КОРПОРАТИВНЫЙ ОФИС «Каннингем Эш Констракшн» поражал роскошью. По словам Кати, старый Каннингем построил половину Денвера прежде, чем перевести компанию в Колорадо Спрингз и объединить силы с отцом Грега Эша. Трастовые фонды цвели и пахли по обе стороны стола для заседаний.

Сидя около кабинета Грега Эша в ожидании приглашения от секретаря, Хокинс мог почувствовать каждый доллар из тех старых денег. Ковер был толстым, панели из вишневого дерева, а на стенах висели дюжины искусно обрамленных фотографий. Одна из них изображала Тима Макгоуэна, Грега Эша и стайку детей.

Но не фотографии привлекали внимание Хокинса.

По приемной прохаживалась Кэт в своих красных сандалиях и красном платье. А он следил за каждым ее шагом.

Тем летом он как-то раз одолжил машину Джей Ти, GTO по имени Коринна, и повез Кэт на гонки. Что это было за воспоминание! Посреди ночи они занимались любовью, горячей любовью на заднем сиденье, с запотевшими стеклами на дрег стрипе Бандимерской автострады. Он покрыл четверть мили за шестнадцать секунд и получил приз, раздевая ее на заднем сиденье.

Он не торопился.

Господи Иисусе.

Она стеснялась, и пришлось поуговаривать ее избавиться от нижнего белья, но ему хотелось лишь одного: смотреть на нее долго-долго… и чувствовать, как при этом расстегивается ширинка.

— О, вот один за меткую стрельбу, — сказала она, рассматривая сертификат, висевший на стене в рамке. — Выглядит подозрительно, не правда ли?

По большей части она говорила сама с собой, а не с ним, поэтому он не чувствовал себя обязанным отвечать, тем более что был немного занят.

Потребовалось какое-то время, но, в конце концов, она расслабилась и позволила ему взглянуть. Такая милая, такая женственная — у нее было все, что мог хотеть мужчина. Она позволила ему прикасаться к ней, ласкать ее, пока ему не стало трудно дышать; она наблюдала за тем, как они прикасался сам к себе до тех пор, пока ее веки не отяжелели. Но в тот самый момент, когда он был готов лечь сверху и войти в нее, она чертовски удивила его, опустившись вниз, к его бедрам и лаская его на заднем сиденье Коринны, вбирая его плоть в мягкий, влажный рот и взрывая его мозг.

Ее первый раз, а он почти сгорел заживо.

Она подошла к следующему сертификату.

— А вот еще один, снова за стрельбу, таким образом, он лучший в Колорадо Спрингз уже два года подряд.

Он просто трахнутый на голову.

С колоссальным усилием, достойным настоящего Супермена, он заглушил машину старых воспоминаний и попытался сосредоточиться на ее словах: успехи в стрельбе, чемпион, два года. Окей, особо беспокоиться не о чем. Стрелок в Ботаническом саду был профессионалом, одним из тех, что за день выпускают по сотне очередей. И уж точно не был парнем, который раз в год получает награду за стендовую стрельбу в загородном клубе.

Она подошла к небольшому столику и открыла сумочку, продемонстрировав ему картину, усилившую ни чем не облегченное страдание.

Как она могла не знать, что он думает о сексе? Он только об этом и думал последние восемнадцать часов, плюс-минус пару минут, в течение которых он размышлял о том, как бы сохранить им жизнь. О да, еще он дважды думал о еде, один раз о ее матери и один раз отвлекся на проверку запасного магазина для Глока.

И изо всех сил пытался не думать о Джей Ти и Киде.

А она стояла там, рылась в своей сумочке и рассуждала о Эне и Каннингеме, заполняла его собой, пока искала что-то, вероятно, губную помаду с запахом жевательной резинки и даже не догадывалась, что в его уме она уже наполовину раздета, а финальный отсчет вот-вот начнется.

Повернувшись, она посмотрела на него с легкой улыбкой и, конечно же, сияющим золотым тюбиком помады в руке. Она болтала о парнях, с которыми им предстояло встретиться, а он позволял ей продолжать. Сидя в кресле, не двигая ни одним мускулом, он позволял ей трещать дальше.

Он знал женщин, которые точно могли понять, когда внимание парня переключается на секс. Он встречал таких, спал с такими. Но Катя Деккер такой женщиной не была.

Она наконец закончила свой диалог, и в повисшей тишине он увидел, как едва заметная смена эмоций скользнула по ее лицу.

Окей. Этого он и хотел. Он поднялся из кресла и пошел к двери, чтобы глотнуть свежего воздуха. Он просто хотел, чтобы она знала: он думает о сексе. О том, как они делают это, сейчас, а не тогда, много лет назад. Он просит, она отдает, они оба становятся все горячее, все тяжелее на этом маленьком деревянном столике около двери, рядом с которым она стояла. Вот, о чем он думал — и она теперь думала о том же.

ПОСЛЕ нескольких слишком долгих часов хождения по стройплощадкам, Грег Эш был исключен из списка подозреваемых Хокинса. Вычеркнут. Он был приличным парнем, ревностным семьянином, которому жена приносила на работу ланч. Хокинс мог узнать лжеца с первого взгляда, а Грег Эш лжецом не был.

