О переводе

Оригинальное название: The Treatment by Suzanne Young

Сьюзен Янг "Лекарство"

Серия: Программа #2 / The Program #2

Перевод: Анастасия Рыбак

Вычитка: Светлана Егошина

ПЕРЕВЕДЕНО В РАМКАХ ПРОЕКТА  HTTP://VK.COM/BOOKISH_ADDICTED

ДЛЯ БЕСПЛАТНОГО ДОМАШНЕГО ОЗНАКОМЛЕНИЯ.

РЕЛИЗ НЕ ДЛЯ ПРОДАЖИ!

 

 

Часть 1

ПРИХОДИ, КАК ЕСТЬ

ЭПИДЕМИЯ

За последние четыре года количество самоубийств возросло до масштабов эпидемии . Погибал один из трех подростков . Однако последние исследования показали , что внезапно возросло количество случаев самоубийств среди взрослых , и это развенчивает миф о том , что их причина — чрезмерное потребление антидепрессантов или детские прививки .

Хотя Программа и является единственным превентивным методом , у нее есть свои ограничения . Однако в ответ на распространение эпидемии власти издали новый закон , который вступит силу в этом году . Как и в случае с любой прививкой , надежда возлагается на то , что болезнь будет истреблена в будущих поколениях . Программа заявляет , что путем комбинирования поведенческой терапии и работы с памятью можно добиться стопроцентного выздоровления своих пациентов .

Информация об обязательном прохождении Программы скоро будет предъявлена , но одно понятно уже сейчас : Программа наступает .

Репортер Келлан Томас .

 

Глава 1

Джеймс смотрит перед собой, никак не реагируя на то, что я только что рассказала ему. Похоже, он в шоке. Вслед за ним я смотрю через лобовое стекло, на пустую парковку у магазина в стороне от шоссе. Здание заброшено, окна забиты фанерой, на белой обшивке здания намалеваны черные граффити. Да и мы с Джеймсом тоже по-своему заброшены, наши прежние личности заколочены и заперты, а мир крутится вокруг нас. Предполагалось, что мы примем эту перемену, будем следовать правилам. Вместо этого, мы их все нарушили.

Над нами мигает фонарь, а солнце, все еще скрытое за вершинами гор, постепенно освещает горизонт в облаках. Уже почти пять утра, и я знаю, что скоро мы должны ехать, если хотим оставаться впереди баррикад, перекрывающих дороги. Мы едва выбрались на границе с Айдахо, и вот теперь, ради нашего безопасного возвращения объявлена оранжевая тревога,

Точно. Ведь в Программе заботятся исключительно о нашей безопасности.

— Это таблетка, — тихо повторяет Джеймс, наконец придя в себя. — Майкл Риэлм оставил тебе таблетку, которая может вернуть наши воспоминания, — он поворачивается ко мне, — но он дал тебе только одну.

Я киваю. Смотрю, как красивое лицо Джеймса искажается от боли, как будто он снова теряет себя. С тех пор, как мы вышли из Программы, Джеймс искал способ узнать свое прошлое, наше общее прошлое. У меня в заднем кармане лежит сложенный пластиковый пакетик с маленькой оранжевой таблеткой — таблеткой, которая может открыть всю правду. Но я сделала свой выбор: риск слишком велик, возможность снова заболеть слишком велика, чтобы игнорировать ее. Будет скорбь, боль и горе. Во мне находят отклик последние слова сестры Риэлма: Иногда я думаю, что единственное, что есть — это настоящий момент. И здесь, с Джеймсом, я точно знаю, кто я.

— Ты ведь не примешь ее, правда? — спрашивает Джеймс, поняв это по моему лицу. Его светло-голубые глаза выглядят усталыми. Трудно поверить в то, что еще вчера мы были у реки, целовались и не обращали внимания на мир вокруг нас. На секунду мы узнали, каково это — быть свободными.

— Таблетка изменит все, — говорю я, — Я вспомню, кто я, но никогда не смогу стать прежней, не по-настоящему. Все, что может сделать таблетка — ранить меня, вернуть ту печаль, которую я чувствовала, когда потеряла брата. И я уверена, что есть и другие причины для печали. Мне нравится то, кто я есть с тобой, Джеймс. Мне нравится, что мы вместе, и я боюсь все разрушить.

Джеймс пробегает рукой по золотистым волосам, с облегчением вздыхает.

— Я никогда не оставлю тебя, Слоан.

Он выглядывает из окна со стороны водителя. Над нами сгустились облака, и я думаю, что пройдет совсем немного времени, и на нас обрушится ливень.

— Мы вместе, — с уверенностью говорит он, глядя на меня. — Но есть только одна таблетка, и я никогда не приму ее без тебя. Я никогда не отниму от тебя этот шанс.

— Мое сердце переполняется радостью. Джеймс выбирает жизнь со мной, жизнь, которую я и хочу, — разве только мне не нравится, что за нами охотится Программа. Я наклоняюсь к нему, кладу руки ему на грудь, и он прижимает меня к себе.

Перед тем, как поцеловать меня, Джеймс облизывает губы.

— Мы ведь сохраним эту таблетку на случай, если потом передумаем, верно?

— Ты читаешь мои мысли.

— Ты такая умница, — шепчет он и целует меня. Мои руки скользят по его щекам, и я начинаю растворяться в этом чувстве, в тепле его губ на моих губах. Я шепчу, что люблю его, но его ответ заглушает визг тормозов.

Джеймс резко оборачивается и смотрит наружу. Начинает возиться с ключами в зажигании, а белый фургон с визгом тормозит, прижав нашу машину к бетонному ограждению шоссе позади.

Меня охватывает паника, сильная, удушающая. Я кричу Джеймсу, чтобы он бежал, даже несмотря на то, что единственный выход — идти на таран. Но мы не можем вернуться в Программу, чтобы нас снова стерли. Джеймс дергает рычаг переключения передач, готовясь втопить его, но тут дверца водителя фургона открывается, и оттуда выскакивает человек. Я замираю, встревоженно нахмурившись, потому что не вижу белого халата и гладко причесанных волос обработчика.

Это девушка. На ней одета футболка Nirvana, и у нее за плечами болтаются длинные обесцвеченные дреды. Она высокая, очень худая, а когда она улыбается своими ярко-красными губами, между ее передних зубов видна большая щель. Я кладу руку на плечо Джеймса, но он выглядит так, как будто все еще готов переехать ее.

— Подожди, — говорю я.

Джеймс смотрит на меня, как будто я сошла с ума, но потом открывается другая дверца фургона, и на ступеньку встает парень, чтобы посмотреть на нас из-за двери. У него под глазами два больших синяка, и нос у него распух. Того, каким жалким и побитым он выглядит, достаточно, чтобы Джеймс остановился и не стал нажимать на педаль газа.

Девушка поднимает руки вверх.

— Расслабьтесь, — говорит она, — мы не из Программы.

Джеймс опускает окно. Мотор все еще заведен, машина готова ринуться вперед — и раздавить ее — в любую секунду.

— Тогда кто, черт возьми, вы такие? — спрашивает он.

Улыбка девушки становится шире, она бросает взгляд на своего спутника и потом снова поворачивается к Джеймсу.

— Меня зовут Даллас, — говорит она, — Риэлм послал нам сообщение, чтобы мы нашли вас.

Когда она упоминает Риэлма, я говорю Джеймсу, чтобы он выключил мотор. Я рада, что с моим другом все в порядке.

Даллас подходит к машине — звук ее шагов эхом отдается на асфальте — останавливается у окна Джеймса. Понимает одну темную бровь и оглядывает его.

— Риэлм, должно быть, забыл упомянуть, какой ты симпатичный, — сухо говорит она. — Какой стыд.

— Как вы нашли нас? — спрашивает Джеймс, игнорируя ее слова. — Мы доехали до границы, чтобы встретиться с Лейси и Кевином, но повсюду были патрули. Нам едва удалось выбраться.

Даллас кивает на машину.

— В том телефоне, который дала вам сестра Риэлма, было устройство слежения. Довольно удобно, но, думаю, ссейчас вам лучше выбросить его.

Мы с Джеймсом смотрим на черный телефон на приборной панели, который уже был в машине, когда мы сели туда. На заднем сиденье еще был вещмешок с парой сотен долларов, которые Анна оставила нам на еду. Так вот как обстоят дела? Мы теперь тоже мятежники? Если это так… они не выглядят такими уж сплоченными.

— Ваши друзья, — говорит Даллас, — так и не добрались до границы. Мы нашли Лейси, когда она плакала, спрятавшись в своем Фольксвагене. Похоже, что Кевин так и не пришел. Я думаю, что история на этом не кончается, но лучше пусть она сама расскажет.

У меня замирает сердце. Что случилось с Кевином?

— Где Лейси? — спрашиваю я. — С ней все в порядке?

— Она просто чокнутая, — смеется Даллас, — она не стала говорить со мной, так что я сказала Касу, чтобы тот попытался уговорить ее выйти из машины. Она сломала ему нос. Нам пришлось дать ей снотворное, но не волнуйтесь, мы не крадем у вас воспоминания.

Она говорит это страшным голосом, как будто Программа — всего лишь чудовище, которое живет у нас под кроватью. Мне становится интересно, все ли у нее в порядке с головой.

— В любом случае… — вздыхает она и сует руки в задние карманы джинсов, — теперь она уже на пути на секретную базу. И если вы, конечно, не хотите, чтобы вас поймали, я вам советую вылезать из машины и поехать с нами.

— В этом фургоне? — фыркает Джеймс. — Ты думаешь, мы будем менее заметны в большом белом фургоне?

Она кивает.

— Ну да. Это — то, в чем обычно ездят обработчики. А не кучка беглецов. Слушай — Джеймс, так? Ты суперкрутой и все такое, но твои мыслительные способности меня не впечатляют. Так что, может, просто будешь делать то, что тебе говорят и вместе с твоей девчушкой зайдешь в фургон, чтобы мы убрались отсюда?

— Пошла ты, — говорю я, оскорбленная на стольких уровнях, что сложно выбрать хотя бы один. Джеймс, нахмурившись, поворачивается ко мне.

— Что думаешь? — тихо спрашивает он. Я вижу его неуверенность, но прямо сейчас у нас нет другого выхода. Мы ехали, чтобы найти мятежников, но они нашли нас первыми. Лейси с ними.

— Нам нужно добраться до Лейси, — говорю я. Мне бы хотелось, чтобы мы могли скрываться сами по себе. Но у нас нет ресурсов. Нам нужно перегруппироваться.

Джеймс издает стон, ему не хочется соглашаться с Даллас. Его антипатия к авторитетам — то, что мне в нем нравится.

— Ладно, — говорит он и смотрит на Даллас. — Но что мы будем делать с кадиллаком? Это классная машина.

— Кас пригонит ее обратно.

— Что? — спрашивает Джемс. — А почему он…

— Кас не в бегах, — перебивает она. — Он никогда не был в Программе. Он может проехать через любой пропускной пункт, какой хочет. Он поедет вперед, на разведку, чтобы мы добрались до секретной базы невредимыми.

— Куда мы едем? — спрашиваю я.

Даллас бросает в мою сторону скучающий взгляд, как будто ей не нравится, что я с енй заговорила.

— Все в свое время, дорогая. Теперь, вам двоим лучше вылезти из машины, а то у нас тут есть небольшое дельце.

Мы с Джеймсом обмениваемся взглядами, но в конце-концов выходим из машины. Кас идет к нам, и в какой-то момент я боюсь, что нас похитят. Особенно когда Кас достает пригоршню кабельных стяжек.

— А это-то на хрен надо? — восклицает Джеймс и хватает меня за руку, чтобы отойти назад.

Даллас кладет руку на бедро.

— Сегодня Касу сломали нос и, если честно, у вас, кажется, довольно переменчивое настроение. Мы вам не доверяем. Вы — возвращенцы.

То, как она говорит «возвращенцы» как будто делает нас чем-то мерзким, как будто мы внушаем ей отвращение. Но, видимо, как раз это и нужно было сказать, чтобы сбить нас с толку, запутать нас, чтобы Кас зашел нам за спину и связал нам стяжками руки за спиной, крепко закрепив их. И в этот момент я чувствую, как мне на щеку падает первая капля дождя. Я гляжу на Джеймса, тот сердито смотрит, как Даллас и Кас залезают в кадиллак, достают наши деньги и выбрасывают вещмешок на асфальт. Начинает моросить дождь, и Даллас угрюмо смотрит в небо. Она обходит машину, чтобы поднять с земли нашу сумку, и лениво перебрасывает ее через плечо.

Я чувствую себя уязвимой и не могу вспомнить, как мы попали сюда. Нам надо было продолжать бежать. Но теперь у нас вряд ли есть выбор, так что мы вслед за Даллас идем к фургону, и она помогает нам забраться назад, захлопнув за нами дверцу.

* * *

Мы сидим на заднем сиденье белого фургона, плечо Джеймса прижато к моему. Я осознаю все чрезвычайно остро: слабый запах бензина и резиновых покрышек, который липнет к моим волосам, бормотание, доносящееся из полицейской рации, слишком тихое, чтобы разобрать слова. Пальцы Джеймса касаются моих, и я инстинктивно поворачиваюсь. Он смотрит вперед, крепко сжав зубы и размышляя о наших связанных руках. Мы едем уже много часов, и острый пластикоый край стяжки натер мне кожу. Я думаю, то же самое и у него.

Даллас смотрит в зеркало заднего вида как раз, чтобы заметить угрюмое лицо Джеймса.

— Не волнуйся, красавчик. Почти приехали. Наши планы поменялись. Наш склад в Филадельфии обыскали прошлой ночью, так что мы едем на нашу секретную базу в Солт-Лейк-Сити.

Я встревоженно выпрямляюсь.

— Но Риэлм сказал, чтобы мы ехали на восток. Он сказал…

— Я знаю, что Майкл Риэлм сказал тебе, — огрызается она. — Но ситуация изменилась. Не будь ребенком. Программа охотится за нами; мы — инфекция, которую они настроены излечить. Ты должна быть рада, что мы вообще вам помогаем.

— Честно скажу, Даллас, — говорит Джеймс, и его голос дрожит от едва сдерживаемого гнева, — если ты не развяжешь мою девушку, я поведу себя как настоящий засранец. Не хочу делать тебе больно.

Даллас снова смотрит в зеркало заднего вида, без единого намека на удивление.

— А что заставляет тебя думать, что ты можешь это сделать? — она серьезно спрашивает. — Ты даже не представляешь, на что я способна, Джеймс.

От ее голоса у меня бегут мурашки, и, судя по виду Джеймса, он понимает, что его угроза не возымела должного эффекта. Даллас непробиваема; я не знаю, боится ли она чего-нибудь.

Мы продолжаем ехать, и пейзаж меняется. Позади, в Орегоне, мы оставили деревья, которые пологом нависали над дорогой, а здесь мы под открытым небом. Но и здесь растут цветы, и зеленые холмы уходят вдаль. А дальше надо всем возвышаются исполинские горы. От этого дух захватывает.

Стяжка у меня за спиной впивается в кожу у меня на запястьях. Я морщусь, но пытаюсь обратить все в шутку, когда вижу, как злится из-за этого Джеймс. Он садится так, чтобы я могла опереться о него и расслабиться, и вместе мы смотрим, как сельский пейзаж сменяется заборами из проволочной сетки и старыми мастерскими.

— Добро пожаловать в Солт-Лейк-Сити, — говорит Даллас, заворачивая на парковку одноэтажного склада с осыпающейся кирпичной обшивкой. Я ожидала увидеть огороженный лагерь, и меня снова начинает охватывать паника при мысли о том, что мы так беззащитны перед Программой.

— Технически, — добавляет Даллас, поджав губы и оглядывая окрестности, — мы находимся в пригороде. Город намного симпатичнее. Но здесь мы в большем уединении. Тут достаточно плотная застройка, чтобы мы могли прятаться в течение дня. Кас проделал большую работу.

Даллас паркуется за кадиллаком и глушит мотор. Поворачивается и оглядывает нас.

— Обещаете, что будете хорошими мальчиками и девочками, если я разрежу стяжки? — спрашивает она. — Раз уж мы добрались так далеко, мне хотелось бы верить, что вы не причините неприятностей.

— Пожалуйста, не говори глупостей, Джеймс.

— Все, что я делаю — причиняю неприятности, — говорит Джеймс монотонным голосом. Я поворачиваюсь и сердито смотрю на него, но Даллас только смеется и выходит из машины. Джеймс смотрит на меня и пожимает плечами, совсем не раскаиваясь за то, что стал перечить мятежникам, которые вообще-то держат нас в заложниках.

С громким металлическим скрежетом дверца фургона скользит и открывается, и нас ослепляет полуденный солнечный свет. Мы моргаем, и потом Даллас берет меня за руку и выводит из фургона. Передо мной появляется Кас с перочинным ножом. Я резко, испуганно ахаю, но он быстро поднимает вверх другую руку.

— Нет, нет, — говорит он, качая головой. Похоже, он обижен тем, что я подумала, что он может ранить меня. — Это чтобы снять стяжки.

Он бросает взгляд на Джеймса, который как раз подошел к двери, готовый наброситься на него.

— Эй, серьезно, — Кас показывает ему, чтобы тот выходил. — Вы не заключенные.

Джеймс ждет пару секунд, и потом прыгает на тротуар. Он поворачивается спиной к Касу, но внимательно смотрит за мной, пока Кас разрезает пластиковые стяжки. Даллас смотрит на нас, удивленно подняв свои высокие темные брови. Это длится недолго. Как только Джеймс освобождается, он разворачивается и хватает Даллас за футболку, прижав ту к корпусу фургона.

— Если ты снова обидишь Слоан, — рычит он, — я клянусь, что…

— Что? — спокойно спрашивает Даллас. — И что ты сделаешь?

Даллас почти такая же высокая, как и Джеймс, но она кажется слабее, когда ее тоненькая рука тянется к запястью Джеймса. Она ловит его на лжи. Я смотрю, как лицо Джеймса мрачнеет, и он отпускает ее. Не успевает он отойти, как Даллас выкидывает локоть вперед, внезапно бьет Джеймса по подбородку, а потом ее длинная нога цепляет его ногу, и она отправляет его на землю. Я выкрикиваю его имя, но Джеймс лежит неподвижно и смотрит в небо. Даллас наклоняется рядом с ним, улыбается и поправляет смятую футболку, при этом растянутая ткань спадает с ее плеча.

— Какой темперамент, — говорит она, — каак жаль, что ты не дрался сильнее, когда они волокли тебя в Программу.

Ее слова шокируют меня, ранят, потому что говорить это так жестоко — как будто это мы виноваты, что нас взяли. Он не возражает. Как он может возразить против того, чего он не помнит?

— Теперь, — говорит Даллас, громко хлопнув в ладоши, — нам лучше зайти внутрь.

Она идет ко входу на погрузочную платформу. Джеймс бормочет, что он заберет из фургона нашу сумку.

Солнце светит мне на щеки. Тут нету тени от деревьев и жарче, чем я привыкла. Парковка рядом с этой пуста, и я думаю, Даллас была права насчет уединения. Тут тихо.

Кас прокашливается и проводит рукой по длинным русым волосам. Если рассмотреть внимательнее, его нос не кажется сильно переломанным. Небольшая царапина на переносице, да ноздри распухли, и, конечно, черные синяки под глазами. Лейси могла сделать ему и хуже.

— Даллас не всегда была такой, — тихо говорит Кас. — До Программы она вела совершенно другую жизнь.

— Она была в Программе? — удивленно спрашиваю я. — Она говорила так, как будто ненавидит возвращенцев.

Кас качает головой.

— Она ненавидит то, что делает Программа. Теперь она тренируется большую часть времени.

— Для чего тренируется? — спрашиваю я, глядя, как Джеймс выплевывает на тротуар сгусток крови. Даллас ударила его сильнее, чем я думала.

— Самооборона, — отвечает Кас. — Как убить кого-то, если придется. Или если захочется.

Он замолкает.

— Слушайте, я знаю, что может казаться по-другому, но мы на одной стороне.

— Уверен? — я поворачиваюсь боком, чтобы он заметил стяжки, которые все еще связывают мне руки. Кас извиняется и осторожно берет меня за предплечье, чтобы начать разрезать пластик.

— Кто знает, — говорит Кас, стоя позади меня, — может, под конец мы все подружимся.

Когда он обрезает стяжку, руки у меня освобождаются, и я потираю то место, где они натерли кожу.

— Я бы на это не рассчитывал, — Джеймс отвечает Касу и встает между нами. Бросает на землю вещмешок и берет меня за руки, чтобы осмотреть красные отметины. Нежно проводит пальцем по поцарапанной коже, потом подносит мои запястья к губам и целует их.

— Лучше? — спрашивает он с расстроенным видом, хотя это не его вина.

Я обнимаю его, прижавшись щекой к его шее. Не знаю, изменилась ли наша ситуация к лучшему или к худшему.

— Я чертовски боюсь, — шепчу я.

Джеймс зарывает лицо мне в волосы, шепчет, чтобы Кас не услышал:

— Я тоже.

И эти слова каким-то образом о чем-то мне напоминают — о каком-то призрачном воспоминании, которое я не могу различить. Таблетка у меня в кармане может все изменить — я бы все вспомнила. Я отхожу от Джеймса и вижу в его глазах то же выражение, ту же неуверенность, как будто он тоже чувствует знакомое воспоминание. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но потом нас зовет Даллас, стоя в дверях.

— Если вы не напрашиваетесь на вмешательство обработчиков, — говорит она, — вам лучше скрыться из вида.

Упоминания об обработчиках достаточно, чтобы заставить меня шевелиться. Джеймс берет меня за руку, и мы идем к зданию, которое кажется пустым, к тому, что осталось от мятежников, в надежде, что мы будем в безопасности, вне Программы. Пусть и ненадолго.

 

Глава 2

Внутри здания все завалено стройматериалами: большими запечатанными ведрами, грудами пыльных мешков, сплющенными картонными коробками. Я глубоко вздыхаю, раздумывая, как мы будем жить на пустом складе, а Даллас идет в другой конец помещения и тянет на себя дверь.

Она обводит рукой помещение.

— Это только фасад, — говорит она, — мы живем внизу. Там безопаснее.

— Отсюда есть выходы? — спрашиваю я, вглядваясь в темный лестничный проем позади нее.

Она закатывает глаза.

— Слоан, ты что, инспектор по безопасности? Конечно, выходы есть, но я бы предпочла, чтобы ты не выходила наружу в середине дня. Репортажи о тебе круглосуточно крутят по CNN, и я не могу рисковать тем, чтобы тебя заметили.

— А обо мне они говорили? — спрашивает Джеймс. Его злость на Даллас немного поутихла, что, я полагаю, хорошо, поскольку похоже, что мы тут застряли вместе на некоторое время. Моя неприязнь к ней ни капельки не ослабла.

— О тебе упоминали, — Даллас говорит Джеймсу. — Но они еще не раздобыли твое фото. Подожди, пока найдут; тогда мы не сможем хорошо спрятать тебя.

Джеймс улыбается мне, и я хлопаю его по плечу.

— Что? — спрашивает он. — Это же хорошо. Это значит, что люди, может быть, будут задаваться вопросами о Программе. Почему это мы решили сбежать?

Кас усмехается и проходит мимо нас на лестницу. Даллас, положив руку на ручку двери и замерев, поднимает глаза на Джеймса.

— Не сработает, — говорит она, и в ее голосе я слышу разочарование. — Они все переврут. Как всегда. Программа контролирует масс-медиа, Джеймс. Они контролируют все.

Даллас как будто сама беспокоится из-за своего ответа, но, пытаясь скрыть это, поворачивается и бежит по ступенькам.

Джеймс смотрит ей вслед, как будто пытается разгадать, что у нее на уме. Но что если то, что говорит Кас — правда, и если Даллас прошла через Программу, она, вероятно, даже не знает сама себя. Так что ничего у Джеймса не получается.

По узким ступенькам мы спускаемся на нижний уровень, который, как я понимаю, находится как раз под улицей, и заходим в первое помещение. В нем выскокие окна, хотя и закрытые пожелтевшими газетами. Мы проходим мимо вентиляции, из которой струится поток воздуха, и у меня по рукам пробегают мурашки. Не знаю, откуда у них электричество, но похоже, что мятежники не такие уж и оборванцы, какими кажутся.

В центре комнаты стоит потрескавшийся кожаный диван и несколько складных стульев, но кроме этого, ничего нет. Выглядит угрожающе.

— Где все? — спрашиваю я, и во мне нарастает тревога. Я думала, ты говорила, что есть и другие. Я думала, тут Лейси.

Даллас поднимает руки вверх, показывая, чтобы я успокоилась.

— Все в порядке, — она успокаивает меня. — Все тут.

Она идет назад в коридор, и проходит много — ужасно много — времени, пока я не понимаю, что он проходит через все здание. По углам валяются шарики из пенополистирола. Над головой мигают и гудят флюоресцентные лампы.

— Они, наверняка, в задней части здания, — говорит Даллас. — Знаешь, тут не так уж и плохо. После того, как я вышла из Программы, это — первая секретная база, куда я попала.

— Ты прошла через Программу? — спрашивает Джеймс. Из-за того, что он знает об этом, он, кажется, ей сочувствует, но Даллас резко на него набрасывается.

— Не жалей меня, — говорит она, — мне не нужна твоя жалость. Программа отняла от меня все — и не только отсюда.

Она стучит себя по виску. Кас, рядом с нами, смотрит вниз, смутившись от того, на что намекает Даллас.

— Давайте просто скажем, — снова начинает она, — что они чертовски много мне должны.

На ее лице появляется беззащитное выражение, и она обхватывает себя руками, поворачивается и идет по коридору одна.

— Что это было? — спрашиваю я у Каса, понимая, что могу узнать о состоянии рассудка Даллас больше, чем мне бы хотелось. Это было похоже на нервный срыв, но я вспоминаю о мерзком обработчике Роджере — о том, как он торговался с пациентами. И о том, что они должны были дать ему взамен частички своих воспоминаний.

— Не мне рассказывать эту историю, — серьезно говорит Кас, — но я уверен, что рано или поздно ты об этом услышишь. В этом месте трудно хранить секреты.

— Слоан? — кто-то тихо зовет меня. Я поднимаю глаза и в том конце коридора вижу Лейси. Она стоит там, ее светлые волосы перекрашены в ярко-рыжий цвет, на ней черная футболка без рукавов и камуфляжные штаны. Я чувствую прилив облегчения, и мы обе бежим вперед, встречаемся где-то в середине коридора и обнимаемся.

— Не думала, что ты справишься, — говорит она, уткнувшись мне в плечо, — твоя фотография повсюду.

Она отходит от меня, приподнимает за плечи и смотрит в лицо.

— Ты в порядке?

Я не знаю, как давно я знакома с Лейси — не могу вспомнить прошлое — но с тех пор, как я вернулась, она стала моим преданным другом.

— Я в порядке, — говорю я ей, — напугана, но в порядке. Мы с Джеймсом добрались до границы, чтобы встретиться с тобой, но вас там не было.

Во мне просыпается страх.

— Даллас сказала, Кевина не было.

Лейси кивает, не глядя мне в глаза.

— Он так и не добрался до места встречи, — говорит она. — Наверное, они арестовали его. Я… не знаю, где он теперь.

Она сильнее сжимает мне руку, и я понимаю, что история их отношений с Кевином еще недосказана. Что бы это ни было, прямо сейчас она ничего не расскажет мне. Она толкает меня в комнату, где собрались Даллас и еще несколько человек.

В центре темного помещения стоит овальный стол, вокруг него — минимум дюжина стульев. Дерево потрескалось, а некоторые стулья выглядят так, словно вот-вот развалятся, но Даллас хватает один из них и поворачивает, чтобы сесть на спинку. Когда заходит Джеймс, она сразу же смотрит в его сторону.

Джеймс оглядывает комнату, остановившись, когда замечает Лейси.

— Мне нравится рыжий цвет, — говорит он. Хотя я подозреваю, что он просто хотел сказать ей, что рад, что она в порядке.

Лейси улыбается, и выражение ее лица смягчается.

— Почему я не удивляюсь, увидев тебя тут, Джеймс? А, ну да. Потому что ты — заноза в заднице и постоянно оспариваешь авторитеты.

Он пододвигает ей стул.

— Похоже, у нас много общего.

Когда она садится, Джеймс пододвигает стул для меня и потом садится рядом.

— Ну, Даллас, — говорит он, опираясь локтями на стол, — каковы планы? Что именно делают мятежники?

Трое человек рядом с Даллас садятся. Ждут, пока она все объяснит. Они выглядят совершенно обычными — и не так, как возвращенцы: никаких поло с воротником и юбок хаки. Как самые обычные люди.

— Не все из нас прошли через Программу, — начинает Даллас. — Кое-кто, как Кас, — Даллас показывает на него, — находятся здесь, потому что кто-то, кого они знали, исчез, покончил с собой. Или совсем позабыл о них.

Девушка рядом с Даллас опускает голову.

— Программа повсюду, и находить людей, которые бы согласились сражаться вместе с нами, становится все тяжелее и тяжелее. Особенно взрослых. Мятежники хотят увеличить свою численность, чтобы у нас было достаточно людей и мы могли бы наносить реальный вред. Но Программа всегда на шаг впереди нас.

— А что случилось с другими мятежниками? — спрашивает Джеймс. — С теми, которые были на твоей секретной базе?

У Даллас поникает лицо.

— Там был обыск, — начинает она, — и тех, кто не смог убежать, отправили обратно в Программу. В официальном докладе сказано, что у них был рецидив — побочный эффект, когда вспоминания, возвращаясь, сводят человека с ума — но это была ложь. В Программе арестовали их, чтобы подавить любое сопротивление.

Ее лицо бледнеет. Внезапно она больше не мятежник. Она просто девушка.

— В Программе делают так, чтобы они исчезли.

— Что? — спрашивает Джеймс, распахнув глаза. — Они что, убивают их?

— Мы не знаем, что они с ними делают. Все, что мы знаем — некоторые пациенты исчезают. Они никогда больше не контактируют с нами, никогда не появляются на нашем радаре. В общем, если Программа нас поймает… с нами покончено.

— Нужно спасти их, — говорит Джеймс. — мы не можем позволить…

— Слишком поздно, — отмахивается Даллас, — из Программы никого нельзя освободить. Мы пытались.

— Может, вы не так это делаете.

— Заткнись, Джеймс, — она пренебрежительно говорит. — Как будто ты что-то знаешь. Мы пробовали, у нас не вышло. Это никогда не кончалось хорошо, так что нам пришлось просто списать их со счета. Не то чтобы это решение далось легко.

— И что ты будешь делать? — спрашивает он. Я не верю, что Даллас может вот так сдасться. Мне она казалась сильнее.

Даллас замолкает на секунду, чтобы собраться с мыслями, и я как будто вижу, как она искореняет все чувства к ним.

— Они — неизбежная потеря, — холодно говорит она. — Пока что мы — это все, что осталось. Но я пытаюсь найти кого-нибудь, что-нибудь, чтобы помочь нам. Когда мы соберем достаточно сил, мы будем сражаться. Я обещаю. Мы будем сражаться.

Даллас встает, собирает свои длинные дреды в высокий узел. Кажется, ее обеспокоили слова Джеймса, и она не может смотреть ему в глаза.

— Думаю, вам нужно немного поспать. — гвооит нам Даллас. — у нас ест кое-какие планы, так что в четыре часа вы мне понадобитесь.

И до того, как мы успеваем задать еще вопросы, она выходит из комнаты, завершив этим разговор. На секунду становится тихо, и потом Джеймс наклоняется ко мне, чтобы прошептать:

— Если меня когда-нибудь поймают, Слоан, я рассчитываю, что ты спасешь мою задницу. Это ясно?

— И я скажу то же, — говорю я. Он решительно кивает и потом поворачивается, чтобы оглядеть других людей. Лейси сидит тихо, сложив руки на груди. Такой подавленной я ее раньше не видела. Это меня беспокоит. У меня громко урчит в животе, и Джеймс бросает на меня взгляд, а потом обращается к Касу.

— Эй, чел, — говорит он, — в этом месте найдется что-нибудь поесть? Вот она, — он указывает на меня большим пальцем. — похоже, устроила голодовку.

Кас смеется.

— Ага. Давай, я тебе тут все покажу.

