В ГАЛЕРЕЕ «ТУССИ» во время самой важной ночи в своей жизни Никки МакКинни увидела, как Кид Хаос входит в зал, и сердце ее внезапно болезненно остановилось. О Боже. Ее пальцы вцепились в перила лестницы над главным этажом галереи, на которой она стояла, окруженная толпой людей, разглядывая дюжины своих картин и более сотни покровителей и потенциальных клиентов.

Кид… Сделав болезненный скачок, ее сердце снова начало биться. Она едва могла дышать, оглядывая его с ног до головы. Ей не верилось, что это действительно он. Он сильно отличался от того парня, который ушел от нее посреди ночи: теперь он выглядел старше и таким усталым, что у нее разрывалось сердце. Его волосы отрасл и, и хотя по-прежнему оставались короткими и темными, все же былине такими длинными, чтобы взъерошиться, и выглядели так, словно он прошелся через них пальцами несколько дюжин раз. Он был одет с повседневной элегантностью, на которую, как она думала при первом знакомстве, не был способен — ведь тогда на нем были камуфляжные штаны и гавайская рубаха. Сегодня он надел белый пиджак и тонкую черную футболку, джинсы и ковбойские сапоги. В Денвере такой стиль сошел бы за полуформальный, но, казалось, вся одежда не с его плеча. И тут она поняла, что он потерял в весе, сильно потерял в весе — о Боже.

Впрочем, все остальное было прежним: шестифутовый хищник с ястребиным взглядом, точеными скулами, плавными углами челюсти и носом, придававшим классическим чертам его лица что-то мальчишеское. Он был ранен. Увидев это, она почувствовала, как сжалось сердце. Небольшой участок волос над правым ухом был выбрит, и она заметила несколько швов, которые лишь укрепили ужасающую правду. Он действительно, на самом деле, вернулся домой, но при наихудших обстоятельствах, которые только можно было себе представить.

Она начала спускаться по лестнице, потом остановилась, увидев, как с улыбкой и бокалом шампанского в руках к нему подошла какая-то незнакомая ей женщина. Взяв напиток, он ответил ей улыбкой, и вдруг Никки поняла, что не имеет ни малейшего представления о том, что происходит и что ей делать.

Было бы так просто побежать через зал и броситься в его объятья, но что если он тут вовсе не из-за нее, а из-за Куина? Куин с Реган вернулись домой во второй половине дня. Они повидались в Кидом — провели с ним несколько часов в доме его отца, но Никки не ожидала, что он появиться здесь. Она чувствовала себя такой потерянной, зная, что он здесь, в Денвере, но она не имеет права пойти к нему. Он пропал почти на два месяца и ни разу ей не позвонил. Ни когда уезжал, ни сегодня.

Ни разу.

Умная девочка пораскинула бы над этим мозгами, как бы по нему не убивалась. Ему меньше всего была нужна девчонка, с которой он однажды переспал, бросающаяся в его объятья и ожидающая от него чего-то, чего он не собирается отдавать. Особенно учитывая то, как старательно он очаровывает ту стройную брюнетку.

Брюнетка подалась ближе, прошептала что-то ему на ухо, и, когда он снова повернул голову в ее сторону, быстрая улыбка сверкнула на его лице.

Пальцы Никки сильнее впились в лестничные перила, руки словно покрывались льдом — она замерзала и превращалась в ледяную глыбу боли. Это уже слишком. С тех пор, как он бросил ее, она вообще ни разу не улыбнулась, а он стоит и улыбается какой-то другой женщине? Он, что, привел эту брюнетку на шоу? Мог ли он быть так жесток?

На самом деле, она не была знакома с ним настолько близко, чтобы ответить на этот вопрос, и это причиняло боль. Она отдала свое сердце тому, кого толком не знала. Да поможет ей Бог, она никогда в жизни не ревновала, но она ревновала сейчас, и это было ужасное, ужасное чувство.

Ей хотелось убежать и спрятаться, просто испариться, но, поступив так, она не смогла бы посмотреть себе в глаза утром. Так что, успокоив себя, она начала спускаться вниз по лестнице. Существовали и другие люди, с которыми ей нужно было сегодня встретиться. Поразительно, но по каким-то неизвестным ей причинам Катя Деккер так и не появилась, и Никки старалась не слишком активно анализировать то, как это отсутствие может повлиять на ее карьеру. Сьюзи Тусси и Алекс Чэнг, исполняя положенные роли, знакомили ее с нужными дилерами. Теперь ей лишь оставалось следовать плану и очаровать их настолько, насколько это вообще возможно, или, в качестве самой меньшей меры, просто немного поговорить. Ей не нужно рассыпаться на куски из-за мужчины, которого она едва знает.

