Уважаемые дамы и господа, для меня большая честь встретиться с вами сегодня в таком знаменитом учебном заведении, как Стэнфорд…

Прежде чем приступить к своей основной теме, касающейся уроков, которые мы, китайцы, должны были вынести из пятитысячелетней истории нашей страны, я бы хотел поделиться с вами ощущениями, которые у меня остались после встречи с индейцами — истинными хозяевами Америки, ее коренными жителями.

Я посетил индейский поселок, побывал в резервации и пообщался с индейцами. Конечно, говорили мы недолго, однако разговор произвел на меня очень сильное впечатление. Особенно запомнился мне находившийся в сорока минутах езды от города полуразрушенный индейский поселок, куда я поехал в свободную минуту. При виде произведений народного искусства мне пришло в голову, что вещи, которые изготовлялись шестьсот лет назад дальними предками современных мастеров, неотличимы от поделок сегодняшних. С точки зрения стиля, отделки, узоров, способов плетения, использованного материала — не изменилось ничего! Эти маленькие вещицы, хранящие тепло человеческих рук, заставили меня ощутить всю горечь судьбы их хозяев. Можно ли было представить себе, что великая, обладающая древнейшей историей народность будет тихо агонизировать в особых резервациях, предоставляемых ей американским правительством?

Как сами индейцы расценивают свою нынешнюю участь? Позади у них долгие годы унижений, обмана, притеснений. Меня совершенно обескураживает их способ противостояния судьбе. Ведь дело не в отдельных проблемах — экономических, этических и т. п., речь идет об угрозе для самого существования народа.

Я не провидец и не предсказатель, но делаю выводы из собственных впечатлений, а также из фактов, известных мне от друзей. Дамы и господа, разве у нас с вами нет оснований опасаться, что по прошествии ста, пятисот, тысячи лет — словом, рано или поздно — индейская народность исчезнет? И произойдет это из-за сознательного нежелания индейцев хотя бы отчасти перенять окружающую их современную культуру…

Каждый раз, когда я вспоминаю руины индейских поселков, эту умирающую культуру, у меня сердце кровью обливается. И в голову невольно приходит мысль: не настанет ли день, когда и китайская нация повторит судьбу индейцев? Один мой друг считает, что такого быть не может: у Китая древняя история и многочисленное население. Мне же представляется, что такой оптимизм ни на чем не основан: разве пятитысячелетняя история — это панацея? В масштабах Вселенной пять тысяч лет — лишь мгновение. Человечество предполагает существовать еще мириады лет, на этом фоне пять тысяч лет — очень малый промежуток времени. Сама по себе большая численность также не может обеспечить взлет или падение народа: когда европейцы впервые ступили на землю Америки, индейцев было очень много, гораздо больше, чем белых. Вот я и тревожусь: не проглядели ли мы, китайцы, чего-нибудь важного?

Главный вопрос, не дающий мне покоя: как случилось, что Китай до сих пор не стал великой державой? Ведь у нас было для этого все необходимое. Значит, существуют негативные факторы, более весомые, чем вся совокупность факторов позитивных. Хотя у меня не было серьезного учителя истории и я, что называется, образовывал себя сам, причем в условиях кустарного производства (смех в зале), тем не менее учился я очень прилежно.

Сейчас я хотел бы ознакомить вас с результатами этого кустарного производства, предложив вашему вниманию некоторые выводы и наблюдения. Прошу присутствующих вносить поправки и высказывать замечания в случае несогласия.

Мне только что вспомнилась одна история. Некая крупная американская компания отправила своего сотрудника в Европу для ознакомления с организацией производства, методами работы и т. п. Он пробыл там несколько месяцев и по возвращении представил подробный отчет на двухстах с лишним страницах о том, что европейские фирмы отстают во всех отношениях, прежде всего по части технологий и администрирования, и ни в чем не достигают американского уровня. Доклад был передан в правление, и вскоре совет директоров уволил беднягу. Председатель совета директоров объяснил дело так: «Целью вашей поездки было выявление преимуществ, а не отсталости европейских предприятий. О своих сильных сторонах мы отлично осведомлены, о них незачем распространяться. Вам требовалось узнать, в чем европейцы нас опережают, и, тем самым, увидеть наши недостатки. Только так достигается развитие. В самовосхвалении нет никакого проку, более того, оно вредно: появляется самодовольство, люди начинают работать спустя рукава, и все кончается банкротством»… Вот и я сегодня буду говорить не о достоинствах китайцев, а о проблемах, которые, на мой взгляд, мешают прогрессу.