Я встаю, но Лейси так и сидит, потирая лоб, как будто у нее болит голова.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, трогая ее за плечо.

Она поднимает глаза, и ее взгляд не сфокусирован, как будто она смотрит сквозь меня.

— Стресс. Мятежники. Кто знает? — она слабо улыбается. — Это пройдет.

Ее слова совсем не развеивают мое беспокойство.

— Джеймс, — говорю я, повернувшись к нему, — я догоню тебя через секунду.

Он наклоняется, как бы спрашивая, все ли в порядке. Когда я киваю, он выходит в коридор вместе с Касом. Я пододвигаюсь к Лейси.

— Мы прошли через очень многое, — говорю я ей. Другие мятежники выходят из комнаты, и в тишине воздух начинает наполняться печалью.

— Мне жаль, что так случилось с Кевином.

Лейси закрывает глаза.

— Мне тоже.

Кевин был обработчиком, которого приписали ко мне сразу после завершения Программы, а Лейси была моим единственным другом. Я даже не знала, что они знакомы, пока об этом не сказала сестра Риэлма.

— А как ты связалась с мятежниками? — спрашиваю я Лейси. В комнате пусто, но я все равно говорю тихо — на этом этапе моего выздоровления паранойя глубоко въелась в меня.

— Через Кевина, — говорит она, — я встретила его в Самптер Хай, за несколько недель до того, как ты вообще появилась. В нем было что-то, что подсказало мне: он не такой, как другие обработчики. Несколько раз мы встречались в Велнес центре. Говорили на улице. А потом мы выпили вместе кофе — в другом городе, конечно. Он сказал мне, что видит во мне борца. Предложил стать частью мятежников. Потом появилась ты, и ты была как я — думаю, прирожденная смутьянка.

Мы обе улыбаемся, но при мысли о Кевине я чувствую боль. Он был моим другом.

— Он позвонил мне до своего исчезновения, — говорит Лейси, смахивая слезинки под глазами. — Кевин думал, что за ним следят и сказал мне, чтобы я не ждала его и ехала на встречу с тобой и Джеймсом. Он сказал, что догонит меня на месте встречи. Я ждала так долго. Я ждала, пока не появились Кас и Даллас, а когда они попытались уговорить меня уезать без кевина, я подралась с ними. Я даже ударила Каса в лицо. Я дралась изо всех сил, но они затащили меня в еще один фургон, и один из их парней привез меня сюда — за несколько часов до тебя. Я думаю, Кевина больше нет, — говорит она, — я думаю, он мертв.

— Может быть, он в Программе, — говорю я, хотя я не уверена, могут ли утешить ее эти слова, особенно теперь, когда Даллас сказала нам, что мятежники исчезли. — Когда все закончится, мы найдем его.

Лейси с силой трет щеки, стирая слезы, которые она не удержала.

— Нет, — говорит она, — ему больше восемнадцати, и он слишком много знает. Они убили его. Знаю, что убили.

— Не думай так, — начинаю я, — есть много других…

— Слоан, — говорит она, прерывая меня, — я и правда очень устала. Может, поговорим об этом в другой раз? Голова болит просто жутко.

— Я буду здесь, — говорю я, — не то чтобы я куда-то собиралась.

Я пытаюсь заставить ее улыбнуться, но Лейси только благодарит меня и быстро выходит из комнаты. Оказавшись одна, я оглядываю пустое помещение, пытаясь осознать тот факт, что я действительно здесь. Я — мятежник.

* * *

Кухня представляет собой переоборудованный офис с маленькой стойкой и раковиной, с белым холодильником и старой варочной панелью.

— Что было тут раньше? — спрашиваю я, озираясь по сторонам.

— Не знаю, — говорит Кас. — Это здание стоит здесь уже довольно давно, но Даллас не могла точно вспомнить, где оно находилось. Я нашел его для нее; и тут довольно неплохо. Намного лучше, чем в некоторых местах, где я жил.

Кас достает из морозилки пару буррито и кладет их в микроволновку. Я благодарю его и сажусь за круглый стол, а Джеймс облокачивается о стойку. Теперь, когда у нас есть настоящая еда, я понимаю, как проголодалась.

— Так вот, — говорит Кас, обводя кухню рукой, — я знаю, что это не слишком уж много, но здесь нас десять человек — теперь двенадцать. В Филадельфии у нас было тридцать человек, но это если считать и тех, кого забрали обратно в Программу. Мы не знаем, скольких еще мы потеряли.

Он опускает глаза.

— У нас становится больше баз, чем людей.

Сигналит микроволновка, и Кас выкладывает буррито на бумажные тарелочки и ставит их на стол. Джеймс садится рядом со мной и сразу же хватает один буррито. С набитым ртом он сразу же бормочет, что еда слишком горячая.

— Я никогда не был в Программе, — как бы невзначай говорит Кас, — но эпидемия унесла моего брата.

Я смотрю на него, и грудь мне пронзает острая боль.

— И моего тоже.

— А моя младшая сестра недавно исчезла, — добавляет Кас, — считается мертвой. После смерти Хенли, она вроде как слетела с катушек. Стала настоящим параноиком, говорила, что наши телефоны прослушивают, а за ней следят. Она исчезла, но выходит, что насчет Программы она была права. Я был через дорогу и видел обработчиков, когда они искали ее в нашем доме.

— Сколько лет твоей сестре? — спрашивает Джеймс.

— Четырнадцать.

Меня начинает подташнивать при мысли о ком-то столь молодом, кто решился на такое безрассудство, как побег, зная, что это может стоить жизни.

— Мне жаль, — говорю я, пододвигая буррито к Джеймсу.

Кас тяжело вздыхает.

— Спасибо. Я все думаю, что она просто вернется. Я ее крепко обниму, а потом заставлю сидеть дома до конца жизни.

Он смеется, но не похоже, что он верит своим словам. Он не думает, что его сестра вообще вернется.

Кас отходит от стойки и судорожно вздыхает.

— Мне нужно идти, — говорит он. — Я устал с дороги, и до нашего собрания мне нужно немного поспать.

— Спасибо, — я быстро говорю ему. — Я правда ценю твою помощь.

— Нам нужно помогать друг другу, — отвечает он. — а иначе никто из нас не справится. Кстати, комната в конце коридора — ваша. Но я предупреждаю, — добавляет он, улыбнувшись. — там не слишком уютно.

— Черт, — говорит Джеймс, — а я-то надеялся найти с утра маленькие шоколадки на подушке.

— В следующий раз. Обещаю.

После того, как Кас уходит, Джеймс снова ставит передо мной еду, показывая, чтобы я поела. Когда мы заканчиваем есть, мы берем с пола рядом с холодильником пару бутылок воды. Даже хотя еще светло, по ощущениям уже полночь — теперь, когда мы в бегах, у нас перепутался день с ночью.

Мы идем к комнате, Джеймс толкает дверь и по-настоящему смеется. В маленькой комнатке сотит двуспальная кровать и обшарпанная деревянная тумбочка. Окон нет, а свет исходит от лампочки без абажура, которая свисает с потолка.

— Ух ты, — говорит Джеймс, оглядываясь на меня. — Я и правда надеюсь, что понял, куда мы вляпались.

Я захожу, с облегчением замечаю вроде как чистые простыни на матрасе. Джеймс закрывает дверь, запирает ее и потом бросает вещмешок на тумбочку. Он стоит и оглядывает комнату, а я сажусь на край кровати.

— Здесь не хватает женской руки, — говорит он, глядя на меня, — не возражаешь?

Я улыбаюсь, понимая, что он говорит не совсем о моем умении украшать помещение. Но я еще волуюсь из-за того, что Кевин пропал, что Лейси неважно себя чувствует. Из-за всего.

Джеймс окидывает меня взглядом, смотрит на мое лицо.

— Давай рухнем в постель, — тихо говорит он, — мы по-настоящему не спали уже несколько дней, и я думаю, мы должны встретить то, что нам предстоит, на свежую голову.

— А что предстоит? — говорю я.

Джеймс качает головой.

— Хотел бы я знать.

Он вздыхает и забирается в постель. Хорошо взбивает подушку и ложится рядом со мной. Когда он замолкает, я смотрю на него. Его взгляд затуманивается.

— Не хочешь подремать? — спрашивает он.

За последние несколько дней, месяцев, наверное, лет, мы прошли через столь многое. Это трудно даже облечь в слова, и я просто киваю и устраиваюсь рядом с ним.

Джеймс подвигается, приблизив губы к моему уху.

— Мы сделали это, — шепчет он, и его губы щекочут мне кожу. Его рука скользит мне по ноге, и он кладет ее себе на белро. Теперь, когда мы обнимаемся, я чувствую, что в безопасности — как будто я могу держаться за нас двоих.

Но когда Джеймс целует меня в шею, я вспоминаю о таблетке в моем кармане. У нас не было времени поговорить о ней, до конца.

— Джеймс. — хрипло говорю я, — нам нужно поговорить об оранжевой таблетке.

Он резко останавливается, я чувствую его горячее дыхание у себя на шее.

— Ладно.

Он еще раз легонько целует меня, а потом кладет голову на подушку рядом со мной. Его глаза серьезны, даже хотя он пытается успокоиться.

— Что случилось?

Это подтверждает мои подозрения.

— Ты бы хотел вернуть свое прошлое — все, даже плохие вещи — если бы ты снова заболел из-за этого?

— Слоан, — говорит он, — это не имеет значения. Мы…

— Если бы меня не было, — прерываю я, — если бы меня можно было бы не брать в расчет, ты бы принял ее?

— Куда ты, блин, клонишь?

— Просто ответь.

Джеймс замолкает и потом кивает.

— Да, — выдыхает он, — наверное, принял бы.

— Без колебаний?

Он усмехается и, приподнявшись на локте, смотрит на мое лицо.

— Конечно, я бы колебался. Это опасная штука. Но Программа забрала мою жизнь — нашу жизнь вместе. Она не могла быть плоха. Я хочу знать, кем я был, хочу знать, что случилось, что я оказался в Программе.

Я закрываю глаза, едва не плачу.

— Тогда тебе нужно принять ее, — шепчу я. Джеймс хочет вернуть свою жизнь, даже если это и значит, что он может снова заболеть. Он готов рискнуть, так кто я такая, чтобы удерживать его? Я предостаавляю ему тот же выбор, что предоставил мне Риэлм, верный или неверный.

— Слоан, — говорит Джеймс и кладет ладонь мне на щеку, и я смотрю на него.

— Я не могу принять таблетку. Без тебя. А если бы тебя не было, ну… думаю, что мне было бы на все наплевать. Давай уж прекратим придумывать идиотские сценарии, в которых один из нас исчезает, а другой должен мужественно идти вперед. Если хочешь принять таблетку, давай поговорим о риске. Если нет, давай просто держаться, и посмотрим куда нас заведет эта история с мятежниками. Договорились?

Джеймс раскраснелся, глаза уходят в сторону. Он лжет; он бы без колебаний принял таблетку. Он проглотил бы ее не запивая, и к черту последствия. Но еще он упрям — он никогда не лишит меня этого шанса. И за это я и люблю его до безумия. Так что я растягиваю губы в улыбке и снова прижимаюсь к нему, и мы оба постепенно засыпаем.

 

Глава 3

Окон нет, но резкий свет лампочки над головой постепенно пробуждает меня. Джеймс спокойно и тихо спит, отвернувшись в другую сторону. Не знаю, который час, но спать больше не хочется. Я встаю, достаю из кармана таблетку в пластиковом пакетике и смотрю на нее.

Если бы у нас было две таблетки, приняли бы мы их? Да и как, когда возможный побочный эффект — смерть? А кроме того, разве сейчас мы с Джеймсомм не счастливы? Стоит ли ради воспоминаний рисковать жизнью? Если бы я могла поговорить с Риэлмом, я бы узнала больше. Но Риэлм уехал — он оставил меня.

Я закрываю глаза и, собравшись с духом, прогоняю мрачные мысли. Решительно иду к тумбочке и кладу таблетку в верхний ящик, кинув сверху какое-то нижнее белье. Потом беру вязаный свитер и иду бродить по коридору.

Здесь пахнет картоном и упаковочной пленкой, но это все же лучше, чем запах лекарств в Программе. Я прохожу мимо кухни и вижу, что у стойки стоит Даллас и наливает чашку кофе. Я останавливаюсь и нарочно шаркаю ногами, чтобы не напугать ее.

— Привет, Слоан, — говорит она, не оборачиваясь. — Если тебе нужно принять душ, — ее темные глаза смотрят на меня, — а похоже, что нужно, рядом с главным помещением есть ванная.

Я киваю, благодарю ее и сажусь за стол. Даллас отпивает из чашки, улыбается — щель между ее передних зубов очаровательна, губы у нее естественного красного цвета. Она берет другую чашку и наливает кофе, а потом ставит передо мной. Я удивлена и тронута тем, что она оказала даже такой маленький знак внимания. Я знаю, что не придумываю напряжение между нами. Она садится на стул напротив меня и начинает просматривать телефон

— Ну, и как давно вы встречаетесь с принцем Очарование? — спрашивает она, не глядя на меня.

— Мы просто… — я замолкаю. — Вообще-то, не знаю. Не могу вспомнить.

Даллас поднимает голову, легонько улыбается, извиняясь.

— Я знаю, каково это. Когда я вернулась в первый раз, что-то со мной было не так. Волосы у меня, — она показывает мне дред, — были темные и густые — вроде как у тебя. Одежда была тесной и неудобной. Мать умерла сразу после того, как я родилась. Я все еще знала это, но отец оказался настоящим козлом. Можно было подумать, что программа должна была изменить его, если бы они хотели, чтобы я благополучно вернулась.

Она замолкает, чтобы отпить кофе.

— А когда он ударил меня в лицо, после того, как однажды вечером пришел пьяным, я приобрела не только выпавший зуб. Еще появилось несколько воспоминаний.

Я едва не роняю чашку.

— Подожди, твой отец… у тебя появились воспоминания?

Я не знаю, какой вопрос задать первым, но Даллас поднимает руку, показывает, чтобы я замолчала.

— Отца посадили, — говорит она, — а мне назначили дополнительный курс терапии. Я не рассказала врачам о воспоминаниях, потому что до меня дошло, откуда они появились. Как я их сохранила.

Она надолго замолкает, наблюдая за моим лицом.

— Полагаю, ты тоже знакома с Роджером.

— Роджер был тем обработчиком, который забрал меня, — говорю я, понизив голос от стыда — стыда, я знаю, незаслуженного, от которого мне нехорошо. — Он совершал обмен в Программе. Я поцеловала его в обмен на то, чтобы сохранить воспоминание, то самое, которое и привело меня к Джеймсу.

— Поцелуй? — горько смеется Даллас. — Роджер — это воплощение всего зла в этом мире. Всего, что я презираю. Он был и в моем учреждении. Но он просил не только поцелуя.

Даллас начинает выкручивать перед собой руки, и ее шею и грудь начинают покрывать красные пятна.

— Либо раздевайся, либо ничего, — говорит она, так искусно имитируя его голос, что у меня мурашки бегут по коже.

— О, Господи, — бормочу я, — Даллас, мне так жаль…

— Когда все было кончено, — говорит она, не обращая внимания на мои сожаления, — у меня было шесть воспоминаний. Но их не достаточно. Я хочу больше, я хочу их все. Иногда я не знаю, реальный ли я человек — мне не нравится то, что осталось.

Она печально улыбается.

— Я так чертовски зла. И я хочу, чтобы они отплатили мне.

— Я помогу тебе уничтожить Программу, — говорю я серьезно, — я не вернусь туда, и я их уничтожу, это точно.

История Даллас что-то задела во мне, пробудила то отчаяние, с которым я покидала Орегон. Мы здесь боремся за свою жизнь. А Программа никогда не остановится.

Даллас, похоже, удивлена моим ответом.

— В тебе может быть больше, чем я предполагала, Слоан, — говорит она. Странно, но ее одобрение придает мне большую ценность. Потом, поделившись секретами, Даллас встает и уходит, оставив на столе недопитый кофе.

В животе у меня все еще нехорошо от мыслей о Роджере, и я беру кофе Даллас, выливаю его в раковину и вытираю чашку, а потом ставлю в сушилку. Когда я была в Программе, Роджер сделал мне предложение. Он попросил поцелуй в обмен на таблетку, которая сохранит одно воспоминание. Его прикосновения, его вкус — не думаю, что я когда-нибудь их забуду. Я плакала все время, когда его руки, его губы касались меня. Даже теперь, когда я об этом думаю, я дрожу от беспомощности и обхватываю себя руками. А что бы он сделал, будь у него возможность… Но у меня был Риэлм. Он сберег меня от Роджера, сломав ему руку, сделав так, чтобы его уволили. Даллас не спас никто.

Я не забыла о нашем тяжелом положении — о том, что мы в бегах, и нам некуда идти. Но мы, по крайней мере, свободны. Нет обработчиков, чтобы связать нас. Нет докторов, которые бы рылись у нас в воспоминаниях. В каком-то смысле мы счастливы. Когда я смотрю на маленькое помещение, вспоминаю наше отчаянное положение, я напоминаю себе об этом. Нам повезло, что мы выжили.

* * *

— Почему тут пахнет мылом? — бормочет Джеймс, лежа в кровати, когда я вхожу в комнату. Он поворачивается и смотрит на меня, сонно моргая затуманенными глазами.

— И кофе? — спрашивает он. — Боже, Слоан, у тебя есть кофе?

Я ухмыляюсь.

— А ты будешь вести себя хорошо?

— Ты шутишь? Если у тебя есть кофе, я тебя прямо сейчас расцелую. А если у тебя есть чизбургер, детка, я встану перед тобой на одно колено.

Я смеюсь и протягиваю ему чашку. Джеймс встает с кровати, широко зевает. Прогягивает руку и гладит меня по еще мокрым волосам.

— Вьются, — говорит он, закручивая прядь себе на палец. — И чистые. Как тебе это удалось?

— Я приняла душ, — говорю я, как будто это большое достижение.

— Ну надо же.

— В следующий раз я попробую достать какую-нибудь укладку для волос.

Без фена и выпрямителя волосы у меня с каждым днем завиваются все больше. Ничего странного, если вспомнить фотографии, которые висят на стене гостиной у родителей — там у меня локоны.

— Ладно, красотка, — Джеймс отпивает из чашки и корчит гримасу, а потом ставит чашку на тумбочку.

— Ужасный кофе.

— Да, и сливок никак не найти.

Джеймс, потянувшись, оглядывает комнату.

— Да, мы и правда здесь. Нашла что-нибудь интересненькое, пока прихорашивалась и портила кофе?

— Мы долго говорили с Даллас, — говорю я, чувствуя, что предаю ее, даже упомянув об этом. Джеймс пересекает комнату и начинает рыться в мешке с одеждой.

— Еще не вырвали друг другу волосы?

— Нет еще, — говорю я. — Я думаю, я начинаю ее понимать. Еще я думаю, что она тобой чуточку увлеклась.

Джеймс, извиняясь, пожимает плечами, а я подхожу к нему и обнимаю сзади, кладу подбородок ему на плечо.

— Не представляю, что она в тебе нашла, — шепчу я.

— И я тоже, — Джеймс оборачивается и прижимает меня к бетонной стене. — Я-то думал, только ты заблуждаешься на мой счет.

— О да, — говорю я, облизывая губы. — Так что я не буду переживать из-за других девушек. Не твоя лига.

— Ммм… — Джеймс целует меня, и мой пульс учащается, а его рука скользит к застежке бюстгальтера.

Раздается тихий стук в дверь, и я вздыхаю.

— Не отвечай, — Джеймс целует меня в подбородок, потом рядом с ухом. Я улыбаююсь, позволяю ему поцеловать себя еще чуть-чуть, а потом отталкиваю.

— Не то, чтобы они не знали, что мы тут.

— Мы заняты, — говорит он и снова пытается меня поцеловать.

— Мне нужно поговорить с вами, ребята, — Лейси зовет нас из-за двери.

Джеймс останавливается и с беспокойством смотрит на дверь. Потом, чтобы скрыть это, он огляядывает меня с ног до головы, скрывая волнение за фальшивой уверенностью.

— Мы еще не закончили с этим, Барслоу, — говорит он и идет к двери. Я беру чашку и отпиваю кофе, морща нос от запаха. Джеймс пускает Лейси, и как только я ее вижу, у меня комок подкатывает к горлу.

— Что случилось? — спрашиваю я. Она не отвечает сразу. Садится на кровать, кладет локти на колени, опускает голову на руки. Джеймс, похоже, тоже это замечает, потому что закрывает за ней дверь, а потом встает рядом со мной, скрестив руки на груди.

Внезапно Лейси смотрит на нас.

— Со мной что-то не так, — шепчет она. — Разве вы не видите?

Ее вопрос застает меня врасплох, и я пытаюсь притвориться, что все в порядке.

— Это мигрень? — спрашиваю я. — Может, можно…

— У матери были мигрени, — прерывает она меня, голос ее становится далеким. — Однажды — когда было действительно плохо — она усадила меня и сказала, что собирается попросить папу о разводе. Она плакала, пока не начала захлебываться слезами, а я все говорила ей, чтобы она замолчала, пока не свела с ума папу. У нее всегда сильнее болела голова, когда он злился.

Джеймс опускает руки.

— Ужасно. А почему Программа не стерла это воспоминание?

Он прав. В Программе должны были стереть это трагическое воспоминание. Могли ли они ошибиться?

Лейси продолжает, как будто она и не слышала его.

— Отец вернулся домой с розами, — говорит она, — он только взглянул на заплаканное лицо мамы, решительно взял ее за руку и вывел из комнаты. Больше мама не говорила о разводе. И она никогда не улыбалась. Но мигрени у нее были практически ежедневно.

Из носа у Лейси начинает течь тоненькая струйка крови, красная кровь струится по ее губам, капает на колени. Я зову ее, и она касается крови пальцами. Когда она видит, как алая кровь течет у нее по руке, в ее глазах появляются слезы.

— Блин, — говоритона, и кровь течет по ее губам.

Джеймс быстро садится рядом с ней.

— Тут, — говорит он, — нажми тут.

Он кладет пальцы ей на переносицу и кладет ее трясущуюся руку на нужное место. Когда она сжимает нос, он заставляет ее опереться на спинку кровати. Лейси беспомощно смотрит на него, но Джеймс только улыбается, гладит ее по голове.

— Просто кровь пошла из носа, — говорит он, — с тобой все в порядке.

— Ну ты и лгун, — шепчет она.

Выражение его лица не меняется, ни на миллиметр.

— Заткнись. Ты в порядке. Скажи это.

— Заткнись?

— Ты в порядке, Лейси.

Она закрывает глаза, решив поверить Джеймсу.

— Я в порядке, — повторяет она.

И когда Джеймс обнимает ее за плечи, чтобы она могла опустить голову ему на плечо, я понимаю, что он — самый большой лгун, которого я знала. Но он делает это из лучших побуждений.

* * *

Когда у Лейси перестает течть кровь, она идет умыться, больше не говоря о том воспоминаниии, которое появилось у нее, хотя и не должно было. Она не знала Роджера; это настоящее воспоминание, это рецидив. В Программе нам говорили, что большое количество может вызвать нарушение работы мозга. И Даллас тоже говорила об этом как о побочном эффекте. Я не хочу верить ни во что подобное, но в то же время это ужасно пугает меня — нас могут убить наши воспоминания.

— Эй, — Кас стоит в дверях и зовет нас, оторвав меня от моих мыслей. Его длинные волосы заправлены за уши, и одет он не так, как раньше.

— Четыре часа. Встречаеся в гостиной. Идете?

— Э… — я смотрю на Джеймса, который сидит на кровати, и он коротко кивает.

— Да, — говорю я, — сейчас подойдем.

— Кас смотрит на Джеймса и меня, и сжимает челюсти.

— Что-то не так? — спрашивает он. Его голос звучит на полтона ниже, а серьезный тон кажется мне более правдоподобным, чем голос того «давайте-все-будем-друзьями» парня, которого я встретила сегодня утром.

— Нет, — быстро говорю я, — просто немного устали.

Кас ненадолго замолкает, оглядывая наши апартаменты, но потом широко улыбается, и я не могу не думать, что улыбка фальшивая.

— Ну, вам лучше поспешить, — говорит он, оглядев комнату. — Один из парней принес пиццу, а эта роскошь тут быстро кончается.

Джеймс скрещивает руки на груди.

— Как она и сказала, — начинает он, — мы подойдем через несколько минут.

Улыбка Каса блекнет.

— Ну, пока.

Он идет к двери, но я вижу, как он оглядывает комнату, разглядывает каждую деталь, каждую вещь, как будто пытается понять, что с нами не так. Мне не нравится, как он наблюдателен. Мне не нравится, что он не доверяет нам, хотя мы уж точно не доверяем ему.

Что-то изменилось в Лейси. С ней что-то не так, но мы не можем сказать об этом мятежникам, пока не поймем, что это. Может, они захотят выгнать ее, если решат, что она снова заражена, или если она будет им мешать. Нам нужно защитить Лейси, потому что в этом мире не знаешь, кому верить. Все, что у нас есть — это мы.

Когда мы с Джеймсом наконец собираемся с духом, мы присоединяемся к остальным. Все собрались в главном помещении, даже те, кого я раньше не видела. Но то, как они одеты, по-настоящему тревожит меня. Мятежники больше не одеты в футболки и майки. Они все в черном — этот цвет одежды теперь редко встретишь — и их макияж темный и драматичный, даже у парней. Вся картина так напоминает стереотипные представления об эмо, что я не знаю, что и думать.

— Что происходит? — спрашиваю я.

Даллас, сидя за столом, широко улыбается. Ее дреды забраны назад, под черную повязку, на ней кожаный корсет, на плечах алые ленты.

— Сегодня особенный вечер, — говорит она, подняв пластиковый стаканчик. — Снова открылся клуб самоубийц.

 

Глава 4

— Клуб самоубийц? — спрашиваю я, оглядываясь по сторонам. Остальные кажутся абсолютно счастливыми, они улыбаются и смеются, но у меня такое ужасное чувство, как будто я пересекла границу и попала в другую, отвратительную версию реальности.

— Я не понимаю.

Даллас ухмыляется и долго пьет из стаканчика, прежде чем ответить.

— Мы не собираемся кончать с собой, глупенькая.

Глупенькая? Интересно, что у нее в стаканчике.

— Это значит, что мы идем гулять. Ты должна быть счастлива, что хоть на какое-то время уйдешь из этого жуткого места.

Она оглядывается.

— Джеймс, а ты счастлив?

Я чувствую укол ревности. Она спрашивает у Джеймса не только, счастлив ли он, что выходит, она спрашивает, счастлив ли он со мной. Джеймс оглядывает ее, пытаясь оценить ситуацию.

— Ну да, — пренебрежительно говорит он, — а что это такое, этот клуб самоубийц?

Уверенный голос Джеймса стирает улыбку с лица Даллас. Вместо этого она поворачивается ко мне и ставит стаканчик на стол, а ее поза говорит о ее раздражении.

— Помнишь Велнесс Центр? — спрашивает она. — А тут наоборот. Это место для тех из нас, кто не хочет носить рубашки поло и хаки. Для тех, кто хочет порадоваться тому, что могут выбрать — выбрать самоубийство, если мы так, блин, возжелаем.

Она пожимает плечами.

— Мы не хотим умирать, но просто интересно исследовать свою темную сторону, когда остальной мир твердо намерен похоронить ее.

— Это самая идиотская вещь, о которой я слышал, — говорит Джеймс, — и звучит опасно.

Даллас качает головой.

— Совсем нет. На самом деле, там безопаснее всего, если говорить о влиянии Программы. Ты можешь побыть самим собой, Джеймс. Когда в последний раз ты мог быть самим собой?

— Отвали, — бормочет он, разглядывая ноготь большого пальца. Я вижу, что ее слова задели его, и это выводит меня из себя. Джеймс всегда был сам собой. Может, он и не помнит свою жизнь, но его не изменили. Он — это все еще он сам. По крайней мере, я верю в это.

— Думаю, мы это пропустим, — говорю я, беря Джеймса под локоть. — Но все равно спасибо.

— Вы пойдете, — говорит Даллас, потом ее голос смягчается. — Вам нужно пойти. Это отличное место, чтобы искать новых членов. Там я и Каса встретила.

Она смотрит на него.

— Ты был таким красавчиком, — дразнит она, — эти большие карие глаза, длинные волосы… Я думаю, что привела бы тебя, даже если бы ты был в депрессии.

— Давай пока не раскрывать все наши секреты… — отвечает Кас, смущенно улыбаясь. Не знаю, было ли у них что-то или нет, да если честно, мне все равно.

— Так что, мы в бегах, скрываемся от Программы, но мы идем в клуб? — спрашивает Джеймс, указывая на очевидный недостаток в плане. — Почему бы просто не позвонить обработчикам и не попросить их подождать нас там?

— Ты такой забавный, — говорит Даллас с фальшивой усмешкой. — Конечно, в клубе самоубийц есть риски, но владельцы осторожны. Он никогда не появляется в одном и том же месте дважды — это полностью подпольное заведение. Только те из нас, кто в теме, слышат о встрече, да и то только за день. Не то чтобы они рекламируют себя.

Даллас облокачивается на стол.

— Не все хотят все время вести себя хорошо, так что они просто идут в клуб самоубийц, чтобы немного расслабиться. А когда речь идет о мятежниках, это лучшее место, чтобы найти их. Мы увидим, какие они на самом деле. Надо только отсеять по-настоящему больных и найти бойцов. Ведь и Риэлм нашел тебя так же, Слоан? Из-за твоего плохого поведения?

Когда она упоминает Риэлма, и я, и Джеймс настороженно смотрим на нее. Я не клюю на наживку Даллас. Предназначены ли ее слова для того, чобы задеть меня или встать между мной и Джеймсом, я не дам ей еще больше шансов, чем те, за которые она уже пытается ухватиться. Хотя, она и правда задевает меня, и я стараюсь запрятать поглубже воспоминания о Майкле Риэлме и то, как ужасно я скучаю по нему и волнуюсь из-за него. Даллас довольно смотрит — та девушка, которая поделилась со мной своими секретами, спрятана за макияжем и той выпивкой в ее стаканчике. Наше молчание она принимает за согласие.

— Через час мы уезжаем, — говорит она, — Слоан, я найду тебе что-нибудь подходящее из одежды и пошлю в твою комнату. Они нас не пустят, если ты будешь такой скучной. Джеймс, — она улыбается, — ты и так хорошо выглядишь.

Мы с Джеймсом стоим там как два идиота, смотрим на нее, а Даллас смеется и пьет в другими мятежниками, как будто нас вовсе нет.

* * *

Джеймс скептически смотрит на меня.

— И что, предполагается, что я соглашусь, чтобы ты пошла в таком виде? — спрашивает он, потирая подбородок и описывая круги вокруг меня. — По-моему, я могу разглядеть твою матку.

— Да нет же, — смеюсь я и поворачиваюсь, чтобы он оглядел меня.

Он с сомнением смотрит на меня.

— Короткая.

— Не такая уж и короткая. А сапоги ничего, крутые.

Я поднимаю ногу, рассматриваю черные кожаные сапоги с шипами, которые прислала Даллас. Они немного велики, но я надеюсь, что поэтому они не будут слишком натирать.

Ни я, ни Джеймс не заинтересованы в том, чтобы выходить, но теперь, когда я одела эту короткую черную юбку с порванной футболкой, и на мне столько макияжа, что моя семья не узнает меня, я чувствую себя… хорошо. Как будто сегодня вечером я могу побыть другим человеком.

— Если ты будешь так одета, все кончится тем, что я подерусь с кем-нибудь, — говорит он.

— Я знаю, — я улыбаюсь. — Даллас с остальными ждут в основном помещении, так что нам, наверное, лучше поторопиться, пока она не разозлилась еще больше.

— А это возможно? — говорит он и подходит к тумбочке. Вытаскивает из вещмешка футболку и поворачивается ко мне. Он не брился, и на щеках у него щетина, а под глазами круги.

— Слоан, — спрашивает он, — ты уверена, что это хорошая мысль?

Что-то беспокойно шевелится у меня в животе.

— Я уверена, что это ужасная мысль, — говорю я, — но я не знаю, что еще делать. Мы можем отказаться, даже сбежать вместе с Лейси — но правда в том, что нам некуда бежать. Мы не можем уйти, не получив ответов, или все кончится тем, что мы будем беззащитны, и нас заберут в Программу.

