Историки общества сходятся во мнении, что современное представление о браке рождается в период между Американской революцией и 1830‐ми годами. Именно тогда любовь утверждается в качестве ключевого критерия при выборе супруга, хотя ни достаток, ни происхождение, ни социальное положение не утрачивают своей важности. О настроениях, бытовавших в этот период, можно судить по такой цитате из письма, которое юная американка Элиза Чаплин пишет своей подруге: «Тому, кто просит моей руки, надо сначала завоевать мое сердце». Многим семьям, особенно в Америке, пришлось смириться с тем, что дети выбирают себе супругов, не спросив родителей. Браки по любви заключались во все времена, но только теперь эта идея стала по-настоящему популярной и распространенной.

Почему эта перемена произошла именно в начале XIX века? На этот счет существуют разные теории. Было ли это естественным развитием идеи о браке-союзничестве, распространенной ранее среди буржуазии Великобритании, Северной Европы и Америки? Был ли это общий революционный дух, который помог детям освободиться от опеки родителей и позволил им делать более независимый выбор? Или это была реакция на Век Разума, что позволил страстным потокам Романтизма течь среди читателей любовной поэзии и прозы? А может быть, дело было в возрождении христианства в англо-американском протестантизме, согласно которому брак, благословленный небом, должен быть подобием божественной любви? Или это было результатом зарождающейся индустриализации, которая заставила женщин пойти на заводы и фабрики, оторвала их от домашнего очага и бдительного внимания родителей? Какими бы ни были причины, изменения, пришедшиеся на XIX век, способствовали освобождению молодежи из-под родительской власти и популяризация союза, заключенного по любви.

В этой главе мы покажем, как идеал романтической любви сочетался с соображениями практического толка в Великобритании и Америке. Мы посмотрим, как мужчины и женщины рассуждали о браке в письмах, дневниках, мемуарах, сентиментальных поэмах и любовных романах и какие меркантильные советы давали самопровозглашенные эксперты по вопросам брака. И мы увидим, что представление о браке по любви было общим для людей всех классов, рас, народов и религий по обе стороны Атлантики.

 

Любовь, брак и деньги в Великобритании

Для человека Викторианской эпохи признание в любви вовсе не означало, что можно предаваться плотской страсти. Как бы ни было сильно влечение и каким бы интимным ни было ухаживание, от будущих мужа и жены требовалось соблюдать ряд социальных конвенций, в числе которых было воздержание от секса до свадьбы. Многие представители среднего и высшего классов действительно соблюдали этот запрет; впрочем, сохранились и свидетельства того, что многие женщины, в особенности из низших классов, шли к алтарю уже с ребенком под сердцем. Анализ документации ряда британских приходов за период 1800–1849 годов показывает, что примерно одна или две из пяти женщин впервые зачинали до свадьбы. Родить незамужней считалось в обществе позорным и было чревато нищетой, однако таких случаев, особенно среди служанок, было много.

Взаимное чувство было предпочтительным, но не обязательным для заключения брака. Девушки, подобно всему обществу, в качестве будущего супруга хотели видеть человека, разделяющего и уважающего их ценности, взгляды и религиозные убеждения. Современному читателю будет интересно узнать, что писали в своих письмах и дневниках девушки XIX века, размышляя о полученных предложениях и пытаясь понять, выйдет ли из пылкого поклонника хороший муж, или тревожась о том, справятся ли они с ролью примерной жены.

Морализаторский тон, отличавший представителей среднего класса в Викторианскую эпоху, распространялся и на любовные письма. Согласно принятому этикету, юноша должен был начать переписку, а девушка могла лишь ответить на письмо с позволения родителей. Осмотрительность была в порядке вещей, особенно для девушки: ей не следовало открывать свои чувства до тех пор, пока о них не заговорит мужчина. Такую переписку вели, например, родители писателя Энтони Троллопа: Томас Троллоп в переписке с Фрэнсис говорил, что не знал, «к чему следует прибегнуть мужчине, чтобы выразить свою симпатию, к устной ‹…› или письменной речи». Избрав второй вариант, он писал: «Моя судьба в ваших руках. Я не найду успокоения до тех пор, пока не получу ваш ответ на это письмо». Он догадывался, что для Фрэнсис слова о том, что ему приятно ее общество, «не окажутся полной неожиданностью», и мог надеяться на то, что она «испытывает подобие ответного чувства», однако чтобы позволить девушке рассказать об этом, он должен был сделать официальное предложение. Он полагал необходимым сообщить, что его годовой доход составляет порядка 900 фунтов. Хотя на размышление у Фанни было несколько недель, та ответила на следующий же день. Теперь, когда он сделал официальное предложение, она могла ему открыться: она принимала предложение «с гордостью и благодарностью» и сообщала, что отец дает за нее лишь 50 фунтов в год и что она имеет за собой лишь 1300 фунтов. Несмотря на то что Фанни было почти тридцать, а Томасу – тридцать пять, оба вели себя в строгом соответствии с ритуалами молодых любовников, и Фанни не могла высказать свои чувства до тех пор, пока ее об этом не спросят. Конечно, женщины больше страдали от такого запрета на первый шаг с их стороны, особенно если учесть соотношение полов: на 100 женщин в возрасте от двадцати до тридцати лет приходилось 90 мужчин того же возраста.

Письма должны были держаться в большом секрете и в том случае, если помолвка расторгалась, отсылались обратно отправителю. Помолвка, во время которой молодые должны были окончательно определиться, подходят ли они друг другу, длилась в среднем четыре – восемь месяцев. Более длительная помолвка не одобрялась: считалось, что в таком случае влюбленные могли не устоять перед искушением вступить в интимную связь.

Письма Джона Остина и Сары Тейлор, чья помолвка длилась пять лет, – яркий пример викторианской возвышенной риторики и постоянного контроля над собственным поведением. Сара была живой, кокетливой девушкой, происходившей из семьи известных отступников от англиканской веры и слуг государства. Джон слал ей письма с высокопарными рассуждениями и просьбами оценить свои прошлые поступки, чтобы выявить «мельчайшие пятна» на ее репутации и убедиться, что девушка «действительно готова к духовному союзу». В письме к кузине Сара сообщала, что надеется через любовь к Джону «обогатиться духовно и обрести цель жизни». Любовь направила ее на истинный путь. Во время помолвки Джон изучал право в Лондоне, а Сара оставалась в Норидже и читала современных авторов и классиков, список которых предоставил ей жених. Об этом периоде она говорила: «На протяжении пяти лет я жила любовью и усердно училась, чтобы стать достойной своего мужа». Она преуспела в этом, и наконец в августе 1819 года они поженились.

Однако этот брак сделало возможным не моральное совершенствование Сары, а то, что отец Джона пообещал давать 300 фунтов в год, а отец Сары также обещал прибавить 100 фунтов. Когда дело доходит до брака, к любви, даже подкрепленной такими благородными духовными устремлениями, добавляются экономические соображения. Мужчина обязан был обеспечивать свою жену. Любовь и деньги были ключевым мотивом в англоязычной литературе от Джейн Остин до Эдит Уортон и одним из несущих столпов общества XIX века. Хотя поэтесса Элизабет Баррет Браунинг в письмах к мисс Митфорд в январе и феврале 1846 года называла браки, заключенные по расчету, «легальной формой проституции» и «подобием деловой сделки», а Чарльз Диккенс создавал подлинно отвратительных персонажей, которые руководствовались исключительно соображениями выгоды (например, супруги Лэмл в романе «Наш общий друг»), женитьбу, в которой оба супруга лишены средств, назвали бы по меньшей мере «неблагоразумной».

В современных руководствах молодым советовали не думать о браке до тех пор, пока они не обеспечат себе солидный доход: The Times за 1858 год указывала сумму в 300 фунтов в год. Представители рабочего класса, хотя и не рассчитывали на столь значительные суммы, тоже ждали, пока обретут финансовую независимость. По этой причине средний возраст, в котором британцы вступали в брак, был достаточно высоким: для женщины – 26 лет, а для мужчины еще немного выше.

Женщина, думающая о замужестве, прекрасно понимала, что ее благосостояние зависит от финансового положения ее мужа. Она не могла рассчитывать на собственный доход от работы или имущества, поскольку все, чем жена располагала до брака, после свадьбы переходило в собственность мужа.

Кроме того, в семьях среднего и высокого достатка женщина не работала, и глава семьи был единственным, кто обеспечивал семью. Ушли в прошлое времена, когда семейная экономика строилась на труде женщин и детей и респектабельная жена могла работать на пару с мужем в его лавке. Теперь настоящей леди не полагалось работать по найму. Только рабочий класс и мелкие фермеры по-прежнему рассчитывали на труд жены.

Что же входило в обязанности женщины из среднего класса, которую обеспечивал муж? Все ее дела можно было разделить на три категории: 1) подчиняться и угождать своему мужу, 2) следить за физическим здоровьем и моральным обликом детей, 3) следить за хозяйством (наводить порядок, мыть, готовить и так далее). Большинство обязанностей по хозяйству выполняли слуги, добропорядочная же хозяйка должна была, как выразилась в своей известной «Книге по домоводству» (1861) миссис Битон, командовать армией слуг. Поместье аристократа могли обслуживать двадцать – двадцать пять слуг, а зажиточная горожанка могла иметь в своем распоряжении до пяти слуг.

Вне дома в обязанности состоятельной жены входило посещение церкви и нанесение визитов, а также благотворительность, которая бурно развивалась на протяжении всего столетия. Благотворительницы помогали учащимся, арестантам, старикам, инвалидам и нищим, матерям-одиночкам и проституткам, ставшим на путь исправления и иногда уезжавшим налаживать новую жизнь за океан. В исключительных случаях женщинам, как, например, Саре Тейлор Остин, позволялось удовлетворять и свои интеллектуальные, культурные и даже политические интересы.

Если до свадьбы влюбленные двигались навстречу браку и рука об руку начинали совместную жизнь, то после свадьбы их дороги расходились. Женщины из среднего класса, как правило, сидели дома, а мужчины ходили на работу. Теоретически каждая из сфер жизни была в равной степени ценной, и неважно, предписывали ли гендерные отношения служить очагу, делу или отечеству. На практике же, как позже объявят феминистки, такое четкое разделение обязанностей на мужские и женские мешало женщинам полностью реализоваться, в то время как мужчины могли равно проявить себя как в домашней, так и в профессиональной сфере и, следовательно, жили более полной жизнью. Но в первой половине XIX века до феминистских протестов было еще далеко.

Пособия для женщин множились, и вместе с ними росло число советов и предписаний, как женщине следует исполнять свои домашние обязанности. В Великобритании и США в 1830–1840‐е годы начали активно публиковаться пособия для жен и матерей, и их поток не иссякает до сих пор. Задолго до журнала Good Housekeeping, книг доктора Спока и доктора Рут эксперты по домоводству и семейным вопросам начали убеждать женщин в том, что лишь они одни ответственны за благополучие своих семей. Что они, и только они, в ответе за моральное и физическое здоровье своих сыновей и дочерей. Что они, и только они, способны вдохновить мужчин на великие дела. Из дочерей Евы, причастных к человеческому грехопадению, викторианские жены и матери превратились в духовных наставниц. Романтизм и евангелический протестантизм по-новому оценили женскую склонность к эмоциональным переживаниям и поставили ее на службу обязанностям матери и жены. И все же, как ни был высок их статус в культуре, жены не должны были забывать о том, что они зависимы от мужчин. В своей книге «Женщины Англии» (1839) Сара Стикни Элис называла женщин «зависимыми созданиями». Спустя 135 лет французский историк Франсуаза Бах в исследовании женщин Викторианской эпохи показала справедливость такого определения. Женщина попросту не существовала сама по себе. Согласно викторианскому литератору У. Р. Грегу, «само женское естество» предполагало «мужскую поддержку и наставление». Джон Рескин без тени иронии так описывал парадоксальную природу женской безвластной власти: «Хорошая жена прислуживает своему мужу в доме и безраздельно властвует в его сердце».

Женщина должна была угождать мужу и в постели, поскольку в Викторианскую эпоху мужчины считались более сладострастными. Женщины же почитались за ангелов, над которыми не властны плотские страсти. Заслуженный британский медик Уильям Эктон полагал, что «женщине не свойственно искать сексуального удовлетворения. Она подчиняется воле мужа исключительно с целью угодить ему».

Даже медики, признававшие, что женщина способна получать сексуальное удовольствие, советовали прежде всего ублажить мужчину. Вот какой совет дает доктор Огюст Дебэ, автор бестселлера о супружеской жизни, изданного во Франции: «Жены! Прислушайтесь к моему совету. Подчинитесь требованиям своего мужа… заставьте себя угодить ему, будьте убедительны и сымитируйте судорогу наслаждения; такой невинный обман допускается, если на кону привязанность вашего мужа». Имитация оргазма входила в число жертв, которые следовало принести ради блага семьи.

