В третьем акте пьесы Генрика Ибсена «Кукольный дом» герои – муж Хельмер и жена Нора – ведут необычный спор. Он говорит ей: «Ты прежде всего жена и мать». Она отвечает: «Я в это больше не верю. Я думаю, что прежде всего я человек, так же как и ты, или, по крайней мере, должна постараться стать человеком».

Премьера пьесы, состоявшаяся в декабре 1879 года в Королевском театре Копенгагена, окончилась скандалом. Зрители были глубоко возмущены тем, что главная героиня слагает с себя роль жены и матери, оставляет детей и мужа и начинает независимую жизнь. В Норвегии, где пьеса была опубликована за несколько недель до датской премьеры, на Ибсена обрушились консервативные критики. И хотя Ибсен, как правило, относился к такого рода нападкам с юмором, в этот раз он решил уступить и прислушаться к своим хулителям по всей Скандинавии. В той версии постановки, которая показывалась в Германии, он изменил концовку. Если в первом варианте пьесы Нора уходила из дома, хлопнув дверью, то в новой редакции Хельмер заставлял ее взглянуть на спящих детей, она опускалась на пол, выкрикивала: «О, хотя это преступление против себя, я не могу их оставить!» – и занавес падал.

Конечно, похвалу со стороны прогрессивного сообщества заслужила оригинальная версия ибсеновской пьесы. Подобно тому как многие женщины пытались стать полноправными гражданками своих государств, главная героиня Нора пыталась освободиться из «кукольного дома», где она была не более чем куклой-женой (а до того куклой-дочерью для своего отца). Нора моментально стала символом борьбы за независимость для женщин, даже если эта независимость давалась ценой отказа от роли жены и матери.

Как и любая литературная классика, «Кукольный дом» – это одновременно выразитель веяний эпохи и собрание универсальных жизненных ситуаций. Нора – это и женщина из высшего норвежского общества, связанная множеством условностей, присущих ее времени и стране, и символ любой женщины, которая ищет самореализации. Ее история могла произойти только в эту конкретную эпоху, и все же это история каждой женщины.

К слову об эпохе. Во второй половине XIX века Скандинавия, как и вся остальная Европа, была взбудоражена так называемым «женским вопросом». Тема исключительности мужских привилегий затрагивалась в произведениях норвежской романистки Камиллы Коллетт (1813–1895) и шведской романистки Фредерики Бремер (1801–1865). Должна ли незамужняя женщина ждать инициативы от мужчины, никак не проявляя свои чувства до тех пор, пока он первым не заговорит о них? Обязательно ли брак должен быть патриархальным институтом, вынуждающим женщину обменивать независимость на защиту? Справедливо ли, что перед лицом закона жена менее значима, чем муж, и выступает его подопечной? Должна ли женщина отказываться от всех экономических прав и принимать на себя единственное обязательство – заботиться о домашнем очаге? Обязана ли она вообще выходить замуж?

В Швеции и Норвегии, которые на тот момент составляли Объединенное королевство, жаркие дебаты о женском вопросе привели в 1874 году к принятию закона, который переопределял права женщины. Впервые замужняя женщина получала контроль над своим личным имуществом. Как правило, наследницами крупного состояния или владелицами солидного приданого были представительницы высшего класса, и они выходили замуж за мужчин того же статуса; и все же, несмотря на это, до 1874 года они не имели права распоряжаться теми богатствами, которые привносили в брак. Те изменения, которые произошли в Скандинавии в 1870‐е годы, позволили Норе из «Кукольного дома» без ведома мужа взять заем в банке – ее наперсница с изумлением относится к этой затее (а уж как она удивилась бы, если бы узнала, что Нора сумела сделать заем, подделав подпись умирающего отца на векселе!).

Закон 1874 года также определял, что у жен могли быть собственные сбережения, что имело особенно большое значение для женщин из рабочего класса: многие из них до замужества могли полагаться только на свой заработок. Часто эти женщины откладывали свадьбу, чтобы накопить на приданое и оплатить ее – полагалось, чтобы эту дорогостоящую церемонию оплачивала невеста или ее семья. Помолвка у представителей рабочего класса в Швеции могла растянуться на годы, и все это время женщина могла сожительствовать с мужчиной, даже родить ребенка, что было абсолютно недопустимо для женщин из среднего и высшего классов. Сожительствовали до брака около 40–50 % всех пар из рабочего класса, так что специально для обозначения мужчины и женщины, живущих вместе без церковного или гражданского обряда, появилось обозначение «стокгольмский брак».

Общество принимало женщин, состоявших в «стокгольмском браке» (как и жен священников в Средние века), несмотря на осуждение со стороны духовенства (в основном протестантского). Иногда, особенно в случаях переписи населения, такие пары стремились скрыть свои отношения и притворялись квартиросъемщиками в доме, принадлежавшем их родителям. В конце концов такие пары преимущественно регистрировали брак, а дети, рожденные до него, получали статус законных наследников.

Из того, что мы знаем о «стокгольмском браке», можно заключить, что женщины были в нем довольно независимы. По закону они не были замужем и, следовательно, не зависели финансово от мужа: они сами могли распоряжаться своим заработком и не находились под финансовой опекой родителей. История показывает, что женщины становятся более независимыми, когда получают доступ к деньгам, которые либо наследуют, либо зарабатывают сами. Такая независимость всегда вызывала беспокойство у мужчин. Тем, кто сегодня продолжает считать, что все беды в современном обществе идут от того, что жены работают вне дома, следует присмотреться к спорам, которые разворачивались в конце XIX века вокруг женского вопроса. Все эти проблемы уже поднимались в них.

В поддержку женских свобод высказывались такие знаменитые европейские литераторы, как Генрик Ибсен и Бьернстьерне Бьернсон в Норвегии, Фредерика Бремер и Эллен Кей в Швеции, Мария Башкирцева, родившаяся в России и жившая во Франции, французские активистки Мари Можере и Нелли Руссель, южноафриканская романистка Оливия Шрайнер, ирландский драматург Бернард Шоу, австрийская пацифистка Берта фон Зутнер. В числе их противников были не менее значимые фигуры: немецкий философ Фридрих Ницше, шведский драматург Август Стриндберг, русский писатель Лев Толстой, а также всевозможные французы. Но, вероятно, самым влиятельным оппонентом женской независимости был папа Лев XIII – он был убежден, что замужняя женщина должна оставаться в клетке патриархального брака, что такое положение было ей уготовано судьбой. Выпущенная им в 1891 году энциклика гласила, что «женщина по природе приспособлена для работы домашней, которая лучше всего охраняет ее скромность и способствует доброму воспитанию детей и благу семьи».

Карикатуристы упражнялись в остроумии, изображая «новую женщину» и ее забитого мужа. Они следовали традиции изображения мужа-подкаблучника и безжалостно искажали идею перераспределения ролей в браке. Американская вариация на эту тему изображает суфражистку, изящно одетую женщину, садящейся в карету, которой правят еще две женщины, а позади кареты остается муж, который следит за младенцем и стирает. Немецкая карикатура 1900 года «Современный брак» (Moderne Ehe) показывает женщину, одетую в штаны, которая гневно потрясает туфлей, а рядом стоит ее муж, выряженный в платье и домашние тапки, в одной руке он держит ребенка, а в другой – бутылочку. Подпись под рисунком гласит: «Она носит штаны» (Sie hat de Hosen an).