Самым подозрительным по-прежнему казался Филипп Каннингем. Он пропустил их встречу. Эш принес обильные извинения, но Хокинс точно знал, что он так же удивлен необъяснимым отсутствием партнера. Каннингем сказал Кате, что придет. Эш сказал, что его партнер с нетерпением ждал этой встречи — что, вероятно, можно было назвать самой большой его ложью за весь день. Но парень так и не объявился, а секретарша Каннингема сказала им, что после ланча ему кто-то позвонил и он уехал.

Хокинс и Катя решили попробовать достать его дома, в особняке, расположенным в предгорье над Колорадо Спрингз, но его не оказалось и там.

На обратном пути на Денвер опустилась ночь, и огни растянулись длинной линией по всему горизонту. Пару часов назад ему позвонила Скитер, чтобы доложить, что Дилан с Кидом вернулись домой. Дилан торопился вернуться в Вашингтон, а Кид… черт, Кид… он направлялся в отцовский дом.

Боже, ну и ночка.

Перестроившись в свободный ряд и притормозив, он направил Роксанну к съезду в центр города. На полпути домой Кэт уснула. Она сидела, повернувшись к нему. В лунном свете лицо ее казалось совсем бледным, чуть сияющим от света приборной доски.

Он обещал ей, что проедет мимо «Тусси», чтобы дать возможность посмотреть, как продвигается шоу. Но только из безопасносности салона Челленджера. За этот день она раз шесть переговорила со Сьюзи Тусси, но Алекс по-прежнему оставался персоной нон грата, и, несмотря на все его мольбы, Катя с ним не разговаривала.

Три «мальчика с выпускного бала» отпали — трое остались, но Хокинс оказался в тупике. Вскоре после того, как они покинули «Раскрашенного пони», он попросил Скитер отследить Стюарта Дэвиса. Завтра утром первым делом они позвонят Каннингему, и, если удача им улыбнется, Альберт Торп, сказавший, что будет счастлив повидаться с ней, прилетит из Мериленда.

На сегодня они сделали все, что было в их силах. Разве что Скитер еще не нашла Стюарта Дэвиса. Если это все-таки случится, Хокинс совершит ночную прогулку самостоятельно, укрыв Катю в безопасных стенах Стил Стрит. Он решил, что для визита к Стюарту, человеку, который один из последних видел Теда живым, приглашение ему не нужно. Учитывая обстоятельства, после звонка Скитер он сразу позвонил лейтенанту Брэдли. Он знал наверняка, что она без колебаний вышибет дверь Стюарта, если первыми его найдут полицейские.

Пару минут спустя он припарковался напротив «Тусси».

— Кэт? — Протянув руку, он осторожно дотронулся до ее щеки, проведя большим пальцем по коже. — Кэт, мы приехали.

На самом деле ему хотелось проделать один из тех белоснежкиных номеров — разбудить ее поцелуем. Но сейчас она представляла собой квинтэссенцию «дамы в беде», а он уж точно не был принцем.

Она дернулась, и он убрал руку.

Он видел, как медленно поднимаются ее веки, открывая сонные глаза цвета морской волны. В этот момент он почувствовал что-то странное в том месте, где должно было быть его сердце. Переворот.

— Мы приехали, Кэт. — Он указал на окно. — Смотри, похоже, все идет хорошо.

По всей улице были припаркованы машины, внутри галереи были дюжины, если не сотня, людей. Внутри было шумно, и отголоски разговоров разносились приглушенным рокотом по тротуару. Новые гости продолжали прибывать.

Зевая, она перекатилась на другую сторону сиденья, чтобы выглянуть в пассажирское окно.

Кэт Деккер. Проклятье. Он провел с ней весь день и до сих пор с трудом мог в это поверить.

Изгибов больше, чем у циклона — его взгляд скользнул по ее телу, от ног, подобранных под себя, до дерзкого маленького носика — и, да, он был дерзким, чертовски дерзким, но она такой не была. Никогда не была, даже в восемнадцать лет.

Благодаря этой внешности позолоченной бомбочки, она всегда была страстной. Такой и осталась. У него были красотки и до нее, самые красивые девушки западного Денвера, были и элегантные, искушенные и просто сногсшибательные женщины после. Где-то между ними она должна была стереться из памяти.

Но нет. Даже близко.

Его взгляд скользнул по ее руке, к месту чуть выше локтя, почти на внутренней стороне. Не зная, куда смотреть, заметить шрам было невозможно. С годами он исчезал.

Ему пришлось сдержать себя, чтобы не потянуться к ней и не дотронуться до него. Чтобы не обхватить ладонью ее руку.

— Я должна быть там, — сказала Кэт. — Никки поразительно талантлива, и я хотела познакомить ее с несколькими людьми.

— Сьюзи справится, — заверил ее он. — Она профессионал.

Внезапно она замерла. Затем ее голова резко повернулась, а взгляд вонзился в него.

— Ты знаешь Сьюзи?

Потрясающе. Он знал этот тон, он слышал его от пары женщин. Ему лишь оставалось смело смотреть ей в глаза и не ухмыляться. Ну разве не замечательный поворот событий?

— Я… хм… купил у нее пару картин.

— Ты водил Сьюзи Тусси на свидание?

Как, черт возьми, она получила эту информацию из сказанного им?

Это было правдой, но как она узнала?