Днем я обедал с друзьями, речь зашла о проблемах образования, и тут мои собеседники сразу погрустнели: у всех у них детям вскоре предстоит поступать в университеты, что связано с огромными расходами. При этом я, кстати, совершил маленькое открытие: китайцы, даже те, что живут очень стесненно, всегда отправляют детей учиться — вопреки всем лишениям и трудностям. Что само по себе серьезное достижение: в некоторых странах образование не считается первейшей необходимостью…

Итак, назову первую проблему. Хотя история Китая и насчитывает пять тысяч лет, все эти пять тысяч лет феодализм, уничтожавший человеческое достоинство, лишь набирал силу. Некогда, в эпохи Чуньцю и Чжаньго, слуги и господа общались как равные, правители и министры сидели на одной циновке. Но во II веке до нашей эры, в эпоху Западная Хань, советник Шу Суньтун разработал придворный этикет. В то время страной правил император Лю Чэ[22]Лю Чэ — ханьский император У-ди, правил с 141 по 87 г. до н. э.
, а у власти стояли конфуцианцы. Согласно новым правилам, императора должен был окружать ореол величия, торжественности и даже страха. Теперь он принимал министров лишь в присутствии охраны; если кто-либо из придворных во время аудиенции нарушал этикет, например поднимал голову не тогда, когда полагалось, его подвергали суровому наказанию. Все это привело к отдалению правителей от простого народа — между ними раз и навсегда установилась огромная дистанция. Какое-то время у министров еще оставался некоторый контакт с императором, но с наступлением эпохи Сун от всего этого ничего не осталось. Дни, когда император и его советники могли сидеть рядом и непринужденно беседовать, ушли навсегда. Вроде бы реформа Шу Суньтуна носила вполне частный характер, однако символическое ее значение оказалось огромно: расстояние между господином и слугой, чиновником и простым человеком становилось все больше и больше.

В XIV веке с наступлением эпохи Мин идее ценности человеческой личности был нанесен последний и сокрушительный удар — никто не ожидал, что император проявит такую жестокость к подданным. Минская династия установила новую систему отношений, в основе которой лежал принцип «государь — отец народа», что означало: твой правитель должен быть тебе так же дорог, как родной отец. Одним из самых страшных следствий этой косной идеологии стало явление, называемое тинчжан [23]Публичное наказание палками.
. Будь ты первым министром или мелкой сошкой, если вышестоящий считал, что ты нарушил то или иное установление, он был вправе избить тебя до смерти в любом официальном месте: при дворе, в суде — где угодно. Такая система наказаний, узаконенная «отцом народа», фактически уничтожила самоуважение китайцев, исковеркала их чувство человеческого достоинства, для проявления которого оставался один лишь способ: молча сносить удары гулявших по спине палок. (Смех.) Самые гордые из придворных упирались головой в землю, чтобы без стонов сносить боль: зачастую они стирали бороду в кровь, но не издавали ни звука. Другой возможности выразить протест не существовало.

Мы часто говорим, что китайцы обладают невероятным влиянием: все народы, вторгавшиеся на территорию Срединного царства, в конце концов «окитаивались» — тому есть множество примеров. Возьмем самый ранний из них: в эпоху Северной Вэй император Сяо-вэнь Ди, именовавшийся Тоба Хуном, произвел ряд реформ и стал править на китайский манер. Еще один яркий пример — маньчжуры, повторившие опыт Тоба Хуна. А ведь оба эти события произошли в период крупнейших иностранных вторжений! Но и тогда последнее слово оставалось за китайцами. Впрочем, не стоит забывать, что, заимствуя китайскую культуру, пришельцы в первую очередь усваивали самые косные ее черты, поэтому результат был неутешительным. После того как процесс ассимиляции завершался, пришлые народы не становились сильнее, напротив — приходили в упадок. Так, император Тоба Хун запретил сяньбийцам говорить на родном языке, а исконные их фамилии велел заменить китайскими. Кроме того, он позаимствовал китайскую удельную систему, дворцовый этикет и социальный строй, при котором сословное положение стало передаваться по наследству. Всего этого раньше не было в сяньбийском мире. Сяньбийцы издревле были вольными кочевниками, людьми с открытым характером, не знавшими такого отчуждения, какое царило в феодальном обществе, а теперь некая чужеродная сила последовательно разрушала давнюю гармонию.

Вопрос из зала. Позвольте узнать, а как осуществлялось наказание тинчжан?

Бо Ян. Тинчжан — это попросту порка. (Смех.) Провинившегося чиновника клали лицом вниз — четверо евнухов, держа его за руки и за ноги, на голову надевали холщовый мешок, два других евнуха придерживали его за бедра. Если император велел нанести сто ударов, били сто раз. Обычно количество ударов при таком наказании не превышало ста, в противном случае человек мог умереть. Палачи старались угадать волю начальства: если император лишь невзлюбил наказуемого, но не желал ему смерти, он и от ста, и — даже от двухсот ударов не отправлялся на тот свет. Если же император выносил смертный приговор, хватало и тридцати-сорока ударов, чтобы забить виновного насмерть. Обычно, если порке подвергали чиновника или простолюдина, в дело шли взятки, тогда, несмотря на громкие крики и ужасные с виду муки, провинившегося не только не запарывали до смерти, но даже если кровь лилась рекой, до «мяса» не доходило: было больно, но угрозы для жизни не было. Люди, которым поручали порку, проходили специальное обучение: пучок рисовой соломы оборачивали бумагой: следовало бить так, чтобы солома крошилась при каждом ударе, но бумага не рвалась. Это особо изощренная пытка — кожа остается целой, но ткани под ней превращаются в кисель. Ничто не могло так сильно подорвать чувство человеческого достоинства, как система тинчжан. В Европе в XIV–XV веках уже началась эпоха Возрождения, в Китае же по-прежнему в ходу было наказание палками, и это не может не наводить на грустные мысли.