Более традиционные руководства и пособия по семейной жизни ограничивались менее пикантными вопросами. Жена должна была подавать семье пример добродетельности, соответствовать высокой планке «феи домашнего очага», поддерживать порядок и мир в доме, сделать его открытым для гостей, пропитать любовью к Богу и Отечеству. Трудами британок – консультанток по вопросам семьи, таких как Сара Стикни Элис и миссис Битон, а также их американских товарок Лидии Сигурни и Лидии Марии Чайльд, культ домашнего уюта превратился в нечто вроде светской религии.

Воплощенным идеалом жены и матери стала для своего народа королева Виктория. Изображение Виктории в окружении мужа, принца Альберта, и девяти детей стало настоящей иконой домашнего уюта в Великобритании и по всему миру. Юность королевы пришлась на тот период, когда любовь в брачных делах начала цениться выше. Должно быть, она читала романы Джейн Остин, в которых брак изображался как единственная и главная цель любой незамужней женщины. Она не знала тех сложностей, с которыми пришлось столкнуться героиням романов Остин, вся будущность которых зависела от того, найдут ли они достойного мужа, но она, безусловно, впитала все представления своей эпохи. Счастье в браке было обязательным для каждой женщины, не исключая и королеву. И если судить по письмам, публичным высказываниям и поведению королевы, ее брак был счастливым и омрачился лишь смертью мужа.

Романы Остин, написанные в начале XIX века, рассказывают о брачных играх представителей среднего класса, где и женщины, и мужчины выбирали супругов, руководствуясь своими чувствами. Хотя оба пола участвовали в этой игре на равных, существовало одно принципиальное различие между героями и героинями ее романов: женщины не могли открыто выразить свои чувства, пока о них не заговорит мужчина. Средневековые пособия по этикету, предостерегавшие женщин от совершения первого шага, по всей вероятности, еще не утратили своей актуальности во времена Джейн Остин.

Несмотря на это, героини ее романов знали, как выразить свои симпатии. Они старались выглядеть привлекательнее, следовать последней моде, вести себя более «женственно» и не жалели ради всего этого усилий. Они пели и танцевали, чтобы поднять себе цену на рынке невест. По крайней мере, в книгах Остин они могли проявлять свой ум. Как говорит мистер Найтли в «Эмме», «Умный мужчина не пожелает взять в жену дурочку». Даже если не все мужчины разделяли это мнение (в романах Остин есть и поразительно глупые жены, например миссис Беннет из «Гордости и предубеждения»), приличное общество начинало склоняться к тому, что «разум» не прерогатива мужчин и что женская начитанность не таит в себе никакой угрозы. Все героини Остин мечтали о том, чтобы найти мужа, и большинство добивалось желаемого… что не противоречило реальности Великобритании XIX века. Тем не менее 10–12 % британок так и не выходили замуж, в том числе и сама писательница.

Остин умерла в 1817 году, а поколение спустя другая женщина-романистка, Шарлотта Бронте, также входила в средние лета в статусе старой девы. В молодости она дважды отвергла предложение руки и сердца – в одном случае к ней сватался достойный пастор, но она отказала, потому что не любила его. В письме к сестре она высказывается недвусмысленно: «…хотя я отношусь к нему с симпатией, вызванной его обходительностью и приятным характером, я никогда не испытывала и не испытаю к нему того сильного чувства, которое побудило бы отдать за него мою жизнь; а если я когда-либо и выйду замуж, то лишь за того, кто заставит меня испытать подобные чувства». Конечно, воззрения Бронте на брак свидетельствуют о бурном романтическом воображении, но, положа руку на сердце, насколько ее рассуждения далеки от письма в рубрике «Дорогая Эбби», которое я цитировала в начале книги?

Мужчина, за которого Бронте вышла замуж в возрасте 39 лет, вряд ли отвечал тем высоким требованиям, которые она предъявляла в молодости. Священник Артур Белл Николлс был, судя по всему, довольно заурядной личностью и не ровней писательнице, на тот момент уже снискавшей славу. Вряд ли он был из тех, за кого хочется «отдать свою жизнь». Но, вероятно, к тридцати девяти Бронте надоело ждать. Супруги провели довольно приятный медовый месяц в семье Николлса в Ирландии, и Бронте, возможно, смогла бы полюбить своего супруга, если бы не умерла девять месяцев спустя от болезни, связанной с беременностью.

Судьба героинь ее романов сложилась лучше. В конце своей тяжелой жизни Джейн Эйр могла сказать:

Уже десять лет, как я замужем. Я знаю, что значит всецело жить для человека, которого любишь больше всего на свете. Я считаю себя бесконечно счастливой, и моего счастья нельзя выразить никакими словами, потому что мы с мужем живем друг для друга. Ни одна женщина в мире так всецело не принадлежит своему мужу. Нас так же не может утомить общество друг друга, как не может утомить биение сердца, которое бьется в его и в моей груди; поэтому мы неразлучны [269] .

Подобно Анне Брэдстрит, жившей двумя десятилетиями раньше, героиня Бронте прибегала к языку Библии, чтобы рассказать об идеальной любви, чувстве гармонии и единения, о котором мечтали многие ее современницы.

Английские романы этого периода, как правило, кончались замужеством: казалось, будто брак решал все проблемы в жизни. Героиня романа Фрэнсис Троллоп «Жизнь и приключения мудрой женщины» (1864), тридцатилетняя Шарлотта Морис, пишет в своем дневнике накануне свадьбы: «Пока мое сердце не перестанет биться, история не заканчивается, хотя событие, которое подводит черту под жизнью любой женщины, вот-вот совершится». Сама Троллоп на тот момент была женой с большим стажем и матерью шести детей. Она начала писать, чтобы заработать на жизнь, и прекрасно понимала, что реальный брак далек от той идеальной картинки, которую рисуют поэты и писатели.

 

Брачное законодательство в Великобритании и Америке

Начать следует с того, что по закону у замужних женщин было меньше прав, чем у мужчин. Жены в принципе не являлись субъектом права. Как говорится в книге сэра Уильяма Блэкстона «Комментарии к английским законам» (1754), которые продолжали определять судебную практику в Великобритании и Америке в XIX веке, «закон видит в супругах одного субъекта права; с точки зрения закона женщина после замужества как бы перестает существовать, выбывает из правового поля и становится одним целым с мужчиной, который направляет и контролирует каждое ее действие». Как гласила поговорка, «муж да жена – одна душа, и душа эта – мужнина».

Закон по-прежнему допускал «умеренное наказание» со стороны мужа и позволял бить жену палкой, если она была не толще большого пальца. Хотя британцы из высшего класса утверждали, что телесные наказания распространены преимущественно в низших слоях общества, современные исследования позволяют говорить, что жен били представители всех классов, отнюдь не только простой люд.

Что касается имущества, закон был предельно прям и прост: «Все имущество, которым женщина располагала до брака, переходит в распоряжение ее мужа». В эту категорию входило и то, чем жена владела до свадьбы, и ее накопления, сделанные в процессе замужества. Муж имел право перед смертью завещать свое имущество кому угодно, оставив лишь треть вдове.

Женщина, которая состояла в несчастливом браке, не могла жить отдельно от мужа, если тот настаивал на обратном. Показателен случай Сесилии Марии Кокрейн, которая в 1840 году сбежала от своего мужа и четыре года жила с матерью в Париже. Муж обманом заманил ее обратно и посадил под замок, но она смогла добиться того, чтобы ее дело рассмотрели в суде. Судья, руководствуясь «общепризнанным, установленным английским законом главенством мужа над женой», постановил, что мистер Кокрейн был вправе «уберечь» свою жену от «неконтролируемых соприкосновений с миром, настаивая на сожительстве в общем доме». Сесилия Кокрейн была обречена на «бессрочное заключение».

Дети, рожденные в браке, находились на попечении отца. В случае развода, даже если причиной была жестокость или неверность мужа, жене могли запретить видеться с детьми. В первой половине XIX века разводы были чрезвычайно редки в Великобритании, поскольку они могли быть даны лишь решением парламента и стоили невероятных денег: 800 или 900 фунтов – на эти деньги могли год прожить три семьи среднего достатка! Неудивительно поэтому, что лишь 3 % разводов происходили по инициативе жен. Для того чтобы понять, как эти редкие женщины способны были выплатить такую гигантскую сумму, нужно узнать, каким образом женщины могли зарабатывать. Иногда на помощь приходили друзья и родственники, а некоторые жены «воровали» из семейного бюджета.

Одной из важных причин, побудивших изменить британское законодательство в области развода и опеки над детьми, стал широко известный в обществе случай Каролины Шеридан Нортон, которой муж, достопочтенный Джордж Нортон, отказал в свиданиях с ее тремя детьми. После того как в 1836 году миссис Нортон развелась с мужем, тот отказал ей и в содержании, несмотря на то что семейное состояние складывалось в большей мере из собственности, некогда принадлежавшей родителям Каролины. Вынужденная зарабатывать на хлеб, миссис Нортон начала писать и стала зарабатывать достаточно денег, чтобы содержать себя, однако по закону и эти деньги принадлежали мужу, и время от времени он заявлял свои права на них. Миссис Нортон написала полемический памфлет, в котором рассказала о своих переживаниях и о тяжкой доле женщин в сходной ситуации. Этот памфлет способствовал тому, что в 1839 году был принят акт, позволявший матерям все же видеть своих детей. Когда парламент наконец начал рассматривать реформу в сфере бракоразводных дел, миссис Нортон написала «Письмо к королеве по поводу брачного билля лорд-канцлера Крэнуорта» (1855), в котором изложила свою личную историю и следующую шокирующую информацию:

Замужней британке не позволяется покидать дом своего мужа. Муж не просто может потребовать в судебном порядке восстановления своих «супружеских прав», он вправе ворваться в дом друга или родственника, где укрылась супруга ‹…› и насильно забрать ее с собой…

Если жена заявляет о жестокости, по закону это может быть лишь такая жестокость, которая угрожает ее жизни или здоровью…

Если ее муж начнет бракоразводный процесс, ей не дозволено будет защищать себя в суде ‹…› Ей не положен адвокат, она не является участницей судебного процесса, а дело ведется между ее мужем и предполагаемым любовником как дело о «понесенных убытках».

В Британии, если жену признают виновной в измене, муж вправе развестись с ней, чтобы жениться вновь; жена же лишена такого права, каким бы распутником ни оказался супруг. Ни один суд не может оформить развод. Каждый случай требует издания специального парламентского акта [273] .

Другая женщина, которая повлияла на реформу в области брака, – Барбара Ли Смит Бодишон, дочь знатного и богатого члена парламента. В 1854 году она написала брошюру «Краткое описание простым языком самых важных законов, касающихся женщин», который оказался в центре парламентских дебатов в середине столетия. На него обратили внимание не только законодатели, но и решительно настроенные женщины, которые организовали комитет с целью приведения в исполнение реформ и сбора свидетельств о несправедливостях закона по отношению к женщинам. В марте 1856 года в парламент была направлена петиция за 26 000 подписей, среди которых были такие знаменитые писательницы, как Элизабет Баррет Браунинг, Гарриет Мартино и Элизабет Гаскелл. В петиции говорилось, что «в современном мире сфера занятости женщин увеличивается, в связи с этим их материальная зависимость от мужчин падает», и что пришло время «по закону признать за ними право на продукт их труда». Замужние женщины из среднего и высшего классов занимались «литературой и искусством с целью увеличить семейный доход», а женщины из низших слоев устраивались на фабрики и «на прочие самые разнообразные работы». Особенно нуждались в защите закона бедные женщины, поскольку они «могли работать с утра до ночи, только чтобы увидеть, как плоды ее трудов, отобранные мужем, просаживались в джинных». Согласно переписи 1861 года, на тот момент женщины составляли треть от всей рабочей силы, и четверть из них были замужем.

Закон о бракоразводных процессах от 1857 года переводил вопросы развода и разрыва супругов из ведения церковных судов в ведение новых гражданских судов. Основанием для развода по-прежнему были жестокость и измена, но в то время как мужу достаточно было просто заявить об измене, жена могла требовать развода только в том случае, если измена отягощалась невыполнением обязательств, жестокостью, насилием, мужеложством или скотоложством. Такие двойные стандарты, основанные на представлении, что измена жены была преступлением более тяжким, чем измена мужа, существовали в британском законодательстве вплоть до 1929 года, когда наконец оба супруга были уравнены в праве на развод. Наиболее значительное изменение, которое ввел закон 1857 года, касалось женского права собственности: отныне, получая развод, женщина сохраняла во владении то имущество, которое было за ней до брака. Определенно, это был шаг в верном направлении, хоть он никак и не изменил жизнь замужних женщин, поскольку семейной собственностью распоряжался по-прежнему исключительно муж.

