Глава 1

Я медленно повела глазами – все расплывалось. Рядом – чересчур близко – сидел темноволосый хендлер и улыбался.

– Я уже боялся, что вколол тебе слишком много торазина. Ты пролежала в отключке несколько часов.

Он потянулся убрать пряди с моего лица. Я резко, с отвращением отвернулась.

– Не прикасайтесь ко мне, – прошипела я. – Не смейте ко мне прикасаться.

Он засмеялся.

– Мисс Барстоу, я знаю, вы расстроены, и по-понимаю, что нездоровы… – Он нагнулся ближе и прошептал на ухо: – Но это не извиняет плохие манеры.

Я зажмурилась. Наверное, мне полагалось бояться или грустить, но меня переполнял гнев. Они изменили Джеймса, Лейси. Собираются изменить и меня.

– А теперь, – продолжал хендлер, – пойду скажу врачу, что ты очнулась. – Он снова тронул мои волосы. – Мы с тобой еще увидимся, Слоун.

Меня свело от отвращения, когда он произнес мое имя. Я попыталась повернуться на бок, спиной к хендлеру, но руки оказались обмотаны кожаными ремнями, пристегнутыми к кровати. Шевельнувшись, у меня заболело запястье, и я вспомнила, как порезала себя перед тем, как меня взяли.

Я стиснула зубы, пережидая удаляющиеся шаги. Затем открыла глаза и огляделась.

Комната была монотонно белой – гладкие стены без единого цветного пятна. У кровати стул. Все чистое и пахнет, будто протерто спиртом. Я ждала с бьющимся сердцем, не зная, что меня ждет. А это больно, когда лезут в голову?

Я лежала на спине, и скорбь понемногу начала просачиваться в сознание. Родители меня предали. Я их ненавижу, хотя и знаю – не за что. Они ведь думали, что спасают меня, когда обрекли на полужизнь. Я потеряю все.

Скатившаяся слеза защекотала щеку, и я прокляла себя за то, что не сдержалась. Я вытерла щеку о подушку и шмыгнула носом, глядя в потолок. Было тихо – так тихо, что единственным звуком, нарушавшим тишину, было мое дыхание. Интересно, способна ли тишина свести с ума?

С тихим щелчком открылась дверь. Я замерла, не понимая, хочу ли смотреть, кто пришел.

– Добрый вечер. – Я услышала звучный низкий голос – спокойный, с легчайшим британским акцентом. Почти приятный. Я зажмурилась. – Я доктор Фрэнсис.

Колесики стула заскрипели, когда он опустился на сиденье.

Я боялась шевельнуться, но теплые руки коснулись моего предплечья, и я отшатнулась. Секунду спустя я поняла, что врач расстегивает удерживающие меня ремни, и посмотрела на его пальцы, старавшиеся меня освободить.

– Извините, – сказал он. – Это предосторожность, которую приходится применять ко всем поступившим пациентам.

– Не хочу быть пациентом, – возразила я.

Доктор Фрэнсис помолчал, изучающе вглядываясь в мое лицо зелеными глазами. Каштановые волосы коротко острижены, чисто выбрит.

– Слоун, – мягко сказал он. – Я понимаю, вы испуганы, но мы всего лишь хотим помочь. Вы этого не видите, но вы больны. Вы даже совершили попытку самоубийства.

– Нет. Я протестовала, когда меня забирали.

О прыжке в реку я говорить не стала.

– Мы не сделаем вам больно, – врач встал и обошел кровать, чтобы расстегнуть второй ремень. – Мы только уберем болезнь, Слоун, вот и все.

– Я видела «излеченных», – сказала я, сузив глаза. – Я видела, что вы убираете.

Когда меня отвязали, я села на кровати, растирая запястья и удивляясь тому, что вовсе не чувствую себя беззащитной. Увидев на себе больничную одежду, я вздрогнула, представив, что переодевал меня темноволосый хендлер.

Доктор Фрэнсис озабоченно свел брови:

– Все, кто поступает в Программу, очень больны.

– Я не об этом, – сказала я. – У нас должен быть выбор.

– Разве можно принять правильное решение, если разум замутнен болезнью? Это инфекция, Слоун, поведенческая зараза, и мы – единственное лекарство. – Врач замолчал, словно спохватившись, как холодно это прозвучало. – Извините. Сперва вам нужно освоиться. Я попрошу медсестру к вам зайти.

Кивнув, он вышел.

Меня еще трясло от укола хендлера, но я невольно задумалась: что, если доктор прав? Может, я больна и не осознаю этого? Я снова легла, глядя на бинт на запястье и вспоминая, какое отчаяние мной овладело.

Но еще я хорошо помнила выражение лица хендлера, пришедшего за мной, и хищный взгляд. Он ждал возможности привезти меня сюда.

Нет, Программа не лекарство. Это гибель для меня.

– А здесь у нас комната досуга, – говорила медсестра. Вид у нее доброй бабушки, она даже носит вязаный свитер поверх медицинского костюма, но, по-моему, это делается нарочно, чтобы меня обмануть. Я крепче обхватила себя руками – голова все еще кружилась – и, шаркая, потащилась за медсестрой в большую комнату.

Я была одета в лимонно-желтую больничную пижаму, желтый халат и солнечного цвета тапки-носки. Я бы предпочла что-то более депрессивное – скажем, черное, но, видимо, поэтому меня и одели в желтое.

Обстановка в комнате досуга отнюдь не казалась располагающей. В отличие от Центра здоровья, здесь не было ярких цветов. Все белоснежное и бесстрастное, как черно-белое кино, с мазками желтого. Здесь около двадцати человек. Программа принимает пациентов от тринадцати до семнадцати, но большинство показались мне старше. Никаких столов для пинг-понга и шахматных досок, зато у стены телевизор, а перед ним диван. Несколько столов и стульев поставлены у окон (которые, уверена, не открываются), выходящих на лужайку. Два компьютера с табличками «Интернета нет». Единственное, что привлекло мое внимание, – игра в карты за столом в углу.

Игроков было трое, один жевал хлебную палочку, будто сигару. Их реплики заставили затосковать по Джеймсу и Брэйди. Мы тоже вот так играли в карты.

– Какой это корпус? – спросила я, борясь с дурнотой. Программа размещается в трех зданиях. Мне захотелось выяснить, сюда ли привозили Джеймса.

– Спрингфилд, – ответила медсестра. – В Роузбурге и Тайгарде мест почти не осталось. Мы можем одновременно принять всего сорок пациентов, поэтому у нас тут плотненько. – Медсестра улыбнулась и тронула меня за плечо. – До ужина примерно час. Не хочешь с кем-нибудь подружиться? Это полезно для выздоровления.

Я метнула на нее такой ненавидящий взгляд, что она попятилась. Друзья? Мне вот-вот сотрут воспоминания о друзьях. Кивнув, медсестра оставила меня в комнате досуга. Сходство с доброй бабушкой сразу исчезло, когда она пошла по другим делам.

Может, и остальное здесь фальшивое. Нам внушают ложное ощущение покоя, которого не существует. Это Программа. Я знаю, как она коварна.

Парень с хлебной палочкой-сигарой громко засмеялся, бросив карты на стол. Я поразилась, услышав смех в этих стенах, и во все глаза уставилась на человека, способного смеяться в этом жутком заведении.

Он поднял взгляд и тоже заметил меня. Его улыбка немного пригасла. Он кивнул в знак приветствия. Я отвернулась.

Подойдя к окну, я присела на стул, подтянув колени к подбородку, и обхватила себя руками. Сколько человек пытались выпрыгнуть из этих окон, прежде чем их решили заделать наглухо?

Я никогда не любила высоты. Когда мы были детьми, родители возили нас в парк развлечений, и Брэйди уговорил меня покататься на колесе обозрения. Мне было лет восемь-девять, и на самом верху кабинка остановилась. Застряла. Сперва Брэйди шутил и раскачивал ее взад-вперед, но потом я расплакалась.

– Не нужно бояться высоты, Слоун, – покровительственно сказал он, обняв меня и оглядывая парк. – От фобий надо избавляться. Они лишь увеличивают вероятность, что именно так ты и умрешь. Ты как бы ставишь себе цель. Это называется накликать беду.

Я вытерла щеки.

– Что?

– Я в книжке вычитал. Если будешь и дальше бояться высоты, однажды свалишься откуда-нибудь повыше.

Я вцепилась в перила, учащенно дыша. Брэйди засмеялся.

– Не сегодня, а когда-нибудь. Это как с рекой: боишься плавать – значит, когда-нибудь упадешь в нее и утонешь. Подсознание приведет тебя к такому исходу.

И теперь я молчала, глядя на лужайку у корпуса. Я не утонула в реке, хоть и попыталась. Утонул мой брат. Может, это моя вина? Ведь брат знал о моем страхе…

– У тебя вид, будто обидели твою любимую собачку.

Вздрогнув, я обернулась. Рядом стоял парень из-за карточного стола.

– Что? – спросила я, опуская ноги на пол.

– Ах нет, – улыбнулся он, – ей просто стерли память. – Длинные крашеные черные волосы торчат как попало, но ему даже идет. Под глазами темные круги. На шее, под подбородком, неровный шрам. С трудом сглотнув, я посмотрела в пристальные темные глаза.

– Я не в настроении шутить. Может, в другой раз.

Я отвернулась к окну, надеясь, что он уйдет, и я укроюсь в воспоминаниях о Джеймсе.

– О-кеееей, – сказал парень, отступая на шаг. – Тогда до скорого, красотка. – Уходя, он покачал головой, словно удивляясь, что я не поддержала разговор. Но я не собираюсь заводить здесь друзей. Меня интересует, как отсюда выбраться.

 

Глава 2

На следующее утро медсестра пришла рано – и опять с теплой улыбкой на лице. Сон был тяжелым – несомненно, из-за лекарств, которые мне дали вечером.

– Пора к психотерапевту, – сообщила она, помогая мне вылезти из кровати, поддерживая под руку. Я чувствовала себя оглушенной и нетвердо стояла на ногах. – Доктор Уоррен тебе понравится, вот увидишь. Замечательный специалист.

Я зашла в туалет, а потом медсестра собрала мне волосы в хвост. Я не сопротивлялась – к рукам словно привесили мешки с песком. Она натянула мне тапки-носки и застегнула халат.

– Ну вот, дорогая, – сказала она. – Пойдем. Мы же не хотим опоздать.

Медленно моргая, я шла за ней по коридору. Там никого не было, кроме темноволосого хендлера, прислонившегося к стене, скрестив руки на груди. Он наклонил голову:

– Доброе утро, мисс Барстоу.

Я не ответила, крепче вцепившись в руку медсестры. Хендлер вечно рядом, вечно следит за мной. Да что же мне от него не избавиться?

– Который час? – спросила я медсестру хриплым со сна голосом.

– У тебя первый сеанс сегодня. Сейчас шесть, – ответила она.

По-моему, шесть утра рановато для того, чтобы обнажать душу, но, может, в это время я особенно уязвима? Я сжала зубы, борясь со страхом, когда мы остановились перед деревянной дверью. Что за ней? Я не знала, что со мной будут делать.

Медсестра открыла дверь – я затаила дыхание – и провела меня в маленький кабинет, белый и чистый. Перед большим деревянным столом – удобное на вид кресло. Из-за стола с улыбкой поднялась женщина.

– Доброе утро, Слоун, – сказала она. Голос у нее был глубокий, а тон – не терпящий возражений и одновременно покровительственный.

– Доброе, – пробормотала я, удивившись, насколько обычным оказался кабинет. Я ожидала чего-то куда более страшного – электрошокового кресла, например.

– Спасибо, Келл, – сказала доктор Уоррен медсестре и предложила мне присесть. Плюхнувшись в большое темно-бордовое кресло, я заметила на столе замечательного специалиста стакан воды и красную таблетку. Сомневаюсь, что это для нее.

Я перевела взгляд на доктора Уоррен. Она сложила губы в сочувственную улыбку.

– Ты злишься, – сказала она.

– Вы так думаете?

– Отчего?

Вопрос показался настолько нелепым, что я даже не знала, что ответить, и молча глядела на врача. Она носит тонкие очки в металлической оправе, темные вьющиеся волосы изящно падают на плечи. Даже макияж безупречен, будто она не врач, а актриса на сцене.

– Я не хочу здесь находиться, – выдавила я.

– Ты пыталась убить себя, Слоун.

– Потому что там были хендлеры, – огрызнулась я. – Я решила, раз пришли за мной, получайте спектакль.

Доктор Уоррен разочарованно кивнула и посмотрела на таблетку:

– Тебе надо принять лекарство, прежде чем мы начнем.

– А если я не приму?

Она наклонила голову набок.

– Значит, не примешь. Это не уловка, Слоун. Я хочу помочь, но ты на взводе.

– Я просто зла. Я хочу жить моей жизнью. Хочу домой.

– И вернешься, – подалась вперед врач. – Вернешься. – Она говорила так искренне и горячо, что моим первым побуждением было поверить. Человек не в состоянии изображать подобную заботу – по крайней мере, не должен уметь. – Пожалуйста, – показала она на лекарство. – Тебе станет комфортнее. Я лишь хочу поговорить.

Мне хотелось домой, в свою кровать. Я не желала психотерапии. Но если таблетка ослабит печаль, стеснившую мне грудь, может, стоит ее принять, чтобы выдержать разговор. Кивнув, я взяла маленькую красную таблетку и проглотила.

Доктор Уоррен поправила очки и улыбнулась. После приема таблетки прошло двадцать минут, и, должна сказать, тело чувствует себя просто великолепно. Ноги перекинуты через подлокотник, голова покоится на мягкой спинке. Мышцы после многодневного напряжения расслабились до вялости.

– Я знаю, что отсутствие Джеймса для тебя главный источник боли, – начинает доктор Уоррен. – Может, тебе станет легче, если мы поговорим о нем?

– С какой стати мне с вами разговаривать? – сонно спросила я, глядя мимо врача на солнце, сиявшее за большими окнами. – Вам же нет до нас никакого дела.

– Отчего же, я здесь, чтобы тебе помочь, Слоун. Я посвятила жизнь тому, чтобы остановить эпидемию.

– Ну-ну.

– Мне бы очень хотелось узнать, как вы с Джеймсом познакомились, – настаивала она.

– Он был лучшим другом… – я замолчала, вновь охваченная эмоциями, – … моего брата.

– Который покончил с собой?

Я кивнула. В меня просачивалось тепло, унося с собой боль. Охватывавшее меня бесчувствие было сравнимо с блаженством.

– Ты винишь себя в смерти Брэйди?

Я отшатнулась, услышав имя брата. Меня встревожил сам факт, что она вообще знает его имя. Я не хотела говорить о Брэйди, однако будто со стороны услышала свой ответ:

– Конечно.

– Почему? – Доктор Уоррен поставила локти на стол.

– Я была там, – попыталась я подобрать слова. – Если бы я умела плавать…

– Джеймс тоже чувствовал вину?

– Да. – Я помнила, сколько ночей Джеймс плакал мне в колени, говоря, что он подвел Брэйди и меня. Я попыталась прогнать воспоминание, но оно упрямо возвращалось, и я ничего не могла поделать, как не могла не отвечать на вопросы Уоррен. Что-то заставляло меня откровенничать, выворачивать наизнанку опустошенную, ноющую душу.

– Значит, вы взяли вину на себя, – заключила она, – тяжело перенося потерю. Уверена, от этого между вами возникла тесная эмоциональная связь, и вы с Джеймсом начали встречаться.

– Нет. Встречаться мы начали раньше.

Доктор Уоррен подалась вперед:

– Расскажи мне об этом.

В голове мелькнула мысль промолчать, но меня переполняли эмоции. Мне не хватало Джеймса, хотелось вспомнить, каким он был раньше. Впервые за столько времени я могла выплакаться, облегчить сердце. Я закрыла глаза, опустила голову на мягкую спинку кресла и рассказала, как впервые поняла, что неравнодушна к Джеймсу.

– Позволь подытожить, – сказала доктор Уоррен, дослушав мой рассказ. – Сперва Джеймс от отношений уклонялся?

– Ну, да, пассивно-агрессивно. Мы оба любили Брэйди и не хотели его огорчать.

– И как же из этого вырос роман?

– Ну, со временем, – ответила я, взглянув на нее. – В первый день все пошло наперекосяк, у реки тоже. Я думала, все мои чувства к нему остыли. Затем однажды ночью мы втроем забрались в палатку – Брэйди с одной стороны, Джеймс с другой. Палатка была большая, Брэйди немного отодвинулся, но Джеймс лежал рядом, почти касаясь меня локтем. Я слышала наше дыхание, пыталась закрыть глаза, но все тело покалывало. Я чувствовала на себе его взгляд. В горле пересохло. Я пожалела, что еще не сплю. И тут его рука задела мою – легонько, так что пришлось гадать, было или не было. Я вздохнула и повернулась на бок, встретившись с ним взглядом, – улыбнулась я. – В его голубых глазах было такое смятение, что я решила – он хочет меня поцеловать.

– Поцеловал? – спросила доктор Уоррен.

Я покачала головой.

– Нет. Выругался и выбрался из палатки, прихватив спальный мешок и рюкзак. Расстегнул молнию на двери и вышел. В результате спал в машине.

Доктор Уоррен свела брови:

– Почему он это сделал? Ты расстроилась?

– Ну, спала я плохо, мучаясь от чувства вины и неловкости. Позже он объяснял, что когда он меня коснулся и я на него посмотрела, у него встал, – засмеялась я.

– Так он романтик? – улыбнулась доктор Уоррен.

– Таким его мама родила. Своим признанием он хотел сделать мне комплимент. А тогда он твердо решил меня недолюбливать и ушел спать в машину. Надеялся, что я не замечу… Я и не заметила, к сожалению, и потом несколько недель мучилась странной неловкостью, будто сделала что-то дурное.

На столе запищал таймер. Доктор Уоррен снова улыбнулась.

– Было очень интересно, Слоун. Надеюсь, завтра я услышу еще.

Я кивнула, прилично себя чувствуя впервые за много недель. Разговор действительно помог, будто я побыла рядом с прежним Джеймсом, которого мне отчаянно не хватало. Это покажется наивным, но на секунду я поверила, что все наладится и доктор Уоррен действительно поможет.

– Подожди, – она подала мне бумажный стаканчик с желтой таблеткой. – Прими лекарство, Слоун.

– Но…

– Чтобы закрепить ощущения, – улыбнулась она. Мне уже не хотелось возвращаться к привычной подавленности и унынию, поэтому я проглотила таблетку и вышла.

В коридоре меня вдруг накрыла волна дурноты. Я схватилась за холодную кафельную стену, чтобы не упасть. Меня пронзило страхом. Боже, что это за таблетка? Я тронула лоб, пытаясь вспомнить сессию у психотерапевта, но словно провалилась куда-то. Меня шатнуло вбок.

Чья-то рука поддержала меня под локоть.

– Позвольте проводить вас в палату, мисс Барстоу.

Подняв голову, я увидела темноволосого хендлера со зловещей улыбкой на губах. Я вырвала руку.

– Оставьте меня в покое!

– Хватит, хватит, – сказал он, поддразнивая. – Не надо упрямиться. Не хочу снова тебя привязывать.

Я не позволю себя запугать. Программа меня не получит. Размахнувшись, я врезала ему кулаком в челюсть. Выругавшись, он тут же завернул мне руку за спину и прижал к стене. Почувствовав легкий укол – опять седатив, я засмеялась.

– Мне все равно, сколько лекарств вы со своими докторами в меня вольете, – сказала я. – Вам не забрать моих воспоминаний.

Хендлер навис надо мной, обдавая ухо горячим дыханием.

– Дура, – прошептал он. – Мы их уже забрали.

На этом я отключилась.

 

Глава 3

Уже третий день я занимаю кресло у окна. Небо затянуто облаками, и я рада. Горькой радостью, вроде «если мне плохо, пусть и другим будет не лучше». Мысли то и дело возвращались к Джеймсу, но я спохватывалась и напоминала себе, что он меня уже не знает.

– Шутка типа не бей лежачего не прокатит?

Я не повернула голову, продолжая глядеть в окно. Пусть думает, что я впала в кататонию.

– Ты всегда такая злая? – не отставал парень.

– Да, – машинально ответила я, желая, чтобы он ушел. Чтобы они все отстали.

– Прелестно. Но я все равно кое-что тебе принес и приглашаю на вечернюю партию в карты. Свои рога и вилы не бери. – Он положил передо мной большую хлебную палочку. Я смотрела на нее, не поднимая взгляда на парня. – На очень эксклюзивную партию в карты, – добавил он.

В его голосе слышалась улыбка. Я взяла хлебную палочку, оглядела со всех сторон и откусила. Ничего не сказав, я вернулась к созерцанию потемневшего неба. Надеюсь, скоро пойдет дождь.

– Спасибо – пожалуйста, – обескураженно произнес парень. – Может, увидимся.

Я подождала, пока он отойдет, и обернулась. Он сидел на диване с рыжей девчонкой и заливисто хохотал, будто мы не в Программе вовсе, а на вечеринке у одноклассника в цокольном этаже.

Хлебная палочка оказалась очень сухой, я боялась подавиться. В этот момент парень поглядел на меня через плечо. В его темных глазах была тревога. Я отвернулась.

– Когда вы с Джеймсом начали встречаться? – спросила доктор Уоррен. Я разглядывала ее, отмечая, как от таблетки начинает расплываться в глазах. Сегодня она собрала волосы в пучок; макияж и брючный костюм прекрасно сочетались. Она совершенство. И при этом фальшивка.

