Нет в мире запаха прельстительнее благоухания свежей баранины! Вмурованный в печку казан источал томно-блаженный пар, наполняющий каждую клеточку сладостным предвкушением, ощущением безмерной радости бытия. Это человека перекормленного манят запахи сушеной слизи из кишок кашалота, стыдливо именуемой амброй. Или луговых цветочков. Голодный же знает истинную цену всему в подлунном мире.

Молодой учитель не был голодным. Жизнь налаживалась. Но все еще кровоточили в памяти события последних годов. Молодому учителю не хотелось думать о печальном. Наконец-то он приехал в отчий дом. Отец на радостях забил барашка, собирает родню. Он просто сидел на лавке и умиротворенно наблюдал, как женщины ловко и быстро накрывают стол. Рядышком притулился парень лет пятнадцати, Габдулла, племянник. Юноша блаженно вдохнул в себя и ликующе произнес:

— Как вкусно пахнет! Вот так сидел бы всю жизнь и нюхал. Учитель шутливо толкнул его в бок.

— А что, от твоего «йорона» пахло хуже?

«Йорон» — кустарно обработанная овчина. Как раз из этого добротного материала были пошиты штаны Габдуллы. Сносу бы, казалось, не будет. Да только владелец этого великолепия в проклятом 21-ом году учился в медресе деревни Утяшево. Голодали страшно. Как-то Габдуллу утром разбудили запахи чего-то жареного. Подумал, товарищей чем-то разжились, спешно вскочил на ноги, как бы без него все не съели. Вскочить-то вскочил, а надеть нечего. Ан, нет штанов. Стал озираться по сторонам, тут хмурый товарищ указал кивком на очаг, где в казане что-то булькало. «Там твой йорон!» Выяснилось, эти прощелыги с голоду не могли уснуть, вот и пришла мысль — обжечь и сварить штаны. Портков надолго не хватило…

— Конечно, Имаметдин-абый в тысячу раз хуже! Но тогда и йорон сжевали за милую душу!

И залился счастливым смехом. Будто лакап (комичная побасенка) услышал. Да ему палец покажи, час будет смеяться. Веселый парень. Однако сметливый и шустрый, охоч до учебы. Далеко пойдет.

Учитель приобнял племянника за худые плечи.

— Ничего, братишка, ничего. Самое плохое позади. Такую жизнь наладим, что не жизнь будет, а песня!

В разговор включился плюгавенький мужичок, расположившийся от них чуть в сторонке.

— Наладим, говоришь? А в лавке ни гвоздей, ни ситца!

Сосед это, Фатих. Голытьба деревенская. С удивительно вздорными и склочными повадками. Вот и сейчас, по неписанным правилам приличия ему не следовало бы допрежь хозяина заходить в дом. Однако Фатих с легкостью необыкновенной манкировал подобными условностями. Да вот только отец раз и навсегда запретил сыновьям пресекать раздражающие выходки: «Не почитать соседа — не почитать Бога!». Имаметдин был солидарен с отцом. Тоже ведь человек. Наверное, когда сырым младенцем ворочался в люльке, мать баюкала и тихо улыбалась — вырастет, станет хорошим хозяином, уважаемым мусульманином. Ей на радость в старости. Не получилось! Фатих ленив, бестолков, за что ни возьмется, все у него через пень-колоду. Помер бы со всей семьей в проклятый 21-ый год, ладно, сосед подсобил припасами. Хуже всего — ни с кем не может ужиться. Все для него в деревне или враги, или завистники. Чему завидовать-то? Чудак человек.

А он никак не унимался, зудел и зудел комаром в предрассветный час самого сладкого сна. Имаметдин сам никогда не жаловался, отец ведь сызмальства наставлял: «Даже если рот полон крови, не сплевывай!». Мужчина должен держать все горести в себе, на то он и мужчина.

— Ни ситца, ни гвоздей немного! За что воевали, за что кровь проливали!?

Тут уж Габдулла не утерпел, обернулся к дяде и взахлеб зашептал прямо в ухо:

— Это он про налет казаков говорит! Целый день в тальнике лежал, прятался. Комары так искусали, живого места не оставили! Много тогда крови пролил, ой, как много!

Юноша прыснул смехом, для приличия чуть прикрыв ладонью рот. Сам еле удерживаясь от хохота, дядя вперил в племянника демонстративно строгий взгляд — старших надо уважать! Тот прикинулся, что не заметил нахмуренных бровей, его уже оседлал бес веселья и заскакал во всю прыть. Елейным голоском поинтересовался у жалобщика:

— Дядя Фатих, а если и завезут в лавку ситец, откуда деньги возьмете?