Хотя разводы по-прежнему случались редко и были дороги, женщины постепенно начинали прибегать к ним чаще. Так, нам известно, что в 1869 году миссис Фрэнсис Келли удалось добиться развода на том основании, что муж, преподобный Джеймс Келли, жестоко с ней обращался и «злоупотреблял своим мужним авторитетом». В решении по этому делу заявлялось, что муж заставлял жену страдать, чтобы подчинить ее своей воле. Не опровергая права власти мужа над женой, суд тем не менее устанавливал границы применения этой власти: «Не ставя под сомнение главенство мужа над своей женой, можно тем не менее с уверенностью заявить, что жена не рабыня, чтобы любыми средствами приводить ее к покорности». В западном мире развод будет становиться все более важным вопросом для женщин, однако в Англии XIX века он оставался привилегией высшего класса и пятнал честь не бывшего мужа, а разведенной женщины.

Наконец, в 1870 году парламент принял Акт об имуществе замужних женщин, который сохранял за женщинами право распоряжаться их собственным имуществом и заработком. Важную роль в этом процессе сыграли выдающийся философ Джон Стюарт Милль и его жена Гарриет Тейлор Милль. С 1868 по 1870 год в парламенте велось бурное обсуждение этого вопроса, а Милль опубликовал трактат «Подчиненность женщины» (1869), который стал настольной книгой всех поборников женских прав. Усилия других деятельных мужчин и женщин, таких как миссис Бодишон, были направлены против консервативной партии, приверженцы которой полагали, что если дать замужним женщинам право собственности, они станут независимыми и распутными. Парламентарий Генри Рейкс возмущенно рассуждал, что отныне в супружеской ссоре женщина может заявить мужу: «У меня есть свое имущество, и если ты меня не любишь, я уйду к тому, кто любит». Идея о равном праве на собственность, по его мнению, «внушит ложную, надуманную и противоестественную идею о том, что мужчина и женщина равны». Равенство полов для многих, кто думал так же, как Рейкс, по-прежнему было чем-то противоестественным.

В числе аргументов в пользу реформы приводился пример тех американских штатов, где в закон были внесены поправки, позволявшие женщинам распоряжаться имуществом. Рейкс и его единомышленники противились такой «американизации», однако реформа была проведена, а в 1882 году в Акт об имуществе замужних женщин были внесены новые поправки, согласно которым замужние британки не просто могли сохранять за собой имущество, которым владели до брака, но также могли заключать контракты, судиться и выступать в качестве ответчиц в суде, а также распоряжаться своей собственностью по своему усмотрению, то есть дарить, продавать и завещать ее.

Новые поправки также касались тех, чьи мужья были уличены в домашнем насилии. Такая женщина могла просить о «предписании, которое защитило бы ее сбережения и имущество». Мужу могли запретить «навещать жену без ее согласия». Жена могла получить опеку над детьми до десяти лет, а мужа могли обязать выплачивать «недельную сумму, достаточную для того, чтобы обеспечить ее и детей». Хоть эти меры и не положили конец избиениям и другим формам насилия над женами, по крайней мере появились законные основания для борьбы с жестокостью мужей.

На протяжении первой половины XIX века американское брачное право в целом не отличалось от британского, но в некоторых штатах были свои нововведения, в том числе направленные на улучшение положения женщин. В 1848 году в Сенека-Фоллз собрались поборники прав женщин, которых возглавляли Элизабет Кэди Стэнтон и Лукреция Мотт. Они издали декларацию, в которой требовали уравнять права женщин по многим пунктам закона. Этот документ стал известен как Декларация чувств, в адрес всемогущего мужа там выдвигались следующие обвинения:

Взяв ее в жены, он убил ее в глазах закона.

Он отнял у нее даже то, что она заработала собственным трудом…

В бракоразводном законодательстве, которое он составил, так определены причины, достаточные для развода, и правила опеки над детьми, что они совершенно не учитывают интересы женщин. Закон всегда исходит из ложной идеи о превосходстве мужчины и предоставляет всю власть в его руки [277] .

Лидеры суфражисток XIX века Элизабет Кэди Стэнтон и Сьюзан Би Энтони сходились во мнении, что вопрос брака является центральным для женских реформ в законодательной системе. В письме от 1853 года Стэнтон (которая была замужем) пишет Энтони (незамужней): «Жизнь женщины не улучшится, пока она угнетаема в браке ‹…› Мне кажется, что вопрос о женских правах вращается вокруг отношений в браке». По мнению Стэнтон, брак должен был строиться исключительно на любви, понимании и равенстве между полами.

Начиная с 1839 года, когда штат Миссисипи наделил женщин правом собственности, законный статус замужних женщин начал постепенно улучшаться. В период между 1869 и 1887 годами еще тридцать три штата и округ Колумбия позволили женщинам самим распоряжаться своим доходом. Такие штаты, как Луизиана, Техас, Нью-Мексико, Аризона и Калифорния, изменили закон о супружеской собственности таким образом, что муж и жена получили равное право на распоряжение семейными доходами. Кроме того, в Нью-Йорке и еще нескольких штатах в 1860 году женщин уравняли с мужчинами в праве опеки над детьми, а в некоторых штатах, что уже совсем примечательно, опеку над детьми в случае развода присуждали матери; в Айове, к примеру, такое законодательство действовало уже с 1838 года.

Трактаты конца XIX века, конечно, отражали все те изменения, которые произошли в законодательстве за два поколения. Как показал в своей блестящей книге «Мужчина и его жена в Америке» Хендрик Хартог, учебники по праву, изданные в 1890‐е годы, совмещали новый тип семейных отношений и старые представления об обязанностях, которые приписывались мужу и жене. Замужняя женщина по-прежнему должна была оказывать мужу ряд услуг, в частности следить за домом и заниматься с ним сексом. Женатый мужчина попрежнему должен был защищать и поддерживать жену. Несмотря на то что жена теперь могла владеть собственностью, распоряжаться своим доходом и опекать детей, ее замужний статус по-прежнему имел приоритет перед ее автономией. Идея мужнего покровительства и женской покорности продолжала преобладать над законом и его формулировками, несмотря на то что все больше штатов принимали поправки в законодательство, касавшиеся женских прав.

 

Американские жены

Несмотря на то что американцы использовали в качестве основы британское право, заметные различия в социальном устройстве двух стран отразились и на положении с женскими правами. Путешественниц, таких как миссис Троллоп, которая посетила Новый Свет в 1830 году, поражала «свобода поведения» американских девушек, быстро переходившая в «ношу под сердцем». Во время длительного посещения американского Юга английский писатель, путешественник и аболиционист Дж. С. Баккингем отмечал, что девочки, посещающие дневные школы, имеют гораздо «большую свободу», чем их ровесницы в Великобритании. Хотя он с подозрением смотрел на «скороспелость нравов у обоих полов» и на то, как часто происходят браки между очень молодыми людьми, где невесте порой тринадцать, а жениху четырнадцать лет, Баккингем вынужден был признать, что «в целом супружеская жизнь выглядит столь же счастливой, как и в Англии».

В то время как юные британки и их ровесницы с континента из хороших семей должны были соблюдать строгие правила поведения и гардероба, американские девочки были избавлены от такого бдительного контроля со стороны общества и испытывали в основном большое давление со стороны семьи и церкви. Но после свадьбы американки по большей части забывали о свободе. Жены посвящали свою жизнь нескончаемым и утомительным домашним делам, причем возможностей найти прислугу у них было меньше, чем у британок. Подавляющее большинство американок делали всю домашнюю работу в одиночку, привлекая наемных работников только для стирки или сезонной уборки. За исключением южных штатов, где примерно четверть семей имели рабов, только 15 % населения могли нанять прислугу с проживанием.

Менее состоятельные американцы могли рассчитывать только на усилия членов семьи. В фермерских семьях жены плели и вязали, мужья пахали землю и собирали урожай, а дети начиная с шести-семи лет носили дрова и воду. Как отмечал Баккингем, в глубинке штата Теннесси «для того, чтобы подготовить землю и окружить себя самыми необходимыми вещами, требовалось работать на износ и приходилось терпеть лишения. Все члены семьи должны были трудиться в поте лица с утра до ночи, женщины наравне с мужчинами, дети наравне со взрослыми… Дети были, как правило, очень грязные, потому что матери слишком уставали, чтобы мыть их».

В городах семьи с низким достатком зависели от заработков холостых сыновей и незамужних дочерей. Особенно остро зависели от труда всех членов семьи, мужчин и женщин, семьи иммигрантов. Жены и дочери брали на дом стирку и принимали квартирантов, также дочери могли пойти в служанки. Такие семьи значительно отличались от подобных им британских семей и нередко не вписывались в принятую классовую систему: те, кто относился к «рабочему классу» в первом поколении, в следующем становились средним, а иногда и высшим классом. Экономическая и социальная мобильность американского общества должна приниматься во внимание, когда мы говорим о том, как жили американские жены.

Другой важный фактор – национальное и этническое разнообразие. Статистическое превосходство сохранялось за англо-американцами, но в течение всего XIX века в Соединенные Штаты прибывали иммигранты из Ирландии, Германии, Скандинавии, Восточной Европы и Азии, и каждая группа говорила на своем языке и гордилась своим культурным наследием. Жены иммигрантов часто разрывались между двумя разными моделями поведения, поскольку то, что было принято на их прежней родине, не приветствовалось на новой. Ирландская мать, которую общество принуждало терпеть алкогольный гнев мужа, ортодоксальная еврейка из местечка в Восточной Европе, которая носила парик, вышколенная японка, которая привыкла опускать взгляд в присутствии мужчин, – все они сталкивались с обществом, которое требовало от них забыть старые предписания.

Чернокожие женщины – совершенно отдельный случай. Вплоть до отмены рабства браки между рабами были запрещены. Поскольку они считались собственностью своих хозяев, им было позволено размножаться – и это даже поощрялось, поскольку в таком случае число рабов умножалось. Но даже религиозная церемония не была препятствием к тому, чтобы разделить пару. Рабовладельцы не задумываясь продавали членов семьи тому, кто обещал заплатить больше, и отцы, матери, дети уходили с молотка к разным покупателям. На Юге и Севере только освобожденные рабы могли жениться. После Гражданской войны чернокожие мужчины и женщины получают право сами распоряжаться своей жизнью и заключать браки в соответствии с законодательством своего штата. В короткий период с 1865 по 1880 год были нередки даже случаи браков между белыми и чернокожими жителями бывших штатов Конфедерации.

Однако наследие прошлого не исчезло в одночасье. На Юге США в школах, публичном транспорте, отелях, ресторанах и досуговых заведениях все еще придерживались принципов сегрегации и превосходства белой расы. В законодательстве сорока одного штата по-прежнему содержались пункты, запрещавшие смешанные браки. Более того, в Северной Каролине официальный запрет на межрасовые браки был снят только в 1999 году, а Алабама провела референдум по вопросу о том, чтобы отменить сходный запрет, только в 2000‐м.

Невозможно говорить об американских женах, не делая поправку на размеры страны и разнообразие жизни на территориях США. В первую пару веков своего существования страна располагалась преимущественно на восточной части материка, а теперь раскинулась вплоть до Тихого океана и дальше. Жизнь женщины в Иллинойсе, Юте, Калифорнии и на Гавайях значительно отличалась от жизни женщины в северных или южных областях страны, поскольку каждый штат имел свое законодательство. Например, в Вайоминге женщинам разрешили голосовать уже в 1869 году, а в 1896 году еще три западных штата сделали то же самое. Одна замужняя дама из Вайоминга, желая опровергнуть миф, что право голоса лишало женщин их очарования, писала в Woman’s Journal, что мужчины Вайоминга по-прежнему возвращались с работы «к горящему камину и вкусному ужину, сделанному домовитой, опрятно одетой, женственной женой». На большей части территории Америки, а также в Великобритании женщины получили право голоса только после I Мировой войны. Географическое разнообразие так же, как этническое и социальное, будет важным в разговоре, который последует далее.

Наконец, важно отметить, что зарождающееся в этот самый момент движение суфражисток также оказало значимое влияние на юридический и социокультурный статус жен в Викторианскую эпоху. Женщины, собравшиеся в Сенека-Фоллз, были по преимуществу замужними дамами, забота которых об улучшении положения их товарок постепенно будет менять положение американской жены. Женщины под предводительством Элизабет Кэди Стэнтон и Сьюзан Би Энтони считали брак кандалами для женщин, чем-то вроде рабства – это сравнение впервые провела британская писательница Мэри Уолстонкрафт в эссе «В защиту прав женщин» (1792). К 1850‐м годам среди реформистов стало общим местом сравнивать брак с рабством на основе неравного разделения прав между супругами. В 1855 году одна из первых феминисток Люси Стоун дошла до того, что уговорила священника, который проводил ее свадебную церемонию, заявить на публике, что всякий раз, ведя свадебную церемонию, он «задумывается о несправедливости нашего законодательства в сфере брачных отношений».