Я в Программе уже почти неделю. Принимаю таблетки, когда их предлагают, предпочитая спать, а не жить настоящей жизнью. Хотя я не доверяю доктору Уоррен – ни грамма, – но я беру таблетку со стола, когда вхожу. Во время психотерапии прошлое становится четче, будто таблетка помогает сфокусировать внутреннее зрение. А когда думаю о Джеймсе, я уже не одинока.

– Мне не хочется сегодня говорить, – сказала я, желая оставить свои мысли при себе.

Она вздохнула.

– Это можно понять. Но мне просто любопытно узнать о вас двоих. Ведь именно Джеймс настоящая причина твоего гнева.

– Вовсе нет, – живо ответила я. – Он единственный, кто мне не безразличен, остальное неважно.

– Но ты злишься.

– Потому что вы его забрали. Вы его изменили.

– Не я, Джеймс был в другом корпусе. Но у меня была возможность просмотреть его историю болезни. – Она понизила голос: – Там есть запись, что Джеймс пытался покончить с собой уже в Программе. Ты предпочла бы видеть его мертвым?

Ее слова резанули меня как ножом, я схватилась за сердце. Джеймс пытался себя убить? При одной мысли об этом из глаз покатились слезы.

– Нет, – прошептала я. – Этого я не хочу.

– Хорошо, Слоун, – похвалила врач, будто за правильный ответ. – Именно так и надо реагировать, когда кто-то хочет совершить самоубийство. Расскажи мне о Джеймсе. Вот увидишь, от этого тебе станет легче.

Всхлипнув, я закрыла рукой лицо, вспоминая, какими мы с Джеймсом были раньше.

– Я старалась его избегать, – начала я, расслабляясь. – Когда он приходил к Брэйди, я выходила из комнаты или делала вид, что не замечаю его. Несколько раз Джеймс спрашивал, все ли со мной в порядке, но я не могла смотреть ему в глаза после того, что случилось в палатке. Брэйди сказал, что я веду себя странно. – Тихо засмеявшись, я опустила локоть, вспомнив, какое лицо при этом сделал брат. – Через несколько недель Джеймс начал раздражаться и даже дал Брэйди пять баксов, чтобы тот вызвал меня в кухню. Я думала, он надо мной издевается, но когда, рассердившись, ушла в свою комнату, все изменилось.

– Каким образом? – спросила доктор Уоррен.

– Джеймс пошел за мной наверх, сказав Брэйди, что идет извиняться. Когда он постучал, я сперва не хотела его пускать, но он сказал волшебное слово «пожалуйста», – улыбнулась я, вспоминая его голос и мягкие, страстные слова, нашедшие путь к моему сердцу. Даже тогда я не могла ему противиться.

Я подождала, прежде чем рассказать доктору Уоррен остальное. Лекарство разливалось по жилам, наполняя меня спокойствием. Мне хотелось все рассказать, но сперва я решила воскресить тот момент для себя, ища уединения в Программе.

Открыв дверь, я увидела, что Джеймс прислонился к косяку с самым несчастным видом.

– Ты меня ненавидишь, – заявил он.

– Нет.

– Тогда почему игнорируешь?

Я опешила и выглянула в коридор, не слышит ли кто.

– А тебе что с того? – спросила я. – Ты уже сказал, что нельзя… – Я показала между нами. Щеки горели от смущения.

– Мало ли я глупостей говорю, Слоун. Почему ты запомнила именно эту?

Я опешила. Он что? Неужели он…

Джеймс распахнул дверь и вошел, прикрыв ее за собой. Я смотрела, не понимая, что он задумал.

– Понимаешь, в чем дело, – начал он. – Я не хочу тебя любить. – У меня упало сердце. – Я даже не хочу замечать, что ты красивая. Я хочу вымазать тебя грязью и насмехаться над твоими волосами. Я не должен мечтать тебя обнять. И, уж конечно, не должен сейчас думать о том, чтобы поцеловать тебя.

Я ахнула. Жаркая волна поднялась изнутри до корней волос, но я страшилась того, что сейчас случится и что это будет означать.

– Даже не думай меня целовать, – предупредила я, отступая на шаг. – Это все испортит.

– Знаю! – сказал он и, с явным раздражением оглядев мою комнату, спросил: – Что ты наделала?

– Я?!

– Господи, – продолжал Джеймс, не обращая внимания. – Ты хоть представляешь, скольких девушек я мог полюбить? А влюбился – страшно сказать – в младшую сестру своего друга!

Щекотка под ложечкой разрослась до эпических размеров.

– Я тебе нравлюсь?

Джеймс наморщил лоб, будто решив, что я дура.

– Да, Слоун.

– И ты был со мной груб, потому что…

Неожиданно лицо Джеймса разгладилось. Он засмеялся.

– Точно не знаю, но я пытался невзлюбить тебя после того, как в палатке у меня встал, так что…

– Что?

– Проехали. Слушать надо было. Целоваться мы не будем, – сказал он так, будто я это предлагала. – Может… Не знаю, может, если мы начнем встречаться, то обнаружим, что вовсе не так уж нравимся друг другу. Вдруг ты меня еще возненавидишь – я бываю таким козлом…

Я сдерживала улыбку.

– Джеймс, я знаю тебя со второго класса, куда нам лучше узнавать друг друга?

Некоторое время он обдумывал мои слова.

– Может, и так, – тихо сказал он. – Но я все равно хочу.

– Ого!

Он пожал плечами.

– Иди сюда.

Я невольно вытаращила глаза – он же сам сказал, что целоваться мы не будем!

– Не пойду.

Джеймс тогда обнял меня и прижал к себе, положив щеку мне на макушку. Я не знала, как поступить. Мы долго стояли неподвижно, и наконец я робко подняла руки и обняла Джеймса за талию.

– Черт бы все побрал, Слоун, – выдохнул он мне в волосы. – Так мы знаешь к чему придем?

– Знаю.

Стиснув меня в объятиях, он опустил руки и, не оглядываясь, вышел. Ошеломленная, я осталась одна посреди комнаты. Через секунду я зажала рот рукой и улыбнулась.

Я вздрогнула, когда зазвенел таймер, означавший конец сеанса терапии. Мне стало лучше. От воспоминаний о Джеймсе появились силы прожить еще день.

Я встала, но доктор Уоррен меня окликнула. Я обернулась: она с улыбкой протягивала картонную чашечку с желтой таблеткой.

– Ты забыла свое лекарство.

Я еще не вышла из нирваны после первой таблетки, но меня вдруг кольнуло подозрение. Я посмотрела на лекарство, силясь понять, что на самом деле происходит.

– А что это? – спросила я, прищурясь.

– Я же тебе говорила – успокоительное.

– Тогда не нужно. Красная еще действует.

– Прими таблетку, Слоун, – сказала доктор Уоррен, не изменившись в лице.

Сердце часто забилось. Я отступила на шаг:

– Нет.

Доктор Уоррен сняла очки, положила на стол и сплела пальцы.

– Это важно для твоего выздоровления. Прими лекарство, или его тебе введут внутривенно, а это всегда неприятно.

– Вы меня принуждаете? – спросила я. Зная ситуацию с самого начала и отдавая себе отчет, что я в Программе против моей воли, вдруг мне стало не по себе при мысли, что меня снова привяжут к кровати. У меня началась паника.

– Это лекарство, – терпеливо повторила доктор Уоррен. – Думай о нем как об антибиотике. Нам надо вывести вирус, очистить твой организм. Прими таблетку и отправляйся куда хочешь.

Я подумала заспорить и силой вырваться из кабинета, но за дверью ждали только ослепительно белые коридоры Программы. Бросив ненавидящий взгляд на доктора Уоррен, я взяла желтую таблетку, проглотила и вышла.

 

Глава 4

Медсестра Келл пришла за мной перед обедом, пояснив, что доктор Уоррен отказала мне в просьбе питаться в палате. Она помогла мне одеться, потому что я плохо соображала после сеанса терапии. По-моему, ясной головы у меня не было ни разу после того, как я попала в Программу.

По дороге в столовую медсестра Келл поддерживала меня под руку. На ходу я немного очнулась и попыталась вспомнить, что было вчера. Все сливалось в мутное пятно.

– Не тащите меня, – попросила я. – Слишком быстро.

Медсестра забеспокоилась:

– О господи, обязательно скажу доктору Фрэнсису. Может, он изменит тебе дозу лекарств.

– Ага, – отозвалась я, отбирая свою руку. Я уже могла стоять. – Не сомневаюсь. – Отвернувшись, я пошла в очередь, глядя на разнообразные тарелки на подносах. Есть мне не хотелось. И говорить не хотелось. Зато очень хотелось взять такой поднос и швырнуть его об пол. Но я понимала, что так я быстрее домой не попаду.

Взяв еду, я потащилась к угловому столику. Домой хочу. Просто хочу домой.

– Есть будешь или голодать решила?

Парень из комнаты досуга – тот самый, что принес мне хлебную палочку – стоял у моего стола.

– В смысле – голодать?

Он пожал плечами:

– Здесь это не редкость.

Оглядевшись, я заметила, что некоторые пациенты только ковыряют еду пластиковыми ложками. Логично, подумала я. Если нет воли жить, к чему есть?

– Ну, кто же устоит при таком меню? – пробормотала я, глядя в тарелку. В густой подливе плавали кусочки мяса и картошки, а с краю лежала брокколи и апельсиновое желе.

Парень засмеялся:

– Так ты юморная? Слава богу. Не против, если я присяду?

Мне было все равно. Я пожала плечами. Парень вытянул стул напротив и шумно выдохнул.

– Я Релм, – представился он.

– Релм?

– Ну, Майк Релм, но все зовут меня просто Релм.

– Можно мне звать тебя Майк?

– Нет. – Я улыбнулась, но тут же посерьезнела. – Ну, разве что иногда, – сказал Релм, взяв со своего подноса булочку и макая в пюре. – Лицо у тебя не сломается, если ты улыбнешься.

Я отметила про себя, что прическа у него безумная, но в ней угадывался своеобразный стиль. Шрам на шее розовел на бледной коже, под глазами темные круги, будто он давно не видел солнца. Но в целом в нормальной обстановке он был бы довольно красив.

– Если я улыбнусь, они решат, что укатали меня.

Помолчав, Релм спросил:

– А чем это плохо? Ты хочешь здесь остаться?

– Нет. Но и не хочу, чтобы они победили.

– Ну, дорогая, решай, чего тебе больше хочется, если планируешь вернуться домой. – Он откусил от булки и принялся медленно жевать. – Как тебя зовут? Я пытался украсть твою карту, но меня поймали.

– Украсть?!

Он с гордостью кивнул.

– Я Слоун Барстоу, но ты можешь звать меня Слоун.

– А Барстоу можно?

– Нет.

– Ясно.

Больше Релм не говорил и ел обед молча. Я ковыряла ложкой в тарелке.

– Если есть больше, – сказал он, вытирая губы салфеткой, – это ослабит действие лекарств. Тебя, похоже, здорово накачивают. Держат под контролем.

– Учитывая, что я не могу вспомнить большие отрезки времени, ты, наверное, прав. – Я съела полную ложку уже остывшего картофельного пюре.

– Какого цвета таблетки тебе дают? – спросил он, подавшись вперед.

– Красную перед терапией и желтую в конце.

Он кивнул и отвел взгляд, теребя подол своей пижамы.

– А потом еще хендлер колет успокоительное, – продолжала я.

Релм недоверчиво вскинул голову:

– Что? Что ты имеешь в виду?

Я отпила молока и взглядом показала на темноволосого хендлера, который для разнообразия на меня сейчас не глядел.

– Вот тот, у дверей, – сказала я в чашку, – колет мне седативы.

– Что?! – воскликнул Релм. На него даже обернулись. – Эта сволочь? Что он тебе колет?

– Я точно не знаю, – ответила я. – Но меня вырубает на месте.

Релм наклонил голову и негромко спросил:

– Ты серьезно?

Я фыркнула.

– С чего бы мне тебе лгать? Производить впечатление сказками о злоключениях в Программе? Да, он вколол мне что-то в день поступления и второй раз в коридоре после терапии. Сегодня с утра я его не видела, теперь вот снова маячит.

– Слоун, – прошептал Релм с новым беспокойством в темных глазах. – Если он снова это сделает или хоть попытается, обязательно скажи доктору Уоррен.

– Я пыталась, но она…

– Скажи ей, что это я просил. Мне она поверит. – Оглянувшись, Релм заметил, что остальные, доев, ушли смотреть телевизор или играть в карты. – Мне пора, – сказал он с сожалением. – Приглашение на карточную партию в силе.

Я кивнула, на самом деле совершенно забыв о приглашении. Релм пробрался между столами так, чтобы пройти мимо темноволосого хендлера, и бросил на него убийственный взгляд. На секунду мне показалось, что сейчас начнется драка, но вместо этого хендлер, которого я боялась, оттолкнулся от стены и вышел.

Странно, что Релм имеет какое-то влияние, но, с другой стороны, может, они уже выясняли отношения? Он здорово разозлился, когда я сказала, что хендлер колет мне лекарства. Я решила держаться поближе к Релму, пока не научусь самостоятельно ориентироваться в Программе.

– Ты пришла! – сказал Релм, когда я остановилась у импровизированного карточного стола. Остальные игроки ели меня глазами, но я притворилась, что не замечаю. Релм отодвинул сидевшего рядом, взял свободный стул и поставил на освободившееся место.

– Там я сидел, – возмутился отодвинутый.

– Посидел – и хватит. – Релм собрал карты, хотя игра, по-моему, уже началась, и начал тасовать. Я присела, чувствуя на себе взгляды.

– Ее ты позвал, а меня? – Тишину прорезал девичий голос. Девочка с красными крашеными волосами подошла к столу, наставив на меня палец. – Ты же сказал, что не принимаешь новых игроков?

Релм наклонил голову, будто извиняясь. Сидящий рядом парень еле сдерживал смех.

– Дорогая Табита, – начал Релм. – Я лишь сказал, что у нас очень эксклюзивный клуб. Но обещаю, если Слоун уйдет, ты займешь ее место.

Табита смерила меня сердитым взглядом.

– О, я… – Я начала вставать, но Релм надавил мне на колено, заставив сесть. Я посмотрела на Табиту. Глаза у нее были злые.

– Ну и пожалуйста. Тоже мне, компания. Лузеры отстойные.

– Вот и поговорили, – сказал один из парней, когда она отошла.

– Не обращай внимания, – бросил Релм, раздавая карты. – Она всегда такая и пакостей строить не будет. Табита все забудет. Она вечно все забывает, поэтому мы и не берем ее играть. Хоть убей, не может запомнить правила.

Что-то в холодности этого заявления меня задело. Я едва не выскочила из-за стола. Заметив это, Релм посмотрел на меня.

– Это последствия попытки суицида. Она выпила «Быструю смерть», и хотя ее откачали, в мозгу уже произошли изменения. Однако она идет на поправку – уже запомнила мои слова, что с нами она играть не будет. Впрочем, ставлю двадцать баксов, что завтра она опять спросит, почему тебе можно играть, а ей нет.

– Хватит шептаться, – сказал парень рядом со мной. – Сдавай карты.

Релм улыбнулся ему, взял хлебную палочку и зажал губами.

– Пацаны, это Слоун. Руки прочь.

Все засмеялись, странно поглядывая на него. Мне показалось, что на меня случаем заявили права, но Релм тут же познакомил меня с Дереком и Шепом, с виду совершенно нормальными, хотя от Шепа сильно разило потом. Шепу пятнадцать, Дереку семнадцать, пробыли здесь около трех недель и надеются выйти через шесть. Из этого я заключила, что они почти в порядке, только Шеп рассеянно расчесывал бедро так сильно, что, уверена, под пижамой у него уже кровавые царапины.

Релм протянул мне хлебную палочку, но я покачала головой.

– Во что играем? – спросила я, когда все взяли карты. Релм улыбнулся:

– В «жулика», во что же еще.

Все засмеялись. Я вспомнила, как мы играли в карты с Джеймсом и Брэйди. Садились за кухонный стол, пока родителей не было, и играли. Иногда к нам присоединялась Лейси.

Джеймс играл прекрасно. Он был отличным актером: когда мы кричали «жулик», оказывалось, что он говорил правду. При этом воспоминании у меня задрожала рука с картами.

– Умеешь играть? – спросил Релм.

Я молча кивнула.

«Слоун жулик! – закричал бы сейчас Джеймс, шлепнув ладонью по столу. – Ты вообще врать не умеешь!» И они с Брэйди хохотали бы до истерики, а я, даже не показывая своих карт, молча взяла бы колоду. Дошло до того, что я уже не пыталась лгать – всякий раз Джеймс меня неизменно вычислял.

– Твоя очередь, – пихнул меня локтем Релм.

Я взглянула на карты и увидела, что пойти надо с десятки. У меня была десятка треф, но я положила на стол двойку бубен.

– Десятка, – сказала я.

После короткого молчания пошел Шеп:

– Валет.

Дерек был следующим, и игра продолжилась, а я все смотрела на свою десятку.

Некому теперь называть меня жуликом.

 

Глава 5

Утро понедельника, полторы недели в Программе. За столом доктор Уоррен с доброй улыбкой. Перед сеансом я попыталась съесть как можно больше, надеясь, что это ослабит действие таблетки, но тело уже цепенело, и я опустилась в кресло.

– У вас с Джеймсом была плотская близость? – спросила доктор Уоррен.

– Мы не катались на плотах, – засмеялась я.

– Я не об этом спрашиваю, Слоун.

Разумеется, я поняла вопрос, но это не ее дело. Я не доверяю доктору Уоррен.

– А что в этих таблетках? – спросила я.

Она вздохнула.

– Мы возвращаемся к этому на каждом сеансе. Ответ будет один и тот же: то, что помогает тебе расслабиться.

Я медленно покачала головой:

– Нет, там не только это. Таблетка заставляет меня говорить с вами, даже когда я не хочу.

Доктор Уоррен смотрела на меня долгую минуту, будто взвешивая ответ.

– Вернемся к Джеймсу, – сказала она. – Ты же хотела о нем поговорить?

Я вздрогнула при звуке его имени, остро почувствовав, как мне его не хватает. Комната стала прозрачной, воспоминания сделались ярче внешнего мира. Я на все готова, чтобы вернуться к нему.

– Да, – ответила я, не настаивая на своем вопросе. – У нас с Джеймсом была физическая близость. Он вообще достаточно зрелый.

– Это я поняла.

Мне не понравился ее тон. Можно подумать, без Джеймса я до сих пор оставалась бы девственницей, сидела дома с родителями и пекла печенье.

– Чтоб вы знали, на этом настояла я. Сам он согласился бы подождать… – Я подумала. – Словом, согласился бы подождать чуть дольше.

– Вы пользовались контрацептивами?

Я скривилась:

– Да, мама, мы всегда надевали презерватив. Не приводить же ребенка в этот перевернутый, изувеченный мир.

– Презервативы не всегда…

– Слушайте, – перебила я, – я знаю статистику, но неужели мне и сейчас нужно об этом волноваться?

Это прозвучало жестко, и доктор Уоррен отвела взгляд. Меня возмутило, какими красками она рисовала Джеймса, и захотелось поставить ее на место. Она в своей жизни может только мечтать о таком парне, как Джеймс.

– Давай поговорим о вашем первом поцелуе.

Фыркнув, я свернулась в кресле. Лекарство расслабило сведенные мышцы и сняло психологический зажим.

– Ты первая его поцеловала? – спросила доктор Уоррен, словно лучшая подруга.

– Нет, – ответила я. В ушах пульсировала кровь. – Я бы не решилась. Я была слишком скромной. Джеймс тогда кидался то в пламенную страсть, то в ледяное равнодушие. Я не знала, что и думать.

Доктор Уоррен откинулась на спинку стула, сложив руки на груди. На ее губах снова появилась улыбка.

– Расскажи об этом, Слоун. Расскажи мне все.

Она права: я действительно хочу говорить о Джеймсе. И едва начинаю, я готова оставаться с ним всегда, пусть даже только мысленно.

– Он писал мне записки, – сказала я. – После признания в любви начал оставлять записки под подушкой. Писал письма. Сперва в них он словно кричал на меня. Писал, как ненавидит меня любить, но в следующей строчке объяснял – потому что постоянно по мне скучает. Я не знала, что и думать. Я ни разу не ответила, но письма продолжали приходить, словно он спорил с собой. Вскоре послания стали уже не такими сердитыми. Мягче. Он хвалил то, что я надевала в школу, писал, что мечтает меня поцеловать. – Я засмеялась. – Он много говорил о поцелуях. Предлагал сбежать с уроков и посмотреть кино.

Доктор Уоррен записала в карту:

– Судя по всему, Джеймс очень сложный человек.

– Вовсе нет, наоборот, он стремился к простоте и ясности, а наши с ним отношения… они-то все и усложнили.

– И сколько времени приходили письма?