Однако вернемся к нашей основной теме. Монголы — удивительная нация: они захватили Китай, но отторгли китайскую культуру. Какими они были за девяносто лет до вторжения в Китай, такими и ушли оттуда через девяносто лет после того. А вот маньчжурская династия Цин унаследовала политическую систему и систему общественного устройства, восходящие к темному минскому времени, что для нового политического режима оказалось тлетворным и привело к тому, что, несмотря на огромную военную мощь, за сто лет реакции империя окончательно развалилась. Представление о ценности человеческой личности день за днем разрушалось косным феодальным обществом и в конце концов было полностью уничтожено, что имело огромные последствия для самосознания китайцев. Если у кого и осталась толика самоуважения, то только у А-Кью, описанного господином Лу Синем в «Подлинной истории А-Кью». Как известно, А-Кью, оказавшись в унизительном положении, говорил себе, что одержал «духовную победу».

Второй существенный недостаток Китая, о котором я хотел бы поговорить, связан с тем обстоятельством, что за всю пятитысячелетнюю историю в стране были лишь три золотые эпохи. Первая — эпоха Чуньцю и Сражающихся царств, время сосуществования самых разных философских школ и течений. Вторая — эпоха Тан, от годов «праведного правления»[26]Годы «чжэньгуань» (627–649 гг. н. э.).
великого танского императора Тай-цзуна (Ли Шиминя), до середины правления танского Светлейшего Ли Лунцзи (Сюань-цзуна), то есть — почти сто лет. Третьей золотой эпохой можно назвать период с 1760-х по 1860-е годы, то есть до середины правления династии Цин. За всю пятитысячелетнюю историю лишь три золотых эпохи! А все остальное время — более четырех тысяч лет — чуть ли не каждый год (да практически каждый день!) — происходили войны. Западные ученые подсчитали: каждый год с самого начала истории человечества на земле случались войны. Феномен более чем характерный для Китая. Как-то я сам, проведя подобные подсчеты, набросал черновик книги «Хроники военных лет Китая» и обнаружил, что войны в Китае происходили ежегодно. Однако общемировая статистика и статистика по Китаю — не одно и то же: Китай слишком мал по сравнению со всем миром, особенно если иметь в виду территорию Китая, какой она была начиная с эпохи Цинь (II в. до н. э.) и до минского периода, — это половина его сегодняшней территории.

Если на таком относительно небольшом пространстве каждый год велись войны (причем речь идет лишь о войнах, попавших в анналы истории, все остальное находится вне сферы нашего внимания), можно представить себе, сколь велики были волнения в Китае. Гражданские войны при сменах династий тянулись по тридцать-пятьдесят лет, а на то, чтобы послевоенная политическая обстановка стабилизировалась, уходило еще лет двадцать. После чего страна снова оказывалась во власти коррупционеров, появлялось оппозиционное движение, оно набирало силу, вновь наступала эпоха смуты и народных волнений, и страна в очередной раз ввергалась в адский водоворот войн и политической нестабильности. Можно сказать, что китайский народ в течение долгого времени — по существу, всегда! — жил в обстановке казнокрадства, беспорядков, войн, массовых казней и всеобщей бедности, поэтому у нас никогда не было ощущения покоя: мы жили в состоянии постоянной тревоги. У нас древняя история, у нас огромная страна, однако долгие годы лишений, казней, страха и подозрительности отнюдь не возвысили нас духовно. Сегодняшний день прошел — и на том спасибо, а что будет завтра — посмотрим; сколько будет тянуться война — кто его знает! Войны мешали ирригационным работам, нарушение ирригационных работ приводило к засухе, за засухой следовало нашествие саранчи… и все эти засухи, наводнения, нашествия насекомых оставляли за собой тысячи ли опустошенной земли. Не знаю, сколько десятков, сотен раз в нашей истории случалось так, что люди начинали «пожирать друг друга». И то, что мы, считающие себя цивилизованным народом, могли докатиться до людоедства, связано с тем, что на нашу долю выпало слишком много испытаний, длившихся веками.