— Пару раз, — признался он. Что ему было скрывать?

Похоже, Кэт этот вопрос вообще не заботил, потому что она же отдалилась. На полном серьезе. Сначала скрестила ноги, потом руки, а рот ее сжался в суровую-суровую линию. Взгляд сосредоточился на чем-то за лобовым стеклом.

Просто потрясающе.

Что он мог сказать? Что он никогда не стал бы заниматься любовью с другой женщиной, если бы у него была она?

Вообще-то, он мог бы действительно сказать это, потому что был уверен — так оно и есть. Никто не вызывал в нем таких ощущений. Он был бы ей верен.

Но ничто из этого не казалось важным в данных обстоятельствах. Боже, да он сел в тюрьму из-за нее. И на самом деле, выйдя на свободу, он переспал с половиной женщин Денвера прежде, чем пришел в чувства и понял, что какой-то рекорд ничего не изменит.

— Это ее ты ведешь в оперу?

Неверодерьмоятно. Он не знал, то ли ему смеяться, то ли рвать и метать.

— Прошлой ночью ты мне сказала, что она влюблена в какого-то парня по имени Хулио.

Она красноречиво пожала плечами.

— Думаю, они расстались, и, зная Сьюзи, я почти уверена, она уже ищет себе нового дружка… или старого.

И Катя думает, что ему это может быть интересно?

— Гооосподи, — взмолился он, съехав на сиденье. Она всегда поразительным образом умудрялась выворачивать его наизнанку, и будь он проклят, если она не сделала это снова. Она просто не могла ревновать — только если помнила прошлую ночь лучше, чем показывала.

— Думаю, нам нужно вернуться к реальности. Может, нам выпить по чашке кофе? Или поужинать?

Срочно вернуться к реальности. Ну и ну. И он просто умирал с голоду. Он снова выпрямился на сидении и потянулся к замку зажигания. Ревнует. Это было совершенно бессмысленно, и неважно, что он чувствовал то же самое. Он знал, что теряет последние мозги, когда дело касается ее, папки со слишком большим количеством неоткрытых документов, но он думал, что в ней больше здравого смысла.

— Как насчет китайской еды? — спросил он. — И чашки кофе?

Она не ответила, так что он принял решение за них обоих, и час спустя они остановились в переулке, носившим название Стил Стрит, имея при себе еду навынос из «Чэнг Импириэл Пэлэс» и пару чашек кофе из «Джек Джо», если, конечно, ее заказ вообще можно было квалифицировать как «кофе». Он в этом сомневался. Большое латте с двойным шоколадом и тройными взбитыми сливками больше походил на теплый молочный коктейль, чем на кофеиновый удар.

Но каждому свое. Он взял двойной эспрессо и сразу выпил его. Это заняло примерно столько же времени, сколько вся поездка домой. Он не представлял, что они будут делать вдвоем всю ночь. Он решил, что лучше всего было позвать в лофт Скитер и поиграть втроем в «Пачиси» или что-то подобное. Он знал, что не хочет оставаться с Катей наедине. Он не доверял себе. Он думал, что может рассчитывать на то, что она осадит его, если у него появится чересчур много идей, но это было до разговора о Сьюзи Тусси.

Грузовой лифт, достаточно большой, чтобы поднимать автомобили в гараж на седьмом этаже, висел сбоку упрочненного кирпичного здания, словно перевернутый подвесной мост с выставленными наружу направляющими полозьями и открытой конструкцией кабины. Хокинс ввел код в замок, и, когда двери лифт открылись, завел Роксанну на платформу. Пять лет назад они установили новый, полностью закрытый автомобильный лифт на северной стороне здания, но единственным, кто часто пользовался им, был Дилан, чья жажда скорости обычно перевешивала эстетические преимущества медленного подъема вверх по Стил Стрит, 738 с видом на город и горы на западе.

Как только лифт начал свое путешествие в небеса, он нажал пару клавиш на бортовом компьютере Роксанны, вызывая Скитер. Эта штука должна работать, ведь он так близко к дому. Криптонит, постоянно твердила ему Скитер. У всех ребят со Стил Стрит в машинах были установлены изобретения Кида, и все они работали. Только его компьютер разгонялся лишь в десяти футах от главного офиса.

«Скитер — Кид и Дилан?» — напечатал он, мгновенно получив автоматический ответ. Проклятье, на Скитер сегодня рассчитывать не приходилось.

«Тень в МО, — сообщение мелькнуло на маленьком экране, вмонтированном в приборную доску. Первая часть касалась Дилана. — Супермен в Колорадо Спрингз. Кид Хаос у Ставроса. Капитан Америка у Ставроса, потом в галерее «Тусси» на шоу МакКинни. Скитер ужинает. В чрезвычайной ситуации звонить 111-111-1111».

И, вероятно, Скитер прибежит из кубинской закусочной на углу.

Хокинс ожидал, что Кид отправится к отцу, и знал, что Дилан, не теряя времени, полетит в Вашингтон. Они возвращались в Колумбию, и босс хотел получить разрешение на то, что им предстоит там сделать. За прозвищем «Капитан Америка» скрывался Куин, поехавший в «Тусси» на шоу своей свояченицы, отдав дань уважения старшему Кронополусу.