Джеймс замирает, думает над моими словами, но у него, видимо, нет лучшего плана, потому что он снимает футболку и надевает через голову чистую. Я жду у двери, но потом замечаю, что на мне еще надето кольцо, то самое пластиковое кольцо, которое Джеймс подарил мне у реки. По сравнению с одеждой для взрослых, которую я ношу, оно выглядит по-детски, так что я снимаю его и кладу на тумбочку. Джеймс вопросительно поднимает одну бровь.

— Оно слишком милое, — говорю я и улыбаюсь. Джеймс снова смотрит на мою одежду и, тяжело вздохнув, соглашается. Сегодня вечером я — другой человек.

* * *

Я вижу, что все собрались в общей комнате, и выглядят они настолько нелепо, что я начинаю думать: у меня галлюцинации. Даллас, вся в черном и красном, похожа на готичное привидение. Кас стоит рядом с ней, его длинные волосы закрывают лицо, глаза подведены. Все, включая меня, выглядят так, как будто вышли из какой-то любительской пародии на «Семейку Адамс».

— Одежда у меня не свосем подходящая, — говорит Джеймс.

— Да нет же, — говорит Даллас и улыбается. — С тобой все отлично. Я наделась, что сегодня вечером ты поведешь. Нам нужно, чтобы за рулем был кто-то, кто прилично выглядит. Ты не можешь быть еще более незаметным.

Я закатываю глаза и отворачиваюсь. Говорить ей, чтобы она не обращала внимания на моего парня, кажется как-то по детски, и я хочу верить, что выше этого. Но если она сделает это снова, я, может, ей глаза выцарапаю.

— И где это место? — спрашивает Джеймс.

— Клуб на улице Келси, в двадцати минутах отсюда. Я покажу.

Джеймс кивает, но потом замечает что-то. Я смотрю в ту сторону и вижу Лейси, которая стоит в дверях. Она не одета как для клуба самоубийц. Наоборот, на ней мешковатые штаны и футболка, которая ей велика, и на которой написано OREGON DUCKS.

— Я неважно себя чувствую, — говорит она. Ее лицо без макияжа резко выделяется на фоне накрашенных лиц. — Поеду в следующий раз.

Кас сразу подходит к Лейси, касается ее руки. Он что-то шепчет ей на ухо, и через секунду Лейси смотрит на него и медленно кивает. Я хочу знать, что сказал Кас, что такого он знает о Лейси, чего не знаю я. Она мой друг — а он просто парень, которому она сломала нос. Кас кладет ей руку на плечо и хочет увести ее, но я быстро выбегаю за ними в коридор.

— Лейси, — зову я ее. Она оборачивается и смотрит на меня усталыми глазами.

— Пожалуйста, не волнуйся за меня, Слоан, — говорит она. — Это вредно и для тебя, и для Джеймса. Мне просто нужно немного поспать, вот и все. Иди развлекайся — завтра поговорим.

— Я останусь с ней, — говорит Кас, — я уже много раз был в клубе самоубийств. Один вечер Даллас переживет без меня.

Он поворачивается к Лейси и мягко улыбается ей, но она не улыбается в ответ. Наоборот, ее глаза беспокойно бегают по комнате, как будто все, что ей нужно — сон. И одиночество.

— Думаю, мне не следует оставлять тебя, — я иду к ней, но Лейси напрягается.

— Слоан, — говорит она, — я люблю тебя, но пожалуйста, ничего личного. Обещаю. Я просто устала, и я не была одна с тех пор, как уехала из Орегона. Мне просто нужно немного пространства.

Она поворачивается к Касу и скидывает его руку с плеча.

— И это включает тебя, Казанова. Мне не нужно, чтобы ты надо мной кудахтал или пытался залесть ко мне в трусы.

Кас громко смеется и потом прячет улыбку. Не знаю, собирался ли он приударить за ней, или же просто Лейси знала, как смутить его, чтобы он отстал. Он поднимает руки, показывая, что сдается, и Лейси благодарит его. Она идет к себе в комнату, исчезает за углом, и потом я слышу, как она закрывает дверь.

Я стою на месте, не знаю, что делать. Кроме кровотечения из носа и желания побыть одной, с Лейси, кажется, больше ничего не происходит. Нет признаков настоящей депрессии — кругов под глазами, спиралей, расстройств поведения. Она же вылечилась. Она потеряла Кевина — Кевина — и, может, ей нужно чуть больше времени, чтобы смириться с этим. Как и всем нам.

Кас снова заходит в основное помещение. И я решаю дать Лейси отдохнуть этой ночью, но клянусь, что завтра достану ее. Рано или поздно она все расскажет. Мы пройдем через это вместе. Я захожу в комнату и ищу глазами Джеймса. Вижу, что он сидит на столе, а Даллас стоит рядом, и они о чем-то оживленно болтают. Джеймс что-то говорит, чего я не слышу, и она смеется и, наклонившись, случайно касается его колена. В груди у меня вспыхивает пламя ревности.

Даллас, чувствуя мое присутствие, смотрит на меня и убирает руку от Джеймса. Она оглядывает комнату.

— Ну, — заявляет она, хлопнув в ладоши, — теперь, когда все в сборе, пора повеселиться.

Она указывает на лестницу, и комната быстро пустеет. Джеймс смотрит на меня и мой наряд так, как будто только что вспомнил, как вызывающе я выгляжу. Подойдя ко мне, он закусывает губу, и когда он берет меня за руку, моя ревность улетучивается.

Рядом с нами появляется Кас, и Даллас идет в нашу сторону.

— Думаю, я останусь тут, — говорит Кас, обменявшись взглядом с Даллас, — пригляжу ту за всем.

— Если дело в Лейси, думаю, ей бы не хотелось, чтобы ты ее беспокоил, — быстро говорю я.

— А что не так с Лейси? — спрашивает Джеймс.

Я пожимаю плечами.

— Ей просто нужно немного пространства.

Джеймс пытается найти скрытый смысл в моих словах, но его нет.

— Думаю, она просто устала. — я говорю серьезно.

— Это твой диагноз, доктор? — спрашивает Даллас. Я сжимаю зубы и поворачиваюсь к ней.

— Даже если ты и права. — добавляет она, — мы не оставляем людей в одиночестве на наших базах — в депрессии они или нет. Они могут выдать нас, непредумышленно или даже намеренно. Самоубийцы так непредсказуемы.

— Она не самоубийца, — говорю я.

— Конечно, — отвечает Даллас. — В любом случае, Кас остается. А нам нужно двигать в клуб, так что вы, двое, будьте любезны, пошевелите задницами…

Я смотрю на Джеймса, но он потерялся в своих мыслях, оценивая ситуацию, анализируя варианты. Через секунду взгляд его светло-голубых глаз останавливается на мне.

— Что думаешь делать? — спрашивает он.

— Ты мне нужен, Джеймс, — перебивает Даллас, она трезвее, чем я думала. — Лейси тут будет утром, и вы трое можете поиграть в психологов. Но теперь ты нужен мятежникам. У нас тут не хватает грубой силы.

Она смотрит на Каса.

— Без обид.

— Без обид, — Кас клает руки в карманы, но он, кажется, не очень расстроен, что не пойдет в клуб самоубийц. На самом деле, я думаю, ему не терпится снять темную одежду и смыть макияж.

От молчания Джеймса Даллас теряет терпение, и ее скорлупа начинает ломаться.

— Пожалуйста, пойдем сегодня с нами, — говорит она, — мне нужно прикрытие, защита для мятежников от обработчиков. Я не справлюсь в одиночку. А Касу слишком часто ломают нос. В тебе, в вас обоих, — добавляет она, — есть что-то, что вдохновляет людей. Мы тут просто загибаемся. Нам нужны новые члены, а я не знаю, когда будет следующее собрание клуба.

Ее просьба, должно быть, ударила в нужное место, потому что Джеймс, не советуясь со мной, сразу кивает. Джеймс, по правде говоря, не боец. Но у него доброе сердце, и даже то, что он почти все время притворяется идиотом, не может это скрыть. Я люблю это в нем. И, чувсвуя беспокойство и страх, я позволяю ему повести меня в клуб самоубийц.

* * *

На здании нет никаких надписей. На сером каменном фасаде угрожающе блестят железные решетки на окнах, на стене вьется засохшая бугенвиллия (декоративное растение, которое может вырастать до огромных размеров — прим. перев.). Разломанная табличка над дверью намекает на то, что раньше здесь был тату-салон. Даллас указывает Джеймсу на заднюю дверь, и мы паркуемся рядом с другими машинами у входа. Так странно, что группа подростков, без всякого присмотра со стороны обработчиков, свободно идет по улице. Вкус у свободы потрясающий, как будто я вырвалась из-под надзора и упиваюсь жизнью.

У дверей клуба самоубийц стоит вышибала, парень пугающего вида, с браслетом, украшенным гвоздями, которому, похоже, нравятся чрезмерно узкие майки. Он осматривает каждого из нас, светит фонариком в глаза. Говорят, что когда болезнь — депрессия — овладевает человеком, глаза действительно меняются. И что если знаешь, что искать, можешь увидеть там смерть. Прошло совсем немного времени после нашей встречи с Лайамом в Велнес центре. Он был болен, выкрикивал мне ужасные слова. Я видела его, когда болезнь полностью овладела им, и с глазами у него было что-то не так.

Полагаю, именно это и ищет вышибала: проверяет, не станем ли мы заражать своими самоубийственными мыслями остальных. Когда Джеймса, который идет впереди, пропускают, я с облегчением вздыхаю. А когда меня пропускают следом за ним, я перестаю трястись.

 

Глава 5

Внутри клуба все застлано сигаретным дымом. Оштукатуренные стены больших помещений окрашены в темно-фиолетовый цвет, из-за ультрафиолетового и неонового освещения кажется, что густые тени создают эффект глубины. Мимо меня проходят люди, их болтовню заглушает музыка — тяжелая пульсация басов бьет по ушам, оглушает. Я полностью поглощена этим — я и забыла об этом, о чем-то темном внутри меня. О той части меня, которая привыкла грустить, и, быть может, все еще грустит.

Джеймс приобнимает меня за талию и указывает на свободный барный столик. Я сажусь, а он стоит рядом со мной, оглядывается по сторонам.

— По правде говоря, меня не привлекают такие развлечения, — говорит он. Похоже, он не чувствует ту печаль, что чувствую я. Его не привлекают такие вещи, и я снова вспоминаю наше утерянное прошлое и думаю, что о нем могут рассказать такие моменты, как этот. Быть может, Джеймсу никогда не было грустно. Может, это мне всегда было грустно. В какой-то момент я чувствую, что выпадаю из реальности и хватаюсь за рукав футболки Джеймса, чтобы удержаться, вернуться назад, в реальный мир.

Теперь мне нужно хорошенько спрятать свою неуверенность, потому что Джеймс целует меня в макушку головы, легонько проводит рукой по черным сетчатым чулкам и шепчет, что он скоро вернется. Я не хочу, чтобы он уходил, но ничего не говорю, и он исчезает. Здесь я чувствую себя уязвимой, обнаженной. Напротив меня, в кабинке, сидит парочка, они целуются, тесно прижавшись друг к другу, и не обращают внимания на остальных. Я отвожу глаза, но замечаю в толпе потерянные взгляды. Я читала листовки Программы, те, что моя мать оставляла у телефона. В Программе говорят, что зараженные обычно выказывают все признаки ненормального поведения, включая половую распущенность, гнев или депрессию. Может, добрым докторам и не приходило в голову, что влюбленные просто хотят друг друга, злятся или расстраиваются. Это не всегда болезнь.

И когда я думаю об этом, я замечаю парня, который стоит, опершись о стену, с пирсингом в губе и на брови. Он смотрит по сторонам, и его темные волосы наполовину закрывают лицо. Может, дело в том, как он стоит или в обстановке, но его отчаяние бросается в глаза.

Я вспоминаю, где я, и внезапно музыка становится слишком громкой, воздух слишком прокуренным. Я опираюсь локтями о стол и прячу лицо в ладони. Я едва справляюсь с тревогой, которая снова всколыхнулась во мне, когда чувствую, что рядом кто-то есть.

— Ну ты и зануда, Слоан, — говорит Даллас. В руках она держит чистый пластиковый стаканчик с ярко-красной жидкостью. Очевидно, в клубе опасаются давать своим членам стеклянную посуду. Даллас медленно отпивает из стаканчика, пробегает по мне взглядом и останавливается на красном шраме на моем запястье. Зрачки у нее как булавочные головки, и я думаю, под чем она — это просто алкоголь или наркотики.

— И сколько раз ты пыталась покончить с собой? — спрашивает она.

С моих губ слетает слабый стон: ее вопрос приносит боль, которую я не могу связать с определенным воспоминанием. Но я внезапно начинаю ненавидеть ее. Я отчетливо понимаю, что она делает, как она пытается спровоцировать меня.

— Ты отлично знаешь, что мне не вспомнить, — говорю я, — но уверяю тебя, сейчас я не собираюсь кончать с собой — если ты на это надеешься.

Даллас усмехается, снова отпивает из стаканчика.

— И зачем мне это, как думаешь?

Я смотрю в сторону Джеймса, который стоит у бара, протянув деньги бармену с татуировками и подозрительно глядя на красную жидкость в стаканчике. Даллас цокает языком.

— Да ну, Слоан, — говорит она, склонившись ко мне, и мы смотрим на моего парня, — если бы я хотела Джеймса — по-настоящему хотела — чтобы получить его, мне было бы не нужно, чтобы ты умерла.

Я готова выбить стаканчик из ее рук и сказать, чтобы она протрезвела до того, как я вышибу из нее дух, но к нам подходит Джеймс, ставит передо мной стаканчик. Он даже не замечает Даллас.

— Понятия не имею, что это, — говорит он, — но тут подают только этот напиток.

— Это называется Bloodshot (аналог «Кровавой Мэри» — прим. перев.), — говорит Даллас. — Ты от него начинаешь чувствовать.

Она ухмыляется, когда Джеймс смотрит на нее через плечо, ее губы испачканы в красной жидкости. Кончиками пальцев она гладит Джеймса по плечу, а он, не убирая руку, смотрит на нее, как будто она выжила из ума.

— Увидимся позже, — шепчет она ему и уходит, а другие парни в клубе — включая и того, что стоит у стены — провожают ее взглядами. Когда Даллас уходит, Джеймс садится.

— Что, блин, с ней не так? — спрашивает он, берет стаканчик и нюхает жидкость перед тем, как сделать осторожный глоток.

— Она чокнутая, — говорю я и выпиваю из стаканчика, чтобы отбросить сомнения и тревогу. Вначале вкус невероятно сладкий, и я корчу гримасу, проглотив ее. Я не верю Даллас. Она не могла бы получить Джеймса — даже если бы я была мертва. Джеймс тяжело вздыхает, рассматривает напиток.

— Крепкий, — говорит он, отодвигая его в сторону.

Я киваю и делаю еще один глоток. Горло и грудь мне обжигает — но мне это нравится. Мне нравится, как быстро напиток заставляет мое тело расслабиться, мысли спутаться. Я допиваю и смотрю по сторонам, а Джеймс пододвигается ко мне и шепчет в ухо, и его рука ложится мне на колено.

— По-моему, этот тип принял что-то покрепче, — говорит он и показывает на парня, за которым я наблюдала. Но я потеряла интерес к парню-самоубийце.

У меня кружится голова от удовольствия и, когда Джеймс гладит пальцами мою кожу, от желания. Он еще не успевает закончить фразу, а я оборачиваюсь и целую его, только на секунду сбив его с толку, а потом его пальцы зарываются мне в волосы, его язык оказывается у меня во рту. Мир вокруг нас блекнет, и остаемся только мы, между поцелуями мы бормочем признания в любви. Я так много чувствую и почти не думаю. Скоро я встаю со стула и мы танцуем, смешавшись с толпой, Джеймс прижат ко мне, а музыка строит стену вокруг нас.

Красные напитки. Печальные глаза. Я целую Джеймса, пробегаюсь пальцами в его волосах, и мне так хочется, чтобы мы оказались в другом месте. Так и есть. Джеймс ведет меня по темным лабиринтам коридоров и прижимает к холодной стене. Когда он кладет мое бедро себе на ногу, у меня перехватывает дыхание. Он целует меня в шею, в плечи.

— Джеймс, — я глубоко дышу, я почти растворилась в своих чувствах, когда меня ослепляет яркий свет.

— Эй! — кто-то громко кричит. Джеймс встает напротив меня, но оборачивается к свету, подняв руку, чтобы прикрыть глаза.

— Вам двоим тут нельзя быть, — говорит человек.

Я слишком долго сосредотачиваю взгляд и вижу, что мы находимся в какой-то задней комнате, среди ящиков и коробок. Я касаююсь ладонью голого цемента стены, а через приокрытую дверь светят лампы в клубе. Я не пьяна. Со мной происходит что-то еще, что-то лучше.

— Я думаю, они что-то добавили в напиток, — бормочу я, а Джеймс отходит от меня. Я пытаюсь поправить одежду, но едва не падаю на высоких каблуках, и Джеймсу приходится схватить меня за руку. Он еще разгорячен и только через секунду понимает, о чем я говорю.

— Уверена? — спрашивает он. В растерянности смотрит по сторонам, на меня, и потом тихо чертыхается.

— Ага, точно, — соглашается он. Я позволяю ему отвести меня к вышибале, который держит дверь открытой. Когда мы проходим мимо, он качает головой, больше обеспокоенно, чем сердито.

— Оставайтесь в клубе или топайте домой, — говорит он нам вслед. Джеймс усмехается и отвечает, что сделает все возможное.

Мы снова заходим в накуренное помещение, и Джеймс останавливается, чтобы оглядеться. Нас окружают тихие голоса и громкая музыка, и я снова растворяюсь в них. Я нахожусь в гиперреальности, где все правильно и ничто не может причинить боль. Мне это нравится.

— Ты в порядке? — спрашивает Джеймс, беспокойно нахмурившись. Я хочу прикоснуться к нему и кладу ладонь ему на щеку. Я думаю о том, как сильно я люблю его и перед тем, как сказать ему это, я встаю на цыпочки и целую его.

— Я хочу тебя, — бормочу я. Внезапно я понимаю, что нуждаюсь в нем, нуждаюсь в этой близости так, как никогда раньше. В силе наших объятий, в его губах, прижатых к моим —

— Слоан, — говорит Джеймс, отводя мои руки от себя. Он наклоняется, чтобы посмотреть мне в глаза и улыбается. — Хотя больше всего на свете я хочу снять с тебя этот нелепый наряд, я бы хотел сделать это наедине.

Он кивает подбородком на происходящее вокруг нас, и я вспоминаю, что мы на людях. Я потираю лоб, пытаюсь разобраться в ощущениях. Быстро моргаю и смотрю на Джеймса.

— Экстази? — спрашиваю я.

— Наверное. Но я не понимаю, зачем они добавляют его в напитки. В любом случае, надо убираться отсюда. Давай найдем Даллас.

Когда он говорит о ней, я кривлю губы, но мы все равно начинаем ходить по клубу и искать ее. Все лица словно в тумане, и чем больше я пытаюсь сосредоточиться на них, тем сложнее это становится. Лица накладываются на лица, повсюду голоса — в моей голове. Я замедляю нас, так что Джеймс прислоняет меня к стене.

— Жди здесь, — говорит он, — я сейчас вернусь.

Я смотрю, как он растворяется в толпе, потом прислоняюсь к стенке и закрываю глаза. Сладось красного напитка поблекла, оставив после себя металлический привкус.

— Гадость, — говорю я, жалея, что у меня нет бутылки воды.

— Это фенилэтиламин, — кто-то говорит рядом со мной, — среди прочего.

Я не особенно удивляюсь, увидев парня с пирсингом. Он поворачивается ко мне лицом, и вблизи я вижу, что его глаза еще темнее, но не такие уж и безжизненные.

— Предполагается, что наркотики введут нас в эйфорию, прогонят депрессию, — говорит он, — но по-настоящему они всего лишь сносят нам крышу.

— Я заметила, — говорю я, заинтересовавшись его лицом. Мне хочется дотронуться до одного из его колец, но потом я сжимаю кулак, чтобы отогнать эту мысль.

— А это законно, что они дают нам наркоту? — спрашиваю его.

— По закону мы даже не должны быть тут, так что мы просто не можем их сдать.

— Точно.

Хотя я и знаю, что сама не своя, мне нравится это чувство — беззаботная легкость. Печаль, с которй я пришла сюда, исчезла. Как будто мне больше никогда не будет грустно. Я чувствую себя неуязвимой. И мне интересно, происходит ли то же с этим парнем.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я его.

— Просто зови меня Адам.

Ты так говоришь, как будто это не твое настоящее имя.

— Он кусает губу, чтобы скрыть усмешку.

— Нет. Знаешь, для того, кто выпил целый Bloodshot, ты достаточно умна.

— Или, может быть, ты просто общаешься с дураками.

Он смеется, подойдя ко мне поближе. Когда он вздыхает, я понимаю, что губы у него не окрашены в красный — в тот оттенок, в который окрасились губы Даллас (и мои тоже?) от напитка. Пил ли он его?

— Нам нужно убираться отсюда, — говорит Адам, показывая на дверь. — У меня есть машина, и дома очень уютно. Ты где остановилась?

Он говорит это в открытую, даже хотя просит меня уехать с ним. И, быть может, я бы просто отмахнулась от него, сказала бы, что Джеймс ему задницу надерет, но меня беспокоит то, что он не говорит мне своего настоящего имени. Я едва не спрашиваю его об этом, но тут появляется Джеймс, он выходит из толпы, а вслед за ним идет Даллас — держась за руки с парнем с сиреневыми волосами, в очень уж обтягивающих джинсах.

Джеймс подозрительно смотрит на меня и Адама.

— Этот разговор закончен, — бормочет он и отводит от стены. Я и не замечала, как она помогает мне стоять на ногах.

— Тебе не стоит разговаривать с незнакомцами, — тихо говорит Джеймс, глядя в сторону Адама.

Даллас наконец догоняет нас, отпустив своего спутника.

— Я еще не ухожу, — заявляет она. Я хочу возразить, но она широко улыбается и протягивает ключи, которые висят у нее на пальце.

— Но вы двое идите, — говорит она, — я поеду на другой машине.

Она кивает на парня рядом с ней.

— Это кажется чистейшим безумием, но прямо сейчас я не хочу спорить. Это место подавляет, завораживает… усыпляет. Джеймс берет у нее ключи, и мы идем к ее машине. Я слышу голос Адама.

— Доброй ночи, Слоан, — зовет он меня. Я оборачиваюсь и машу ему рукой, потому что он же не полный отморозок.

— И тебе.

Я следую за Джеймсом, беру его за руку, когда мы проталкиваемся через толпу, которая жаждет попасть внутрь. И только когда мы оказываемся на улице и нас овевает ночная прохлада, у меня по спине пробегают мурашки, и я оглядываюсь на здание. Потому что я понимаю… что не говорила Адаму, как меня зовут.

 

Глава 6

Когда мы заходим на склад, там тихо. Каждый шаг, который я делаю, звучит так громко. Каждый вздох. Дверь в комнату Лейси заперта, и пока мы идем по коридору, над нами гудят лампы. Едва мы заходим к нам в комнату, как Джеймс хватает меня за бедро, он отодвигает меня, но я хватаю его за рубашку, прижимаю к себе.

Мы словно жаждем друг друга: его губы касаются моих губ, он прижимает меня спиной к двери, закрывая ее. Мы только один раз спали друг с другом — насколько я помню — и сейчас я отчаянно хочу его. Моя рука скользит ему под рубашку, и я снимаю ее через его голову, слышу, как рвется моя футболка, которую он сжал в кулаке. Ему не удается полностью снять ее, он рычит, и мы идем к кровати. Я толкаю его вниз и забираюсь на него, забыв обо всем остальном. Наши слои одежды начинают исчезать, и его горячая кожа соприкасается с моей. Я шепчу его имя, и он переворачивает меня на спину: он тяжелый, но его вес иделаьный. Он тянется к штанам, которые валяются рядом с кроватью, и тут я чувствую, что лежу на какой-то вещи. Я отодвигаюсь, думаю, что это бирка на простыне, но когда протягиваю руку, чтобы убрать ее, вижу, что это сложенный листок бумаги.

Джеймс достает из бумажника презерватив и потом замечает, что я что-то держу в руке. Он замирает.

— Что это? — спрашивает он хрипло.

— Не знаю, — говорю я. Внутри меня начинает нарастать паника, а Джеймс пододвигается ко мне, чтобы лучше разглядеть листок. Я начинаю разворачивать его и через простыню вижу, что там что-то написано ручкой — это записка. Идеальным почерком Лейси написано слово, которое ничего для меня не значит, и все же я резко ахаю.

Миллер

— Слоан?

Я роняю записку, а в миллионе миль от меня раздается голос Джеймса. На сердце у меня тяжело от горя, которого я не могу понять. Джеймс выхватывает у меня записку и читает ее. Отбрасывает ее в сторону и обнимает меня за плечи.

— От кого это? — спрашивает он.

Я начинаю трястить и смотрю на него испуганными глазами.

— От Лейси.

У меня в голове все звучит: Миллер . Мой Миллер. Но я не знаю, что это значит.

— Черт, — говорит Джеймс и вскакивает, чтобы взять с пола джинсы и одеть их. Он кидает ко мне его рубашку и выбегает за дверь, бежит босиком по коридору. Я натягиваю его рубашку и бегу за ним.

Зачем Лейси написала эту записку? И почему положила ее мне на кровать? О, Господи. Я бегу быстрее. Где Лейси?

Я догоняю Джеймса как раз тогда, когда он останавливается напротив двери Лейси и не стучит, а просто врывается внутрь. В комнате темно, и пока я вглядываюсь внутрь, но стоит в центре и машет рукой в вздухе, нащупывая цепочку, чтобы включить свет.

— Что происходит?

Я оборачиваюсь и вижу, что к нам идет Кас, на ходу доставая пружинный нож. Лицо у него опухло от сна, одежда измята, но он настороде, как будто всю ночь ждал обработчиков. И тут комнату заливает свет, и сердце у меня подскакивает от надежды. В комнате никого нет, кровать пуста. Лейси ушла.

Кас вбегает мимо меня в комнату, отодвигает занавески, как будто Лейси прячется за ними. Он резко поворачивается к Джеймсу.

— Где она? — спрашивает он, как будто обвиняет.

Джеймс выглядит разбитым, он в шоке.

— Не знаю.

Кас резко открывает ящики комода, чертыхается, когда видит, что они пусты. Я все еще стою в дверях. Последние остатки напитка из клуба самоубийц выветрились, оставив после себя неверие и панику. Кас достает телефон из кармана и, кружа по комнате, набирает номер. Джеймс стоит под качающейся лампочкой без абажура, голова у него опущена, грудь тяжело вздымается.

— Джеймс? — тихо говорю я. Он смотрит на меня, и я настолько поражена тем, как знакома мне эта картина, что не знаю, как и передать это. Глаза у Джеймса красные, на лице красные пятна, как будто он вот-вот заплачет. Я думаю, что Лейси болье нет, и потом с этой мыслью смешивается мысль о том, что и «Миллера» больше нет. Каким-то образом лицо Джеймса подтверждает это, как будто он проигрывает в голове мое воспоминание.

Джеймс кашляет, как будто хочет скрыть плач, и потом пересекает комнату, обнимает меня и крепко целует в лоб. Я касаюсь его руки и чувствую, как он напряжен.

— Даллас, — говорит Кас по телефону, — тебе нужно вернуться.

Мы с Джеймсом смотрим на Каса, а он ходит по комнате.

— Мне плевать. — говорит он в трубку, — Лейси ушла. Мы скомпрометированы.

Мы с Джеймсом обмениваемся взглядами, мея пронизывает страх.

— Уже еду, — Кас говорит Даллас и вешает трубку.

— Что происходит? — Джеймс спрашивает Каса.

— Собирайтесь, — Кас быстро идет к двери. — Мы уезжаем.

Он останавливается в дверях и смотрит на меня.

— Мне жаль твою подругу. Правда, жаль. Но возвращенец — это всегда угроза, а Лейси ушла. Когда Программа приедет за нами — только вопрос времени.

— Думаешь, они забрали Лейси? — в ужасе спрашиваю я.

— Да, — тихо говорит Кас. — Я думаю, Лейси в Программе. Теперь собирайте вещи, и встретимся у фургона.

Кас уходит и я поворачиваюсь к Джеймсу, жду, что он скажет, что Кас неправ. Но Джеймс просто смотрит ему вслед.

— Я устал, — шепчет он самому себе. Потом он опускает глаза, смотрит на меня.

— Я пытался помочь Лейси, но этого оказалось недостаточно.

— Нужно вернуть ее, — говорю я и киваю, чтобы Джеймс понял. Нужно найти ее и вернуть.

Джеймс бормочет, что он согласен, но он не здесь, не со мной — его взгляд расфокусирован. Он выходит из комнаты. Я иду за ним и думаю, где же еще может быть Лейси, а ногам холлодно ступать по полу. Может, она все-таки решила поехать в клуб самоубийц. Может… что угодно. Не может быть, чтобы это был конец.

Мою совесть терзает вина, когда я думаю, как вела себя Лейси до того, как мы уехали в клуб самоубийц. Мне надо было сделать больше, но я думала, что увижусь с ней завтра. Я думала, будет больше времени. Как я была глупа. Она вспомнила что-то, о чем не должна была вспоминать — а я просто оставила ее.

Когда я захожу в комнату, Джеймс уже там, запихивает вещи в вещмешок. Я хватаю джинсы и одеваю их, а потом подхожу к тумбочке. Достаю таблетку, и в этот момент Джеймс смотрит на меня.

— Если мы найдем Лейси. — говорю я и дрожу, — мы можем дать ей таблетку. Может, это поможет. Может, это вылечит ее.

Джеймс опускает глаза.

— Именно ее воспоминания причиняют ей боль, Слоан. Не думаю, что это хорошая идея — дать ей еще больше.

Я опускаю глаза, смотрю на таблетку, хочу поспорить, но Кас кричит нам из другой комнаты, чтобы мы поторапливались. Я кладу таблетку в карман и собираю остаток вещей. Перед тем, как я подумаю, что делать с таблеткой, нам нужно найти Лейси.

Как только мы собрали вещи, мы идем к двери. Джеймс резко останавливается и берет с пола записку, чтобы изучить ее еще раз.

— Что это значит? — спрашивает он. — Кто такой Миллер?

— Я не знаю, — говорю я и подхожу к нему, чтобы еще раз прочитать слово. — Но от этого больно.

— Знаю, — говорит Джеймс, сминая записку в кулаке. — Как будто болит прямо здесь, — он бьет себя в грудь, — как будто горюешь о ком-то, с кем знаком.

Но я вижу, что он думает — мы, должно быть, знали Миллера.

* * *

Через двадцать минут Джеймс ведет кадиллак, на котором мы уехали из Орегона, Кас едет позади на белом фургоне. У клуба самоубийц мы встречаемся с Даллас и с остальными, но пока мы едем, я смотрю в окно, надеюсь. Что замечу Лейси, которая потерялась и где-то бродит. Не хочу верить, что ее больше нет.

Лейси — которая покрасила светлые волосы в рыжий просто потому что. Лейси, которая ела капкейки на обед и подвергала сомнению все . Я могла бы сделать что-то еще, чтобы помочь ей. Я могла бы остаться сегодня. Но она убежала, взяла все свои вещи — и куда же она отправилась? Что такого ужасного она вспомнила? Я касаюсь груди, где снова начинает болеть, а имя Миллера преследует меня в мыслях.

Когда мы паркуемся у клуба самоубийц, вышибала встает. Кажется, он нервничает. Он сразу вытаскивает телефон и пррижимает к уху. Кас паркуется и подбегает к нему, а мы с Джеймсом ждем в машине. Мы молчим. У меня сводит живот от волнения и тревоги, и я не знаю, что делать. Я почти готова выпить еще один Bloodshot.

— Я устал от потерь, — тихо говорит Джеймс. — И я устал убегать.

Он поворачивается ко мне, и я вижу огонь в его глазах. На место печали пришел гнев.