Впрочем, незачем рассуждать о народе в целом, возьмем отдельного человека. Если его окружает беспросветная бедность, если трудности, выпадающие на его долю, непреодолимы, он ко всему происходящему относится настороженно. За несколько дней до освобождения меня вызвали к тюремному начальству и сказали: радуйся, тебя наконец освобождают. На что я ответил: «Да что вы надо мной издеваетесь!» (Смех в зале.) Беседовавший со мной поинтересовался: «Ты мне не веришь? Зачем мне обманывать?» В ответ я попросил показать приказ об освобождении: я в жизни много чему верил и слишком часто обманывался, и каждый раз разочарование было горьким. У человека, которого преследуют беды и несчастья, есть законное право не слишком доверять хорошему. (Смех в зале.) <…>

Третий наш великий недостаток — институт чиновничества, который, с исторической точки зрения, в Китае был весьма своеобразным, не таким, как в других странах… Известно, что японцы переняли китайскую культуру — от татами и гэта (смех в зале) до политического устройства, единственное, чего они не стали перенимать, это систему государственных экзаменов, что впоследствии, во время Реставрации Мэйдзи, и позволило Японии достичь огромного могущества… Конечно, государственные экзамены в свое время были небесполезны для китайской культуры, но в конце концов именно они привели к возникновению особого аппарата чиновничества. Бюрократическая система — это паутина, невидимая и неосязаемая, угодив в которую вы твердо знаете, что отсюда не выбраться. Китайское понятие «гуаньляо» — совсем не то, что английское «bureaucrats» (бюрократы).

У китайской бюрократии свои характерные черты: китайский чиновник служит верой и правдой, но не государству и даже не начальству — он служит тому, кто ему предоставил должность. Одна династия сменяла другую, но бюрократическая система оставалась неизменной.

Маньчжуры при установлении своего владычества умело использовали слабости тех или иных народностей: тибетцев, монголов, ханьцев. Для тибетцев это был ламаизм — скажем, пригласили ламу в Пекин, выказали ему подобающее почтение, отозвались с восхищением о его великих способностях. Если речь шла о монголах, действовали через междинастические браки: всех принцесс правящего рода отдавали в жены монгольским принцам; таким образом, все рожденные ими сыновья становились «нашими племянниками» (смех в зале), и всех этих юных наследников с малолетства воспитывали во дворцах, приучая обращаться к правящему императору с помощью терминов родства — в надежде на то, что, когда они вырастут, они не дерзнут пойти против своего дядюшки или дедушки. Однако за ханьцев маньчжурских принцесс замуж не выдавали. И приманкой, которую использовали в данном случае маньчжуры, как раз и была система государственных экзаменов: маньчжуры отлично знали, что у ханьцев есть слабость — они любят чиновничьи должности (смех в зале): я внушаю тебе надежду на получение места, ты сразу становишься шелковым и не только забываешь о своей национальной гордости, но вообще теряешь образ человеческий. Так складывалось чиновничество — весьма загадочная прослойка общества со своими особыми нормами поведения и системой ценностей. Верой и правдой чиновники служили отнюдь не императору, и даже если один император сменялся другим, это мало отражалось на их, чиновничьей, жизни (смех в зале).

Они не опасались и разрушения государства — если в плохие для государства времена покровители могли подыскать им хорошую должность, они преспокойно продолжали делать свое бюрократическое дело. Впрочем, и во времена процветания государства стоило чиновнику обосноваться, как тут же сами собой складывались отношения «рука руку моет»: кумовство, протекция, взаимовыручка и т. п. Не знаю, доводилось ли уважаемым слушателям читать книгу «Наше чиновничество». В этом романе прекрасно описана китайская бюрократическая система, его стоит прочитать хотя бы за это. Подобного рода бюрократические связи дурно влияли и на обычные человеческие отношения…

В пекинской опере есть такая пьеса: «Проверка головы и убийство Тана», где главные действующие лица — судья, его помощник и молодая красивая вдова, у которой убили мужа. Во время судебного заседания она плачет, прижимая к груди голову убитого. Если это и в самом деле голова убитого, то дело можно считать закрытым, если же это голова не его, а кого-то другого, то расследование, напротив, только начинается, что чревато серьезными последствиями, в том числе и новыми смертями. Старому помощнику судьи нравится молодая красивая вдова, да и она намекает, что готова выйти за него замуж, поэтому он решает поддержать версию, что голова «подлинная». (Смех в зале.) Как только молодая женщина понимает, что дело близится к концу, она сразу же выказывает нежелание вступать в брак, и старик Тан тотчас меняет свою точку зрения. (Смех в зале.) Мы, китайцы, извечные жертвы подобной бюрократической путаницы: то человек прав, то не прав, то голова настоящая, то не настоящая, под конец уже никто не разберет, где правда, а где ложь. (Смех в зале.) <…>

Положим, вы решили построить атомный реактор, но вам не хватает одного винтика, а человек, отвечающий за винтики, взял отгул — он-де простудился. Что ж, случается. Но на самом деле он не простудился, а в мадзян [30]Мадзян, или маджонг — традиционная китайская азартная игра в фишки с использованием игральных костей. Распространена в Китае, Японии и других странах.
играет. (Смех в зале.) Отчего вдруг? А у него с вами отношения неважные, и построите вы свой атомный реактор или не построите, ему, как говорится, без разницы. Заработает этот реактор или вообще взорвется, ему наплевать. (Смех в зале.) Вот так же действует и бюрократический аппарат: случилась беда общегосударственного масштаба; ну случилась и случилась, а я продолжаю делать свое бюрократическое дело. Эта лишь усугублявшаяся с течением времени болезнь насчитывает несколько тысячелетий…