Если идеальная викторианская женщина была ангелом, то в американском обществе зарождался другой образ жены. Согласно этому образу, у ангела было не только тело, но и голова на плечах. Романы Джейн Остин и Шарлотты Бронте пересекли Атлантику, и американки вынесли из них урок. Сара Гримке, которая родилась на Юге, но перебралась на Север США, чтобы бороться против рабства, в своих «Письмах о равенстве полов» (1837) критиковала порядок вещей, при котором женщина должна заниматься исключительно домашними делами. Она считала, что женщины, которых заставили думать о себе как о «зависимых созданиях», страдают от недостатка самоуважения, однако это можно поправить при помощи образования, и утверждала, что в конце концов такое образование будет выгодно и мужьям, поскольку они получат более интересных собеседниц в лице жен. В сходном духе американский священник Джордж Бернап в своих лекциях, изданных в 1848 году, говорил о «красоте упорядоченного рассудка» и привлекательности образованной женщины. Он уверял своих читателей, что «тонкая и умная беседа привлечет внимание образованной особы лучше, чем инкрустированная камнями диадема».

В XIX веке о ценности образования заговорило все общество. В 1830–1840‐е годы государственные школы со свободным обучением начали появляться на востоке страны, к середине века начали открываться академии и семинарии для женщин, а в годы до и сразу после Гражданской войны в США начали появляться женские колледжи. К 1890 году среднюю школу окончило в два раза больше девочек, чем мальчиков, а к услугам семей, которые могли себе это позволить, было множество как свободных, так и частных школ для девочек.

В женском образовании тем не менее видели главным образом способ выгодно выйти замуж и ценили за то, что благодаря нему получались хорошие жены и матери. Преподобный Бернап с высоты прожитых лет поучал, что мужчина и женщина «должны вращаться в разных мирах ‹…› Женщина должна заботиться о доме, заниматься готовкой, чинить одежду, растить и воспитывать детей». Такие авторы, как Кэтрин Бичер в «Трактате о домашнем хозяйстве» (1841) и Сара Джозефа Хэйл, влиятельный редактор «Дамской книги Годи», соглашались, что все прочие формы образования уступают домашнему образованию, поскольку женщина прежде всего – спутница мужчины и должна заботиться о домашнем очаге. Лишь немногие рассматривали образование как способ получить финансовую и социальную независимость. Особенно в южных штатах до Гражданской войны идея о том, что женщина может получить образование, чтобы вырваться из своего «мира», вызывала отторжение. Даже моя альма-матер, колледж Уэллсли в Массачусетсе, основанный в 1870 году, имел в качестве девиза «Non ministrati, sed ministrare» («Не для того, чтобы нам служили, но чтобы служить»), который мы в 1950‐е игриво переиначили в «Быть не священником, а женой священника».

 

Элизабет Кэди Стэнтон: жена, мать, активистка

Элизабет Кэди Стэнтон известна как одна из основательниц движения за права женщин, но немногие знают, что эта решительная женщина почти полвека провела в браке и имела семерых детей. Как же ей удалось одновременно выполнять свой семейный долг и наравне с холостячкой Сьюзан Би Энтони стать одной из самых главных поборниц женской эмансипации? Как и ее предшественница Марджери Кемп, Элизабет Кэди Стэнтон не позволила заботе о детях отвлекать ее от призвания и, подобно Кемп, в возвышенном духе писала о своей миссии в автобиографии, которую сочинила под конец жизни. Хотя ни Марджери, ни Элизабет не были «обыкновенными» женами, их истории позволяют лучше понять не только сюжет их замужества, но также те конвенции относительно женской доли, которые существовали в обществе того времени и той страны.

Книга «Восемьдесят лет и далее: воспоминания 1815–1897» рассказывает о детстве Стэнтон: она была дочерью известного адвоката из штата Нью-Йорк. Она вскользь упоминает о матери, что характерно для автобиографий викторианского периода – лишь говорит, что та была «изнурена необходимостью заботиться о большом семействе, в котором было десятеро детей». Из этих десятерых лишь пятеро дожили до взрослого возраста. Элизабет росла вместе с четырьмя сестрами и братом, который был любимчиком, но, к несчастью, умер ребенком. Элизабет чувствовала себя его соперницей, а затем – его заменой.

Она подолгу сидела в кабинете отца, где тот принимал клиентов, беседовал со студентами и обсуждал законы в отношении женщин. Она выросла в сообществе иммигрантов из Шотландии, «многие из которых по-прежнему придерживались старых взглядов и смотрели на женщину как на собственность. Возлежа на смертном одре, отец семейства, как правило, завещал большую часть семейного имущества старшему сыну на том условии, что тот будет давать кров своей матери. Вследствие этого женщины, которые тоже многое привнесли в семью, оказывались в положении приживалок, зависящих от милости невестки и сына-размазни».

«Слезы и жалобы» женщин, которые обращались к отцу за юридической консультацией, тронули сердце Элизабет, она была возмущена «несправедливостью и жестокостью законов», о которых читала в отцовских книгах. Один из студентов-юристов так дразнил ее: «Если ‹…› когда-нибудь ты станешь моей женой, эти украшения [драгоценности, которые она носила] станут моими; я смогу отнять их, чтобы ты надевала их только с моего дозволения. Хуже того, я могу обменять их на ящик сигар, и ты будешь смотреть, как они превращаются в дым».

Отец дал Элизабет более ценный совет: когда вырастет, она должна «поехать в Олбани и поговорить с законодателями, рассказать им обо всех страданиях шотландских женщин, обобранных и оставленных на попечении у бесчестных сыновей, которых видела в этом кабинете. Старые законы потеряют силу, если будут приняты новые». Увы, когда Элизабет была готова осуществить эту идею, отец запротестовал, решив, что это недостойное поведение для замужней женщины.

До шестнадцати лет Элизабет училась в академии, где обучались и мальчики, и девочки. Но когда мальчики из ее класса отправились в колледж в Скенектади, она к прискорбию своему обнаружила, что девушек туда не принимали. Вместо этого она отправилась в семинарию миссис Уиллард в Трое, модную школу для девочек, где обучали таким исключительно женским умениям, как французский язык, музыка и танцы. Вырванная из мужского общества, которое стало для нее привычным, она теперь «с большим интересом» начала постигать новую для нее женскую компанию.

Окончив школу, Элизабет вернулась в родительский дом и возобновила знакомства со многими юношами и девушками. Ее жизнь «была насыщена кокетством», но по совету зятя она и ее сестры откладывали «свадебную суету» так долго, как только это было возможно.

Ей было двадцать четыре, когда она познакомилась с Генри Би Стэнтоном, «самым красноречивым и пылким борцом с рабством». Элизабет гостила у родственника, Джеррита Смита, в Петерборо, штат Нью-Йорк – этот дом входил в систему, которая называлась «Подземной железной дорогой»: здесь могли найти убежище беглые рабы на пути из южных штатов в Канаду. А в гостиной собирались «лучшие люди со всей страны». Каждое утро две повозки с леди и джентльменами отправлялись на аболиционистские собрания, которые происходили поблизости. «Горящие глаза людей, красноречие выступающих – благодаря им те дни стали одними из самых прекрасных в моей жизни». Ведя борьбу за новые этические устои, Элизабет и Генри воспылали любовью друг к другу.

Кузен Джеррит, на глазах которого развивался роман, предупредил Элизабет, что отец никогда не согласится отдать ее за аболициониста. «Поскольку наша помолвка состоялась под его крышей, он счел необходимым умыть руки и прочитал мне длинную лекцию о любви, дружбе, браке и всех опасностях такого опрометчивого поступка».

События развивались быстро, несмотря на «сомнения и борьбу», которая происходила в Элизабет. Она боялась, что слишком легко «меняет радости и свободы», которые предоставляет девичество, на неизвестность замужества, которое не одобряет ее семья. Она даже разорвала помолвку «после месяцев беспокойства и неопределенности», но узнав, что Генри Стэнтона отправляют в Европу как делегата Всемирного конгресса против рабства, и поняв, что не хочет быть разделенной с ним океаном, вновь передумала. Свадьбу, которой предшествовала беспокойная семимесячная помолвка, сыграли 10 мая 1840 года.

Спешка вынудила Стэнтонов сыграть свадьбу в пятницу, «этот день считался самым несчастливым». Элизабет особо отмечает, что, поскольку она и ее муж прожили вместе, «не ссорясь крупнее, чем это случается в любом браке, на протяжении половины столетия, нажили семерых детей, из которых все, за исключением одного, живы [в 1897 году] ‹…› не следует бояться, что свадьба, сыгранная в пятницу, принесет несчастье». В пособиях по этикету XIX века также говорится, что заключению брака не благоприятствует суббота.

Еще более необычным, чем выбор дня недели, было то, что Элизабет настояла на исключении из брачной клятвы слова «подчиняться». Несмотря на протест священника, Элизабет Кэди вышла замуж за Генри Стэнтона, не поклявшись быть ему послушной (двумя неделями позже этому примеру последовала Амалия Дженкс, которая возьмет фамилию мужа, Декстера Си Блумера, и положит начало реформе женского костюма, введя в моду специальную форму женских штанов-«блумеров»). Элизабет выходила замуж в «простом белом нарядном платье», в присутствии лишь пары друзей и членов семьи. Затем молодожены отправились в Нью-Йорк и сели на пароход в Европу.

Очевидно, что Элизабет Кэди нельзя считать обыкновенной американкой. Она была из богатой, очень благополучной семьи, ей дали превосходное образование, которое выделяло ее среди сверстниц, и ее стремление бороться с устоявшимся положением вещей было неординарным. Однако ей пришлось ощутить на собственном опыте сначала в Великобритании, а затем на родине, что закон не делал ни для кого исключений и что предрассудки о месте женщины касаются и ее.

Сопровождая своего мужа на съезде против рабства, состоявшемся в 1840 году, она обнаружила, что женщинам выделили отдельное место, на балконе, и таким образом лишили их права голоса. Во вступлении к биографии Стэнтон исследовательница Гэйл Паркер называет оскорбление, которое она тогда почувствовала, в числе основных причин, побудивших Стэнтон заняться правами женщин.

И все же в 1840 году молодая жена наслаждалась своим свадебным путешествием: встречами с выдающимися мужчинами и женщинами, прогулками в компании друзей по Лондону и Парижу и поездкой наедине с мужем по озерам и горам в Шотландии. Лишь Ирландия с ее бедностью вызвала у нее и ее мужа неприятные ощущения.

Вернувшись из Англии, Генри решил начать изучать право под руководством отца Элизабет. Это означало, что она снова будет жить в отчем доме и «два года наслаждаться обществом» своих сестер. Сестры в свой срок тоже обзавелись мужьями и, если верить Элизабет, «были счастливы в браке».

Прежде чем стать активисткой, Элизабет родила первого из семерых детей. Для своего времени она была прогрессивной матерью и отказывалась от таких сомнительных практик, как пеленание младенца по рукам и ногам. Каждый день после того, как сиделка запеленывала ребенка, Элизабет распеленывала его. Менее просвещенные матери и медсестры продолжали туго пеленать детей до конца XIX века, несмотря на то что медики давно осуждали эту практику. О ее опасности писали даже в популярных изданиях: например, в «Книге о приличиях» издательства Harper & Brothers (1870) пеленание называли «угрозой здоровью и благополучию для целых поколений».

Как и большинство американок, Элизабет кормила ребенка грудью. Северяне не любили прибегать к услугам кормилиц, а кормление из бутылочки получит распространение только в самом конце XIX века, после того как открытия Пастера заставили матерей кипятить бутылочки ради безопасности детей. Элизабет кормила младенца каждые два часа и училась доверять своим «материнским инстинктам».

Материнство фактически считалось профессией. Некоторые американские историки утверждают, что для викторианской жены уже не столь важно было служить подмогой мужу: на первый план выходила забота о детях. В течение XVIII и XIX веков воспитание перешло из сферы забот отца в сферу забот матери, и задача воспитания хороших граждан была возложена на женские плечи. В середине XIX столетия материнство стало восприниматься как смысл жизни и основная доблесть американской женщины. Дом, в котором властвовала женщина, должен был стать бастионом морали для восприимчивых детей и тихой гаванью для уставшего мужа, возвращающегося из сурового внешнего мира.