– Целый месяц, почти каждый день. Через несколько недель я уже могла оставаться с ним в одной комнате. Мы шутили и снова смотрели друг другу в глаза. Брэйди сказал – он рад, что я перестала чудить, и мне показалось, что он все видит и понимает, замечая, как мы с Джеймсом смотрим друг на друга. Когда мы первый раз поцеловались, он сказал, что теперь всегда будет меня целовать. Я чувствовала себя особенной, любимой. Постоянно прокручивала в памяти ту минуту. Но потом мне показалось, что я слишком много прочла в простом поцелуе. Я очень боялась потерять Джеймса, а ведь он еще даже не был моим. Через неделю Джеймс заехал за нами – мы собирались на реку, но в последнюю минуту брат передумал – дескать, у него свидание, однако просил нас с Джеймсом не отказываться от поездки. Мы едва дождались, когда брат выйдет из комнаты, и побежали в машину, хотя я очень нервничала. О поцелуях Джеймс не говорил, писем больше не писал.

Он сел за руль, и мы ехали молча. У меня под футболкой и джинсами был надет купальник, хотя я не собиралась лезть в воду. Мы делали вид, что впереди у нас обычная суббота: на берегу Джеймс расстелил пляжное покрывало, вынул еду из рюкзака, разделся до плавок и пошел в воду, оставив меня на берегу.

– Но почему он держался так холодно, если вы уже целовались? – спросила доктор Уоррен.

Я встретилась с ней взглядом.

– При всей своей мужественности Джеймс боится быть брошенным. Когда ему было восемь лет, мать оставила его в машине на вокзале. – Я с трудом проглотила комок в горле. – Она так и не вернулась. Кто-то услышал детский плач и вызвал полицию. После такого Джеймс, по-моему, никому не доверял, кроме нас с Брэйди. – Я всхлипнула. – А Брэйди его тоже подвел.

Доктор Уоррен понимающе кивнула, но я ей не поверила. Никто не понимает Джеймса так, как я.

– И что случилось на реке? – негромко спросила она.

– Пока Джеймс плавал, – начала я, – я решила спрятать его одежду, чтобы шуткой прогнать неловкость и скованность, поднять настроение. Схватив его шорты, я вскочила, но из кармана что-то выпало на траву.

– И что же это было? – доктор Уоррен не сводила с меня глаз.

– Кольцо. Дурацкое пластмассовое кольцо с блестками. Я подняла его, недоумевая, зачем оно парню. Присев на одеяло, я рассматривала кольцо, завидуя той девушке, которой оно предназначалось. Тут на меня упали холодные капли – надо мной стоял Джеймс и вытирал полотенцем голову.

Я дала волю воспоминаниям перед чутким слухом доктора Уоррен. Слова вылетали без разрешения. Глазами души я снова видела пережитое и помнила каждую секунду.

«Что это у тебя? – спросил Джеймс. Увидев кольцо, он отбросил полотенце. – Ты роешься у меня в карманах, Слоун?» «Нет, я… – Я остановилась, ощутив ревность. – А чье это кольцо?» Джеймс засмеялся, присел рядом, прижавшись ко мне мокрым бедром, и выдернул у меня кольцо. «Нечего было совать нос в чужие дела», – пробормотал он. «Ты не скажешь, что ли?» Он посмотрел в сторону. «Это для тебя, балда, – сказал он. – Я купил его тебе».

Я глядела на него во все глаза, стараясь отгадать, правда это или нет, а он взял кольцо с моей ладони и надел мне на палец. Затем он подался вперед, оказавшись совсем близко.

«Теперь можно целоваться?» – спросил он.

Сидя перед доктором Уоррен, я прикрыла глаза, вспоминая, какими теплыми были губы Джеймса, как я ощутила кончик его языка и приоткрыла губы, позволяя ему проникнуть внутрь. Джеймс уложил меня на одеяло. Его рот искал мой, снова и снова, нежно, но настойчиво.

Больше я не увижу такой страсти от Джеймса. Мне никогда не стать прежней. Слезы заструились по щекам от тоски по Джеймсу – и по той, кем я была раньше. Мне очень хотелось, чтобы все стало как раньше, но вместо этого я медленно теряла последнее, становясь свидетелем собственной смерти.

Доктор Уоррен ничего не сказала, лишь подала мне желтую таблетку, которую я благодарно взяла, желая заснуть и почувствовать себя лучше.

Но не желая ничего забывать.

– Просыпайся, просыпайся, – прошептал мне кто-то на ухо.

Веки казались неподъемно тяжелыми. Повернувшись на голос, я ощутила щекой теплое дыхание.

– Вы слишком долго были в отключке, мисс Барстоу. Меня попросили вас разбудить.

Глаза распахнулись сами: темноволосый хендлер склонился над моей кроватью. Я попыталась его оттолкнуть, но он поймал меня за руки.

– Не надо драться, – успокаивал он меня. – Я не причиню тебе вреда. Я люблю послушание.

Я выдернула руку, нечаянно ударив себя по губам. Вздрогнув, я тронула губу: на пальце остался слабый кровавый след.

Хендлер прищелкнул языком.

– Надо осторожнее. – Он подошел к моему шкафу, вынул чистую пижаму и халат и положил на кровать. – Помочь одеться?

– Еще чего, – сказала я, садясь на кровати. – Между прочим, это сексуальное домогательство.

– А что это такое? – улыбнулся он.

Я не была уверена, что мурашки, бегущие по коже, – достаточная причина подавать заявление в полицию, но не возражала бы иметь такую возможность.

– Вон отсюда, или я позову медсестру.

Хендлер пожал плечами:

– Ну, если ты настаиваешь… – Он пошел к двери, но остановился, оглянувшись. – А ведь я могу тебе кое-что предложить.

– От вас мне ничего не надо.

– Даже воспоминаний?

Я промолчала, но отбросила одеяло и встала с кровати.

– Что вы имеете в виду?

Помощник просиял.

– Если я спасу тебе воспоминания и ты что-то вынесешь отсюда, этого будет достаточно?

Я подавила дурноту.

– Достаточно для чего?

Его глаза странно сузились, шаря по моему телу. Инстинктивно сложив руки на груди, я отступила.

– Чтобы быть друзьями, – сказал он тем же зловещим тоном.

– Уйдите вон! – не выдержала я, указав на дверь за его спиной.

Он кивнул, нисколько не расстроенный.

– Подумай, Слоун. Если решишься, ты знаешь, как меня найти.

– Да пошел ты!

Он открыл дверь и бросил, выходя:

– Подумай, сколько ты уже потеряла.

Я стояла и глядела на закрытую дверь. Что же утеряно? Я посмотрела на руку, но кольца не было. Пурпурное сердечко, которое носилось не снимая, дома, в матраце. Этого я не забуду. Джеймс дал его мне, когда… Я будто натолкнулась на стену. По телу волной пробежал страх. Он дал его мне, когда… О господи!

Я зажала рот, понимая, что воспоминание пропало. Попятившись, я наткнулась на кровать, судорожно думая обо всем, что еще помню. Кольцо. Как я получила кольцо?

В дверь постучали. Не сомневаясь, что это хендлер, я крикнула ему проваливать. Дверь открылась. На пороге стоял доктор Фрэнсис, нахмурив брови.

– Слоун, – осторожно начал он. – Роджер сказал, что не смог уговорить тебя выйти из палаты. Что-нибудь случилось?

Да уж, столько случилось, что не знаю, с чего и начать. Но я решила не закладывать Роджера за то, что он подонок. Пока еще не время. Вдруг он действительно сможет мне помочь. Кашлянув, я выпрямилась с деланым спокойствием. Посмотрим, назовет ли меня жуликом доктор Фрэнсис.

– Он меня разбудил, и я была в плохом настроении, – сказала я. – По-моему, мне дают чересчур сильные лекарства.

Доктор Фрэнсис сжал губы, будто обдумывая услышанное.

– Может, тебе просто надо к ним привыкнуть?

– Может быть, – с горечью отозвалась я. Врач кивнул и подошел ко мне.

– Сейчас время обеда. Кстати, персонал обеспокоен тем, что ты мало питаешься. Медсестра Келл сказала, что после поступления в стационар ты потеряла четыре фунта.

– Так у вас нет фастфуда, – нашлась я. – Принесите куриные наггетсы, я целую гору смолочу!

Врач засмеялся, обрадовавшись, что я способна отпускать хоть плохонькие шутки.

– Посмотрим, что можно сделать, – сказал он. – Я подберу тебе дозу лекарств. Мы хотим, чтобы тебе было комфортно. Трансформация – трудный процесс.

Я улыбнулась, стиснув зубы так, что они чудом не раскрошились. Трудная трансформация? Да, это в точку. Доктор Фрэнсис подождал, пока я зайду в ванную и переоденусь в чистую пижаму, плотно запахнувшись в халат. Я по-прежнему ломала голову, откуда у меня взялось кольцо, хотя и понимала, что воспоминания стерты. Я потеряла часть Джеймса, и это было так чудовищно, что мне пришлось смотреть в зеркало почти минуту, прежде чем я собралась с духом.

Идя за доктором по коридору, я мысленно твердила, вбивая в свой несчастный мозг: «Джеймс, Джеймс, Джеймс».

 

Глава 6

После захода в смотровую с доктором Фрэнсисом – обычный физический осмотр и анализ крови, чтобы убедиться, что я принимаю назначенные лекарства, меня отправили на ленч. Я села одна в угол, выпила сок и нехотя грызла яблоко, не взяв себе ничего более основательного. Слишком расстроившись из-за кольца. Выйдя из столовой в полупустую комнату досуга, я снова села у окна и уставилась во двор.

Я то и дело осторожно поглядывала на дверь, не появился ли Роджер. Условие этого слизняка в силе, и я не смогу отказаться, если есть возможность сохранить часть себя.

– Пст…

Я оглянулась и увидела в дверях Релма. Он что-то держал за спиной. Другие его не заметили. Я спохватилась, что улыбаюсь.

– Иди сюда, – сказал он одними губами.

Я не знала, идти или нет, но в комнате досуга было тихо и скучно, и я решила выяснить, что он затеял. Релм улыбнулся до ушей, когда я пошла за ним в коридор.

– Подожди, – сказал он, высунув голову из-за угла и глядя в направлении сестринского поста.

– Что там у тебя? – спросила я, пытаясь заглянуть ему между плечом и стеной.

– Эй-эй, дорогая, – осадил он меня взглядом. – Не подглядывать. – Он высунулся из-за угла и сделал странный жест рукой, будто подавая военный сигнал.

– Что? – не поняла я.

– Побежали! – Он бросился по коридору. Мы добежали до двери, ведущей на лестницу, и оказались на площадке. Релм мягко прикрыл дверь. Слегка шокированная, я остановилась.

– Успели, – выдохнул он.

– Что мы тут делаем?

– Прячемся. У меня контрабанда.

– А если нас найдут?

– Не найдут, до обхода еще двадцать минут. Садись, – он показал на ступеньки за моей спиной.

Я уже нарушила правила, придя сюда, поэтому уселась на бетон, скрестив ноги, и посмотрела на Релма.

– Ну, теперь-то ты мне покажешь, что прятал за спиной?

Он широко улыбнулся и вынул белый пакет с логотипом, который я узнаю из тысячи.

– Быть не может!

– Птичка на хвосте принесла, что ты хочешь куриные наггетсы.

– Релм! Как же тебе удалось…

– Ш-ш-ш… – Он взглянул на дверь. – В меню этого нет, увидят – отберут. Ты будешь наггетсы или нет?

Каждую субботу мы с братом умоляли родителей свозить нас в «Макдоналдс». Приходилось убирать свою комнату, мыть посуду и тому подобное. Но вскоре мы начали сачковать, зная, что родители все равно туда отведут – отец подсел на жареную картошку.

И сейчас я как никогда была рада нездоровой пище, от которой веяло домом. Если задуматься, это даже как-то удручающе.

Релм присел рядом, достал из пакета салфетку и расстелил на ступеньке. Потом вынул коробку «Макнаггетсов», откинул крышку и насыпал сверху немного картошки.

Я набросилась на курятину, хотя меня распирали вопросы.

– Как ты это достал? – Наггетсы немного остыли, но все равно были вкуснее протертого картофельного пюре, которым нас здесь пичкают.

– Есть один знакомый, у которого тоже есть знакомый, – улыбнулся Релм, положив в рот ломтик картошки.

– Релм, ты можешь вывести нас отсюда? – спросила я, охваченная вдруг мечтой о спасении. Релм только вытаращил глаза.

– Ты что, – сказал он. – Нет, конечно. Мои чары распространяются максимум на заколдованную дорогу к «МакАвто». Это не то же самое, что сбежать из тюрьмы. Я просто подумал… – Он опустил взгляд. – Черт, Слоун, я думал, это тебя подбодрит.

Мне стало ужасно стыдно за свою неблагодарность.

– Прости, – сказала я, тронув его за руку. – Очень вкусно и действительно меня подбодрило. – Я выдавила широкую, чересчур восторженную улыбку. – Видишь?

Релм мягко усмехнулся, и мы снова начали есть.

– А как ты узнал о куриных наггетсах? – спросила я, подбирая ноги под себя.

– Добрался наконец до твоей карты. Представь мое удивление, когда я читаю запись доктора Фрэнсиса, что ты о них мечтаешь. Ты правда ему это сказала?

– Да! – Я засмеялась и шлепнула его по плечу. – Тебе нельзя читать мою карту!

– Можно. Нехорошо – это да. Ты же на меня не настучишь? Или ты «крыса», Слоун? – Он с подозрением взглянул на меня.

– Я не собираюсь тебя продавать, но ты мне расскажешь, что вычитал.

Он напрягся и поскреб подбородок.

– М-м-м… ну, немного.

К горлу волной поднялась дурнота.

– Лжешь.

Релм посмотрел мне в глаза.

– Кто такой Джеймс?

От его мягкого голоса на глаза навернулись слезы. Как объяснить, кто для меня Джеймс?

– Он был для меня всем, – сказала я. – А теперь он никто. – Я закрыла глаза.

– Сочувствую, – произнес Релм, тронув меня за колено. – Не надо было мне заводить этот разговор.

Я шмыгнула носом и вытерла выступившие слезы.

– Да нет, просто у меня сегодня неудачный день. И…

– Я тебе говорил, что жизнь – дерьмо. Я тебе правда сочувствую.

– Не стóит, – прошептала я. – Джеймс мой парень, но… – Я замолчала, не желая признаваться, что Джеймс меня не помнит. Будто это доказывало, что я не так уж много для него значила.

– Он тоже побывал в Программе, – тихо сказал Релм. – Это есть в твоей карте.

Я кивнула.

– За мной пришли через неделю после его возвращения.

– Он тебя узнал? – с тревогой спросил Релм.

– Нет.

Сказать это – все равно что получить удар в грудь.

Релм не стал утешать – дескать, это ничего, а Джеймс меня обязательно вспомнит. Он указал на последний наггетс.

– Будешь?

Я уставилась на него.

– Довел меня до слез и еще на мой наггетс нацелился?

Он пожал плечами.

– Я только спросил, будешь или нет.

Я засмеялась, отодвигая коробку к Релму.

– Забирай, а то меня стошнит, я слишком быстро все уплела.

Он перестал жевать:

– Спасибо, Слоун, за излишнюю откровенность.

Однако он все равно доел наггетс, и мы принялись за картошку. Собирая салфетки жирными пальцами, я испытывала почти облегчение: в этом корпусе я чувствовала себя чересчур отмытой и асептической.

– Держи, – сказал Релм, подавая мне пакет. Приоткрыв дверь, он поглядел в щелку. – Никого.

Он жестом пригласил меня вперед. Незаметно выйдя в коридор, мы, хихикая, припустили бегом и почти вернулись в комнату досуга, когда из-за угла показалась медсестра Келл.

Релм выхватил у меня пакет «Макдоналдса» и швырнул его в пустую палату под кровать.

– Где вы были? – спросила Келл.

– Я показывал ей корпус, – ответил Релм, обнимая меня за плечи, будто лучшего друга. Я вдруг поняла, что он и есть мой лучший друг, по крайней мере, здесь. Секунду медсестра Келл сверлила нас взглядом, после чего кивнула на комнату досуга.

– Ну, ладно. Майкл, мальчики тебя искали, они собираются играть в карты.

Релм поблагодарил, и мы двинулись дальше, но Келл меня остановила.

– Это тебе, – сказала она, протягивая мне картонную чашку с ярко-желтой таблеткой.

– Зачем? Я прекрасно себя чувствую.

– Доктор велел, дорогая, – она подала мне чашку с водой, и я приняла таблетку, чувствуя, как во мне поднимается возмущение.

– Мне казалось, он уменьшит дозу лекарств, – резко сказала я. – Значит, я ошиблась?

– Возвращайся к друзьям, Слоун, – улыбнулась медсестра Келл и поправила мне волосы, небрежно упавшие на плечо. Оттолкнув ее руку, я пошла в комнату досуга.

– Куда тебя водили? – спросил Релм, когда я присела за стол. Карты на меня уже раздали, оставалось взять и посмотреть.

– Медсестра Келл подстраховалась, чтобы я оставалась послушной, – ответила я.

– Мне это нравится, – сказал Дерек, и они с Шепом захохотали. Релм озабоченно взглянул на меня.

– Эй! – раздался пронзительный голос. Сзади незаметно подошла Табита. Волосы были скручены в небрежный узел на макушке. – Релм, ты же сказал, что не принимаешь в игру четвертого!

Он вздохнул, но посмотрел на нее приветливо.

– Привет, Табита. Извини, но мест за столом не осталось.

– А почему вы ее взяли? Это нечестно! Релм, ты же обещал!

– В другой раз, ладно? – улыбнулся он. Табита с ненавистью посмотрела на меня, нехотя кивнула и неуверенной походкой отошла от стола.

На этот раз игроки обошлись без шуток: парни начали игру. Только вчера Табита уже заводила этот разговор и вот подошла снова. Значит, ее мозг действительно частично поврежден. Она выпила «Быструю смерть». Если бы Миллер выжил, то…

Глубокое горе, сковывающее горло, охватило меня при мысли о бедняге Миллере, одиноком и отчаявшемся, хоть мы и были рядом. Я его никогда не увижу.

Я ощутила легкое прикосновение к запястью.

– Ты плачешь, – прошептал Релм. Вздрогнув, я посмотрела на него. Он незаметно поглядывал вокруг, проверяя, не видят ли медсестры. Рукавом рубашки он вытер мне щеку и громко сказал «жулик!», ни к кому в особенности не обращаясь. Парни захохотали, перебирая карты, а я с благодарностью посмотрела на Релма. Мы вернулись к игре, но с каждой минутой реакция у меня замедлялась, и скоро они уже орали на меня, что я сбросила не ту карту. Сказав, что я пас, я поднялась.

Релм тоже встал.

– Ты неважно выглядишь.

– Я устала. Медсестра Келл дала мне таблетку, и…

– Погоди, это что, сейчас, в холле? Почему сейчас?

– Я не знаю.

Релм схватил меня за локоть и прижал к себе, пока меня не перестало шатать. Я не возражала. На меня накатила странная растерянность. Предстоящее возвращение в палату показалось невозможным.

– Пацаны, я сейчас, – сказал Релм, бросив карты. Ребята проворчали что-то неразборчивое. Релм осторожно убрал руки. – Можно проводить тебя домой? – в шутку спросил он.

Я не ответила, цепляясь за его локоть. В коридоре Релм обнял меня за плечи.

– Все нормально, – шепнул он. – Я доведу тебя до палаты.

Коридор передо мной кренился, но далеко впереди я вроде бы разглядела Роджера. Я попятилась, вцепившись в рубашку Релма.

– Не оставляй меня с ним, – умоляюще прошептала я.

– Ты о чем? – Релм посмотрел туда, где стоял Роджер, и замер. – Так. Было что-нибудь?

Роджер смотрел на нас, и вдруг я испугалась, что он придет, пока я слабая и не могу сопротивляться. Ноги подгибались.

– Просто уведи меня отсюда, – попросила я.

Релм быстро повел меня в обратную сторону, глянув на Роджера через плечо потемневшими глазами.

Когда я наконец оказалась в комнате, у меня целая минута ушла на то, чтобы понять – это чужая палата. Все было как в тумане.

– Где я? – спросила я.

– В моей комнате, – сказал Релм. – Надеюсь, ты не против. – Он то и дело выглядывал в дверь, будто стоял на стреме. Я поплелась к кровати. – Проснешься – я тебя в твою палату отведу. А то ты вот-вот отключишься.

Я не спорила. Улегшись на кровать, я со вздохом опустила голову на подушку. Глаза закрылись сами. Релм накрыл меня одеялом, заботливо подоткнув.

– Я вернусь попозже, – сказал он.

– М-м-м…

Он тихо засмеялся, и я ощутила легкое прикосновение ко лбу – должно быть, поцелуй. Он оставил меня отсыпаться после лекарства, и меня не беспокоило, что или кто будет меня ждать, когда я проснусь.

 

Глава 7

Я проснулась от криков в коридоре и резко села, сразу же пожалев об этом: мозг, по ощущениям, едва не вывалился из головы. В висках пульсировала боль. Я соображала, где я, оглядывая незнакомую палату.

– Майкл! – раздался крик медсестры Келл. – Отойди от него!

– Держись от нее подальше, или, клянусь богом, я тебе шею сверну!

Я ахнула – это был голос Релма. Я быстро слезла с кровати и пошла к двери, приоткрыв ее буквально на сантиметр. Релм прижал Роджера к стене, локтем под горло. Роджер молчал, но глядел задиристо.

– Майкл, – снова сказала Келл, на этот раз мягче. Она тронула Релма, и он неожиданно опустил руку, отчего Роджер сполз на пол. Несколько секунд я думала, что Релм его пнет, но он отступил, явно сдерживаясь.