Возможно, ему стоит попросить Кэт еще раз позвонить Каннингему и попробовать назначить встречу на ранее утро. Он хотел покончить со всем этим. Один из «мальчиков с выпускного бала» запачкал руки и жаждал быть пойманным. Зачем же еще ему было оставлять все это дерьмо в ее квартире?

Ну, он был рад ему угодить. Чем раньше, тем лучше.

Взглянув на Кэт, он прищурился.

Она сняла со стакана кофе крышку.

Зачем?

Крышки созданы для того, чтобы удерживать кофе в стакане. Чтобы пить, крышку снимать не надо было.

Конечно, если человек был больше заинтересован в том, чтобы с помощью соломинки доставать взбитые сливки, а не пить кофе, тогда у него могла появиться причина снять крышку, но не в машине же — не в Роксанне.

Старый грузовой лифт подполз к неровному месту, и, поерзав на нем несколько секунд, снова рванулся вверх, преодолев ухаб. Уголком глаза он следил, как она слизывала взбитые сливки, удерживая стакан на расстоянии так, чтобы он не разлился — и он был очень благодарен, когда этого не случилось.

Через подобные испытания она проходили на каждом этаже, каждый раз успешно преодолевая препятствия. Слава Богу.

Когда они добрались до седьмого этажа, он выбрался из Роксанны и пошел вперед, чтобы открыть кабину лифта. На этом этаже располагался основной офис, здесь же стояли регулярно используемые машины. Гаражи находились на нижних этажах. На восьмом был арсенал. Его квартира — на одиннадцатом.

Проход к дверям грузового лифта, их открытие и возвращение назад заняли у него около минуты.

Господи Иисусе. Он наклонил голову, чтобы лучше видеть салон автомобиля.

Как, черт возьми…?

Шагнув вперед, он нагнул голову в другую сторону, начиная — только начиная — понимать, сколько гребаных взбитых сливок положили в тройную порцию.

Много. Более чем достаточно, чтобы вылиться на лобовое стекло, при этом попав и на потолок. Достаточно, чтобы приземлиться ей на платье и испачкать нос. Достаточно, чтобы покрыть ее волосы, и слишком много, что получить реальную помощь от маленькой салфеточки, которой она пыталась вытереть салон, лишь усугубляя ситуацию. Достаточно, чтобы накапать на рулевое колесо, откуда она старательно стирала сливки пальцами, одновременно пытаясь вытереть с приборной доски жидкость, похожую на шоколад.

Ух-ты. Она просто поразительная. Как Годзилла в Токио. Тотальное разрушение.

Он пересек пространство лифта и наклонился к пассажирскому сиденью, положив руки на дверь.

Она резко обернулась. На лице ее застыло выражение чудовищной вины, на коленях валялся пустой стаканчик, а пальцы все еще находились во рту — она поедала улики. Над ее губой он увидел усы из взбитых сливок. И внезапно этого стало слишком много. Слишком много, чтобы выдержать. Он сдался. Он проиграл, и ему больше не с чем было бороться, не с чем.

Она начала говорить что-то, но для разговоров было уже слишком поздно.

— Хокинс, мне так…

— Шшшш, Кэт, — тихо сказал он, наклоняясь вперед через пассажирское окно, обхватывая рукой ее за шею и прижимаясь ртом к ее губам. Он слизал взбитые сливки с ее верхней губы, потом втянул в себя взбитые сливки с кончика ее носа и провел языком по ее щеке.

— Кристиан… Я… — Ее грудь быстро поднялась, когда она втянула в себя воздух.

Он не остановился. Он проложил влажную дорожку по ее шее к ложбинке между грудями.

Латте. Боже, она вся была покрыта кофе и шоколадом — и взбитыми сливками.

Подняв голову, он посмотрел на ее колени. Лужица взбитых сливок соскальзывала с бедра. Он поймал ее рукой и слизнул со своих пальцев, а потом поцеловал ее, все еще ощущая во рту сладкий привкус.

Услышав тихий звук, раздавшийся в глубине ее горла, он точно понял, что это — капитуляция. Она тоже сдалась. Война проиграна.

Он сильнее вжал ее в спинку сидения, его губы стали более требовательными. Он так долго хотел ее, хотел теми длинными мучительными ночами в Кэньон Сити. Он хотел ее запах, хотел ее вкус. Он хотел ее сладкой мягкости, мягкости ее кожи и губ, мягкости ее прикосновения, нежности ее поцелуя. Хотел почувствовать, как ее руки движутся по его телу: порой с осторожным восхищением, изучая, а порой — с отчаянной жаждой.

О том времени, что они провели вместе, он точно знал лишь одно: она была захвачена им так же, как и он ей. Эмоционально и физически. Но она не испытывала страха, что восхищало его еще больше.

Ей стоило бояться его. От него всегда были одни неприятности, он всегда искал себе новых — слишком тупой, чтобы бояться чего-либо. Они с парнями со Стил Стрит смогли переиграть полицейских и перехитрить банды, отстояв за собой центр Денвера. Они зарабатывали себе на жизнь. У них появились враги, и каждый из них определил границы, за которые никогда не переступал.

Но только он провел месяц в Браун Пэлэс, занимаясь любовью с Американской Принцессой — и он хотел сделать это снова. Получить тридцать дней и тридцать ночей, чтобы попытаться насытиться ею.