Сосед моментально нахохлился, грозно рявкнул:

— А ну, цыц, сопливый малайка! Я тебе сейчас…

Что он намеревался проделать с насмешником, осталось загадкой. Углядев степенно входящего в комнату хозяина, сразу переключился на более достойный объект:

— Салям-алейкум, Мархаметдин-абый! Помоги, уважаемый сосед! Жена совсем замучила, ржавой пилой день и ночь пилит. Говорит, обносилась совсем, стыдно в старом платье на люди выходить. Дай рубль!

И, видимо, прикинув беспочвенность своей просьбы к контексте прежних невозвращенных долгов, затараторил:

— Верну, как телку зарежу, сразу верну! Даже 5, нет, 10 копеек сверху уплачу!

Благообразное лицо хозяина моментально окаменело. Тихо, ледяным голосом поинтересовался:

— Я когда-нибудь взимал рибу? Ыстагафирулла тауба! Я тебя, сосед, попрошу — в моем доме больше никогда не произносить такие непристойности.

Но приметив, как сдулся и сник сосед, заметно потеплевшим голосом продолжил:

— Пусть завтра сноха наведается к моей жене. Будет ей отрез на платье, и всем дочерям. Всем нам на радость такие красавицы подрастают!

Фатих закивал головой, быстро-быстро. Куцая бороденка взмывала вверх и опускалась вниз с удивительной частотой. Так выглядит коза, по своей любознательности попробовшая на зуб зеленый лук.

У Габдуллы перед очередным приступом смеха уже начала подрагивать верхняя губа, но дядя молниеносно упредил — железными пальцами сжал костлявое плечо. Для вящей убедительности приложил указательный палец к губам. Юноша сморщил уморительную гримасу, подчинился, согласно закивал своей бедовой головой. А то! Добродушен и терпелив дедушка, но если заподозрит в неучтивости к гостю («Божьему посланнику», как он говорит), моргнуть не успеешь, выгонит взашей. Будешь нюхать аромат свежесваренного мяса стоя под окном…

Тем временем женщины собрали табын (застолье) и тихо удалились в свою половину дома. Хозяин, трое его сыновей и сосед чинно расселись на хике (большие нары). Взрослых мужчин в роду много, но остальных в деревне нет. Имамедин и внук притулились к хике сбоку, на стульях. Молодняк, что с них возьмешь — несподручно им сидеть, поджав под себя ноги. Патриарх не возражал, если не переходить определенные границы, в его доме дозволялось каждому вести так, как считает удобным. К слову сказать, слишком юн был еще Габдулла для такой почтенной компании, но дедушка разрешил разделить трапезу со взрослыми в виде поощрения: по просьбе отца Имаметдин проверил, насколько хорошо племянник овладел русским языком и арифметикой, остался очень доволен результатом. Пересмешник, конечно, однако разумен не по годам. Вот и сейчас, безо всякого напоминания обошел всех старших с медным кумганом (кувшином) в руках и с вышитым полотенцем, наброшенным на плечи. Трапезничать не сполоснув руки — такое не пристало приличным людям.

Мархаметдин с видимым удовольствием освежил студеной влагой свои заскорузлые от неустанных трудов ладони, досуха вытер и подождав, пока то же самое проделают остальные, произнес короткую молитву. «Аль-Фатиха» — вступительная сура и квинтэссенция всей священной Книги. «Ищу у Аллаха защиты от шайтана. Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! Хвала Аллаху, Господу миров, Милостивому, Милосердному, Властелину Дня воздаяния! Тебе одному мы поклоняемся и Тебя одного молим о помощи. Веди нас прямым путем, путем тех, кого Ты облагодетельствовал, не тех, на кого пал гнев, и не заблудших».