Я приоткрыла дверь шире, и она скрипнула. Все трое посмотрели на меня. Медсестра Келл немедленно ощетинилась.

– Слоун, вернись в свою палату. – Она без церемоний взяла Релма за локоть. – А ты немедленно к доктору Уоррен.

Релм пожал плечами, глядя на меня почти виновато, и позволил себя увести. Сердце забилось, распираемое беспокойством. Что, если его переведут или накажут? Релм мой единственный друг, неужели и его у меня отнимут?

Я перевела глаза на Роджера, по-прежнему сидевшего на полу. Он подмигнул мне и, кое-как поднявшись, поковылял прочь.

Я ждала в столовой, не прикасаясь к еде. Релма все не приводили, и я уже паниковала. Я никому не сказала о случившемся, но Дерек и другие парни говорили, что Релм врезал хендлеру и теперь его переводят в другой корпус. Дрожащими пальцами я поднесла ко рту ложку виноградного желе.

– Можно к тебе? – спросила Табита, показывая на свободный стол напротив.

– Конечно.

У меня впервые появилась возможность ее разглядеть. Волосы у нее выкрашены в красный цвет, но корни темные. Кожа бледная, глаза светло-карие. Даже красива, если вам нравится стиль эмо. Немного напоминает Лейси – прежнюю Лейси.

– У тебя повязка, – заметила она, орудуя ложкой. – Ты что, вены резала?

– Типа того. Но я не пыталась покончить с собой, просто разозлилась.

Табита засмеялась.

– Ну да. А где Релм? – поинтересовалась она. Я поняла, что именно за этим она ко мне и подсела. – Он обещал, что сегодня я буду играть с ним в карты. – Она сделала паузу и улыбнулась: – Может, он и тебя позовет. Он классный. И красивый, скажи?

Я смотрела на Табиту, соображая, где у нее признаки повреждения мозга. Я не слышала, чтобы кто-то выжил после «Быстрой смерти». Лейси собиралась отравиться вместе с Миллером.

Стоп. Миллер. Что случилось с Миллером?

– Что ты так смотришь? По-твоему, он не красивый? – улыбнулась Табита. Я не ответила, не сводя глаз с подноса.

Что с Миллером-то случилось? Он вроде как был – и вдруг пропал.

– Боже мой, – выдавила я. – Я не помню!

– Ты чего? – испугалась Табита. – Позвать медсестру?

– Нет, – сразу ответила я, накрыв ее руку своей. – У меня забирают воспоминания, – прошептала я. – Стирают мою личность.

Табита быстро заморгала, будто очень хорошо меня понимая, но тут же ее глаза остекленели.

– Ты такого не говори, – прочирикала она. – Иначе мы обе загремим в другой корпус, и все начнется сначала.

Она резко встала и ушла, прихватив поднос. Моя рука заледенела на белой столешнице, я дрожала. Сперва кольцо, теперь Миллер. Что еще исчезло? Чего еще мне не найти? Что со мной происходит?

Вдруг меня осенило, что надо делать, если хочу сохранить остальное. Оставив поднос на столе, я пошла к выходу. В дверях меня остановил пожилой хендлер:

– Ты куда?

– В туалет.

– Вон туалет, – он показал на дальнюю стену.

– Там нет тампонов, – нашлась я.

Он оглядел меня, словно по внешнему виду можно определить наличие менструации, и пропустил.

– Поторопись, – сказал он, жестом выпроваживая меня в коридор.

Я выбежала, не зная, где его искать. Слезы отчаяния жгли глаза. Надо быть сильной. Надо спастись.

Я увидела его возле кладовой и резко остановилась, поскользнувшись в моих тапках-носках. Внутри свело от отвращения. Он считал рулоны туалетной бумаги и записывал на клипборд. При виде меня он улыбнулся.

– Здравствуйте, мисс Барстоу. Я чем-нибудь могу вам помочь?

– Да, Роджер, – я едва не подавилась этим именем. – Думаю, можете.

Роджер запер кладовую и повел меня в палату, улыбаясь всю дорогу и даже бубня под нос мотивчик. Я через силу заставляла себя передвигать ноги, но другого выхода не видела. Программа не оставила мне выбора, кроме как спасать немногое оставшееся.

Роджер открыл дверь и отступил, пропуская меня. На меня пахнуло сильным запахом мяты; теперь меня будет тошнить при виде мятной жвачки. В палате я остановилась, не глядя на кровать.

Когда Роджер запер дверь, я скрестила руки на груди.

– Во-первых, скажите, что будет с Релмом.

Роджер засмеялся.

– С Майклом Релмом все будет замечательно. У него привычка вытворять такое, за что других наказывают.

Я наморщила лоб.

– Что это значит?

– Он скоро вернется. Надеюсь, ты меня не за этим позвала?

Он наклонил голову набок, будто и вправду любопытствуя. Я похолодела.

– Откуда мне знать, что вы вернете мне мои воспоминания?

– Я не могу вернуть утраченное, – сказал он почти с сожалением. – Но есть возможность сохранить отдельные воспоминания, блокировав их от антигенов.

– Каких антигенов?

– Желтая таблетка, которую ты принимаешь, отыскивает воспоминания, помеченные доктором Уоррен. Сперва ты пьешь красную – своего рода сыворотка правды. Пока ты говоришь, она действует как краска, прикрепляясь к воспоминаниям. А потом ты пьешь желтую, и она их стирает. Это, конечно, упрощенная схема. Скоро от тебя останется совсем мало, и воспоминания будет легче отследить.

Таблетки съедают мои воспоминания. А доктор Уоррен говорила, красная помогает мне расслабиться. О чем еще она лжет?

– Каким образом ты можешь помочь? – спросила я. – Что можешь сделать, чтобы меня… не стерли?

Роджер сунул руку в карман, достал маленький контейнер и двумя пальцами извлек фиолетовую горошину.

– Это может спасти воспоминание о чем-то одном. То, чего тебе очень не хочется потерять. С нее может поплохеть, но риск того стоит. Если проболтаешься доктору Уоррен, тебе сотрут память не избирательно, а полностью. Так что, если решишься, это должно остаться между нами.

Я взяла фиолетовую таблетку, не зная, можно ли ему верить. Что, если Роджер лжет, чтобы сделать со мной что-то гнусное?

– А чего ты хочешь взамен?

Он улыбнулся. Кожа вокруг глаз собралась в складки.

– Я не чудовище, Слоун, мне нужен лишь поцелуй. – Роджер помолчал. – На этот раз.

– То есть дальше будет требование секса? – делано ужаснулась я, хотя и знала, что этим кончится. Знала и все равно попросила помочь. Я просто надеялась на другой ответ.

– Конечно, нет, – ответил Роджер. – Один поцелуй. Маленькая симпатия. Легкая влюбленность способствует выздоровлению, Слоун, тебе на психотерапии не говорили? Хотя, похоже, это ты уже и сама выяснила.

Я понимала, что он говорит о Релме, но отвечать не стала. Он думает, что у нас с Релмом роман, но это невозможно, я же вернусь к Джеймсу.

Взяв таблетку у Роджера, я повертела ее в пальцах:

– Как она действует?

– Сосредотачиваешься на одном-единственном воспоминании, глотаешь таблетку и удерживаешь мысль, ни с чем не смешивая. Не пытайся удержать несколько воспоминаний, иначе в голове начнется путаница.

Я смотрела то на таблетку, то на хендлера. Во рту пересохло, а ладони отчего-то вспотели. Всего лишь поцелуй, но ощущение, будто как перед прыжком с моста. Мне противно даже подойти к Роджеру. Решимость начала слабеть.

– Что для тебя ценнее, Слоун? – тихо спросил он. – Ты дорожишь своим прошлым?

Две слезы покатились по щекам. Я думала о Джеймсе, Брэйди и Миллере. Эта частица меня в Программе не выживет. Может, фиолетовая таблетка повлияет на исход? Может, она меня спасет?

– Только поцелуй, – предупредила я.

Роджер засмеялся.

– Да, но я сам решу, сколько он продлится. И поцелуй должен быть настоящим, Слоун. Покажи мне страсть.

Я с силой потерла лицо, так что кожа начала саднить, опустила таблетку в карман халата и нетвердо шагнула вперед.

– Не заблуждайся, – прошептала я, глядя Роджеру прямо в глаза. – Я тебя ненавижу.

Он улыбнулся:

– Мне всегда нравились трудные задачи.

Он грубо схватил меня, щипнув повыше локтя, и дернул к себе. Другая рука по-змеиному обвила талию. Он приник ко мне ртом, мокрым, жадным. Я попыталась отвернуться, но Роджер лишь крепче сжал меня в объятиях, и я почувствовала его эрекцию.

Я всхлипнула и попыталась отодвинуться, когда его язык лизнул мои губы.

– Заставь меня поверить, – выдохнул он. – Иначе заберу таблетку.

Он снова меня поцеловал, и на этот раз я позволила его языку проникнуть мне в рот. Губы уже были вымазаны мятной слюной. Меня мутило. Я не могла больше выдержать ни секунды.

Слезы текли по щекам, когда его рука опустилась мне на ягодицу, и он прижал меня к себе. Другая рука превратилась в железный подголовник, пока он целовал шею.

– Какая ты вкусная, – промычал он мне в кожу.

Я пыталась представить, что это Джеймс, но ласки были слишком агрессивными. Джеймс никогда не прикасался ко мне подобным образом. Я уже плакала, когда Роджер снова наклонился меня поцеловать. Его рука скользнула под рубашку. Я взорвалась и двинула ему коленом в пах, не попав по яйцам, но врезав в бедро. Он вскрикнул и отскочил. Я стояла, тихо плача. Он холодно засмеялся.

– Да прекрати ты, Слоун. Что в этом плохого? Другие и не на такое соглашались.

– Убирайся, – выговорила я, прислоняясь к спинке кровати. – Вон! – закричала я.

Он вздрогнул и оглянулся на дверь.

– Ладно, ладно, – он выставил ладонь. – Только не забудь, все строго между нами. Если ты скажешь…

– Знаю! – Не в силах унять слезы, я с отвращением сплюнула его вкус прямо на линолеум. Роджер, кажется, удивился, что я настолько расстроена.

– Новая таблетка только за обнаженную кожу, – предупредил он. – И держи себя в руках, слезы меня не заводят.

На этом он повернулся и вышел, закрыв за собой дверь.

 

Глава 8

Когда слезы высохли, я лежала в кровати, накрывшись одеялом. Знаю, вскоре меня придут искать, не понимая, куда я пропала. Но я не могла вернуться в столовую, потому что меня до сих пор трясло.

Достав из кармана фиолетовую таблетку, я смотрела на нее. Возможно, она даже не поможет, но я должна попробовать. Надо бороться. Это мой последний шанс не все потерять.

Я положила таблетку в рот и проглотила, закашлявшись, но справившись с собой. Я знаю, что нужно запомнить – не романтику, не что-то заветное, а то, что станет ниточкой к ответам, которые я надеюсь получить, когда выйду отсюда. Со следующей таблеткой я оставлю себе четкое воспоминание о Джеймсе.

А пока я представила их с Брэйди фотографию и кольцо, которые спрятала в матраце. Тот день сотрут из памяти, мне потом и в голову не придет что-то искать. Таблетка – единственный способ.

Я сосредоточилась на фотографии: лицо Джеймса, его обнаженный торс, рука небрежно заброшена на плечи смеющегося Брэйди, а за ними катит свои волны река. Кольцо – пурпурное, блестящее, в форме сердца, которое мне подарил Джеймс, пусть я и не помню когда. Но я носила его не снимая, значит, оно должно что-то значить.

Все это в матраце. Эти вещи станут путеводной нитью, которая приведет нас друг к другу. Уцепившись за воспоминание, я закрыла глаза.

Прошло всего несколько минут, когда меня вдруг наполнила боль. Я закричала – в затылок будто ударили молотком. Успела свеситься с кровати – вырвало. Желудок скручивало, горло жгло огнем. Я сдавливала голову руками, словно сдерживая удары изнутри.

Комната кружилась. Зажмурившись, я опустила голову на подушку, стараясь дышать ровно и думать о кольце и фотографии, спрятанных дома в матраце. Казалось, нестерпимая боль никогда не закончится, но на самом деле прошло, должно быть, минут пять, и я смогла открыть глаза. Болел живот, и надо было подтереть лужу рвоты, прежде чем в палату зайдет медсестра Келл.

Я медленно поднялась, стараясь не наступать куда не надо, и подтерла пол туалетной бумагой, спустив ее в унитаз. Хриплое дыхание вырывалось неровными толчками, будто меня в любой момент снова могло вывернуть. Кислый вкус во рту перебивала неистребимая мята.

Я согнулась над унитазом, и меня снова вырвало.

Когда я пришла в уже полупустую столовую, вид у меня, должно быть, был совершенно больной. Глаза красные, будто с похмелья, сальные волосы стянуты в хвост. Но никто вроде ничего не заметил, и мне пришло в голову, что здесь лучше не прихорашиваться. Разумнее не привлекать внимания.

Я нашла свой поднос там, где оставила, и притворилась, что щиплю булку. Я выпила апельсиновый сок – что угодно, лишь бы убрать мерзкий вкус во рту. Табита пристально смотрела на меня из-за дальнего столика, но вскоре опустила взгляд.

Интересно, предлагал ли Роджер таблетку Табите? Мне хотелось спросить, но как о таком спросишь. А если не предлагал, тогда что? Табита меня заложит, и я здесь основательно застряну.

Мне не хватало Релма. Надеюсь, Роджер сказал правду и Релм скоро вернется. Что, если его мучают? Что, если они стирают меня из его памяти?

В дверях появилась медсестра Келл. Вскочив, я подошла к ней поговорить.

– Слоун, милая, – сказала она, явно польщенная моим вниманием. – Тебе лучше?

– Да. А… с Релмом все в порядке?

Она улыбнулась, снова став похожей на добрую бабушку.

– С Майклом Релмом все замечательно. Доктор Уоррен сейчас охлаждает его пыл. Боюсь, сегодня он не сможет ночевать в своей палате, но завтра снова будет с нами.

Я едва не разревелась.

– А он меня вспомнит? – тоненьким голосом спросила я.

Медсестра Келл только головой покрутила, будто я спросила несусветную глупость.

– Отчего же нет?

Я с облегчением выдохнула, хотя мне по-прежнему претили здешние порядки – все делают вид, будто ничего особенного не происходит, будто здесь и не стирают нашу личность.

– Спасибо, – выдавила я и вышла в коридор.

Карточную партию я пропустила. Сидя в палате, я раскладывала пасьянс – колоду одолжила медсестра Келл. Я прислушивалась к звукам в коридоре, надеясь уловить смех Релма. Меня бросало в пот при мысли, что Роджер пройдет мимо палаты или, того хуже, заглянет ко мне. Но все было тихо.

Заснула я легко, обойдясь без таблеток, которые приносит мне медсестра Келл. Рано утром на сеанс к Уоррен я пошла длинной дорогой, чтобы пройти мимо палаты Релма. Он еще не вернулся.

При моем появлении доктор Уоррен засияла, как медный грош.

– Слоун, – воскликнула она, – ты прекрасно выглядишь!

Я знала, что она лжет, потому что я не принимала душ и даже не взглянула в зеркало. Правда, я намочила горячей водой махровое полотенце и оттерла шею, где Роджер возил своими губами. Терла с такой силой, что на коже появилось раздражение. Доктор Уоррен заметила красное пятно на шее, но ничего не сказала.

– Прежде чем начать… – Она пододвинула мне чашку с красной таблеткой. Я покачала головой.

– Спасибо, мне не нужно.

Она улыбнулась.

– Ты примешь таблетку, Слоун. Мы уже много раз это обсуждали.

От Роджера я знаю, что красная таблетка помечает воспоминания, чтобы позже их проще было удалить. Я не хотела класть ее в рот, предпочла бы раздавить подошвой тапка.

– Да? – переспросила я. – Видимо, я не помню.

На щеках доктора Уоррен проступили желваки.

– Соблюдай порядок, если хочешь, чтобы тебя отпустили.

– Я не стану ее принимать, – отрезала я. Совет доктора Уоррен прозвучал скорее угрозой. Во мне росло возмущение.

– Последняя возможность, – предупредила она, глядя мне в глаза.

Я подалась вперед:

– Я не буду принимать чертову таблетку, ясно?

Не дрогнув, доктор Уоррен спокойно выпрямилась в кожаном кресле:

– Мэрилин!

Вошла крупная женщина в белой сестринской форме, держа наготове шприц. Не успела я сообразить, что происходит, как игла вонзилась мне в руку выше локтя.

– Что это? – заорала я, вскакивая с кресла.

– Успокойся, – сказала доктор Уоррен без малейшего раскаяния. – Это та же доза. Я тебе говорила – ты примешь лекарство так или иначе. Добровольно просто менее болезненно. – Она посмотрела на медсестру. – Приготовьте еще шприц для инъекции в конце сеанса.

Я беспомощно стояла, сжимая руку в месте укола. Оскорбленная, распираемая бешенством, я боялась сорваться.

– Сегодня, – начала доктор Уоррен, игнорируя мою ярость, – я хочу поговорить о Джеймсе после смерти Брэйди. О том, как между вами возникла созависимость.

– Не созависимость, а любовь, дура!

Уоррен, похоже, была совсем не против подождать, пока я стану послушной. Я уже чувствовала, как лекарство разливается по жилам. Меня качнуло. Скоро я буду выбалтывать свои секреты.

Осев в кресло – ноги и руки казались странно легкими, в голове возник туман, – я начала рассказывать.

– Мы с Джеймсом тайно встречались два месяца, – говорила я, пристроившись виском к обивке кресла. – Трудно было скрывать от Брэйди. Джеймс у нас часто ночевал, и каждую ночь в три утра он тихонько выходил из комнаты Брэйди и ложился ко мне на кровать. Мы целовались и шептались. Джеймс меня все время смешил. Я не старалась держать свои чувства в тайне, но Брэйди не принял бы наших отношений, да и родители тоже. Поэтому мы только лежали в объятиях друг друга и болтали о том, чтобы сбежать из Орегона.

– Вы занимались сексом? – спросила доктор Уоррен, что-то записывая в карту.

– Нет. Могли, конечно, но не занимались. – Я улыбнулась своим воспоминанием. – Зато много целовались и обнимались.

Я закрыла глаза, сразу оказавшись за много миль отсюда.

– После смерти Брэйди Джеймса терзало чувство вины. Мне было еще хуже. Умей я плавать, может, я бы его спасла. Родной брат готовился к самоубийству, а я ничего не замечала, потому что была влюблена. Первую неделю мы с Джеймсом сторонились друг друга. Я даже глядеть на него не могла.

– Отчего же все изменилось?

– После похорон мать все время плакала, а отец запил. На меня свалилось удвоенное внимание. Родители боялись, что у меня тоже депрессия, а я просто горевала по брату. Брэйди был моим лучшим другом, я мечтала, чтобы он вернулся… – Я с трудом сглотнула. – Но он не вернулся, и не прокатился со мной на колесе обозрения, и так и не научил меня плавать…

Доктор Уоррен подала бумажную салфетку, и я промокнула глаза. Надо же, я и не заметила, что плачу, не чувствовала слез на щеках. У меня все онемело.

– И вот однажды я застала мать в комнате Брэйди – она собирала его одежду. У меня началась истерика при мысли, что его вещи положат в ящик вроде того, в который положили самого Брэйди. Я крикнула матери, что ненавижу ее. – Я опустила голову. – Я не горжусь этим, но я уже задыхалась от эмоционального настроя родителей, а мне требовалось время самой справиться с горем. Они не давали мне скорбеть! На следующий день возле телефона появилась брошюрка Программы. Я поняла, что отныне придется плакать потихоньку, и решила поговорить с Джеймсом – ведь Брэйди завещал нам беречь друг друга.

В школе меня загрузили беседами, терапией, мониторингом. Я чувствовала себя настолько одинокой, что начала опасаться – неужели я и в самом деле заболеваю? Но на той неделе я увидела Джеймса у наших шкафчиков и вдруг поняла, что ужасно соскучилась. Увидев меня, он тут же потопал навстречу и схватил в охапку так, что затрещали кости. Мне хотелось плакать, но я не могла.

– Это здоровые виды демонстрации эмоций, – сказала доктор Уоррен. – Вы могли поговорить с психологами.

Я уставилась на нее – шутит она, что ли? Неужели не знает, какие меры принимаются, чтобы «защитить» нас?

– Считайте что угодно, – сказала я Уоррен. – Но хендлеры хватались за любой повод, лишь бы нас закрыть. Мы жили под постоянной угрозой.

Я отвернулась, вспомнив, с каким облегчением убедилась, что с Джеймсом все в порядке.

– В тот день и на следующий он подвез меня домой. Только вместе мы чувствовали себя нормальными. Уезжая подальше, чтобы выплакаться без посторонних глаз. Шли недели. Мы понемногу начали говорить о другом – о том, чтобы вместе уехать отсюда и больше не расставаться.

Со стесненным сердцем я вспомнила наш первый раз и свой страх. Мы ночевали у реки, лежа в обнимку на одеяле у жаркого костра. Я была влюблена в Джеймса. Закрыв глаза, я вспомнила, как Джеймс жарко поцеловал мне шею, нежно поглаживая мое тело. Вскоре он уже страстно целовал меня, желая больше, чем раньше.