Через окно Роксанны он потянулся к рычагу под пассажирским сиденьем. Откинувшись назад, оно отъехало, и он пролез в окно следом, опускаясь на нее сверху. Направляясь к заднему сиденью.

Смахнув с ее коленей пустой стаканчик, он скользнул руками под ее платье. О да, именно этого он и хотел.

— Хокинс, — выдохнула она, и он снова накрыл ее рот своими губами, по-прежнему такими сладкими.

Повернувшись на бок на пассажирском сиденье, он притянул ее к себе, скользнув ладонями по кружевным трусикам, потом под них.

— Хок…

Он снова поцеловал ее, мучая ее губы, всасывая ее язык в свой рот, открывая губы еще шире — поглощая ее.

Притягивая ее бедра к себе, он потянулся вниз и скинул с ее ноги сандаль, потом провел ладонью вверх-вниз по ступне, массируя мышцы. Ее резкий выдох, рожденный где-то глубоко внутри нее, коснулся его губ. Ее ноги скользнули еще выше по его бедрам. Ее руки лежали на его груди, то ли притягивая ближе, то ли отталкивая. Он пока не мог сказать точно.

Может, она и сама не знала, но губы ее были такими сладкими, язык дразнил его, возбуждая с невообразимой силой, заводя его, как заводило ее нижнее белье.

Черт, у нее был тяжелый день, просто жуткий, что-то среднее между гонками на выживание и фактором страха. Но он хотел именно этого, именно в этом он нуждался с того момента, как она засунула руку в его штаны и решила их дальнейшую судьбу. Он был обречен. Он не сможет избавиться от нее, покрайне мере — в скором времени, а может — никогда. И он хотел ее. Каждая клеточка его тела была готова заняться с ней любовью, утонуть в ней. Оторвавшись от ее губ, он поцеловал плечо, провел языком по коже.

— Хокинс, пожалуйста… — прошептала она, коснувшись теплым дыханием его уха.

«Пожалуйста, что?» — спросил он себя, остановившись. Спустя одну долгую минуту тишины, он еще раз поцеловал ее плечо и поднял голову.

Некоторые вещи нужно знать наверняка.

Встретившись взглядом с ней, он провел ладонями по ее бокам.

— Пожалуйста, что, Кэт? — Он нашел бегунок молнии и потянул его вниз. — Пожалуйста, займись со мной любовью, Хокинс, потому что никто другой никогда, никогда, никогда… — Он повторил ее слова, точно зная, что они имела в виду, потому что никто другой тоже «никогда, никогда, никогда» не делал с ним ничего подобного. У него был классный секс, да, но никогда не было ничего похожего на то, что она делала с ним, выворачивая его наизнанку и рождая в сердце столько любви, что, казалось, он может умереть от нее.

Это можно отдать только один раз в жизни, и он отдал это ей.

Скользнув руками за открывшуюся молнию, он прижался губами к ее уху.

— Ты знаешь, я сделаю это для тебя, Кэт, — прошептал он, целуя ее и проводя носом по коже. — И буду делать каждый раз, если ты этого хочешь. — И так и будет, сотнями разных способов, а потом — все сначала.

Прикусив зубами ее челюсть, он почувствовал, как она дрожит. Из ее горла вырвался неровный вздох, и он почувствовал, как ее бедра поднялись навстречу — еда заметное движение, но он ощутил его.

— Ты… Я же тебе даже не нравлюсь.

Ну, это было не совсем точно, а когда он разденет ее, она вообще начнет нравиться ему еще сильнее, но этого говорить ей не стоило — даже если это и было правдой.

А оно было. Есть что-то удивительно приятное в обнаженной женщине в твоих объятьях, женщине, которая тает от твоих прикосновений, женщине, готовой принять тебя внутрь, особенно, если ты думаешь, что она самая красивая из тех, кого тебе доводилось встречать, а ее губы такие сладкие, а ее руки касаются тебя, и ты знаешь, в самой глубине души знаешь, как хорошо вам будет вдвоем.

Что ж в этом ему могло не нравиться?

— Нет, — возразил он. — Проблема как раз в том, что ты слишком сильно мне нравишься. — Это было весьма откровенное признание и сигнал к бегству. Может, это из-за ситуации, потребовавшей сохранять лицо и гордость, но руки свои от нее он не убрал. Он не отодвинулся от нее, не дал ей больше места, он даже не поднял голову от изгиба ее шеи.

Как раз наоборот — он снова прижался к губами к мягкой, сладкой коже за ее ухом. Попробовал ее языком. Скользнув одной рукой вверх по ее телу, он перекинул ее волосы за плечо, пропуская шелковые пряди через пальцы.

Он совершал одну огромную ошибку за другой, скользя другой рукой к ее ягодицам и прижимая их сильнее к своим бедрам, помогая ей принять решение, покусывая ее горло зубами, позволяя ее аромату соблазнять его.

Господи, как он скучал по ней, по ее нежности, по ее желанию, по сногсшибательной мягкости ее рта и по жаре, скрывающейся под слоем льда. Она была такой молодой, такой милой — самой потрясающей любовницей из всех, что у него были, включая всех после нее. Не самой искусной, но самой потрясающей. Она говорила с ним по-французски, шептала ему что-то на ухо, практически спалив его заживо. Ему это нравилось.