 

«Новая женщина» в Великобритании

В Великобритании обсуждение женского вопроса в 1880–1890‐е годы достигло высшего накала. «Новую женщину» – так с 1894 года стали называть этот получивший распространение феномен – обсуждали на страницах газет и журналов, в романах и пьесах, в публичных речах и в беседах в узком кругу. «Новую женщину» отличали образованность, независимость, пренебрежение традиционными семейными ценностями и размывание границ между моделями поведения, приписываемыми мужчинам и женщинам. Для своих последовательниц она была долгожданной освободительницей, которая наконец восстановит справедливость в отношениях между полами и отвоюет привилегии для женщин в семье и в обществе. Хулители же считали ее не более чем возмутительной хабалкой, ошибкой природы, которая силится разрушить установленный свыше гендерный порядок и посеять хаос в таких священных гражданских институтах, как брак и материнство.

Скандальные дискуссии о «новой женщине», без сомнения, росли из беспокойства о будущем брака. Пока такие проблемы, как женская сексуальность, образование, труд и избирательное право, поднимались все чаще, в феминистских протестах видели попытку уничтожить «истинную женственность» – то есть идеал самоотверженной, заботливой супруги и матери. Во что превратится семья, если замужняя женщина будет состоять в по-настоящему равном союзе со своим мужем?

Первой в публичном пространстве этот вопрос подняла англичанка Мона Кэрд. Ее статья «Брак» была опубликована в августе 1888 года в журнале Westminster Review, и когда The Daily Telegraph предложила своим читателям высказать свое мнение на этот счет, меньше чем за два месяца в редакцию пришло около 27 000 писем.

Что же такого написала Кэрд в своей статье, что вызвало такую острую реакцию, и что позволило одному из ее современников говорить о «величайшей газетной полемике современности»? По большому счету она, опираясь на опыт таких феминистских мыслителей, как Мэри Уолстонкрафт и Джон Стюарт Милль, заявляла, что мужчины веками держали женщин в подчинении ради удовлетворения своих потребностей и что брак – один из главных механизмов их закрепощения. Кэрд писала, что современная концепция «взятия в жены» ведет свое происхождение от древней практики покупки невесты и что этой процедуре фактически соответствует современное положение вещей, когда викторианская невеста продает себя самому достойному покупателю.

Кратко и вольно очерчивая историю института брака, Кэрд особое место отводит Лютеру. Именно он, по ее мнению, отринув священную значимость брака, превратил его в коммерческое соглашение и «низвел его до положения узаконенного греха». Она сразу же отклонила и мнение о том, что в протестантизме, дескать, брак облагородился, и назначила реформаторов Лютера и Меланхтона ответственными за то, что до сих пор викторианское общество считает основной задачей женщины рождение детей, даже если от этого она может умереть.

Кэрд считала брак «заблуждением». Поскольку жена попрежнему оставалась чем-то, что можно было приобрести, ей приходилось в своих представлениях о морали ориентироваться на идеал «служения мужчине». Интеллект, образованность и скромность жены даже для нее самой имели значение только в связи с мужем. Кэрд красноречиво говорит об этом: «Женщина должна развивать себя только как собственность мужа». Следуя той же логике, если добродетели жены принадлежат мужу, то ее проступки «порочат» его. Идея того, что мужская честь страдает от неверности жены, по мнению Кэрд, – «самое наивное проявление собственнической теории». Неверность была причиной для начала бракоразводного процесса, и во многих судах жену рассматривали как часть имущества, но Кэрд поднимает более философский вопрос: «Как кого-то могут опорочить чужие поступки?» (этот вопрос можно задать персонажам «Кукольного дома», где Хельмер волнуется, что преступление жены опорочит его честь).

Кэрд в статье предлагает ряд радикальных мер, которые помогли бы покончить с таким «тлетворным заточением». Можно было отрицать брак в принципе. К такому шагу склонялось «все больше женщин ‹…› отказывающихся от брака, который позволил бы облегчить их существование, не желая терять своей свободы».

Но Кэрд не отвергала брак полностью. Она желала не уничтожения его, а перерождения, достичь которого позволило бы развеивание определенных заблуждений – например, уход от обязанности жить вместе, которое распространялось даже на тех супругов, что несчастливы в браке. На протяжении XIX века доказанная измена была единственным легальным основанием для развода, а стоимость этой процедуры делала ее невозможной для большинства британцев. Кэрд выступала за более мягкое законодательство в этой области, а также за лучшее образование для женщин, которое позволило бы им обеспечивать себя самим и не спешить выходить замуж ради денег. Она верила, что это превратило бы брак в сознательный выбор, построенный на любви и привязанности, а не на чувстве долга. Эти изменения могли бы поддержать люди обоих полов, которые, по мнению автора, не были удовлетворены своим положением. Кэрд полагала, что моральное возрождение не заставит себя ждать, и считала, что об этом свидетельствует «волнение умов в последние годы, знаки и чудеса, предшествующие пробуждению». Она приглашала своих читателей к дискуссии.

В подборке, опубликованной в The Daily Telegraph в связи со статьей Кэрд, были письма от замужних женщин, женатых мужчин, одиноких дам, холостяков, вдов и вдовцов, священнослужителей, буфетчиц, врачей, моряков, медсестры, художника, врача, актрисы, меховщика, нескольких секретарш и т. д. Авторы писем были по большей части представителями среднего класса, хотя встречались ответы и от представителей рабочего класса. Они либо были безоговорочно солидарны с Кэрд, либо категорически не соглашались с нею. Они рассказывали свои личные истории, радостные и несчастные, предлагали свои причины того, почему стоит отказаться от современного брака, или делали предложения, как его улучшить. Многие давали советы авторам писем, которые были опубликованы ранее. Эта переписка позволяет понять, что представлял собой брак в Великобритании в конце XIX века, и содержит множество любопытных частных случаев. Ниже я позволила себе рассортировать письма по двум категориям: 1) истории женщин, которые считали свой брак неудачным; 2) истории женщин, которые считали свой брак удачным.

 

Случаи несчастливого брака

Должна сказать, что я согласна с тем утверждением, что процедуру развода нужно облегчить. Расскажу вам свою историю. Мой муж – прожженный пьяница. Да, он неплохо зарабатывает и я ни в чем не нуждаюсь, но справедливая ли это цена за то, что мне приходится пять дней в неделю иметь дело с таким пьянчугой? (Лукреция. Уэстборн-Парк. 20 августа).

Я одна из тех страдалиц, для которых брак стал главной ошибкой в жизни. Меня выдали замуж совсем девочкой, а через пару лет я по сути стала вдовой и, ввиду жестокости мужа, принуждена была искать развода. Но наше законодательство, по которому я вынуждена была жить с мужем, рискуя жизнью, смилостивилось надо мной только после того, как я потеряла глаз… (М. С. Брэдфорд-стрит. Стрэнд. 21 августа).

Буду безмерно признательна миссис Моне Кэрд или кому-либо еще, кто объяснит, как спасти положение двум супругам, которые несчастливы в браке. В моем случае брак был прискорбной ошибкой, потому что мы с мужем не подходим друг другу. Нашу несовместимость доказали четырнадцать лет совместной жизни, которые прошли в постоянных склоках и препирательствах… Мы нарушили все клятвы, которые давали в день свадьбы, кроме одной; придерживаясь морали, мы вынуждены поддерживать свой союз, каждый день ощущая себя несчастными, омрачая и опечаливая жизнь детей, которым приходится жить в доме, где нет ни любви, ни радости… (Уставшая жена. Фельфем близ Богнора. 21 августа).

Я сама – покинутая жена, мой муж никогда не проявлял ко мне и толики должного уважения и доброты, но я с гордостью могу сказать, что ревностно блюду супружескую клятву, и если мой муж завтра велит мне вернуться к нему, я сделаю это и вновь стану ему верной и любящей женой. (Жена городского торговца. Уэртинг. 10 сентября).