Коленом он раздвинул мне ноги, а я стянула с него футболку, он остановился и сказал, задыхаясь: «Мы не должны…»

Веки были полуопущены, голубые глаза переполняла страсть. Я притянула его к себе и снова принялась целовать, расстегивая ремень. У Джеймса оказался с собой презерватив, то есть он понимал, что это может произойти. И мы воспользовались кондомом – и в тот раз, и потом.

Я открыла глаза и увидела, что доктор Уоррен ждет продолжения. Я не хотела говорить, но просто не могла остановиться. Чуть не плача, я понимала, что это значит. Она украдет и это воспоминание, и сознавать это было невыносимо.

– В ту ночь, когда у нас с Джеймсом впервые был секс, свою роль сыграли не только гормоны. Было отчаяние, печаль и немного боли, а потом вдруг стало прекрасно, и появилась надежда. Это было взаимное обещание беречь друг друга. Джеймс сказал, что любит меня и не допустит, чтобы со мной что-то случилось. – Я задохнулась. – Но я его не защитила. Я очень старалась, но это оказалось мне не по силам. За ним пришли и забрали. И теперь он меня уже не любит.

Я зарыдала, закрыв лицо руками. Больно быть живой. Мне не хотелось жить после такой потери.

– У меня ничего не осталось, – сказала я, не отнимая ладоней от лица. – Я совершенно одна.

– Это не так, – возразила доктор Уоррен. – Я не говорю, что Джеймс плохой, или Миллер, Брэйди, Лейси. Но именно из-за них ты здесь. Они были больны, Слоун, и заразили тебя. А теперь ты обязательно поправишься. Это как онкология – врачам необходимо удалить больные ткани.

Я глядела на нее с ненавистью, которую немного приглушила боль, бушевавшая в груди.

– Вот, – сказала она, протягивая мне желтую таблетку. – Прими. Это придаст тебе сил, и все будет как должно быть.

Я тут же вспомнила об отвратительном, слюнявом поцелуе Роджера и о том, что фиолетовая таблетка сохранит какие-то воспоминания. Посмотрев на доктора Уоррен, я сказала:

– Пошла ты к черту.

Тут же меня кто-то схватил, и я почувствовала укол в плечо.

 

Глава 9

– Слоун! – сказал кто-то громким шепотом.

Глаза распахнулись сами собой, и я закричала, увидев темную фигуру у своей кровати.

– Ш-ш-ш, – быстро сказал Релм, приложив палец к губам. Он оглянулся на дверь, и я замолчала.

– Напугал, на фиг, – прошептала я и приподнялась, чтобы получше его разглядеть в темной палате, которую освещал только лунный свет через не открывавшееся окно. – Что с глазом?

Под глазом у Релма был черный синяк, судя по виду, еще болезненный.

– Все нормально, – отмахнулся он. – Хотел проверить, как ты. Я не знал, что так резко исчезну. – Широко улыбаясь, он внимательно смотрел на меня, проверяя, все ли в порядке.

– Это было очень невежливо, – подхватила я, садясь и обнимая его за шею. Он рассмеялся и слегка меня обнял, будто стесняясь. – Мне было одиноко.

Релм пригладил мне волосы.

– Слоун… – Он помолчал. – Тебя ведь не обижали?

В его голосе слышалось беспокойство. Я подумала, что он говорит о Роджере, но я не могла сказать о таблетке. И о поцелуе.

– Нет, – солгала я. – Просто я боялась, что ты не вернешься.

Опустив руки, я легла в кровать, радуясь, что он рядом.

– Тебе надо спать, – прошептал Релм. – За завтраком увидимся.

Я кивнула, улыбнувшись:

– Может, дадут вафли.

Он засмеялся.

– Если не дадут, я для тебя достану.

Я улеглась на бок, и он поправил мне одеяло.

– Ты-то достанешь.

Я проводила его взглядом. Релм тихо прикрыл дверь. С меня словно спала огромная тяжесть. Я знала, что была расстроена, но не помнила, почему, и радовалась возвращению друга.

На следующее утро Релм ждал за столиком, свежий и бодрый в лимонно-желтой пижаме. Влажные волосы зачесаны назад, что делало его еще более юным и очень шло к черным глазам.

– Вафель нет, – сообщил он, словно ожидая моего разочарования. – Но я заполнил карточку предложений, завтра будут.

Я засмеялась и присела рядом, еще не взяв себе поднос с едой.

– Фингал тебе хендлер поставил? – спросила я. Релм невесело смотрел, как я его разглядываю.

– Локтем заехал, – признался он. – Но я этого Роджера чуть не задушил, так что счет примерно равный.

Я напряглась и отвернулась, с отвращением вспомнив, что позволила Роджеру себя трогать. Зато теперь я сохраню часть воспоминаний. По крайней мере, надеюсь на это.

– В чем дело? – спросил Релм.

– Ни в чем, – пробормотала я. – Есть хочу.

И я ушла в очередь за подносом.

Третья неделя на исходе, а я по-прежнему отказываюсь добровольно принимать таблетки. Лучше бы мне не знать действие этих таблеток, чтобы не устраивать противостояние каждый день. Но я знаю и каждый день устраиваю. Потому что хочу бороться.

После очередного сеанса психотерапии и новой инъекции я шла в палату, когда в коридоре появился он.

– Привет, Слоун, – сказал Роджер. – Извини, что давно не навещал. Много времени провожу в твоей новой школе.

От звука его голоса руки покрылись гусиной кожей.

– Оставь меня в покое, – заплетающимся языком сказала я.

– Не хочешь спросить почему?

Я повернулась к нему. Темные волосы падали ему на глаза.

– Нет.

– А тебе знакомо имя Джеймса Мерфи? – спросил он.

Я задохнулась и остановилась, схватившись за стену. Джеймс мой бойфренд, по крайней мере, был до Программы. Он дружил с Миллером, а до этого… Кем? Кем Джеймс был раньше?

Я потерла лоб основанием ладони. Не могу вспомнить.

– Похоже, Джеймс тот еще баламут. Неудивительно, что вы так долго были вместе. Вы же парочка бунтарей, – засмеялся Роджер. Мне захотелось выцарапать ему глаза.

– С ним все нормально? – спросила я.

Роджер кивнул:

– Абсолютно. Но он ходячая проблема. Вечно смывается от хендлеров, нервы нам мотает. Повезло, что ему скоро восемнадцать, иначе загремел бы сюда повторно.

С Джеймсом все в порядке. Я улыбнулась, прислонясь к стене.

– Знаешь, Слоун, – прошептал Роджер, подходя ко мне вплотную. – Через пару сеансов ты вообще забудешь Джеймса.

– Заткнись, – отрезала я, зажмурив глаза, когда его пальцы скользнули по моей голой руке.

– Я сказал тебе цену и думаю, что она справедлива. Что скажешь? – Он подался ближе, обдавая мне ухо пропахшим мятой дыханием. Палец прошелся по моей руке и скользнул вниз по рубашке, задев грудь.

Стены кренились – действовало лекарство, но я старалась держаться. Не хочу показаться слабой. Не хочу его поганых рук.

– Нет! – зарычала я.

– Хм… – сказал Роджер, подхватывая меня за талию. Голова сама собой склонилась ему на плечо. – Помочь тебе дойти до палаты, что ли…

Вырываясь, я едва не упала на пол, но сзади в коридоре послышался голос:

– Эй, Родж, – Релм стоял, сунув руки в карманы желтой пижамы. – Похоже, тебе сейчас понадобится помощь.

Не отвечая, Роджер опустил меня на пол и попятился.

– Я ничего плохого не делал, Майкл, – заверил он.

– Неужели? – спросил Релм, подходя к нам. Белый кафель пола приятно холодил щеку. Скосив глаза, я смотрела на Релма. – С другими девочками ты тоже ничего плохого не делал? – продолжал он. – Интересно, что скажет доктор Уоррен? – Мрачный как туча, Релм остановился надо мной. Я дотянулась до края его штанины, ухватилась за ткань и пыталась подняться.

– У тебя свои секреты, у меня свои, – сказал Роджер, сузив глаза, и попятился.

Релм взял меня за руку и потянул, помогая подняться.

– Идти можешь?

Я хотела ответить «да», но не могла удержаться на ногах. Релм нагнулся, одной рукой подхватил меня под колени и поднял. Я бессильно опустила голову ему на грудь. Он понес меня в палату. Роджер отходил по стеночке как можно дальше.

– Разговор не окончен, – предупредил его Релм и пинком открыл мою дверь. Я чувствовала, как он напряжен, и думала, что сделал бы со мной Роджер, если бы не появился Релм. Когда он уложил меня на кровать, я вцепилась в его пижаму и умоляла остаться и не уходить, пока он снова меня не обнял. Я забылась странным, тяжелым сном.

За ужином мы о произошедшем не говорили. По крайней мере, сначала. Релм донес мой поднос до стола, притом что Дерек и Шеп наперебой изощрялись в остротах, называя его подкаблучником. Я дрожала – меня вообще лихорадило. Видимо, реакция на лекарство.

– Можно к вам? – спросила Табита, остановившись у стола. Парни засмеялись, но Релм подвинулся.

– Конечно, Тэбби.

Я улыбнулась, видя, что он добр и умен. Как Джеймс, всегда умеет поднять настроение. Джеймс меня тоже смешил, хотя я не могу вспомнить последний раз.

– Вот, – сказал Релм, положив кусок кукурузного хлеба на мой поднос. – Тебе надо есть, Слоун. Ты же просто чахнешь.

– Может, я хочу зачахнуть!

– Не говори так, – яростно прошептал он. – Иначе тебя здесь закроют.

Я виновато кивнула, посчитав, что огорчила его, и взяла под столом за руку.

– Мне просто очень себя жаль, – тихо сказала я. – Мои воспоминания… Их осталось совсем мало…

Релм стиснул мне руку и не отпускал. Он глядел на меня, будто все понимая, и мы начали есть, слушая, что говорят остальные. Я кивнула, когда Дерек сказал – вот будет ему восемнадцать, и он уедет за границу.

Я была благодарна Релму за то, что он держал меня за руку. В этом не было ничего романтичного. То была рука помощи.

 

Глава 10

После оживленной партии в карты мы с Релмом пересели на диван посмотреть фильм в компании нескольких парней и девушек. Я прильнула к Релму. Медсестры ничего не сказали и не попытались нас рассадить. Можно было делать что хочешь, и это оказалось очень приятно. Впервые за долгое время я была сама себе хозяйка.

Когда медсестра Келл велела расходиться по палатам, Релм повел меня в другую сторону.

– Хочешь у меня посидеть? – спросил он, показав дальше по коридору. Я пожала плечами, держа его под руку.

В палату он пропустил меня первой и выглянул в коридор, прежде чем закрыть дверь.

– Прикольно потихоньку смыться, – сказал он.

– Еще бы. А мне казалось, ничто не перебьет действие таблеток, – засмеялась я. У Релма, однако, сделалось серьезное лицо. Он присел на кровать, а я в кресло, лицом к нему. Мне было неуютно – я знала, что сейчас он заведет разговор о Роджере.

– Слоун, я должен спросить… Он тебя изнасиловал?

– Что? – вздрогнула я. – Нет.

– А что тогда?

Я почувствовала, что отрицать бесполезно.

– Он предложил сделку.

– О боже…

– Всего лишь за поцелуй и… прикосновения, но я сразу врезала ему коленом, поэтому все ограничилось поцелуем. – Меня замутило, и я опустила голову, не желая, чтобы Релм видел мое лицо.

– А взамен?

– Он дал мне таблетку. Сказал, что она поможет сохранить воспоминания.

Релм выругался себе под нос и сильно потер лицо.

– Я его убью, – процедил он. – Я ему говорил оставить тебя в покое.

– Он и с другими это делал? – спросила я.

Релм кивнул, с болью глядя на меня:

– По-моему, это не вчера началось.

Я болезненно сморщилась, представив, как девушки терпели секс с этим уродом, и не понимала, как позволила ему дотронуться до меня. Я хотела сохранить что-то из прежней жизни и за это готова была вываляться в грязи. Разобиженная, я обхватила себя руками.

– Таблетка не поможет, – продолжал Релм. – Если воспоминание вырвано из контекста, оно не возвращается или остается непонятным. Не принимай ее.

Я вздрогнула, как от удара. Позволила Роджеру меня лапать, а теперь не получу обещанного? Все было зря? Я зря терпела?

– Не помогает? – напряженным голосом спросила я. Релм покачал головой. Мне показалось, что мир вокруг рушится. Пропала последняя надежда. Я все отдала за то, чтобы сохранить воспоминания. От меня ничего не останется.

– Отдай лучше мне эту таблетку, – сказал он.

– Не могу, – прошептала я. – Я ее уже приняла.

Лицо Релма исказилось от гнева.

– Идиотка! – закричал он. – Ты же в ящик могла сыграть!

Пораженная его резкостью, я опустила взгляд и встала, чтобы уйти, но Релм быстро схватил меня за руку.

– Слоун, извини, – сказал он. – Я не хотел тебя обидеть. Не уходи. Я просто разозлился. – Когда я снова посмотрела на него, он с облегчением выдохнул. – Извини, – повторил он, убирая руку. – Не будем больше об этом.

Идти мне было некуда, поэтому я снова опустилась в кресло.

– Проехали, – сказала я. Релм удивительно легко принимает Программу, с готовностью отдавая им свое прошлое. Но я, в отличие от него, не хочу меняться.

Релм подвинулся, похлопав по одеялу.

– Посидишь со мной? – спросил он. Я кивнула и перебралась на кровать. – Все будет хорошо, – тихо сказал он. – Уже почти все закончилось.

Я смотрела на него. Из меня словно вышел воздух.

– Мне что, ожидать, пока я останусь пустой оболочкой?

Он печально улыбнулся:

– Когда забудешь, уже не будет больно. Это единственное, что может нас спасти. – Он уперся лбом мне в лоб и прошептал: – Иначе нельзя. У тебя здесь огромная дыра, – он положил ладонь мне на грудь слева. Прикосновение вышло душевным и почти успокаивающим, без всякого романтического подтекста. К Релму я ничего такого не испытывала, но от его прикосновения почувствовала себя живой.

– Не знаю, выдержу ли я, – сказала я, закрывая глаза.

– Ты выдержала большее. Главное, что ты не умерла, правильно? – Отодвинувшись, он приподнял мое лицо под подбородок. – Теперь давай ты меня утешай, – пошутил он, прижав меня к груди и пристроившись на подушках. – Хорошо, что здесь есть ты, – продолжал он, играя моими волосами. – Не то пришлось бы мне обниматься с медсестрой Келл.

Я засмеялась, слушая его сердце и удивляясь, как быстро оно бьется.

– Нервничаешь? – спросила я.

– Я же в кровати с красивой девушкой! Это неконтролируемая реакция.

Я села. Релм передвинулся и улегся спиной на кровать. Опираясь на локоть, я рассматривала его лицо. Синяк под глазом стал бледнее, кожа выглядит более здоровой, чем во время нашего знакомства. Шрам на шее практически зажил. Интересно, давно ли он появился? Я провела указательным пальцем по припухлой розовой линии, и Релм встретился со мной взглядом.

– Еще болит? – спросила я.

Релм облизал губы, но ответил не сразу:

– Каждый день.

Я задержала палец под подбородком.

– Мой тоже.

Релм притянул меня к себе, и я не отстранилась. Мне так одиноко и плохо, что я уже не стану прежней, но рядом с кем-то можно ненадолго забыться. Релм ко мне добр, он мой друг.

Но когда он подался ко мне, внутри все сжалось, я отвернулась, и его губы скользнули по щеке.

– Не могу, – пробормотала я. Релм не мой бойфренд. Он не Джеймс.

Я закрыла глаза и уткнулась ему в грудь, обнимая и надеясь, что он меня не выгонит. Не хочу сейчас быть одна. Релм начал извиняться, но я его остановила.

– Дело не в тебе. Я… Я же с Джеймсом, – сказала я, соображая, не слишком ли жестоко это прозвучит. – Я люблю его.

Релм улегся иначе, но не отстранил меня – наоборот, обнял крепче.

– Я понимаю, – прошептал он.

– Я его найду, – говорила я, получалось, что себе. – Программа не сотрет Джеймса из моего сердца. Я знаю, что не сотрет.

– Ну, если вам суждено… – сказал Релм совсем как моя мать. В его словах угадывалась обида. Я не ответила, лежа в его объятиях и зная, что не должна этого позволять. Никто не прогонял меня в палату, и когда я начала засыпать, чувство вины отпустило, пусть и ненадолго.

По телу разливалось приятное онемение чувств.

 

Глава 11

Проснувшись, я огляделась: белые стены без единого пятнышка. Одна в кровати в своей палате. Заснув в комнате Релма, я проснулась в три утра и ушла к себе, чувствуя странное опустошение.

В столовой Релм ждал меня за столом с дурацкой широкой улыбкой на лице. Его друзья засвистели, когда я подошла в своей лимонно-желтой пижаме, держа на подносе тарелку с яичницей. Релм ткнул Шепа локтем в грудь:

– Вали отсюда, чувак.

Но его улыбка не потускнела.

– А в чем дело? – спросила я, присев рядом. Мне безразлично, что обо мне говорят, лишь бы не приставали. После Роджера, надеюсь, никто не под-катит.

Релм пожал плечами:

– Они якобы видели, как вчера вечером ко мне в комнату заходила девушка. Если они решили, что это ты и у нас все было, это не моя вина.

– А ты не отрицал?

– Не-а, и это тоже не моя вина. Надо маскироваться, если не хочешь, чтобы тебя узнавали. – Релм открыл для меня пакетик молока и снова начал рассеянно есть свою яичницу. Я смотрела на молоко, думая, что открыть пакет – очень любезный жест, пусть даже и несколько собственнический.

– Я вот что хотела спросить, – начала я. – Сколько вы здесь еще пробудете?

Релм помолчал, не поднимая глаз.

– Две недели. А ты на полторы дольше.

Во мне пробудилась паника.

– Полторы недели – это долго, – сказала я треснувшим голосом. Жутко оставаться здесь одной, да еще превратившись в незнакомку с моим лицом. И с Роджером, который уже порядком взбешен.

– Красота моя, – сказал Релм, – все будет замечательно.

– Не будет, – прошептала я. – Я все забуду. А Роджер? Что он сделает, когда у меня не будет сил сопротивляться?

Веселость Релма сразу пропала.

– Роджер больше к тебе не подойдет, обещаю. Я ему не позволю.

– Тебя здесь не будет.

Релм, сидя с каменно-серьезным лицом, посмотрел мне в глаза:

– Даю тебе слово, я ему не позволю. Я пойду на все, но тебя он в жизни больше не тронет.

Он говорил всерьез. Я опасалась за него, но Релм улыбнулся, отчего страх сразу прошел, и поцеловал меня в щеку. Поцелуй пахнул яичницей. После этого Релм снова вернулся к завтраку.

При осмотре доктор Фрэнсис сказал, что я набрала фунт. Он остался доволен и скорректировал мне дозу лекарств, сказав, что я иду к выздоровлению семимильными шагами и можно наконец уменьшить вводимые препараты. Я хотела ему верить, но не верила, ведь он работает в Программе.

После осмотра он проводил меня к доктору Уоррен. Ее лицо озарилось радостью от встречи со мной. Волосы она стянула в высокий девичий пони-тейл, а костюм сменила на цветную блузку.

– Хорошо выглядите, – пробормотала я. Она улыбнулась:

– Да вот, для разнообразия. Нам сегодня нужна Мэрилин? – Она пододвинула мне чашку с таблеткой.

– Угу.

Заметно напрягшись, доктор Уоррен махнула рукой. Вошла медсестра, крепко взяла меня за локоть и воткнула иглу. На этот раз я разболталась гораздо быстрее – видимо, вопреки обещаниям доктора Фрэнсиса дозу увеличили. Впрочем, у меня все равно осталось мало воспоминаний.

Я без сил опустилась в кресло.

– Что сегодня ковырять будете? – спросила я.

– Я только слушаю, Слоун, больше ничего не делаю.

– Врете.

Доктор Уоррен вздохнула.

– За что ты так любишь Джеймса? – спросила она. – Он напоминает тебе время, которое ты проводила с братом?

– За красоту, – засмеялась я, прислонившись виском к спинке кресла. Она просто ненормальная, если ждет от меня откровенности.

– Тебя заденет, если я скажу, что Джеймс тебя не любил?

Я возмущенно уставилась на нее.

– Что?!

– Я просмотрела его медкарту. Джеймс рассказал своему консультанту, что чувствовал себя обязанным заботиться о тебе. Он берег тебя, потому что ты была нездорова, и он не хотел, чтобы ты умерла, как твой брат.

Джеймс явно пытался меня выгородить, но все равно слова доктора Уоррен больно задели меня.

– Джеймс меня любил, – прошипела я. – И никакие нагромождения лжи этого не изменят.

– Откуда тебе это знать, Слоун? Когда ты поняла, что он тебя по-настоящему любит?

– Так я вам и сказала, – фыркнула я.

Доктор Уоррен кивнула и подняла палец, обращаясь к Мэрилин:

– Еще укол, пожалуйста.

Я только и успела почувствовать боль выше локтя, когда Мэрилин вколола мне новую дозу.

– Вы не имеете права, – сказала я, испугавшись передозировки.

– Слоун, мы будем делать все, что нужно, чтобы спасти твою жизнь и остановить эпидемию. Пожалуйста, помогай, иначе отправишься в процедурную.