— Мы уничтожим Программу, Слоан. И мы вернем Лейси.

— Обещаешь? — спрашиваю я. Я хочу верить его словам, даже хотя знаю, что у Джеймса не хватит сил, чтобы выполнить обещанное. Но я поверю, если он скажет мне. У меня нет выбора.

— Да, — говорит он и смотрит мимо меня на клуб. — Обещаю.

Я смахиваю набегающие слезы и тоже смотрю на клуб. Оттуда выбегают Даллас, Кас и остальные, в том числе и парень с фиолетовыми волосами. Когда они уходят, вышибала кивает, но я с удивлением замечаю еще одного человека, который стоит у двери и курит сигаретку. Это Адам — он осторожно наблюдает за нами. Меня поражает, что он не такой, как остальные из клуба. Когда Даллас забирается в фургон и командует: «поехали!», я вижу, что Адам поворачивается ко мне.

Он улыбается, и улыбка его не выглядит угрожающе. Он почти что извиняется. Он поднимает руку и машет, а Джеймс выезжает с парковки, и я понимаю, что Программа совсем близко.

 

Глава 7

— Ты ее видел? — спрашивает Даллас по телефону. Она немного запинается, но в целом выглядит довольно собранно. На самом деле, она берет руководство на себя, и поэтому мне хочется доверять ей.

— Это правда? — отрывисто спрашивает она. — Где?

Джеймс крепче сжимает руль, и костяшки его пальцев белеют. Как только мы уехали из клуба самоубийц, Даллас начала звонить по телефону, а Кас сажал остальных в фургон. Даллас сказала, что в Программе у нее есть связи, и что там ей могут сказать, забрали ли Лейси. Я оборачиваюсь как раз тогда, когда Даллас опускает трубку. Когда я смотрю ей в глаза, я вижу, что она в шоке.

— Ее больше нет, — говорит Даллас.

— Что ты имеешь в виду? — у меня срывается голос.

— Она жива, — говорит Даллас, как будто это плохая новость. — Но она в Программе. Они говорят, что у нее нарушение работы мозга, и ее госпитализировали в их учреждении. Они нашли ее на автобусной остановке, она хотела уехать назад, в Орегон.

Она качает головой, пытаясь понять смысл этих слов.

— Она, наверное, сломалась. Бывает иногда. Мне жаль, Слоан. Но… она больше никогда не станет прежней. Даже если в Программе и смогут собрать ее по кусочкам, они не дадут ей просто так уйти. Они заберут все то, что осталось от нее. Наверняка они уже знают адрес нашей базы и сейчас обыскивают склад.

Даллас трет глаза тыльной стороной руки, размазав макияж.

— О чем ты говоришь? — спрашиваю я.

— О том, что Лейси больше нет. И ее никак не вернуть назад.

Я замечаю движение рядом со мной, и кадиллак начинает вилять. Джеймс стучит кулаком по рулю. И снова. И снова.

— Джеймс, хватит, — говорю я и беру его за руку, но он вырывает руку и жмет на тормоза — раздается визг тормозов. Нас бросает вперед, и мы слышим, как позади нас тормозит фургон.

Джеймс открывает дверь, выходит из машины и начинает идти. Я гонюсь за ним, в растерянности от его поведения и в шоке от новостей, которые мы только что услышали.

— Подожди! — кричу я ему вслед и бегу за ним. Не успеваю его догнать — он резко оборачивается и смотрит на меня. Рвет свои светлые волосы, а его лицо перекашивает от гнева и печали.

— Мы не можем доверять им, — говорит он, указывая на машины. — мы не можем доверять ни одному гребаному человеку, Слоан. Ты это понимаешь?

— Да, но…

— Связи в программе, — говорит он, как будто сама идея кажется ему абсурдной. — Ты что, шутишь?

Он берет меня за плечи и обнимает.

— Послушай меня, — говорит он, — с этого момента мы доверяем только друг другу. И мне наплевать на то, что они нам говорят — есть только ты и я. И никого больше. Может быть, что именно они послали Лейси в Программу.

Эта мысль не приходила мне в голову, и я инстинктивно оборачиваюсь, чтобы посмотреть на кадиллак. Дверцы широко распахнуты, и на темную улицу льется яркий свет. Между передних сидений на нас смотрит Даллас, ждет, пока мы вернемся в машину. Джеймс кладет мне ладонь на щеку и поворачивает к себе мое лицо; его прикосновение такое нежное, такое серьезное. Когда я встречаюсь с ним взглядом, мое тело немного расслабляется. Джеймс заключает меня в объятия, кладет подбородок мне на макушку.

— Есть только мы, — шепчу я ему в рубашку. — Только мы, навсегда.

— Об этом я и говорю, — отвечает он. Раздается гудок машины, и мы подпрыгиваем. Джеймс оглядывает меня еще раз, а потом приглаживает мои кудряшки, убирая их с лица. В этот момент спокойствия исчезновение Лейси просто убивает. Но я больше не чувствую панику, только потерю. Ужасную, чудовищную потерю, которая накрывает меня своей тенью. Но вместо того, чтобы плакать, я беру Джеймса за руку и возвращаюсь в машину, где нас ждут. На скорбь нет времени. Время есть только на то, чтобы бежать.

* * *

Раньше я никогда не была в Колорадо. Когда мы пересекаем границу штата, ярко светит солнце. Хотя это меня совсем не утешает, и я опускаю голову на плечо Джеймса. Мы сидим на заднем сиденье, а Даллас ведет машину. Я слежу за новостями по CNN по телефону Даллас — надеюсь что-нибудь узнать про Даллас, но в то же время боюсь того, что могу прочитать. Но никаких новостей нет, кроме старых новостей про то, что мы с Джеймсом сбежали.

Джеймс просит проверить «Нью-Йорк Таймс», и когда я это делаю, у меня внутри все обрывается.

— О, Боже, — бормочу я, проглядывая глазами интервью. Это не может быть правдой.

Что там? — спрашивает Джеймс. Даллас, на переднем сиденье, смотрит в зеркало заднего вида. Интервью было сделано несколько дней назад, и когда я встечаюсь взглядом с Даллас, я понимаю, что она уже знает.

— Что происходит? — спрашивает Джеймс. Я протягиваю ему телефон и смотрю, как мрачнеет его лицо. Это подробное интервью о нас. Интервью берут у отца Джеймса.

— Он говорит, что это ты виновата, — тихо говорит Даллас, глядя на меня в зеркало. Как будто ты — какая-то ведьма. Он должен был быть более озабочен тем, как вернуть единственного сына домой.

Джеймс все еще читает, и с каждой секундой он все больше напрягается, все сильнее сжимает кулаки. Я только пробежала глазами интервью, но поняла, что отец Джеймса заявляет, что именно я стою за нашим исчезновением. Они даже поместили фотографию отца, где он стоит и держит в руках фотографию Джеймса в рамке времен средней школы. Абсолютный абсурд.

— Пропаганда, — говорит Даллас, даже хотя мы с Джеймсом сидим молча. — Они уговорили его дать это интервью, чтобы заручиться поддержкой общественности. Я вам не говорила, чтобы вы не особо волновались.

Я усмехаюсь.

— Правильно, Даллас. Я просто выкину это из головы.

Я смоттрю на Джеймса, пытаюсь понять, как он отреагирует. Наконец он выключает телефон и передает его обратно Даллас. Я кусаю ноготь, жду. Но Джеймс просто скрещивает руки на груди, как будто больше никогда не заговорит.

— Джеймс? — спрашиваю я, когда его молчание начинает сводить меня с ума.

— Мой отец — козел, — тихо говорит он, — давай пока остановимся на этом.

Но я не могу оставить эту тему. Не знаю, что ко мне чувствует отец Джеймса — по крайней мере, не могу вспомнить. Может, у него есть причины ненавидеть меня, или же, как и сказал Джеймс, он просто козел. В любом случае, то, что об этом рассказали в новостях, показывает все возможности Программы. То, что они использовали его отца — еще один слой предательства. Они знали, что это расстроит Джеймса. Хотели, чтобы это так и было. Это доказывает, что они не остановятся. Они не дадут нам уйти.

— Что нам делать? — шепчу я.

Джеймс поворачивается ко мне.

— Будем держаться, — говорит он. Это не тот ответ в стиле «зададим-им-жару», который мне нужно услышать, но Джеймс всего лишь человек. Мы все уязвимы. Как и Лейси.

Суровая реальность того, что с нами происходит нас, подавляет, и мы молчим — Джеймс затерялся в мыслях где-то рядом со мной. Я смотрю из окна, когда мы проезжаем мимл парка. Там играют и носятся дети, одетые в яркую одежду, а их заботливые матери следят за ними. В какое-то мгновение я так отчаянно скучаю по родителям, как не скучала уже давно. В какое-то мгновение мне хочется вернуться домой.

Но потом я думаю об отце Джеймса — как он садится, чтобы отвечать на вопросы — и понимаю, что на его месте могли бы быть и мои родители. Я закрываю глаза, пока не возвращаюсь в реальность, где я в бегах, вместе с Джеймсом и Даллас.

— Думаю. Денвер тебе понравится, — говорит Даллас на переднем сиденье, оторвав меня от моих мыслей. — Пока что собраний клуба самоубийц не будет. В последний раз там был налет, после того, как мы уехали. В каком-то смысле Лейси спасла мою задницу тем, что ушла.

— А как они узнали про клуб? — спрашиваю я.

Даллас задумчиво крутит светлые пряди волос.

— Наверное, обработчик, — говорит она, глядя на дорогу за стеклом. — Этих сволочей внедряют всюду.

Внедренные обработчики — эта мысль не приходила мне в голову. Я смутно помню прошлую ночь в клубе самоубийц, но я помню Адама. Может, он был обработчиком, который только притворялся, что в депрессии? Это так неправильно, так неэтично. Если он был обработчиком, почему же…

У меня мурашки бегут по рукам, по спине от этой ужасающей ситуации, о которой я даже не могу рассказать Джеймсу. Не теперь, когда он еще чувствует себя виноватым из-за Лейси. Но Адам знал, как меня зовут — он знал меня. Если он был обработчиком, почему же не взял меня сразу же? Может быть, именно из-за меня на клуб самоубийц был совершен налет?

— Постой-ка, — говорит Даллас, когда ее телефон начинает вибрировать. Джеймс прищуривается и смотрит в зеркало заднего вида, пока она отвечает на звонок.

— Серьезно? — говорит она. — Черт побери, Кас. Ну ладно, — ворчит она, вешает трубку и кладет телефон в держатель для стаканов. Мы проносимся мимо эстакады, но поворачиваем направо.

— Кас говорит, нужно разделиться, — говорит нам Даллас. — В Денвер вам нельзя ехать, а продолжать ехать прямо сейчас слишком рискованно. Про вас сейчас идет специальный выпуск новостей. Пресса зацепилась за вашу историю сбежавших любовников, а сканер так и дымится от сообщений о том, что вас заметили. Все буквально с катушек слетели.

— Так куда мы едем? — спрашивает Джеймс. Настроение у него все еще мрачное от того, что он прочитал об отце. — Разве у тебя здесь нет друзей?

От этой шпильки Даллас морщится, но она улыбается, отбрасывает волосы за плечи.

— О да, у меня есть друзья, Джеймс. Но не то чтобы они были очень рады, увидев, что за мной уволоклись детишки-мятежники. Как жаль, что твое красивое личико так хорошо запоминается, — она говорит это так, как будто ненавидит его за это.

— Да, как жаль, — с саракзмом отвечаю я. Джеймс усмехается, посмотрев на меня искоса. Его рассерженное лицо светлеет, и потом он шутливо толкает меня в плечо.

— Эй! — я толкаю его в ответ, и он отвечает тем же, пока я не начинаю улыбаться. Мне нравится, как это у нас получается — пройти сквозь печаль и каждый раз находить друг друга.

— Мы едем в Колорадо Спрингс, — смешивается Даллас, — там есть маленький дом, Кас туда раньше часто наезжал. Он нам сказал ехать туда, а он пока высадит остальных. Зато он останется с нами. Нас четверо, — она бормочет, — ну разве не мило?

— Отлично, — отвечаю я. Провести еще больше времени с Даллас — это именно то, что мне нужно. Я прислоняюсь к Джеймсу; он заплетает пряди моих волос между пальцев, а я смотрю на улицу за окном. На голубое небо и на белоснежные вершины гор.

И когда этот момент, когда все было хорошо, проходит, меня снова настигают воспоминания о Лейси — о том, что я могла спасти ее. Я хочу покрутить кольцо на пальце, и меня тревожит, что я нащупываю только палец. Я вытягиваю руку и так и ахаю. Поворачиваюсь к Джеймсу, а на глаза наворачиваются слезы.

— Я его забыла, — говорю я. Сначала на его лице — беспокойство и непонимание, но потом он смотрит на мою руку и понимает, что я говорю о кольце. Плечи у него опускаются, на его лице обида.

Несколько недель назад я нашла кольцо у себя в спальне. Я спрятала его там до того момента, когда выйду из Программы, и оно в конце концов привело меня к Джеймсу. Как раз на прошлой неделе он купил мне второе кольцо — новое обещание. Но я была невнимательна и потеряла кольцо. Здесь прослеживается схема: я теряю то, что мне небезразлично. Людей, которые мне небезразличны. Я сворачиваюсь в клубок, прижавшись к Джеймсу, уткнувшись в его рубашку, а он бормочет, что купит мне еще одно кольцо. Это всего лишь вещь, ее можно заменить. Но пока он говорит, я рассеянно потираю то место на пальце, где раньше было кольцо и думаю о заменах. Интересно — быть может, я всего лишь замена для той девушки, которой я была раньше.

* * *

Тот дом — это непримечательное двухэтажное строение с шелушащейся желтой краской и поломанным деревянным забором. Пока мы заводим машину в гараж за домом, я быстро оглядываюсь по сторонам. Даллас ведет нас к перекошенному крыльцу позади дома и достает ключ из-под кофейной банки возле двери, доверху забитой сигаретными окурками. Мы с Джеймсом смотрим на двор, и он показывает на полуразвалившуюся конуру в углу.

— А мы можем купить щеночка? — спрашивает он и ухмыляется. Я хочу согласиться и правда купить собаку. Мы назовем его глупым именем и будем повсюду таскать с собой. Но в нашем положении нет покоя. Быть может, мы никогда не найдем покой. Быть может, мы никогда не найдем Лейси. Когда я не отвечаю, улыбка Джеймса блекнет, и он обнимает меня одной рукой. Мы ждем, пока Даллас откроет дверь.

Когда я впервые встретила Лейси, я была в школьном кафетерии. На ней была та же самая одежда, что и на других возвращенцах, но в ней она выглядела не так безлико. Она сказала, что я не должна есть еду, потому что они клали в нее успокоительные. Она сказала мне это, даже хотя у нее могли быть из-за этого неприятности. Она сидела со мной — выпотрошенная, запутавшаяся девушка — пока я стала чувствовать себя не такой потерянной. Она сделала так, чтобы я смеялась. Она пыталась защитить меня от Программы. Но я подвела ее. Мне надо было более серьезно отнестись к кровотечению из носа. Не знаю, что бы я могла для нее сделать, но надо было что-то придумать. Если бы Риэлм был там, он бы знал, что делать.

— Слоан? — спрашивает Джеймс, оторвав меня от моих мыслей. Дверь открыта, и Даллас нет, но я все еще стою на крыльце, а Джеймс глядит на меня, стоя в дверях.

— Идешь? — спрашивает он.

Я снова думаю о конуре — символе нормальной жизни, которой у нас не будет, и потом иду в дом за Джеймсом, закрыв за нами дверь. Дверь ведет на кухню, которая выглядит хоть и старомодной, но совершенно нетронутой. В открытых шкафах я вижу кухонные приборы и тарелки. Выглядит как настоящий дом, но здесь мне не очень уютно. Наоборот, он напоминает мне о доме в Орегоне, о родителях, с которыми я не разговаривала с тех пор, как уехала. Может, они сходят с ума от беспокойства? Все ли с ними в порядке?

— Думаю, я хочу прилечь, — говорю я Джеймсу. У меня в груди все сжимается, когда я думаю об отце, который ждет, что я вернусь домой. О матери, которая смотрит в окно и думает, жива ли я. Джеймс спрашивает Даллас, где спальни, и она показывает на лестницу. Я не жду Джеймса и иду туда, замечая, что в стены забиты маленькие гвоздики, но на них не висят картины.

Здесь три спальни, и Джеймс дает мне выбрать, какая мне нравится. Я выбираю ту, где кровать болье всего, и Джеймс кидает на тумбочку наш мешок. В спальне есть мансарда, где стоит стул и маленький столик. Стены серовато-белые, а мебель, хоть и старая, все еще пригодная. Одеяла выглядят прилично, и я ложусь на выцветшее зеленое одеяло. Когда я сворачиваюсь в клубочек, Джеймс ложится рядом со мной и похлопывает меня по спине.

— Мы переживем это, — говорит он, — ты сильнее, чем все, кого я знаю, Слоан. Мы позаботимся друг о друге.

Эти слова пусты — я уверена, что слышала их и раньше. Если мрачные мысли продолжат одолевать меня, боюсь, мне станет плохо. Как будто депрессия всегда здесь, всегда грозится утянуть на дно. Я оборачиваюсь и обнимаю Джеймса, кладу щеку ему на плечо. Он гладит меня по голове — с утешеием и так невинно, но мне этого недостаточно. Я приподнимаюсь на локте и смотрю в его лицо, его дверчивые глаза.

Я целую его.

— Заставь меня забыть, — бормочу я, и моя рука скользит ему под рубашку. Джеймс отвечает быстро — поворачивает меня так, что я оказываюсь сверху, и плохие мысли уходят. Лица — реальные и воображаемые — блекнут.

Я пытаюсь снять ему одежду, но руки у меня так трясутся, а на глазах слезы. Все это просто подавляет, и я не знаю, смогу ли пережить еще одну потерю. Я просто хочу, чтобы все чувства исчезли. Ну почему они просто не могут исчезнуть?

Джеймс держит меня за запястья и останавливает меня, а потом обнимает.

— Сделай так, чтобы это прошло, — всхлипываю я. Джеймс вздыхает, разжимает объятия. Мои руки снова ласкают его тело, но страсть ушла. Когда я смотрю в его глаза. Они отрезвляют меня.

— Я не хочу, чтобы ты была такой, — говорит он, — я не хочу, чтобы мы были такими.

Меня пронзает пустота, кружится у моих ног. Я — черная дыра из сомнений и печали. Я провожу пальцами по подбородку Джеймса, по его губам. Он нежно берет меня за руку и целует ее.

— Мы переживем это, — говорит он, и его вздох разрушает суровость этой фразы. Он ждет, когда я соглашусь, и когда обнимает меня, я просто лежу рядом с ним и жду, когда тьма поглотит меня.

 

Глава 8

Мы питаемся тем, что удалось найти на кухне заправочной станции, пока через несколько дней не появляется Кас, с полной сумкой продуктов, которые он стянул из пищегого банка (некомммерческая организация, которая занимается сбором пищи и передачи ее нуждающимся — прим. перев.). Даллас пристально смотрит на него, но не спрашивает, где он был. Однако вскоре после его возвращения они начинают надолго — до нескольких часов — уходить, и не говорят нам, куда идут. Учитывая наш с Джеймсом статус особо опасных преступников, нам остается только оставаться в доме и догадываться.

Дни начинают сливаться друг с другом, и мы все больше отдаляемся от внешнего мира, постепенно привыкая к положению вещей. Я думаю о том, что мы и правда могли бы завести собаку, но потом рациональная часть меня напоминает мне, что все это — притворство. По крайней мере, пока.

— Тебе стоит надеть передник, — дразнит меня Джеймс, сидя за письменным столом, пока я домываю остаток посуды. Я никогда не считала себя хорошей домохозяйкой, и если моя стряпня что и доказывает, так именно это. Так что готовит Джеймс, а я убираюсь, а Даллас с Касом строят из себя лидеров мятежников и подшучивают о том, что мы с Джеймсом играем в домашнее хозяйство.

Я выключаю воду и потом, вместо того, чтобы осушить руки о бумажное полотенце, подхожу к Джеймсу и вытираю их о его лицо, а он пытается отбиваться от меня. Мы смеемся, деремся, и все это явно закончится поцелуем, но тут заходит Даллас и смотрит на эту сцену.

— Как мило, — говорит она, как будто не видит в этом ничего милого. Она спрашивает Джеймса:

— Ты уже починил водонагреватель?

Я сижу у него на коленях и он поворачивает голову, чтобы посмотреть на нее.

— Нет еще. Я не очень-то хороший мастер, — он улыбается. — Мои таланты лежат немного в другой области.

Я хлопаю его по груди, а он смеется и снова поворачивается к Даллас.

— Твой телефон не очень хорошо ловит здесь интернет, так что я не могу скачать видео с инструкцией. А Кас умеет чинить?

— Нет, — сразу же отвечает она. — У Каса больше получается собирать информацию, чем оценивать ее.

Джеймс встает и помогает встать мне.

— Какую информацию? Чем именно вы с Касом занимаетесь целыми днями, и почему не рассказываете нам?

— Мы занимаемся сбором данных, присматриваем за секретными базами, ищем новобранцев. А не рассказываем, потому что не доверяем. Пока вы тут с Слоан прохлаждаетесь, люди продолжают кончать с собой. Разразилась эпидемия, Джеймс, и Программа использует это, чтобы продвинуть свои позиции. И первый шаг — избавиться от всех нас.

— Откуда мне знать, может, именно ты наводишь их на нас, — Джеймс высказывает ей зреющее в нас подозрение.

Обычно спокойное лицо Даллас мрачнеет, она сжимает зубы.

— Хочешь знать, почему я не работаю на Программу? — спрашивает она его. Она закатывает рукава и протягивает руки, показывая широкие светло-розовые шрамы на запястьях, которые недавно затянулись.

— Это из-за ремней, — говорит она. — Я выдергивала себе волосы, так что они привязали меня к кровати. Но из-за этого отбиваться от обработчика стало проблематично.

— Мать твою, — говорит Джеймс, глядя на ее шрамы. По мне пробегает дрожь — я знаю эту историю и от этого ненавижу Роджера еще больше.

— Он сказал, что первая — бесплатно, — говорит Даллас, а ее глаза темны и холодны. — Он засунул таблетку мне в рот и сказал, что нужно сосредоточиться на воспоминании. Я стала вспоминать мать. Едва не захлебнулась собственой рвотой, но он так и не снял ремни. Сказал, что я могу причинить вред самой себе.

Джеймс опирается на стул, чтобы успокоиться, а я смотрю на Даллас с сочувствием и пониманием. Она не может быть частью Программы — после того, что с ней сделал Роджер, она не могла бы работать на них.

— Они держали меня на успокоительных почти три недели, — продолжает Даллас. — И все, что я помню из этих трех недель — его руки на моем теле. Его тело на моем теле. Он говорил, что ему нравятся только те, кто отдается добровольно, но я не думаю, что когда выбираешь между ним и полным уничтожением, этот выбор можно назвать добровольным. Я сдалась. У меня не было выбора. Но он перестал давать мне таблетки, сказал, что мне нельзя вспоминать слишком много, а то в Программе поймут, что он делает. Он обманул меня. Забрал у меня все.

— Как только с меня сняли ремни, я схватила шокер и едва не убила его. Мне хотелось, — ее лицо немного смягчается, настолько, что на сильно подведенных глаазх появляется пара слезинок.

— Я их всех убью, — тихо говорит она, — а то место сожгу дотла.

— Я не знал, — говорит Джеймс, — прости.

И потом, к моему удивлению, он крепко обнимает ее и так нежно гладит по руке, что я не могу не ревновать.

— Мы найдем его, — шепчет Джеймс, — и убьем.

Даллас не смотрит на меня. Она крепко закрывает глаза, обнимает Джеймса в ответ и кладет голову ему на плечо. Она совершенно разбита и, обнажив свои чувства, она начинает плакать, а Джеймс — единственный, кто держит ее на плаву.

— Шш… — он гладит ее по светлым дредам. Через несколько минут я ухожу к нам в спальню, чтобы дать им побыть наедине. Может, я и не доверяю Даллас, но я полностью доверяю Джеймсу.

Зайдя в спальню, я подхожу к шкафу и беру с верхней полки таблетку, где она лежит рядом со старой детской книжкой — историями из Библии. Я тяну за веревочку, включаю свет, сажусь на дно шкафа и гляжу на таблетку в пластиковом пакетике. Как отчаянно мы с Даллас сражались, чтобы сохранить наши воспоминания. Роджер обманул нас. И вот я сижу тут, с ключом, за который бы все отдала.

Теперь я могу принять эту таблетку. Но прошло всего несколько дней с тех пор, как я почувствовала тьму, и всего семь недель с тех пор, как выбралась из Программы. Действительно ли я выздоровела? А разве Лейси не выздоровела?

Лейси .

Я закрываю глаза, сжимаю в кулаке пакетик. Воспоминания Лейси свели ее с ума; я не могу рисковать. Не могу заболеть снова, не могу допустить, чтобы заболел Джеймс. Та девушка, которой я была, мертва — Программа убила ее. И, к лучшему это или к худшему, я — это то, что осталось. Я не хочу знать. Остановившись на этом, я встаю и кладу таблетку на место. Потом выключаю свет и закрываю за собой дверь.

* * *

Мы с Джеймсом лежим на заднем дворе, в сохнущей траве, плечом к плечу, и загораем. Мы так долго не были на улице, что становимся похожи на вампиров. Мы так и не посмотрели специальный выпуск новостей о нас, но похоже, что с тех пор наша история уступила место другим душещипательным историям о распространении эпидемии. Мы пытаемся найти преимущества в нашем положении, но от пребывания в этом доме мы сходим с ума. Так что мы решили полежать на заднем дворе и притвориться, что мы снова на пляже в Орегоне.

На подъездную дорожку заворачивает кадиллак, и я, прикрыв глаза от солнца, смотрю, как машина заезжает в гараж. Я недовольна, что Даллас и Кас вернулись — недовольна, что мы теперь не одни. Я думаю о том, что мы с Джеймсом будем делать, если они вообще не вернутся. Останемся ли мы здесь?

— Надеюсь, они привезли поесть, — говорит Джеймс с закрытыми глазами. — Если нет, мы угоняем машину и едем до Макдональдса.

— Договорились.

Я сворачиваюсь в клубок и прижимаюсь к Джеймсу, а солнце греет мои щеки и руки. Если бы я могла, я бы навсегда остановила это мгновение. Поют птицы и светит солнце. Джеймс открывает один глаз и смотрит на меня, а я широко улыбаюсь.

— Обожаю тебя, — говорит он и легонько целует меня. Когда двери гаража закрываются, Джеймс со стоном садится.

— Даллас, — зовет он, — что у нас на обед?

Даллас выходит из гаража с коричневым пакетом с фастфудом в одной руке и холщовой сумкой в другой. Она серьезно смотрит на нас — серьезнее, чем можно было бы ожидать в прекрасный летний день.

— У меня для тебя кое-что есть, — говорит она Джеймсу. Из гаража, опустив голову, выходит Кас, и Джеймс сразу вскакивает на ноги.

— Что случилось? — спрашивает он встретив их у задней двери. — Что-то не так?

Даллас облокачивается на деревянные перила крыльца, при этом они скрипят так, будто вот-вот сломаются. Кас бросает на меня усталый взгляд. Я вскакиваю. У меня вдруг перехватывает дыхание. Неужели за нами едут обработчики? А может, они узнали что-то о Лейси?

Из своей сумки Даллас достает складную папку, набитую бумагами с потрепанными краями.

У меня все внутри замирает. Я подхожу к ним и ставлю ногу на ступеньки. Я хочу узнать, что они нашли.

— Тут твое дело, Джеймс, — говорит Даллас, — его завели, когда ты был в Программе. Его мне передал надежный источник — она просто украла его. Это, — она смотрит на меня, — интересное чтиво.

— Ты прочитала мое дело? — Джеймс спрашивает сдавленным голосом и смотрит на бумаги. Даллас может дать ему то, чего не могу я… его прошлое. Я начинаю трястись.

Даллас пожимает плечами.

— Все я не читала, — говорит она, — только самое интересное.

Она сияет щербатой улыбкой.

— Кстати, Слоан, извини, но твое дело я достать не смогла. Его они держат в сейфе.

Джеймс не шевелится, как будто не может поверить, что это и правда происходит. Забрав папку у Даллас, он поворачивается ко мне, широко открыв глаза.

— Давай почитаем.

— Джеймс, — Даллас машет палльцем, — может, тебе лучше сначала прочитать его одному.

Ее взгляд на секунду останавливается на мне, и я слышу, как позади мнется Кас. Я проглатываю комок в горле.

— Спасибо за совет, — говорит Джеймс, потом показывает на пакет с фастфудом в руках у Даллас.

— Это для нас?

— Даллас кивает, и Джеймс берет пакет у нее из рук и, войдя в дом, зовет меня из кухни.

Я поднимаюсь по ступеькам. Страх так и сочится из меня. Подойдя к Даллас, я останавливаюсь.

— Что в его деле? — шепчу я. На лице у нее одновременно и интерес, и самодовольство.

— Увидишь, — говорит она. Она открывает для меня дверь, а я смотрю на нее, прищурившись, и захожу в дом.

— Татуировки, — говорит Джеймс, как только я захожу в кухню. Он поднес чизбургер ко рту, а на столе — открытое дело. — Эти шрамы были татуировками. Можешь поверить в это?

Он хлопает ладонью по странице и приподнимает короткий рукав, чтобы показать белые линии. На его столе лежит фотография, и я так и ахаю, когда вижу первое имя.

— Брейди, — говорю я. Джеймс удивленно смотрит на нее и кладет чизбургер на стол.

— Я вырезал имя твоего брата на руке, — тихо говорит он и смотрит на меня. — Должно быть, он был далеко не безразличен мне.

Меня утешает эта мысль — то, что Брейди был не один, даже хотя Риэлм и сказал нам обратное. Но я рада, что они были друзьями. Это много говорит мне о том, каким человеком был Джеймс, и это ободряет меня. Может, мне вовсе и не следовало бояться нашего общего прошлого.

Джеймс вдруг наклоняется вперед и тыкает пальцем в фотографию.

— Мать твою! Посмотри сюда.

Я сажусь рядом и, увидев это, поворачиваюсь к нему.

— Миллер.

Это имя есть в списке Джеймса, но оно не вытатуировано, как прочие. Оно вырезано на коже, и порезы неровные, глубокие, как будто он…врезал его себе на руку. Я кладу руку на его бицепс, смотрю на это место, провожу пальцами по шрамам.

Миллер. Миллер . Глаза у меня закрываются, а в районе черепа что-то начинает зудеть — как мысль, которая трещинкой пробегает по гладкой поверхности моих воспоминаний, пока все не ломается.

— Ну — ка , подвинься , — спрашивает меня парень , который встал рядом со мной за лабораторный стол , — я в этом деле эксперт .

Я смотрю на него и отхожу от горелки Бунзена , которую я не смогла включить .

— Слава те Боженька , — говорю я с сарказмом . — Не знала , что к нам прислали профессионала .

Парень чуть заметно улыбается и включает горелку на полную мощность . Из — за болтовни других учеников в кабинете химии шипения почти не слышно .

— Кстати , меня зовут Миллер , — говорит он . — На случай , если ты захочешь написать благодарственное письмо .

— Сделаю себе заметку на память . Эммм …. А ты уверен , что газ должен быть включен так сильно ?

Я смотрю по сторонам , но учитель , кажется , занят за компьютером .

— Миллер , — говорю я , и мне кажется забавным , что я зову его по имени , хотя мы только что познакомились . — Пожалуйста , не сожги мою домашнюю работу .

Он поворачивается ко мне и вертит зажигалку между пальцев .

— Шутишь ? — спрашивает он . — Я одной левой могу справиться .

Он щелкает зажигалкой , и как только пробегает искра , все , что я слышу — ужасно громкий свист , а потом над горелкой Бунзена вспыхивает ярко — голубое пламя . Я кричу , а Миллер роняет зажигалку и поджигает домашнюю работу — ту самую , которую я просила не поджигать !

Девушка за столом перед нами оглядывается и в панике показывает пальцем на охваченный пламенем стол . Миллер быстро выключает горелку и потом , с олимпийским спокойствием , выливает на стол мою открытую банку диетической пепси — колы и тушит пожар , от которого остается простой пшик .