Я неразумно вышла замуж за мужчину, которого не люблю. Я думала, что, возможно, смогу привить себе теплое чувство, но этого не произошло ‹…› Я считаю, раз я его жена, я должна оставаться с ним, но все мое естество противится тому, чтобы быть подле мужчины, которого я никогда не любила и который в своих вкусах, повадках и стремлениях представляет полную мне противоположность. Мне кажется, я была бы лучшей женщиной, если бы мной руководила любовь, а не чувство долга… (Нарушительница брачных законов. Норвуд. 20 сентября).

Мой супруг и я страдаем от несовместимости характеров. Мы не ссоримся, но между нами нет и доли симпатии – лишь абсолютное отторжение каждой мысли и чувства. ‹…› Мне кажется, что в мире было бы меньше недовольных, сварливых и сломленных женщин, если бы мужья видели, что те интересуются и занимаются чем-то помимо домашних дел. ‹…›

Еще одна причина брачных неудач – в том, что мужья противятся женской независимости в финансовых вопросах. ‹…› Немногие из них понимают, какое это унижение для женщины независимой – постоянно клянчить деньги и к какой горечи и возмущению это может в конце концов привести… (Пропащая жена. Дарент, Кент. 26 сентября).

В этих и других письмах недовольные своим браком женщины считают основной причиной неудач мужа, грубого, высокомерного или склонного к пьянству. Как правило, автор письма сообщала, что перепробовала все средства, чтобы стать «идеальной женой», воспитать в себе «преданность и самоотверженность», и все же обстоятельства брака полностью раздавили ее, и теперь единственное, чего она хотела бы, – избавления от брака, которое могло быть признано законом ее страны и ее религией. И все же никто из женщин не хотел идти на измену, чтобы дать достаточное основание для развода.

Некоторые жены признавали, что основная проблема их брака – несовпадение характеров. Они считали себя виноватыми в той же степени, что и своих мужей. Одна женщина даже попросту заявляла, что «не создана для брака». Подобно авторам других писем, она протестовала против закона, который не позволял жене и мужу расходиться.

 

Случаи благополучного брака

Позволите ли сказать слово женщине, которая уже двадцать лет состоит в браке? ‹…› По моему скромному мнению, замужество было придумано в интересах слабой части человечества, то есть женщин и детей, и более служит им на благо, чем наоборот. Мужчина, возможно, мог бы обойтись без брака – и многие мужчины так и поступают, довольствуясь свободными, временными отношениями. ‹…› А женщина, как мне кажется, по природе должна быть в подчиненном положении. «И он господствовать будет над тобою» – такая доля была уготована первой грешнице, Еве. ‹…› Я высказываю только женскую точку зрения; готова признать, что замужество нередко вызывает чувство разочарования, но его нельзя назвать ошибкой, если оно служит продолжению рода и если оно наделяет женщину высоким – и почти святым – статусом верной жены и достойной матери. (Вера и надежда. Брайтон. 10 августа).

Если вы чувственная, умная и тактичная женщина и не ждете от своего мужа слишком многого, вы будете счастливы в браке ‹…› Представителя мужского пола, которому подарите свою любовь, выбирайте, прислушиваясь исключительно к собственному мнению. Кроме того, помните, что все мы не без греха, так что будьте терпеливы; и если вы найдете достойного мужчину, он будет любить и уважать вас за это. Если видите, что муж отбился от рук и поздно приходит, выдайте ему ключ от двери; свобода, на которую не покушаются, скоро ему приестся. Не дожидайтесь его допоздна. Идите себе спать, а его встречайте с милой, непритворной улыбкой и не задавайте ему неудобных вопросов о том, где он прошлялся до утра. ‹…› При таком поведении, я вас уверяю, мужчина потеряет всякий интерес к ночным гуляниям и меньше чем через месяц вновь станет возвращаться домой вечером в разумное время. Станет ли ваш брак ошибкой, зависит в том числе и от вас. (Эмили Коффин. Лондон. 14 августа).

Накануне свадьбы я дала себе три обещания: никогда не злить мужа, никогда не иметь от него секретов и не совершать ничего настолько бездумного или эгоистичного, что могло бы привести его к банкротству. Через пятнадцать лет брака я рассказала ему об этом, и хотя вот уже десять лет как я вдова, я не могу сдержать слез, когда вспоминаю его полный нежности ответ… (Та, кто верит в святость брака. Линкольн. 20 августа).

Позволите ли вы жене рабочего сказать несколько слов по поводу вопроса о браке? ‹…› Мне сорок лет, и я замужем; мой брак до сих пор крепок, значит, кое-что мои слова да значат. Я считаю, что брак – не заблуждение, и вот почему.

Пятнадцати лет, когда я подвизалась в мастерской, я влюбилась в своего мужа. Он был подмастерьем и на четыре года меня старше. Мы были очень счастливы – вели себя как влюбленные голубки, хотя никогда не спрашивали мнения родителей и полностью полагались на свой выбор, нам нравилось кокетничать друг с другом втихаря, и мы с нетерпением ждали, когда сможем пожениться. Как только его учеба в мастерской закончилась, мы назначили дату, и в один прекрасный день, получив выходной, отправились прямиком в церковь, взяв в свидетели пару ребят, с которыми работали. Нас поженил добрый человек, которому, кажется, в радость было сделать такую симпатичную и счастливую пару мужем и женой. Моим приданым стала моя любовь. Он располагал только теми средствами, какие мог заработать своим ремеслом. У нас не было счета в банке, мы имели лишь скромные пожитки, но мы поженились и были так счастливы, что нельзя себе представить. В тот же год я родила первого сына. Затем у него появились восемь братьев и сестер, и семерым из них удалось дожить до взрослых лет. ‹…› Зачем Бог создал нас мужчинами и женщинами? Очевидно, чтобы мы становились спутниками друг друга и чтобы мы исполняли Божественное повеление «плодиться и размножаться». Бог послал нас на землю не для одного развлечения, но для труда. Женская работа – быть матерью, воспитывать детские умы и сердца. И если она настоящая женщина, она исполняет свою задачу с радостью. Какая награда может быть выше, чем, когда волосы покроются сединой, а походка замедлится, увидеть, как дети возвращают тебе любовь и заботу, которую ты им дала, и что этот доход стабильно растет? Я бы не променяла любовь сыновей и дочерей и свое укромное место у камина ни на какие богатства Ротшильдов… (Жена рабочего. Плимут. 6 сентября).

Мы поженились через три года после знакомства, и я хорошо знала своего мужа; в какой-то момент мы решили, что понимаем друг друга достаточно хорошо, чтобы потом счастливо жить вместе. Но спустя некоторое время я поняла, что он ускользает от меня. ‹…› Друзья советовали мне, чтобы, если он решит пойти своей дорогой, я шла своей. Но я понимала, что так мне его не вернуть. Так что, потерпев его причуды несколько лет, я придумала, как мне вернуть его. ‹…› Я всегда встречала его сама как ни в чем не бывало и оказывала ему все те же мелкие знаки внимания, как в то время, когда мы еще не были женаты. Я старательно изучила всех его друзей и взяла за привычку пару раз в неделю приглашать кого-нибудь из них на ужин. ‹…› Так постепенно я отвадила его от дурной компании, и последний год мы живем очень счастливо. (Женщина из среднего класса. Кройдон. 12 сентября).

Если Богу будет угодно, мы надеемся справить золотую свадьбу, и мы все еще не устали друг от друга. Но я совершила множество ошибок…

Теперь я знаю, как управляться со своим мужем, и я научилась приумножать его удовольствия, коих не так уж много, – разделяя их с ним… (Винни Джонс. Сваффхем. 17 сентября).