В 1843 году Генри Стэнтона приняли в адвокатуру, и он открыл свою практику в Бостоне. Только теперь Элизабет обрела свой дом, в котором была полноправной хозяйкой. Позднее она вспоминала: «Новый дом, обставленный новой мебелью, с замечательным видом на бостонскую бухту, был пределом мечтаний. Мистер Стэнтон поспешил объявить мне, что я назначаюсь ответственной за управление домом. Итак, я имела под своим началом двух толковых слуг и двух младенцев, так что мне не приходилось думать, чем занять свое время».

Подобно другим состоятельным викторианским женщинам, Элизабет оказалась в отдельном мире жен и матерей и с энтузиазмом начала его осваивать. Она писала: «Ощущения женщины, вступающей в права хозяйки, должно быть, сродни ощущениям священника, знакомящегося с первым приходом, в котором ему придется служить. Я испытывала смесь гордости и удовлетворения. В жизни женщины это один из самых выдающихся моментов: ощутить себя полноправной властительницей в четырех стенах ‹…› Я постигала все премудрости домашнего хозяйства и получала от этого наслаждение».

Вскоре появился и третий ребенок, и Элизабет жаловалась только на «нехватку верной, умелой прислуги». В отличие от большинства женщин ее класса, Стэнтон не считала, что слуги – единственные, на кого следует полагаться. Она хотела развить «общее хозяйство» с другими семьями – идея, на которую ее, бесспорно, вдохновили утопические коммуны, появлявшиеся в Америке и Европе, а также фурьеристская идея фаланстера, с которой она была знакома.

В 1847 году Стэнтоны переехали в Сенека-Фоллз. Там прошли следующие шестнадцать лет их совместной жизни и родилось еще четверо их детей. Сперва Элизабет нашла Сенека-Фоллз удручающим местом: здесь не было ни друзей, ни привычного круга занятий. К их дому на окраине вела грязная дорога без тротуара. Мистер Стэнтон часто уезжал, а у жены было дел больше, чем она могла выполнить. Вот как она описывает эту ситуацию – и эти слова напоминают описания женских трудностей из «Загадки женственности» Бетти Фридан, написанной сто лет спустя:

Держать дом и участок в порядке, следить, чтобы не было недостатка в предметах повседневного использования, чтобы с полдюжины домашних обитателей были одеты подобающим образом, водить детей к дантисту и сапожнику, отправлять в разные школы или искать учителей на дому – все это полностью занимало не только мысли, но и руки, причем дел всегда было достаточно для любого числа помощников. Ведение домашнего хозяйства перестало быть в новинку и превратилось в рутину.

Впервые в жизни Элизабет почувствовала, что не справляется с ситуацией: с вынужденной изоляцией и привязанностью к дому, с бесчисленными домашними обязанностями, с тоской по друзьям и отсутствием пищи для ума. В этот момент она познала женское отчаяние. «Вести домашнее хозяйство в таком состоянии было невозможно».

К счастью для Элизабет, она смогла уехать с детьми в отчий дом. Там она начала бороться с отчаянием, воспринимая его как естественное ощущение для женщины в подобных обстоятельствах. Как она позднее поняла, «именно то чувство возмущения, которое во мне вызывали размышления о женской доле – о доле жены, матери, домохозяйки, врачевательницы тел и душ, о том беспорядке и неустроенности, при которых, стоит женщине отвернуться, все выходит из строя, – а также взгляды, беспокойные и усталые, которыми отвечали мне соседки, убедили меня в том, что общество, и особенно судьбы женщин, нуждаются в самых решительных переменах». Она поступила так, как поступали многие великие люди: поняла, что ее несчастье – лишь часть общей картины, и постаралась решить не только свои собственные проблемы, но и проблему, которая влияла на жизнь многих. Можно сказать, что Первый конгресс по правам женщин в Сенека-Фоллз в 1848 году и вся последующая история движения за эмансипацию во второй половине XIX века возникли из‐за одной недовольной домохозяйки.

Начиная с 1850 года Стэнтон вместе с Сьюзан Би Энтони работала над тем, чтобы познакомить американскую общественность с основными проблемами, которые волновали прогрессивных женщин, в том числе с вопросом о женских правах. Хотя ни одна из них не дожила до 1920 года, когда американки наконец получили право голоса, в их жизни было немало поводов для торжества. Вероятно, одним из самых счастливых моментов в жизни Элизабет Стэнтон стал тот день 1860 года, когда в штате Нью-Йорк был принят Акт об имуществе замужних женщин, наконец дававший женщинам право распоряжаться своим имуществом и сбережениями. Практически до самой своей смерти в 1902 году Стэнтон в паре с Энтони боролась за полную независимость женщин. Их близкую дружбу, скрепленную общими убеждениями, часто сравнивали с браком. Как показывает историк Кэролл Смит-Розенберг, женская дружба в XIX веке нередко была настолько глубокой и теплой, что чувства к подруге могли по своей силе спорить с чувствами к мужу.

В 1892 году Стэнтон, выступая перед юридическим комитетом Конгресса США, произнесла речь, которая стала известна под названием «Одиночество личности». Это было красноречивое слово в защиту прав женщин на образование, работу и политическую активность. И, более того, эта речь стала настоящим криком души об одиночестве, на которое каждый живущий обречен Богом.

В этой речи Стэнтон полностью отвергала представление о женщине как об изначально зависимом существе. Роль матери, жены, сестры и дочери она называла не иначе как «побочной деятельностью». Истинная природа женщины, как и истинная природа мужчины, – это «независимость каждой человеческой души и необходимость полагаться лишь на собственные силы». Стэнтон прямо говорит о своих современницах: «Неважно, насколько женщины предпочитают иметь опору, защиту и поддержку или насколько мужчинам хочется, чтобы женщины этого хотели, они должны прожить свою жизнь самостоятельно».

Исходя из собственного опыта жены и матери, Стэнтон предлагает альтернативу идее подчинения мужчине – самостоятельность женщин.

Молодая жена и мать может укрыться от жизненных невзгод у семейного очага, который хранит вместе со своим добрым мужем, может спрятаться за его спиной. Но для того чтобы справляться с делами по дому, иметь больше веса в обществе, быть интересной друзьям и супругу, хорошо управляться с детьми и слугами, ей потребуется сохранять трезвость ума, мудрость и рассудительность, умение разбираться в людях. Для успеха ей необходима такая строгость морали и сила характера, какими обладают самые успешные государственные деятели.

В последние годы своей жизни, «когда восторги юности угасли, дети выросли, женились и разъехались, а жизнь можно считать законченной», Стэнтон очень хорошо понимала, что «как мужчины, так и женщины должны полагаться только на самих себя» и что «мужчина не может прожить за женщину ее жизнь». В этой речи, как и в своей деятельности, Стэнтон опередила свое время.

 

Женщины на Юге

В середине XIX века движение за женские права, деятельной участницей которого была Стэнтон, затрагивало в основном американский Север, хотя большинство мужчин и женщин из северных штатов либо его игнорировали, либо выступали против него. И большинство жителей Юга противились ему, потому что оно угрожало одному из стержней их мировоззрения: что женщины по природе своей слабы и послушны, что их предназначение – быть под властью мужчин. Раз за разом политики из южных штатов выражали свой страх перед независимой, образованной и не подчиняющейся гендерным стереотипам женщиной. Энергичный противник женской эмансипации (а также сторонник рабства) Джордж Фицхью утверждал, что, поскольку женщина «создание беспокойное, ветреное, капризное, чувственное, робкое и послушное, мужчины будут поклоняться ей и превозносить ее. Ее сила – в ее слабости, и именно это она должна в себе пестовать». Из этого следовало, что «мы, мужчины Юга, однозначно предпочитаем опекать хрупкую даму, чем позволять командовать собой „синему чулку“» (то, что сегодня такое заявление мужчине показалось бы глупым, свидетельствует о масштабе произошедших перемен).

Большинство южанок соглашались на зависимость от мужей. Такие взгляды были навязаны им семейным окружением, религией и средствами массовой информации. В 1855 году Гертруда Томас писала в дневнике, что благодарна Богу за ту мужнюю власть, которая над ней установлена и которая «соответствует женской природе; как истинная представительница своего пола, я нахожу удовольствие в том, чтобы уважать и возвышать кого-либо, и мне нравится чувствовать себя слабой женщиной, находящейся под защитой мужчины, превосходящего меня по силе». Кэтрин Эдмондсон волновалась, что слишком много на себя берет, публикуя свой поэтический сборник, и напоминала себе, что «послушание – главная обязанность жены». Мэри Говард Скулкрафт с гордостью приводила в пример северным штатам Южную Каролину, где женщины не были озабочены борьбой за свои права и «были воспитаны в духе послушания своим мужьям».

Воспитание готовило южанок к тому, чтобы стать хорошими женами, матерями и хозяйками дома. Родители, церковь, школа, книги и журналы – все видели цель юной девушки в замужестве. Вирджиния Рэндольф Кэри, которая в 1828 году выпустила книгу советов для девочек, выступала за женское образование, но смотрела на него лишь как на средство подготовки женщин к исполнению их домашней миссии: «Я страстно желаю, чтобы наши женщины обладали высокоразвитым умом и моральным чувством, но притом не пытались вырваться за пределы своих домашних обязанностей».

Образование в новых семинариях и колледжах ограничивалось теми предметами, которые, как считали, полагалось знать девушке из среднего класса на выданье: грамматика, правописание, письмо, арифметика, география, иностранные языки (обычно французский), а также вышивка, рисование и музыка. На Юге в женских колледжах, основанных в 1830‐х и 1840‐х, образование строилось вокруг идеального в глазах мужчины образа жены. Девушкам постоянно напоминали о том, что, учась чрезмерно много или желая выйти за пределы предписанного им места, они рискуют утратить часть своего женского очарования. Напутственное обращение в женском колледже в Джорджии в 1857 году гласило: «Мужчина любит и почитает вас как свою спутницу, равную ему во всем. Так будет… если вы не пожелаете иной участи, кроме той, что уготована вам Богом и природой». В другом учебном заведении для женщин напутственная речь включала такие слова: «Женщине не следует говорить когда вздумается, потому что, если молва права, иногда она говорит слишком быстро, иногда слишком много или слишком красноречиво, и если она говорила что-то, что оказывалось ложью, за это по закону или по совести должен отвечать ее муж».

До Гражданской войны супружеские пары на Юге (как, впрочем, и на Севере) подчинялись британским правовым обычаям XVIII века в том виде, в котором их кодифицировал Блэкстон. Согласно им, муж действительно был в ответе за поведение своей жены. Если она сболтнула лишнего, мужу приходилось защищать ее от обвинений в клевете – такие жалобы были распространены в Америке XVII–XVIII веков и основывались на викторианском представлении о приличиях. Хотя острых на язык «болтушек» больше не наказывали, сажая на позорный стул, – специальное устройство, которое окунало виновного в воду до тех пор, пока он не брал свои слова назад, – женщины или их мужья могли быть наказаны штрафом. Личность жены, ее имущество и ее дети были во владении у мужа и являлись его сферой ответственности.

Выдающееся исследование женщин штата Джорджия периода до Гражданской войны, написанное Элеанор Мио Ботрайт в 1930 году, но напечатанное лишь недавно, дает полную картину ухаживаний, свадьбы и многих других аспектов жизни южанок. Для большинства женщин на Юге замужество было единственным приемлемым положением. К «старым девам» относились надменно и насмешливо. В лучшем случае они незаметно доживали свой век на попечении родственника. Немногие были достаточно независимы для того, чтобы сознательно выбрать безбрачие, а большинство полагало, что иметь плохого мужа лучше, чем не иметь никакого. Девушки начинали собирать сундук с приданым еще в детстве, а зачастую выходили замуж уже в четырнадцать или пятнадцать лет. Если девушка к двадцати годам еще не нашла себе мужа, ее считали «старой девой». И все же шансы найти мужа были достаточно велики, поскольку в период между 1790 и 1860 годами мужчин было больше, чем женщин, как в Джорджии, так и по всем Соединенным Штатам. (Гражданская война, которая унесет жизни 600 000 мужчин, полностью перевернет эту пропорцию.)

До Гражданской войны от девушки ожидали, что она будет кокеткой, игривой и романтичной, но так, чтобы это не выходило за рамки приличия. На плантациях и в городских домах за юными девицами бдительно следили матери и отцы, и многие из них засиживались допоздна, чтобы удостовериться, что их дочь в гостиной не заходит со своим кавалером дальше словесных нежностей. Романы расцветали в кабинетах, в церкви или под лунным светом. Хотя в методистской, баптистской и пресвитерианской церквях мужчины и женщины все еще сидели раздельно (женщины – в центре, а джентльмены – на боковых скамьях), юноши могли обменяться с девушками парой слов по дороге в церковь. Барбекю, танцы, вечеринки, посвященные приготовлению помадки, а также певческие вечера способствовали сближению молодых.