— Вот же блин , — говорит он и смотрит на мокрые , дымящиеся клочки бумаги . — Все вышло не так , как я планировал .

Я упираю руки в боки и сердито смотрю на него . Но как только смотрю а его темно — карие глаза , мы оба начинаем смеяться …

Миллер. Я открываю глаза и чувствую, как по щекам теккут слезы. Что случилось с Миллером?

— Я вспомнила его, — шепчу я. — У меня было воспоминание.

Джеймс хватает меня за руку и крепко сжимает ее, а я уверена, что он не понимает, что делает. У меня не должно было быть этого воспоминания. Что это, рецидив? Что если я кончу так же, как Лейси — сломленная и разбитая? Сердце стучит так быстро, что я боюсь, как бы оно отказало.

— Думаю, что Миллер был моим другом, и я его вспомнила.

Джеймс крепко обнимает меня.

Что они сделали с нами? — шепчет он самому себе. Я снова прокручиваю в голове это воспоминание, как будто ставлю на повтор печальную песню — знакомую, утешительную, даже хотя от нее становится больно.

— Посмотри на меня, — говорит Джеймс и смотрит на мое лицо. — Голова не болит?

Я качаю головой, и он еще секунду смотрит на мен, чтобы убедиться, что я не всполыхну ярким пламенем. Пока я рассказываю, что я вспомнила, он молчит и улыбается, как будто это всего лишь интересная история, а не забытая частичка моего прошлого. Когда я замолкаю, мне становится легче.

— Тебе получше? — тихо спрашивает Джеймс.

— Да. Больше вспоминать нечего. Просто как будто линия немного скакнула вверх, а потом снова стала ровной. Не так, как с Лейси, — говорю я, — даже хотя Джеймс не упоминает об этом, я знаю, что это приходило ему в голову.

— Конечно, нет, — говорит он как будто спокойно, но сжав зубы. — Но это воспоминание… нам лучше никому о нем не рассказывать. Может, у тебя появятся другие, а может, и нет, но это будет нашим секретом.

Он смотрит на меня.

— Ладно?

— Я в порядке, — уверяю я его. Прислушиваюсь к себе и понимаю, что это и правда так. Я в порядке. Я немого взволнована, но не настолько, чтобы сходить с ума. Совсем не так, как сЛейси.

Джеймс снова берет фотографию, снова смотрит на шрамы на руке.

— Что с ними со всеми случилось? — спрашивает он.

— Они умерли.

Я думаю о Брейди. Последние воспоминания о брате были стерты у меня из памяти, и это, может быть, был наш единственный шанс узнать, что с ним случилось.

— Джеймс, — говорю я и раскладываю бумаги на столе. — Поищи, есть ли тут что-нибудь о Брейди.

Он помогает мне разложить бумаги и выбрать те, в которых, кажется, что-то можно найти.

— Что насчет этого? — спрашивает он и достает страницу. — Это — запись моей встречи с доктором Табором.

Я смотрю на Джеймса, удивившись тому, что он помнит имя своего врача. Я помню доктора Уоррен, но Джеймс ничего не рассказывал о том, что было, когда он был в Программе, только то, что все дни слились в один.

— Это — единственное упоминание, — говорит он, просмотрев еще несколько страниц, и перестает искать. Он усаживается поудобнее и, взглянув на меня, чтобы убедиться, что я слушаю, начинает читать вслух.

— Первая сессия, — начинает он. — Пациент 486 — Джеймс Мерфи. Доктор Эли Табор. Пациент отказался принимать лекарство, чтобы вызвать воспоминание, и ему была сделана инъекция.

Джеймс нахмуривается, и я смотрю ему через плечо и читаю.

Доктор Табор : Почему ты находишься тут , Джеймс ?

Пациент 486: Что ? А разве они не сказали вам ? Ну и что это за сомнительное дельце ?

Доктор Табор : У тебя депрессия ?

Пациент 486: Не совсем . Может , я просто устал .

Доктор Табор : Расскажи о Брейди Барслоу .

Пациент 486: Пошел ты .

( пациент проявляет беспокойство , и ему вводится еще одна доза лекарства ).

Доктор Табор : Тебе лучше ?

Пациент 486: Нет .

Доктор Табор : Я вижу . Джеймс , молодые люди в твоем положении всегда агрессивны ; тут нет ничего нового . Но ты должен понять , что мы здесь , чтобы помочь тебе . Чтобы вылечить тебя . Ты хочешь жить ?

Пациент 486: Нет , когда вы со мной закончите , я не захочу .

( отметить , что речь пациента невнятна ).

Доктор Табор : Это из — за твоей девушки ?

Пациент 486: У меня нет девушки .

(тут я останавливаюсь и смотрю на Джеймса. Как только он читает это, его дыхание меняется, но он не оборачивается ко мне. У меня появляется новая причина для тревоги, и я продолжаю читать, надеясь, что это ложь).

Доктор Табор : Разве ты не влюблен в Слоан Барслоу , сестру Брейди ?

Пациент 486: Я бы не назвал это любовью .

Доктор Табор : А чем же ?

Пациент 486: Жалостью .

(Когда я вижу слово «жалость», у меня все внутри переворачивается. Я не верю этому, но внутри зародилось семя сомнения).

Доктор Табор : Мы тщательно исследовали вашу связь со Слоан Барслоу . Мы знаем , что вы встречаетесь уже несколько лет .

Пациент 486: Ее брат просил позаботиться о ней . Я и заботился . Но как только ей исполнится восемнадцать , я с ней порву . Я порву с ней , и вам не придется снова о ней волноваться .

Доктор Табор : Но мы взволнованы . Может , она и не вырезает имена на руке , но она входит в группу риска .

Пациент 486: Вы тратите время . Она не любит меня . Я не люблю ее . Онечно , мы иногда спим вместе , но этого и следовало ожидать . Я же такой классный парень .

Доктор Табор : Джеймс …

Пациент 486: Закроем эту тему ? Потому что я закончил .

Доктор Табор : Нет , мне хотелось бы …

(отметить, что пациент 486 вскочил из-за стола и схватил меня за халат. Чтобы успокоить его, были вызваны обработчики. До следующей сессии три дня он проведет в изоляции).

(Дополнительная запись: после этой сессии пациент 486 пытался покончить с жизнью). Проснувшись, он попытался повеситься на простынях у себя в палате. Для консультации вызвали доктора Притчарда).

Я встаю из-за стола, стукнув стулом о стену. Джеймс сидит, не шевелясь, и смотрит на бумаги. Он пытался покончить с собой. Он говорил, что не любит меня. Я вспомнила Миллера.

Внезапно начинают пульсировать виски, а сердце бешено колотится. Я прикасаюсь к вискам, и на меня накатывает тошнота. Не надо было мне вспоминать, но я не могу остановиться. Я пытаюсь собрать полную картину из того, что знаю наверняка.

Когда я вернулась из Программы, я встретила Джеймса в Велнес Центре. Парень, которого звали Лайам, назвал меня идиоткой и, хотя мы не знали друг друга, Джеймс заступился за меня. И потом, когда мы узнали друг друга получше, Джеймс всегда заступался за меня. Так поэтому… Может, он и правда бросил бы меня, когда мне исполнилось восемнадцать?

У меня на глаза наворачиваются слезы, и я сердито смахиваю их и выхожу из-за стола. Мне нужна пара минут, чтобы понять, что произошло. Я выхожу из кухни, иду в спальню… и Джеймс не останавливает меня.

 

Глава 9

Я захожу в спальню и начинаю ходить кругами. Мои мысли бешено несутся, я представляю себе самое худшее — запутанный сюжет, в которм я любила Джеймса безответной любовью. Может быть, именно это Риэлм имел в виду, когда говорил, что я не хочу знать? Он говорил, что я безумно любила Джеймса, но не говорил, что он так же любил меня. Может, именно поэтому я и заболела?

Я закрываю лицо руками, отчаянно хочу остановить эти мрачные мысли, которые пожирают меня. Но не могу. Что-то, что я восприняла как данность — моя с Джеймсом любовная история — может оказаться неправдой. Когда я думаю об этом, мне вспоминаются множество знаков. В тот день, когда он пришел ко мне домой, чтобы поговорить о Брейди, он ушел от меня, когда я обняла его. А потом он даже сказал мне, что я только придумала невесть что о нашеих отношениях.

— Слоан, — голос Джеймса пугает меня, но я не отвечаю. Джеймс отнимает мои руки от лица, и я начинаю рыдать. Не только из-за дела Джеймса. Я потеряла Лейси. Я потеряла Миллера. Я просто схожу с ума и так боюсь. Так боюсь!

— Ты теряешь контроль, Слоан, — говорит Джеймс напряженным голосом. — Мне нужно, чтобы ты взяла себя в руки прямо сейчас. Прямо — сейчас — же.

Я качаю головой, но Джеймс берет меня за запястья и притягиват к себе.

— Останься со мной, — шепчет он мне в ухо. — Хватит думать, останься со мной. Все будет хорошо. Все и так хорошо, — успокаивает он меня голосом лжеца.

Хотя он и правда меня утешает. От этих слов я перестаю дрожать, а Джеймс гладит меня по голове и говорит, что с нами все будет в порядке. Я восстанавливаю дыхание, пока оно не приходит в норму, а слезы на щеках высыхают. Джеймс прав: я теряю контроль, и мне нужно взять себя в руки.

— Думаешь, ты обманывал доктора? — говорю я хриплым от слез голоса.

Джеймс отодвигает меня от себя, чтобы я видела его лицо.

— Да, Слоан. Очевидно, что я не говорил ему правду. Думаешь, я бы рассказал Программе о нас? Никогда.

— Но откуда нам знать? — говорю я, заикаясь. — Как нам теперь узнать правду?

Джеймс кладет руку на сердце, а боль на его лице едва не убивает меня.

— Потому что я чувствую это здесь, и я вижу это в моих словах. Я защищал тебя. Я бы умер, чтобы защитить тебя, если бы они меня не остановили. Мы просто с ума сходим друг по другу — но, может быть, с этого момента это поможет нам выжить. Нам просто нужно быть еще безумнее, чем Программа.

Я выдавливаю из себя смешок, и Джеймс снова меня обнимает.

— Я устала убегать, — шепчу я.

— И я, — говорит он. — Но именно сейчас нам нужно драться так отчаянно, как только можно. Прямо сейчас — это все, что у нас осталось. И нам нужно принимать это в расчет.

Джеймс убирает мне волосы за ухо. Неважно, что написано в деле, правда это или нет — имеет значение только то, кто месть сейчас.

— Я так же безумно люблю тебя.

— И я, — отвечает он. Он говорит это так искренне, что я не могу поверить, что он может чувствовать что-то еще. Мои сомнения рассеиваются, и Джеймс зарывает лицо мне в волосы. Я глажу его по руке, остановившись на его шрамах — татуировках — и провожу по ним пальцем, а потом чувствую, что он целует меня в шею.

С моих губ слетает тихий стон, и я поворачиваюсь к нему, чтобы поцеловать. Он выражает свою любовь ко мне, а его руки обнимают мои бедра. Я медленно двигаюсь к кровати, целую его, что-то шепчу. Одежда быстро падает с меня, но когда мы ложимся на кровать, Джеймс еще одет. Когда я пытаюсь расстегнуть его ремень, он останавливает меня.

— Не надо, — говорит он. Смотрит на меня и смеется. — Не могу справиться с искушением.

Тогда не борись, — я поднимаю голову, чтобы поцеловать его, и он отвечает на поцелуй, но потом падает на спину.

— Не могу, Слоан, — говорит он. — Я забыл презервативы в Фениксе.

Я застываю на месте, и он смотритна меня, беспомощно улыбаясь.

— Шутишь? — спрашиваю я.

— Нет. Но поверь — я и сам не в восторге.

Я издаю стон разочарования, но потом понимаю, что мне стало лучше. Я отвлеклась, и это сработало, да и голова болит не так сильно — хотя в глазах немого побаливает. Но Джеймс заставляет меня забыть о боли. Я кладу ногу ему на ногу и опускаю голову ему на грудь.

— Ну что же, будем жить ожиданием, — говорю я и улыбаюсь. Я рада, что снова хорошо себя чувствую.

— Я ведь серьезно, — тихо говорит Джеймс. — Ты знаешь, что я без ума от тебя, а на остальных мне наплевать.

Мы долго лежим, не говоря ни слова, а потом Джеймсу приходится встать, потому что у него затекла рука.

Может, почитать осталвшуюся часть дела? — спрашивает он осторожно. — не сердись, но, может, это наш единственный шанс узнать, что с нами случилось. Уверен, что в Программе не раздают их просто так, как поздравительные открытки.

Хоть я и взволнована, но соглашаюсь и позволяю ему взять инициативу в расследовании. Это было минутное помрачнение — я не схожу с ума. В нескольких воспоминаниях нет ничего плохого, пока я держу их под контролем. Я справлюсь с этим. Я достаточно сильна.

* * *

Даллас стоит на кухне, наливает кофе в кофеварку, а Кас сидит за столом и выглядит усталым. Когда мы спускаемся, он растягивает губы в улыбке. Похоже, он рад, что мы пришли. Даллас бросает через плечо лююбопытный взгляд, но ничего не говорит, и мы с Джеймсом садимся за стол.

— Так что случилось с моим делом? — спрашиваю я, пока кофе заваривается.

Кас пожимает плечами и отвечает только после того, как Даллас молчит.

— Я позвонил всем, кому только можно, — говорит он, — но твоего дела нет, или же оно недоступен. Они пытались изъять и дело Джеймса — видимо, после того, как ты сбежала — но я вовремя до него добрался. Думаю, они пытались прикрыть свои задницы, а то мало ли, ты умрешь или появишься в шоу Опры.

— Непременно заявимся там в нашем рекламном туре, — ухмыляясь, говорит Джеймс. Даллас одаривает его сияющей улыбкой, берет две чашки с кофе и ставит одну перед Джеймсом. Он благодарит ее и начинает снова читать дело. Я не могу смотреть на Даллас. Она читала записи его встреч с доктором, и, какие бы сомнения ни зародились в моей голове, она раздула их в тысячу раз. К счастью, Джеймс берет еще одну бумагу и избавляет меня от необходимости догадываться, что творится у нее в голове.

— Посмотри-ка, — говорит он, — здесь написано, что я напал на обработчика.

Эта бумага — доклад об этом инциденте. Видимо, после той сессии Джеймс напал на обработчика в коридоре. Это напоминает мне о том, как Риэлм напал на Роджера, и я, повернувшись к Джеймсу, первый раз думаю, что у них с Риэлмом много общего — и не только я.

Даллас доливает кофе Джеймсу, ее рука дрожит. Она спрашивает у Каса, не хочет ли он кофе, но он отказывается. Мне она так и не предлагает. Она ставит кофейник на место, а Джеймс зовет меня.

— Посмотри, — говорит он. Сразу смотрит на меня и потом на страницу, которая прикреплена к делу. Это вопросный лист, заполняемый при поступлении. Внизу голубыми чернилами написана записка. Первое слово, которое я вижу — имя моего брата, и я сразу готовлюсь к тому, что могу узнать.

Первое заражение пациента 486 произошло после самоубийства Брейди Барслоу (утопление), а позже стимулом послужило самоубийство Миллера Эндрюса (Быстросмерть). Под влиянием лекарств пациент 486 признался, что был свидетелем смерти Брейди Барслоу на реке, где его попытки спасти Брейди претерпели неудачу. С тех пор он боролся с депрессией и прятал ее внутри с помощью Слоан Барслоу, сестры покойного.

— Ты пытался спасти его, — шепчу я. И, до того, как Джеймс отвечает, я склоняюсь к нему и целую, кладу руки ему на щеки. Мой брат не был один в момент смерти, это я знала, но то, что Джеймс пытался спасти его, утешает меня, и я не могу объяснить это.

Я отхожу от него, улыбаясь при мысли о том, каким храбрым был Джеймс. Я замечаю, что в дверях кто-то стоит. Он сутулится, и голова опущена вниз. Я так и ахаю, когда он поднимает свои темные глаза и смотрит на меня. Неужели это…

— Риэлм? — у меня срывается голос, и я вскакиваю на ноги.

Риэлм похудел, и одежда висит на нем, как на скелете. Его волосы теперь стали всетлыми, с оранжевым оттенокм, как будто он недавно покрасил их. Под глазами у него темные, глубокие тени, и я думаю, что с ним что-то произошло. Я шагаю к нему.

— Ты вернулся?

Риэлм слегка улыбается, и меня охватывает облегчение. Даллас, у раковины, цокает языком, но это не важно — я бросаюсь к Риэлму и обнимаю его, хватаюсь за шею. Он жив.

— Я скучала по тебе, — шепчу я, уткнувшись в его рубашку.

— А, Майкл Риэлм, — говорит Джеймс, сидя за столом. Какой сюрприз. Я бы тоже тебя обнял, но лучше уж набью тебе морду.

Я даже не реагирую, просто обнимаю Риэлма. Не думала, что вообще увижу его. Он осторожно трогает мои плечи и потом смотрит мимо меня на Джеймса.

— Ты и правда не мой тип, Джеймс, — говорит он, — так что думаю, я предпочту мордобой.

Приятно слышать, — Джеймс бросает взгляды на меня и Риэлма, улыбается, но видно, что недоволен, как близко мы стоим друг от друга. Не так уж давно он видел, как я целовала Риэлма, до того, как мы снова стали вместе. И он знает о том, что я поехала в дом Риэлма в середине ночи. Он знает, что мы были не просто друзьями.

Я чувствую прикосновение к щеке и поворачиваюсь к Риэлму, который проводит по ней пальцем.

— Хорошо выглядишь, — тихо говорит он. — Я волновался.

— Это ты-то волновался? Я ничего о тебе не слышала. Думала, что ты… — я замолкаю, не хочу договаривать.

— Умер, — Джеймс заканчивает за меня.

Риэлм не обращает на него внимания и смотрит на меня чуть ли не с восхищением.

— Так ты рада меня видеть? — спрашивает он, как будто боится ответа.

— Да. Что за глупый вопрос?

Он улыбается, опускает руки.

— Конечно. Ты не приняла ее.

При упоминании о таблетке я мрачнею. Риэлм не знает, что я рассказала о ней Джеймсу. Он не знает, что мы держим это в секрете от остальных. Даллас захлопывает дверь шкафчика под раковиной, и я вздрагиваю. Она подходит к нам, держа в руках маленькую коробочку, глядя на Риэлма, и я расслабляюсь.

— Привет, блондинчик, — говорит она, широко улыбнувшись. — Все думала, когда же ты нас навестишь.

Она кидает к нему краску для волос.

— Ты мне всегда больше брюнетом нравился.

Риэлм улыбается ей теплой и дружелюбной улыбкой.

— Спасибо, Дал.

Она пожимает плечами, как будто это ничего не значило, хватает стул и крутит его, чтобы сесть задом наперед.

— Не следовало тебе шпионить за нами, — говорит она шутливо. — Ты получил мои сообщения?

Приношу извинения, — говорит он, — но да, я их получил. Вообще-то, через них я и нашел вас. Нам нельзя тут оставаться. Нужно найти другое укрытие.

— Мы над этим работаем, — говорит Кас и достает из шкафа сумку. — Я думал, ты только через неделю приедешь.

Они обмениваются взглядами, и Кас кидает сумку Риэлму. Риэлм сразу открывает ее, смотрит, что внутри.

— Мы нашли посещение в подвале, — продолжает Кас, — но я не думаю, что оно подходит нам. Не очень много выходов.

— Ищи дальше, — говорит Риэлм и достает сотовый телефон. — С него можно звонить?

— Только сегодня купил. А что? — улыбается Кас. — Хочешь заказать пиццу?

— Нужно позвонить Анне и поблагодарить ее. Сказать, что я в порядке.

Именно Анна, сестра Риэлма, помогла нам сбежать, дала машину и немного денег. Она помогла нас скрыться до того, как Программа пришла за нами. И она все это сделала только потому, что ее попросил брат.

— И от меня тоже поблагодари, — говорю я и касаюсь руки Риэлма. Он вздрагивает и смотрит туда, где моя рука трогает его. Он, кажется, немного растерян, и я хочу спросить его, где он был все эти недели, но не спрашиваю. Еще нет.

— Я скажу ей, — отвечает он.

— Эй, Риэлм, — говорит Кас, — занесу твои шмотки в мою комнату. Все равно мне лучше спать на диване. В этом доме развивается клаустрофобия.

Он по-дружески бьет Риэлма кулаком и уходит.

Майкл Риэлм робко улыбается мне, потом набирает номер и уходит в гостиную. Я встаю, смотрю ему вслед и, когда слышу, как он говорит, что в порядке, у меня появляются знакомые теплые чувства. Мне нравится, как он заботится о сестре. Он напоминает мне о Брейди.

— Поднимусь наверх, — бормочет Джеймс и уходит. Его дело так и лежит на столе, но я знаю, что его отвлекают другие мысли. Риэлм — его слабое место, и я повела себя как идиотка, потому что не подумала об этом. Я смотрю на Даллас, которая сидит, облокотившись о стол — вся такая праведница.

— Парень и любовник? — спрашивает она. — А я думала, что ты не такая.

— Заткнись, — говорю я, но чувствую, как краснеют щеки. И, даже при том, что от возвращения Риэлма у меня колотится сердце, я бегу по ступеькам к Джеймсу.

 

Глава 10

На лестничном пролете стоит оглушающая тишина. Я жду, что Джеймс будет ревновать, злиться — а вместо этого вижу, что он сидит у окна и смотрит на улицу. Он выглядит таким одиноким. Какая же я идиотка.

— Джеймс…

— Он — твой друг, — говорит он, не глядя на меня. — Я понимаю. Я даже рад, что он не умер.

— Ты не это имеешь в виду.

— Что — это?

Он поворачивается, и в полумраке кажется, что его обычно светлые голубые глаза потемнели. Я сажусь на кровать и, глядя на него, поджимаю под себя ноги. Джеймс не то чтобы дуется — просто выглядит обиженным и немного озадаченным.

— Ну что мне делать? — спрашиваю я.

Джеймс молчит, опускает голову.

— Чего он хочет? — спрашивает он. Смотрит на меня с несчастным видом. — Почему он изо всех сил помогает тебе?

— Риэлм?

— Да. Почему он рискует жизнью из-за тебя?

— Я пожимаю плечами, хотя знаю ответ. Риэлм влюблен в меня, даже хотя я и не люблю его. Но мое молчание отнюдь не успокаивает Джеймса.

— Мне нужно кое-что узнать, — говорит он, — даже хотя ответ мне может не понравиться.

— О, Боже. Что?

— В ту ночь… когда мы поругались и ты поехала к Риэлму — что именно было между вами?

— Это важно?

Джеймс вздыхает и откидывается назад, как будто жутко устал.

— Ну, немного.

— Мы не переспали.

Он закрывает глаза.

— То, что ты сразу начала оправдываться по этому поводу, не очень успокаивает.

— Я была расстроена.

— Ты поцеловала его.

Я киваю, и мне стыдно. Мы с Джеймсом тогда не были вместе, но я знала, что чувствую к нему. Моя связь с Риэлмлм была просто временным помрачением.

— А еще? — спрашивает Джеймс.

Я киваю и смотрю в окно, на колышущиеся на ветру ветви деревьев. Мне кажутся, что я слышу, как разбивается сердце Джеймса.

— Ты трогала это?

— Что?

— Это.

Я смеюсь и качаю головой.

— Нет, не трогала.

— А он у тебя трогал?

— Джеймс!

— Так трогал? Я просто пытаюсь понять, что значит «еще».

— Нет, — я встаю и подхожу к его стулу. — Джеймс, нет. Он… не делал этого.

— А как насчет этого? — он показывает на мою грудь. Видит, как меняется мое лицо, и кивает.

— Так он добрался до второй базы.

— Да ну. Джеймс? Вторая база?

( Вторая база — термин , который пришел из бейсбола , на сленге означает ласку груди — прим . перев .).

Он отворачивается он меня.

— Я его не виню, — бормочет он, — они и правда красивые.

— Спасибо.

— А кроме того, все равно это я виноват. Я был идиотом. Чуть ли не отдал тебя ему.

И, хотя он пытается сделать вид, что говорит рассудительно, у него по щеке бежит слезинка, и он быстро смахивает ее, надеясь, что я не замечу.

Я обнимаю его за плечи, и он прижимается ко мне, кладет руки мне на бедра.

— Прости, — шепчу я, и мне жаль, что я не могу сделать так, чтобы я не предавала его тогда — как он, наверное, считает.

— Риэлм знал, что он меня не интересует. Он знал, что я по уши влюблена в тебя.

Джеймс вздыхает и смотрит мне в лицо.

— Тебе не понравилось? — спрашивает он.

— Нет.

— Потому что ты любишь меня?

— Да.

— И ты больше не будешь целовать его?

— Никогда, — улыбаюсь я.

Он облизывает губы.

— А меня ты поцелуешь?

Я отвечаю на это, прижав губы к его губам, и нежно целую его. Он весь напряжен и не сразу откликается на мой поцелуй. Я чувствую, как трясутся его руки, когда он обнимает меня. Джеймс, мой Джеймс — просто комок нервов, он совершенно падает духом, плачет у меня на плече и говорит, как он сожалеет, что едва не потерял меня.

* * *

Я спускаюсь вниз, а Джеймс вместе с Касом едет в магазин за покупками — хочет пропустить обед. Думаю, он избегает Риэлма — но, учитывая то, о чем мы говорили, по-моему, это неплохая идея.

Я захожу на кухню. Там только Даллас, и она жарит что-то, что напоминает уголь в панировке. Когда она замечает меня, пожимает плечами.

— Я все сожгла.

Она поднимает сковородку.

— Хочешь курочки?

— Мм… — я заглядываю в сковороду и качаю головой.

— Нет спасибо. У нас не осталось гамбургеров? Джеймс не будет готовить сегодня.

Даллас отставляет в сторону сгоревшую еду.

— Я уж поняла.

Она достает из шкафчика пакет макаронов и сыр, берет кастрюлю и наливает в нее воды.

Когда ставит ее на плиту, поворачивается ко мне.

— Он в порядке?

Кажется, ей действительно интересно.

— Он не очень-то одобряет то, что мы с Риэлмом дружим.

— Да уж. И, судя по тому, как ты отреагировала на его дело, твое прошлое оказалось не совсем таким, как ты представляла.

— Джеймс только защищал меня, — говорю я с раздражением. — А если ты собираешься злорадствовать…

— Злорадствовать? Слоан, я не хочу, чтобы ты переживала. И уж точно не хочу, чтобы переживал Джеймс. Считаю ли лично я, что то, что вы вместе — не очень здорово? Да. Я думаю, что вы уж очень друг друга любите, но в нашем мире глупо играть в Ромео и Джульетту. Я лучше попытаю счастья и останусь одна.

Я ничего не могу поделать — смеюсь. Сажусь за стол, а Даллас достает из холодильника пару банок с содовой и дает мне одну. Почему-то я ее теперь не так ненавижу.

— Именно Риэлм рассказал мне, что мы с Джеймсом раньше были вместе, — начинаю я. — Я, конечно, догадывалась, потому что нашла фотографию Джеймса с моим братом, но не знала наверняка. Это была настоящая пытка потому что у Джеймса все время менялось настроение — он то флиртовал со мной, то игнорировал. Хотя мы с этим справились, — говорю я. — Так что я скажу про его дело «ерунда!»

— Угу, — говорит Даллас, попивая содовую. — Похоже на то. Джеймс бы солгал, чтобы защитить тебя. Отсюда мой следуюший вопрос.

Она крутит открывашку, пока та не отрывается от банки.

— Как ты познакомилась с Риэлмом?

У меня вспыхивают щеки.

— Мы встретились в Программе.

Она смеется.

— Ну, конечно. Но ты его друг? — она замолкает. — В смысле, с привилегиями?

Я верчу в руках содовую, стараюсь казаться спокойной.

— Мы просто друзья.

Но даже я чувствую нервозность в ее голосе — очевидно, что она лжет. Она усмехается и улыбается.

— Да, — говорит она с сарказмом, — и мы.

И вот тогда с нас слетают маска приличия — у меня меняется лицо, а у нее поза.

— Но в мою с ним дружбу входят привилегии, — добавляет она, берет содовую и подходит к плите, где уже начинает кипеть вода.

Я сижу, чувствуя ревность и смущение. Мне никогда не приходило в голову, что Риэлм мог встречаться с кем-то еще, что за пределами Программы у него есть своя жизнь. Но он встречался. И она есть.

И Даллас ясно дала понять, что я больше не имею к этой жизни отношения.

* * *

Я сижу в пустой комнате, на незаправленной постели. Окно открыто, и в комнату дует ветерок. Джеймс принимает душ в ванной в конце коридора, из-под двери валит пар. Я все еще нервничаю после разговора с Даллас — разум и чувства спорят о том, как я должна реагировать. Риэлм к обеду не спустился, так что мы с Даллас были только вдвоем. Мы ели молча, только один раз она попросила передать ей соус.

Я просто не могу понять, почему Риэлм никогда про нее не рассказывал. Все это время, что мы провели в Программе, все ночи, когда мы играли в карты… Он даже не упоминал ее имя. Почему? И что это значит? Она что, его девушка? Может, Даллас для него — как Джеймс для меня?

— Ты же еше не собираешься спать?

Я вздрагиваю и вижу, что в дверях стоит Джеймс. На поясе у него повязано полотенце, его светлые мокрые волосы зачесаны назад. Он криво ухмыляется — эта заразительна ухмылка, кажется, прожигает меня насквозь.

— Догадайся, что я купил, — говорит он.

Я не могу отвести от него глаз, на то, как он смотрит на меня — одновременно похотливо и с любовью. Он больше не держится с опаской; он полностью доверился мне. И я страстно целую его, впиваюсь ногтями в его спину, толкаю его на кровать. Мы не можем друг без друга — а на последствия наплевать.

* * *

— Думаю, мне нужно принять душ еще раз, — говорит Джеймс. Я смеюсь и кладу голову ему на плечо.

— Шш… — говорю я, прижимая палец к его губам, — не испорти все.

— Я уже все испортил.

— Заткнись, Джеймс.

— Я как будто… испорчен.

— Да нет же.

— Думаю, теперь тебе следуем выйти за меня замуж.

Я смеюсь, но когда он не смеется в ответ, я смотрю в его лицо. На его губах — усмешка, но лицо намного серьезнее, чем я думала. В открытое окно дует ветерок, но мы не торопимся встать.

— Можешь выйти за меня хоть сейчас, — говорит он. — ты же знаешь, что все равно выйдешь.

— У меня мурашки пробегают по коже.

— А я выйду? — спрашиваю я.

Он кивает.

— На пляже. После того, как научишься плавать.

Я морщусь.

— Я была твоя, пока ты не сказал «плавать».

— Ой, да ну, — говорит Джеймс, — ты же не можешь бояться воды всю оставшуюся жизнь.

Я говорю ему, что точно могу, а Джеймс обнимает меня за шею и целует.

— Согласись, — бормочет он, — согласись, чтобы мне потом больше не пришлось спрашивать.

Его губы, его вкус — все так знакомо, так возбуждает. Голова кружится, я не могу дышать — прямо здесь, прямо сейчас.

— Да. — наконец шепчу я и, закрыв глаза, сворачиваюсь в клубочек рядом с ним. — Когда-нибудь я выйду за тебя, Джеймс. Сделаю для тебя все, что угодно.

Я чувствую, как он улыбается, берет за руку, сжимает ее и целует средний палец.

 

Глава 11

За завтраком все чувствуют себя неловко. Я сижу напротив Риэлма, а Джеймс — рядом, чуть отвернувшись. Я ожидала от Джеймса, что он будет более ревнивым и что он, пока хрустит хлопьями, как-нибудь покажет Риэлму, что я принадлежу ему. Но он всего лишь жадно заглатывает хлопья и слегка усмехается.

— У тебя сегодня хорошее настроение, — говорит Риэлм, глядя на Джеймса, который отхлебывает кофе из пластикового стаканчика. Даллас, сидя на кухонной стойке, рассматривает лицо Джеймса, пока не понимает, в чем дело, и отворачивается.

— Просто отличное, — отвечает Джеймс, не поднимая глаз.