В целом счастливые жены не были так категоричны, как несчастные. Они считали, что брак предполагает терпимость по отношению к недостаткам супруга и даже подчинение его интересам. Они верили в то, что задача сохранения брака лежит на их плечах, а не на плечах мужей. Одна жена дала в канун свадьбы три обещания, о которых рассказала мужу только через пятнадцать лет; вторая исправила ошибки молодости и со временем научилась «управляться» со своим мужем; третья постепенно отвадила своего мужа от «дурной компании»; четвертая дошла даже до того, что выдала своему мужу ключ от входной двери, чтобы тот мог возвращаться домой так поздно, как пожелает, пока ему не наскучит вседозволенность. Все они разделяли ту точку зрения, что дом должен быть убежищем, где муж может укрыться от напастей внешнего мира, будь то агрессивная рабочая среда или распутство и выпивка. «Настоящая женщина» была предана своей миссии хозяйки дома, жены и матери.

В некоторых письмах ощущается сильное влияние традиционных религиозных взглядов, согласно которым женщина была немощным сосудом и Бог предназначил ей повиноваться мужу и рожать детей. Наиболее необычным кажется письмо жены рабочего, которая ясно сознает свои классовые различия с большинством других корреспонденток и так уверенно довольна своей долей. Примечательно, что эта жена, которая была замужем сорок лет, и жены более старшего возраста были самыми счастливыми. Они преодолели трудный период притирания друг к другу, деторождения, стесненности в средствах и в поздние годы начали осознавать, насколько им повезло. Даже эта небольшая выборка может служить подтверждением слов многих современных психологов о том, что пожилые люди, сумевшие сохранить свой брак, переживают на старости лет расцвет отношений.

 

Развитие дискуссии в Великобритании и Европе

Статья в The Daily Telegraph не положила конец спорам по женскому вопросу. В Великобритании поборницам женской независимости Моне Кэрд, Саре Гранд и Оливии Шрейнер противостояли противницы реформ – например, Элиза Линн Линтон, миссис Хэмфри Уорд и популярная романистка Уида. Мужчины-писатели также не скрывали своего отношения к женскому вопросу. В отличие от более ранней прозы Остин, Бронте, Гаскелл и Диккенса, романы 1880–1890‐х годов уже необязательно завершались свадьбой: теперь брачная церемония могла расположиться в начале или середине романа, а следом могло идти описание проблем, которые она за собой повлекла. Или же в романе могло и вовсе не быть свадьбы.

Впрочем, британские романисты были на шаг позади своих коллег с континента: те уже в первой трети XIX века отказались от того, чтобы заканчивать произведение счастливой свадьбой, и начали описывать любовь, секс и замужество в более мрачных тонах. Уже в 1832 году вышел шокировавший читателей роман французской писательницы Жорж Санд «Индиана», где описывалась история жены, спасавшейся от своего насильника-мужа. В той части «Человеческой комедии», что была написана в 1830–1840‐х, Бальзак рассказывает о сумасбродных мужьях и отцах, сделавших своих жен и дочерей несчастными. В «Воспоминаниях двух юных жен» Бальзак предлагает будущим невестам две модели брака: традиционный брак, заключенный по уговору, и романтический брак, совершенный в порыве страсти. Две подруги, выпустившись из школы при монастыре, сделали выбор в пользу разных моделей: одна нашла мужа, руководствуясь интересами семьи, другая – велением собственного сердца. Несмотря на свой романтизм, Бальзак оказывается на стороне женщины, выбравшей быть хозяйкой и матерью, а та героиня, что предпочла страсть, теряет своего первого мужа в чаду безудержной страсти (!) и умирает во втором браке, не сумев совладать с собственной ревностью и тем самым выступая предупреждением другим.

Но образ несчастной жены par excellence создал писатель следующего поколения – Гюстав Флобер в романе «Госпожа Бовари». Она была всего лишь провинциальной глупышкой, впитавшей романтические иллюзии своего времени; но Флобер превратил ее в великую изменницу, к решению которой – отказу сохранять супружескую верность занудному провинциальному врачу – можно относиться скорее с сочувствием, чем с осуждением. В 1857 году консервативное правительство Наполеона III пыталось возбудить иск об оскорблении морали против Флобера и его издателей, но вынуждено было отступить перед красноречием судебного защитника и прогрессивного судьи, а также перед общественным мнением, которое стояло на стороне романа.

Наконец, Лев Толстой в романе «Анна Каренина» (1875–1877) описывает по-настоящему отчаянную героиню-изменницу. Красивая, страстная, аристократичная Анна оставляет своего холодного мужа и любимого ребенка ради привлекательного офицера, графа Вронского. В итоге все несчастны. Как и госпожа Бовари, Анна Каренина кончает жизнь самоубийством, бросая и незаконного ребенка от Вронского, и сына, рожденного в браке. Несмотря на то что и Флобер, и Толстой сочувствуют своим героиням, они все же заставляют тех поплатиться за измену. Женская измена, оставшаяся без наказания, все еще была немыслима.

К 1880‐м годам и британские романисты начали вслед за своими коллегами с континента писать о сложностях брака. Среди тех, кто видел в современном брачном институте собрание потенциальных проблем, был Томас Харди. Главный герой романа «Мэр Кэстербриджа» (1866) оказывается виновен в том, что в молодые годы продал свою жену и сына моряку – это открылось, когда он был уже стар и знаменит, и повлекло за собой падение и смерть героя. В «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» рассказывается о сельской девушке, соблазненной и забеременевшей от своего высокопоставленного нанимателя; затем она выходит замуж, но, узнав о ее прошлом, муж бросает ее. В завершении Тэсс закалывает своего первого мужчину и, прежде чем попасть под арест и отправиться на виселицу, проводит несколько блаженных дней с мужем, которого она никогда не переставала любить. В «Джуде Незаметном» (1894) язвительная критика в адрес британского классового общества сочетается с пессимистическим взглядом на гетеросексуальные отношения. Провинциальный каменщик Джуд рано женится, и этот неудачный брак заканчивается тем, что жена от него уходит. Затем он влюбляется в свою кузину и несколько лет противозаконно живет с ней. Когда все три их ребенка трагически погибают, они расстаются, и Джуд умирает несчастным. Это самый печальный из романов Харди, и он пользовался наименьшей популярностью у читателей.

Многие британские писатели критиковали институт брака и высказывались по женскому вопросу. Так, например, Джордж Гиссинг в романе «Лишние девы» пишет о старых девах, которые оставались незамужними потому, что в викторианской Англии женщин было больше, чем мужчин. Все четыре героини романа Гиссинга не замужем, две из них – Рода Нанн и Мэри Бэрфут – не вступают в брак сознательно, чтобы помогать другим незамужним. Они открывают школу, чтобы учить женщин секретарской работе и сделать их более самостоятельными. В книге содержатся все доводы за и против традиционного брака и традиционной женской роли, хотя симпатии самого автора – на стороне «новой женщины».

Рода Нанн (ее фамилия не случайно созвучна «nun» – поанглийски «монашка») – образец независимой, гордой, образованной женщины, которая посвятила себя «величайшей реформе своего времени – борьбе за равенство полов». Но чтобы мы не вообразили себе мужеподобную бой-бабу, Гиссинг заставляет ее ответить на чувство настойчивого ухажера – Эврарда Бэрфута. В своих беседах они приводят современную им критику брака (общественную «повинность», от которой не отказались лишь по соображениям юридическим и экономическим) и самые смелые рассуждения о свободном браке (неузаконенных отношениях, которые основываются на страсти и интеллекте). Эврард говорит как поборник сексуальной эмансипации, когда делает Роде предложение:

Ты знаешь, какую жизнь я хочу с тобой разделить. Ты знаешь меня достаточно хорошо и можешь быть уверена, что своей жене – если использовать это устаревшее слово – я предоставлю ту же свободу жить, как ей хочется, что и самому себе. Как и прежде, единственное, чего я прошу, это любовь. ‹…› Любовь двух тонко мыслящих людей – возможно, самое дорогое, что может предложить им жизнь [408] .