…даже у Фатиха лицо стало благостным и умиротворенным. Как же иначе, обращаясь к Милосердному оставлять в сердце уголок для злобы и ненависти — на такое способны только презренные мунафики (лицемеры). Они опаснее безбожников, такие тщатся прикрыть собственную гордыню, алчность и невежество священным именем! От Всевышнего не укроются эти жалкие потуги, а вот глупые люди могут попасть в заблуждение, последовать за нечестивцами. Кто не милосерден и не милостив — тот не мусульманин! А как относиться к новой власти? Бога не признают, но имеющий глаза да увидит — они хотят добра для всех. В проклятый 1921 год аж из-за моря завозили каймак (сметану) со странным непривычным вкусом в железных баночках, пытались спасти народ от мора. А ведь отец рассказывал, и при Белом Царе случались засухи, однако никого в столице не беспокоило, сколько мусульман умрет от недоедания… Оставалось только надеяться, большевики простят русским священникам и… и нашим муллам, что уж скрывать, их неразумное поведение в годы смуты… Нехорошо получилось, многие пастыри сами кинулись в общую свару, аки свирепые псы. Нет, чтобы оставаться в стороне и увещевать всех и каждого к милосердию. Понадеялись на всесильных алпаутов царя, на надменных генералов и богатых купцов, и проиграли. Из поводырей, коими следовало быть по обетам, превратились просто в побежденных в бою. Какое там милосердие, некоторые сами призывали стрелять и резать ближних своих. Только за то, что они посмели думать иначе. Но разве свобода выбора не дарована детям Адама самим Всевышним? Разве не запрещено насилие в Исламе? И про то, кто прав, кто нет, ведомо лишь самому Всевышнему. Простят большевики, никуда не денутся, ибо не могут не понимать — не может быть надежной постройка на краю осыпающегося берега. Да, осыпающегося берега, так и говорится в суре «Покаяние» Священной Книги… Рухнет. Только человек с Богом в душе может созидать, без Бога сыновья Адама способны только разрушать, хуже зверя лесного. Если человек наделен даром радоваться благополучию других людей, печалиться горестям остальных, значит, в его душе есть Бог. Пусть даже этого по глупости своей еще и не понимает! Такие мысли пронеслись в голове у молодого учителя.

А отец тем временем самолично разложил каждому по тарелкам жирные куски мяса — калъя. Да, многие в деревне все еще по-старинке предпочитали брать лакомые куски руками с общего блюда. Мархаметдин же, чистоплотный от рождения, охотно перенял новую для них привычку. А наваристый бульон был загодя разлит по большим пиалам. Оставалось только сдобрить на свой вкус курутом. Объедение! Даже удивительно, как русские обходятся без этой приправы. Ведь от жирной пищи многих тошнит, как выражаются башкиры — «душа бултыхается», а с кислым курутом — душа и тело радуются доброму мясу.

Не спеша и молча, очень плотно покушали. Взрослые — степенно, Габдулла же — поблескивая глазками так усердно работал челюстями, что дедушке раз за разом приходилось подкладывать в тарелку новые куски. При этом одобрительно приговаривал: «Плох тот работник, у кого при еде уши не шевелятся!» Если верно такое наблюдение, знатный из внука получится работник. Дождавшись, пока и у юноши от обильной еды вконец не осоловеют глаза, Имаметдин начал разливать по тустакам (деревянным чашам) бузу. В доме имелись расписные «заводские» чашки, такие нарядные, глаз радовали, однако отец кумыс и бузу пил непременно из тустака. Надо пояснить, это в Туркестане бузу готовят с изрядной толикой хамера (алкоголя), порою даже белену с дурманом добавляют. Конечно, от такого пойла любой одуреет и «бузить» начнет. Наша же — вкуснющее снадобье, хоть ведрами пей, только здоровее и разумнее станешь.

Смакуя кисло-сладкий вкус, мужчины приступили к беседе. Патриарх обратился к младшему сыну:

— А расскажи нам, сын мой Имаметдин, что творится в мире, ты же недавно и в городе побывал.

Молодой учитель не успел произнести ни слова, затараторил вездесущий Фатих:

— Мархаметдин-абый! Я сегодня с утра был в комитете бедноты. Все зовут, зовут на свои заседания, а я туда не хожу. Босота, голодранцы, бездельники, им бы только поорать! Ситца в лавке нет, а они что-то орут. А сегодня пошел, свата надо было увидеть. Вот и пошел. А там большой начальник с города приехал, в яловых сапогах. С бумагой из самой Москвы! Говорит, сейчас будет Башкортостан от моря и до моря! Всех русских выселят в Рязань, кто не захочет — на каторгу! Туда им и дорога!

…скользкая тема. Конечно, и речи не было, чтобы воевать именно против русских. Но старшие сыновья Мархаметдина некоторое время состояли в Башкирском войске… Смутное время было, пришлось жестко схлестнуться с белыми. И с красными, и с дезертирами. Ой, не зря в народе говорят — худая собака лаем кровопролитие накликивает! Как бы не со зла, по глупости своей сосед беду в дом не привел! Мархаметдин поспешил резко пресечь разыгравшееся было красноречие Фатиха:

— В прошлом году земской доктор на ноги твою жену поставил. Его в каторгу? И в Верхоторе у тебя «знакум» есть, Кузьма Петрович. И его с детишками малыми в Сибирь сошлешь? Быть такого не может! Уважаемый сосед, что там правители решат, сами скажут. Не пристало нам, зрелым мужам, заранее приплясывать, покуда музыка не заиграла. Подождем, обдумаем, что скажут, тогда и поговорим.