Угроза меня здорово напугала. Что они со мной будут делать? Распилят череп, чтобы покопаться в мозгу? Потирая руку, я с ненавистью глядела на доктора Уоррен.

– Ладно, – сказала я. – Ладно.

Мэрилин вышла. Доктор Уоррен занесла ручку над моей картой, готовая записать то, что я скажу. Я подумала солгать, но меня окатило жаркой волной, и я сделалась слишком слабой для лжи.

– Джеймс уже встречался с девушками до меня, и немало, – начала я. – Когда мы объявили себя парой, они сплетничали, что это из-за смерти моего брата. Несли такую же фигню, как вы. Они не знали, что мы встречаемся уже некоторое время, а мне было неловко их поправлять, раз от Брэйди я это утаила. Со смерти брата прошло всего несколько недель, когда родители усадили меня и завели разговор. Оказывается, они за меня волновались, но я держусь молодцом, лучше, чем они сами. Однако их беспокоят наши с Джеймсом отношения: два человека, пережившие трагедию, не должны оставаться вместе, это повышает риск суицида. Я парировала, что тогда им самим надо разойтись. Мать дала мне пощечину. До сих пор помню, как жгло щеку. Да, я сказала ужасные слова, но не извинилась. И уже не извинюсь, потому что все забуду… Я выбежала из дому, села в машину и поехала прямо к Джеймсу домой. Был уже одиннадцатый час, и дверь открыл его отец, явно рассерженный.

Я до сих пор помню лицо мистера Мерфи, такое замкнутое. «Прости, Слоун, – сказал он, – в гости так поздно нельзя».

Он очень похож на Джеймса, только больше и тяжелее. И отстраненнее.

Он дал волю гневу: «Слушай, я говорил с Джеймсом… Я этого не одобряю, вашей дружбы. Ты хорошая девочка, Слоун, – мистер Мерфи взял меня за плечо. – Я любил твоего брата, но так вы не сможете оправиться – вы же постоянно напоминаете друг другу о трагедии! Поезжай домой, родители волнуются».

– Ну, ясно, они позвонили, – сказала я доктору Уоррен, – и предупредили, что я поехала к Джеймсу. – Я замолчала, вспоминая о том, как мы с Джеймсом поняли, что всегда будем вместе.

«Я люблю вашего сына, – сказала я мистеру Мерфи, сходя с крыльца. – Не из-за Брэйди, а просто люблю».

Не глядя на меня, он закрыл дверь, оставив одну. Я постояла, не зная, что делать, и пошла обратно к машине, когда сзади послышался тихий свист. Меня догонял Джеймс с рюкзаком на плече. Лицо его было бесстрастным.

«Пошли». Он повел меня к машине. Я села за руль. Судя по всему, Джеймс недавно плакал. «Джеймс, – начала я, – они сказали, что…» «Слоун, – перебил он, устремив на меня пристальный взгляд. – Они не заставят меня держаться от тебя в стороне». «И что будем делать?» – спросила я. Он кивнул вперед: «Поехали».

Доктор Уоррен двинулась за своим столом. Я посмотрела на нее. Она кивнула, приглашая меня вспоминать дальше.

– Мы сбежали, – сказала я. – Поехали в кэмпинг с юртами – такие круглые домики. Джеймс снял один до конца недели. Вопросов не возникло – он платил наличными и выглядел старше своих лет. И мы впервые словно оказались в маленьком собственном доме. С нашей собственной, отдельной жизнью.

Я снова улеглась на спинку кресла. По телу распространялось тепло. Я вспоминала, как мы с Джеймсом переставляли кровать и стол, обживаясь. Мы готовы были остаться там навсегда. Нашлась колода карт, и Джеймс подначил меня сыграть в покер на раздевание, правда, сам и проиграл.

– Ты нарочно проигрываешь? – смеясь, спрашивала я.

– Слоун, если на кону твоя нагота, я из кожи вон вылезу, чтобы выиграть. – Он посмотрел на мою футболку и джинсы. – Могла бы хоть носок снять, чтобы меня порадовать.

Я медленно стянула носок и бросила через комнату. Лицо Джеймса изменилось, шутливость пропала.

– Слоун, – прошептал он, кладя карты. – Я люблю тебя. Мне с тобой хорошо. – Он пододвинулся по полу, где лежали карты, почти вплотную ко мне и замер, пристально глядя мне в глаза. – Мне нравится, как ты смеешься, плачешь. Обожаю твою улыбку, – он коснулся моей щеки, и я невольно улыбнулась. – Хочу заставлять тебя стонать.

Затрепетав, я обняла его за шею.

– Малышка, – продолжал он. – Я проживу с тобой всю жизнь – или умру, не оставив попыток.

– Не говори о смерти, – пробормотала я, мягко целуя его в губы.

– Только тебе я могу доверять. Ты одна знаешь меня настоящего.

– Я знаю, что Джеймс меня любил, – плача, говорила я доктору Уоррен. – Так, как я, его никто не знал. Он всегда держался молодцом, у него была железная выдержка, но смерть Брэйди стала для него мукой. Он возненавидел отца, пытавшегося нас разлучить. Не мог простить мать, бросившую его ребенком. Со мной Джеймс снимал броню и становился собой, и таким я любила его больше всего. – Я вытерла лицо и гневно уставилась на доктора Уоррен. – Мы были вместе, потому что любили друг друга, и не ищите иной подоплеки.

Доктор Уоррен кивнула, ничего не записывая. У нее был такой вид, будто она меня понимает. А может, и притворялась, как всегда. Комната казалась наполненной поблескивающей жидкостью, предметы плавали, как во сне.

– Прими это, – она подала мне черную таблетку. Не желтую, как обычно. На секунду меня окрылила надежда: Уоррен все-таки решила мне помочь. Я улыбнулась, медленно взяла таблетку и с благодарностью проглотила. Доктор Уоррен с облегчением выдохнула и отложила ручку.

– Извини за все, что тебе пришлось выдержать, Слоун, – сказала она будто бы искренне. – У тебя есть несколько секунд попрощаться.

– С кем? – наморщила я лоб.

– С Джеймсом.

Пол уходил из-под кресла. Действие лекарства замедляло движения, но я вскочила на ноги. Нет. Нет. Нет! Я сунула палец в горло, вызывая рвоту. Доктор Уоррен приказала мне прекратить и вызвала медсестру. Избавиться, избавиться от проклятой таблетки, пока не стерлись последние воспоминания о Джеймсе!

Но едва меня вырвало, как рядом возникла Мэрилин с иглой наготове, чтобы все у меня отнять.

 

Глава 12

Плача, я возвращалась от доктора Уоррен. Она и не подумала меня успокоить. Наоборот, сказала, что в моем состоянии нормально поплакать. Я послала ее подальше и, придерживаясь за стенку, пошла в комнату досуга.

Джеймс, Джеймс, Джеймс. Я знала, что помню его последние минуты. Остановившись, я съехала спиной по стене на пол. Уткнувшись лицом в колени, я пыталась удержать ускользающие мысли.

Вот Джеймс широко улыбается и приглаживает пальцами мокрые волосы.

– Давай, Слоун, – зовет он меня из воды. Солнце бликами играет на его коже, когда он встает в полный рост. Я сижу на траве и отрицательно качаю головой.

Джеймс выходит из реки – с него капает вода – и падает на одеяло. Холодное от воды бедро прижимается к моим шортам.

– Однажды, – говорит он, щурясь и глядя на солнце, – я научу тебя плавать, и мы поедем на океан.

– Никогда.

– Никогда? – переспрашивает Джеймс, словно его позабавил мой ответ. Он обнимает меня и держит, не отпуская. Сквозь холодную после купания кожу изнутри пробивается жар. – Никогда-никогда?

Я хихикаю и качаю головой.

– А если я хочу свадьбу на пляже? – спрашивает он. – Все равно скажешь «нет»? – Он покусывает губу, наклоняясь ко мне ближе. – Откажешься за меня выйти?

Горячая волна пробегает по телу, и не только от близости, но и от сознания, как сильно я его люблю. Он – вторая половинка моего сердца.

– Я тебе никогда не откажу, – шепчу я.

Джеймс улыбается и мягко целует меня, ведя губами вниз по шее и обратно к губам.

– Есть только мы с тобой, – говорит он, – безумно любящие друг друга до конца дней.

Его слова эхом звучали в голове, когда я повалилась на бок в коридоре, утонув в захлестнувшей меня боли.

Я чувствовала чье-то присутствие, но тело точно свинцовое, нельзя пошевелиться. Я попробовала повернуться, но руки что-то держало. Резко открыла глаза. Надо мной возникло лицо. Я закричала, но рука зажала мне рот.

– Тс-с-с, мисс Барстоу, – шепнул Роджер. – Мы же не хотим привлекать к себе внимание.

Я забилась, выворачивая руки, и поняла, что он опять привязал меня к кровати. Я не совсем беспомощна – можно укусить его в ладонь и закричать. Но что потом? Меня начнут лечить заново и не отпустят, пока не убедятся, что я не помню ничего, чего помнить не следует.

Мотнув головой, я стряхнула его руку.

– Что тебе надо?

Он улыбнулся, пройдясь взглядом по моему телу под одеялом.

– Сейчас ты, пожалуй, чересчур взбудораженная, чтобы доверить тебе мои интимные части, – сказал он. – Поэтому сделку я не предлагаю.

Я нахмурилась.

– Тогда что?

– Я хочу, чтобы Майкла Релма отсюда вышвырнули. Но сперва я погляжу, как он будет корчиться.

Безнадежность ситуации обрушилась на меня, как дом.

– Что ты затеял?

Роджер пожал плечами:

– Майкл довольно некстати к тебе проникся… От такого зрелища он потеряет над собой контроль. – С тошнотворной улыбочкой Роджер наклонился ко мне и поцеловал в ключицу, предусмотрительно держась подальше от моих зубов. Он провел языком по моей коже. – Как жаль, – пробормотал он, целуя меня снова. – Можно было так позабавиться…

– Ну да! – зарычала я. – С удовольствием еще раз врежу тебе коленом!

Роджер отстранился, вглядываясь мне в лицо.

– Думаешь, ты победила? – спросил он, дыша мне мятой в лицо. – Пересилила Программу? – Он тихо засмеялся. – Слоун, – прошептал он, – ты ведь кого-то любила, помнишь?

Эти слова оказались больнее любой пощечины. Сердце заболело от острой тоски. Любила? Да, я любила. Кажется, это был…

Роджер отодвинулся с довольной ухмылкой.

– Мне пора, – сказал он. – Майкл сейчас выйдет с терапии. – Он пошел к дверям, но обернулся: – Чуть не забыл.

Он вынул из кармана шприц и воткнул мне в бедро, зажав мне рот, когда я вскрикнула. Через несколько минут у меня поплывет в глазах. Он откинул одеяло, развязал шнурок на поясе моих пижамных штанов и задрал футболку, будто я сопротивлялась.

Я бессильно уронила голову на подушку, а Роджер все смотрел, ожидая, пока я отключусь. Из уголков глаз слезы потекли по вискам.

– Извини, Слоун, что пришлось тебя привязать, – сказал он. – Но ты представляешь опасность для себя самой.

Он утешительно потрепал меня по плечу и вышел.

Меня осторожно похлопали по щеке.

– Слоун, красота моя, проснись!

Легонько пошлепали еще, и я открыла глаза.

– Слава богу, – пробормотал Релм, принимаясь за мои путы. – Что случилось?

– Роджер… – Я поперхнулась. Голос звучал хрипло. – Он…

Релм замер и уставился на меня.

– Роджер тебя…

Он часто задышал, прикрыв меня одеялом. На щеках проступил темный румянец.

– Нет, – заверила я, зная, что он думает о самом худшем. – Он тебя провоцирует. Хочет, чтобы тебя убрали.

Релм так сжал челюсти, что лицо стало жестким, угловатым. Он развязал вторую петлю и принялся растирать мое покрасневшее запястье, присев на край кровати.

– Слоун, – тихо начал он. – Я на несколько дней исчезну, но с тобой все будет в порядке. Я вернусь.

Я вытаращила глаза.

– Подожди… Что?

– Мне нужно, чтобы ты была сильной, – сказал Релм. – Продержись до моего возвращения. – Он встал, глядя на меня, будто не хотел уходить, и вышел, прикрыв за собой дверь.

Голова кружилась, но я кое-как слезла с кровати. Кафельный пол показался ледяным босым ступням. Нащупав дверную ручку, я приоткрыла дверь и увидела, что Релм идет к сестринскому посту, где Роджер пересмеивался с медсестрой. Я хотела закричать, чтобы Релм остановился, но не успела: он размахнулся и врезал Роджеру так, что тот перелетел через стол.

– Майкл! – завизжала медсестра. Релм перепрыгнул стол и схватил Роджера за шею, занеся над ним кулак.

– Какой рукой? – прорычал он.

Щека Роджера на глазах распухала от удара. Я прислонилась к дверному косяку – не держали ноги.

– Не делай этого, Майкл, – сказал Роджер. – Ты нас всех подставишь.

Релм снова с силой ударил его в лицо, и я вздрогнула, не сомневаясь, что он сломал ему нос. Медсестра кричала, требуя прекратить, но вмешаться не решалась, такой разъяренный был у Релма вид.

– Какой рукой ты ее трогал? – повысил он голос, нагнувшись к окровавленному лицу Роджера. Когда хендлер не ответил, Релм схватил его за правую руку и дернул за спину. Щелчок раздался на весь коридор.

Я пошла вперед, но упала на колени. Роджер взвыл, и Релм отпустил его. Ниже локтя рука торчала под неестественным углом. Тут прибежала охрана, и я испугалась за Релма.

Но вместо того чтобы применить тайзеры, охранники остановились. Один помог Роджеру встать, другой взял Релма за плечо, что-то ему шепнул и повел в другом направлении. Релм не вырывался и не сопротивлялся, держась неестественно спокойно для того, кто только что сломал руку хендлеру и его неизвестно куда уводят сотрудники Программы.

– Релм! – позвала я. В голосе прозвучал плач. Что они с ним сделают.

Он оглянулся – глаза расширились при виде меня, но ничего не сказал, коротко кивнув, будто мы о чем-то договорились.

И позволил охраннику себя увести.

Я ждала возвращения Релма. Когда я спросила медсестру Келл, она неодобрительно ответила, что ничего не знает. Без единственного друга я чувствовала себя одинокой и беззащитной. Роджер прав, Программу мне не победить.

На следующий день я увидела Роджера в коридоре в сопровождении охранника. Правая рука у него была в гипсе, на носу повязка, под глазом синяк, злорадно отметила я. В здоровой руке он нес коробку со своими вещами – значит, его карьера здесь закончилась. Меня не вызывали, стало быть, мое имя в этой истории не всплыло. Релм умудрился найти способ избавиться от Роджера.

Проходя мимо, хендлер замедлил шаг и взглянул на меня. В его глазах горела настоящая ненависть. Этот взгляд говорил: «Ничего еще не кончено».

Я отвернулась, не желая его узнавать, и в дверях одной из палат увидела Табиту. Поймав мой взгляд, она коротко кивнула – совсем как Релм, будто мы заключили секретный пакт, о котором я не знаю. Может, теперь, без Роджера, все будут спать спокойнее.

После этого день тянулся невыносимо медленно. Когда наконец наступило время обеда, за столом меня поджидали Дерек и Шеп.

– Привет, – поздоровались они, когда я присела.

– Привет, – отозвалась я. Раньше я как-то не говорила с ними без Релма. Они тоже сидели с потерянным видом. – Что, сегодня в карты? – спросила я, надеясь немного развеять тоску.

– Не, – ответил Шеп, отодвигая гамбургер. – Я дождусь Релма. – Его зеленые глаза были печальны, и мне захотелось взять его за руку, но я осталась сидеть неподвижно.

Я странно себя чувствовала – будто выпотрошенная. Слабая и опустошенная.

– Ты в курсе, почему он измордовал того хендлера? – спросил меня Дерек. Я кивнула, сразу занервничав от неминуемых расспросов. – Я слышал разговор медсестер, что Роджер толкал лекарства, и Релм его застукал. А хендлер пообещал устроить нам веселую жизнь, если Релм его выдаст. – Он надул грудь: – Я-то могу за себя постоять, стало быть, угрожали тебе. Тогда понятно, почему Релм вышел из себя.

Я пожала плечами, ковыряя салат.

– В любом случае, – продолжал Дерек, – Келл вроде думает, что Релма вернут. А Роджера уволили. Заставили подписать какое-то конфиденциальное соглашение и отпустили с миром. Да его в тюрьму надо!

– Они не станут рисковать Программой, – сказала я. – Не забывайте, нас здесь лечат.

Парни посмотрели на меня как на сумасшедшую. Может, я и правда сошла с ума, а пустота зияет на месте вырванного сердца? Встав, я оттолкнула поднос и пошла в комнату досуга. Сев на стул у окна, я пустым взглядом уставилась во двор.

 

Глава 13

Я пробыла в Программе четыре недели и восемь часов. Релм не вернулся, но во мне теплилась надежда. Я многого не помню, но меня не покидает ощущение, что раньше я была счастлива. И от этого верится, что я снова смогу стать счастливой.

Мы с Табитой стояли у комнаты досуга: она показывала мне свои ногти. В качестве награды за хорошее поведение ей позволили покрыть коротенькие ногти лаком, и теперь они неоново-розовые. Табита с восхищением шевелила пальцами.

– Очень красиво, – похвалила я, отметив про себя, что она начала причесываться.

– Спасибо, – отозвалась Табита. – Представляешь, меня через две недели выпишут! Может, даже прическу позволят сделать. Доктор Уоррен считает, что мне больше идет рыжий, а не красный. Ты бы что выбрала?

Я пожала плечами:

– Мне прежний цвет больше нравится.

Она чуть улыбнулась, будто мой комплимент действительно многое для нее значит. Заметив что-то за моей спиной, Табита не сдержала широкой улыбки.

– Слоун, – сказала она.

– Что?

– Красавчик вернулся!

Я обернулась как ужаленная и увидела Релма в свежей лимонно-желтой пижаме. С моих губ сорвался легкий вздох – тело отпускало затаенный страх. Я кинулась к нему, а он раскрыл объятия.

– Ты в порядке, – шептала я ему на ухо, когда он подхватил меня и поднял – ноги болтались в воздухе. От него пахло мылом и стиральным порошком, и я была так счастлива, что не могла его отпустить.

– В порядке, – подтвердил Релм. Опустив меня на пол, он помахал Табите. Она хихикнула и отошла.

Релм разглядывал мое лицо. Он казался бледнее, чем раньше.

– Что тут было, пока меня не было? – спросил он, взяв меня за плечи и нежно массируя.

– Роджера уволили.

Релм улыбнулся и снова меня обнял.

– Я же обещал, он от тебя отвяжется. – Релм уткнулся подбородком мне в макушку. – Ты никому не говорила о том, что он тебе предлагал? – прошептал он.

– Нет.

– Правильно.

– Мальчишки отказались играть без тебя в карты, – сказала я, желая сменить тему. – По-моему, они по тебе скучают.

– А ты?

Хотя мы обнимались и я была очень рада видеть Релма, вопрос показался мне странным.

– Конечно, – ответила я правду. Отодвинувшись, я заметила повязку у него на суставах пальцев. Перехватив мой взгляд, Релм поднял руку.

– Порезал о его зубы, – пожаловался он. – Два шва наложили.

– Поверь мне, с ним медики возились дольше.

Релм, похоже, остался этим вполне удовлетворен, потому что здоровой рукой повел в комнату досуга.

Партия в карты была в самом разгаре. У нас с Релмом из угла губ торчали хлебные палочки, над столом то и дело раздавалось «жулик». Все смеялись.

– Не может у тебя быть червей, – кричал Шеп на Дерека. – Все черви у меня, полная коллекция «сердечек». Жулик!

«Бриллиантов ты от него не дождешься, максимум это сердечко». Я моргнула, услышав в подсознании чужой голос, и будто воочию увидела кольцо с пурпурным сердцем с блестками, которое я почему-то засунула в матрац. Чье это кольцо?

– Слоун! – Релм толкнул меня коленом. – Ты чего?

Я помотала головой, глядя на Релма невидящими глазами. Внутри меня возникла странная тяга – что-то резко дернуло в самом сердце. Я по кому-то тосковала, точно знаю, но не могла представить себе лица или образа. Словно фантомная боль после аппендицита, хотя кишку уже вырезали. Я не знаю, что потеряла и где была. Я спрашиваю себя и не знаю, был ли у меня раньше бойфренд. Может, я девственница? Меня превратили в незнакомку для меня самой.

При этой мысли защипало глаза. Я хотела остаться собой, но уже не знала, кто я. Закрыв лицо руками, я разревелась. Релм пододвинулся ко мне на стуле и обнял.

– Ничего себе, – услышала я нервный голос Шепа. – Что это с тобой, Слоун?

– Все в порядке, – быстро сказал Релм, поглаживая меня по руке, пока я рыдала ему в плечо.

– Что-то не бросается в глаза, – заметил Шеп.

Я почувствовала, что Релм напрягся, но он шумно вздохнул.

– Она просто соскучилась, да, красота моя? – шутливо сказал он. – Это же ужас что такое – целых три дня тут с вами сидеть!

Они фыркнули, но напряжение разрядилось.

– Пойдем, – сказал Релм, помогая мне встать. Мне было ужасно неловко перед Шепом и Дереком, поэтому я уткнулась Релму в рубашку. – На сегодня хватит.