Не знаю, доводилось ли вам, уважаемые слушатели, попадать в подобную ситуацию — объясню на примере, что я имею в виду. Допустим, вы вернулись в Китай, и друг приглашает вас в ресторан. Не приведи Бог отказаться от приглашения, иначе вашей дружбе конец. Человеческие отношения стали невероятно запутанными, и это наследие все той же бюрократической системы. Потому что только так китаец может стать чиновником, и лишь это дает ему ощущение стабильности… Часто бывает, что человек до вступления в чиновничью должность и после вступления в нее — это две совершенно разные личности. Можно выразиться точнее: когда в человеке берут верх чиновничьи свойства, для человеческой сущности уже не остается места… и пока он не выйдет на пенсию, она, эта сущность, не вернется. (Смех в зале.) Бюрократическая система повлияла не только на наш подход к делам, но и на всю китайскую культуру, развитие которой пошло вкривь и вкось, а то и вовсе вспять.

Перейдем к четвертому пункту нашего разговора. Самого Конфуция я считаю человеком великим — с живым умом и сострадательным сердцем, он внес огромный вклад в жизнь китайского общества. Конфуцианство и конфуцианская научная школа оказали и продолжают оказывать огромное влияние на китайцев. Однако принципы конфуцианской духовности очень консервативны; не будет преувеличением сказать, что конфуцианство не просто консервативно — оно противится всякому движению вперед. Иероглиф «жу» — ключевой в слове «конфуцианство» — до эпохи Чуньцю обозначал мастера церемоний, отвечавшего за совершение обряда жертвоприношения предкам. Понятно, что такой человек до тонкостей знал все детали жертвенного ритуала, поэтому к его советам прибегали всякий раз, когда в стране проводились важные церемонии, которые он соблюдал в силу самого своего предназначения. В то время не принято было менять ритуалы — всегда использовались старинные; и чтобы не остаться без куска хлеба, мастеру церемоний необходима была политическая стабильность. (Смех в зале.) Иначе говоря, почитать старину ему было выгодно. Нет, вместо эвфемизма «почитать старину» скажем прямо: мастера церемоний были консервативны. Таким образом, в Китае сложилось мощнейшее консервативное сознание, и китайское общество, утратившее способность к созиданию нового, утратило также способность к самокритике, самоанализу и саморегулированию…

Долгие века почитания старины, нежелание двигаться вперед, консерватизм лишили нас гибкости. Вот вам исторический пример: Шан Ян, представитель школы легистов, изменил закон в государстве Цинь — к чему это привело? До изменения закона старые и малые, мужчины и женщины — все спали вместе на одном кане. Шан Ян цивилизовал их, запретив родителям и детям спать вместе — равно как братьям и сестрам, и приказав всем спать раздельно, что само по себе свидетельствует о том, какой дикой и отсталой страной был тогда Китай. Ведь Шан Ян не атомную бомбу изобрел, не совершил открытие в материальной сфере жизни, а просто провел частную культурную реформу, которая сказалась на всем: на политической системе, на обществе, на принципах воспитания. То был IV век до нашей эры, с тех пор прошло более двух тысячелетий, но устои китайского общества ни разу не подвергались столь кардинальным переменам. Каждой новой мысли, каждой идее требуется первопроходец, и все же в конце концов его лишают социального статуса и доброго имени, отнимают имущество и истребляют семью. Конец Шан Яна был печален: его разорвали пятью лошадьми. Конфуцианцы часто говорили о том, как плохо кончают реформаторы, чтобы китайцы боялись идти вперед. (Смех в зале.) Одним из самых выдающихся реформаторов был Ван Аньши, но несмотря на его высокую нравственность, великую образованность и огромную работоспособность, его преобразования были встречены в штыки. И конец его был столь же плачевен, как и конец Шан Яна: сразу же после смерти его дом опечатали, сын вскоре умер от голода, и до Ста дней реформ, вдохновленных Кан Ювэем, ни о каких переменах не было и речи. У конфуцианцев есть выражение: «Если польза не составляет десять десятых, закон не меняют». Смысл в том, что изменение закона должно приносить стопроцентную выгоду, иначе незачем производить перемены, и в этом важнейшая причина отставания китайцев. Не бывает изменений, приносящих стопроцентную выгоду; если выгода составляет 55 процентов — это редкая удача…