С испокон веков соседствуют башкиры с татарами и русские. Стихийным образом в незапамятные времена возник такой институт народной дипломатии, как «знакумы». Почти каждый справный хозяин дружил домами с какой-нибудь русской семьей. По наследству получали, случайно знакомились, общее дело объединяло или общая беда — без разницы, главное — так проще и правильнее было жить. Останавливались друг у дружки, когда приезжали по делам, выступали переводчиками и представителями интересов приятелей в своих общинах, обменивались подарками и так далее. Особо умилительно, зачастую плохо знали язык друг друга, но что значат слова, когда сердце распахнуто настежь! Вот и Фатих всецело озаботился судьбой своего «знакума», заторопился домой. Хозяин не стал уговаривать еще посидеть, надо было обсудить с сыновьями хозяйственные дела. Снарядил внука сопроводить гостя, заодно велел занести к ним свежей убоины.

— Ишь ты, русские ему помешали! Можно подумать, это не он давеча так заскирдовал стог, насквозь дождями пробило и сено для своей единственной коровушки у тебя, отец, выпросил! Сгнило все! Что, русский должен был ему справно стог метать? — возмутился было бы один из сыновей. Но Мархаметдин мягко его остановил. Осуждать человека, когда его самого нет рядом — никого не красит. Даже если все сказанное — правда. Тем более, таков уж человек Фатих — собака на улице брехнет, он это за новость выдает. Давно привыкли к его пустопорожним сенсациям. Посмеялись и забыли. Беседа потекла по привычному руслу: кому ехать на базар, по какой цене продавать излишки пшеницы, когда какую животину резать.

Когда спровадили всех гостей по домам, Имаметдин поинтересовался:

— Отец, а почему ты так рассердился, когда дядя Фатих попросил в долг? Ясно как день, ни рубль не вернет, ни гривенник. Но ты же ему всегда помогаешь.

Снова тень пробежала по безмятежному лику старца.

— Так ведь не в долг просил, в рост! Сам знаешь, это великий грех.

Учителя ответ не удовлетворил. Прекрасно знал, отец не был догматиком. Его иман (вера) был тем и несокрушим, что каноны совпадали с внутренними убеждениями. С рациональным разбором благости или пагубности каждого деяния. Мархаметдин правильно расценил многозначительное молчание сына, счел нужным разъяснить свое видение.

— Ты же знаешь, как силен был Белый Царь, сколько вокруг него алпаутов вилось. И все рассыпалось в мгновение ока. Почему? А все потому, когда ростовщики берут верх над купцами, над учителями и докторами, над ремесленниками и крестьянами, даже над воинами — такая страна обречена… Не спасут ее ни жандармы, ни пушки со скорострельными ружьями.

Чуть подумав, продолжил:

— Многое мне не нравится в Советской власти. Однако помянешь еще мои слова — она крепко встанет на ноги. Страна станет сильной и могучей, справедливости станет больше. Большевикам хватило ума укоротить ростовщиков.

…вся страна постигала азы политэкономии. Имаметдин не был исключением. И за «Капитал» брался. Не осилил, запутался в ворохе мудреных фраз и терминов. Но все равно разбирался куда луче записных агитаторов новой власти, добиравшихся до деревень. Смена формаций общества, борьба классов, конфликт производственных сил и производственных отношений — все логично и не противоречит личному опыту молодого учителя. Отцовская трактовка великих и трагических событий, сотрясавших Россию, показалась несколько наивный. Но виду, конечно, не подал. Внимательно слушал мягкий говорок старца.

— Знаешь, сынок, лихоимство запрещено не только для правоверных мусульман. В село Скворчиха как-то довелось беседовать с русским священником. Он говорил, и у православных, и у иудеев ростовщичество — харам (запретное деяние). Вот ведь как Всевышний заботится о своих рабах, за тысячи лет заранее предупредил, какой кровавой смутой может окончиться лихоимство.