Ей нужно лишь удостовериться, что их пути не пересекутся.

Этого ей не вынести. Правда, не вынести, пока та женщина, кажется, уже практически повисла на нем, а он и не возражает.

КИД не мог дышать. В галерее было до невозможности много народу, а он нигде не видел Никки. А потом эта женщина — которая просто пыталась быть милой и принесла ему шампанского — адски сбила его с толку. Из-за играющих музыкантов и шума, стоявшего в зале, он не слышал и половины того, что она ему говорила, а он не хотел быть грубым, но ему совершенно нечего было сказать ей в ответ. Ему нечего было сказать никому, кроме Никки. Он пришел только из-за нее. Только она была нужна ему — но он нигде ее не видел.

Он заметил Куина и Реган, выходивших через заднюю дверь, когда ступил в зал через парадный вход. Но было уже слишком поздно, чтобы пытаться догнать их, расталкивая толпу. Они возвращались в дом его отца. Они сказали, что это ненадолго, но больше ждать он не мог. Ему нужно было вырваться оттуда. Скитер сказала, что Хокинс тоже может появиться в галерее — какие-то проблемы с убийством прошлой ночью. Это было необычная для ОПО операция, но она была связана с приказом покинуть Колумбию, полученным Хокинсом. Дилан рассказал ему это в самолете из Панамы, но он так устал и был так измучен похмельем, что едва ли слышал десятую часть сказанного — кроме той части, в которой говорилось, что все они вернутся в Южную Америку.

Чтобы закончить дело.

От этой мысли его желудок переворачивался. Он знал, как это будет, когда они вернутся в Колумбию, знал, что они будут делать, и боялся, что этого будет недостаточно — и это ужасало его. Крид сказал, что их с Джей Ти подставили. Найти этих людей будет сложнее, чем найти тех, кто пытками высасывал дюйм за дюймом жизнь Крида из его тела и убил Джей Ти. Добиться для них правосудия будет еще сложнее, но для мятежников, убивших Джей Ти, правосудие будет скорым и суровым.

Тело его брата вспышкой мелькнуло в сознании, и он почувствовал, как пот выступил на лбу. Пытаясь вздохнуть, он посмотрел вниз на бокал с шампанским, потом сунул его обратно в руки болтавшей женщины и отошел прочь.

Ему нужно найти Никки.

Он дважды пересек комнату, пробираясь сквозь толпу, всматриваясь с лица, и уже, было, решил сдаться и уйти прежде, чем вообще перестал дышать, как вдруг увидел ее, в окружении большой группы людей, стоявших перед картиной Трэвиса Джеймса, чудо-жеребца и ее любимой модели. Он вспомнил, что видел эту картину в ночь их знакомства, но именно Никки заставила его остановиться, как вкопанного.

Боже, она была так красива. Даже изо всех сил стараясь помнить ее, об этом он забыл. Он смотрел на нее и не мог поверить, что прикасался к ней, целовал ее, занимался с ней любовью, что его тело было внутри нее. Он никогда не встречал никого, кто бы влиял на него как она. Она была совсем небольшого роста, но обладала над ним силой, обескураживающей и завораживающей его. Она сочилась энергией, которая зажигала ее изнутри. Она была жаром, светом, теплом и такой любовью, какой он не знал раньше — а ведь едва ли знал ее.

Он снова оглядел галерею. Это была ее ночь. Место было заполнено ее картинами, большинство из них изображало Трэвиса, который был достаточно милым парнем, но Киду он нравился бы больше, если бы не висел повсюду голый, особенно перед девушкой, в которую он влюбился быстрее, чем обычно решал взять телефон при знакомстве.

Она извинилась перед толпой, и ушла прочь, пересекая галерею — одна — и он понял, что должен либо сделать своей ход, либо уйти. Компромиссов быть не могло.

Он, было, пошел за ней, но не успел сделать и нескольких шагов, как вновь попал в засаду женщины с шампанским.