Убедившись, что женщина, за которой он ухаживает, отвечает ему взаимностью, мужчина должен был спросить у отца разрешения на то, чтобы сделать ей предложение. Но этой частью церемониала обычно пренебрегали, поскольку, как правило, возлюбленные проясняли отношения еще до того, как поставить в известность отца. Тем не менее непреложным оставалось правило, что женщина, прежде чем показать свои чувства, должна ждать, пока первый шаг сделает мужчина.

22-летняя Мария Брайан из Джорджии, родившаяся в зажиточной семье, у которой были 1800 акров земли и сотня рабов, в письме к старшей сестре от декабря 1829 года рассказывала о визите ухажера:

…в проеме двери показалась внушительная фигура майора Флойда. ‹…› Я позволила ему войти и пригласила сесть ‹…› но вместо того, чтобы опуститься на стул, он взглянул на меня так, как будто я прекраснее всего, что он видел в жизни. Когда же наконец он пришел в себя и занял предложенное место, то тут же разразился целой тирадой ‹…› Он горячо надеется, что, вопреки моим причудам, так он это назвал, он сможет всю жизнь посвятить тому, чтобы сделать меня счастливой ‹…› «О, примите ухаживания того, кто любит вас глубоко и всем сердцем» [300] .

Несмотря на категорический отказ Марии, майор Флойд не оставил своих надежд и через несколько месяцев повторил предложение в письме. Мария вновь пожаловалась сестре: «К любви, о которой все только и говорят, я отношусь с презрением. Ты можешь представить, что в моем случае одно это слово вызывает тошноту».

Марии Брайан было почти 24 года, когда она наконец нашла мужчину, в устах которого слово «любовь» не звучало так неприятно. В 1831 году она вышла замуж за двадцатичетырехлетнего военного инженера – вероятно, не получив отцовского благословения. Своей сестре она писала, что самым тяжелым в предстоящем отъезде было «сознание того, что отца это огорчит». Подобно Элизабет Кэди Стэнтон, Мария Брайан была готова пойти против воли отца, выйдя замуж за того, кого выбрала сама. Трудно судить, как часто браки заключались без одобрения родителей, но создается впечатление, что в большинстве случаев, особенно если речь шла о землевладельцах, на получение отцовского благословения тратились большие усилия.

Те, кто принадлежал к низшим слоям общества: крестьяне, рабочие и те, кого на Юге называли «неимущими белыми», – были меньше обременены условностями. Парочкам не составляло труда уединиться, избежав внимания бдительных родителей или надоедливых друзей. Если в высоких и средних слоях общества женщины блюли целомудрие, то представители низших слоев часто шли под венец с ребенком под сердцем, а порой и вовсе не женились. Один доктор, практиковавший на Юге, считал, что среди бедноты рожденных вне брака детей столько же, сколько детей, рожденных в законном браке.

В низших слоях общества существовала также практика платных объявлений, которые оставляли мужчины; например, так писал один из жителей Арканзаса: «Если ты красотка со своим домом, в ситцевом платье и ловко обращаешься с кофейником и кастрюлей, знаешь, как пошить штаны и охотничью рубаху, умеешь заботиться о детях, то я буду к твоим услугам, пока смерть не разлучит нас».

Предложение руки и сердца, если оно было принято, накладывало больше обязательств на мужчину, чем на женщину. По законам штата Джорджия и неписаным правилам приличия, расторгнуть помолвку могла только женщина – вероятно, исходили из того предположения, что она потеряет больше, оставшись в одиночестве, чем мужчина. Женские дневники и письма полнятся записями о приятном возбуждении и радости от предстоящей свадьбы, но там также отражаются все тревоги и сомнения невест. Будущие жены четко осознавали, что замужество – это самое важное решение в их жизни. Спустя пару дней после свадьбы, проходившей в Виргинии, Сара Андерсон писала в своем дневнике: «Соответствует ли доктор Б. идеалу мужа, каким я его представляю? Короче говоря, будет ли он любить меня так, как мне того хотелось бы? Я не ищу абсолютного счастья, но я хотела бы, чтобы муж любил меня всем сердцем ‹…› …было бы глупо желать безупречного счастья, но я жду безупречной любви». Любовь была ключевым элементом брака как для Сары Андерсон, так и для многих викторианских женщин.

К важным составляющим помолвки относилось лоскутное одеяло, сшитое подругами невесты. К середине XIX века этот обычай распространился по всей территории США и превратился в ритуал и настоящее искусство. Сначала подруги вместе определяли внешний вид готового изделия – его размер и цветовую гамму. Затем каждая готовила свой фрагмент будущего одеяла и писала или вышивала на нем свое имя. Сшитые вместе, фрагменты образовывали верхнюю, лоскутную часть одеяла, которую затем накладывали на натянутый тканевый задник, прокладывая ватой. Затем все три слоя сшивали вместе декоративным швом. Такие «свадебные одеяла» делались на века и передавались из поколения в поколение.

Свадебная церемония проходила как в церкви, так и дома; невеста была одета в белое – цвет, символизирующий невинность, – хотя позднее в ходу были платья более практичных цветов. В венке или букете невесты часто присутствовал флердоранж, а после свадьбы королевы Виктории в моду вошла свадебная фата. В конце церемонии священник целовал невесту, и это служило знаком для начала неформальной части праздника с едой, напитками, музыкой и танцами. Если семья и друзья приезжали издалека, праздновали с размахом, чтобы оправдать потраченные на дорогу усилия. Но было ли торжество скромным или шикарным, на нем обязательно подавали свадебный торт, куски которого гости должны были забрать домой. Выйдя замуж, женщина должна была сменить белое платье невесты и яркие девичьи наряды на одежду более сдержанных оттенков. Матери надевали кружевной чепчик. А вдовам полагалось носить специальный вдовий чепец и траурное черное платье по меньшей мере год после смерти мужа.

Обязанности замужней женщины сильно зависели от ее класса, здоровья и того, где она жила. Хозяйки плантаций в Мэриленде, Виргинии, Джорджии, Северной и Южной Каролине следили за владениями, в которые входили десятки и сотни рабов. Хозяйка фермы в Кентукки и Теннесси чаще всего располагала семью-восемью рабами. В сельской местности мелкие рабовладельцы могли наравне со своими рабами трудиться в поле, а в семьях, которые были слишком бедны для того, чтобы иметь раба, жена помогала мужу по хозяйству. Она также готовила еду, изготавливала хлопковую ткань, шила одежду и носила воду из ближайшего источника.

На плантациях чернокожие и белые женщины жили вблизи друг от друга, хотя разница в условиях жизни была колоссальной. Хозяйка (как правило, жена плантатора либо вдова и очень редко – незамужняя дама) контролировала все, что происходит на плантации. В ее обязанности входило следить за тем, что едят в усадьбе, что носят члены семьи и рабы, она должна была развлекать гостей, которые часто оставались с ночевкой или проводили на плантации несколько дней, и ухаживать за больными. Она, словно главный врач, должна была следить за здоровьем членов семьи и рабов, за роженицами и умирающими. Некоторые хозяйки учили детей-рабов основам грамоты и религии, хотя во всех южных штатах закон запрещал учить рабов чтению. В свое свободное время она могла взяться за шитье или сесть за пианино, но такие минуты наверняка были по-настоящему редки. Какой бы хрупкой и благовоспитанной ни была в теории южанка, на практике она должна была проявить твердость и выносливость. Многим тяжело давался резкий переход от беззаботной юности ко взрослой жизни, полной обязанностей. В их воспоминаниях можно часто встретить записи о том, насколько шокировала их новая жизнь. Уверенная молодая 17-летняя невеста, которая перед свадьбой решительно была настроена вынести все новые обязанности, которые на нее наложит положение хозяйки дома, была ошеломлена «столкновением с действительностью». Жена плантатора из Южной Каролины в слезах говорила ему, что не знала, как управлять таким количеством рабов. Застенчивой 16-летней девушке понадобилось два года, чтобы наладить управление своей прислугой.

Марли Вайнер в книге, посвященной женщинам на плантациях в Южной Каролине 1830–1880‐х, а также Юджин Д. Дженовезе в работе о южных штатах до Гражданской войны описывают сложные отношения, которые существовали между женами плантаторов и домашними рабынями. Чернокожие и белые женщины нуждались не только в помощи друг друга по хозяйству, но и в эмоциональной поддержке. Они доверяли друг другу свои переживания и секреты и установили систему женской взаимовыручки в мире, управляемом мужчинами. Часто функция управления домашними рабами перекладывалась с хозяйки на чернокожую кормилицу: та могла следить за готовкой, уборкой, пошивом одежды и кормлением белых младенцев. Тем не менее многие хозяйки работали плечом к плечу с рабами.

Одной из самых масштабных операций такого рода была заготовка одежды для всего населения плантации, в которой участвовали как сама хозяйка, так и рабыни. Новую одежду шили два раза в год, весной и осенью, и это занятие могло растянуться на пару месяцев. Хозяйка кроила, а рабыни шили. Окончив работу, женщины раздавали одежду и устраивали праздник. В письме мужу, находящемуся в отъезде, София Уолтер описывает торжества на плантации в Алабаме: «Чтобы не отвлекать негров от работы, мы подождали, пока они соберутся на ужин, и начали раздавать одежду – сперва мужчинам, затем женщинам и наконец детям. Все выглядели хорошо и были совершенно довольны своими обновками».

Но не все рабы были «совершенно довольны». Гарриет Джейкобс, изложившая историю своей жизни в книге «Случаи из жизни девушки-рабыни, написанные ею самой» (1861), вспоминала то раздражение, которое она питала к жене своего хозяина доктора Флинта: «Ее мне следовало винить в убогости своего гардероба. Я живо помню ту грубую шерстяную ткань, из которой были сшиты мои зимние платья. Как я это ненавидела! Платье было для меня одним из знаков рабства…».

Иногда, в случае отъезда, болезни или смерти мужа, бразды правления брала в свои руки хозяйка. Переписка Софии Уотсон с мужем, Генри Уотсоном, который вынужден был уехать на девять месяцев, чтобы разобраться с имущественными делами отца, дает хорошее представление о том, как управлялась плантация. Из писем Софии ясно, что поначалу она не чувствовала себя уверенной при общении с рабами, однако уже через три месяца она писала: «Безусловно, я ожидала худшего, когда ты уезжал».

Для иных хозяек отдать приказ не составляло труда, а некоторые даже прибегали к телесным наказаниям, не перекладывая эту обязанность на мужей или надзирателей. Освобожденный раб из Техаса вспоминал, что в порке соблюдалось четкое гендерное разделение: «Хозяин бил мужчин, а хозяйка – женщин. Бывало, она секла их крапивой. Удар-то мягче, но зудит и жгет страсть как». Другая освободившаяся рабыня не могла забыть жестокой хозяйки, которая избивала ее плетью из воловьей кожи: «Она пошла передохнуть, а потом вернулась и давай опять меня нахлестывать». Хотя кнут чаще всего заносил мужчина, некоторые женщины тоже получали садистское удовольствие от избиения прислуги.

Одним из самых тяжелых испытаний в жизни жены плантатора были беременности, которые шли одна за другой. Не имея надежных способов контрацепции, жены попросту боялись вновь беременеть, выносив шестерых, восьмерых, а то и десятерых детей. Глава семейства из города Клей, Алабама, возвратившийся домой и узнавший, что жена беременна одиннадцатым, вместе с ней испытал чувства «скорби и сожаления». Генерал армии южан в письме жене с фронта называл беременность «девятью месяцами боли и недомогания» и позднее, когда та поняла, что беременна, сочувствовал ей: «Я, правда, полагал, что ты уже вышла из этого возраста, но, дорогая, на то должна быть воля Бога, и не нам сомневаться в ней». Жена плантатора из Северной Каролины в 1867 году жаловалась мужу: «Уиллис, месячные пока не пришли…» – на что получила довольно холодный ответ: «На то, что это твой последний ребенок, мне и не приходилось надеяться, ты слишком молода и здорова, чтобы не забеременеть снова. Так решил Господь, и мы должны подчиниться Его воле». Подчиниться Божьей воле – таков был универсальный ответ на все тяготы жизни, к которому прибегали и тогда, когда изобилие детей начинало приносить жене «трудности и огорчения».

