«Мой дорогой Борис.

Пишу к тебе в полном смятении. Душа моя стремится к тебе, в то время как я вынуждена быть вдали от тебя. Жизнь моя проходит в счете минут до нашей встречи. О, как невыносимо страдаю я, не видя твоих глаз, не слыша твоего голоса! Родной дом совершенно не мил мне, если тебя нет рядом. Время, проведенное здесь, кажется мне вечностью. Безжалостной, неумолимой… За те редкие мгновения, проведенные вместе, я готова отдать годы своей жизни. Возможно, ты сочтешь, что я повредилась рассудком, раз пишу тебе такое. Да, наверное, оно так и есть, если я и дня прожить не могу, чтобы не вспомнить о тебе, мой дорогой друг…

Знаешь, я изменилась совершенно. Теперь всего боюсь: каждый косой взгляд, каждую усмешку или слово беру на свой счет. Мне кажется, будто все знают о нашей связи. Боже, как мне страшно! Мне кажется, что и муж мой теперь знает о нас. Боюсь и подумать, что будет, если все откроется. Но мнение общества не имеет для меня значения, пока я знаю, что любима тобой, пока моя душа трепещет при мысли о том, что смогу увидеть тебя. Ничто в целом свете не сможет заставить меня разлюбить; ты знаешь, что пока мое сердце бьется, оно будет биться для тебя.

Завтра муж уезжает в Москву по каким-то срочным делам. Не знаю, что за нужда ему покидать Петербург, но в этом наше благословение. Препятствий для наших свиданий не будет более. Если Ваша душа, подобно моей, горит в ожидании встречи, то Бог дает нам, грешникам, шанс. Это дозволенное небом счастье — словно вздох, пусть он и будет недолгим.

Молю Бога, чтобы он не оставил нас в эту минуту. Он свидетель нашей любви, и я верю в его безграничную милость. Надеюсь в скорости увидеть тебя, Борис. Прощаюсь с тобой, бесконечно любя.

Твоя Алиса»

Пробежав взглядом последние строки, Сергей Владимирович поднял глаза на жену. Она сидела, мертвенно бледная, у окна, смотря в пустоту. Ее била дрожь. Она не смела взглянуть на мужа, стоявшего перед ней и державшего письмо, написанное ее рукой. В комнате повисла мертвая тишина, не нарушаемая даже тиканьем настенных часов, стрелки которых показывали полночь, внезапно остановив свой ход.

В одну секунду все страхи сбылись. И хотелось бы закричать, вскочить с места и бежать, бежать… Или же, чтобы все оказалось дурным сном, после которого человек просыпается в холодном поту, но все же через минуту осознает, что то была лишь злая шутка разыгравшегося воображения. Потерять сознание… Но спасительный обморок, как на зло, не приходил к ней в эту минуту. Во всей своей полноте она теперь ощущала, как дверца ловушки, в которую она сама загнала себя, захлопывается. Пути назад не было. Осоргин все знал.