Как ни почтителен был сын, его передернуло от слова «раб». Сколько крови пролито, сколько людей загублено ради свободы!.. Но если начистоту, молодой человек и сам малость недопонимал. До гражданской войны никто из них не страдал от отсутствия свободы. Денег не хватало, пахотных земель, пуще всего — знаний. Темного человека любой невзлюбивший столоначальник сживет со света, любой лавочник надует, как следует не устроишь свою жизнь… Так ведь никто и прежде не чинил препятствий к образованию. Но, тем не менее, свобода прежде всего! Башкир или татарин со смертного одра вскочит и схватится за оглобли, если заслышит, будто кто-то намерен лишить его свободы. Так уж получилось, предки никогда не были рабами. Плененными, униженными, нищими, побежденными — сколько угодно, рабами — никогда. Зачем жить, зачем оставлять потомство, если враг лишил главного дара Всевышнего — права выбора, низвел до уровня бессловесной скотины… Вот потому-то башкиры и родственные им татары благосклонно приняли призывы большевиков к свободе, равенству и братству. И отвернулись от Колчака, закостеневшего в своем великодержавном шовинизме. Как знать, чья бы сторона взяла верх в Гражданской войне, не будь безрассудно отважных конников Башкирского корпуса, чуть позже — Башкирской группы войск. Ведь чаши весов колебались то в одну, то в другую сторону. А отец все про рабство…

Мархаметдин без слов понял молчаливый бунт сына. Не рассердился, наоборот, ласково потрепал его по волосам.

— Быть рабом у Всемилостивого и Всемилосердного — самому стать чуточку милосерднее… Дети Адама не могут быть не рабами. Один — раб серебра и золота, другой — гордыни, третий — лени и невежества. Большевики все говорят о свободе, но и они рабы. Рабы своей мечты: силой принести благоденствие всем людям. Да ладно, поживешь с мое, сам поймешь, иншаллах!

— Про мудреные вещи говоришь, отец. Я обдумаю. Но вот скажи, чем плохо «рабство» большевиков? Хорошая ведь мечта!

— Я не говорю, что плохо. Как все дальше развернется — ведомо только Всевышнему. Но вот что меня тревожит, нет у них хозяина.

Тут Имаметдин снова не утерпел.

— Отец, нежели нельзя, чтобы все были равными, чтобы все по справедливости, без хозяев?

— Справедливость и равенство не одно и то же, сынок. Да и что такое справедливость, каждый понимает по своему: чтобы ему было хорошо, остальным — как получится. Вот сосед наш, Фатих. Свободен как ветер в степи. И что, много счастья ему это принесло? Будь у него хозяин, добрый, честный и твердый, лучше бы ему жилось на свете. Ладно, хоть к моим словам немного прислушивается.

— Но ведь таких в нашей деревне немного! Остальные живут своим умом и праведным трудом, не нужен им никакой хозяин! Зря, что ли, царя свергали?

— В том-то и дело, Белый Царь был плохим хозяином. Через это себя и свою семью погубил, чуть целую страну не погубил. Когда в доме нет кота, мышки чувствуют себя хозяевами. Вот и в России так получилось.

Оба помолчали. Было что вспомнить — привычная жизнь разлетелась прахом, вековые устои, казавшиеся незыблемыми, как сами Уральские горы, на поверку оказались трухлявыми пеньками. А самое горькое — люди, люди еще вчера казавшиеся такими мирными и рассудительными, внезапно превратились в загнанных зверей… Трусливых и злобных, готовых растерзать любого. Страшное было время.

Старец продолжил:

— Вот ты, Имаметдин, хороший сын, да воздаст тебе Всевышний за это в обоих мирах. Ты молод и силен, много умных книжек прочитал, со многими образованными людьми беседовал, односельчане тебя уважают. А ведь все равно мне, старику, не перечишь, выполняешь мои указания и придерживаешься отцовских советов. Почему? Почему не живешь только своим умом, почему не затыкаешь мне рот?

Молодой учитель даже поперхнулся от неожиданности. Вскочил со стула. Такой несуразно дикой представилась ему подобная картина.

— Отец, как ты можешь говорить такое!

Мархаметдин жестом руки усадил его обратно.

— Так заведено нашими предками — в каждой семье, в каждом роду должен быть главный. Может и не самый умный и сильный, но умеющий одновременно думать обо всех доверившихся ему людях. А то ведь каждый в свою сторону начнет тянуть, так и разорвут одеяло общего благополучия. Вот ты, дорогой сын, и все твои братья добровольно подчиняетесь мне, так ведь и лучше всех в деревне живем. Побогаче нас найдутся, дружнее — нет. В голод, слава Всевышнему, ни одного не потеряли! Да еще помогли многим. Вот и стране нужен какой-нибудь курбаши (родоначальник).

…словам беспутного соседа не придали значения, даже не вспомнили в доверительной беседе. А зря! Раз в год и палка стреляет, раз в год и курица кукарекает. На этот раз сведения Фатиха оказались безбожно привранными, но небезосновательными. На Башкортостан стремительно надвигались грандиозные события, такие, какие древняя земля не знала со стародавних времен, именуемых Великим переселением народов.