Но в конце концов Рода Нанн отказывается стать женой Эврарда Бэрфута, поскольку выясняется, что он все-таки придерживается более традиционных взглядов на брак.

Две другие героини романа выходят замуж и олицетворяют две крайности брака. Фанни Миклтуэйт делает это после помолвки, которая продолжалась целых семнадцать лет! Проявив стойкость и доблесть самопожертвования, она живет в согласии и счастье со своим мужем, несмотря на бедность. Другая героиня, Моника Уиддоусон, принимает предложение от мужчины, который вдвое старше ее. То немногое, что она о нем знает, не вызывает у нее никаких теплых чувств – она выходит за него только затем, чтобы избежать той нищеты, в которой живут две ее незамужние старшие сестры. У мистера Уиддоусона были мещанские представления о том, что позволено мужчине, он патологически ревновал свою молодую жену. Супруги говорили на разных языках – все это просто толкало женщину в объятия любовника. Вопреки своему желанию, Моника не совершает измены (виной тому – малодушие любовника), но муж продолжает питать подозрения даже после того, как она умирает при родах. Такова участь жены в романе Гиссинга, написанном в конце XIX века.

В свою очередь, защитники традиционного брака не отступали от своих убеждений. В 1891 году Элиза Линн Линтон опубликовала серию статей о «разбушевавшейся женщине», где представляла семейный очаг как особый мир, в котором царит любовь и умиротворение. Она придерживалась убеждения, распространенного в викторианском обществе, что «в то время как мужчина должен трудиться вне дома – управлять страной, обрабатывать землю, – женщина должна взять на себя заботу о семье и обществе внутри страны. Чем более развито общество, тем дальше разведены две эти сферы». Несмотря на то что подобные представления о разделении труда на мужской и женский переживали нелегкие времена, Линтон упрямо их придерживалась.

Больше всего Линтон возмущала идея о том, что женщины должны принимать участие в политической жизни. Она вопрошала: «Как тут сохранить мир в доме, если женщины, беря пример с мужчин, ринутся в пучину политической борьбы?» Возражая поборницам женских прав, Линтон выдвигает аргумент, который будут использовать на протяжении следующей четверти века: если за женщиной признают право политического голоса, это плохо скажется на браке, поскольку к причинам для разногласий между супругами прибавится еще одна. Она просила читателей «вообразить тот дом, в который возвращается муж, уставший деловой человек и к тому же страстный политик, когда его жена отдала свой голос другому. ‹…› Мы все знаем случаи, когда жена публично и целенаправленно восставала против своего мужа». Консервативные современники Линтон – от ревностных католиков, протестантов и иудеев до сторонников евгеники и социал-дарвинизма – приветствовали ее борьбу за сохранение идеи о разделении сфер труда. В «новой женщине», жаждавшей образования и экономической независимости, отказывавшейся от принудительного замужества и желавшей рожать поменьше детей, видели угрозу основам привычного миропорядка.

 

Женский вопрос в Америке

В Америке, как и в Европе, к концу XIX века появились сотни, если не тысячи «новых женщин» – женщин, которые стремились к большей самостоятельности либо в браке, либо в его отсутствие. Реформистка Эбба Гулд Вулсон, заявляя в 1874 году: «Я… не только жена, не только мать, не только учительница, но прежде всего женщина, и я имею право существовать как таковая», высказывала смелую для своего времени идею, к которой тогда приходили лишь редкие женщины, в то время как викторианское общество в целом предпочитало ее игнорировать. И все же в последней четверти XIX века американки начали прислушиваться к идеям о независимости и равенстве с мужчинами. У них появлялось все больше сомнений в необходимости брака; новые возможности для заработка позволили некоторым из них вовсе не выходить замуж. Работа по дому оставалась основной сферой, в которой были заняты женщины (согласно переписи 1870 года, половина работающих женщин выполняла работу домашней прислуги), но их все чаще брали на фабрики, в швейные и шляпные мастерские, а те, кто был более образован, могли зарабатывать преподаванием, конторской работой, писательством или прикладным творчеством. Женщинам, желавшим построить успешную карьеру, по-прежнему приходилось выбирать между работой и браком. Как писала Анна Ли Мерритт в своем «Письме к художникам, в особенности к женщинам-художникам» (Lippincott’s Monthly Magazine, 1900), «главное препятствие на пути к успеху для женщины заключается в том, что она никогда не может иметь жену».

Некоторые женщины, особенно те, кому удавалось сделать карьеру, или те, кто имел в распоряжении собственные средства, могли позволить себе «жену», то есть состоять в так называемом «бостонском браке» – длительных союзных отношениях двух незамужних женщин. Такие женщины, как правило, боролись за свое право на профессию и поддерживали взгляды и карьерные устремления друг друга. Писательница Сара Орне Джуэтт и ее овдовевшая подруга Энни Филдз состояли в таких отношениях почти тридцать лет. Первая женщина – студентка Университета Брауна в 1891 году, Мэри Эмма Вулли, будучи президентом колледжа Маунт-Холиок, жила вместе с Джаннет Маркс. До того как в США стали популярны идеи Фрейда, такие отношения не казались «извращением» – их считали асексуальными. Общество было терпимо к лесбийским союзам, если те не подразумевали, по крайней мере внешне, интимную близость.

Даже состоя в традиционном гетеросексуальном браке, многие молодые американки стремились к большей власти, чем женщины предыдущих поколений. Довольно часто викторианской жене приходилось в борьбе за власть иметь дело с предубеждениями не мужа или общества, но с собственными. Желая иметь больше прав в принятии решений, касающихся ее самой и ее семьи, она в то же время не хотела походить на «бесполых мужланок» с журнальных иллюстраций и карикатур. Добропорядочная женщина из среднего класса верила в институт брака, не одобряла развод и никогда не опозорила бы своего мужа на людях, но наедине она умела приобрести власть над детьми, деньгами и множеством других семейных решений. Поехать летом на побережье или в гости к родителям? Вложить ли мужу деньги в рискованное деловое предприятие? Будут ли они еще раз переезжать туда, куда ему захотелось? Есть ли у них деньги, чтобы нанять еще одну прислугу? Должна ли их дочь получать образование, как сын? Могла ли она вступить в женский клуб, одна поехать на курорт или навестить подругу в другом городе? Возражал ли муж против того, чтобы она зарабатывала деньги писательством или выпечкой тортов? Оставаясь с мужем наедине, американки из среднего класса проявляли меньшую покорность, нежели их предшественницы.

Вайолет Блэр Джанин, чью жизнь восстановила по письмам и дневникам Вирджиния Лаас, представляет собой пример женщины с необычайно сильной волей, которая отвергала повиновение в браке и жила со своим мужем Альбертом в удивительно «современном» союзе. На протяжении нескольких сезонов Вайолет Блэр была первой красавицей в вашингтонском обществе и отвергла двенадцать ухажеров (это довольно впечатляющее количество, даже учитывая то, что она была красива, умна и имела солидное состояние). В 1874 году – как раз когда Вулсон опубликовала свой текст о том, что женщина имеет право существовать вне какой-либо отведенной ей роли, – Вайолет вышла замуж за Альберта Джанина.

Шестью годами ранее, в возрасте двадцати лет, Вайолет Блэр записала в своем дневнике: «Я никогда не полюблю и никогда не выйду замуж, – никогда мужчина не будет властвовать надо мной, – я никогда не поклянусь служить кому-либо». Через год, вспоминая о своем десятом ухажере, она задавалась вопросом: «Что мне делать? Я так переживаю по поводу всех этих мужчин, которые влюбляются в меня; я не могу угодить всем сразу и не хочу выходить замуж ни за одного». В дневнике за 1870 год она пишет о тех же переживаниях: она признается самой себе, что не представляет, что полюбит кого-то, и заключает, что не хочет служить мужчине.