Он любил ее, как не любил никого ни до, не после.

Он крепче сжал ее предплечья и снова скользнул языком по ее губам, заявляя на нее свои права. Он не отпустит ее, не сегодня.

КЭТ хотелось плакать. Если бы ей удалось хоть на секунду перевести дыхание, вероятно, она бы зарыдала. Но сделать что-то с дыханием не получалось — Хокинс целовал ее, не останавливаясь, прикасался к ней.

У него были волшебные руки, совершенно чудесные, а вкус его губ мешал ей нормально дышать. Ни один мужчина не был похож на Кристиана Хокинса: опасно восхитительного, поразительно мужественного, утоляющего жажду, о которой она и не подозревала, пока впервые не поцеловала его. Весь день она так сильно хотела его, хотела даже сильнее, чем в ту первую ночь столько лет назад. Той ночью она жаждала его, жаждала так сильно, что была готова броситься в его объятья.

Тогда она была так напугана, рана на руке болела — она просто обезумела от всего, что случилось с ней и ее платьем. И она была очарована, просто заворожена поразительно красивым парнем, спасшим ее. Он представлял собой самое потрясающее смешение уличной грубости и природной элегантности — шесть удивительный футов дикой гибкой силы, шелковистых темных волос и скул — татуированный, с ножом, грубой речью, но такой осторожный в обращении с ней. Он всегда действовал уверенно: когда оказался лицом к лицу с теми парнями, когда водил свою дикую машину, когда был с ней. Он был уверен в себе с той минуты, когда увел ее из аллеи, до той минуты, когда подвел ее к двери номера. Тогда он начал колебаться, а она так испугалась, что он уйдет, что потеряла дар речи.

Потом она все же выдавила из себя нужные слова, и он согласился остаться ненадолго, пока она не почувствует себя лучше — в безопасности. Ее спасением стало обслуживание. Она делала заказ трижды: ужин, десерт, шампанское. Ему это показалось клевым.

А ей казался клевым он. Уверенность в себе позволяла ему открыто восхищать гостиничным номером и замечательной едой. Он был таким красивым, что она просто не могла отвести глаз — что он в какой-то момент заметил.

— У меня на лице мороженое? — спросил он, наклонившись через стол и зависнув над «Вишневым юбилеем» с ироничной улыбкой.

Она заказала это десерт только для того, чтобы удивить его тем моментом, когда официант подожжет деликатес. Она очень хотела произвести на него впечатление. Он был всем, что она хотела иметь, всем, чем она хотела быть — диким, свободным, не подчиняющимся ничьим правилам.

— Нет, — сказала она, смущенная тем, что он заметил, как она глазеет на него — снова.

Тогда он рассмеялся, откинувшись на кресле и проведя руками по волосам. Удивительно, но парень, шатавшийся по улицам Денвера и явно имевший близкое знакомства с темными переулками, носил слаксы, не джинсы, и странную шелковую рубашку, расписанную пальмами, которая смотрелась бы неуместно на любом другом. Ему же она придавала уверенной крутости.

— Боже, у меня будет столько неприятностей, — сказал он в потолок, потом снова рассмеялся и вернул кресло на все четыре ножки. — В моем списке на сегодня еще две машины, которые нужно забрать. А если Спарки не получит эти две машины, в его списке окажусь я. А это не самое приятное местечко.

— Мне очень жаль. — Она не знала, что еще можно сказать, даже если это и было откровенной ложью. Ей не было жаль ничего, что могло привести его в тот переулок и в ее жизнь. Только неделю спустя она связала «забрать машины» с «угнать машины». Но к тому времени она слишком сильно привязалась к нему, чтобы волноваться по этому поводу.

— Крид и Джей Ти буду гадать, что со мной случилось, — сказал он, наклонившись к столу и лениво взяв ее за руку.

А вот в ее реакции ничего ленивого не было. Он прикоснулся к ней в первый раз с тех пор, как схватил в переулке. Ее словно ударило током.

— Уже поздно. — Он начал подниматься на ноги, и ее охватила паника. Она не могла его отпустить. Она никогда его больше не увидит, если отпустит.

Она поднялась следом за ним. Он по-прежнему держал ее за руку.

— Может, еще шампанского? — спросила она и мгновенно почувствовала себя полной идиоткой. Слишком очевидный предлог.

Он ухмыльнулся и наклонился, чтобы лучше видеть ее лицо. Несмотря на ее каблуки, он все равно возвышался над ней.

— Ты пытаешься меня напоить?

— Нет. — В смущении она отвела взгляд. — Прости. Просто я… ну, спасибо, Кристиан. Спасибо, что отвез меня к врачу и за то, что сделал. Это было… очень смело. — А это звучало слишком тупо, чтобы уши могли вынести.

Покраснев еще сильнее, она обругала себя. Очень смело… Боже, словно он был маленьким мальчиком.

Он долго ничего не говорил, а они не могла заставить себя взглянуть на него — не после того, как сказала такую глупость.

Впрочем, он по-прежнему держал ее за руку, и во время повисшей паузы медленно гладил ее костяшки большим пальцем. Ее пульс участился.

— Только девочки, которые целуют меня, зовут Кристианом, — сказал он, переплетая их пальцы. — Все остальные зовут меня Хокинсом. Просто Хокинсом.