В южных штатах рождаемость шла на спад гораздо медленнее, чем в северо-западных и западных штатах. К концу XIX века практически вдвое уменьшилась рождаемость в белых американских семьях. Согласно данным статистики, в 1800 году на каждую мать приходилось 7,04 ребенка, а в 1900‐м – 3,56 ребенка. Произошло это не вследствие естественных причин, а, вероятно, благодаря сознательному желанию женщин, практиковавших воздержание, отказ от секса с мужчинами, аборты и контрацепцию (см. главу 8). Историки расходятся в своей оценке того, насколько такие средства и практики были популярны среди южанок до Гражданской войны. Некоторые отрицают, что женщины Юга ограничивали свою фертильность, другие, напротив, утверждают, что они стремились к этому. Еще один фактор, который мог увеличить фертильность южанок, – то, что они пользовались услугами рабынь-кормилиц. Отказываясь кормить грудью, белые женщины лишались предусмотренной природой естественной контрацепции – лактационной аменореи. Для матерей-рабынь статистика будет выглядеть иначе: в начале века рождаемость среди них была немного ниже, в среднем 6 детей на мать, но к концу века она не показывает такого резкого падения. На это повлияло множество факторов, в том числе снижение возраста сексуальной активности и поощрение со стороны хозяев, которые были заинтересованы в размножении своих рабов (см. ниже).

Несмотря на то что во многом они могли полагаться на рабынь-кормилиц, южанки несли ответственность за благополучие своих сыновей и дочерей. Действительно, общество и семья неустанно напоминали им, что они должны взрастить граждан, достойных не только своей нации или штата, но также прекрасного Юга – чудесного края, населенного красивыми женщинами, храбрыми мужчинами и благодарными рабами. Эта пасторальная картинка истинно христианского благополучия резко контрастирует с воспоминаниями реальных свидетелей, путешественников с Севера и из‐за границы, а также тех, кто сам был в рабстве.

Рабыни выполняли на плантациях самую разную работу. Те, кого отправляли в поле, пахали и рыхлили землю, собирали хлопок и даже рубили дрова. Домашние рабыни готовили, шили, занимались стиркой и сушкой, кормили младенцев и следили за детьми постарше, а также выполняли то, что прикажет хозяин или хозяйка. Еще они делали мыло и красители, плели корзины и ходили по поручениям. На то, чтобы заботиться о собственных мужьях и детях, времени и сил почти не оставалось, однако им приходилось выкраивать время и для того, чтобы обустраивать собственное хозяйство. Некоторые хозяева давали своим рабам выходной по субботам для того, чтобы они могли навести порядок в своем жилище и постирать одежду. Но так везло не всем, например, один освобожденный раб вспоминал: «Моя мама стирала белье ночью в субботу, чтобы мы могли ходить в чистом в воскресенье».

Рабыни могли становиться женами, но в очень специфическом смысле. По закону они не могли состоять в браке, поскольку считались собственностью владельца, но на деле они часто жили как с мужем с тем мужчиной, которого выбирали сами или которого выбирал для них хозяин. Все зависело от воли хозяина, но многие воспринимали рабов как скот, разведением которого нужно заниматься. Бывший раб из Алабамы рассказывал: «Папа и мама не были в браке, тогда было иначе, белые просто сводили мужчину и женщину вместе, как лошадей или коров». Сара Форд, бывшая в рабстве в Техасе, вспоминала рассказ своей матери о хозяевах, которые «случали мужчину и детородную женщину как мулов. Нравится, не нравится, им это было все равно, женщине лучше было подчиниться, иначе изобьют». То же рассказывала Бетти Пауэрс из Техаса: «Хозяин говорил, Джим и Нэнси будут жить вместе, и лучше его приказ исполнить. На плантации до женских чувств никому дела нет».

Роуз Уильямс вспоминала, как ее принудили сожительствовать с рабом по имени Руфус:

…Хозяин подошел и сказал: «Ты будешь жить с Руфусом вон в той хижине. Иди подготовь ее для жизни». А мне всего шестнадцать, я неумеха, дитя неразумное. Я решила, что он мне велел приготовить хижину, чтобы там жил Руфус и другие…

А мне этот Руфус не нравится, он грубиян. Он крупный и поэтому решил, что все должны ему подчиняться. Мы поели, я походила туда-сюда, начала собираться ко сну и легла в койку. Не успела оглянуться, как и он ложится рядом. Я ему: «Ты чего, дурачье?» А он мне велит заткнуться, говорит: «Это и моя койка тоже».

«Да ты с глузду съехал. Убирайся», – говорю да как пну его ногой так, что он с кровати на пол упал. Он вскочил, рассвирепел. Как медведь дикий. Только он к койке, как я за кочергой. Здоровенная… как он ко мне потянулся, так я его по голове и огрела. Остановился он тогда? Да, это точно…

…Наутро иду к хозяйке, рассказываю ей, что Руфус хотел со мной сделать, а та говорит, что это приказ. Ты, говорит, крепкая девка, а он крепкий мужчина. Хозяин хочет, чтоб вы родили крепких детишек.

Я вспомнила, что хозяин меня купил вместе с семьей и спас от разлуки с родными, и представила, как меня будут бить кнутом. Ну и вот, что мне оставалось делать? Я решила подчиниться и сделать, как велит хозяин [317] .

На «Старом Юге» владелец мог создавать и разрушать браки между рабами. Он мог решать, будут ли рабы выбирать себе сожителей сами или он будет определять, кому жить вместе. Но и хозяйка могла распоряжаться жизнями домашних рабов и вмешиваться в их романтические отношения. Рабыню могли отчитать за то, что она встречается не с тем мужчиной. Одна бывшая рабыня, например, вспоминала слова своей хозяйки: «Кто этот парень? Что ты с ним якшаешься? Чтобы я тебя с этой обезьяной больше не видела. Если не можешь сделать выбор получше, я решу за тебя».

Но были и менее деспотичные хозяйки. Девяностолетняя освобожденная рабыня вспоминала так: «Белые дамы нас спросили, что нам говорят, когда ухаживают. Мы отвечаем, что просто смеемся и болтаем. Ну а парни просят ли поцеловать и зовут ли замуж, спрашивают, а мы им: „Нет, мэм“. Они говорят: „Да вы совсем не умеете кокетничать“ – и научили нас».

«Ухаживания» были знакомы только тем рабам, чьи хозяйки и хозяева относились к ним как к людям, а не как к скоту. Например, Мэнди Эднот, бывшей рабыне из Техаса, повезло, поскольку ее владельцами была бездетная пара, которая вырастила ее как собственную дочь. Она вспоминала: «Когда мне было 16, у меня появился ухажер. Миссис позволила ему навещать меня прямо в усадьбе. Каждое воскресенье он проходил две мили, чтобы проводить нас в церковь. Потом мы все вместе ужинали». А когда Мэнди решила выйти замуж, ее хозяйка собрала ей в приданое простыни и набор посуды.

Хотя брак между рабами официально не признавался, рабы играли свои свадьбы, где распорядителем церемонии выступал их хозяин. Так, один плантатор из Миссисипи в дневнике рассказывает, как женил сразу семь пар рабов. Он попросил каждого публично выразить свое согласие на вступление в брак и взять на себя исполнение всех обязанностей, которые налагает новый статус. Затем он объявил: «Теперь, когда все улажено, я с полным правом могу провозгласить каждую из этих пар супругами». И распорядился: «Теперь, как велит обычай наших предков, женихи должны поцеловать невест».

Как отметил историк Карл Деглер, хотя в основе церемонии и лежал христианский обряд, хозяин не обращался к Богу, чтобы тот благословил союз, и не наставлял супругов, чтобы они хранили друг другу верность. Клятва верности не имела смысла, когда брак можно было разрушить, продав жену или мужа.

Вирджиния Белл, бывшая рабыня из Луизианы, так описывала свадьбу на своей плантации: «Когда кто-то из рабов хотел жениться, хозяин Льюис приглашал их в дом после ужина, приказывал им взяться за руки и читал им вслух из какой-то книги. Наверное, это было Писание. Потом он им говорил, что они женаты, но чтоб завтра с утра не смели от работы отлынивать». Другой бывший раб из Луизианы рассказывал о чем-то подобном, разве что его хозяин был немного добрее к молодоженам: «Когда чернокожие решали пожениться, хозяин сам их женил в усадьбе. Он делал это в субботу, чтобы в воскресенье они могли взять выходной».

Нередко случалось и так, что церемонию проводил священник, в усадьбе или в церкви. Бывшая рабыня из Техаса Нэнси Кинг вспоминала, что ее во время войны венчал белый священник: «Старая хозяйка дала мне ткань и краску для свадебного платья, моя мать покрасила и подготовила ткань, а я сшила платье. Хотя выглядело оно грубо, но по тем временам роскошно. После свадьбы хозяин устроил большой ужин, и мы повеселились».

Другая бывшая рабыня из Техаса с гордостью рассказывала о своем свадебном обряде и о муже, за которого она пошла по своей воле: «Моего мужа звали Дэвид Хендерсон, мы жили на одной земле и у нас был один хозяин. Нет, сэр, хозяин Хилл нас не сводил. Думаю, это была Божья воля. Мы полюбили друг друга, и Дэвид попросил моей руки у хозяина Хилла. Свадьбу сыграли дома, нас женил баптистский священник. Я была в белом хлопковом платье, миссис Хилл подарила мне банку муки. Нам выделили свой дом. Мой муж был добр ко мне. Он был заботливый мужчина и не буянил».

В целом свадебная церемония рабов повторяла обряд, который был распространен среди их хозяев: невеста так же надевала белое платье, так же читали вслух Священное Писание, – однако была и одна специфическая традиция, которая переходила из поколения в поколение: чернокожие жених и невеста переступали или перепрыгивали через метлу. Обычай перепрыгивать через метлу – аналог традиции завязывания узла – был очень широко распространен на Юге, хотя его точное происхождение не установлено. Бывшая рабыня из Луизианы Мэри Рейнольдс так вспоминала этот обряд: «Хозяева поженили нас таким же манером, как и всех рабов. Мы стояли снаружи, а они – внутри дома и держали метлу поперек дверного прохода, а мы через нее переступали. Вот и вся свадьба». Бывший раб из Алабамы Като Картер иронизировал по поводу свадеб: «Рабы просто перепрыгивали через метлу и оказывались в браке. Иногда им немножко читали из Писания, чтобы они хорошенько усвоили, что они теперь муж и жена».

Женившись, рабы одного хозяина обычно жили вместе в своей бревенчатой хижине или лачуге. Но если у них были разные хозяева, жить вместе было сложнее. Одна бывшая рабыня из Техаса вспоминала, что ее отец мог навещать мать только в среду и субботу вечером. Другая рассказывала, что ее муж после свадьбы должен был вернуться к своим владельцам, но ему позволили приходить к ней вечером в субботу и оставаться до воскресенья. Некоторым мужьям позволяли навещать семью только раз в две недели, но, как вспоминала одна женщина, «он навещал нас чаще, когда только мог, приходил к нам тайком». Как и свободные люди, рабы считали, что брак накладывает определенные обязательства. Как показал автор исследования жизни рабов на плантациях в Южной Каролине Герберт Гатман, рабы могли жить в браке двадцать или больше лет, если тому не препятствовала продажа или смерть одного из супругов.

Трудно сказать, многие ли рабыни выходили замуж, уже будучи беременными или имея детей. По свидетельствам белых, девушки-рабыни вели активную половую жизнь уже в пятнадцать-шестнадцать лет – у американок XIX века это период первой менструации. Но в работе Гатмана предлагается другой взгляд на вопрос сексуальной жизни женщин-рабынь. Он разделяет беспорядочные половые связи и такую сексуальную жизнь, при которой, стоило девушке забеременеть, она выходила замуж за отца ребенка, – этого порядка придерживались многие развивающиеся аграрные сообщества. Основываясь на данных специальной Комиссии по делам вольноотпущенников за 1863 год, он пришел к выводу, что «после вступления в брак мужчины и женщины должны были хранить верность друг другу». Нам неизвестно, какое количество рабов действительно придерживалось такого поведения, однако мы знаем, что и сами рабы, и их церковные авторитеты, и порой их владельцы внушали представление о том, что стоит придерживаться моногамных отношений. Бывший рабовладелец Фрэнсис Батлер Ли вскоре после 1865 года писал, что «рабы не считали беременность незамужней девушки чем-то постыдным, но нетерпимо относились к неверности жен». Мужчины также не должны были изменять, но если они ослушались этого предписания, стыдили их меньше.

Истории рабов, записанные или изложенные ими устно, указывают, что отношения между супругами от брака к браку были различны, и они менялись не только под действием внешних обстоятельств, но и вследствие изменений межличностных отношений. Были крепкие семьи и нестабильные семьи, отношения, построенные на любви и на ненависти, хорошие браки и плохие браки, браки, где супруги безразличны друг другу. Жены по-разному отзывались о своих мужьях, рассказывали о любви и благодарности – или о ненависти и отвращении. И у детей оставались различные воспоминания об их родителях, хотя позитивные чувства, особенно в отношении матерей, преобладали. Зачастую дети просто не знали своих отцов; рассказывая о своей жизни, они часто говорили: «Я ничего не знаю о папе», – поскольку отца продали, когда ребенок был еще очень мал. Когда же отец присутствовал в жизни ребенка, он был главой семьи и требовал повиновения от жены и детей, как это было и в семьях белых.