— Это не будет продолжаться вечно, — огрызается Риэлм, — и ты это знаешь.

Джеймс широко улыбается, наконец встретившись с его подозрительным взглядом.

— Ты даже не представляешь, как долго я могу протянуть, — говорит он, слегка усмехнувшись. Встает из-за стола и берет тарелку. Целует меня в макушку, оставляет тарелку в раковине, похлопывает Даллас по ноге и уходит — и все время улыбается.

Риэлм мрачно смотрит на меня; того скромного парня, который приехал вчера, больше нет.

— Вижу, что вы двое помирились, — говорит он.

У меня вдруг пропадает аппетит. В первый раз, когда Джеймс и Риэлм встретились, они едва не поубивали друг друга, потому что Риэлм тогда вел себя, как идиот. Сейчас ситуация как будто повторяется.

— А когда это мы ссорились?

До того, как ты уехала из Орегона. Когда пришла ко мне домой и поцеловала меня. Если ты вдруг забыла.

Звенит тарелка, и Даллас спрыгивает со стойки.

— Думаю, мне тоже пора идти, — говорит она. — Риэлм, я потом с тобой встречусь в условленном месте.

Риэлм догоняет ее, берет за руку. Я чувствую легкий укол ревности.

— Дай мне пару минут, Дал, — ласково говорит он. Она колеблется, но, бросив на меня обеспокоенный взгляд, кивает и уходит.

В воздухе витает запах ссоры — хотя я и не совсем понимаю, из-за чего нам с Риэлмом ссориться. Да, я целовала его, но ведь только из-за Программы. Они пытались стереть Джеймса у меня из памяти, но я все равно любила его. Даже Риэлм знал это.

— Если ты будешь вести себя как идиот… — начинаю я, — то…

— А чего ты ожидала, Слоан? — Риэлм облокачивается на стол, наклоняется, как будто хочет наброситься на меня. — Я же сказал, чтобы ты держалась подальше от Джеймса, что ты из-за него снова заболеешь. А ты взяла и пустилась из-за него в бега, потому что неосторожно себя вела и привлекла внимание Программы. И что, мне поаплодировать тебе? Чего, блин, ты хочешь от меня?

— Не знаю, — говорю я. — Чтобы ты вел себя так же, как тогда, в Программе.

— То есть, хочешь, чтобы я был таким.

— Я не это имела в виду.

— Так не получится. Не указывай мне, что делать и что чувствовать.

— Я не пытаюсь…

— А разве нет? — кричит он, и из-за его резкого тона я напрягаюсь. — А почему ты не приняла таблетку, Слоан? Почему не можешь вспомнить?

Я сразу смотрю в сторону двери, боюсь, что кто-нибудь услышит. Риэлм, с открытым ртом, смотрит на меня, словно все понял.

— Это из-за него, так? — спрашивает он. — Ты из-за Джеймса не приняла таблетку.

— Я не могла сделать выбор! Ты дал мне всего одну таблетку — как я могла выбрать?

— Легко. Я дал ее тебе.

Я качаю головой.

— А ты не подумал, что это опасно? Как я могла просто довериться тебе, когда люди сходят с ума от воспоминаний? Вот это и случилось с Лейси!

— Когда принимаешь таблетку, с тобой не случится рецидива. Она не вызывает стресс. Она возвращает то, что забрала Программа, и, конечно, тебе будет больно, но она не убьет тебя.

Я наклоняюсь к нему, пытаясь говорить тихо, но не могу.

— Ну, это очень успокаивает. Но дело не только в Джеймсе. Твоя сестра сказала мне, что мне может не понравиться то, что я вспомню. Не знаю, кем я была, Риэлм, но я знаю, кто я сейчас. Что плохого в том, что я хочу жить настоящим?

Лицо Риэлма смягчается, и он протягивает ко мне руку, почти касаясь меня.

— В этом нет ничего плохого, — говорит он. — Это все, что рассказала Анна?

— Она сказала, что я не смогу простить тебя. Почему? Что ты скрываешь от меня?

Я не очень хорошо помню, что было в Программе. Я помню только фрагменты, то, как я играю в карты с Риэлмом или мы смеемся. Но моего прошлого больше нет, как и прошлого других людей. Почему-то Риэлм остался у меня в памяти. Сначала он ничего не рассказал мне, пока я не потребовала. Я чувствую, что у него есть еще много секретов, его сестра только подтвердила это. И все-таки… я все равно верю ему. Я верю ему, даже хотя и знаю, что он обманывает меня.

— Анна не хотела, чтобы я вспоминал. Она говорила, что прошлое может оказаться слишком болезненным. И, если честно, я могу ее понять, — печально говорит Риэлм. — Но я сказал тебе все, что мог, Слоан. Этого достаточно. Если примешь таблетку, узнаешь правду.

— А если не приму? Если дам ее Джеймсу, что он вспомнит?

Подумав о том, что я могу отдать его подарок Джеймсу, Риэлм прищуривается.

— Может, он поймет, что вы не должны быть вместе.

Я отдергиваю руку, но Риэлм хватает ее.

— Прости, — сразу же говорит он. — Прости, сладенькая. Не уходи.

— Так же, как ты ушел от меня?

Эти слова ошеломляют меня, и на меня обрушивается все тревоги и все волнение, которые я чувствовала, когда Риэлм так внезапно уехал.

— Ты дал мне эту глупую таблетку, а потом уехал, — шепчу я.

Риэлм морщится и подносит мою руку к своим губам.

— Знаю, — бормочет он, — но я так тебя люблю.

Он целует мне костяшки пальцев…

… я просто хотел, чтобы у тебя был шанс вспомнить…

…запястье. От его прикосновений у меня бегут мурашки по коже и все в голове спутывается.

— Скажи, что ты тоже скучала по мне.

Риэлм целует мою руку, и у меня учащается дыхание. Он манипулирует мной, я знаю. Но я не могу отрицать, что скучала по нему. Я правда, правда скучала.

— Я скучала по тебе. — шепчу я, а он целует мне руку, все выше, пока не доходит до плеча и притягивает к себе, чтобы поцеловать. Взгляд его темных карих глаз искренний, но мрачный. Мрачный и измученный. Это приводит меня в чувство, и Риэлм. Очевидно, видит это, потому что сжимает зубы.

— Джеймс не любит тебя, — говорит он, и я чувствую его теплое дыхание на губах. — Если бы любил, заставил бы тебя принять таблетку.

Раздается какой-то звук, и мы с Риэлмом поворачиваемся к Джеймсу, который стоит в дверях. Его лицо непроницаемо, трудно сказать, что он думает. Я выдергиваю руку и вскакиваю из-за стола, но понимаю, что уже поздно. Джеймс видел — и слышал — все. Он не смотрит на меня, его взгляд устремлен на то место, где я сидела. И потом, не говоря ни слова, он уходит.

* * *

Путь до спальни кажется бесконечным. Сердце у меня колотится, во рту пересохло. Джеймс слышал мой разговор с Риэлмом, видел, что Риэлм почти поцеловал меня. Как я позволила этому произойти?

— Джеймс? — тихо зову я его, открыв дверь в нашу комнату. Дверь шкафа приоткрыта, цепочка выключателя света все еще раскачивается.

— Думаешь, он прав?

Я оборачиваюсь и вижу Джеймса в дальнем углу комнаты. Он не насмехается надо мной, не делает ничего, чтобы показать, как он злится. Просто он выглядит так, словно его сердце разбито. Он не смотрит мне в глаза, а в кулаке сжимает пакетик с таблеткой.

— Насчет таблетки? — спрашиваю я. Ничего не хочу так сильно, как исправить то, что я натворила. Джеймс бы никогда не позволил другой девушке подойти к себе так близко, а ведь Даллас старалась.

Джеймс смотрит на меня, глаза у него покраснели.

— Насчет меня, — говорит он. — Думаешь, мне нужно было заставить тебя принять ее?

Я хочу сказать нет, но Джеймс уже решил все для себя. Слова Риэлма потрясли его до глубины души и заставили сомневаться во всем. Как будто Риэлм точно знает, как нас обидеть.

Джеймс держит в руках таблетку в пакетике, но я даже не могу смотреть на нее, так что он засовывает ее в задний карман.

— Джеймс… — начинаю я.

— Больше не лги, — говорит он. — Что у вас сейчас было с Риэлмом? Боже, Слоан. Ты спала с ним?

— Конечно, нет!

— Я тебя слышал. Ты скучала по нему.

Его рот перекашивает от злости, в глазах печаль.

— Ты… едва не поцеловала его. Я все видел. И ни разу — он показывает на меня пальцем — ты не сказала, чтобы он остановился.

У меня по щекам катятся слезы, но сказать мне нечего. У меня нет оправданий. Я действительно скучала по Риэлму и не солгала. Между нами есть неощутимая связь, которую трудно объяснить каким-то воспоминанием. Я доверяю ему всей своей жизнью. И иногда он использует это против меня.

— Прямо сейчас я тебя не знаю, — говорит Джеймс, кивая в сторону коридора, — потому что для меня все выглядит так, как будто он — твой парень. А я ревную! Боже. Я веду себя как ревнивый идиот, и меня это бесит!

Он стонет, дергает себя за волосы.

— Я думал, есть только мы с тобой, Слоан. Вместе навсегда. Либо так, либо никак.

— И я тоже так хочу.

— Он дал тебе таблетку, — говорит Джеймс. — Он дал тебе возможность вернуть твои воспоминания. Я этого сделать не могу, и кто знает, что бы я делал, если бы мог. Может, он и прав. Может, мне нужно было заставить тебя принять ее.

Мы с Джеймсом слышим какой-то звук и смотрим на дверной проем, где с банкой колы стоит Даллас.

— Какую таблетку? — спрашивает она, даже не пытаясь притвориться, что не подслушивала. Ее темные глаза смотрят на Джеймса, а он и не пытается скрыть своего раздражения. Я не отвечаю, и Даллас заходит в комнату. Звук ее шагов громко раздается в маленьком помещении. Она ставит банку колы на тумбочку.

— Какую таблетку?

— Угомонись, — говорит Риэлм. Он заходит следом за ней, и у меня все внутри переворачивается. Он с опаской смотрит на Джеймса и говорит Даллас:

— Я дал ее ей.

Даллас так и вскакивает, но прежде чем она успевает что-то сделать, Джеймс опережает ее. Он набрасывается на Риэлма, швыряет его о стену. Риэлм бьет первым — его кулак с громким ударом бьет в скулу Джеймса. Я кричу, вскакиваю, а они начинают кататься по полу, и мне никак не разнять их.

— Хватит! — кричу я, хватаю Джеймса за руку, которую тот заносит, чтобы ударить Риэлма, но он просто стряхивает меня, а потом Риэлм бьет его и сбивает с ног. Риэлм оказывается наверху, но Джеймс бьет его в лицо, у Риэлма хлещет кровь из носа. Даллас вскрикивает и наконец приходит на помощь. Я кричу, чтобы они перестали, но они как будто хотят поубивать друг друга. Кровь течет по рту Риэлма, и он плюется, выкрикивая ругательства; Джеймс бьет всюду, где может ударить.

Риэлм валится на бок, и Джеймс встает на колени и заносит кулак, чтобы ударить Риэлма в лицо, но Даллас что-то достает из кармана. Сверкает лезвие, и она приставляет нож к горлу Джеймса. Он резко замирает. Широко открыв глаза, я смотрю, как Даллас прижимает руку с ножом к шее Джеймса, как лезвие впивается ему в кожу. Он поднимает на нее глаза. Грудь у него вздымается, из пореза на скуле течет струйка крови.

— Я не могу допустить, чтобы ты убил его, — говорит она. — Прости, Джеймс.

Еще секунду мы все молчим, а потом Даллас опускает нож, и Джеймс — не отрывая от нее глаз — поднимается на ноги. Бросает на меня взгляд, а потом выходит. Я хочу убедиться, что с ним все хорошо, но решаю дать ему немного времени, чтобы он остыл.

Риэлм садится, кладет локти на колени. Кровь так и течет у него по лицу, и капли капают на деревянный пол. Даллас мрачно смотрит на нас, берет свою банку и делает из нее большой глоток.

Я в шоке, не могу вымолвить ни слова. А Даллас бросает в Риэлма банку, попадает ему в плечо, и банка падает. Струя колы льется на пол. Я вскрикиваю, отскакиваю и недоуменно смотрю на Даллас, а кола так и продолжает течь.

— Выходит, ты заполучил Лекарство, — рявкает она, — и ты отдал его ей ?

Даллас злобно смотрит на меня, и я отшатываюсь, сразу же чувствуя вину.

— Не сейчас, Даллас. — говори Риэлм, — поговорим об этом позже.

— Не надо динамить меня. Клянусь Богом, я…

Риэлм вскакивает на ноги. Его рот и подбородок залиты кровью. Он как будто совсем спятил, и впервые, насколько я помню, я его боюсь. Риэлм сжимает кулаки, но Даллас не отступает.

— Убирайся, — говорит он.

— Сначала расскажи, как ты достал его! И почему отдал его ей!

Даллас теряет контроль, у нее дрожат губы, как будто она сейчас заплачет. Я жду, что Риэлм обнимет ее, назовет ее сладенькой, успокоит ее. Но он не делает этого.

— Ты для меня ничего не значишь, — серьезно говорит он. — Она для меня значит намного больше, и ты это знаешь. Я люблю ее. Это все, что я хочу сказать.

В комнате воцаряется ужасная тишина. Даллас, оскорбленная словами Риэлма, опускает глаза. Я вижу в них предательство и поражаюсь тем, что мне знакомо это чувство — даже хотя и не понимаю, почему.

— Ненавижу вас обоих, — бормочет Даллас, не поднимая головы, и уходит.

Если Даллас и ненавидит меня, мне все равно — это чувство взаимно. Но когда Риэлм опускает голову, я понимаю, что их отношения были чем-то большим, чем дружба с привилегиями. Но все-таки он так легко прогнал ее, оскорбил. Вот так все и происходит у него. А когда я перестану иметь значение, он и меня продинамит?

Ни я, ни Риэлм не хотим убирать после Даллас пролитую колу. Я вся трясусь от возбуждения, но глубоко внутри чувствую, что утопаю во тьме и в боли.

— Что происходит, Риэлм? — спрашиваю я. — Что такое Лекарство?

Он стирает предплечьем кровь с лица.

— Та маленькая оранжевая таблетка, которую ты прячешь, — говорит он, — это и есть лечение от Программы — ее называют Лекарство. Существовало только несколько опытных образцов, но когда в Программе узнали о них, они уничтожили лабораторию. И убили ученого, который изобрел его. Но оставалась одна таблетка.

Я не заслуживала ее — учитывая, что Даллас, Джеймс, сотни других отдали бы за нее все, что угодно.

— И почему ты дал ее мне?

— Потому что она была тебе нужна, — коротко говорит он. — Ты отклонилась от их планов, нарушила их. Они хотят вернуть тебя, Слоан. Я только так мог защитить то, что осталось от тебя.

— Но как…

— Извините, что прерываю.

В дверях стоит Кас. Волосы у него забраны в хвостик, сам он небрит. Он обеспокоенно смотрит на спальню, где все в беспорядке.

— У нас гость, — добавляет он.

Риэлм сразу хватает меня за локоть, чтобы я встала рядом с ним.

— Кто он? — спрашивает он. — И как они нашли нас?

— Похоже, Даллас все-таки заполучила того доктора.

Риэлм тихо ругается, но я, услышав слово «доктор», трясусь от страха.

— Он ничего не говорил? — спрашивает Риэлм, вытирая руки о подол футболки, как будто этого будет достаточно, чтобы прилично выглядеть.

— Сказал, что пришел, чтобы поговорить. Пришел за ними, — Кас кивает в мою сторону.

Я вздрагиваю.

— Нет, — говорю я. — Риэлм, они заберут меня?

— Нет, сладенькая, — говорит он. — Даллас довольно давно искала этого человека — несмотря на то, что я был против.

Он качает головой, с досадой и злостью.

— Не думаю, что он представляет угрозу. Он не в Программе.

Кас и Риэлм обмениваются взглядами, и Риэлм идет к двери, бормоча про себя

— По крайней мере, больше не в Программе.

* * *

Я иду вниз, в совершенном смятении. Я боюсь доктора, чувствую вину из-за того, что пришлось пережить Джеймсу, стыд из-за того, что приняла дар Риэлма как должное — и реакция Даллас это доказывает. Я захожу в гостиную. Даллас сидит на диване, и ее ненависть так и полыхает. Я иду в другой конец гостиной. Риэлм умывается и тоже присоединяется ко мне. Кас идет на кухню, где, наверное, и ждет доктор.

Я жду, что придет и Джеймс, но часы все тикают, а его нет. Я с опаской смотрю на Даллас, но ее как будто совсем не волнует его отсутствие. Но я начинаю нервничать.

— Где Джеймс? — шепчу я Риэлму. Он пожимает плечами — ему не нравится, что я вообще спросила его об этом. Я уже хочу спросить Даллас, когда открывается дверь, и из коридора, не ожидая, пока Кас его представит, заходит человек.

Он высокий и в своем черном костюме кажется худым. У него седая борода и усы. Он похож на богатого дедушку, но когда говорит, его резкий голос слышно во всем помещении.

— Вы здесь совсем не защищены, — говорит он. Находит глазами Даллас. — А что если бы я был обработчиком?

— Тогда вы были бы одеты в белое.

Без тени улыбки, он говорит:

— Вы понимаете, что я не это имел в виду, мисс Стоун. Вы все, — он обводит рукой гостиную, — легкая добыча. Один неверный ход — и вы в тюрьме или, того хуже, в Программе. Лучше бы вам усилить охрану. Если вас поймают, я не смогу вам помочь.

Даллас отводит глаза, на ее суровом лице появляется смущение. Она начинает грызть ноготь большого пальца. Все молчат, а этот человек стоит тут, как будто он главный. Джеймса нет, и я вдруг чувствую, что совсем одна.

— Кто вы? — наконец спрашиваю я человека.

Доктор кладет руки в карманы костюма и растягивает губы в улыбке.

— Жаль, что мы познакомились только сейчас. — мрачно говорит он. — Я уже давно слежу за вашим делом, мисс Барслоу.

Он подходит ко мне и протягивает руку.

— Я — доктор Артур Притчард, создатель Программы.

 

Часть 2

ЛЕКАРСТВО

Программа усиливает контроль

Программа налагает все больше ограничений , ну а подростки нашли новый способ самовыражения . Повсей стране стали открываться клубы самоубийц — наркотики , алкоголь и депрессия там в порядке вещей .

Власти опасаются , что появление клубов самоубийц приведет к увеличению количества суицидов и не жалеют средств , чтобы поймать его владельцев . После того , как в одном из таких клубов в Юте был проведен обыск , в немскольких штатах началась облава , однако на данный момент представители Программы не предоставляют никаких подробностей касательно подозреваемых . Однако они просят , чтобы люди докладывали о всех и каждом случае суицидального поведения .

Вместе с ростом числа арестов , связанных с Программой , снова растет беспокойство по поводу вмешательства правительства в частную жизнь . Но пока свирепствует эпидемия , сомнения в методах Программы продолжают оставаться незамеченными . В центре внимания по — прежнему находится большое количество излеченных , а также усилия по предотвращению еще большей беды .

Репортер Келлан Томас

 

Глава 1

У меня ноги подкашиваются. Я в шоке, страх и паника обуревают меня. То, что создатель Программы знает, как тебя ховут — это все равно, что услышать, как Смерть зовет тебя по имени. Но вот он стоит передо мной, человек, который разрушил нашу жизнь. Никто не реагирует так, как должен. Я фыркаю при виде его протянутой руки и осуждающе смотрю на остальных. Все в мире перевернулось вверх дном: Джеймса нет, ну а создатель Программы тут. Этого просто не может быть.

Кас спокойно садится рядом с Даллас, но Риэлм слегка наклоняется, чтобы заслонить меня, если придется. Хоть я и ценю это, мне все же хотелось бы, чтобы он остановил это безумие. Но он просто стоит.

Почему вы здесь? — спрашиваю я доктора. Он смотрит на свою руку и опускает ее. Я вся трясусь и уверена, что он это видит.

— Чего еще вы от нас хотите? — говорю я.

— Прежде всего, позвольте уверить вас, что у меня нет ни малейшего намерения причинить вам вред. На самом деле я здесь, чтобы помочь, и Даллас подтвердит это. Мы хотим одного и того же, Слоан. Положить конец Программе.

— И вы хотите, чтобы я поверила в это? — огрызаюсь я. — Вы сломали мне жизнь. Вы монстр!

Я выплевываю эти слова и смотрю на остальных.

— Да что с вами не так?

— Послушай, что он скажет, — говорит Кас. — Ты не знаешь всей истории.

Я качаю головой, не в силах поверить в это.

— Спасибо, мистер Гутьерес, — говорит ему доктор и поворачивается ко мне.

— Дорогая, — продолжает он, и его покровительственный тон заставляет меня поморщиться, — вы — идеальный пример того, почему Программа никогда не будет работать. То, что вы боретесь за то, во что верите и что любите — часть вашей личности. Здесь Программа не сработает, потому что, даже если она и стирает воспоминания, основные качества личности остаются неизменными. А это ведет к тому, что то же самое поведение, а следовательно, те же риски и ошибки, будут повторяться.

То, о чем он говорит, похоже на мои отношения с Джеймсом. Это напоминает мне, что хотя мы и боролись раньше, но проиграли, мы были достаточно глупы, чтобы попытаться снова.

— Я никогда не смогу вам доверять, — говорю я. — И мне не нужна ваша помощь.

— Боюсь, у вас нет другого выхода.

Он смотрит на Даллас.

— Я знаю, что вы связались со мной в надежде услышать хорошие новости, мисс Стоун, но боюсь, ваши разведданные правильны. Эпидемия распространяется. Людей призывают бороться с ней, и Программа использует это, чтобы продвигать свои интересы

У меня как будто земля уходит из-под ног. До того, как покончить с собой, Лайам рассказал мне про двоюродного брата — взрослого — который покончил с собой. Он настаивал на том, что эпидемия распространяется, но я все списала на его депрессию. Я думала, он сошел с ума. Но Лайам оказался прав.

Доктор Притчард достает из кармана накрахмаленный белый платок и вытирает капельки пота, которые собираются у него на лбу. Ослабляет узел галстука. Садится на стул в центре комнаты, как будто он — учитель, а мы — его ученики. Я готова сорваться с места, найти Джеймса и бежать отсюда.

— Только этим утром произошло несколько случаев самоубийства, — говорит доктор. — Молодые мужчины, женщины, которым недавно исполнилось двадцать лет, насколько известно, явных причин суицида не было. Программа готовится к борьбе с эпидемией, которая стала еще хуже. Несколько недель назад промелькнула одна история, но ее быстро заслонили другие новости.

— И что вы будете делать? — спрашиваю я. Какие ответные меры предлагает Программа? Что еще они отнимут от нас?

— Нет, — говорит доктор, — не я. Я, может, и создал Программу, но много месяцев назад потерял контроль над ней. Эта корпорация куплена и проплачена правительством США — и они ожидают результатов.

Может ли Программа быть хуже, чем мы думаем? Неужели это возможно? Риэлм, рядом со мной, молчит, но его опущенные плечи теперь не так уж и защищают меня. Он не хочет, чтобы Артур Притчард видел его лицо. Загадки. Риэлм полон загадок, и я не думаю, что прямо сейчас справлюсь еще с одной.

Что они планируют? — спрашиваю я доктора. У меня в голосе болльше не слышен гнев, его сменил страх.

— Обязательное прохождение, — отвечает доктор Притчард. — Все, младше восемнадцати лет, должны пройти Программу. Это значит, что еще до окончания школы каждый человек будет стерт и воссоздан заново — как примерный, послушный индивид. Всем довольный. Целое поколение будет потеряно — так же как, я уверен, вы, мисс Слоан, чувствуете себя сейчас.

Обязательное прохождение для тех, кто даже не в депрессии — это как промывка мозгов. Какая-то безумная, извращенная версия утопии. Общество никак не позволит этому случиться. Верно?

Доктор продолжает.

— Программа хочет начать новую политику. Они показали свою стопроцентную эффективность, доказали, что их превентивные меры работают. Так что теперь всех, младше восемнадцати лет, изменят — к лучшему или к худшему — помимо их воли. Подумайте, что они смогут сделать, обладая такой властью, — говорит он. — Подумайте, что они смогут сделать с обществом, которое не обладает никаким опытом, не учится на ошибках. Люди, не способные ничего связатьвместе.

— Тогда остановите это, — говорю я с нажимом. — Если вы расскажете правительству о том, что по-настоящему происходит в Программе, они положат этому конец.

— И здесь у меня возникает дилемма, — говорит доктор, складывая руки под подбородком. — Как и все, кто работает на Программу, я нахожусь под запретом о разглашении — я связан контрактом, который деает им право забрать мои воспоминания — стереть абсолютно все, если я нарушу соглашение о конфиденциальности. Только они на этом не остановятся — не при моем уровне допуска. Они подвергнут меня лоботомии. В Программе считают, что некоторым возвращенцам и другим, таким, как я, уже нельзя помочь. Когда пациента возвращают в Программу, его подвергают обследованию. И если стирание памяти не подействует, ему делают лоботомию. Это — последняя надежда в остальном безупречной процедуры. Вот как в Программе поддерживают стопроцентные показатели успеха.

Риэлм берет меня за руку, но я едва ее чувствую. Как будто моя реальность расползается по швам.

— И тогда что? — спрашиваю я слабым голосом.

— Личность уничтожается целиком и полностью, и их переводят в закрытые учреждения. Они просто исчезают с лица земли, дорогая. Растворяются в воздухе.

Нет, это слишком жестоко. Слишком жестоко, чтобы быть правдой.

— Как это возможно, чтобы разумное человеческое существо поступало так с другим? Как это может произойти в цивилизованном мире? — спрашиваю я.

— А раньше они так не делали? — спрашивает доктор. — Многие годы назад, когда доктора не знали, как лечить душевнбольных, они проводили шоковую терапию, а в самых тяжелых случаях — лоботомию. Они протыкали дыры в мозгах, мисс Барслоу. Человеческие существа — жестокие создания. Мы разрушаем то, чего не понимаем, пока не уничтожаем это. Эпидемия заставляет мир сосредоточиться на душевных болезнях, но представление о них извратили — их рассматривают как то, что следует бояться, а не лечить. Боюсь, в этом случае вы не найдете общественной поддержки. Мы в самом центре эпидемии, которая убивает наших детей. Вы и не представляете, нсколько далеко мир готов зайти, чтобы остановить это.

Он прав. Я знаю, что он прав, но все, чего я хочу — закричать ему в лицо, что он лжец. Хочу, чтобы прибежал Джеймс, крикнул «Ерунда!» и ударил его в лицо. Но этого не происходит. Наоборот, к мне подбираются ужас и одиночество, чтобы поглотить меня.

— По сравнению с теми, кого они сумеют спасти, мы не имеем значения, — говорит доктор Причард. — А если я обращусь в прессу, если малейшим образом дам понять, что я больше не на стороне Программы, они нейтрализуют меня. А до этого мне нужно закончить свою работу.

Я поднимаю на него взгляд. В глазах у меня туман от слез.

— И что это за работа?

— Таблетка, — говорит он. — Та, что может противостоять действию Программы и предотвратить стирание. Она называется Лекарство.

Я перестаю держать Риэлма за руку и сразу смотрю на Даллас. Она не выказывает никакой реакции, только крутит дред вокруг пальца. Боже. Пожалуйста , ничего не говори, Даллас.

— Мне нужно найти лекарство, — говорит доктор Притчард. — Я хочу подвергнуть его анализу, чтобы воссоздать. Если я смогу предотвратить стирание других людей Программой, оно вовсе не потребуется.

У меня пересыхает во рту, и я чувствую себя, как будто на меня направлен свет прожекторов. Он знает, что Риэлм дал мне таблетку? Поэтому он здесь?

— Допустим, вы вернете все воспоминания, — тихо говорит Риэлм. — Не все смогут справиться с ними — что вы сделаете, чтобы они не стали кончать с собой?

Доктор слегка сощуривает глаза, оглядывает Риэлма с ног до головы.

— Люди так же будут умирать, сынок. Я не могу утверждать обратного. Но после того, как мы возвратим первоначальные воспоминания, мы будем лечить депрессию традиционными методами и сделаем все возможное. Мы проработаем болезненные темы, а не станем избгегать их.

Я не могу поверить в то, что слышу. В том, что он говорит есть смысл, но я боюсь, что он только притворяется. Нет, я уверена, что он притворяется. Но как он может говорить все это и не понимать, что это правда? И опять же, как доктор узнал о таблетке? Риэлм говорил, что эта — последняя, а в Программе думали, что она уничтожена. Кто тут больший обманщик — Риэлм или Артур Притчард?

— Они пытались, — говорю я, глядя на доктора Притчарда. — В самом начале они пытались лечить обычными методами. Почему я должна поверить, что у вас будет по-другому?

— Проблема в том, что они не… я не уделил лечению достаточно времени, чтобы оно было эффективным. Мы двигались вперед слишком быстро. А теперь пришла пора расставить все по своим местам. Полагаю, что Программа сама по себе нагнетает давление, что приводит к попыткам суицида. Вы живете в пароварке. Это неправильно.

— Нет, — соглашается Даллас, притягивая наше внимание. — Но расскажите мне о той таблетке, которую вы ищете, Артур. Откуда она взялась? Я слышала только слухи.

Что, черт возьми, она делает?

Доктор скрещивает ноги и кладет локти на колени.

— Доктор Эвелин Валентайн никогда не верила в Программу, — начинает он. — Пока она там работала, она создала таблетку и испытала ее на нескольких возвращенцах. Было несколько более-менее удачных попыток, и наконец, она нашла тот вариант, который работает. Та таблетка восстанавливала все их воспоминания и их депрессию. Один сразу же покончил с собой, а Эвелин исчезла, прежде чем вылечить своих пациентов. Ее документы были уничтожены, а дела ее пациентов пропали. Программа так их и не нашла. Вот почему я думаю, что осталась одна-две таблетки. Их я и ищу. Лекарства Эвелин больше нет, но мне бы хотелось создать еще одно, пока она отсутствует.

У меня колотится сердце; я жду, что Даллас укажет на меня доктору костлявым пальцем, скажет ему, что я — тот человек, у которого эта таблетка. Но на ее лице нет никаких эмоций — она верна Риэлму. Несмотря на то, что он сказал ей раньше, она не предаст его. Думаю, Даллас любит его.

— Не понимаю, — говорю я, качая головой, — зачем вам нужна таблетка? Формула не может быть такой сложной, чтобы ее нельзя было изобрести. Может, это будет легче, чем выискивать то, чего, может быть, даже не существует?

Доктор Притчард встречается со мной взглядом, и я чувствую, с каким подозрением он смотрит на меня.

— Никто, кроме Эвелин, не знал формулу, а она была лучшим химиком, чем все мы. Думаете, я не испробовал все другие варианты? Я потратил все, что у меня было, чтобы подкупить ученых, которые бы помогли мне — но они либо в Программе, либо боятся ее. Никого не осталось, чтобы бороться со мной. Только вы, тут. Не думаю, что вы понимаете, как отчаянно наше положение. Не думаю, что вы понимаете, насколько мы одиноки.

— Если Программа узнает о таблетке раньше нас, — продолжает он, — формула будет утеряна. Они планируют извлечь ингредиенты, запатентовать и выпускать таблетку нелегально. Сейчас мы, по крайней мере, можем продолжать испытания. Но как только они завладеют исходными веществами, никакое другое лекарство не будет создано — без одобрения Программы.

Тогда давление становится невыносимым — оно удушает, оно абсолютно. Когда единственный, кому можно доверять — создатель Программы, все потеряно. Риэлм в отвсет на это выходит из комнаты, не сказав ни слова, а доктор все время смотрит на него. Когда он уходит, я даже не могу вздохнуть полной грудью — как при панической атаке. Артур Притчард продолжает говорить, но вот к двери иду и я.

— Вы нужны мне, Слоан, — зовет он меня. Я вздрагиваю от того, что он зовет меня по имени, но я не оборачиваюсь. — Вместе мы можем изменить мир.

Он предлагает надежду там, где ее нет. Но разве и это тоже не промывка мозгов? Надежда вместо изменений? Я качаю головой, а в горле застревает слабый стон. Я ухожу — спешу найти Джеймса.