И в то же время она обнаруживает, что ей нравится Альберт Джанин, образованный юрист из Нового Орлеана, который придерживается прогрессивных взглядов. Он поощрял ее интерес к женским правам и даже приносил ей книги и брошюры на эту тему. Он уважал ее неординарные убеждения и внушительные знания нескольких языков и, что важнее, не возражал против того, чтобы она принимала решения. 27 октября 1871 года она удовлетворенно записывает в дневнике: «Он меня слушается». В этом же году она приняла его предложение.

Помолвку по ее просьбе держали в секрете; она продолжала заигрывать с другими ухажерами, и это расстраивало жениха. В одном из писем он дал волю отчаянию: «Меня приводит в отчаяние мысль о том, что я могу потерять тебя. Я живу тобой; без тебя я стану ничем. Сейчас я одинок и расстроен, но я все равно считаю себя счастливейшим из мужчин, когда думаю о том счастье, которое меня ждет…». Это был один из многих кризисов в их период ухаживаний. Хотя викторианские девушки часто испытывали своих женихов, Вайолет, по ее собственному признанию, была действительно очень своевольной. «Ах, Берти! – писала она в 1872 году. – Я могу превратить твою жизнь в кошмар. Из испорченной красотки не выйдет хорошей жены». Наконец, проявив настойчивость и терпение (он был, как писал один из друзей Вайолет, «почти так же верен, как Иаков»), Альберт осенью 1872 года повел свою невесту к алтарю.

Но это не значило, что Вайолет была готова принять традиционную модель брака и подчиниться мужу. Она поставила перед Альбертом условия: «Меня удовлетворит только абсолютная покорность. Сейчас я управляю своими любовниками, и если ты думаешь, что я хочу выйти замуж и отказаться от своей власти, ты сильно заблуждаешься! Ни за что! ‹…› Я была рождена, чтобы командовать, а не покоряться». Альберт согласился на все, в том числе позволил Вайолет распоряжаться своим имуществом и жить в Вашингтоне даже тогда, когда он на несколько месяцев отлучался в Новый Орлеан. Ее слова о раздельном проживании звучат очень современно: «Ты не обязан все время жить в одном городе со мной. ‹…› Ты можешь сам решать, куда тебе поехать, а я – где следует быть мне». Через три года после того, как она дала свое согласие на брак, Вайолет стала миссис Альберт Си Джанин.

Брак продлился сорок четыре года. Как и полагается длительным отношениям, они проходили различные стадии – от абсолютного счастья до такого же глубокого несчастья. В первые годы брака Вайолет открыла в себе поразившую ее способность любить. Когда Альберт был в отъезде, ее письма были исполнены страсти: «Ах, если бы только ты был здесь, чтобы обнять меня. Я так скучаю по тебе. Мое сердце томится без тебя, любимый». И в другом письме: «Мой дорогой муж, не знаю почему, но у меня сегодня романтическое настроение, и я хочу сообщить тебе об этом». И все же она придерживалась тех договоренностей, что они заключили. Она четко давала понять, что любила его «как мужа и друга, но не как господина».

Они легко пришли к договоренности по финансовым вопросам. Она могла распоряжаться своими деньгами так, как ей представлялось нужным, а он своими – так, как ему казалось правильным. К сожалению, Альберту недоставало прозорливости в денежных вопросах. Он вложился в несколько деловых и политических предприятий, которые лишь пошатнули финансовое благополучие их семьи. В довершение к этим неприятностям, беременность Вайолет была неудачной, ее дочь родилась до срока и не прожила долго.

К 1880 году супруги большую часть времени жили раздельно, Альберт – в Новом Орлеане, Вайолет – в Вашингтоне. Когда он предложил, чтобы жена приехала к нему, Вайолет огрызнулась: «Ты не можешь меня обеспечить. ‹…› Как ты хочешь заставить меня жить с тобой в Новом Орлеане?» После этого письма они не виделись больше года.

В 1880‐е Альберт работал, чтобы выбраться из долгов, а Вайолет, чтобы заработать, брала у родственника документы на перевод. Она все больше времени посвящала работе в Национальной ассоциации женщин-суфражисток, в Обществе по борьбе с жестоким обращением с животными и в организации «Дочери Американской революции». Оба супруга вели очень насыщенную жизнь в отрыве друг от друга. В 1891 году Вайолет записала в дневнике: «Интересно, есть ли в этом городе еще одна порядочная женщина, которая состоит в столь же необязывающем браке. ‹…› По крайней мере, мы не досаждаем друг другу и не скандалим».

Однако был период, когда Вайолет была на грани того, чтобы спровоцировать скандал. В 1883 году она познакомилась с австрийским графом Вильгельмом Липпе-Вайсенфельдом и несколько лет состояла с ним в самой тесной дружбе. Она была в восторге от этого аристократа и никак не скрывала своих чувств, в том числе и от мужа. Но она держала в тайне то, что дважды в неделю он навещал ее, и в 1886 году признавалась в дневнике: «Если бы люди узнали об этом, мне пришлось бы прекратить». Осенью 1887 года Липпе было приказано возвратиться в Австрию. Хотя в их отношениях не было интимной близости (по крайней мере если верить дневникам Вайолет), на эмоциональном и интеллектуальном уровне они были очень яркими. Вайолет очень тяжело переживала разлуку, а Липпе так никогда и не женился.

Лишенная общества Липпе, Вайолет начала выражать все большее недовольство своим мужем, который был финансово несостоятелен и с середины 1890‐х годов зависел от своей жены. Рассуждая о финансовых неудачах мужа и неудачах брака, она так подводила итоги года 31 декабря в 1897‐м: «Мой брак не был счастливым, но как честная женщина я вынуждена нести эту ношу». Две недели спустя она добавила пару строк: «Берт, по крайней мере, не тащит меня в постель».

Когда Вайолет уже перестала надеяться на что-либо, Альберт, ко всеобщему удивлению, удачно распорядился частью семейного имущества – Мамонтовой пещерой в Кентукки: благодаря его усилиям она стала очень популярной достопримечательностью. Хотя Вайолет продолжала существовать на собственные средства и супруги по-прежнему жили раздельно, им удалось прийти к гармонии и даже вновь проникнуться чувством друг к другу в старости. Альберт нежно писал Вайолет в 1905 году: «Ни одна девушка или женщина, кроме тебя, не заставляла меня думать о том, чтобы сделаться ее спутником жизни. Ты красивее и умнее всех, кого я встречал». Вайолет признавала, что тоже зависит от своего супруга, когда писала ему в 1916 году: «Мне кажется, с течением времени мы все больше нуждаемся друг в друге. Когда ты приедешь?»

В старости Альберт очень сильно сдал и сделался раздражительным. Тем не менее Вайолет взяла на себя многомесячную заботу о муже в Кентукки и продолжила ухаживать за ним в последние годы его жизни в Вашингтоне. После того как в мае 1928 года он умер, она продала Мамонтову пещеру за 446 000 долларов и большую часть этой солидной суммы перевела Вашингтонскому кафедральному собору. Она умерла в январе 1933 года. Брак Альберта и Вайолет был, мягко говоря, неординарным. И все же, по словам биографа Вайолет, во многих смыслах это была «очень характерная для своего времени история». Этот пример показывает, как напряженно сосуществовали два представления о браке: одно – основанное на новой идее женской независимости, другое – на традиционном представлении о роли женщины, по-прежнему бытовавшем в конце XIX века и на сегодняшний день себя уже изжившем.