— И сколько девочек ты целовал, Кристиан? — спросила она, осмелившись взглянуть на него.

— Только двух. — Его ухмылка стала шире. — Только mi abuela, мою милую маленькую бабушку… а теперь и тебя.

Он наклонил голову к ее лицу, свободной рукой обхватил щеку, а полминуты спустя она поняла, что он ужасный врун.

О Боже, он умел целоваться. Он играл с ее ртом. Он полностью соблазнил ее, хотя не касался больше нигде — и он ничего не забыл.

Ничего. Никто не целовался так, как Кристиан Хокинс. Она открыла рот навстречу его губам и вдохнула его. Языки терлись друг об друга, губы давили все сильнее. Все в нем было таким твердым, но рот казался удивительно мягким… таким влажным. От него исходил слабый аромат эспрессо — настоящий Хокинс: богатый, тягучий, сексуально насыщенный вкус.

Его горячие руки обжигали кожу под платьем. Ее нижнее белье исчезло. Обувь тоже, а одним поцелуем он перекинул ее из положения «О Боже, стоит ли мне пойти на это?» в «Пожалуйста, Господи, пусть он не останавливается».

Она хотела его, хотела отчаянно. Она хотела того, что он предлагал, того, что он мог дать, она была готова рискнуть своим сердцем — лишь бы получить это.

Ведь именно этим она и рисковала. Не меньше. Она знала его и знала себя, когда он был рядом. Никакого частичного ущерба. В конце концов, она готова отдать ему все, и он заберет все, даже больше, а потом уйдет, а она останется ни с чем.

Но, Боже, прошло слишком много времени с того момента, как в последний раз прикосновение мужчины распаляло ее до самой сердцевины.

Она почувствовала, как в пространстве между их телами, он расстегивает пряжку ремня, и новая волна предвкушения прокатилась по ней. Ее варианты быстро сходили на нет. Конечно, он был джентльменом. Был, и никто не обладал большим контролем над собой, чем Кристиан Хокинс — только от одной мысли обо всем этом контроле, она потеплела еще на градус. Ей потребовалось несколько лет, чтобы завести себе другого любовника. Это произошло уже после того, как он вышел из тюрьмы. Одному Богу было известно, что могло случиться с ней, если бы его так и не выпустили.

Впрочем, он избаловал ее. Она решила, что все мужчина знают, как обращаться с женщинами. Она решила, что все мужчины любят заниматься любовью, любят каждое прикосновение, каждый поцелуй.

Она ошибалась.

Но не в Хокинсе, в нем — никогда. Она была права с того самого момента, как увидела его и понеслась прямо в его объятья, была права, когда разделила ним постель — и, как она надеялась, была права, снова целуя его на переднем сиденье Доджа Челленджера R/T 1971 года по имени Роксанна на седьмом этаже в грузовом лифте.

Сошла ли она с ума?

Или просто бесстыдно отчаялась?

Почувствовав, как он расстегнул ширинку, она прервала поцелуй. В затемненном салоне их глаза встретились, и она поняла: неважно, была она права или нет; неважно, обнимались ли они на переднем сиденье машины или развалились на кровати в ее доме. Его взгляд потемнел от желания, его руки скользнули вверх между ее ног, и ей оставалось лишь наблюдать за его лицом — таким красивым, окруженным черными шелковистыми волосами, длинными и влажными на концах, с глубоко посаженными, окруженными густыми ресницами, глазами, яростно сосредоточенными на ней.

Тогда он прикоснулся к ней — его пальцы, такие уверенные, такие умелые — и чистое, сладчайшее наслаждение прокатилось по ней. С тихим вздохом она снова прижалась к его губам, двигаясь ему на встречу, вжимаясь бедрами в его руку.

— Кристиан… — выдохнула она. Ей нравилось то, что он делал с ней, нравилось быть так близко к нему — почти лежать сверху, когда некуда двинуться, некуда уйти.

Зарывшись пальцами в его волосы, удерживая его губы на своих для нового поцелуя, для сотни следующих поцелуев, она начала расстегивать пуговицы на его рубашке.

ОН просто рехнулся, когда полез за ней через окно, решил Хокинс.

Еще пять минут, и она была бы в его постели, его постели королевских размеров, с подушками. Но вместо этого все закончится перепихом на заднем сиденье — потому что кончиться по-другому происходящее просто не могло. Только с ним внутри нее.

Она помещалась в Роксанне, а ему подходила словно перчатка, но вот он не помещался и не подходил. Одной ногой он упирался в лобовое стекло, вторую частично завел под нее. Но это не имело значения. Теперь его уже ничто не остановит. Она была горячей, влажной, вокруг него — так оно всегда случалось между ними. Мгновенно потрясающе.

Слабый привкус жевательной резинки держался на ее губах, такой приятный и сладкий, но совсем не тот, что был нужен ему — вкус, мысли о котором сводили его с ума всю ночь, проведенную наедине с тем чертовым желто-коричневым конвертом и фотографиями с ними обоими в руке — в правой руке, и о да, в левой он сжимал себя. Впрочем, он не мог сказать, что получил много удовольствия. В тот момент она лежала в его постели, а он не мог даже прикоснуться к ней — так что все это превратилось в тщетное упражнение. Он, конечно, возбудился. Но это не шло ни в какое сравнение с его отчаянием.

Он хотел ее, и помимо того, что эта страсть подстегивала похоть, она лишала его силы духа. Она лежала там, на его кровати, в полукоматозном состоянии — маленькая кучка пьяной неудачи, — а он мог лишь смотреть и страдать.

Иногда человеку приятно думать, что он перерос что-то. И он многое перерос. Но не ее.

— Кэт, помоги мне, — сказал он, оторвавшись от ее губ. Его руки спустились ей на бедра в попытки поднять выше. Он хотел, чтобы она была сверху, особенно с того момента, как в рекордные сроки стащил с нее нижнее белье. Но поднять ее выше он смог, только съехав на сиденье вниз, высунув одну ногу в окно, а второй упершись в приборную доску — освобождая место для ее коленей по обе стороны от своего лица. Слава Богу, она не стала стесняться, потому что такой маневр из без того заслуживал десяти баллов за сложность.

Съехав вниз еще сильнее, подвинув ее еще выше, он наконец… наконец получил то, чего хотел. Открыв рот, он нашел ее сладкий, горячий центр языком и начал медленно сводить с ума их обоих.

Она задохнулась, практически всхлипнув, и громадная волна напряжения покинула его тело. Он отдался изумительной близости ее тела. Боже правый, этого он и хотел, этого и жаждал — той части себя, за которую он так отчаянно хватался, которую так хотел разделить с ней — секс, чистый и простой, сладчайшую на земле вещь. Ее, отдающую себя полностью, ее ответы, подстегивающие его собственные, их двоих, полностью потерянных друг в друге.

Ее руки запутались в его волосах, его — сжимали ее бедра, скользя по горячей шелковистой коже, пока она не кончила потоком тихих всхлипов и содроганий. Это было лучше, чем ему помнилось. Это наполнило его глубочайшим удовлетворением. Он снова поцеловал ее, потом еще раз, так нежно, и каждый раз она вскрикивала, плавилась поверх него, пока не соскользнула вниз по его телу.

Прижав ее к груди, он убрал волосы с ее лица, пригладив их, и поцеловал ее в щеку.

— На заднее сиденье, милая, — прошептал он ей на ухо, потом лег, поддерживая ее, чтобы дать проползти сверху — и, о да, одно это стоило неудобств.

«Вероятно, — подумал он, следуя за ней, — вся эта идея с машиной была не так дурна».

Она соскользнула на сиденье, он — следом за ней с упаковкой презервативов в зубах и полной победой в голове. Она принадлежала ему. Она всегда принадлежала ему — и ничто в следующие несколько секунд не сможет поколебать его убежденность. Ее руки двигались по его телу, пока он надевал презерватив, ее голос шептал ему литанию сладкого бреда, по большей части состоявшего из его имени. Это бормотание нравилось ему больше, чем она могла себе представить.

Да, все шло просто замечательно, пока он не поднял ее ноги себе на талию и не начал входить в нее.

Вот тогда у него в голове замкнуло какие-то контакты и выбило пробки, спалив последние клетки головного мозга, в которых хранился здравый смысл. Она была такой горячей, такой скользкой; он входил в нее, словно умирая и попадая на небеса. Происходящее с парнями в такой ситуации должно как-то называться, может, синдром «Электромагнитного вагинального импульса», потому что как только он толкнулся внутрь ее тела, мозг его мгновенно перегорел, и все существовавшие связи с реальностью оборвались.

Он толкнулся снова, и стало только лучше, а со следующем толчком — еще лучше, словно он входил в горячее шелковое море и знал, что утонет, но ему было наплевать. А потом внезапно все стало намного хуже.

— Я люблю тебя, Кэт. — Слова, шепотом сорвавшиеся с губ, не были связаны ни с сознательными мыслями, ни с разумом, ни с волей. Они просто вырвались… и продолжали вырываться. — Боже, я скучал по тебе… так скучал по тебе.

Господи, он держался за нее так крепко, сжав ладонями ее бедра, поднимая ее навстречу себе, прижавшись губами к изгибу шеи. И изливал душу. Проклятье, проклятье, проклятье.

— Кэт… — С каждым глубоким толчком он все больше хотел… хотел… все больше сходил с ума, прижимаясь ртом к каждой клеточке ее тела, одна бесконечная минута за другой, пока она не отдала ему все, чего он хотел, пока он не почувствовал, как напряглось ее тело. Застонав, она откинула голову назад и выгнулась на сиденье. Боже, он никогда не видел ничего прекраснее, не чувствовал ничего восхитительнее каскада сокращений ее плоти, лишивших его последних сил. Он уронил голову ей на грудь, дыхание его прервалось — такой яростной и горячей была разрядка.

Она словно сумела перенести его в какую-то волшебную страну, возвращение откуда занимало очень много времени. Когда это наконец произошло, он понял, что она давно перестала целовать его, ласкать его, а свернулась калачиком и заснула.

«О Боже, Кэт», — подумал он, осторожно перекладывая ее себе на грудь, чтобы не раздавить. Она устроилась сверху, и он тоже попытался улечься максимально комфортно на заднем сиденье, нагревшемся, должно быть, до сотни градусов. Пылко — это не то слово. Эта любовь была как джунгли. Тропические джунгли. И он отдался ей душой и телом.

Так что, черт возьми, ему делать теперь? Проклятье.