой епархии Венеции, он совершил ошибку».

Несколько дней спустя в субботу, 6 августа 1978 года, в 21:40, папа Павел VI скончался. Папский трон оказался вакантным.