— И снова привет, — сказала брюнетка: белые зубы и украшенное блестками платье. — Ты так и не сказал, как тебя зовут. Я Памела.

Она протянула руку, и Кид несколько секунд тупо смотрел на нее прежде, чем вмешалась привычка, и он все же пожал ее ладонь.

— Э-э-э… Я… э-э-э… — Уголком глаза он увидел подходившую Никки. — Я Кид, в смысле, Питер. — Его голос затих.

Он с такой силой смотрел на Никки, что она должна была почувствовать это, понять, что он здесь. В конце концов, она взглянула в его направлении, и тогда весь мир исчез. Больше ничего не существовало кроме них двоих: его, примерзшего к месту, и ее… мгновенно побледневшей и… разозлившейся?

Нехорошо. Он не был готов к злости, что с его стороны было величайшей глупостью. Стоило дать себе пинка. Конечно, она злилась. Он встал и бросил ее, и хотя он сказал, что уходит, и сказал, как много она значит для него, но все же не был уверен, что она тогда окончательно проснулась.

Судя по выражению ее лица сейчас, она тогда спала.

Он снова сделал шаг ей навстречу, но понял, что женщина в блестящем платье все еще держит его за руку.

Господи.

— Э-э-э, простите меня.

Он освободил руку и подошел к тому месту, где посредине зала стояла Никки. И обнаружил, что не знает, что сказать.

Ну, на самом деле это не было правдой. Он знал тысячи вещей, которые хотел сказать ей, миллионы тысяч, просто ни одна из них не приходила на ум.

— Привет. — Это было лучшим, что он придумал. Она ничего не ответила, и он постарался сильнее: — Мне какое-то время не было в городе.

— Знаю, — сказала она. Голос ее немного дрожал, а взгляд бы направлен куда-то за его спину. — Я… Я очень сожалею о твоем брате.

Он собирался проигнорировать это. Он не мог говорить о Джей Ти. Вообще, ни с кем. Он даже с Диланом не смог о нем поговорить.

— Я был в… э-э-э… Южной Америке. — Проклятье, ему нужно было позвонить ей. Теперь он понимал, какую страшную ошибку совершил, когда не звонил ей, имея такую редкую возможность, ведь пару раз он был в Панаме. Он думал о том, чтобы позвонить ей. Просто ему казалось неправильным втягивать ее в то, что происходило. — Приказы пришли в ту ночь, когда мы… э-э-э… были вместе, и я подумал, что мы могли бы начать, ну, с того, на чем… э-э-э…

Она взглянула на него. Брови ее выгнулись, создавая странное выражение лица, наполовину смущенное, наполовину ему вообще не понятное, но оно определенно выглядело плохо.

— …остановились, — сбивчиво закончил он. Выражение ее лица немного изменилось, но именно с переменой он наконец понял его: опять злость. Он почувствовал себя так, словно песок утекает из-под ног, словно старая добрая волна засасывает его обратно в быстрину.

— Я имею в виду… — Боже, он такой тупой. Он все сказал неправильно.

— Я знаю, что ты имеешь в виду, — сказала он сквозь зубы. — Я точно знаю, что ты имеешь в виду.

Он поймал ее за руку, когда она отвернулась, чтобы уйти. Он не мог отпустить ее. Пока нет. Ведь его разрывало изнутри от одного взгляда на нее. Ведь она злилась на него.

— Никки, — сказал он. Голос его был хриплым, ладонь, сжимавшая ее руку, напряглась.

Ее кожа была мягкой.

— Нет, Кид. — Покраснев, она взглянула на него. — Ты не можешь просто прийти сюда и ожидать… — Она внезапно остановилась, цвет исчез с ее лица. Уязвимость проскользнула во взгляде. — Прости, мне очень жаль, но я не могу…

— Никки? — вмешался другой голос, и Кид поднял голову. Его челюсти мгновенно сжались.

Трэвис, голубоглазый светловолосый чудо-жеребец встал рядом с ней достаточно близко, чтобы обнять за талию. Кид почувствовал, как его и без того короткий поводок, стал еще короче.

— Кид. — Трэвис поприветствовал его кивком и легкой улыбкой, которая ни на секунду не ввела Кида в заблуждение, но он не мог позволить ситуации перерасти в потасовку. Пока у него были силы сдерживаться.

Конечно, он лучше всех знал значение этого «пока». В последнее время он был не в ладах с собой.

— Трэвис. — Он поздоровался в ответ, стараясь не думать обо всех тех часах, что мальчик-модель провел голым в мастерской Никки. Старался не думать о руке Трэвиса на ее талии или о том, что могло произойти между ними двумя, пока его не было.

Он не хотел причинять парню боль. Правда, не хотел. Никки точно возненавидит его, если он попортит ее ангелочка — и, несмотря на предостережение во взгляде Трэвиса, у Кида не было никаких сомнений в том, кто из них ляжет первым. Сегодня он мог просто подойти к парню и сказать: «Не лезь ко мне вечером. Ты слишком милый парень, чтобы оказаться посреди того, что я раздаю». Но он не сделал этого.

Сегодня самым главным было выиграть, а победа означала уход с Никки. В конце концов, он отошел, позволив руке скользнуть вниз по ее предплечью, обхватить ее ладонь. Номинально это было менее агрессивное объятье, но все же связь сохранялась. Он не собирался ее отпускать, ни за что, только если она окончательно отвергнет его.

— Один танец, — сказал он, снова сосредотачивая внимание на ней. — Это все, чего я прошу. Только один танец. Сегодня у меня День Рождения. — Ему пришлось сделать усилие, чтобы не вздрогнуть при последних словах. Это было правдой, но правдой такой же убогой как и все, что он сегодня говорил.

Ладно, куда хуже, чем просто убогой. Он был просто жалок, и, если она отвергнет его после такой убогой мольбы, то только потому, что спит с Трэвисом. У него не было никаких подтверждений этому заключению, но интуиция твердила, что он прав — и вот тогда ночь могла стать действительно некрасивой. Были ли сексуальные побуждения и инстинкты Трэвиса чисты, как говорила о них Никки, или нет, Кид, вероятно, в любом случае разорвет парня.

Ни от него, ни от Трэвиса не укрылась ее неуверенность. После нескольких секунд тишины Трэвис убрал руку с ее талии.

— Рад был повидаться, — сказал он и, кивнув еще раз, исчез в толпе.

Кид был так благодарен парню за то, что тот ушел, что поначалу даже не мог пошевелиться, просто стоял на месте, держа ее за руку и молясь, чтобы она посмотрела на него.

Но она не посмотрела.

Но и руку не отняла.

Тупик. Глубоко вздохнув, он повел ее к танцплощадке. На ней были самые возмутительные сапожки: на высокой платформе, с короткими воротничками на лодыжках, из пурпурной лакированной кожи с серебряными завитками.

И платье.

От этого платья ему становилось жарко. Как та черная юбка, что была надета на ней в день их знакомства, платье едва прикрывало ее попку — на самом деле «едва». У него не было рукавов, не было спины, и почти не было боков.

Кусочки розового и пурпурного атласа и шелковый шнурок — вот, что представляла собой эта чертова штуковина. У него не было никаких сомнений в том, что она сделала его сама; кусочки ткани были разрисованы вручную. Он просто хотел, чтобы ткани было больше — пока не повернул ее в своих объятьях и не скользнул руками по ее обнаженной спине. Ее кожа была гладкой, и мягкой, и теплой, а прикосновения к ней рождали тысячи воспоминаний. Сапожки придавали ей несколько дюймов роста — и она расположилась идеально на уровне его груди.

Притянув ее ближе, он почувствовал, как она расслабилась, как ее руки скользнули на его плечи, и в первый раз за день узел напряжения, сжимавший его сердце в тисках, немного ослаб. Это было опасно — отпускать напряжение, но ради нее он хотел это сделать, ради возможности получить немного ее: немного ее тепла, немного жизни, пульсирующей в ней.

Прижимая ее ближе к себе, он наклонил голову и откинул Никки назад в медленном танце покачивающихся бедер и едва двигающихся ног. Держать ее в объятьях было прекрасно. Если бы выбор был за ним, то он предпочел бы не двигаться вовсе, просто обнимать ее, просто прикасаться к ней, просто уткнуться лицом в изгиб ее шеи, вспоминая.

Но цена сегодняшней ночи — победа, а он хотел выиграть больше, чем просто воспоминания о том, как они занимались любовью. Он хотел потеряться внутри нее. Он хотел ненадолго забыть, кто он, а она была единственной, той единственной, кто мог подарить ему забвение.

Короткая улыбка скривила уголок его рта. Она пахла как Никки и немного краской, словно ее платье еще не до конца высохло. Еще она пахла теплом и сладостью, женщиной. Ее аромат окутал его, проник в поры, наполнил его, и еще один слой напряжения расплавился.

Это поможет. Он, наконец, смог разглядеть путь, ведущий от пропасти. Может быть, все будет хорошо.

Короткий вздох вырвался из его рта, и он поцеловал ее в макушку, потом позволил губам скользнуть ниже: к виску, к щеке, к нежной коже ее шеи. Боже, это было похоже на рай — чувствовать губами мягкость ее кожи, касаться ее и чувствовать ответную дрожь. Он раскрыл рот около ее уха, согревая ее теплом дыхания, осторожно покусывая мочку — позволяя телу рассказать ей о силе своего желания. О силе своей жажды.

Даже в тропической жаре колумбийских джунглей, он чувствовал внутри себя лед. Те последние дни после отъезда Хокинса превратились в ад — настоящий ад, вскоре ставший кошмаром. Тело Джей Ти, упакованное в трупный мешок, отпечаталось в его памяти навсегда. Эта картина преследовала его во сне. Она же поджидала его и на рассвете — но Никки могла спасти его. Он должен был верить в это, верить в нее. У него не осталось ничего, кроме нее.

Он скользнул рукой вниз по ее спине, под платье, прикасаясь к позвонкам, лаская шелковистую кожу, воскрешая в памяти шелковистые изгибы. Дрожь прокатилась по ее телу, и он, полностью осознавая неуместность своих действий, но все же, отвернувшись от толпы, скользнул ладонями вверх и, достигнув грудной клетки, начал ласкать нижнюю часть ее груди большим пальцем.

Она замерла в его объятьях, дыхание ее перехватило. Он перестал притворяться, что пытается танцевать.

— Я скучал по тебе. — Он не боялся рассказать ей так много. — Мне так не хватало тебя, что это причиняло боль. — Он боялся рассказать ей, что боль оставалась до сих пор, что она была повсюду, одновременно в каждой клеточке тела. Он боялся рассказать ей, что, если ей не под силу спасти его, то он будет потерян. Навсегда.

Ее рука сильнее сжала его плечо.

— Я тоже скучала по тебе. — Ее голос был таким тихим, что, не держи он ее в объятьях, не услышал бы этих слов.

Но он все же услышал ее, услышал все возможные причины, по которым ему стоило отдаться желаемому и получить даже больше, чем он рассчитывал.

— Есть здесь место, куда мы можем уйти? — Он не хотел, чтобы в его голосе слышалось отчаяние, но боялся, что так оно и было.

— После шоу? — спросила она, подняв глаза.

Глубоко вздохнув, он бросился в наступление:

— Нет. Сейчас. Я… эх… действительно хочу поцеловать тебя. — Ну это прозвучало не так уж и плохо. Поцелуи — это не так уж и плохо. — Действительно хочу поцеловать тебя, — признался он и попытался улыбнуться. Он хотел, чтобы она почувствовала себя увереннее, но, судя по выражению ее лица, он лишь напугал ее.

Он не мог винить ее. Умная девушка убежала бы от него так далеко, как только смогла бы. Он был надломлен. Он понимал это и не был уверен, как долго еще сможет скрывать это — а чем дольше они стояли там, тем тяжелее билось его сердце. Что если он все испортил? Господи Иисусе, он даже не был уверен, что сможет самостоятельно вернуться на Стил Стрит. Ему нужна была помощь. Ему нужно было что-то, и он хотел, чтобы этим стала она.

Твою мать. Он не слишком хорошо все это распланировал. Его отец был в таком жутком состоянии, что он просто не мог остаться дома, но он мог пойти к Супермену. Дилан взял курс на Вашингтон, а Куин, проклятье. Куин только что поехал обратно в то единственное место, где Кид сегодня не смог находиться, но Хокинс был поблизости — где-то. Черт, при крайней необходимости сгодилась бы и Скитер. Немного сумасшедшая, но надежная — совершенно точно одна из своих. В некоторых ситуациях Скитер разбиралась даже лучше, чем он сам.

Но он хотел Никки. Боже, как он хотел ее.