Когда я выхожу из комнаты, я наконец могу перевести дыхание, даже хотя все еще дрожу. Я прохожу мимо кухни, не вижу там Джеймса. В доме странно тихо. Я иду наверх, к спальням. В моей никого нет, и меня поглощает одиночество. Джеймс, может быть, не будет спать здесь сегодня. В первые после отъезда из Орегона мы расстаемся.

Я пркладываю ладонь ко лбу, пытаюсь успокоиться. Я не могу позволить себе мрачные мысли. Не могу потерять рассудок прямо сейчас. Я — беглец, и мне нужно быть умнее.

Комната Риэлма находится в конце коридора, и когда я захожу, я вижу, что его кровать придвинута к окну. Он сидит там и всматривается в темноту. Он похож на маленького потерянного мальчика, и в какой-то момент мне хочется обнять его и сказать, что все будет хорошо.

— Я не доверяю доктору, — говорит Риэлм, напугав меня. Он поворачивается, и я вижу, что его шея и щеки покраснели. — Думаю, он лжет.

— Понятно, что я тоже не доверяю доктору, но мне интересно узнать, почему не доверяет Риэлм. Я сажусь рядом с ним и, пока жду, что он объяснит мне, закусываю нижнюю губу. Впервые, с тех пор, как я покинула Программу, я зашла в его спальню. Тут нет ничего — только шерстяное голубое одеяло и жесткий матрас на погнутой кровати. Ничто не говорит, кто такой Риэлм. Даже у меня есть несколько вещей, а я пустилась в бега, бросив школу, много недель назад.

Риэлм вздыхает и снова смотрит за окно.

— Я подвинул кровать к окну, потому что начинаю чувствовать клаустрофобию, как будто меня заперли. Я проверяю окно как минимум трижды в день, чтобы убедиться, что оно не закрыто, — он смотрит на меня. — Просто чтобы убедиться, что меня не заперли.

— Побочный эффект Программы?

— Помимо прочего. И то, что Артур Притчард здесь, не совсем помогает мне перестать беспокоиться. Я не доверяю ему, и мне нужно убраться от него как можно дальше.

Риэлм полон тайн. Но этой ему придется поделиться.

— Почему? — спрашиваю я.

— Потому, — он отвечает, пожав плечами, — что Эвелин была моим другом. Я был среди тех пациентов, которых она вылечила.

 

Глава 2

Слова Риэлма, тяжелые, как камни, обрушиваются на меня. Его тайна намного больше, чем я предполагала. Риэлма вылечили. Когда это произошло? Что еще он не рассказал мне?

Риэлм изучает выражение моего лица.

— Что ты думаешь об этом, Слоан? Как тебе нравится то, что я помню свое прошлое, но не рассказывал тебе об этом?

— Думаю, ты козел.

Но я в таком шоке, что не знаю, что и думать. Его сестра говорила, что он приберегал таблетку, пока не выйдет из Программы, но он уже тогда был здоров. Он и ее тоже обманывал.

Риэлм улыбается, но в улыбке нет смеха.

— Жаль, что ты не ненавидишь меня по-настоящему, — говорит он. — Но я знаю, что это не так. Пока что.

Мы сидим на кровати, и он трогает меня за руку. Это слишком интимный жест, и я отодвигаюсь от него. Риэлм открывает рот, чтобы что-то сказать, но закрывает его и смотрит на дверь. У меня колотится сердце, я думаю, что это Джеймс, но вместо него я вижу доктора Притчарда.

— Можно поговорить с вами, мисс Барслоу? — спрашивает он. Я в ужасе смотрю на Риэлма. Он потирает лицо ладонями, потом встречается со мной взглядом.

— Я буду неподалеку, ладно? — тихо говорит он. — С тобой ничего не случится.

— Ты собираешься оставить меня с ним наедине? — сердито шепчу я. Я пытаюсь собраться с духом, но это нелегко, если позади стоит доктор. Он знает либо то, что мне дали таблетку, либо то, что Риэлм принимал ее. А это значит, что Риэлм не долен оставлять меня наедине с врачом из Программы! Я не такая, как он или Джеймс — я просто не умею притворяться и обманывать.

— С тобой все будет хорошо, — шепчет Риэлм, делая большие глаза, как будто дает понять, что все будет ОК. У меня нет времени на то, чтобы переварить все это, но давайте притворимся, что я ничего не знаю. Я столько всего держу в секрете, что начинаю запутываться.

Риэлм встает, коснувшись моего плеча, и, как только он уходит, доктор садится на кровать рядом со мной. Я чувствую на себе его взгляд и медленно поднимаю голову, в ужасе ожидая того, что он скажет. Но, вместо того, чтобы и дальше просить меня о помощи, он вытаскивает бумажник и достает из него фотографию. Когда он протягивает мне ее, я вижу слезы в его глазах.

— Мне жаль, что все это произошло с вами, Слоан, — он замолкает. — Могу я называть вас Слоан?

Я пожимаю плечами, ни соглашаясь с ним, ни протестуя, и смотрю на фотографию.

— Думаю, пора вам узнать, почему, — продолжает он. — Почему все это происходит. Я хочу, чтобы вы знали, почему я создал Программу.

Эти слова так меня шокируют, что я даже не могу ничего понять. Как будто передо мной явился Господь, чтобы поведать мне о смысле жизни — только это не Господь. Это безумный ученый, который украл мою суть. И теперь он расскажет мне, почему.

Артур Притчард постукивает пальцем по снимку, который я держу.

— Ей было семь лет, когда была сделана фотография, — говорит он, едва заметно улыбаясь. — Моей дочери, Вирджинии.

В первый раз я внимательно смотрю на снимок. На маленькой девочке надета корона принцессы, вокруг шеи повязан боа из перьев. Она плачет или улыбается, не совсем понятно. Фотография вызывает в душе и нежность, и печаль, и странное чувство одиночества. Доктор забирает ее у меня.

— В тот день, когда я пришел с работы пораньше, ей как раз исполнилось пятнадцать, — говорит он. — Я увидел, что она свисает с деревянной балки на чердаке. Веревка была плохо привязана. Я думаю, она довольно долго боролась за жизнь.

Я быстро моргаю, чтобы перед глазами не стояла страдающая девочка. Я чувствую ее отчаяние, ее одиночество и с изумлением думаю, что и я когда-то могла страдать, могла быть одна, может, хотела покончить с собой. Сейчас я жива. Может, в последний момент я передумала? А мой брат? А Вирджиния?

— Она оставила записку, — продолжает доктор Притчард. — Страничку, где был написан какой-то вздор. Ее мать скончалась, когда она была еще ребенком, так что довольно долго мы были только вдвоем. Моя дочь стала одной из первых жертв эпидемии.

Я хочу сказать ему, что мне жаль, но это не так. Я не знаю, как сказать человеку, который разрушил нашу жизнь, что я сожалею о его потере, при том, что сама я даже не могу вспомнить о том, что потеряла.

Доктор Притчард кладет фотографию обратно в бмажник и поглаживает пальцем по поластику, там, где цвет стал тускнеть.

— Я раньше сотрудничал с фармацевтическими компаниями, — говорит он. — Я выписывал лекарства от депрессии. Но после смерти Вирджинии, и после того, как пошли слухи, что именно антидепрессанты всему виной, я все свои силы бросил на то, чтобы найти лечение. За одну неделю я потерял шесть пациентов. Не смог сохранить им жизнь.

— Что стало причиной эпидемии? — спрашиваю я. Я в предвкушении того, что я наконец узнаю ответ, у меня бегут мурашки по коже.

— Сочетание различных факторов, — коротко отвечает он. — Побочные эффекты лекарств, освещение в новостях, заражающее поведение. Правительство хочет провести закон, который бы запрещал рассказывать в новостях про самоубийства. Они заявляют, что это способствует распространению самоубийств — через подражателей. Мы никогда не узнаем точно, как это началось, Слоан. Можно только догадываться. Но мы все равно старались найти способ лечения. Я собрал комитет из тех, кто был настолько напуган, чтобы согласиться подвергнуть испытаниям своих собственных детей. Мы ставили эксперименты, сочетая консультирование и медикаментозную терапию, интенсивную психотерапию. Одному из них мы даже сделали лоботомию по настоянию его отца. Мы перепробовали все. Но потом мы обнаружили, что если убрать поведенческие симптомы — ту часть, которая является заразительной, пациенты смогут сохранить большую часть личности. Теперь перед нами встала задача — вычленить такие симптомы.

Чтобы создать Программу, собрались лучшие умы нашего времени. Я был тем, кто создал черную таблетку, которая окончательно блокирует воспоминания — последнюю таблетку, которую ты приняла. Конечно, за этим должна было последовать продолжительная терапия, направленная на построение мира пациента заново и медленную интеграцию в общество. Но через несколько месяцев мы все еще не достигали стопроцентного успеха, а комитет дал понять, что конечной целью было совершенство. Они начали усиливать давление — ввели должность обработчиков, кого-то внедрили. Чтобы получить нужные им результаты, они не остановятся ни перед чем — даже за счет ваших жизней. Даже если вы сейчас примете Лекарство, вы уже не сможете стать прежней, Слоан. Слишком много всего изменилось. Вы же это понимаете?

— Может, я не хочу стать прежней, — говорю я, а в моих словах слышится знакомая тоска. — Я просто хочу, чтобы Программа оставила меня в покое.

— Да, думаю, это правда. Но это не так легко. В Программе есть много недостатков, и один из них, о котором они только начинают догадываться — сами возвращенцы. Мозг человека намного умнее, чем любое лечение. Травмирующие события, а также переизбыток стимулов вызывают реабилитацию. Для такого человека, как вы — человека, находящегося в сильном стрессе — повторное лечение неизбежно. Это — единственный способ сохранить вам рассудок.

У меня появляется нехорошее чувство в животе.

— Вы говорите, что мои воспоминания вернутся к мне?

— Нет, — качает он головой. — Не все. Обрывки, клочки, разрозненные, иногда искаженные. Это происходит только при сильном стрессе: трагедии, горе или, скажем, присоединению к мятежникам. Из-за этого на гладкой поверхности, созданной Программой, начинают появляться трещины. Мне представляется, что появление этих незнакомых воспоминаний может быть очень травматично. Люди сходили с ума от них.

Он делает паузу, чтобы оглядеть меня.

— Вы столкнулись с этой проблемой, Слоан? — спрашивает он.

Нет, — лгу я. Это произошло, когда я вспомнила Миллера. Я видела, что это сделало с Лейси. Доктор Притчард не обманывает насчет этого. Может, он не обманывает и насчет всего остального?

— Это хорошо, — говорит доктор и улыбается. — Это значит, что еще не слишком поздно. Если бы у меня была таблетка, я мог бы рассеять туман и вылечить реальную проблему. Программа отключила ваши воспоминания, например, о брате, чтобы вы не покончили с собой. То, что я предлагаю — чтобы они позволили пациентам сохранить болезненые воспоминания — и нет, они не станут жить обычной счастливой жизнью. Но, с другой стороны, никто из вас не был счастлив, даже после трансформации. Иначе вы бы не присоединились к мятежникам.

— Вы уже сказали, что общество не встанет на нашу сторону. Так почему мы должны рисковать и работать с вами? — я понимаю, что хочу, чтобы он дал мне повод работать с ним.

Доктор складывает руки на коленях.

— А каковы у вас альтернативы?

Это не тот ответ, который мне нужно услышать. Он думает, что знает все лучше, и это делает Артура Притчарда похожим на моих родителей. На Программу.

— Я могу сбежать, — говорю я.

Он сжимает зубы, и его тщательно контролируемое спокойствие начинает испаряться.

— Не делайте этого, Слоан, — огрызается он. — Не тратьте свою жизнь на то, чтобы убегать. Вы никогда не будете в безопасности. И у вас никогда не будет дома.

С Джеймсом у меня был дом, даже хотя мы были в бегах. Я хочу найти его и извиниться, чтобы все встало на свои места. Мы с Джеймсом можем просто уйти от мятежников и быть только вдвоем — так, как нам и хотелось. Я встаю, чтобы найти Джеймса и спланировать побег, когда доктор касается моей руки.

— Слоан, мне нужна эта таблетка, — говорит он. Я не оборачиваюсь, а его пальцы сжимают мое запястье.

— Мы не можем допустить, чтобы она попала в Программу.

У меня приливает кровь к щекам, и я отвечаю не сразу.

— У меня ее нет, — отвечаю я, обернувшись, Программа ищет Лекарство — вот в чем дело. Он все еще работает на них.

— Вы знаете, у кого оно? — спрашивает он.

— Нет.

Он внимательно смотрит на меня, пытается понять, не лгу ли я.

— Слоан, — говорит он, — эта таблетка…

— Я поняла, — прерываю я его. — Это ключ к спасению мира. Но я не могу вам помочь.

Он отпускает мою руку и пару секунд собирается с мыслями.

— Послушайте, — говорит он тише, — я знаю, что вы злитесь, но у нас с вами общие цели. Программа вас ищет. Вы с друзьями — беглецы, и это делает вас моими друзьями. Я рискнул и рассказал вам о своем плане, а теперь вы тоже должны сделать этот шаг, Слоан. Вам больше нечего терять.

— Может, вы и правы, — говорю я, коротко кивнув. Меня одолевает желание найти Джеймса. — Но я все еще жива, Артур. И пока я жива, я не прощу себя за то, что вы с нами сделали.

И потом, до того, как он смог бы остановить меня, я иду к двери, открываю ее и рукой показываю ему, чтобы он уходил.

В коридоре стоит Риэлм. Он бросает взгляд на нас с доктором и встает рядом со мной, на всякий случай. Доктор Притчард тяжело вздыхает и встает. Он выглядит подавленно, но я все еще не доверяю ему. Я не могу доверять человеку, который создал Программу.

— Было приятно наконец встретить вас лично, Слоан, — говорит доктор. — Передайте, пожалуйста, от меня привет Джеймсу.

По мне пробегает дрожь — я вспомнила. В деле Джеймса упоминается, что для консультации был приглашен доктор Притчард. Он знает Джеймса. Он сделал это с Джеймсом. Я резко разворачиваюсь и иду по коридору — я тороплюсь найти Джеймса и предупредить его об Артуре.

— Джеймс! — зову я его, подойдя к ступенькам. Снизу, беспокойно нахмурившись, поднимается Кас.

— Слоан, — начинает он, и его голос встревожен. Я иду мимо него и зову Джеймса.

— Где он?

— Слоан, — снова говорит Кас, и на этот раз я, услышав его голос, понимаю, что что-то не так. Я останавливаюсь на нижней ступеньке и оборачиваюсь. Он беспомощно разводит руками, и мой мир начинает рушиться.

— Слоан, — говорит Кас, — Джеймс уехал. Когда Артур разговаривал с нами, он взял ключи от кадиллака и уехал. Он сказал… — он замолкает и поднимает глаза на Риэлма, который кивком показывает, чтобы тот продолжал. — Он сказал, что больше никому не может верить. И потом уехал.

Я опираюсь на стену, соскользнув с последней ступеньки. Джеймс бросил меня. О, Боже. Джеймс уехал.

 

Глава 3

Я как будто в тумане. Мимо меня по ступенькам спускается Артур Притчард. Он больше не говорит о Джеймсе, хотя он явно слышал слова Каса. Может, он видит отчаяние у меня на лице. Когда я слышу, как закрывается входная дверь, я медленно иду назад в комнату — не плачу, я в таком шоке, что не могу плакать.

— На тумбочке лежит дело Джеймса — он его оставил. Хотела бы я прочитать мое дело, прочитать о моем брате, о моих друзьях. Я бы узнала правду о Джеймсе. Действительно ли он лгал, чтобы защитить меня? Любила ли я его? Сейчас я люблю его, и все-таки я не пошла за ним. Я позволила ему уйти.

Я лежу на кровати, сложив руки на груди, как будто я мертва — лежу в гробу и разлагаюсь. Я скучаю по папе, у меня еще свежи воспоминания о том, как мы ходили поесть мороженого. Но того времени, когда умер мой брат, я не помню. Что отец делал тогда? Что он делал, когда меня забрали в Программу? Интересно, пытался ли он их остановить. Интересно, любил ли он того человека, каким я была тогда.

Мысли у меня начинают путаться, и я сворачиваюсь в клубок, зарывшись в подушку. Я скучаю по Джеймсу. Скучаю по дому. Мне не хватает воспоминаний, которых у меня больше нет. Одно пустое место. Во мне так пусто.

— В дверях появляется Кас — на его лице написана жалосnь, которую я чувствую к себе.

— Тебе принести что-нибудь? — спрашивает он. — Мы немного о тебе беспокоимся.

Наверное, его послал Риэлм, чтобы проверить, не схожу ли я с ума. Сейчас не лучшее время, чтобы мой друг говорил мне, что любит меня и пытался воспользоваться ситуацией. Даже он понимает это. Но я не буду тем существом, которое нужно жалеть. Я не так беспомощна. Я еще могу бороться.

— Я в порядке, — говорю я Касу, стараясь отключиться от всего. — Мне просто нужно на какое-то время перестать чувствовать. Разве не этого от меня хотели в Программе в первую очередь?

— Господи, Слоан, — говорит Кас и заходит в комнату. — Что-то ты мрачновата.

Но я встаю и ухожу от него, чтобы он не беспокоился еще больше. На какую-то минуту мне лучше. В груди у меня пусто, но боль не такая острая. Злость возвращается, когда я спускаюсь на кухню и вижу, что Риэлм сидит за столом и ест лапшу рамен. Даллас сидит позади, наворачивает лапшу на вилку и злобно смотрит на него.

— А поесть не осталось? — спрашиваю я, кивая в сторону тарелок. Даллас удивленно приподнимает одну бровь, а Риэлм удивленно смотрит на меня — не ожидал, что я так скоро выйду из спальни. Кас берет тарелку со стойки и кладет туда еду, потом ставит на свободное место. Я сажусь, а он с опаской смотрит на меня. Еда бесвкусная — водянистая масса лапши, которую я не хочу есть. Но выживание сейчас — ключевой фактор.

Не могу заставить себя взглянуть на Риэлма. Из-за него Джеймс уехал. Он обманывал меня. Все это время у него сохранялись воспоминания. И все-таки это бессмысленно. Сколько раз он проходил через Программу? И почему он до сих пор помнит? Меня начинают терзать сомнения, но когда я поднимаю голову, Даллас обрушивает свою ярость на меня.

— Так что, он уехал? — спрашивает она.

Она могла бы просто ударить меня. На глаза у меня наворачиваются слезы, и я так крепко сжимаю вилку, что металл впивается мне в кожу.

— Не надо, — бормочу я и кладу вилку на стол. Риэлм продолжает есть.

— Не надо чего? — невинно спрашивает Даллас. — Я просто пытаюсь поддержать разговор.

— Он вернется, — говорит Кас, привлекая мое внимание. — Не обращай внимания на Даллас, она просто ведет себя как сучка. Мы все знаем, что он вернется.

— Заткнись, Кас, — фыркает Даллас. — Ты даже не знаешь, о чем говоришь. А кроме того, мы здесь не останемся. У Слоан есть Лекарство. Было все это время.

Кас широко открывает глаза, у него перехватывает дыхание, как будто его ударили. Но меня вдруг осеняет, и я смотрю на Риэлма — у меня нет Лекарства. Оно у Джеймса. О. Боже, Джеймс положил его себе в карман. Теперь, когда он не со мной, примет ли он его?

— Мы не можем уехать, — говорю я Риэлму, а сердце у меня бешено стучит. — Надо подождать, пока не вернется Джеймс.

Риэлм вздыхает и отодвигает миску.

— Твои любовные переживания нас сейчас меньше всего беспокоят, Слоан. Прости, но мы уедем сразу же, как только наступит ночь.

— Без Джеймса я не уеду!

— Ну тогда я выволоку тебя отсюда! — он поднимает голос. — В отличие от твоего парня, я не боюсь делать то, что для тебя будет правильно. Мы не станем рисковать Лекарством только потому, что у него перепады настроения.

Я хлопаю рукой по столу, так что звенят вилки в тарелках.

— Хватит, — рявкаю я, — перестань все время ссорить нас! Это не сработает, неважно, каким оправданием ты станешь прикрываться!

Риэлм сразу же реагирует на это — вскакивает из-за стола, опрокинув стул. Щеки у него вспыхивают, и он окончательно приходит в ярость.

— Он ушел от тебя! — кричит он.

— Как и ты!

Но рана уже нанесена. Слова Риэлма вонзаются в меня, в самое уязвимое место. Я хватаю тарелку и швыряю ее в стену. Повсюду разлетаются осколки и мокрая лапша. Как меня все это достало! Если Риэлм хотел поссориться, он это получил.

Кас чертыхается про себя и встает из-за стола.

— Я поел, — говорит он ровным голосом. — А вы двое можете поубивать друг друга.

Он смотрит на Даллас через плечо и делает ей знак, чтобы она шла за ним.

Даллас усмехается, отправляет в рот еще одну порцию холодной лапши и бросает вилку на стол — та падает со звоном.

— Поцелуйтесь и помиритесь, детишки, — добавляет она, — а то поездочка у нас будет длинной.

Когда они уходят, Риэлм смотрит на меня.

— Ты просто ужасен, — говорю я ему. — Ты знаешь, что мне большо, и все равно ведешь себя жестоко. Да что с тобой?

Я злюсь, чувствуя к нему глубокое отвращение, причину которого до конца не понимаю. Или, может, просто не могу вспомнить.

— Если ты ждешь, что я расскажу тебе, как помириться с Джеймсом, — говорит он, — так этого не будет.

— Я и не жду этого от тебя. Я… я думала, ты мой друг, но почему-то все всегда кончается вот так.

Я взмахиваю рукой, показываю на хаос вокруг нас. Очевидно, что если с кем мне и вредно общаться, так это с Риэлмом.

— Друзья? — смеется Риэлм и говорит мне покровительственно. — Конечно, сладенькая, мы — друзья. Но если откровенно, то по большому счету, чтобы Джеймс победил. Ты могла бы выйти из Программы и начать жить заново. Могла бы быть счастливой. А вместо этого ты вернулась к нему — и посмотри. У тебя ничего нет. Никого.

На секунду в его взгляде пропадает твердость.

— И долго ждать, пока ты снова не заболеешь? Или это уже началось?

Я чувствую, как мрачнеет мой взгляд, потому что знаю — так и есть. Мрачные мысли, одиночество, все здесь, под корочкой. Ждет меня. Риэлм, увидев мою реакцию, тяжело вздыхает.

— Я не упущу тебя, Слоан, — шепчет он, — убью его, если придется.

— Я лучше умру.

Риэлм отворачивается.

— Вот этого я и боюсь.

Он стоит молча, ссутулившись. Я в совершенном изнеможении падаю на стул. Я слишком устала, чтобы и дальше спорить с Риэлмом. Слишком устала, чтобы оправдывать наше поведение.

— И что мне теперь делать?

— Нам надо уходить, — говорит Риэлм. Прямо сейчас, до того, как доктор, Программа, кто угодно, придет за нами. Мы уйдем отсюда.

Я замолкаю, и смысл его слов доходит до меня.

— Мы?

Он смотрит на меня.

— Только мы.

Он не слушает меня — ни про Джеймса, ни про то, чего я действительно хочу.

— Риэлм, у меня больше нет Лекарства, — тихо говорю я.

Он в абсолютном шоке открывает рот. Пробегает рукой по волосам.

— Мать твою, — бормочет он, — ты приняла его?

— Нет, оно у Джеймса. Когда мы были в комнате, Джеймс положил его себе в карман. И оно было еще там, когда он ушел. Я не… не знаю, что он с ним сделает.

Риэлм оглядывается по сторонам, как будто пытается собраться с мыслями. Немного помолчав, он решительно кивает.

— Джеймс не примет таблетку, — говорит он. — Конечно, не примет.

— Я просто хочу, чтобы он вернулся, — говорю я, беспомощно всплеснув руками. — А Лекарство меня не интересует.

— Лучше бы оно интересовало тебя, — говорит он, пододвигает стул и падает в него. — Программу оно интересует. Как и Артура Притчарда. Оно изменило мою жизнь.

Он отворачивается от меня, и я не могу сказать, что в его взгляде — ностальгия или мука.

— Слоан, — говорит он — когда мы встретились, я не первый раз был в Программе. Эвелин Валентайн была моим врачом, и она выбрала меня, чтобы я прошел испытания — она дала мне Лекарство. Видишь ли, депрессия снова начала овладевать мной, а она думала, что нашла решение. Но у таблетки есть недостаток. Только по-настоящему сильные могут пережить наплыв воспоминаний. Эвелин помогла мне пройти лечение, но она не смогла спасти всех нас. Не думаю, что она справилась с потерей.

— Вскоре после этого она исчезла. Я побывал в ее офисе, который обыскали. Эвелин исчезла — со своими исследованиями и нашими данными. Она сохранила их в тайне от Программы и в последний раз спасла меня. В качестве меры предосторожности они заставили пройти Программу каждого пациента, с коротым она работала, но таблетка защитила мои воспоминания, зацементировала их. Я знаю только четырех человек, которые приняли Лекарство — больше никто не знает, даже моя сестра. Оно едва не свело меня с ума. Хотел бы я сказать тебе, что возвращенные воспоминания того стоили, но ты даже не представляешь себе, Слоан, как это ужасно — вспоминать. Ты даже не понимаешь, как это мучительно.

Я видела шрам на шее Риэлма, который он получил, когда пытался покончить с собой. Но я раньше не представляла себе этого. Как будто это случилось с кем-то еще. Теперь я могу предсмтавить себе, каково это, когда все твои мрачные мысли разом обрушиваются на тебя. Даже хотя Риэлм и считает, что я справлюсь, я не думаю, что достаточно сильна, чтобы это пережить.

— А как Лекарство защитило твои воспоминания? — спрашиваю я. Все так хотят заполучить эту таблетку, а я даже не знаю, как она действует.

— Оно превратило мой мозг в подобие тефлона, — говорит Риэлм, мрачно усмехнувшись. — Красящее вещество, которое использовали в Программе, не могло присоединиться к нему. Оно просто соскальзывало. Ни одно из моих воспоминаний не могло быть отмечено для стирания, но, конечно, доктора не могли увидеть это. Я стал очень талантливым лжецом. Хорошие новости: я никогда не забываю. Плохие новости: я не смогу забыть.

— Защита от Программы, — говорю я, и в моем мрачном существовании наконец-то появляется проблеск надежды. Каково это, когда не придется больше волноваться?

— Они все еще могут подвергнуть нас лоботомии, — говорит Риэлм. — Но я не могу представить, чтобы они пошли на это. Если они выпишут тебя — известную личность, а ты не будешь послушной, не будешь хорошо себя вести, для них это будет полным провалом.

— А что насчет Артура? Он и правда собирается наладить массовое производство?

Риэлм качает головой.

— Эвелин была умной женщиной. Не знаю, из чего она делала таблетки, правда, не знаю, но не уверен, что состав можно воспроизвести. Дело в том, что они и не хотела, чтобы Лекарство вошло в оборот. И она бы не позволила наложить на таблетку руки Артуру, человеку, ответственному за массовые самоубийства, которые она пыталась предотвратить. Когда умер Питер, это разбило ей сердце.

В доме до странности тихо. Я облокачиваюсь на стол. Я рада, что Риэлм наконец делится со мной своими секретами.

— Питер?

Риэлм печально улыбается.

— Питер Алан был моим другом, но его воспоминания…. он не мог их вынести. Он проглотил Быстросмерть.

Риэлм смотрит вниз.

— После этого Эвелин уничтожила все файлы. Сказала, что риск был слишком велик — один к четырем. Ей эти цифры не нравились.

Когда я вспоминаю о том, как к Лекарству относился Джеймс, меня пронзает новая тревога. Если он примет его… Я проглатываю ком в горле, не в силах завершить эту мысль. Мне нужно найти его.

— А что насчет остальных? — спрашиваю я в надежде услышать более радостные новости. — Другие пациенты — кто это был?

Риэлм закусывает губу.

— Ну, с Кевином ты знакома.

— С моим обработчиком?

— Кевин должен был быть с нами, но он исчез. Лейси думала, что Программа добралась до него, и я знаю, что она права. Но если он принял Лекарство, тогда они не смогут стереть его. С ним все будет в порядке. Слава Богу, с ним все будет в порядке.

Риэлм называет следующее имя, и в его глазах такая печаль.

— И Роджер.

У меня как будто весь воздух выкачали из легких. Я прикрываю рот рукой. Риэлм знал Роджера? Роджера, который с помощью издевательств и угроз получал в Программе сексуальные услуги? Роджер, который разрушил жизнь Даллас, разрушил ее веру в людей. Риэлм знал его и ни разу не говорил об этом, пока мы вместе были в Программе?

— Как ты мог скрывать это от меня? — спрашиваю я.

Роджер — монстр, а Риэлм его знал . Вся эта ложь тянет меня вниз, в темноту, и я не могу выплыть.

— Прости, — говорит Риэлм и берет меня за руку. Я не отдергиваю руку — я ничинаю тонуть.

— Мне так жаль, Слоан.

Он замолкает, смотрит на мою руку.

— Мне нужно, чтобы ты кое-что обещала мне. Когда мы заберем у Джеймса Лекарство, тебе нужно принять его. С тобой все будет хорошо, я клянусь. Но я хочу, чтобы ты была защищена, когда тебя найдут.

— Когда меня найдут?

Я вскакиваю из-за стола. Роджер, Кевин, Риэлм — все они знали друг друга. Этот факт что-то мне напоминает, как будто какое-то воспоминание стремится вырваться наружу. По моей губе течет какая-то жидкость и я вытираю нос. Во рту появляется металлический привкус, и когда я смотрю на руку, вижу кровь.

Я в ужасе протягиваю к Риэлму окровавленные пальцы. Он быстро подходит ко мне и наклоняет мою голову назад, зажимает нос. Я слишком потрясена, чтобы останавливать его, слишком потрясена, чтобы сказать ему, что я хочу Джеймса, а не его. Вместо этого я вспоминаю, как Джеймс помог Лейси, когда это случилось с ней. И как он говорил ей, что с ней все будет в порядке.

Лейси не была в порядке. И я знаю, что я тоже.

 

Глава 4

Я сижу на краешке ванной, а Риэлм кладет мне влажную салфетку на нос. Больше он не злится, только беспокоится из-за меня… На секунду мне кажется, что он — снова такой же, каким был в Программе: ласковый, понимающий, преданный мне. Я хочу верить, что эон такой и есть, но мысли у меня спутываются, и голова идет кругом.

— Со мной будет то же, что и с Лейси? — мой голос приглушает салфетка.

— Нет, — говорит он. — нет, если у тебя больше не будет срывов. Это стресс — не обычный, повседневный стресс, а все эти резкие перепады эмоций, через которые ты проходишь — они на тебя так и влияют. Ты пытаешься собрать вместе воспоминания, но у тебя все разбросано. Это сводит тебя с ума, Слоан. Тебе нужно расслабиться.

— Я по природе беглец, — говорю я. — Не то чтобы я могла сидеть на диване, раздавать удары направо-налево и есть печеньки. А в ближайшее время лучше не будет. Скорее всего, все будет только хуже. И зачем Даллас понадобилось приводить туда Артура Притчарда? Она что, купилась на его историю?

Риэлм смеется.

— Даллас никому не доверяет. Когда ей нужно, она может быть хорошей актрисой. Она хотела узнать, что Притчарду известно о Лекарстве.

Он опускает глаза.

— Я не сказал ей, что оно у меня есть.

— Да, я уже поняла, — говорю я. Из-за этого Даллас злится на нас обоих.

— Она бросила в меня банку содовой, — говорит Риэлм, как будто он только что вспомнил. — то есть, конечно, я заслужил это, но это было немного жестко, даже для нее. И я уверен, что и все остальное ее не очень-то радует. Выходит, что Артур Притчард знал о Лекарстве даже меньше, чем она.

Я снимаю с лица салфетку в красных пятнах, вытираю под носом, чтобы проверить, остановилось ли кровотечение. К счастью, оно остановилось.

— Ну, — говорю я, — мы ведь узнали про план о принудительном прохождении Программы.

— Если только он не сказал это, чтобы не заполучить Лекарство.