Рассказывая о своей жизни, рабы в целом чаще упоминали матерей, что не удивительно. Для большинства рабов, как и для их хозяев, именно мать была главным родителем, и семья строилась вокруг нее. По крайней мере в Виргинии, а можно предположить, что и в других штатах также в переписи рабов, составляемой рабовладельцем, ребенка определяли по имени матери и очень редко добавляли имя отца. Конечно, в первые годы своей жизни ребенок не мог обойтись без матери: все матери кормили грудью, даже если им приходилось совмещать кормление своего младенца и младенца хозяйки. Одна такая кормилица вспоминала: «Иногда у одной груди я держала белого, а у другой – чернокожего младенца». Но лишь от прихоти хозяина зависело, оставлять ли кормящей матери время для того, чтобы регулярно ухаживать еще и за собственным младенцем. Одна рабыня, которую отправили работать в поле, с тоской вспоминала: «Мой младенец плакал во дворе». Многим везло больше – как, например, Шарлотте Беверли из Техаса. В ее рассказах фигурирует добрая хозяйка, у которой не было своих детей и которая следила за тем, чтобы все младенцы ее рабынь получали должный уход в специальных яслях: «По временам там бывало пятьдесят колыбелей с крошечными чернокожими младенцами, а миссис присматривала за ними. Она сама укладывала их и меняла пеленки… Утром и после полудня я трубила в рог, извещая матерей, что им нужно оставить дела в поле и покормить младенцев».

Замужние или незамужние, с детьми или без, рабыни часто становились объектом сексуальных домогательств со стороны хозяина и надзирателей. Об этом прямо говорит Бетти Пауэрс из Техаса: «Надзиратели и белые мужчины получали от женщин все что хотели. А женщина и пикнуть не смей, а то выпорют». Анна Кларк, бывшая рабыня из Миссисипи, рассказывала, не вдаваясь в подробности: «У моей матери было двое белых детей от хозяина, их продали как рабов». Тетушка Томас Джонс, которой было всего два года, когда ее мать освободили из рабства, в детстве частенько слушала рассказы про бывшего хозяина матери. У майора Одома не было жены, и он «жил с черной женщиной, ее звали тетка Филис, и имел от нее нескольких детей». О майоре говорили, что он хорошо относится к своим рабам, и не только к своим пяти «практически белым» сыновьям от тетки Филис, но и к «черному» ребенку, который был у нее от другого мужчины. «Когда она была пьяна или зла, она говорила, что черный ребенок для нее пригожей, чем все остальные».

Рабыни, которые смели оказать сопротивление своему хозяину, могли навлечь на себя беду похуже изнасилования. Такую историю рассказывала Фанни Берри, бывшая рабыня из Виргинии, о другой рабыне по имени Сьюки. «Старый хозяин обхаживал Сьюки и лип к ней». Однажды, когда она варила хозяйственное мыло, он пошел в наступление. «Сьюки оттолкнула его, да так, что он сел в котел с раскаленным мылом. Мыло почти уже вскипело, и он чуть насмерть не сварился… Больше рабынь хозяин не домогался». Но через пару дней Сьюки выставили на продажу.

Если рабыня отваживалась пожаловаться хозяйке, последняя могла заступиться за нее перед обидчиком, но многие просто не смели перечить своим мужьям и были слишком запуганы, чтобы защищать девушку, подвергавшуюся оскорблениям. Бывшая рабыня Вирджиния Хейз Шепард сообщала, что когда рабыня по имени Диана попросила у хозяйки защиты от хозяина, желавшего ее изнасиловать, та посочувствовала девушке, но боялась перечить мужу, поскольку тот побивал ее и «таскал за волосы».

Гарриет Джейкобс в подростковом возрасте так домогался ее хозяин доктор Флинт, что миссис Флинт прослышала об этом и позвала девушку к себе в комнату для разговора. Заставив рабыню поклясться на Библии, миссис Флинт скомандовала: «Теперь садись на тот стул, смотри мне прямо в глаза и расскажи, что происходит между тобой и твоим хозяином». Когда Гарриет рассказала о том, как хозяин неустанно пытался ее соблазнить, на глазах у хозяйки выступили слезы. «Она поняла, что ее брачная клятва была осквернена, ее достоинство уязвлено, но она не испытывала никакой жалости к жертве домогательств мужа». Несмотря на то что миссис Флинт обещала защитить девушку, вскоре она ополчилась на нее вместе с мужем.

Самым страшным кошмаром для рабыни было, если ее мужа или детей продавали отдельно и семья разрушалась. Одна бывшая рабыня из Мэриленда пришла в ужас, когда ее сравнительно мягкий хозяин решил показать ей, «как жестокие хозяева разлучают отцов и мужей с их матерями, женами и детьми. Он подвел нас к высокой платформе, на которую белый мужчина вывел раба и начал приглашать делать ставки. Вид у раба беспомощный, и когда кто-то покупает его, вся семья начинает причитать и рыдать». Другой раб вспоминал, как разлучили его родителей: «Однажды утром нас всех собрали, и мама в слезах рассказала, что мы идем в Техас, но папу взять не можем. Его не купили. Больше мы папу не видели».

Фанни Кембл, английская актриса, которая стала женой весьма состоятельного плантатора, очень трогательно описала попытку уберечь от распада одну семью рабов. Зимой 1838–1839 годов она приехала на Юг вместе с мужем, Пирсом Мизом Батлером из Филадельфии, которому принадлежали большие рабовладельческие хозяйства на двух островах Джорджии, и двумя маленькими дочками. На протяжении всей поездки, которая продлилась четыре месяца, она вела дневник, который в 1863 году был опубликован. Вот одна из содержащихся в нем сцен:

В помощь мне и в няньки детям была отряжена ‹…› девушка по имени Психея. ‹…› Ей, вероятно, было немного за двадцать, сложена отменно, обходительная и внимательная, и если бы не цвет ее кожи (темная мулатка), она была бы красавицей. ‹…› У нее двое прелестных детишек, которым я дала бы от силы шесть лет ‹…› Эта бедняжка – жена одного из рабов мистера Батлера, приятного, умного и деятельного молодого человека [346] .

Как оказалось, Психея и ее муж принадлежали двум разным хозяевам: Джо принадлежал мистеру Батлеру, а Психея и ее дети – надзирателю. Фанни Кембл с ужасом узнала, что ее муж «отдал раба Джо» в качестве подарка уволившемуся администратору, который уезжал в Алабаму. Неудивительно, что Джо был на грани помешательства: «Из его речи, прерываемой рыданиями, едва можно было понять, что он давал пламенные обещания никогда не покидать родную плантацию, ни за что не ехать в Алабаму и не оставлять своих бедных стариков и жену с детьми».

Фанни просила своего мужа «не брать грех на душу и не совершать такую жестокость». И хотя казалось, что он не внимал ее горячим, убедительным мольбам (а ведь она была знаменитой актрисой!), история закончилась довольно благополучно: Джо не пришлось ехать в Алабаму, а мистер Батлер выкупил Психею и ее детей у надзирателя, и семья сохранилась. Но Фанни Кембл осознавала, что концовка могла бы быть иной «на плантации, где нет безумной британки, готовой разразиться мольбами, воплями и причитаниями, и где хозяин не привык прислушиваться к чужим просьбам».

Однако супругам, которым удалось спасти брак двух рабов, не удалось сохранить свою собственную семью: спустя десять лет после описываемой истории Фанни Кембл и Пирс Батлер разошлись с громким скандалом. Они не сошлись во взглядах не только на институт рабства, но и на институт брака. Мистер Батлер утверждал, что семья распалась по причине «взглядов, которые исповедовала миссис Батлер, считавшая, что ‹…› брак должен быть союзом двух равных личностей». В подтверждение своих слов он обнародовал одно из писем жены, в котором та не соглашалась беспрекословно во всем слушаться мужа. Мистер Батлер считал равенство супругов заблуждением, что было свойственно жителям южных штатов этого периода. Когда в 1849 году пара развелась, опеку над детьми в соответствии с нормами англо-американского права получил муж.

Пример Фанни Кембл позволяет судить о примитивном понимании брака на Юге. Это история о том, как попытка пойти против системы стоила женщине детей и мужа. О том, как переплетены судьбы белых женщин и их рабынь. И о том, как брак превращается в битву между супругами, придерживающимися разных убеждений, – сегодня такое тоже случается нередко.

Сколько браков в Викторианскую эпоху разрушилось в результате таких непримиримых противоречий? Даже сегодня, когда многие пары уже не стесняются выносить сор из избы, трудно измерить уровень несогласия между супругами. В своей классической книге «Южанка» Анна Фирор Скотт перечисляет основные причины для недовольства у женщин, среди которых – частые роды, груз домашних обязанностей, к которым относится и необходимость надзирать за рабами.

Некоторые южанки дерзнули даже покуситься на институт рабства. В феврале 1839 года Savannah Telegraph опубликовал петицию, обращенную к законодательным органам штата Джорджия. Подписанная 319 женщинами, она призывала отменить рабство по всей территории штата. Законодатели Джорджии назвали документ «недопустимым вмешательством в вопросы, которые подобает обсуждать отцам, мужьям и братьям этих дам» и рекомендовали женщинам «получше послужить своему обществу, обратив все свои силы на поддержание очага, и перекраивать не законы, а одежду своих мужей и детей».

И в обществе, и в семейном кругу южанки были лишены права высказывать свое мнение, и степень патриархальности общества покажется нам теперь едва ли терпимой. Но было бы ошибкой думать, что брак был для женщин исключительно источником несчастья. В дневниковых записях, письмах и воспоминаниях, которые приводит Скотт, довольно часто можно найти свидетельства о счастливом браке. Фэнни Мур Вебб Бампас сделала у себя в дневнике такую запись от 9 марта 1842 года: «Как удобно! Как замечательно иметь спутника, товарища в радости и печали, на которого всегда можно положиться». Сьюзан Корнуэлл Шумейк писала 1 марта 1842 года: «Завтра исполнится тринадцать лет с того момента, как я замужем. Как незаметно бежит время, и как счастливо пролетели эти годы». Жена плантатора из Джорджии была благодарна за долгое замужество: «Благослови Господь моего прекрасного мужа и позволь нам быть вместе так долго, как только возможно ‹…› Мы старимся, но с годами наша любовь лишь растет. Мы делим радости и невзгоды уже двадцать три года». Конечно, теперь, как и тогда, семейное счастье зависело от отношений между супругами.

В рассказах рабов от первого лица, как правило устных, также встречаются упоминания о долголетнем супружестве. И хотя язык их более груб, среди них попадаются понастоящему впечатляющие истории. Так, например, Минерва Венди из Алабамы рассказывала о мужчине, за которым была замужем 59 лет: «Мы поженились в июне, 59 лет назад. Старый белый священник Блекшир сказал, что мы с Эдгаром Бенди [Венди] теперь вместе, и с тех пор мы неразлучны».

Грубо говоря, в период до Гражданской войны белую замужнюю южанку от северянки отличало большее число детей, возможность использовать труд рабов, а также «южное гостеприимство», которое превратилось в культурное клише. И все же, помимо различий, у Юга и Севера было немало общего. На обе эти территории распространялось британское право, предписывавшее жене повиноваться мужу. И там и там большинство людей исповедовали христианство, а белые англосаксонские протестанты и там и там свысока смотрели на недавних иммигрантов из Ирландии и других католических стран. Состоятельные южанки посещали курорты на севере страны, такие как Саратога-Спрингз, и заводили друзей среди северянок, а иногда даже выходили замуж за их сыновей и братьев. Связи между семьями с Севера и семьями с Юга были прочными, пока их не разорвала Гражданская война.

Многие пары как на Севере, так и на Юге жили в уже сформировавшихся сообществах: в крупных или развивающихся городах, в маленьких деревенских общинах, между которыми существовало транспортное и почтовое сообщение. Но по мере того, как американцы продвигались на запад, они сталкивались с более суровыми условиями, которые становились настоящим испытанием для человека, а от женщины требовали таких качеств, которые жительницам востока страны не были ни знакомы, ни близки. Хрупкой, изнеженной женщине было просто не выжить на ферме в Индиане или, того хуже, на Орегонском маршруте. Физическая выносливость, твердость духа, отвага, изобретательность и даже независимость в некоторой мере требовались от женщин-первопроходцев.