Она спокойно окинула его взглядом, серые глаза задержались на его лице, словно оценивая. Это лишал его последних сил. Сегодня он точно не выглядел как человек, с которым стоило бы попытать счастья.

— Пошли, — сказала она, полностью ошеломив его.

Взяв его за руку, она провела его через галерею к двери, расположенной на дальней стене. Когда они вошли, она развернулась и закрыла ее на замок.

— Мы можем спрятаться здесь на пару минут, — сказала она. Он услышал щелчок выключателя, но ничего не произошло. — О, света нет, извини. Думаю, это кабинет, а может, кладовка. Какая-то она маленькая, правда? — Кажется, она нервничала.

Страшно нервничала.

Его ночное зрение было отлично развито, а окно, выходившее в переулок, давала достаточно уличного света, чтобы он прекрасно видел.

Возможно, небольшой кабинет, мысленно согласился он, или кладовка. Около одной стены лежала целая куча произведений искусства, в угол был задвинут офисный стул, около двери стояла вешалка от шкафа, на которой весела какая-то одежда, а под ней — письменный стол.

Его руку она так и не отпустила и, повернувшись, оказалась практически в его объятиях. В таком положении она выглядела очень неуверенной.

— Кид, я…

Подняв руку, он приложи палец к ее губам. Он не хотел говорить, ни о чем. Разговоры ни к чему не приведут. Ему нужен был ее рот, ее тело. Ему нежна была она, совсем близко, до тех пор, пока он не сможет думать.

Именно этого он и хотел — не думать. Он очертил пальцем ее скулу, потом прошелся по носу. Очередная ухмылка скривила уголок его рта.

Он «разрисовывал» ее той ночью чистой кистью, проводя тонкими мягкими щетинками по ее коже, восхищаясь своей способностью к самоконтролю, которого той ночью почти не оставалось.

Но она знала, чего он хотел. По большей части он был честен.

Он снова потер пальцем ее губы и почувствовал, что дышать стало сложнее. Он сказал ей, что хочет поцелуя. Она знала.

Он наклонился к ней, уговаривая себя не торопиться, не давить на нее слишком сильно, не действовать слишком быстро, не поглотить ее. Он был в два раза больше ее, и хотел заниматься с ней любовью, а не раздавить ее.

Он почувствовал скольжение ее языка, первое интимное прикосновение, и поднял вторую руку, чтобы обхватить ее лицо, понимая, что никогда в жизни не был так счастлив и жалок за всю свою жизнь. Это лишало его последних сил, но он знал, что хотел именно этого, жаждал именно этого — ее рта, горячего и сладкого под его губами.

Он раскрыл рот шире, требуя большего, и она подчинилась ему, сильнее прижимаясь к его телу. Его омыло желанной волной удовольствия — чувством самым чистым из тех, что сопровождали его многие дни, и он позволил себе упасть, свалиться с самого края земли. Ее язык был мягким и нежным, а ощущение его во рту походило на чудо.

Боже, она была так прекрасна. Он прижался к ней сильнее, потерся об нее.

— Никки, — прошептал он, целуя ее губы, щеки, ресницы. Все в ней было таким нежным, так вкусно пахло. Она была всем, в чем он нуждался: ее руки, скользившие вверх по рубашке, ее дыхание, мягко касавшееся его кожи.

Медленней, приказал он себе, поднимая ее платье над бедрами — довольно короткое путешествие, учитывая, что она остановила его, накрыв руки своими.

Хорошо. Он просто хотел прикасаться к ней. Он просто хотел свободно дышать, не чувствуя боли в груди, а поцелуи помогали. Он опустил еще один барьер, раскрылся немного сильнее, просто чтобы впустить ее, чтобы подобраться ближе к ее теплу.

Взяв за талию, он посадил Никки на письменный стол и встал между ее ног, стремясь туда, где ему так нужно было оказаться. Все в ней возбуждало его, и осознание этого приносило громадное облегчение. Он не был уверен, что будет способен на это физически. Все было настолько плохо.

Все.

Так чертовски паршиво.

Он притянул ее ближе, борясь с небольшим приступом паники.

Она была теплой и щедрой — вот, о чем ему стоило думать. Не о Джей Ти.