Мог ли он солгать о чем-то, столь ужасном? Из меня вырывается стон разочарования — никому нельзя верить.

— Мы все такие, — говорю я, — всего лишь компания лгунов.

Риэлм встает с колен.

— Все лгут, Слоан. Просто так вышло, что мы лучше других. Вот почему мы еще живы.

Каким бы странным ни казалось это утверждение, я думаю, оно точно отражает нашу жизнь. Мы все виноваты в том, что что-то скрываем — это реалии сегодняшнего мира. Мы скрываем наши чувства, скрываем наше прошлое, скрываем наши подлинные намерения. Больше никак нельзя узнать, что настоящее.

Риэлм берет меня за подбородок и полнимает мое лицо к нему. У меня перехватывает дыхание. Он оглядывает мое лицо и улыбается.

— Все чисто, — говорит он. — Мне нужно пойти и поговорить с Касом о том, что делать дальше. Слоан… ты знаешь, что мы не можем остаться.

— Я без него не уеду.

Я никуда не поеду без Джеймса. Не могу бросить его, когда в Программе нас ищут.

Я медленно встаю, и Риэлм протягивает руку, чтобы поддержать меня. Я вижу, как он расстроен, но после своей речи на тему «тебе-нужно-расслабиться», он не может выразить свое расстройство. Не знаю, может, мои мозги уже похожи на яичницу, но я сделаю все возможное, чтобы больше ничего не вспоминать. Я иду мимо Риэлма и жду, что он окликнет меня, но он пропускает меня.

Все решено. Когда приедет Джеймс, мы уедем. Не раньше. Я захожу в спальню, но на пороге замираю. Свет в шкафу еще горит. Я оглядываюсь по сторонам, но не вижу ничего необычного и потом выключаю свет. Немного жду, вспоминая, выключала ли я его — но этим вечером у меня в голове все смешалось, и я не помню. В любом случае, я из-за этого начинаю нервничать. Я забираюсь в постель, и мне так хочется, чтобы мы с Джеймсом вовсе не встречали мятежников, чтобы мы бежали сами по себе. Но я не могу переписать историю. Я могу только жить с тем, что осталось.

* * *

Я дремлю, лежу в темноте, в кровати, думаю о Джеймсе. Никто не пришел поговорить со мной, даже хотя Риэлм уверял меня, что Даллас использует все свои связи для его поиска. Я напоминаю себе, что Даллас может найти кого угодно, особенно Джеймса. Я скоро его увижу. Я знаю это.

Тихо скрипит дверь, и я подскакиваю в кровати — у меня подскакивает сердце. Но это не Джеймс. Там стоит Риэлм. Свет из коридора освещает его бледную кожу, его синюю куртку, темно-русые волосы. Я разочарованно протираю глаза.

— Ты ничего не слышал? — спрашиваю я хрипло.

Риэлм сует руки в карманы и качает головой. Я ругаюсь и ложусь обратно, глядя в потолок. Если бы я только могла поговорить с Джеймсом — он бы понял, что между мной и Риэлмом ничего нет.

— Слоан, — тихо говорит Риэлм, — прости. Нам нужно ехать. Мне жаль, но нужно. Двадцать минут назад забрали Артура Притчарда. Нам нужно убираться отсюда.

Я испуганно ахаю. Меня охватывает страх, паника. Артура Притчарда нет — а что если он говорил мне правду? Что если я виновата, что его поймали?

— Сладенькая, — говорит Риэлм, пересекает темную комнату и садится рядом со мной. — Мы можем поговорить об этом по пути, но нам нужно идти.

Я знаю, что Риэлм прав — правда знаю.

— Я не могу бросить его, — говорю я. — Пожалуйста, не заставляй меня бросать Джеймса.

Если Программа найдет Джеймса, с ним может быть покончено — буквально покончено.

— Пожалуйста, — пробую я в последний раз.

В дверях появляется силуэт, и у меня замирает сердце. Сначала я не могу понять, Джеймс ли это или обработчик. Я едва не кричу, но человек выходит на свет. У меня екает сердце.

— Даллас ждет в машине, — нетерпеливо говорит Кас. Он растрепан, суетится, и мне в голову приходит мысль, что он ищет Лекарство. Может, это он заходил в мою комнату в тот раз. Он подходит к тумбочке, берет вещмешок и складывает мои вещи.

— Слоан, — говорит Риэлм, коснувшись моего колена. — Мы найдем его — обещаю. Но прямо сейчас тебе нужно поехать с нами. Если нет… мы тебя заставим. Я делаю, что должен, чтобы ты была в безопасности. Надеюсь, ты это понимаешь.

Мне больно из-за предательства. Оттолкнув его, я встаю с кровати и натягиваю свитер. Подойдя к Кассу посреди комнаты, вырываю у него вещмешок. Он кивает мне, извиняясь. Я собираю мою одежду и оставшуюся одежду Джеймса, а взгляд у меня затуманен.

Я не сомневаюсь, что Риэлм перебросит меня через плечо и вытащит меня отсюда, даже если я буду кричать и отбиваться. Что еще хуже, я знаю, что Джеймс бы не оставил меня. Он бы так ни за что не сделал.

Мои вещи падают на пол, а я сажусь на корточки, закрыв лицо и зарыдав. Как я могу пойти на это? Как буду жить дальше, если с ним что-нибудь случится?

Через секунду Кас поднимает сумку. Риэлм подходит и, наклонившись, обнимает меня и шепчет, что ему правда жаль. Я продолжаю плакать и позволяю ему поднять себя, держась за него, чтобы не упасть. Мы выходим, но я успеваю в последний раз окинуть взглядом комнату.

Там пусто

* * *

Мы едем уже очень долго. За окном тянется дорога, и я, глядя на нее, то засыпаю, то просыпаюсь. Я прислонила голову к нагретому стеклу заднего сиденья, Риэлм сидит рядом со мной. О Джеймсе мы больше не говорили ничего — ни хорошего, ни плохого, но каждый раз, когда Даллас берет телефон, моя надежда воспаряет до небес. Но потом обрушивается на землю. В последний раз, когда я спрашивала ее о Джеймсе, она уверила меня, что если его поймают, она сразу же узнает об этом. Она думает, что он прячется, или что у него полохое настроение, но она в любом случае найдет его. Надеюсь, она права.

Артура Притчарда забрала группа обработчиков, в тридцати милях от нашей секретной базы. Они не наблюдали за нами, мы так не думаем, но, должно быть, им сообщили о намерениях доктора. Кто-то сдал Артура Притчарда, и теперь он принадлежит Программе. Надеюсь, что он сможет отговориться. Он же создатель — это должно засчитаться.

— Долго еще ехать? — я спрашиваю ни у кого конкретно. Во рту у меня пересохло, и я устала ехать в фургоне. Другие мятежники отправились в Денвер, хотя я не видела их с тех пор, как мы уехали из клуба самоубийц, еще в Солт Лейк Сити. На этот раз Кас не хотел, чтобы они были с нами. Он сказал, нам нужно защитить Лекарство, что означает, нужно держать его в секрете так долго, как это возможно. Правда в настоящий момент я этой таблеткой не обладаю, так что можно сказать, что и у меня есть свои секреты.

Даллас равнодушно глядит в мою сторону, но не отвечает.

— Кас? — говорит она зато, повернувшись к нему. — Мы можем остановиться? Мой мочевой пузырь сейчас лопнет.

— Спасибо за необязательные объяснения, — отвечает он с сиденья водителя, улыбнувшись. Включает поворотник, показывая, что хочет остановиться. Я потягиваюсь, готовясь размять ноги. Риэлм говорит, чтобы она поторапливалась, и Даллас, отвернувшись от него, фыркает. Так они общались с тех пор, как мы уехали. Когда бы Риэлм ни спрашивал ее о чем-то, Даллас адресует вопрос Касу или молчит, притворяясь, что Риэлма не существует.

Пока мы ехали, я обдумывала признания Риэлма — все те моменты, в которых он мне лгал. Риэлм был в Программе не один раз. Он знал Роджера. Он помнил о своей жизни. В нашей дружбе у него есть одно несправедливое преимущество: он не может забыть.

Мы останавливаем фургон на парковке бензозаправки, и машина ударяется о поребрик, отвлекая меня от моих мыслей. Паока мы паркуемся, я сижу тихо. Даллас с Касом выскакивают наружу. Я выхожу медленно, но, не сказав Риэлму ни слова, иду в маленький магазинчик.

Даллас уже в туалете, и пока я брожу туда-сюда, за мной с подозрением следит продавец. Я волнуюсь, как бы он не узнал меня по новостям, и решаю, что подожду снаружи. Поплотнее укутываюсь в свитер и стараюсь выглядеть неприметно. Снова выхожу на парковку и вижу маленький голубой автомобиль, который паркуется рядом с заправкой. Мне нужно тщательнее следить, чтобы меня не заметили. Я обхожу здание, прикрыв лицо. Интересно, знает ли Джеймс, как держаться в тени. Интересно, знает ли он вообще, что мы уехали.

Я прислоняюсь к серой стене и жду остальных. Бросаю взгляд туда, где припаркован фургон, но из-за затемненых стекол нельзя увидеть, что внутри. Ну и хорошо — Риэлм, наверное, сидит там, чувствует себя виноватым, смотрит на меня. Прямо сейчас я не собираюсь успокаивать его.

— Ты, похоже, слегка заблудилась.

Я подскакиваю и вижу, что ко мне походит парень, держа руки в карманах застегнутой толстовки. Сразу же узнаю его, хотя он и выглядит не так, как раньше. Мне надо бежать, но страх сковывыает меня.

— Кто ты? — спрашиваю я. Очевидно, что «Адам», которого я встретила в клубе самоубийц, не тот, за кого выдавал себя в ту нось. Его волосы расчесаны, глаза голубые и ясные — не те черные контактные линзы. На нем одета светло-зеленая толстовка от Abercrombie, в которой он больше похож на старшеклассника, а не на возвращенца. А еще он старше, чем я сначала решила — лет двадцать пять, двадцать шесть.

— Ты — обработчик? — спрашиваю я в страхе, что на меня сейчас набросятся, схватят меня.

Адам смеется.

— Нет, Слоан. Я не из Программы — хотя мне было бы интересно узнать, что ты о ней думаешь.

Он подносит руку к карману толстовки, и я вздрагиваю от мысли, что он собирается ударить меня электрошокером. Он протягивает визитку, но я смотрю на него, не шевелясь.

— Все в порядке, — спокойно говорит он. — Я хочу помочь, честно.

Ну, я слышу такое уже второй раз за последние двадцать четыре часа. Ему я тоже не поверила.

Но в конце концов, Артур Притчард мог говорить правду — ведь Программа забрала его. Может, и Адам тоже говорит правду?

— Почему ты преследуешь меня? — спрашиваю я, бросив взгляд ему за спину. Я жду, что в любую секунду появится Риэлм, но опять же, не уверена, что хочу этого. А вдруг он окажется в опасности?

— Я не хотел напугать тебя, — говорит Адам. — Но, Слоан… тебе нужно понять — в моем мире ты большая шишка.

Он снова протягивает свою визитку, и на этот раз я беру ее. То, что он говорит, сбивает меня с толку.

— Келлан Томас, — читаю я и удивленно смотрю на него. — Так ты — репортер?

— Из Нью -Йорк Таймс, — отвечает он. — Гонялся за тобой с тех пор как ты исчезла в прошлом месяце. И здорово за тобой побегал.

Он улыбается. Я хочу вернуть ему визитку, но он только отмахивается, показывая, чтобы я оставила ее себе.

— Я не рассказал тебе об этом сразу же, потому что хотел проверить состояние твоего рассудка. Если ты забыла, общаться с возвращенцами противозаконно. Просто хотел убедиться, что ты меня не сдашь. А законы — что ж, иногда их можно и нарушить, особенно если с их помощью что-то скрывают. Ты поговоришь со мной, Слоан? Расскажешь свою историю?

— Зачем? Что ты можешь сделать?

Я начинаю волноваться. То, что Адам — Келлан — здесь, доказывает, что найти нас не так сложно. В любую секунду может появиться кто-нибудь из Программы. Артур говорил, что общественность не на нашей стороне. Может, у Келлана получится изменить это? И не окончит ли он как Артур, если попытается?

— Буду с тобой откровенен, — говорит Келлан. — В газете мои истории кладут на полку, и мне еще предстоит получить доступ к процедурам или методам работы в Программе. Они работают в условиях строжайшей секретности, а для общественного учреждения здравоохранения это выглядит довольно неэтично. Ну а вы с Джеймсом Мерфи — ваша история гремит на всю страну. Были и другие возвращенцы, но никто и близко к вам не подошел: вы — современные Бонни и Клайд. Мир начинает болеть за вас. Могу только представить, что по этому поводу думают в Программе. Хотел бы я знать. Расскажи мне свою историю, дай знать о том, что происходит внутри учреждений. Что они с тобой делали, Слоан? Что происходит внутри Программы?

Келлан смотрит на меня, от нетерпения широко открыв глаза, даже хотя и пытается казаться спокойным. Артур Притчард говорил о внедренных обработчиках — может, Келлан один из них? А может, он играет в обе стороны. Я открываю рот, чтобы сказать ему, что мне небезопасно с ним разговаривать, когда слышу, как меня зовут.

— Слоан? — Риэлм взволнованно зовет меня во второй раз. Ееллан закрывает глаза и тяжело вздыхает, потом снова смотрит на меня.

— Мой номер есть в визитке, — говорит он. Поговори со мной. Только… давай это будет между нами. Не хочу, чтобы меня бросили в тюрьму, иле сделали кое-что похуже.

Я вдруг понимаю, что я и есть это самое «похуже». Бегу мимо него на пложадку перед заправкой, где вижу Риэлма — он стоит, схватившись за голову, испуганно оглдываясь по сторонам. Когда он видит меня, чертыхается.

— Вот ты где, — говорит он, когда я подхожу к нему. — Ты меня до чертиков напугала.

— Прости.

Келлан просил меня, чтобы я не говорила о нем, но похоже, что быть в бегах — это значит, выбирать, кому можно верить.

— Мне нужно поговорить с тобой, — шепчу я. Он с любопытсвом смотрит на меня и оглядывает парковку. Его взгляд на секунду останавливается на пустом синем автомобиле.

— Не здесь, — говорит он, обняв меня за плечи. Мы идем к фургону. — Давай сначала уберемся отсюда подальше.

Кас и Даллас уже сидят впереди. Пока мы выезжаем с заправки, у меня бешено колотится сердце, и я думаю, не стоит ли рассказать им про Келлана. Но вместо этого я смотрю в окно, на ту сторону здания, откуда за нами, должно быть, наблюдает репортер. Касаюсь уголка визитки в кармане и думаю, увижу ли я его еще раз. Я немного разочарована, потому что даже хотя я не доверяю ему, если бы Келлан говорил правду, он мог бы помочь мне найти Джеймса.

— Даллас? — справиваю я, а Риэлм бросает на меня взгляд. — Ничего о Джеймсе не слышно?

Она поворачивается ко мне, хоть и не смотрит на меня.

— Пока ничего, Слоан.

Ее голос звучит более разочарованно, чем я могла бы ожидать. Но потом я напоминаю себе, что Джеймс нравится Даллас. Может, для нас обоих важно, чтобы он вернулся целым и невредимым.

— Куда точно мы едем? — спрашивает Риэлм.

— Подальше от города, — отвечает Даллас, впервые заговорив с ним. — К черту на кулички, в самую глушь.

Она улыбается ему, и ее щербатая улыбка неискренна.

— Ты хотел, чтобы мы исчезли — вот мы и исчезнем. Надеюсь, она стоит того.

И потом она поворачивается обратно и включает радио, которое заполняет тишину.

* * *

Кас говорит, что ехать очень далеко, и что нам нужно остановиться. Когда мы пакуемся у заштатного мотеля в нескольких поворотах от шоссе, уже темно. Табличка СВОБОДНЫЕ НОМЕРА едва освещена. Риэлм идет к стеклянному окошечку, чтобы забронировать номера. Даллас опускает стекло.

— Забронируй для нас с Касом отдельный номер, — говорит она холодно. — На этот раз я не буду спать с тобой в одной кровати.

Риэлм останавливается, но молчит. Только когда Даллас поднимает стекло, он идет к окошечку и говорит с человеком за стеклом.

— Угомонись, — говорит Кас, нетерпеливо постукивая руками по рулю. — Никто из нас не хочет оказаться в центре вашей любовной ссоры.

Даллас поворачивается к нему.

— Ты не слышал того, что он сказал, — огрызается она. Я чувствую, как у меня все опускается в животе, и я боюсь, что меня втянут в разговор.

— Я, мать твою, имею значение, — говорит она Касу, и у нее полыхают щеки. — Он не имеет права говорит мне, что я не имею.

Кас хочет положить ей руку на плечо, но Даллас отодвигается отт него.

— Все хорошо, — говорит она, — просто хотелось бы, чтобы он снова исчез.

Она быстро оглядывается на меня.

— И ее может прихватить с собой.

Я хочу крикнуть, что никогда не любила Риэлма и не полюблю. Хочу напомнить ей, что Джеймс — мой Джеймс — пропал, и что ее маленький приступ жалости к себе совсем не облегчает нашу жизнь. Но уже темно, и Даллас устала. И, если честно… я не виню ее за то, что она злится на Риэлма. Он пробуждает в нас все самое худшее.

Как только Риэлм машет ключами, чтобы показать, что номера готовы, мы хватаем сумки и идем на второй этаж. Тут довольно мрачно. Отстен отшелушивается желтая краска, двери — угрюмо-зеленые. Я поджимаю губы, и Кас кивает, соглашаясь со мной.

— Это хороший выбор, — говорит Риэлм, увидев нас с Касом обмен жестами. — Они принимают наличку и не спрашивают документы.

Он останавливается перед номером 237 и открывает дверь ключом — настоящим ключом от двери мотеля на цепочке, с номером. Спертый воздух сразу же бьет по носу; разноцветные покрывала на кроватях тонкие, порванные.

— Ну и дыра, — говорит Даллас, заглянув внутрь.

Риэлм дает ей ключи.

— Даллас, я…

Даллас берет ключи и идет в соседнюю дверь. Она не кричит на него, не повторяет то, что сказала в машине. Кас с усталым видом идет за ней в их номер, и я жду, чтобы посмотреть, не пойдет ли Риэлм за Даллас, чтобы поговорить. Но он заходит в номер и скрывается в ванне. Отлично. Мне начинает казаться, что никому из нас никогда не будет весело, никто не будет смеяться… жить.

Я закрываю входную дверь и запираю ее на цепочку, чувствуя себя так, будто попала в фильмы ужасов восьмидесятых годов. Включаю лампу рядом с кроватью. Все мои вещи внутри вещмешка. Я открываю его, смотрю на дело Джеймса. Не могу заставить себя прочитать его без него.

Открывается дверь и выходит Риэлм. С непроницаемым лицом идет к противоположной кровати и ложится. Складывает руки за голову и лежит, уставившись в потолок. Я лежу на боку. Я слишком устала, чтобы умыться или переодеться.

— Ну, — у Риэлма усталый голос, — так что случилось на заправке?

Я никому не рассказывала о том вечере, когда встретила Келлана в первый раз и о том, что он знал мое имя, и теперь не знаю, как все это рассказать.

— К тебе никогда не подходил репортер? — спрашиваю я.

— Нет, — Риэлм чешет нос с таким видом, как будто это глупый вопрос. — а к тебе?

Я достаю из кармана визитку и протягиваю ее риэлму. Он, широко открыв глаза, хватает ее. Смотрит на нее и потом садится на край кровати, свесив ноги.

— Слоан, откуда ты знаешь этого парня?

— Я встретила его в клубе самоубиййц. Он выглядел как все остальные… но знал, как меня зовут, хотя я не говорила ему. Сначала я подумала, что он обработчик, внедренный обработчик, о которых рассказывал Артур Притчард. Но когда мы остановились у заправки по пути сюда, он снова объявился. Я ужасно испугалась. Он дал мне эту визитку, сказал, что он — репортер из Нью-Йорк Таймс, и что следит за нашей с Джеймсом историей. И что хочет получить информацию о Программе. Думаю, он понимает, что они по-настоящему с нами делают.

Риэлм пробегает пальцами в волосах, взъерошив их.

— Мне это не нравится, — говорит он. — Нам не стоит говорить ни с кем, кроме мятежников. Пока что. Он может работать на Программу.

— Наверное.

Я сажусь, опершись на подушки, обдумывая это.

— Но мы не поверили Артуту, а Программа забрала его.

Я поворачиваюсь к Риэлму.

— Думаешь, они и правда сотрут его память?

Риэлм долго лумает над моим вопросом.

— Есть вероятность, что это — всего лишь уловка, чтобы достать нас, — говорит он. — Он же — создатель Программы. Неужели они и правда сделают это с ним?

— Надеюсь, нет, — шепчу я. Если бы я могла отмотать время наза, я бы поговорила с Артуром побольше, постаралась бы узнать, что еще он сказал бы. Если бы я могла отмотать время назад, я бы многое сделала по-другому. Нижняя губа дрожит, и я закусываю ее.

— Скажи, что с Джеймсом все хорошо, — говорю я.

— Не могу. Но если Джеймс любит тебя, он тебя найдет, — Риэлм поворачивается ко мне. — Я же нашел.

Джеймс меня любит, даже хотя Риэлм и пытается все времяоспорить этот факт. Но с его исчезновения прошло два дня — два дня, а от него ни слова. В последний раз, когда мы виделись, он был так зол. Надеюсь, он понимает, как мне жаль. С этой мыслью я тянусь к лампе, чтобы выключить ее, и номер погружается в темноту. Я лежу, свернувшись в клубок, в одиночестве.

— Слоан, — тихо говорит Риэлм, — а помнишь, в Программе, ты тайком приходила ко мне в палату? Мы лежали вместе. Все было платонически, конечно.

Я раньше бывала в палате Риэлма — хотя я теперь и не помню, о чем мы говорили. Но я помню то ощущение, когда он гладил меня по голове, шептал истории мне на ухо.

— Было приятно, — говорит Риэлм, — обнимать тебя.

Я крепко зажмуриваю глаза, как будто могу забыть, как сильно по нему скучала. Когда-то Риэлм был для меня всем. Теперь вспоминать об этом больно — потому что теперь я не уверена, был ли это настоящий Риэлм.

— Было приятно, — тихо отвечаю я.

— Если ты… — он замолкает, и я слышу, как у него садится голос. — Если хочешь поспать со мной, я не возражаю. Ничего себе не позволю.

— Не могу, — коротко отвечаю я. Даже если бы я не знала о Риэлме и Лекарстве, сейчас я бы все равно не побежала к нему. В ту ночь, когда была гроза, в его доме, я выучила свой урок. Я люблю Джеймса. Было бы нечестно притворяться, что это не так.

— Предложение остается в силе, — отвечает Риэлм. — я всегда буду рядом.

 

Глава 5

На следующий день мы приезжаем в небольшой фермерский дом рядом с озером Тахо — как и говорила Даллас, прямо к черту на кулички. Все кругом засажено деревьями, что придает маленькому покосившемуся деревенскому домику свое очарование. Все, начиная от стен, с которых слезала краска, и кончая привлекательного крыльца вокруг дома заставляет меня думать о жизни, которой я бы хотела жить с Джеймсом. Чтобы были только мы, на природе, а вокруг, может быть, бегали собаки. Но я здесь, с группой мятежников. Дела не всегда идут так, как мы планируем.

Я захожу внутрь, неся с собой свои скромные пожитки. Внутри немного пыльно, и как только Кас открывает дверь, я начинаю кашлять. Но мне тут нравится. Мне нравится, как здесь спокойно.

— Этот дом принадлежал дедушке с бабушкой одной мятежницы, — говорит Даллас и опускает глаза. — Но несколько месяцев назад ее забрали в Программу. С тех пор я ее не видела. Так что дом теперь наш.

Она бросает на пол сумку.

— Нас здесь не должны потревожить.

— Здесь уютно, — говорю я, останавливясь, чтобы посмотреть на фотографии в рамках на стене. Я вижу пожилую пару, и снимок напоминает о семидесятых годах: пестрый орнамент одежды, отложные воротнички. Касаюсь фотографии, которая заставляет меня вспомнить о своих дедушке с бабушкой — они умерли, еще когда я была маленькая. Их фотография висела у меня дома на стене.

Мой дом. Может, я никогда его не увижу. Я стряхиваю с себя подступающее горе и вместо этого осматриваю дом — мне нужно чем-нибудь отвлечься. Я нахожу маленькую комнату, не больше, чем встроенный гардероб, в которой стоит только двуспальная кровать и решаю, что она мне нравится. Окно выходит на большой двор и маленький ручеек, бегущий в траве. Я представляю, как по утрам здесь гуляют олени или резвятся зайчики. Улыбаюсь сама себе, сажусь на матрас и подпрыгиваю, из-за чего скрипят пружины.

— Привет.

В дверях появляется голова Каса. После того, как он весь день вел машину, он выглядит довольно потрепанным, и я уверена, что и сама выгляжу не лучше. Его длинные волосы спутаны, под глазами темные круги. С тех пор, как мы уехали, он не брился. Я думаю о том, как долго Кас ходил так — неухоженный, в поношенной одежде. Может, я была слишком занята, чтобы замечать это.

— Я застолбил место в душе, — говорит он, — но если хочешь пойти первой, я так и быть, побуду рыцарем.

Я ухмыляюсь.

— Нет, тебе он явно нужен больше.

Он прикладывает руку к сердцу.

— Ух. Ну тогда не рассчитывай на горячую воду.

— Ну ты и джентльмен.

Кас подмигивает, шутливо и игриво, так же, как для Даллас. И хотя это должно было дать мне понять, что я со всеми, я чувствую себя еще более одинокой.

Я забираюсь под покрывала в надежде немного поспать и стряхнуть изнеможение. Слушаю, как включается душ. Но пустота моей комнаты давит на меня, и я спускаюсь вниз, на поиски жизни. Встречаю Даллас, которая сидит на диване, поджав ноги, и просматривает мобильный телефон. Она смотрит на меня.

— Тебе что-нибудь нужно? — спрашивает она. — У тебя такое жалобное лицо.

Я стою рядом с ней, а напряжение, которое все время возникает между нами, удушает меня. Я могла ответить ей какой-нибудь ядовитой репликой и уйти, как всега я и делаю, но тогда мы ничего не решим. Я закатываю глаза и, скрестив ноги, сажусь на пол рядом с диваном. Это пробуждает интерес Даллас, и она кладет телефон в карман.

— Прости, — говорю я, глядя на выцветший ковер ржаво-красного цвета. — Мне жаль, что я встала между тобой и Риэлмом — я этого не намеревалась делать.

Я слышу, как Даллас, позади меня, фыркает.

— Ой, да ладно. Общество строится на благих намерениях.

Ее тон настолько жесткий, что я уже готова уйти, но я держусь. Нас не так много осталось. Может, стоит найти подругу — ту, которой я смогу доверять.

— Если это тебя утешит, — говорю я, — я не думаю, что он действительно имел в виду все то, что наговорил.

Я не пытаюсь оправдать Риэлма: он вел себя как последний козел. Но что-то есть в его поведении, в том, как он смотрит на нее, даже сейчас, что заставляет меня думать, что ему не настолько все равно, как он говорит. Я оборачиваюсь к Даллас, вижу, что она смотрит в потолок, сжав зубы, выпятив нижнюю губу. Она опускает ко мне взгляд.

— Так у нас всегда и бывает, — говорит она. — Да, я тоже не думаю, что он имел это в виду, но он всегда так делает. Всегда.

Даллас садится поудобнее, а ее лицо становится задумчивым.

— Я встретила Риэлма после того, каксбежала из дома. Тогда я была в нехорошем месте, хуже, чем сейчас. Я прошла через Программу, через Роджера, через насилие отца. Собрала вещи и сама сбежала. Мою историю не показывали в новостях, не то что у вас с Джеймсом. Я просто исчезла, и по пути к Соленому Озеру спала в заброшенных зданиях. Я слышала рассказы о том, что там есть сопротивление.

Тогда я была робкой. Даже не знаю, на что моя жизнь была похожа до того, как меня забрали, но в старших классах, до эпидемии, я была чирлидером.

Она смеется.

— Можешь представить?

— Нет, — улыбаюсь я.

Она замолкает на несколько секунд, обхватывает себя руками.

— А потом был Роджер, — говорит она. — Когда я пришла домой, я не могла вернуться к нормальной жизни, но с помощью терапии научилась притворяться. И сбежала сразу же, как только смогла. Я встретила мятежников, и они приняли меня. А однажды появился Майкл Риэлм. То, как он вел себя… он как будто приехал ради меня. То, как он говорил. Как смотрел на меня. Тогда я была напугана, но он сделал так, что мне стало лучше. На какое-то время.

Слушая Даллас, я напоминаю себе, что совсем не знаю Риэлма. Это было еще до того, как мы познакомились. Может, еще до того, как он в первый раз прошел через Программу? Или перед вторым разом?

— И что случилось потом? — спрашиваю я Даллас, облокотившись о диван.

— Он уехал, — говорит она. — Риэлм всегда уезжал и никогда не говорил, куда едет. Потом появлялся снова и вел себя так, как будто ничего не случилось — мы снова были близки, а потом он снова отталкивал меня. Хотя он впервые привел домой девушку. Не стану лгать, Слоан. Это больно. Я думала, что потеряла чувствительность к боли, но Риэлм точно знает, как поворачивать нож в сердце, чтобы я совсем не влюбилась в него.

Меня охватывает чувство вины, даже хотя меня-то обвинить и не в чем. И все же я понимаю, почему Даллас ненавидит меня. Не представляю, что бы я чувствовала, если бы Джеймс влюбился в кого-то еще.

— А что Кас? — спрашиваю я. — Вы двое…

— Нет, — быстро отвечает Даллас. — У нас ничего не было. Черт, я даже не знаю, какие девушки ему нравятся. Он мой лучший друг — мы оба так и хотим.

Мы немного сидим молча, а я обдумываю наш разговор, соединяя факты с тем, что рассказал Риэлм. Я чувствую, что еще не услышала всю историю — как будто не хватает какой-то детали.

— Ты не разговаривала с Риэлмом про то, как он ведет себя? Не говорила ему, что чувствуешь?

Лицо Даллас мрачнеет, и она поворачивается ко мне.

— Он сказал, что я не имею никакого значения, Слоан. Не думаю, что он мог бы выразиться более ясно.

Я вздрагиваю. Слова Риэлма обидны даже мне. Не понимаю, почему он ведет себя так. Но ведь и Джеймс тоже вел себя как идиот, когда я его встретила.

— Джеймс оттолкнул меня, — признаюсь я. — Я его обвинила в этом и вроде как сбежала. Именно моя дружба с Риэлмом вынудила Джеймса наконец признать его чувства ко мне. До того случая несколько дней назад, я думала, что мы не расстанемся. Думала, всегда будем вместе.

Джеймс — это связь между тем, кем я была и тем, кто я есть сейчас. Без него я потеряна.

— Мы найдем его. — заявляет Даллас. — Я не сомневаюсь, что с Джеймсом все в порядке. Он просто жутко разозлился. Не то что я тебя ненавижу, совсем нет, — добавляет она, улыбнувшись, — но я вроде как его понимаю. Вы с Риэлмом… Вы ведете себя не как друзья. Я бы тоже ушла от тебя.

Джеймс бы не стал дружить с девушкой, которая любила его, если бы это обидело меня. Мне стыдно за свое поведение. Стыдно, что я не была настолько взрослой, чтобы уважать своего парня. Стыдно, что даже Даллас это замечает.

— Можно тебя спросить кое о чем? — осторожно говорит Даллас. — Что ты будешь делать с Лекарством?

Вопрос застает меня врасплох, и я какую-то секунду не знаю, что ответить.

— Я правда не знаю, — наконец говорю я. — Слишклм большое давление. А… чтобы ты сделала?

— Если бы это была я, я бы сразу же приняла его. И наплевать на Притчарда и остальных. Но если бы я была тобой, — она пожимает плечами, — я бы дала его Джеймсу.

Она смотрит на меня и улыбается.

— Можно я скажу правду? Твой парень — просто потрясающий. Серьезно, Джеймс просто заводит меня. Я просто думала, что ты должна знать.

Я, запрокинув голову, смеюсь. