Роберт Ф. Янг. В кольцах Сатурна

Robert F. Young. In Saturn’s Rings, (If, 1964 № 3)

#doc2fb_image_02000001.jpg

 

I

Лето было мечтой Мэтью Норта, казалось, всю его жизнь, так что иногда он даже сомневался, действительно ли мечтает о нем. Осень началась несколько эпох назад, и, казалось, теперь надвигается зима. Мэтью не считал чем-то особенным ее холодное, покусывающее дыхание.

Снова взойдет бледный Гиперион. Снова сверкающий Сатурн закутается в ледяные одежды. Сколько раз прежде мать и дочь встречали его в конце поездки? Сколько раз они видели, как из необъятности появляется ровная стрела выхлопа реактивного двигателя, с наколотым на острие большим черным яйцом?

Слишком много раз.

Ну, теперь все кончится. База Бимини потеряна и таинственный источник полезных грузов, которые и другие пилоты ретракторов много веков доставляли в Дом Кристопулоса, был похоронен под яростными водами новообразовавшегося моря. Непредвиденные тектонические сдвиги начались несколько часов назад, когда он только взлетел с небольшой планетки системы Проксима Центавра, которую пятьсот лет назад Грек Ник окрестил Бимини.

Долгое время Мэтью находился в состоянии шока. Немного придя в себя, он сообщил об этой новости по радио. Разумеется, с тем же успехом он мог и подождать, потому что радиоволны, хотя и опережали его кораблик, но не намного. Вероятно, его сообщение прибыло раньше него самого всего лишь на несколько недель.

Разумеется, так и случилось. Ваше сообщение было получено на прошлой неделе, вспыхнули слова на экране коммуникатора. Оставьте капсулу на орбите, запомните, но не записывайте орбитальные данные, затем приземляйтесь и идите в Гостиницу, где ожидайте дальнейших указаний. — Зевс Кристопулос IX.

— Приказ подтверждаю, сэр, — ответил Мэтью Норт. — Продолжаю действовать, как велено.

Именно как велено. Никто не подвергает сомнению приказы Бога, какими бы необычными они ни были. А для Мэтью Норта Зевс Кристопулос IX был Богом, так же, как все предыдущие потомки Грека Ника мужского рода тоже были богами. То, что Мэтью никогда и в глаза не видал никого из этих богов, только доказывало, а не опровергало их божественную суть, и тот факт, что он никогда и шагу не делал внутрь Дома Кристопулоса, тоже поддерживал, а не подрывал его уважение к ним.

#doc2fb_image_02000002.jpg

Выбирая полярную орбиту на максимальной высоте, он снизил реактивный импульс до нужной скорости. Затем, запомнив показания приборов, он отсоединил капсулу и наблюдал, как огромный овальный контейнер растворяется в иссиня-черной глубине пространства, пока тот не исчез совсем. Тогда он сам полетел по орбите.

Сатурн показывался при каждом пересечении сумеречного пояса, но Мэтью всякий раз видел не Сатурн, а чудесный драгоценный камень, висящий на щеке Бробдингнегиэн — эфиопской богини Космоса — черной, изменчивой фортуне бесконечной тьмы и пылающих солнц, к холодным, бесчувственным ногам которой он положил лучшие годы своей жизни.

— Ради тебя, Зевс, я сделал это, — сказал он, подсознательно смешивая членов соседних пантеонов в единое целое. — Ради тебя я взаперти провел долгие годы, чтобы Дом Твой никогда не оставался без полезных грузов, которые я оставлял у дверей его — грузов, которые я видеть не видел и даже понятия не имел, что это такое. Но теперь их больше не будет. Теперь я вернулся домой, чтобы умереть.

#doc2fb_image_02000003.jpg

Но Мэтью не имел никакого права жалеть ни о чем, и прекрасно это знал. Да, он провел много лет взаперти, — но его никто не принуждал к этому, и он не торговал ими с аукциона и не продавал ни за что. Их он обменял на маленький островок постоянства в бурлящем, вечно меняющемся потоке времени.

Миновала ночь и наступил день, бледный день с далеким, холодным солнцем и бледными, холодными звездами.

Спускаясь вниз по спиральной орбите, с каждыми первыми лучами нового рассвета Старый Мэтт Норт вновь превращался в Молодого Мэтта Норта, Молодого Мэтта Норта, стоящего у стойки бара и глядящего на толпу странно одетых, шумных, жестикулирующих людей, напугавших его, Молодого Мэтта Норта, который только что вернулся с Гипериона — Сириуса XXI, и оказавшийся в цивилизации, что, благодаря сокращению Лоренца-Фицджеральда, обогнала его почти на двадцать лет.

Рядом с ним стоял человек из Дома Кристопулоса, который с трудом разыскал его в переполненном зале. Он подошел, купил ему выпивку и горячо заговорил о Великой Возможности.

— Вы нарисовали красивенькую картинку, — сказал ему Молодой Мэтт. — А теперь скажите, как оно на самом деле.

Человек был молод — почти так же молод, как Молодой Мэтт Норт. Щеки его были гладкими и пухлыми, даже в его дыхании чувствовался запах денег. Зевс I был его пастырем — и он явно ни в чем не нуждался.

— Настоящая картина такая же красивая, Мэтью Норт, — ответил он. — Дом Кристопулоса заботится о своих космонавтах. Он не бросает их на произвол судьбы между полетами, как все коммерческие поставщики услуг. Когда-то Зевс I сам был космонавтом, он знает, что такое — быть брошенным в потоке времени. Вот почему он не экономил, создавая Приют. Вот почему он скопировал нормальную, обычную обстановку прошлого вместо того, чтобы строить современные здания. Вот почему он гарантирует пожизненную работу пилотам джет-тракторов. В настоящее время есть только два пилота, и ему нужен еще хотя бы один, но Приют достаточно велик, что бы разместить хоть сотню человек. И он никогда не будет меняться. Там всегда Гостиница будет ожидать вас, когда вы вернетесь, и во время шестимесячного отпуска всегда будут девочки по вызову и таверны с открытыми дверями.

 

II

Каждое его слово оказалось истиной. И сегодня все это так же верно, как и тогда...

Старый Мэтт Норт поставил на якорь свой джет-трактор, вышел через люк с вещевым мешком и обогнул платформу большого лифта, куда он сгрузил за свою жизнь столько капсул в подземную пневмотубу, ведущую в подземелья под Домом Кристопулоса. Небольшие ворота вывели его на единственную улицу приюта, и Мэтт направился по этой улице к большому каменному зданию в дальнем ее конце. Как всегда, вид Гостиницы успокоил его. Было какое-то постоянство в камне, которое нельзя было продублировать в других материалах, какая-то основательность, которой не хватало другим. Внутри его ждет тело, приветствие и больше еды, чем он сможет съесть, а также больше вина, чем он в силах выпить. А так же его ждут девушки. Если он все еще хочет их.

А хочет ли он их? — подумал Мэтт.

Было утро, холодный ветер дул с окружающей ледяной пустыни. Он пронизывал даже его космокуртку до самого худощавого тела и заставлял кожу покрыться пупырышками. Позади Приюта высился массив Дома Кристопулоса на фоне серого, с бледнеющими звездами неба. Дом был скопирован с Парфенона, но в бледном солнечном свете утра благородные дорические колонны и великолепные антаблементы казались какими-то ненастоящими, надуманными. И сквозь силовое поле, мрачно светящееся между колоннами, было видно, как мало света там, внутри. Там стоял какой-то готический мрак.

Обычно Дом будил какую-то неосознанную тоску в глубине души Мэтью Норта. Но сегодня этого не случилось, может, потому, что он не видел его.

А видел он знакомых девушек, девушек, с которыми спал прошедшие десятилетия. Некоторые из них стали уже иссохшими старухами, а некоторые много веков лежали в могилах. Симпатичные девчонки по вызову, с которыми он проводил встречи, мимолетные и стремительные, точно полет колибри, а потом больше никогда их не видел... А теперь комната была пуста, и только трепетание оконных занавесок выдавало их призрачное присутствие.

Так ли это было — кто знает? Мэтью Норт вздохнул и прошел мимо удивленных дверей таверны.

Он избегал выжидательных взглядов крестьян, чьими функциями было угождать ему во время его отпуска, он не хотел ни видеть, ни общаться с теми, в груди которого пульсировало не сердце, а маленький мотор, не способный забиться в волнении, а за радушным взглядом стояла не память, а банки данных. Только девушки были настоящими. А все остальное являлось технологической фантазией.

Внутри Гостиницы ничего не изменилось. В самом деле, Мэтт мог бы поклясться, что поленья, горевшие в большом каменном очаге, были теми самыми, которые он видел в день отъезда. Но вот хозяин не был тем же самым. Мэтью уставился на маленького, полного — и безусловно живого — человека, который вышел из-за стойки бара, чтобы поприветствовать его.

— Зевс IX решил, что человеческий персонал может лучше выполнять свою работу, — пояснил он. — Таверна — это одно, но Гостинице нужна человеческая рука. Он предложил пожизненную должность мне, работу моей жене и дочери, при условии, что мы будем учиться и получим все сведения о жизни в середине двадцатого века, а так же сами будем вести такой образ жизни, который символизирует Гостиница. Я согласился, и вот я здесь. Добро пожаловать домой, Мэтью Норт.

Безусловно, хозяину еще не сообщили, что базы Бимини больше не существует.

Мэтью не стал просвещать его и позволил себя повести к большому деревянному столу, стоявшему перед очагом. Тут же жена хозяина, сильная женщина с глазами цвета портвейна, принесла тарелки с дымящейся едой и пыльную бутылку венерианского «кьянти». Мэтью почувствовал голод, который не знал много лет, и с аппетитом накинулся на еду. Выпил вина. Вино оказалось красным и согрело его до самых костей. Наевшись, он тут же почувствовал сонливость.

— Я бы поспал, — сказал он.

Жена хозяина нажала кнопку зуммера в конце стойки, и через секунду в зал вошла высокая девушка с каштановыми волосами до плеч. На ней были плотно облегающие брюки и короткие башмачки, а белая пласти-блузка покрывала руки и плечи и свободно ниспадала до самых бедер. Молодость кричала из ее синих, затуманенных глаз.

— Фаустина покажет вам вашу комнату, — сказала жена хозяина. — Просите у нее все, что хотите, и она отыщет это для вас.

Девушка шагнула вперед и взяла его вещевой мешок. Он пошел за ней через боковую дверь к внешней лестнице. На втором этаже она остановилась и повернулась.

— Может, вы хотите девочек?

Насмешка в ее глазах смутила Мэтью. Он опустил взгляд к полу.

— Нет, — сказал он. — Не сейчас.

Она пожала плечами и пошла дальше по лестнице. Мэтью следовал за ней, поражаясь плавным движениям ее ног и скрытой в них силе. Молодость бурлила в каждом ее движении. Господи, как бы я хотел снова стать молодым! — подумал он. Внезапно он почувствовал себя ужасно обманутым — словно у него отняли жизнь и любовь. Ему очень хотелось склониться к ее плечу и выпить часть ее юности и силы. Ему хотелось увидеть желание в ее глазах. Но вместо этого, когда она на мгновение остановилась в дверях комнаты, которую приготовил ему хозяин, он увидел в них только жалость.

Она опустила на пол его вещмешок.

— Возле кровати есть кнопка зуммера, — сказала она. — Если вам что-нибудь надо, только нажмите ее.

Она повернулась и вышла из комнаты.

Мэтью слышал ее шаги на лестнице. Затем все стихло.

Комната была большой. Все комнаты в Гостинице были большими. Большой и пустой.

За прошедшие десятилетия он спал в десятке таких комнат. И будет спать теперь в этой, спать сном мертвых, и забудет звезды, пространство и одиночество. Забудет он жалость, которую увидел в глазах молодой девушки, и забудет, что единственная любовь, которую он знал, была любовью, которую Дом Кристопулоса оплачивал в твердой валюте и которая находилась в том же списке услуг, в который были занесены и хлеб, и вино. Он забудет, — по крайней мере, на какое-то время, — что, несмотря на все замедление времени, которое дали ему космические перелеты, и это относительное бессмертие, он был уже совсем старым стариком.

Он подбросил дров в огонь в большом каменном очаге и расстелил огромную кровать под балдахином. Разделся, принял душ, затем забрался в кровать под ватное одеяло и почувствовал, как его усталое тело погружается в глубины матраса.

Он подумал о Беттингере и Флинне, двух других пилотах джет-тракторов. Беттингер, наверное, уже долетел до Бимини и увидел, как темное море бушует там, где только недавно стоял поселок андроидов, огражденный от озера. А еще через несколько месяцев — лет, если считать независимое время, — туда прилетит Флинн. И оба они вернутся с пустыми капсулами.

Мэтью вздохнул и повернулся на бок.

Он ничего не мог тут подумать. Базы Бимини больше не существовало, вот и все. Он мельком подумал о капсуле на орбите и задался вопросом, почему Зевс IX не захотел ее просто спустить вниз. Но пути Бога по природе своей были неисповедимы и неподвержены сомнениям, поэтому Мэтью Норт тут же перестал ломать голову над этим вопросом и уснул.

Стук в дверь вырвал его из снов об утраченной юности.

— Да? — сказал Старый Мэтт Норт, садясь в постели. — Кто там?

— К вам посетитель, мистер Норт.

— Посетитель? Кто?

В голосе Фаустины послышался страх.

— Гера Кристопулос. Она ожидает вас внизу. Поспешите, мистер Норт!

Удаляющиеся шаги. И опять тишина.

Какое-то время он сидел, застыв от испуга. Затем встряхнулся, встал с кровати и достал из вещмешка свой лучший костюм. Залез в него, дрожа всем телом, смочил и расчесал редеющие седые волосы. Темная щетина на щеках встревожила его — нужно было побриться перед тем, как ложиться спать. Но теперь было слишком поздно.

Гера Кристопулос. Жена Зевса IX...

Она была высока и холодно-красива. В темных глазах под тонкими черными бровями было нечто, напоминающее о бесконечности космоса. Темные волосы были скручены на голове в какой-то цветок и ниспадали как вода фонтана киммериан, и в ней микрозвездочками сверкали отсветы пламени очага, возле которого она стояла. Алый саронг, закрепленный серебряной цепочкой у горла, трижды обертывал ее стройное, как у Юноны, тело и завершался серебряной полосой чуть выше правого колена.

Она отстегнула зажим, удерживающий плащ из меха горностая, и плащ упал на пол, покрыв каменные плитки, как снег, скрыв ее обутые в сандалии ступни, и она надменно стояла в этом снегу, а свет камина усиливал дерзость ее рук, плеч и полуобнаженных ног.

Войдя в комнату, Мэтью на мгновение подумал, что уже где-то видел ее. Но за этой абсурдной мыслью тут же последовало объяснение. Частенько потомки повторяли физические черты давно усопших предков. Здесь было точно так же. Это не Геру он видел, а Диону Кристопулос — жену Зевса IV и прабабушку Геры.

Память, выпущенная на волю, тут же заиграла в его голове. Однажды, давным-давно, была снова ночь — ночь, вино и смех, девушки и синтетический джин. Ему снова было сорок пять лет, и снова странная неугомонность возникла в душе, словно не стало этих прошедших с тех пор лет, и он из душной Гостиницы перенесся на продуваемую ветрами улицу.

Неприветливость ночи потрясла его, но он не стал возвращаться внутрь за курткой. Он пошел навстречу этой неприветливости. Он упивался ею, он позволил ледяному ветру овевать себя, словно был валуном, стоящим посреди реки и омываемым чистыми, ясными водами. Сатурн стоял высоко, большой и мерцающий драгоценный камень в небесах, купая ледяную равнину синеватым светом и придавая Дому Кристопулоса величественность, которая исчезнет вместе с рассветными лучами солнца.

Что-то в этом легендарном сооружении влекло его. И он пошел навстречу течению реки ветра.

 

III

Здание стояло меньше чем в километре от Гостиницы, но ветер и холод сделали путь к нему очень трудным. И только повышенное содержание адреналина в крови позволило ему достигнуть ряда искусственных кипарисов, растущих перед колоннами.

Задыхаясь, он встал с подветренной стороны сучковатого ствола и стал растирать онемевшие руки. Когда дыхание успокоилось, Мэтью всмотрелся между деревьями и увидел разрыв.

Он возник в результате дефекта схемы силового поля, и, очевидно, ни Александр Великий, ни три других охранника еще не заметили его. Разрыв был небольшой, но не такой уж и маленький. Проблема была в том, что находился он наверху силового поля, под самым карнизом здания. Однако, рядом стоял высокий кипарис. С его вершины достаточно ловкий человек мог проникнуть через разрыв в здание — если бы захотел достаточно сильно.

Мэтью Норт хотел очень сильно.

Через несколько секунд он уже забирался на дерево и через пару минут стоял на ветру на высокой ветви, с тяжело вздымающейся от подъема грудью и онемевшими руками. Разрыв отсюда был розоватым. И помещение за ним тоже было розовым.

И это помещение оказалось ванной.

Мэтью в своей наивности полагал, что раз Дом скопирован с Парфенона, то у него тоже должен быть лишь один этаж. Но теперь он увидел, что это не так. Несмотря на высоту потолка, ванная, в которую он пристально смотрел, явно располагалась на втором этаже.

Разрыв в силовом поле могли увидеть только три женщины, находившиеся в ванной, которые понятия не имели о пронизывающем ледяном ветру снаружи.

Впрочем, две из них все равно не могли о нем знать, поскольку не были настоящими женщинами. Они были служанками-андроидами. Они были прекрасно сработаны, однако, он не угадал бы их имена, если бы они не были вышиты на их греческих туниках сразу под линией шеи.

Женщина же в ванне была настоящей. Красота ее затмила и Елену Троянскую, и даже Гекубу. Монограмма, вышитая на огромном белом полотенце, которое держали служанки, не давала усомниться: это была Диона Кристопулос.

У Мэтью замерло дыхание.

Темные волосы и глаза, алые, но почему-то угрюмо изогнутые губы, мягкая, лилейно-белая кожа — такой она поднялась из мраморного бассейна. Он увидел полные груди с алыми под цвет губам сосками, идеальные ягодицы, бьющее наповал, мерцание бедер. Словно зная о его присутствии и стремящаяся похвалиться теми пастбищами, на которых ему никогда не пастись, она стояла целую минуту, прежде чем отдаться в руки служанок. И в последний момент он увидел ее родинку: фиолетовый крестик между грудями, словно шрам от удара клинка, пропоровшего ее белую плоть...

И тут Мэтью краем глаза уловил какое-то движение у основания дерева.

Глянув вниз, он увидел стоящего там охранника. Синий, ледяной свет Сатурна блестел на его македонской броне и на длинном смертоносном копье, встроенная лазерная трубка которого была способна снести целую гору. Мэтью прижался к ветке, пытаясь стать невидимым.

Его не должны заметить. Антигон, Селекст или Птолемей — кто бы из генералов охраны Александра Великого там ни стоял, — он глядел только на разрыв и не замечал Чрезмерно Любопытного Молодого Человека на дереве у него над головой. Затем он повернулся и поспешил за угол Дома, направляясь к входу, где была резиденция Александра Великого. Побережье опустело.

Метью за секунду спустился на землю и помчался по равнине. Он напрочь лишился сил, когда, весь трясясь, добрался до гостиницы и забрался в постель. Всю ночь напролет Диона Кристопулос не покидала его сны, а потом много лет, вплоть до нынешнего момента, он носил в памяти образ ее, лежащей в бассейне.

Сходство между нею и прекрасной молодой женщиной, стоящей перед ним в Гостинице, было поразительным. Он слышал сплетни о том, что меж родственные браки были правилом Дома Кристопулоса, начиная с того момента, когда Грек Ник женился на горничной — крестьянской девчонке по имени Антония Анзалоун — и тем самым положил начало династии. Мэтью всегда пренебрегал слухами, но теперь задался вопросом, не могло ли все-таки быть чего-то подобного.

Он пересек зал и кротко остановился перед гостьей, стоящей на снегу горностая. Должен ли я поклониться? — подумал он. Или должен встать на колени? Но, охваченный нерешительностью, он не сделал ни того, ни другого, а просто стоял, как изумленный и напуганный старик, каким и являлся на деле.

Гера Кристопулос оглядела его с ног до головы. Голос ее был такой же холодный, как ветер, дующий над ледяной равниной.

— Где последняя капсула? — потребовала она? — Почему она не доставлена к дверям Дома?

Мэтью сначала не мог собраться с мыслями, а просто молча стоял перед ней. Затем, когда все же прибыли слова, они полились невразумительным бормотанием.

— Что ты сказал? — перебила его Гера Кристопулос.

Мэтью сжал руки, тщетно пытаясь остановить дрожь в пальцах. У его локтя робко появилась Фаустина с подносом с двумя чашками кофе на нем. В волнении он схватил одну из чашек и залпом проглотил ее содержимое. Потом запоздало вспомнил, что должен был вначале предложить кофе гостье. Неловкость момента почти сокрушила его. Мэтью с несчастным видом вернул чашку на поднос.

Гера презрительным жестом отказалась от кофе, и Фаустина тут же убежала. В очаге потрескивали дрова, и треск этот, казалось, наполнял весь зал.

— Ты что, немой? — высокомерно спросила Гера. — Или только временно потерял язык?

Гнев привел его в чувства, и Мэтью поднял взгляд.

— Капсула осталась на орбите, соответственно указаниям вашего мужа.

Она шагнула назад, оставив перед собой пушистую груду снега горностая. Тьма бездонного космоса в ее глазах сгустилась еще сильнее.

— Он приказал тебе оставить капсулу на орбите. Почему?

— Он не сказал, почему.

— Когда он связался с тобой?

— Нынче утром, как раз перед тем, как я совершил прилунение.

— Я приказываю тебе привести капсулу вниз.

— Я не могу этого сделать, пока приказ не подтвердит Зевс IX, — ответил Мэтью.

— Зевс IX улетел по делам. Естественно, я уполномочена распоряжаться всем в его отсутствие. Настоящим я заменяю его приказ моим собственным: спусти капсулу с орбиты и проследи, чтобы ее тут же доставили к Дому. — Плавным, кошачьим движением она наклонилась и подняла плащ, затем, выпрямляясь, набросила его на плечи. — Немедленно, — повторила она и, повернувшись, направилась к двери.

— Нет, — сказал Мэтью Норт. — Я не могу.

Она обернулась, взволнованно бледная и такая женственная.

— Я приказываю тебе спустить капсулу с орбиты!

Простой человек, сидящий в Мэтью, задрожал, и слуга, сидящий в Мэтью, задрожал, но лояльность Зевсу IX не позволяла ему отступить.

— Когда ваш муж свяжется со мной и отдаст такой приказ, я спущу капсулу вниз, — сказал он, — но не раньше. Мне очень жаль, но я не имею права поступить иначе.

— Хорошо. Тогда дай мне данные орбиты, и я велю сделать это кому-нибудь другому.

Мэтью покачал головой.

— Мне очень жаль, — повторил он. — Но я не могу сделать и этого. Видите ли, — продолжал он, — Зевс Кристопулос IX для меня больше, чем просто девятый Зевс в династии. Он представляет собой всех других, предшествовавших ему. Я... я почти всю жизнь проработал на Дом Кристопулоса. И я расцениваю свою работу как некий священный долг — доверие, которое я никогда не посмел бы нарушить. Я умер бы за Дом Кристопулоса. Я умер бы за вас. Но я не могу повиноваться вашему приказу.

Некоторое время она рассматривала его, и киммерийский фонтан волос струился мрачным потоком вниз, к белым сугробам ее плеч. Задумчивость, но не гнев, наполнял теперь космическую бездну ее глаз.

— Полагаю, ты прав, — сказала она и тут же добавила: — Такая лояльность не должна остаться невознагражденной.

— Она не осталась невознагражденной, — удивленно ответил Мэтью.

— Но она еще не вознаграждена полностью. — Гера взглянула на большой циферблат часов-браслета на ее руке. — Сейчас шесть двадцать. В восемь тридцать ты прибудешь в Дом Кристопулоса на ужин. Это приказ. Ему ты повинуешься?

Колени Мэтью ослабли, ноги его задрожали. Когда он сумел говорить, в его голосе прозвучала громадная благодарность.

— Да, да, я повинуюсь ему. Спасибо!

— Тогда я буду тебя ждать.

Она повернулась и пошла к выходу из Гостиницы, а плащ закрутился вокруг нее, словно снежная круговерть. Она села в глайдер, в котором приехала, глайдер ожил, загудел, и мгновение спустя она исчезла.

 

IV

Робохранник Александр Великий, стоявший у входа в Дом с многочисленными колоннами, был продуктом «реалистической школы» производства андроидов. Он был покрупнее своего давно умершего прототипа из плоти и крови, но во всех других отношениях являлся высококачественным продуктом эпохи. У него было не только имя своего прототипа, но и его специальные знания.

Взгляд, которым он наградил Старого Мэтью Норта, искусно объединяло в себе аристократическое высокомерие и презрение военного к штатскому.

— Я Мэтью Норт. Госпожа Зевс Кристопулос IX ожидает меня, — сказал Мэтью.

Робохранник сделал вид, что не слышит. Тем не менее, он тут же передал информацию по крошечной рации, вмонтированной в его шлем.

Мгновение спустя в тихом ночном воздухе прозвучал властный голос Геры Кристопулос:

— Ну, впусти же его, ты, синтетический сноб! Я еще днем сказала тебе, что ты должен его пропустить.

Ни слова не говоря, Александр Великий шагнул в сторону и указал своим лазерным копьем на фасад с множеством колонн Дома Кристопулоса.

Все еще дрожа от ветра, пронизывавшего его, пока он шел от Гостиницы, Мэтью направился по мраморной лестнице, нервно поглядывая на вырезанные барельефы божественных жен предыдущих Зевсов: Метиксу, Майю, Лето, Диону, Деметру, Мнемозину, Фемиду и Эвриному. Выше карниза и как раз под пиком фронтона был большой барельеф Геры, поразительно похожий на живую Геру, с которой он собирался преломить хлеб. С обеих сторон этот пантеон обрамляли нижестоящие поклонники, барельефы различных смертных, которые способствовали славе Греции. Некоторых Мэтью узнал по бюстам и скульптурам, которые видел в микробиблиотеке джет-трактора: Тацита, Гераклита, Аристотеля, Платона Эпикура, Софокла. Одна из фигур лежала у ног Геры. Это был барельеф Гомера.

Ночь наступила час назад в соответствии с периодом вращения Гипериона, установленным веков пять назад по приказу Ника Грека. Сатурн уже поднимался по небу. Оторвав взгляд от фронтона, Мэтью стал подниматься по широким мраморным ступеням.

Дорические колонны, казалось, вздымались все выше и выше над ним. Чувство ничтожности себя самого, которое обрушилось на него, еще когда он вышел из Гостиницы, все росло и росло. Он чувствовал себя очень маленьким, когда, наконец, вошел в дверь, временно возникшую в черной завесе силового поля, и попал в огромную комнату, уже желая исчезнуть совсем.

Комната занимала всю переднюю часть прямоугольного здания.

Строго говоря, это была не комната, а большой вестибюль. С трех сторон высились до самого архитрава великолепные дорические колонны, а на четвертой стороне — как раз напротив главного входа — величественно поднималась на второй этаж главная лестница, и там были видны десятки декоративных дверей. Все было отделано мрамором, даже столы и стулья. А в центре комнаты мраморный фонтан вздымал изящный букетик цветов из сверкающей всеми красками воды. Высоко над фонтаном, по-видимому, висящая прямо в воздухе, была люстра в форме спиральной галактики, испускающая мягкое, но проникающее повсюду сияние. Силовое поле между колоннами, так эффективно скрывающее внутренности Дома от посторонних взглядов, здесь было лишь легким, прозрачным туманом. И через этот туман виднелись, как свечи, далекие огни города Сатурния.

Рободворецкий, выполненный в той же манере, что и робохранник Александр Великий и носящий греческую тунику, на передней стороне которой было вышито его имя Пиндар, шагнул вперед, мягко ступая одетыми в сандалии ногами. Он принял у Мэтью пальто и шапку с ушами, и провел его через зал к круглому мраморному столу, стоящему у основания лестницы. Проходя мимо фонтана, Мэтью вздрогнул, заметив серебристые вспышки, обозначавшие присутствие в воде венерианских пираний.

Их были тут сотни. Нет, тысячи! Домашние любимчики Геры? — мельком подумал он.

Усадив его за стол, Пиндар удалился к боковым колоннам. И тогда Мэтью увидел других андроидов.

Они стояли по одному у каждого столба. За всех были туники и сандалии, как у Пиндара, и все они стояли совершенно неподвижно, точно статуи. Исключение составлял лишь «старик» с живым бородатым лицом, который пристально разглядывал Мэтью.

Пока Мэтью глядел на него, андроид оставил колонну и пошел к столу. Он подался вперед, и крошечные лампочки, составлявшие его глаза, то тускнели, то разгорались. Мэтью вспомнил, что встречался с подобной реакцией у робоприслуги в Гостинице. Робоприслуга была той же «школы», что и персонал в Доме Кристопулоса, и вместе с такими же «символическими» андроидами могли эффективно функционировать только тогда, когда порядок вещей, для которых были созданы, или которые хотя бы соответствовали их «личным» понятиям о добре и зле.

Понятия персонала Гостиницы были вполне ясны. Но в них имелось и слабое место. Например, они полагали, что все три пилота джет-тракторов должны напиваться до невменяемости хотя бы раз за время их отпуска, и когда Мэтью однажды отказался от выпивки (в то время его мучила язва), робослужка перенес своего рода механический шок, первым признаком которого было разгорание и потускнение его глаз.

Мэтью прочитал имя на тунике «старика».

— Эсхил?

«Старик» нетерпеливо кивнул.

— Да, Эсхил — смотритель ванн и спален. — Затем добавил: — Нынче блистательным утром, пока повелитель спит сладко в постели, мрачный заговор зреет в подвалах...

— Как ты посмел покинуть свой пост после закрытия?

Это была Гера. Гера в саронге с блестящими ромбами. Гера, высокая и властная, с глазами, как темные пропасти, полные гневом.

Эсхил отшатнулся, глаза-лампочки его бешено замигали.

— Неуклюжий старый дурак! — продолжала она. — Возвращайся к своему столбу! Завтра ты будешь разобран — я все равно терпеть не могу твоих пьес. Они глупы!

«Старик» развернулся, пошел к своему столбу, где тут же застыл, как статуя. Гера повернулась к Мэтью, который вскочил на ноги.

— Приношу извинения за его выходки, — сказала она. — Пожалуйста, садитесь.

Мэтью сел, и она опустилась на скамью рядом с ним. В уголках ее глаз были заметны морщинки усталости — или тревоги, трудно было сказать, — а лицо казалось чуть осунувшимся по сравнению с прошлым разом.

Она хлопнула в ладоши. Мгновение спустя из дверей справа от лестницы появилась робослужанка, неся поднос с высокой темной бутылкой и двумя бокалами в форме цветков на высоких стеблях. Вышивка на груди ее туники гласила, что ее зовут Коринна.

— И это все, госпожа? — спросила она, поставив на стол бутылку и бокалы.

— Пока что все. Прочь отсюда, кухонная распутная девка!

Коринна убежала. Гера наполнила бокал и протянула Мэтью.

Потом взяла другой.

— За твою лояльность, Мэтью Норт, — сказала она. — Пусть она вечно висит над Домом Кристопулоса, как большая и яркая звезда.

Они чокнулись с мелодичным звоном бокалов и выпили.

Вино зажгло в Мэтью холодные огни. Сияющее пламя поднялось и лизнуло его мысли.

Неужели это вино из знаменитых погребов Дома Кристопулоса? — подумал он. Вино, на котором Ник Грек, как считалось, нажил свое состояние? Но Мэтью тут же отбросил эти мысли. Вряд ли. Такое вино слишком дорого, чтобы появляться на рынке. А кроме того, по слухам, реальный источник состояния Кристопулоса был синтетический джин, который Антония Анзалоне научилась производить в своей емкости как раз перед тем, как Ник Грек женился на ней, и который с тех пор добропорядочные жители Земли и Семи Сатрапий невоздержанно употребляли.

Гера снова наполнила бокалы и хлопнула в ладоши — на этот раз дважды. Тут же Коринна и другая служанка по имени Сафо стали носить еду.

Мэтью онемел от такого количества и разнообразия блюд. Тут была нежнейшая марсианская куропатка, какую ему не довелось попробовать прежде. С каждым блюдом подавалось другое вино, ни одно из них не походило вкусом на предыдущее, и каждое новое было крепче прежнего. От опьянения Мэтью спасало только количество поглощаемой еды, но, в конце концов, он все же опьянел, поскольку не мог больше съесть ни кусочка. Было красное вино, и синее вино, и янтарное вино, и даже красное с зеленоватым отливом, которое, как сказала Гера, доставили с виноградников самого южного континента Сириуса XVIII, и которое доходило в открытом космосе. Интересно, подумал он, а нет ли вина, которое она ему не подала, вина с Бимини, тоже зревшее в открытом космосе?

Но Мэтью не мог вспомнить никаких виноградников на Бимини, которую он наблюдал с орбиты, пока андроиды базы загружали его капсулу. Все что он видел на Бимини, так это деревья, бесконечные деревья. Они покрывали всю Бимини. Планета, сплошь состоящая из джунглей.

Плюс несколько рек и озер. И, разумеется, море, которое недавно стерло с лика планеты все следы человеческого пребывания.

В это время корабль светской беседы уже покинул порт, у руля была, разумеется, Гера, и Мэтью вежливо соглашался с ней всякий раз, когда считал, что нужно вставить свою реплику. Постепенно они стали обсуждать греческую мифологию. Гера придерживалась в вопросах начала богов теории греческого мифолога Эвгемеруса, жившего при дворе Александра, царя Македонии.

— Значит, вы все же не считаете, что они настоящие боги? — спросил, наконец, Мэтью.

Гера сделала глоточек вина и поставила бокал на стол.

— Напротив, я считаю, что они были истинными богами. То, что однажды они оказались все же смертными, вовсе не означает, что они не стали бессмертными. Смертность — необходимая прелюдия к бессмертию, так же как бессмертие — необходимый пролог к суперидеалу, который должен логически следовать за ним. Но, кроме того, настоящее доказательство бессмертия греческих богов бросалось в глаза ученым уже много веков. Но они оказались слишком близорукими, чтобы его разглядеть.

— Я... Наверное, я тоже слишком близорукий, — сказал Мэтью.

Гера рассмеялась. Это был истинный смех, но по каким-то причинам он не разгладил, а, напротив, углубил морщинки в уголках ее глаз.

— Они жили рядом со смертными и вели со смертными дела, хотя легко могли бы жить только друг с другом и не иметь никаких отношений с низшими существами, — пояснила она. — Видишь ли, бессмертие относительно. Живя только с бессмертными и не видя смертных, ты не способен оценить свое превосходство. Живя же рядом с низшими существами и ведя с ними дела, они могли оценить это. Именно такую простую истину и упускают ученые — они почти столь же глупы, как и философы. — Она повернулась к лестнице. — Эй, старик, иди сюда и убери со стола, — велела она.

Бородатый андроид с квадратным лицом направился к лестнице. Лицо его было уродливым во всем. Спутанная седая борода спадала со щек, подбородка и верхней губы, образуя нечто вроде мочалки. Лишь глаза оберегали его облик от полной катастрофы. Глаза были ясными, карими и доброжелательными.

На его тунике было вышито: Сократ.

Он стал собирать тарелки и блюда стопкой, шлепая босыми ногами — флап-флап-флап — по мраморному полу. Потом он понес стопку к дверям справа от лестницы. Походка его была медлительной и неуклюжей. Во всем нем было что-то гротескное. И что-то очень жалкое.

На столе остался кусочек куропатки. Гера брезгливо сбросила его пальцем на пол, и, когда старик вернулся за второй порцией посуды, показало на него ножкой в сандалии.

— Подними ее, старик, — сказала она.

Сократ беспрекословно повиновался, затем понес оставшиеся тарелки из зала.

— Проследи, чтобы их хорошо вымыли, старик, — крикнула Гера ему вслед.

На мгновение Мэтью почувствовал тошноту. Почему Сократ? — подумал он. Почему Пиндар? Почему Коринна? Однако, он промолчал и выкинул эти вопросы из головы.

И они улетели. Осталось лишь...

Гера была сильным, ароматным ветром, пронизывающим его насквозь. Вино лишь усилило этот ветер, и Мэтью понял, что ему все труднее и труднее противостоять ему. Он заколебался, когда Гера сказала внезапно, без всякого предисловия:

— Ты спустишь капсулу с орбиты?

Но все же Мэтью не упал. Нет, он удержался.

— Нет, — ответил он. — Я не могу.

Она придвинулась еще ближе, ромбы заплясали перед ними синим и белым.

— Вы спустите ее недаром. Я заплачу наличными!

— После доставки? — услышал он собственный, странно охрипший голос.

— Вы благородный человек, — ответила Гера. — Достаточно вашего слова.

Мэтью проглотил застрявший в горле комок. Ее лицо было очень близко. Оно очаровывало и отталкивало его одновременно, но отвращение было само по себе формой восхищения — возможно, извращенного, но все же восхищения. И через его опьянение пробилась новая мысль. Мэтью вспомнил, что она была единственным живым человеком, которого он увидел с тех пор, как вошел в Дом, и внезапно он понял, что они одни, и понял, зачем она захотела остаться с ним наедине.

— Так вы даете мне слово? — спросила она.

Пляшущие ромбы на ее саронге слепили его. Он попытался что-то сказать. Но не смог. Его остекленевшие глаза говорили сами за себя. Гера встала.

— Ты еще не видел дополнительный этаж, — сказала она. — Пойдем, я покажу его тебе.

V

Мэтью на трясущихся ногах последовал за Герой по мраморной лестнице. Сверху огромный холл напоминал древний железнодорожный зал ожидания. На дополнительном же этаже были обычные коридоры, стены и двери, открывавшиеся внутрь, украшенные с чисто греческой изящной простотой. Гера открыла одну из дверей и прошла внутрь. Дрожа, Мэтью последовал за ней.

— Моя ванна, — сказала она.

Это была та самая ванна, которую он видел несколько лет — а по другому, несколько веков — назад с купающейся Дионой Кристопулос. Тогда ему было всего сорок пять и он ужасно боялся. Боялся он и сейчас, только лет ему уже было не сорок пять. Тем не менее, неугомонность, обрушившаяся на него тогда, сейчас вдруг вернулась.

Но теперь он имел возможность успокоить ее — занимаясь любовью с красавицей, которая была вне всяких мечтаний. Вот это действительно было лекарство! Средство исцеления. Оно продавалось. И теперь ему назначили цену.

Проблема заключалась в том, что частью этой цены была его лояльность к Зевсу IX.

Что же в той капсуле, которую Гера так жаждала заполучить? — подумал он. Жаждала так непреодолимо, что не могла дождаться, пока вернется муж и удовлетворит ее желание?

Опьянение мешало Мэтью спросить об этом у нее напрямую. Пусть даже они и пили вместе вино, но все равно он оставался ее слугой. Он не осмеливался рисковать навлечь на себя ее гнев. Но неужели ее мотивации были настолько важны? Хотя, разве не ясно, что ей действительно было нужно, чтобы капсулу спустили с орбиты, причем только он знал параметры этой орбиты?

После ванной она показала ему еще несколько комнат, последней из которых была ее спальня. Это была большая комната, а трехмерные фрески на стенах заставляли ее казаться еще просторнее. От содержимого этих фресок на его высохших щеках загорелся румянец. Он читал про обряды, которыми славился храм Дианы в Эфесе. Но чтение — это одно, а видеть их на картинах — совершенно другое.

Гера вопросительно посмотрела на него. Свет от непристойных фресок придал ее лицу красноватый оттенок и углубил темноту ее глаз. Мэтью глянул ей через плечо и увидел огромное спальное возвышение с алыми подушками и черным покрывалом. Он услышал собственное хриплое дыхание, почувствовал бешеное биение сердца и внезапно понял, что, обладая ею, он предаст нечто большее, чем просто Зевса IX. Словно вся верность в мире основывалась на самообмане, и его верность Дому Кристопулоса была столь же ненастоящей.

Он стоял, беспомощный, и все словно крутилось вокруг него.

— Я... Я спущу капсулу с орбиты, как только вы пожелаете, — сказал он.

— Да, — рассеянно ответила Гера, будто услышала эти слова задолго до того, как он их произнес. — Если подождешь снаружи, я велю служанкам приготовить меня.

И она хлопнула в ладоши.

Дрожа, Мэтью вышел из спальни. Елена Троянская и Гекуба, казалось, ждали за дверью. Они быстро шмыгнули внутрь и закрыли дверь за собой.

Дрожь Мэтью все усиливалась. Чтобы успокоиться, он подошел к мраморным перилам и глянул вниз. Там было все, как и прежде. Фонтан, стол и скамьи. Колонны и андроиды возле них, словно прикованные цепями. Они были в образах Иктайнеса и Калликрата, архитекторов, создавших истинный Парфенон, скульптора Фидия, который украсил храм, в образах Дзено, Порликлитуса, Праксителя, Гомера, Парменидеса, Леуциппоса, Аристофана, Софокла, Эврипида, Эсхила...

Эсхил посмотрел на него в ответ, глаза его то разгорались, то гасли.

Затем андроид покинул свой столб и поднялся по лестнице. Он подошел к Мэтью и коснулся его руки.

— Ну, — сказал он, — я покажу вам, иначе вы не поверите.

— Покажешь мне что? — раздраженно спросил Мэтью.

— Я покажу вам, — повторил Эсхил. — Пойдемте.

Глазные лампочки его мигали все чаще и чаще. Что же могло так расстроить его, этого «старика». Внезапно в Мэтью пробудилось любопытство.

— Ладно, — сказал он. — Только поспеши.

Эсхил провел его по второму этажу к внушительной двери в самом его конце. Дверь была заперта, но Эсхил достал откуда-то из туники связку ключей на большом кольце и вставил один из них в старинный, архаичный замок. Мгновение спустя дверь покорно распахнулась. Войдя за «стариком», Мэтью оказался в большой ванной комнате.

Эта комната могла посрамить даже ванную Геры. Вогнутая стена стала одной непрерывной фреской, изображающей райскую местность, и, наряду с фреской на потолке, изображающей голубое небо с редкими облачками, она производила неизгладимое впечатление. Иллюзия глубины была столь яркой, что на мгновение Мэтью показалось, будто он прошел сквозь пространство-время и попал в древнюю Грецию. Под ногами у него была настоящая трава. А ванна стала спокойным водоемом, на берегу которого он стоял. На противоположном берегу он увидел две статуи: Пана и Сиринкс. Сиринкс убегала, а Пан догонял ее с очевидными намерениями.

Мэтью взглянул на водоем у своих ног. Он был метров пять в диаметре, с глубиной в пару метров. Его вогнутое дно было облицовано белым мрамором. И пока Мэтью вглядывался в голубоватую воду, ему показалось, что он заметил серебряную вспышку. Отблеск? — подумал он. Но приглядевшись внимательнее, он заметил другие вспышки. Он узнал ярких, блестящих и быстрых венерианских пираний, и, внезапно успокоившись, отступил. Вода буквально кишела ими!

#doc2fb_image_02000004.jpg

Но зачем кому бы то ни было — даже богачу, который мог позволить себе быть эксцентричным, — держать венерианских пираний у себя в ванне?

Эсхил настойчиво указывал на дно ванны-водоема. Снова подойдя поближе, Мэтью вгляделся, напрягая зрение... и увидел кости.

Ужасные кости, в совершенстве очищенные от мяса. Белые кости, почти сливающиеся с мраморным дном бассейна. Бедра, таз, пустая клетка ребер. И череп с темным основанием. На кости одного из пальцев было кольцо — кольцо со знакомой печаткой. Печаткой Дома Кристопулоса.

Или, с точки зрения Эсхила, печаткой Дома Атрея.

Мэтью резко отвернулся, почувствовал тошноту.

— Когда? — заставил он себя задать вопрос.

Эсхил повернулся к нему и, когда заговорил, глаза-лампочки его замигали еще чаще:

Нынче блистательным утром,

пока повелитель спал сладко в постели,

мрачный заговор зреет в подвалах.

Но не спала она, поднялась и взяла

мерзкий кубок свой, смерти совок,

и зачерпнула им смерть из фонтана,

затем же, степенно поднявшись наверх,

вылила мерзкую смерть в водоем своего господина.

«Старик» замолчал, потом воздел глаза к небу на потолке и, вскинув руки, продолжал:

Где же вы, Фурии, где, отправляйтесь за ней,

Идите ж за ней по ее кровожадному следу!

Пусть она побежит к Аполлону и мудрой Афине,

Все равно кончит жизненный путь в подземелиях мрачных Аида.

Горе, горе же ей, правосудье грядет неизбежно.

Но не спите и вы, приносившие клятву вассалов.

Отомстите за страшное это злодейство,

На которое боги взирали с небес равнодушно!

В страхе Мэтью схватил ключи, которые «старик» по-прежнему держал в руке, и выскочил из ванной. По пути он разобрал их и, когда подошел к двери в спальню Геры, у него уже был наготове нужный.

Он вставил ключ в замок и повернул. Затем толкнул дверь. Но она не поддалась.

Тогда Мэтью отправился искать видеофон.

VI

Полиции Сатурнии пришлось вывести из строя Александра Великого и трех его генералов дезактивационным лучом, чтобы войти в Дом.

Мэтью не знал этого, пока не вышел из Дома несколько часов спустя и не увидел четыре «трупа», лежащие на мраморной лестнице. Он невольно отвел взгляд. Они были слишком живописные, по сравнению с костями, которые по-прежнему были в ванне, полной пираний, когда он привел к ней инспектора полиции Сатурнии. Александр, Птолемей, Селевкус и Антигон могли быть снова активированы. В отличие от Эсхила. Эсхил сошел с ума. Схемы его закоротились, глазные лампочки лопнули, и от него осталась лишь почерневшая оболочка.

Хотя, возможно, это было к лучшему. Теперь, когда Дом Кристопулоса пал, больше не было потребности в этих исторических андроидах.

Как, кстати, и в космонавтах.

Старый Мэтт Норт дрожал на пронизывающем ветру, мчавшимся с ледяных равнин. Он поднял воротник пальто и сунул руки поглубже в карманы. Небо начинало светлеть, а Сатурн давно уже скрылся на отдых. Интересно, подумал Мэтью, каково что жить в мире, от которого я отстал на четыре века? Сумею ли я приспособиться к нему? Я слишком стар. И слишком устал.

Усталый старик.

Грязный старик.

Именно так назвала его Гера Кристопулос, когда полицейские Сатурнии вытащили ее, вопящую, из спальни. Растрепанная, полуголая, в непристойном пеньюаре, который она надела специально для того, чтобы разбудить желание Мэтью, и который открывал родинку в форме крестика, точно такую же, какая была у Дионы, она кричала во весь голос.

— Грязный старик! — кричала она с отвратительно искаженным лицом. — Я заработала состояние Кристопулоса, я, а не Зевс! Именно я заслужила твою лояльность, а не он! А ты продал меня! Грязный старик! Грязный, слишком любопытный старик!

Когда ей показали кости на дне уже осушенной ванны, она даже не потрудилась хоть как-то оправдаться.

— Так или иначе, это все равно продлилось бы лишь двадцать, самое большее — тридцать лет, — спокойно сказала она. — Возможно, так будет лучше. — И тут голос ее снова повысился. — Это все его вина! Можно было сделать запас, которого бы нам хватило еще на один век, если бы он не тратил его так бездумно, не раздавал своим любовницам! «Хотите быть вечно прекрасными?» — спрашивал он, и они лизали ему ноги. Затем они ему надоедали, он избавлялся от них, но тут же их место занимали другие, и он отдавал им годы. Мои годы! А потом он попытался обмануть меня и украсть остатки запасов. Ну, вот я и убила его. И рада, что скормила его рыбам. Надеюсь, они хорошо пообедали. — Она исторгла из себя отвратительный смешок. — Могу поспорить, что мясо его было жилистым, а шкура жесткой!

Она снова расхохоталась, еще отвратительнее, и, наконец, полицейские вытащили ее из ванной. Затем Инспектор начал допрашивать Мэтью.

Мэтью ничего не скрывал. Да ему и нечего было скрывать. Но вопросы, которые задавал Инспектор, сказали ему больше, чем его ответы — Инспектору.

Они сказали ему, что анализ костей, найденных в ванне, указал, что Зевс IX пошел принять ванную сразу после отправки сообщения Мэтью. Они сказали ему, что у Дома Кристопулоса не было наследников и что он перейдет в собственность Сатрапии Гипериона. Они сказали ему, что сам Дом давно был источником тайн для полиции Сатурнии, и что они много лет терпеливо ждали возможности проникнуть в него. Они сказали ему, что Инспектор сам был в полном неведении относительно причин убийства Герой ее мужа и в таком же неведении, зачем Зевс IX приказал Мэтью оставить капсулу на орбите. Вопросы так же поведали ему, что власти Сатурнии понятия не имели о шаттлах на Бимини, и, следовательно, вообще ничего не знали о природе груза, привозимого с Бимини.

Как не знал об этом и Старый Мэтт Норт. А теперь, когда власти Сатурнии сами собирались спустить капсулу с орбиты и начать официальное расследование, он, вероятно, никогда и не узнает. Если...

Мэтью остановился на пронизываемой ветром дороге. А потом завершил свою мысль: Если он не спустит капсулу сам.

Ну, а почему бы и нет? Кто имеет на это большее право, чем человек, который столько раз возил эти капсулы на Бимини и обратно? В самом деле, кто?

И он побежал. Практически, это было скорее шаркающая ходьба, чем бег, но это было лучшее, на что он теперь оказался способен.

Он совсем задохнулся, когда добрался до порта, но не стал останавливаться, и через несколько минут уже сидел в своем старом джет-тракторе, а тот все быстрее и быстрее поднимался по темной лестнице ночи, в залитое чернилами пространство. Ему не составило труда найти капсулу на орбите, состыковаться и приземлиться, а после установить капсулу на платформе лифта. Потом он вышел, залез на платформу и начал осматривать противометеоритную оболочку. Рассвет все разгорался. Утро вступало в свои права и уже окрасило далекий горизонт, когда Мэтью, наконец, нашел люк.

Из-за положения капсулы металлическая пластина люка оказалась внизу, и открыть ее было затруднительно, но Мэтью, при помощи молотка, справился с этой задачей, и пластина свободно открылась. Он пробился через все уровни изоляции к внутренней оболочке, ожидая увидеть там люк. Но люка он не нашел. Зато вместо люка нашел клапан.

Вино? Он что, все эти утомительные годы исполнял роль Вакха?

Ну, по крайней мере, он попробует его на вкус.

Клапан был большим, его можно было открыть только ключом. Мэтью принес ключ из джет-трактора и сомкнул его челюсти на штоке клапана. Он не хотел вывернуть клапан полностью, но ключ оказался более мощным рычагом, чем Мэтью ожидал, и повернулся гораздо больше, чем было нужно. И прежде, чем Мэтью понял, что он наделал, поток ледяной жидкости хлынул и снес его с платформы.

Мэтью упал на спину и лежал, ошеломленный ударом, а жидкость текла на него, мгновенно промочив до нитки. Наконец, холод привел его в себя, он, задыхаясь, вскочил на ноги, нашел ключ, взобрался вновь на платформу и попытался закрыть клапан. Но чтобы дотянуться до него, ему пришлось пересечь бьющий поток, который тут же опять сбил его на землю. На этот раз, падая, он ударил себя ключом по виску, сбив с головы ушанку. В глазах все почернело, а когда прояснилось, поток уже превратился в тонкую струйку, которая тут же иссякла. Капсула опустела.

Мэтью встал. Вокруг повсюду журчали ручейки, просачиваясь в щели во льду. Когда он поднялся на трясущиеся ноги, с одежды капало. Он облизал мокрые губы, но не ощутил вкус вина.

Джек и Джилл поднялись на холм,

Чтобы набрать ведерко воды...

День словно протянул по небу невидимые веревки для белья, на которых развесил грязные простыни, чтобы они высохли. Ветер стал еще более резким. Мэтью, без шапки, пошел против этого ветра.

Что-то явно творилось с его костями...

И он никак не мог выкинуть из головы этот детский стишок:

Джек и Джилл поднялись на холм,

Чтобы набрать ведерко воды...

Фаустина увидела его из окна Гостиницы и выбежала на улицу, чтобы встретить.

— С вами все в порядке, мистер Норт? — спросила она.

— Да, все нормально, — ответил Старый Мэтт Норт.

Джек и Джилл поднялись на холм,

Чтобы набрать ведерко воды...

— Но вы совершенно промокли. И замерзли. Позвольте мне помочь вам подняться в вашу комнату.

— Просто идите по лестнице впереди, это и будет лучшей помощью.

Фаустина повиновалась. Он шел за ней, упиваясь ее сладкой, волнующей юностью. Господи, как я хочу снова стать молодым! — подумал он... и как только эта мысль пронеслась у него в голове, он почувствовал, как сила вливается в его окоченевшие ноги, поднимается по спине, течет по рукам. Он почувствовал, как распрямляются его плечи. Старый Мэтт Норт выпрямился и почувствовал, что становится все выше и выше по мере того, как отлетают один за другим утомительные, бесплодные годы.

Вино со звезды было совершенно не человеческим напитком. Это был тот самый, мифический напиток юности.

Нет, Понсе де Леон так и не нашел свой Бимини. Зато его нашел Ник Грек. Высоко-высоко, на большом черном холме пространства-времени нашел он этот источник, и воды его были хороши...

Молодой Мэтт Норт остановился на верхней площадке лестницы, окликнул Фаустину, и та повернулась к нему. Испуг, промелькнувший в глазах девушки, тут же уступил место другим эмоциям. Стоя на площадке, Мэтью улыбнулся ей. И Фаустина улыбнулась ему в ответ.

пер. Андрей Бурцев