Еще одна волна паники проникла в вены, и он сжал ее сильнее, поцеловал жестче — слишком жестко. По слабому звуку боли, рожденному в глубине ее горла, он мог точно сказать, когда именно слишком жестко сработал языком. Она попыталась оттолкнуть его, и на секунду, на одну короткую секунду, он задумался: отпустит ли он ее? Его замкнуло на ней, словно самонаводящуюся ракету на цели, и, да поможет ему Бог, он хотел лишь большего. Он не хотел отступать. В мыслях мелькнуло: если он продолжит, просто продолжит давить на нее, сопротивление ослабнет, она сдастся и позволит ему сделать желаемое.

О, черт. Он разорвал поцелуй и замер на месте, придя в ужас от своей последней мысли. Он прижался лбом к ее лбу, сердце бешено колотилось. Дерьмо. Он сжимал ее слишком сильно, и поняв это, мгновенно ослабил хватку — но отпустить ее не смог. Не смог. Господи Иисусе, он просто больной. Его карман был битком набит презервативами, у него была эрекция и полноценный приступ паники, из-за которого сердечный ритм опасно зашкаливал. Он быстро катился по наклонной черт знает куда, и если отпустит ее, случится что-то ужасное. Что именно, он не знал. Просто знал, что это будет ужасно — это было настолько иррационально, что он начал опасаться, что уже слишком поздно.

Никки слышала, как колотиться его сердце, слышала его сбившееся дыхание, и все это до ужаса напугало ее. С ним что-то было не так. Его лицо раскраснелось в галерее, улыбка была слабой — жалкий изгиб губ, но, Боже, он был таким красивым, а его рот, его рот… именно по его рту она так скучала, именно его она хотела с тех пор, как он уехал, хотела до тех пор, пока его поцелуй не стал слишком яростным.

Его тело под ее ладонями походило на закаленную сталь — твердое как скала. В нем не осталось ни грамма мягкости, никакого защитного слоя. Он был сточен до костей и сухожилий, и все это было устрашающе сосредоточено на ней.

— Кид? — она прошептала его имя, испугавшись, что он сломается прямо сейчас, у нее на руках. Так сильно он напрягся.

Он попытался стянуть с нее одежду едва ли через пять минут после того, как снова объявился в ее жизни, из которой так быстро ушел когда-то, и она понятия не имела что ей обо всем этом думать. Она хотела целовать его. У нее было такое ощущение, что она могла целовать его вечно, но она не знала, чего хочет после этого — но была уверена, что должна иметь гордость и не позволять ему раздевать себя догола в кладовке.

А может, и нет.

Он был на грани срыва — и причины этому были ей хорошо известны.

— Кид? — снова прошептала она. Он был настолько неподвижен, что она не смогла этого вынести.

Повернувшись, она снова поцеловала его мягким прикосновением губ к щеке. Он не ответил, просто стоял там, склонив голову и закрыв глаза. Паническая дрожь прокатилась по сознанию и внезапно она поняла, что не посмеет потерять его, потерять его таким образом. Она помнила, как чувствовала себя во время занятий любовью с ним: желанной. Он был так нежен, так осторожен.

Сегодня все будет по-другому. Когда они занимались любовью впервые, она была девственницей, но наивной не была. В своей мастерской она раскрыла слишком много мужчин, чтобы оставаться наивной в их отношении. Он не просто так снимал ее одежду. Ее ошибка состояла лишь в том, что она недооценила серьезность его намерений.

Снова целуя его, она задрала платье наверх и прижала его руку у своей груди, позволяя ему почувствовать биение своего сердца, куда более спокойное, чем его бешеный пульс. Потом, более не задумываясь, она окончательно стянула с себя платье через голову и бросила его шелковой лужицей рядом со своим бедром.

Это привлекло его внимание. Его руки снова сомкнулись на ней, так осторожно, а губы скользнули к изгибу ее уха. Волна дрожи прокатилась по его телу.

— Я не причиню тебе боли, Никки, — прошептал он, снова целуя ее. — Обещаю, никакой боли.

Намеренно он не обидит ее. Это она знала, но иллюзий насчет того, что получит прежнего нежного любовника, тоже не испытывала. То было до того, как его брат погиб в Колумбии, делая Бог знает что. До того, как Кид не смог спасти его.

— Я тоже не причиню тебе боли, — прошептала она, едва касаясь его горла между поцелуями. Она была совершенно искренна в своих словах. Этой ночью она будет обнимать его, будет любить так, как только сможет, и надеяться, что ей удастся спасти его от самого себя.