– Ну черт бы все побрал! – не сдержался Дерек и звучно врезал картами по столу. Релм, не отвечая, вывел меня в коридор и повернул к своей палате. Слезы уже унялись, и я немного успокоилась, хотя ощущение опустошения не ослабевало.

– Зайдешь ко мне? – спросил он. Я кивнула. Релм, улыбнувшись, приоткрыл дверь и впустил меня внутрь.

Я сидела на стуле у кровати Релма, занятого вторым пасьянсом. Шел уже двенадцатый час, но никто не зашел и не погнал меня в мою палату. После возвращения Релма прошло три дня, и ночь за ночью мне разрешали оставаться с ним. Это странно, я не знала, радоваться или тревожится, но это, безусловно, лучше, чем быть одной.

– Почему к нам не заходят? – спросила я.

– Ну как же это? – простонал Релм и отложил карты. – Как он мог не сойтись? Я же сам с собой играю!

– Меня ни разу не отправили в палату. Почему?

Релм потянулся, задрав руки высоко над головой.

– Может, нас считают красивой парочкой.

– Я серьезно!

– А я устал, – он окинул меня взглядом темных глаз. – Полежим?

Я посмотрела на дверь, соображая, не вернуться ли к себе, но, коснувшись ногами пола, ощутила ледяной холод даже сквозь тапки и решила остаться.

– Ладно уж, – сказала я с деланой неохотой. Он вытаращил глаза и поднял одеяло, под которое я забралась. Релм обнял меня и вздохнул, когда я прижалась к нему. Так у нас повелось с самого возвращения: он позволял мне оставаться и лежать в его объятиях. Это было чудесно.

– Неплохо, а? – сказал он. – Есть вещи и похуже.

– Мы в Программе, – напомнила я. – Не хочу думать, что бывает хуже, чем здесь.

Релм откинул мне пряди назад и щекотно провел пальцами по шее. Затем повел рукой вдоль позвоночника – легкое, как перышко, прикосновение поверх пижамы – и обратно к затылку.

– Ситуация всегда может ухудшиться. – Он взял мою руку и поцеловал шрам на запястье.

Я с трудом проглотила слюну. Его жест был добрым, даже сексуальным. Релм положил ладонь мне на крестец и прижал к себе, целуя предплечье с нежной внутренней стороны.

– Я мог бы любить тебя, Слоун, – прошептал он. – Тебе не обязательно быть одной.

«Ты же кого-то любила», – сказал мне Роджер. Что он имел в виду? Это было до Программы?

Релм почти коснулся губами моего рта, но остановился, глядя мне в глаза, будто спрашивая разрешения. Его чувства были так ясны и несомненны. Не знаю, что чувствовала в этот момент, помимо привычного одиночества, но я подалась вперед и поцеловала его.

Губы Релма были мягкими, но незнакомыми. Теплыми, но не обжигающими. Ладони нерешительно остановились на его щеках. Он тронул мой язык своим, и я ощутила, что во мне нет страсти, возмущения или обиды. Я не чувствовала любви или отвращения. Мне было… грустно.

Его рука скользнула ниже – Релм прижал к себе мое бедро. Мы могли заняться любовью хоть сейчас – никто не зайдет. Уложив меня спиной на постель, он лег между моих ног, покрывая шею поцелуями. Глаза закрылись, и я искала в себе другие чувства, кроме грусти, пока пальцы Релма запутывались в моих волосах, а он тихо говорил, какая я красивая.

Прохладная рука скользнула под рубашку, проведя по животу, остановившись у бюстгальтера. И тут я широко открыла глаза, охваченная внезапным чувством вины. Ощущение чего-то неправильного было настолько сильным, что я оттолкнула руку Релма и выбралась из-под него.

– Нет, – сказала я, слезая с кровати и поправляя пижаму. – Я не могу… не могу.

– Я позволил себе лишнее, – быстро сказал Релм, краснея. – Прости меня. Не уходи, пожалуйста.

Я покачала головой, пятясь.

– Сегодня я сплю у себя. Утром увидимся, ладно?

Не дожидаясь ответа, я с бьющимся сердцем быстро пошла по коридору к своей палате. Я не могла в себе разобраться. Не понимала себя. Меня мучила совесть, а я не знала почему.

Я прошла мимо сестринского поста. Молодая медсестра не спросила, почему я выхожу из комнаты Релма после отбоя или чем мы там занимались. Она лишь записала что-то в компьютер и проследила за мной. Оказавшись в палате, я легла на кровать и помолилась, чтобы сразу уснуть.

 

Глава 14

Утром я пропустила завтрак, не желая встречаться с Релмом. Мне было неловко, что я ушла в такой момент без всяких объяснений. Мне нравилось с ним целоваться – он хорошо целуется, но отчего-то я чувствовала, что вообще не должна к нему прикасаться.

Я сидела на кровати, подтянув ноги под себя. Глядела на дверь, подбивая себя выйти из комнаты. Мне необходимо увидеть Релма. Хоть бы он сделал вид, будто ничего не произошло. Он мой лучший друг и нравится мне даже больше, чем просто друг… Может, я просто дура?

Набравшись смелости, я пошла сперва в комнату досуга. Дерек заметил меня и кивнул. Они с Шепом смотрели телевизор.

– Вы Релма видели? – спросила я.

– Не, – отозвался Дерек, не отрываясь от экрана. – По-моему, у него сегодня ранний сеанс с доктором Уоррен.

Я скривилась. Мне сегодня тоже к ней, и я ужасно боюсь, хотя Уоррен и говорит, что у меня исключительный прогресс. У меня нет способа узнать, правда ли это, ведь себя прежнюю я не помню.

Я пошла в лечебное крыло, надеясь перехватить Релма на выходе. Дверь кабинета доктора Уоррен оказалась запертой. Видимо, он до сих пор там. Решив подождать, я прислонилась к стене, и тут до меня донесся разговор на повышенных тонах:

– Майкл, сексуальный контакт запрещается. Это незаконно, мы привлечем тебя к ответственности без малейших поблажек…

– Мы не спим друг с другом, – послышался голос Релма. Я зажала рот, испугавшись, что у него неприятности. – Говорю вам, я делаю только необходимое. Мы целовались, и все.

Я слушала с возрастающим беспокойством. Вряд ли им есть дело, что мы с Релмом вроде как гуляем, но, может, и есть. Что, если они наблюдали за нами с самого начала?

– Даже это перебор. А после потасовки с Роджером в твоих услугах тем более нет смысла. Извини, Майкл, но я перевожу тебя в другой корпус…

Нет! Я едва сдерживала панику, готовая ломиться в кабинет, но Релм снова заговорил:

– Отослав меня, вы поставите под удар ее выздоровление. Слоун и так думает, что меня выписывают на той неделе. Незачем создавать ситуацию, в которой она будет винить вас. Ее трансформация просто поразительна, вы не находите?

Руки закололо тоненькими иглами, кожа покрылась мурашками. Что он несет?

– Да, Слоун проделала большой путь, – задумчиво сказала доктор Уоррен. – Ладно, эту неделю можешь остаться, но предупреждаю – держи руки подальше. Не хватало, чтобы родители подали в суд на Программу.

– Вам не хуже моего известно, что физический контакт творит чудеса с выздоравливающими в плане укрепления доверия.

– Руки прочь, – повторила доктор Уоррен не допускающим возражений тоном и шумно выдохнула. – Майкл, ты абсолютно уверен, что лечение ей помогает? Есть ведь и другие варианты…

– Вы сможете выписать Слоун вовремя, – сказал Релм. – Мне лишь нужно убедиться, что стерты все воспоминания. Сейчас она очень уязвима.

Я застыла соляным столпом. Услышанное не укладывалось в голове. Релм вообще пациент или нет? Я… Я не знала, что и думать. Он меня подставляет?

– Прекрасно, – отозвалась доктор Уоррен. – Тогда на сегодня мы закончили.

– Почти, – понизив голос, сказал Релм.

Неожиданно дверь резко открылась – я едва успела прижаться к стене. Релм вышел, но через несколько шагов остановился. Я затаила дыхание.

– Не попадись, стоя тут, – пробормотал он, не поворачиваясь. – Иначе тебя отправят лечиться еще на шесть недель, а то и дольше.

Опустив голову, он быстро пошел по коридору.

Хотелось догнать его и спросить, что происходит, получить объяснения, но открывшаяся истина меня оглушила. Релм с ними сотрудничает. Он мой друг, мой единственный друг – но не настоящий. Он часть Программы.

Боже мой, Релм – подсадная утка! Я доверяла ему, а он передавал информацию доктору Уоррен – все, что я не обсуждала на терапии. Мои секреты.

Релм. Губы задрожали, кулаки сжались сами собой. Он… Он со мной шутки шутил? Релм не лучше, чем они.

Релм не сел со мной за обедом, а я не поднимала головы, когда он проходил мимо. Некоторые спрашивали, уж не поссорились ли мы, но я не отвечала, ковыряя курицу на подносе. Релм – подстава, фальшивка. Я могу разоблачить его перед всеми – это будет равносильно взрыву, но что потом? Нас снова прогонят через Программу. А Дерек и Шеп, они тоже участвуют в обмане?

Гнев пробивался через неестественное спокойствие от лекарств. Я поглядела туда, где сидел Релм с приятелями, встала – руки дрожали – и пошла на него. Идти оставалось всего два шага, когда Релм поднял на меня глаза и проворно вскочил.

– Привет, красавица, – сказал он с натянутой улыбкой, крепко взял меня за руку и повел в другую сторону.

– Не трогай меня, – прошипела я, вырывая руку.

Релм предупреждающе посмотрел мне в глаза и обернулся.

– Похоже, я переехал из собачьей конуры в передвижной туалет, – сказал он. За столом засмеялись. – Ребята, я к вам позже вернусь.

Я попятилась к двери. От слез щипало глаза. Заметив это, Релм проворно схватил меня в охапку и прижал к себе. Я вырывалась.

– Не показывай им слез, – тихо сказал он. – Я скажу тебе все, что хочешь, но если сочтут, что у тебя нервный срыв, ты здесь застрянешь. Ты же хочешь домой, Слоун.

Я вцепилась ему в предплечье, глубоко вонзив ногти. Он вздрогнул, но не отодвинулся. Я остановилась, понимая, что делаю ему больно, и чувствовала, что даже сейчас не желаю этого делать. Чего я хочу, так это услышать от него, что ошибаюсь, он настоящий и не предавал меня. Я всхлипнула и вытерла слезы о его рубашку, после чего выпрямилась.

– Мой парень такой гладкий, – со смехом сказал Дерек за моей спиной.

Релм жалобно поглядел на меня сверху вниз. Темные глаза казались виноватыми, но челюсти были сжаты, и я не знала, чему верить. Мне вдруг показалось, что я уже не знаю, что такое правда. Может, я все-таки сошла с ума?

Релм взял меня за руку и повел к дверям. Медсестра Келл проводила Релма обеспокоенным взглядом.

– Все в порядке, – сказал он и добавил вполголоса: – Вы можете прислать лекарства в ее палату прямо сейчас?

Она кивнула. Релм вывел меня в коридор, но свернул не к моей палате, а к своей. Он шел, глядя вперед, плотно взяв меня повыше кисти.

– Что происходит? – спросила я, соображая, не пора ли начинать бояться Релма, как раньше Роджера.

– Здесь они не подслушают, – пробормотал он, входя к себе. Захлопнув дверь, к которой я прижалась спиной, он наклонил голову к моему уху. – Я знаю, ты все слышала, – прошептал он. – Пожалуйста, поверь, я действительно твой друг.

– Я тебе не верю.

Он уперся руками в дверь по обе стороны моей головы. Кто-нибудь заглянет – решит, что у нас романтическая сцена.

– Я хендлер особого рода, внедренный в среду пациентов, – объяснил он. – Меня прикрепили к тебе, потому что ты оказалась… трудным случаем.

Я с болью убеждалась, что оправдались мои худшие страхи: единственный в мире друг, единственный, которого я помню, оказался подсадкой. Мной манипулировали, надо мной совершали насилие, отнимали прежнюю личность. Релм придвинулся ближе, обняв меня рукой за спину.

– Прости меня, Слоун, – сказал он едва слышно мне на ухо. – Клянусь, я только старался помочь. Не вмешайся я, они бы стали копать глубже. Знаешь, чем ты рисковала? Лоботомией!

У меня подкосились ноги, но Релм меня удержал.

– Сейчас нельзя проявлять слабость, – уговаривал он. – Они поймут – что-то не так.

Я посмотрела на шрам у него на шее.

– Не понимаю, – сказала я, превозмогая обиду. – Ты же один из нас!

– Я был в Программе в прошлом году, – Релм показал на шею, – в связи с досадным инцидентом с зазубренным ножом. Когда попал сюда, стало лучше. В середине лечения доктор Уоррен отвела меня в сторонку и спросила, что я планирую делать после выписки. Возвращаться мне было не к кому – родители давно умерли, друзей я не помнил, и доктор Уоррен предложила мне работу. Будущее в Программе. Помогать реабилитации пациентов. Я подписал контракт.

– И что ты с нами делаешь?

Он поморщился, будто зная, что мне не понравится ответ.

– Формирую здоровые отношения, восстанавливаю связи с окружающим миром, чтобы подростки не чувствовали себя оглушенными после выписки. У нас случались рецидивы и срывы; исследователи выяснили, что это результат психической травмы при повторной ассимиляции. Эмоции – как обнаженные нервные окончания; без подготовки это все равно что отправлять назад открытую проводку.

– И ты не притворялся моим другом? – с вызовом спросила я. – Не предавал меня, не рассказывал Уоррен, о чем мы говорили? То, чего я уже не помню?

– А как ты думала? – сказал он. – Лечение необходимо контролировать. Поверь мне, красавица, ты не захотела бы ходить с половиной воспоминаний. Так недолго и с ума сойти.

Я выдернула руки и оттолкнула его.

– А целоваться со мной – тоже часть реабилитации? – Мне было неловко это говорить, но я чувствовала себя обманутой, будто меня использовали.

Релм покачал головой:

– Нет. Этого я не должен был делать.

– Тогда зачем делал?

Релм опустил взгляд.

– Ты мне не безразлична. Я одинок. Если я не пациент, это не значит, что нахожусь в такой же изоляции, как и ты, – я здесь пять недель, Слоун. Хочу уйти и предлагаю тебе уйти со мной.

Я снова его оттолкнула – он налетел на спинку кровати. Релм не пытался защититься. При мысли, что ему ничто не мешает уйти в любой момент, а меня здесь держат насильно, я готова была его возненавидеть.

– А Роджер? – вспомнила я. – Он тоже в этом участвовал?

– Нет, – сказал Релм. – Раньше да, сейчас нет. Он не имел права делать то, что делал. Клянусь, я не знал…

– Знал. Какая теперь цена твоему слову?

– Не знал я, Слоун. Я бы на все пошел, чтобы тебя защитить.

– До или после того, как ты помог им стереть мою жизнь? Ты думаешь, я это прощу? Тебе кажется, я хоть когда-нибудь это переживу?

– Надеюсь, – сказал он. – Я… – Релм замолчал. Сейчас он казался еще бледнее обычного, словно на грани обморока. – У меня ничего не было. С тобой я впервые понял, что смогу построить жизнь заново. Когда я уйду отсюда, у меня будет шесть недель до возвращения в другой корпус Программы. Я связан двухлетним контрактом, который не могу нарушить, иначе мне сотрут начисто память. Я хочу спасти нас обоих. Может, когда тебя отпустят, мы останемся вместе?

Я засмеялась. Понимала, что это жестоко, но мне было все равно. Я хотела быть жестокой. Чтобы он понял, как больно мне сделал.

– Этому не бывать, – отрезала я. – Твой контракт может закончиться скорее, чем ты думаешь, потому что терапия на меня, похоже, не подействовала, Майкл.

Последнее слово вышло у меня каким-то рычанием.

Релм схватил меня за запястья и притянул к себе.

– Не говори так. Ты отсюда выйдешь, но не путем сопротивления. Так тебя не выпустят.

Я презрительно фыркнула.

– И что прикажешь делать? С тобой целоваться, пока не выпишут?

Он опустил руки.

– Нет. Я пойму, если ты не захочешь больше со мной говорить. Пожалуйста, поверь, это не было частью работы. Я целовал тебя, потому что хотел. Ты сильная и умная, ты вдохнула в меня желание жить, Слоун. – Он поглядел мне в глаза. – Но ты не должна никому рассказывать, потому что скомпрометируешь меня.

В дверь громко постучали. Мы вздрогнули. Я быстро вытерла лицо, взгляд Релма метался от меня к двери. Ручка повернулась, и медсестра Келл сунула голову в палату.

– Я принесла вам лекарства, дорогие мои, – сообщила она до тошноты сладким голосом. Плечи у нее были напряжены, и я поняла, что некоторое время ей пришлось нас искать.

– Выпей, – едва слышно сказал мне Релм, взяв чашку, протянутую ему медсестрой, и кивнув в знак признательности. Я взяла с подноса вторую чашку.

У меня так дрожали руки, что, уверена, медсестра Келл заметила. Я посмотрела в картонную чашку, но не взяла таблетку, с вызовом глядя на Релма. Выражение его лица стало умоляющим.

– Нет, – сказала я медсестре Келл. – Сегодня я обойдусь без этого.

Я поставила чашку на поднос и отошла как можно дальше, остановившись у тумбочки Релма. Меня трясло от гнева и ненависти. Я порву это проклятое заведение на части.

Я слышала, как Релм что-то шепчет медсестре, но не обернулась. Пусть оба катятся к чертям вместе с доктором Уоррен. Мне уже не хотелось даже домой – я их уничтожу.

– Ну хорошо, – сказала медсестра Келл с натянутой веселостью. – Остальные в комнате досуга, присоединяйтесь.

– Через секунду выйдем, – ответил Релм. Оглянувшись, я увидела, что он за мной наблюдает. На лбу проступили морщины. Медсестра Келл прикусила губу и вышла, оставив нас одних.

– Что в таблетке? – спросила я.

– То, что поможет тебе расслабиться, – подавленно ответил он.

– А в твоей, Майкл?

– Как обычно, сахарная пилюля.

Я в несколько шагов пересекла комнату и дала ему пощечину. У меня даже заболела ладонь. Он вздрогнул, схватил меня за плечи и ударил о стену так, что я задохнулась. На его лице выступил красный след. Релм громко сопел, еле сдерживаясь.

– Ну, ударь меня, – зарычала я. – Швырни на пол, заложи врачам! Все равно тебе с рук не сойдет. – Я подалась вперед и бросила ему в лицо: – Я всем расскажу.

Лицо Релма разгладилось, он опустил руки. Мы стояли друг против друга, тяжело дыша. Но вместо того чтобы повиниться, Релм вдруг поцеловал меня сильно, глубоко. Я пыталась отвернуться, но Релм был настойчивым и страстным. Мне этого так не хватало. Несмотря ни на что, это казалось настоящим. Мне нужно что-то настоящее после нагромождений лжи. Я перестала сопротивляться.

Но едва его язык коснулся моего, что-то острое вонзилось мне в бедро. Я вскрикнула и оттолкнула Релма. Он держал шприц. Прозрачная жидкость еще капала с иглы.

Его глаза повлажнели.

– Прости, – прошептал он. – Я не хочу, чтобы мне стерли память.

– Что ты сделал? – крикнула я в ужасе. – Релм, что ты сейчас сделал?

– У меня не было другого выхода. – Он протянул ко мне руку, но я ударила по ней и бросилась к двери.

– Не прикасайся ко мне! – закричала я, распахивая дверь. Я боялась, что он побежит за мной, поэтому спешила в свою палату. Но уже через несколько шагов меня накрыло действие укола. Ноги не слушались, и я не понимала, как теперь дойду до кровати.

Это походило на желтые таблетки, которыми кормила меня доктор Уоррен, только сильнее. Я вдруг подумала, что Программа меня уничтожит за то, что я выяснила правду о Релме. Что Релм меня убьет. На пороге я покачнулась и упала, ударившись коленом о белый кафельный пол.

Комната раскачивалась, и я на четвереньках поползла к кровати, как к безопасному убежищу.

– Слоун, – услышала я. Меня подхватили за талию и помогли встать. Я с трудом повернула голову и увидела Релма.

– Оставь меня в покое, – сказала я, пытаясь его оттолкнуть, но слова выходили неразборчивыми, и Релм повел меня к кровати.

– Прости, но это единственный выход. Клянусь, единственный.

– Что ты сделал? – спросила я заплетающимся языком, стремительно погружаясь в сон, будто на дно реки.

– Я не могу допустить, чтобы ты помнила, – пробормотал он, укладывая меня в кровать, ложась рядом и обнимая, несмотря на мое слабеющее сопротивление. Его голос отдалялся, обволакивая меня. – Иначе мне никогда не выйти отсюда.

– Я всем расскажу, – выговорила я, не имея сил открыть глаза. – Всем расскажу.

На этом Релма не стало. И меня тоже.

 

Глава 15

Открыв глаза, я прикрыла лицо согнутой в локте рукой, закрываясь от резкого света флуоресцентных ламп. Все тело затекло после тяжелого сна.

Когда в голове немного прояснилось, я взглянула на тумбочку. На часах было почти десять часов. В палате пахло свежими тостами, и у кровати стояла тележка с накрытым подносом. Должно быть, еда давно остыла. Почему меня никто не разбудил?