Теперь о нашем пятом недостатке — слишком большой численности населения, пагубно сказавшейся на Китае… Как только затихали междоусобные войны, связанные со сменой династий, численность населения возрастала, и весь цикл повторялся снова: война, массовые убийства, смерти. Известно, что в Америке высокий уровень жизни. Но случалось ли моим уважаемым слушателям задумываться о том, что произойдет, если число американцев увеличится на миллиард, — скажем, если все материковые китайцы переедут в Америку и ее население достигнет одного миллиарда двухсот миллионов человек? Все ли останется там по-прежнему? (Смех в зале.) Проблема численности населения очень важна, и, если Китай хочет стать сильнее, численность населения надо во что бы то ни стало сокращать. Есть такая присказка: когда людей много, хорошо дело делать, а вот хлебцы есть лучше, когда людей поменьше. (Хлебцы — это все равно, что маньтоу, пампушки.) В прошлом так и было: чтобы сделать то или иное дело, требовалось много людей. Сейчас, хоть численность населения очень велика, никакой нужды в этом нет: для подсчетов вместо ста человек лучше использовать компьютер. (Смех в зале.) В том, что хорошо есть хлебцы, когда людей мало, заключена очень простая истина. Средний уровень доходов позволяет вам растить двоих-троих детей и жить безбедно, но что произойдет, если вы растите двести детей? (Громкий смех в зале.) Откуда взять деньги на повседневные расходы, образование, одежду и прочее? Численность населения в Китае слишком велика, бедность слишком распространена, бюрократическая прослойка просто огромна, конкуренция чудовищна, отсюда все упоминавшиеся здесь недостатки китайцев: грязь, беспорядок, шум и ни на миг не прекращающиеся ссоры. Мы привыкли вести себя так шумно, что почти забыли о том, что такое вежливость.

В Лос-Анджелесе меня спросили, какое впечатление на меня произвела Америка, я ответил, что, как мне показалось, Америка — страна этикета. Меня тут же спросили: а Китай — тоже страна этикета? На мой взгляд, нет, ни в коей мере. (Дружный смех в зале.) Китайцы грубы — почти всегда готовы «врезать» собеседнику, редко улыбаются — возможно, из-за тяжелой жизни… Мы встревожены, полны неприязни и ужасно озабочены собственной выгодой. Мы с утра до вечера беспокоимся, паникуем, на окружающий мир смотрим, как тигры на добычу, — да-да, лишь бы защитить себя.

Все вышесказанное — мое искреннее убеждение, основанное на личном опыте. Можно сказать, что это — доклад, который я представлю членам правления после возвращения из своей «исследовательской поездки» по Америке. (Смех в зале.)

Не буду касаться наших достоинств — они, конечно, имеются. И никуда не денутся, если я не стану их перечислять. Я говорю о наших недостатках, потому что этот разговор может способствовать развитию рефлексии и самоанализа. Перед нами стоит столько сложных вопросов — что делать? Поделюсь своей точкой зрения. Самое важное — развитие наших интеллектуальных способностей. На протяжении нескольких тысячелетий за нас все делали другие — все решения принимали великомудрые и высокопоставленные чиновники, самим нам думать не надо было, да никто к этому и не стремился. Китайцы так привыкли к тому, что от них требуется лишь повиновение, что словно бы приучились быть недоумками… Но китайцы очень умны. Столь умны, что, боюсь, всем остальным народам планеты, включая евреев, до них далеко. Так, если сравнить китайца и представителя другой нации, китаец несомненно окажется умнее. Но если брать по два-три человека, китайцы наверняка проиграют, потому что от рождения не способны договориться между собой. (Смех в зале.) Смысл командной работы в том, что каждый человек забывает собственную выгоду ради общей. Представим себе, что у нас есть две круглые геометрические фигуры, но с помощью ножа их можно превратить в два относительно небольших куба и соединить в одну фигуру. Однако каждая фигура «надеется», что срезать лишнее будут не с нее, а со второй фигуры. Раз нужно поступиться своим, она тут же отказывается от участия. Ну как тут объединишься? Китайцы слишком умны, никто не спорит. Умны и хитроумны. Настолько, что, когда их продают на скотобойню, они еще и торгуются не на жизнь, а на смерть и, выручив лишние пять юаней, пляшут от радости. (Смех в зале.) Да, китайцы слишком умны, и высшим проявлением этого их ума является эгоизм. Человека неэгоистичного, скорее всего, высмеют и объявят дураком. Китайцы не отличаются терпимостью: любого, кто великодушен, снисходителен, доброжелателен, ославят дураком. Если ты вздумаешь оказать сопротивление тому, кто ударил тебя по лицу, или решишься вступить в спор с нарушившим закон, значит, ты дурак. Если ты занимаешься делом, которое не обогатит тебя и не превратит в чиновника, все, несомненно, признают тебя дураком. Я полагаю, что китайцы должны позволить себе хоть какое-то время побыть дураками… Иначе нас, как индейцев, ждет упадок… Подводя итог, хочу сказать: не надо все усложнять — начните с себя, со своих детей и тренируйтесь!

Голос. Мне кажется, на каждый вопрос нужно давать минут десять.

Председатель. Извините, регламент — две минуты, желающих много.

Вопрос. Господин Бо Ян, вы затронули проблему положения человека при феодализме, говорили о притеснении личности династией Мин. Но и западные страны пережили долгий период абсолютной монархии, почему же впоследствии они смогли выработать либеральную концепцию личности, а Китай — нет?