К 1890‐м годам стало невозможно игнорировать те изменения, которые происходили в роли как одинокой, так и замужней женщины в городском среднем классе. Появление женских колледжей, таких как Смит, Маунт-Холиок, Брин-Мор, Уэллсли и Вассар, возникновение женских клубов и организаций, принятие того, что одинокая женщина и даже в некоторых случаях женщина замужняя может работать, распространение представлений, что брак не кладет конец женскому увлечению литературой, музыкой или спортом (женщины чаще всего занимались теннисом или велосипедной ездой), – все это способствовало тому, что перед женщинами открывались новые свободы и возможности.

Главным символом женской эмансипации был велосипед. В журналах и на плакатах можно было часто встретить рекламу велосипедов, а бренды соревновались друг с другом за звание велосипеда, «наиболее приспособленного для женщин». Компания Victoria Bicycles рекламировала «откидное седло» для «тех, кто испытывает трудности при посадке», а Duplex Saddle Co., играя на женских предубеждениях по части анатомии, объявляла, что, по сообщению Бостонского общества родовспоможения от апреля 1895 года, «женщине ни в коем случае не следует ездить с обычным велосипедным седлом!» – она должна купить специальное «безопасное седло», оборудованное подушкой, так что передняя лука «даже не касается тела». Журнал Ladies’ Home Journal давал своим читательницам, уже умевшим или еще не попробовавшим кататься на велосипеде, советы, как скроить своей дочери специальный костюм для езды.

Ladies’ Home Journal и Good Housekeeping возникли в середине 1880‐х и держали своих читательниц в курсе последних мод и веяний. Если в 1884 году автор первого еще утверждал, что «счастливее всех те женщины, которые ведут обычную семейную жизнь», то десятилетием позднее он соглашался со стремлением замужних женщин жить все менее обычной жизнью. Традиционные советы по домоводству и наведению домашнего уюта начали перемежаться материалами с такими названиями: «Какая работа подходит женщине», «Мужчины как любовники» и «Женщина и скрипка» (1896).

Это не значит, что консервативный по сути своей Ladies’ Home Journal перестал превозносить жену, мать и домохозяйку. Он просто вынужден был отражать меняющиеся нравы, зачастую с сожалением. Так, в нескольких статьях с горечью отмечали постоянные разговоры «о женщине, которая не выходит замуж», скандальную открытость обсуждений разводов и остервенелую активность женщин вне дома. В своей колонке «Консервативная женщина» публицистка Рут Эшмор воскрешала викторианский идеал жены и матери:

Она лучший товарищ своему мужу и сыновьям. Она, не заботясь об этом специально, создает вокруг себя одухотворенную атмосферу, которая приносит отдых усталым членам семьи, и особенно уставшим мужчинам. ‹…› Самая достойная задача для женщины – сделать так, чтобы в сердце мужчины всегда теплилась духовность, которая помогала бы ему поддерживать свое существование и противостоять суетности мира ( февраль 1896 года ).

В сходной манере колумнистка миссис Лайман Эббот, отвечая на письма своих читателей, придерживалась мнения о том, что брак – это священное обязательство, данное на всю жизнь, а развод – это «зараза», которая из высших слоев общества распространилась на людей со средним достатком (март 1896 года). Даже рассуждая о вопросах, не относящихся к сфере домашнего быта, миссис Эббот находила возможность упомянуть о женских обязанностях. Например, в одном из номеров журнала она поместила письмо, касающееся налоговой реформы, сочинительница которого заявляла, что хотя и «не может назвать себя новой женщиной», но считает, что женщины должны интересоваться подобными вещами, потому что «на общественное мнение лучше повлияют серьезные, умные женщины, любимые своими мужьями и почитаемые как матери, жены, сестры, возлюбленные или знакомые, нежели женщины, идущие на избирательные участки». Такой образ женщины соответствовал консервативным представлениям миссис Эббот.

Редакция Ladies’ Home Journal прикладывала серьезные усилия к тому, чтобы сдержать прогрессивные изменения в отношении женщин. Журнал порицал «ошибочное стремление молодых девушек заниматься бизнесом и торговлей» и восхвалял любое стремление «относиться к ведению хозяйства как к науке» и «вывести домоводство на более высокий уровень» (февраль 1896 года). На его страницах одобряли тех, кто решил переехать за город, особенно «если это молодая пара, которая переезжает в пригород и строит простой и опрятный дом в самом начале своей семейной жизни. ‹…› Чем больше наши девушки дышат чистым воздухом, этим божьим даром, который в городах был отравлен мужчинами, тем лучшие выходят из них женщины: тем меньше мы увидим озабоченных матерей» (декабрь 1898 года). Как мы знаем теперь, жизнь в пригороде не стала спасением для американских матерей и жен.

И все же в этих журнальных текстах конца XIX века можно найти что-то созвучное нашим современным тревогам, и это не позволяет вовсе списать их со счетов как сборище ретроградных мыслей. Возьмем, к примеру, статью «Спешка новой женщины», опубликованную в январе 1899 года. Текст начинается с заявления о том, что «чувство спешки возобладало над американской женщиной» и это вредит семейной жизни. «Для многих наших жен и матерей внешние интересы вытеснили домашние обязанности ‹…› Женские клубы и организации в этом отношении причиняют только вред». Автор статьи напоминает своим замужним читательницам, что работа по дому оставляет очень мало свободного времени, и завершает покровительственным предписанием:

Самое время нашим женщинам начать вести более спокойную жизнь и отдалиться от того, что сегодня называют «прогрессом», это отнимает их время и занимает их мысли, не позволяя подумать о здоровье и душевном спокойствии. В наших домах должно быть больше покоя, и наши жены не должны вовлекаться в лихорадочную гонку и очаровываться ложными амбициями и глупыми идеями о том, чего ждет от них мир.

Прибавьте сюда размышления о женском наемном труде, и все эти же аргументы вы сможете найти в речах современных консерваторов. Да, мы согласны, что пора бы женщинам начать вести более спокойную жизнь. К сожалению, большинство женщин сегодня не могут позволить себе быть домохозяйками, даже если хотят этого, и мало существует альтернатив тому, чтобы работать сорок часов в неделю вне дома плюс двадцать часов посвящать домашнему хозяйству. Большинство мужей по-прежнему не занимаются домашним хозяйством наравне со своими женами, большинство семей не могут позволить себе оплачивать услуги помощника по хозяйству, а общественных услуг, которые помогли бы сделать быт семьи менее стрессовым, существует не так много. Если верить газетным материалам столетней давности, тогда многие женщины из среднего класса, которые могли оставить домашние дела на попечении слуг, предпочитали суету внешнего мира размеренности домашней готовки и уборки, не принимая во внимание то, как это скажется на их семьях и душевном спокойствии.

Пока консервативные авторы в 1880–1890‐е годы критиковали неугомонных новых женщин, отказывающихся поддерживать домашний уют, прогрессивные мыслители и активисты отстаивали право отвергать устоявшиеся гендерные роли и боролись за бóльшую независимость. Они подчеркивали, что женщине необходимо иметь возможность зарабатывать себе на жизнь, и преподносили женский труд не как угрозу браку, а как возможность покончить с разлагающей женщину практикой «брачного рынка». В известнейшем труде «Теория праздного класса» (1899) экономист Торстейн Веблен рисовал неутешительный портрет замужней женщины из среднего класса, для которой отсутствие работы было свидетельством высокого социального статуса ее мужа. Веблен ввел понятие «демонстративное потребление», для того чтобы описать эпоху консюмеризма, в которой жена воспринималась как покупательница предметов домашнего хозяйства и личного обихода, потребных только для того, чтобы продемонстрировать обеспеченность семьи.