Я натянула халат, соображая, где все. Постояла у двери, прежде чем выглянуть в коридор. На посту молодая медсестра печатала что-то на компьютере, из комнаты досуга доносились звуки телевизора. Все казалось обычным, но… замешательство не проходило.

– А, проснулась!

Вздрогнув, я резко обернулась. Ко мне шла медсестра Келл с широкой улыбкой на лице.

– Ты сегодня плохо себя чувствовала, и мы решили тебя не будить. Принести тебе поесть, дорогая?

– Мне было плохо? – Я посмотрела в коридор. Мимо прошел Дерек, помахав мне в знак приветствия. – Я… – отбросив волосы назад, я попыталась вспомнить вчерашний день, но словно наткнулась на мысленную стену. – Какой сегодня день?

Медсестра Келл все улыбалась:

– Суббота. Солнышко наконец выглянуло, если тебе хочется выйти в садик.

– Что? – поразилась я. Меня еще ни разу не выпускали. Почему суббота? – Пятница, вы хотели сказать?

– Нет, милая. Вчера у тебя поднялась температура, пришлось дать тебе лекарство. Неудивительно, что ты не помнишь.

Мысли понеслись галопом, и я поняла – опять что-то сделали с моей памятью. Я старалась не измениться в лице, но медсестра Келл будто прочла мои мысли. Мне хотелось закричать. Ударить ее кулаком. Пусть раз и навсегда отстанут от моей головы. Что они забрали на этот раз? Они не имели права, это им не принадлежало!

– А где Релм? – спросила я.

– Играет в карты. – Она поправила мне волосы с самым заботливым выражением лица. – Ты иди с ним повидайся, а я тебе чистую одежду принесу, душ примешь. И постарайся сегодня не волноваться, тебе вредно.

Очень хотелось ударить ее по руке, но я лишь отвернулась и быстрым шагом пошла в комнату досуга. Когда я вошла, Релм поднял взгляд и улыбнулся, не выпуская изо рта сигары из хлебной палочки.

– Привет, красавица. Вот не знал, что ты вообще поднимешься!

– Мне надо с тобой поговорить, – сказала я, неловко переступив с ноги на ногу. Лицо Релма вытянулось, он вынул хлебную палочку и бросил карты на стол.

– Эй! – возмутился Шеп, но Релм уже шел ко мне. Он взял меня за плечо и наклонился ко мне.

– Что? Ты в порядке? – спросил он шепотом, глядя мне в глаза.

Я уткнулась лицом ему в грудь.

– Со мной опять что-то сделали, – сказала я. На мгновение Релм окаменел, но тут же обнял меня и принялся гладить по волосам.

– В смысле?

– Я не помню вчерашний день. Вообще не помню! Меня никогда не оставят в покое, – говорила я. По щекам текли слезы, пропитывая его рубашку.

– Слоун, ты вчера заболела. Почему ты решила, что с тобой что-то сделали?

– Знаю, и все. – Я обхватила Релма руками, не обращая внимания, что его приятели громко советовали нам найти свободную палату, а медсестры смотрят. Никто, однако, не потребовал, чтобы мы отошли друг от друга. Релм вытирал мне слезы большими пальцами.

– Хочешь погулять? – спросил он, чуть улыбнувшись. – Мне сказали, ты заслужила посидеть в саду.

– Чем?

– Хорошим поведением, – улыбнулся он. – Шучу. Тебя скоро выписывают. В таких случаях всем разрешают выходить на улицу.

– Но не тебе.

Релм отвел взгляд.

– Подожди, – сказала я. – Ты мог выходить на улицу все это время?

Он кивнул. Я фыркнула.

– Так почему не выходил? – спросила я. – Надо дышать свежим воздухом, а не сидеть здесь как привязанному.

– Тебя ждал, – пожал он плечами.

Улыбка раздвинула мои губы – я решила, что Релм просто прелесть. Как он заботится обо мне!

– Дурак, – сказала я. – Но за это я тебя и люблю.

Перспектива увидеть солнечный свет наполнила меня такой надеждой, что я побежала в палату переодеться в чистую пижаму. Я иду гулять!

– Как красиво! – восхитилась я, когда мы шли вдоль длинных клумб с цветами. Гравий поскрипывал под кроссовками. На солнце черные волосы Релма резко контрастировали с бледной кожей. Пожалуй, ему больше пошло бы быть блондином.

– Возьмемся за руки? – предложил он.

– Предпочитаю свободу, – рассеянно ответила я, разглядывая большую лужайку и соображая, можно ли отсюда удрать. Однако сразу за деревьями начинался высокий железный забор.

На ходу Релм швырял камушки носком кроссовка. Вид у него был подавленный.

– Что случилось? – спросила я.

Он вздрогнул и посмотрел на меня:

– Ничего. Вот думаю о том, что буду делать после выписки.

– Уже скоро.

Он кивнул:

– Ага. – Он остановился посреди дорожки и повернулся ко мне. – А ты что будешь делать, выйдя отсюда? Кого тебе первого захочется увидеть? – Релм улыбнулся своей замечательной улыбкой, при виде которой я чувствовала, что у нас общие секреты. На улице она отчего-то казалась не столь заразительной.

Я не знала, что отвечать. При мысли о доме вспоминались только родители. Выскакивали в памяти случайные лица, но это были одноклассники, а не друзья. Меня снова охватило одиночество, ноги подкосились. Релм схватил меня за локоть и удержал.

– Ты чего? – спросил он. – Что-нибудь вспомнила?

– Нет, – прошептала я. – В этом и проблема. Я уже ничего не помню.

Релм встретился со мной взглядом.

– А меня помнишь?

– Конечно. Но и тебя могут забрать из моей памяти.

– Не заберут.

Он опустил голову. Волосы он явно красил, и слишком темной краской. Опять фальшь.

– Откуда тебе знать? – спросила я.

У Релма в горле что-то пискнуло, но он тут же поднял взгляд и улыбнулся:

– Меня невозможно забыть, я слишком классный.

Я принужденно засмеялась. Шутка не разрядила напряжения. Мне не нравилось, как выглядит Релм при солнечном свете. И вокруг все слишком резкое и четкое… Я повернулась и пошла ко входу в больницу.

– Мне хочется вернуться, – пояснила я. Релм, удивленный, нагнал меня бегом.

– Слоун, – осторожно начал он, – ты на меня сердишься?

Я наморщила лоб:

– Нет. Почему ты спрашиваешь?

– Я тебе будто разонравился…

Я подумала тогда взять его за руку, но не взяла, продолжая шагать в прежнем темпе. Релм немного отстал. Я не знала, как объяснить, что при свете дня он выглядит не так, как я ожидала. Сегодня все казалось иным – и Релм, и остальное. Отчего-то мне отчаянно, до боли хотелось домой. Я перехитрю Программу. Я отсюда вырвусь.

За ленчем Релм буквально не отходил от меня ни на шаг. Под резким светом флуоресцентных ламп он выглядел привычнее, но я чувствовала – что-то не так. Всякий раз, как он касался моего локтя или пытался взять за руку, я отодвигалась. Он больше не спрашивал о моих чувствах, но я читала вопрос в его глазах.

Я решила подольше постоять под душем. Медсестры разрешили, правда, одна из них вошла со мной в ванную. Должно быть, я простояла под душем минут тридцать: кожа на пальцах сморщилась, от горячей воды разморило. Сегодня все казалось неправильным – и новая свобода, и изменившиеся ощущения. Я едва не пропустила обед, но проголодалась и сошла в столовую.

В последний момент я решила сесть с Табитой, игнорируя Релма, который ждал за своим столом. Я не могла разобраться, почему упорно сторонюсь единственного настоящего друга.

– Вы с Релмом того, расстались, что ли? – спросила Табита, втыкая вилку в мягкий, отбитый стейк. Волосы у нее были черные и блестящие, длинные красные пряди исчезли. Она выглядела совсем иначе, но казалась здоровее. Даже кратковременная память, похоже, восстанавливалась.

– Мы и не гуляли, – отозвалась я, не поднимая взгляда.

– Ну да, конечно. Он ходил за тобой как щенок, а ты совсем не возражала. – Табита улыбнулась. – Можно тогда я за ним приударю?

Под ложечкой у меня свело – от ревности или неясного беспокойства, я не могла сказать.

– Валяй, но он уходит меньше чем через неделю. Короткий будет роман.

– О, мне нужен только секс.

Я засмеялась и подняла взгляд. Табита лукаво улыбнулась:

– Я знала, что это привлечет твое внимание.

– Надеюсь, ты шутишь. – Я отправила в рот стручок зеленой фасоли. Табита завлекательно хлопала ресницами, а когда Релм отвернулся, принялась строить умильные рожицы ему в спину. В ней было что-то искреннее, и я почувствовала к Табите симпатию. – Слушай, хочешь с нами в карты сыграть?

Табита просияла:

– Серьезно? Зовешь в крутую компанию? – Несмотря на деланый сарказм, было видно, что она очень рада приглашению.

– Отныне ты член клуба, – сказала я, и мы торжественно чокнулись картонными стаканчиками с молоком.

 

Глава 16

– Слоун жулик, – сказал Релм, сидевший напротив.

Я улыбнулась:

– Неправда.

– Покажи, – недоверчиво прищурился Релм. Я посмотрела на смеющуюся Табиту, прикрывавшую рот ладошкой, на Шепа и Дерека, кричавших, чтобы я показала карты, вытаращила глаза и выложила карты на стол.

Релм сложил руки на груди.

– Три королевы, – сказала я.

– Невероятно! – восхитился Шеп, отодвигая свои карты к Релму. Тот взял карты, изучающе глядя на меня.

– Похоже, я не умею отгадывать, когда ты лжешь, – тихо сказал он.

– Похоже, не умеешь, – улыбнулась я.

– А я знала, что она говорит правду, – сказала Табита.

– Откуда ты могла знать? – заспорил Шеп.

Я улыбалась при следующей раздаче, чувствуя себя нормальной, пожалуй, впервые за все время в Программе. Дозу лекарств уменьшили, вес стабилизировался. Туман в голове, досаждавший с первого дня, рассеялся.

Сейчас все было настоящим. Релм искоса поглядывал на меня, склонив голову набок. Как и в саду, он казался невеселым, и я не знала почему. Ему бы радоваться, что его выписывают. Он должен быть счастлив, что уже почти дома.

Несколько дней Табита выигрывала каждый заход «жулика» и однажды даже меня застукала на лжи. В голову закрадывались мысли, что ни один из нас не должен здесь находиться. Мы нормальные. Никто не говорит о самоубийстве и не плачет. Вновь поступавшие пациенты были в ужасном раздрае – рыдали и дрались. Нас от них отделяет целый мир. Мне уже не верится, что я и сама была такой.

Я читала журнал в палате, когда в дверь постучали. Релм сунул голову в комнату.

– Привет, – тихо сказал он.

Я улыбнулась:

– Привет.

Релм вошел, прикрыв за собой дверь, присел на кровать, кусая губу.

– Я… – Он кашлянул. – Меня завтра выписывают, Слоун.

– Ясно, – сказала я со стесненным сердцем.

Мы долго смотрели друг на друга. Наконец я протянула руки, и Релм полез меня обнимать. Мы посидели обнявшись. Релм шмыгнул носом и вытер лицо.

– Впервые вижу тебя плачущим, – заметила я дрогнувшим голосом.

– Слоун, можно у тебя кое-что спросить? – начал Релм совсем тихо, будто не был уверен, говорить или нет.

– Конечно.

Он помолчал.

– Можно с тобой видеться, когда все это будет позади?

Вопрос показался мне странным – конечно, мы увидимся. Но в душу закралось сомнение – а что, если я не планирую разыскивать Релма? Меня будто отвращало от него. Когда я не сразу ответила, он кивнул. Слеза скатилась у него по носу.

– Пойду. Парни ждут. Они устраивают для меня прощальную вечеринку.

– Без меня? – возмутилась я, не желая, чтобы Релм уходил. Мне было неловко, будто я оказалась плохим товарищем.

– Прости, красавица, это мужская вечеринка.

Релм встал, но я схватила его за руку. Он стоял, глядя в пол, будто боялся повернуться ко мне. Я спустилась с кровати и обняла Релма, прижавшись щекой к груди.

– Я буду по тебе скучать, – сказала я. – Ужасно скучать.

Релм прижал меня к себе сильной рукой.

– Я тоже.

Когда он отодвинулся, я легонько поцеловала его в губы в надежде показать – он мне небезразличен. Но по печальной улыбке, появившейся на его губах, я поняла – не удалось. И я не стала его удерживать.

Медсестра разрешила нам прогуляться в последний раз, и мы вышли в сад. Погода была солнечная, и меня вновь восхитило, как прелестно выглядят цветы. Меньше чем через полчаса Релма увезут, и больше я его не увижу.

Я взяла его за руку, удивившись, какая она ледяная. Релм прижался ко мне плечом, и некоторое время мы шли молча.

– В понедельник выпишут Табиту, – начала я. – У нее новая стрижка, новая одежда. Шепу тоже подобрали новый стиль – надеюсь, вместе с новым дезодорантом. – Я искоса взглянула на Релма и отпустила руку. – А почему тебе ничего не изменили?

– Видимо, дальше улучшать некуда.

Я засмеялась.

– Доктор Уоррен говорит, легче вернуться обновленной. Может, она и права. Я подумываю выпрямить волосы.

Релм вдруг провел рукой по моим волосам, зарывшись в них пальцами.

– Не надо, – сказал он. – У тебя роскошные волосы. – Он пожал плечами: – И сама ты красивая.

Я покраснела и отстранилась, высвобождая волосы из его пальцев.

Релм пинал мелкие камушки на дорожке.

– Слоун, если бы все было иначе, и мы не были в Программе… Как ты думаешь, мы могли бы быть вместе?

По спине пробежали мурашки. Мне не очень хотелось отвечать. Релм подошел совсем близко и взял меня за плечи.

– Я могу позаботиться о тебе, – сказал он. – А когда тебя выпишут, я буду рядом.

– Не хочу, чтобы обо мне заботились. Я хочу научиться сама о себе заботиться. Я ведь даже не знаю, кто я.

– Зато я знаю, – печально сказал он. – И сделаю для тебя все, даже если ты не понимаешь почему. – Он смотрел на меня, пытаясь отгадать, питаю ли я к нему иные чувства, помимо дружеских.

Я соображала, как узнать, что влюбилась, – ведь я не знаю, каково быть влюбленной. Интересно, а раньше я любила? Любовь была взаимной или нет?

– Если ты отыщешь меня, Слоун, – сказал Релм, – я буду ждать.

У меня перехватило дыхание. Зажмурившись, я бросилась ему на грудь:

– Релм, спасибо тебе за все. Спасибо за…

– Майкл! – послышалось откуда-то сзади. Я выпрямилась. С другого конца лужайки махала медсестра Келл, рядом с ней стояла блондинка в темных очках. Релм напрягся, его руки опустились. Он посмотрел мне в глаза и поцеловал в лоб, прошептав на ухо:

– За тобой по-прежнему наблюдают, выискивают симптомы.

– Какие? – Меня охватил страх.

– Не забывай, я тебе помогу – всем, чем сумею.

Мне показалось безумием говорить кому-то в Программе «не забывай». Мы здесь специально для этого. Забывание нам удается лучше всего. У меня по щекам потекли слезы. Релм, пятясь, отошел на несколько шагов, беспомощно глядя на меня, потом повернулся – гравий заскрипел под кроссовками. Я смотрела, как Релм уходит из Программы и из моей жизни.

Дней через восемь я сидела в кабинете доктора Уоррен с подстриженными и выпрямленными волосами. Спутанная масса кудрей превратилась в гладкое каре до подбородка. Уоррен так и расцвела.

– Слоун, ты ослепительна, – сказала она. – Ты просто образцовый пациент.

Я кивнула как бы в знак благодарности, хотя и не помнила всех сеансов, а лишь несколько последних, когда воссоздавались мои воспоминания. Доктор Уоррен напоминала мне последовательность событий, потому что иногда в голове все путалось. Она рассказывала то, чего я не помнила, например, о моей семье.

– Тебе будет приятно узнать, что у пациентов Программы стопроцентный уровень выживаемости и ничтожный процент рецидивов, но необходимо соблюдать меры предосторожности. Первый месяц ты ходишь к врачу каждую неделю, затем раз в два месяца и завершающий визит – через три месяца. При необходимости тебе окажут психотерапевтическую и медикаментозную помощь, но этого не понадобится, если у тебя не проявятся симптомы. Первую неделю будешь принимать релаксант, который мы тебе выдадим, чтобы легче освоиться в новой школе. Пока нельзя будет сближаться с теми, кто не проходил Программу. Ты вылечилась, но три месяца остаешься в группе повышенного риска. После трех месяцев общайся с кем хочешь. – Ее рот скривился, и мне показалось, что на самом деле она так не считает. Но возвращение домой было совсем близко, поэтому я решила не докапываться и кивнула.

Доктор Уоррен сжала губы и подалась вперед:

– Мы хотим, чтобы ты жила, Слоун, полноценной счастливой жизнью. Мы дали тебе прекрасный шанс, убрав опасные, инфицированные воспоминания. Теперь все в твоих руках. Но помни, если ты снова заболеешь, тебя вернут сюда и оставят до восемнадцатилетия.

Я сглотнула пересохшим горлом, думая, что дня рождения ждать еще семь месяцев. Столько времени торчать в стационаре невыносимо, особенно без Релма.

– Я поняла, – сказала я.

– Хорошо. – Она с облегчением выпрямилась. – Первые недели при тебе будет специальный помощник – помогать в школе и сопровождать вне дома. Это необходимо, потому что сейчас твоя психика очень хрупка. Относись ко всему легко, Слоун, не перенапрягайся.

– Я постараюсь, – пообещала я, поглядывая на часы на стене. Вот-вот приедут родители. Я уезжаю. Правда уезжаю!

Доктор Уоррен встала, обошла стол и обняла меня. Мы неловко постояли секунду. Отпустив меня, Уоррен задержала руку на моем плече.

– В первое время, – сказала она почти шепотом, – ты можешь ощущать некоторую отстраненность, онемение чувств. Но это пройдет, интенсивность вернется.

Я смотрела ей в глаза, силясь разобраться в своих эмоциях. Я послушна и спокойна, но мне интересно, какие у меня чувства на самом деле.

В дверь постучали. На пороге стояла раскрасневшаяся медсестра Келл.

– Слоун, за тобой приехали родители, – сияя, сообщила она. – А мальчики просили передать тебе вот это, – она подала мне маленький сверток. Мои глаза повлажнели.

– Почему же они сами не передали? – спросила я. Дерек и Шеп еще оставались в Программе, но доктор Уоррен обещала, что они скоро отправятся домой.

Келл засмеялась.

– Сказали, ты, чего доброго, расплачешься.

Развернув бумагу, я улыбнулась: внутри оказалась колода карт, а на рубашке каждой карты было написано «жулик». Я обняла медсестру Келл:

– Передайте им спасибо от меня.

Происходящее казалось нереальным. Я оглядела кабинет, не в силах вспомнить, сколько времени я здесь провела. Не знаю, какой была раньше, но теперь мне хорошо. Программа действительно эффективна.

Попрощавшись с доктором Уоррен, я пошла за медсестрой Келл. За нами тащился хендлер с небольшой спортивной сумкой. Я не помню, во что была одета при поступлении, но Программа снабдила меня новыми нарядами, выбранными без меня. Сейчас на мне была желтая рубашка-поло с жестким воротником, от которого чесалась шея.

Коридоры были пусты, но из комнаты досуга доносились оживленные голоса – шла партия в карты. Наши места были заняты новоприбывшими. Когда мы вышли на лужайку, у ворот я увидела папину «Вольво». Отец вышел из машины. Мать торопливо выбралась и встала рядом с ним. Я остановилась, издали глядя на них.

– Удачи, Слоун, – сказала медсестра Келл, заправляя мне пряди за уши. – Не болей больше.

Я кивнула и посмотрела на хендлера. Тот разрешил мне идти. И тогда я побежала через лужайку. Отец бросился мне навстречу и подхватил на руки, плача. Вскоре и мать обняла нас обоих, и мы плакали втроем.

Я соскучилась по папиной улыбке и маминому смеху.

– Пап, – сказала я, выпрямляясь. – Сначала о главном – хочу мороженого. Я его столько недель не ела.

Папа засмеялся – в смехе звучала боль, будто он давно мечтал это сделать.

– Все что хочешь, дорогая. Мы счастливы, что ты дома.

Мать восхищенно трогала мои волосы.

– Как тебе идет! – говорила она, будто не видела меня несколько лет. – С новой прической ты просто красавица!

– Спасибо, мам! – Я снова обняла ее.

Отец взял у хендлера сумку и положил в багажник. Я обернулась и в последний раз посмотрела на стационар Программы.

Что-то привлекло мое внимание, и улыбка погасла. За окном сидела девушка, обхватив колени. Красивая блондинка, но одинокая и отчаявшаяся. Она ужасно напоминала мне… кого-то.

– Ну вот, – отец открыл заднюю дверь. Я отвернулась от больницы и забралась на сиденье. Запах салона напомнил мне те времена, когда мы с Брэйди спорили, какую радиостанцию включать. Теперь моего брата нет на свете, но мы смирились. Наша семья это пережила, сейчас нам всем уже лучше. Мне тоже лучше.

Сев в машину, родители обернулись и поглядели на меня, будто опасаясь, что я исчезну. Я улыбнулась. Я еду домой.