Бо Ян. Похоже, это вопрос на засыпку. Но я давно профессор — доктор наук «зеленого острова»  [38]«Зеленый остров» — небольшой остров недалеко от Тайваня, где находится тюрьма для политзаключенных. Бо Ян провел там почти 10 лет и написал несколько книг по китайской истории.
. (Смех в зале, аплодисменты.) К сожалению, я не могу ответить на ваш вопрос. Точно так же невозможно понять, почему западные люди едят вилкой и ножом, а китайцы — палочками. Становление культур происходит постепенно, если две культуры не контактировали и возможности взаимовлияния были очень малы, каждая развивалась по своей модели. Известно, что порой какой-нибудь незначительный фактор способен изменить не только отдельную человеческую жизнь, но и судьбу нации. Однако никогда не известно, что это за фактор и когда он подействует…

Хочу лишь подчеркнуть, что китайская и западная автократии различаются и по масштабам, и по силе. Я, правда, еще не приступал к изучению западной истории (смех в зале), но, полагаю, различия очень существенны. При сравнении нельзя не заметить, что китайская деспотия была абсолютной. На Западе достаточно было преклонить одно колено перед королем, ибо на колени становятся только перед Богом, а перед людьми, думаю, очень редко. В Китае же не только становятся на колени, но и отвешивают земной поклон, да еще и ударяются головой о землю. (Смех в зале.) В последние годы правления Цин в ходу было выражение: больше бей челом, поменьше говори. Поэтому боюсь, что китайская автократия отличалась от западной и по сути, и по форме. Я видел парадный портрет короля Людовика XIV: в центре величественно восседает король, а императрица и придворные сидят вокруг него — в Китае такого быть не могло: китайские придворные всегда стояли на коленях, трепеща от страха.

Вопрос. Я держу в руках книгу «Высказывания Бо Яна». Мне кажется, что у нашей демократии есть важная особенность, которую Вы не упомянули в своей книге: запрет задавать вопросы о политике. (Смех в зале, аплодисменты.)

Вопрос. Господин Бо Ян, вы сегодня анализировали китайскую историю и сделали пять выводов, с четырьмя из которых я готов согласиться почти полностью, но у меня есть сомнения по поводу последнего: вы говорите, что слишком большое население — причина сегодняшних бед Китая. Однако Япония — хотя это страна с маленькой территорией и большим населением, но уровень жизни там очень высок: они не позаимствовали наш институт чиновничества, отсюда и результат. Не думаю, что причина наших бед в большом населении. Если бы мы хорошо вели торговлю и развивали промышленность, если бы мы преодолели недостатки и слабости, то отлично справлялись бы и даже могли бы иметь население в два раза большее. Не надо думать, что китайцев слишком много, поэтому нужно ограничить численность, или завоевывать чужие территории, или убивать друг друга. Речь идет о явлении, а не о результате, это не одно и то же… Огромная территория Китая может вместить и в два раза больше народу. (Смех в зале.)

Бо Ян. Совершенно с вами согласен. Однако все дело в множестве «если бы», и прежде чем эти «если бы» воплотятся в жизнь, численность населения по-прежнему будет оставаться большой помехой. Именно слишком большая численность населения с давних пор мешает нашей промышленности, науке и культуре реализовать все эти «если бы».

Вопрос. Господин Бо Ян, Вы полагаете… что наши беды главным образом вызваны слишком большой численностью населения. Я согласен с четырьмя другими вашими выводами, но не с этим. Ведь китайское население будет расти и в будущем? Значит, и беды наши никогда не кончатся?

Вопрос. Господин Бо Ян, вы очень интересно трактуете проблемы Китая, но, может быть, я чего-то недослышал, а может быть, вы опасаетесь говорить… В общем, я понял, что у китайского народа очень много недостатков и он безнадежно самолюбив, но вы, господин Бо Ян, не упомянули события современной китайской истории: решительную борьбу китайского народа против империализма и феодализма… После освобождения, в 1949 году начался процесс построения социализма, и за это время, с одной стороны, была заложена экономическая база, с другой стороны, в области идеологии была проведена большая воспитательная работа. Не прокомментируете ли вы, господин Бо Ян, эти обстоятельства…

Бо Ян. Это вопросы политики, мы их сегодня не обсуждаем. Мы говорим только об истории. К тому же я в политике плохо разбираюсь. (Смех в зале.) <…>

Сегодня я много говорил о недостатках Китая, иной, услышав это, разочаруется, но я думаю, что нам нужно говорить именно о недостатках, а не о достоинствах… И надо понимать, что слабости китайцев касаются не только их, но и всего мира: потонула лодка — ну и пусть, пошел ко дну корабль, и образовавшийся водоворот затянет все соседние суда — ну и пусть.

Вопрос. Я часто слышу два выражения: «Справляйся с постоянно меняющимся с помощью неизменного» и «Рассказывай о радостях, скрывай печали». Что вы об этом думаете?

Бо Ян. По поводу выражения «Справляйся с постоянно меняющимся с помощью неизменного» у меня нет мнения. (Смех в зале.) А вот из выражения «Рассказывай о радостях, скрывай печали» можно многое понять о нашем чиновничестве.