Одним из самых проницательных авторов, проблематизировавших положение замужней женщины в капиталистической Америке, была Шарлотта Перкинс Гилман. В революционном труде «Женщины и экономика» (1898) она писала, что главная причина второстепенного положения женщин – их финансовая зависимость от мужчин; в этом она на полвека опередила Симону де Бовуар. Гилман понимала, что та экономическая реформа, о которой она говорит, уже совершается на ее глазах, и ставила перед собой задачу не только проанализировать происходящие перемены, но и стимулировать их.

Согласно дарвинистским представлениям Гилман, женский исход из дома был естественным следствием индустриализации XIX века: в сельском хозяйстве женщин заменяли машины, и у них больше не было необходимости все свое время посвящать домохозяйству. Работа вне дома представлялась ей тем, что освобождает женщину, расширяет ее горизонты и позволяет занять равное с мужчиной положение. Гилман не выступала против брака – только против такого брака, который ограничивал и принижал женщин. Она писала, что в традиционном браке «женщину ограничивает дом, а мужчину ограничивает женщина».

Гилман признавала, что женский домашний труд «обладает настоящей экономической ценностью», поскольку «он позволяет мужчинам приумножать свои богатства с большей эффективностью». Однако экономическая значимость такого труда не признавалась обществом, и он не вознаграждался. «Женщины, которые больше всех трудятся, получают меньше денег, а те, у кого больше денег, трудятся меньше». Она не предлагала платить женщинам за работу по дому и уход за детьми, будь это плата в форме ежемесячного содержания, которое давал муж, или правительственной выплаты за каждого ребенка, как в некоторых европейских странах, но считала, что женщинам нужно самим добиваться экономической независимости.

Хотя Гилман делала акцент на экономической составляющей женской независимости, она также разделяла взгляды, которые высказала ее предшественница Эбба Гулд Вулсон: женщина имеет право жить полной жизнью вне заранее определенной роли. Для нее работа была еще и средством самореализации: «созидательный труд не только приносит глубокое удовлетворение, он также необходим для здорового развития личности. За малым исключением, современные девушки проявляют тягу к такой форме самовыражения». Современная женщина, утверждающая свое право на индивидуальность, с неизбежностью вырастала из старой уравнивающей модели брака.

В разделении труда Гилман видела благо для семьи. По ее мнению, не всякая женщина должна была совмещать роли поварихи, уборщицы и няни. Вместо этого, по мере притока женщин на рабочие места, многие традиционные обязанности по домашнему хозяйству можно будет делегировать специальным работникам. И здесь Гилман смотрит далеко в будущее, воображая многоквартирные дома для семейных женщин-профессионалок, где уборкой занимались бы специальные службы, где были бы оборудованы общие столовые, «зимний сад, ясли и детский сад, где дети находились бы под присмотром обученных медсестер и учительниц». О да, работающие матери тогда, как и теперь, должно быть, мечтали жить в подобных домах.

Гилман была одновременно тонким исследователем общества и визионером-утопистом. В 1903 году она говорила публике: «У нас будут более счастливые браки, более счастливые дома, более счастливые мужчины и женщины, когда люди обоих полов поймут, что они прежде всего люди и что перед человечеством стоят более серьезные задачи, нежели удовлетворение своих желаний или налаживание семейных отношений».

Жизнь Гилман демонстрирует, как идеальные представления расходятся с действительностью. Она дважды была в браке. Ее первым мужем был художник Чарльз Уолтер Стетсон, она вышла за него замуж в 1884 году в возрасте двадцати четырех лет. Через год она родила дочь, Кэтрин, и это событие одновременно вызвало у нее сильную радость и глубокое отчаяние. Это было больше чем обычная послеродовая депрессия – Гилман только и делала, что плакала, испытывала постоянную усталость и в итоге оказалась на грани психоза. Невролог С. Вир Митчелл прописал ей постельный режим и запретил заниматься интеллектуальным трудом, но это только ухудшило ее состояние. В автобиографическом рассказе «Желтые обои» (1892) она объясняла свою депрессию желанием убежать от брака и материнства, которое растравили своим покровительственным отношением мужчины. В конце концов она развелась с мужем, но в 1900 году вновь вышла замуж, на этот раз за своего кузена, юриста Джорджа Хоутона Гилмана. Этот брак оказался более удачным, потому что муж не препятствовал Гилман в занятиях литературой и в чтении лекций.

К тому времени как она вышла замуж во второй раз, она уже приобрела известность в обществе. Ее знали как автора «Женщин и экономики», и за этой публикацией последовали еще несколько книг, десятки статей и множество публичных лекций. В период между 1909 и 1916 годами она издавала ежемесячный журнал The Forerunner и писала большую часть материалов. Гилман была в меньшей степени женой и матерью и в большей степени – публичной фигурой. Она даже отдала свою дочь Кэтрин на воспитание в семью своего бывшего мужа и его новой жены и не забирала ее, пока та не подросла. С новым мужем и взрослой дочерью она жила в Нью-Йорке, и эта жизнь, по всей видимости, была для нее более счастливой, вероятно потому, что Джордж, который был семью годами младше Шарлотты, подчинялся сильной воле своей жены.

Одним из свидетельств ее сильной натуры было то, как под конец жизни она боролась с раком груди. В эпоху, когда о подобных заболеваниях не принято было распространяться, Шарлотта Перкинс Гилман встретила его отважно и непоколебимо. С 1932 года, когда у нее обнаружили рак, и до 1934 года, когда неожиданно скончался ее муж, она продолжала читать лекции и писать. Затем она переехала в Калифорнию к дочери и в 1935 году, зная, что лучшие медики ее времени не способны побороть болезнь, приняла дозу хлороформа, оставив записку: «Я предпочла хлороформ раку». Эта записка опубликована в автобиографии «Жизнь Шарлотты Перкинс Гилман» (1935), которую напечатали после ее смерти.

Вайолет Блэр Джанин и Шарлотта Перкинс Гилман – два крайних примера замужней новой женщины. Обе женщины смогли позволить себе вести такую жизнь благодаря тому, что у женщин из среднего и высшего классов появились новые возможности для самореализации. Джанин диктовала свои условия мужу, жила отдельно от него в другом городе, сама распоряжалась своими деньгами и участвовала в деятельности различных клубов и организаций. Только к концу жизни, когда муж состарился и ослабел, она стала для него заботливой женой.

Шарлотта Перкинс Гилман тоже не была предназначена для роли домохозяйки. Она развелась с мужем, доверила воспитание дочери другим людям, зарабатывала писательством и вступила в равный брак с мужчиной, который был на несколько лет моложе ее. Подобно своей британской современнице Сесили Гамильтон, написавшей популярную книгу «Брак как торговля» (1909), Гилман понимала, что брак по-прежнему будет оставаться обязательным карьерным шагом для женщины, если ей не откроются другие возможности.

До нее никто так подробно не объяснял, зачем замужним и одиноким женщинам оплачиваемое рабочее место. Она отмечала, что к концу XIX века три миллиона американок уже работали. Согласно переписи 1900 года, в сельском хозяйстве было занято около миллиона женщин: 500 000 (преимущественно чернокожих) работали в поле, 300 000 руководили фермерскими и садовыми работами. К 1910 году больше миллиона замужних женщин работали на фабриках, в офисах, лавках, школах, книжных лавках и бухгалтерских конторах, распоряжались бизнесом и преподавали в колледжах. Гилман не ошиблась в том, что женщины, в том числе замужние, хлынут на открывшиеся им рабочие места, хотя ее пророчество в полной мере осуществится только в самом конце XX века.

Но слова Гилман о том, что для женщины возможность найти работу приведет к тому, что «браки, дома, женщины и мужчины станут счастливее», остаются под вопросом. Подобно многим утопистам, она не смогла предугадать тех проблем, которые повлекла за собой реализация ее мечты.