Вопрос (спрашивающий — американец). Похоже, в вашем сегодняшнем выступлении вы намеренно говорили всякие нелицеприятные вещи о китайцах, выскажитесь, пожалуйста, критически и об Америке. (Смех в зале.) Чему, на ваш взгляд, ей стоит поучиться у Китая, существующего пять тысяч лет?

Бо Ян. Что касается малоприятных вещей, американцы их говорят о себе сами и в достаточном количестве. Чему я очень завидую, потому что Америке это дает силы для саморегуляции, саморефлексии и самоконтроля… Вы сами способны назвать и понять собственные ошибки, мы, китайцы, этого пока не умеем… Конечно, Америка не идеальна. По крайней мере, американская почта работает плохо — доставка очень медленная, то и дело выходные. Но это хорошо, будь Америка идеальна, она не могла бы меняться. <…> А вот почему мы так боимся подражания Западу? Вся современная система мысли: экономической, научной, политико-правовой — досталась нам не от наших предков. Общественный строй, идеология, образ жизни — все пришло из-за границы, что в них традиционного? Материальные объекты современной культуры: автомобиль, самолет, очки, бритву, современные дома и прически — изобрели не китайцы, так что речь, на мой взгляд, должна идти не о подражании Западу, а об учебе… Но мы, китайцы, люди — очень чувствительные: подражание Западу — это низкопоклонство. Почему? Ведь мы собираемся перенимать только достоинства. Если в один прекрасный день все американцы приобретут самоубийственную привычку курить опиум, мы ведь не будем им подражать…

Вопрос. В своей книге «Ранние насекомые» вы рекомендуете читать научную фантастику, а не рыцарские романы. В принципе, я с вами согласен, однако Ни Куан как-то сказал: «Те, кто не читал заметки Бо Яна, многое потеряли в жизни, как и те, кто не читал рыцарские романы Цзинь Юна». Что вы об этом думаете? И второй вопрос: говорят, что на Зеленом острове вы прочитали большое количество книг о гадании. (Смех в зале.) Гадание — часть нашей культуры, причем мистическая. Что вы скажете по этому поводу?

Бо Ян. Когда я писал «Ранних насекомых», я еще не был знаком с произведениями Цзинь Юна — они в те годы не были распространены на Тайване. Я считаю, что после рыцарских романов, написанных Цзинь Юном, невозможно читать остальных писателей… они не идут с ним ни в какое сравнение. У Цзинь Юна и стиль, и содержание — все на должном уровне; немаловажно и то, что рассказы его очень популярны за рубежом. Для обычного человека чтение классических литературных произведений утомительно, а рыцарские романы, наоборот, захватывают, они способствуют популяризации китайского языка. Он отлично пишет, я восхищаюсь им: он создал совершенно новую технику письма.

Когда я был в тюрьме, я купил огромное количество книг по гаданию. Я думал, что за двенадцать лет моего заключения в стране все изменится — возможно, я не смогу зарабатывать на жизнь пером, поэтому и стал готовиться к тому, что придется стоять на улице и гадать. Я посвятил этому занятию больше года, но потом мне сказали, что политзаключенному нельзя быть уличным гадальщиком, и я эту затею бросил. Сам я верю в судьбу, чего нельзя сказать о молодежи, впрочем, в молодости я был такой же, как нынешние молодые.

Вопрос. Вы выступаете за упрощение иероглифов и замену их буквенной письменностью. <…> Говоря о рыцарских романах Цзинь Юна, вы похвалили достоинства его слога. Скажите, касается ли это формы иероглифа или только его звучания? И сохранятся ли достоинства формы иероглифа и риторические красоты, если упростить написание иероглифа или даже заменить его транскрипцией?

Бо Ян. Я думаю, что после введения фонетической письменности буквенное написание будет восприниматься как новая форма, так что сохранится нераздельная связь между формой, звуком и значением. У китайцев с понятием «смех» ассоциируется соответствующий иероглиф, у американцев — буквенное слово «laugh». Каким значением люди наделяют «форму», таким значением она и обладает…

Вопрос. Я очень рад, что мне представился случай увидеть вас в Америке, за границей после долгих лет заключения. Позвольте спросить: вы так много пережили, а сейчас держитесь, как будто все это происходило не с вами. Как вам это удается, как вы справляетесь с мыслями о пережитом? Хотелось бы этому научиться…

Бо Ян. По-моему, я нисколько не изменился. В тюрьме, когда мне хотелось плакать, я плакал, когда хотелось смеяться, смеялся. Некоторым кажется, что заключенные всегда подавлены. Но так думают лишь те, кто сам не сидел. Если десять лет горевать, можно и с тоски умереть. В хорошие минуты надо радоваться…

Председатель. Если к господину Бо Яну больше нет вопросов, то мы на этом завершаем сегодняшнюю встречу. Тем более, что сегодня вечером у него еще встреча в Университете Беркли. (Аплодисменты.)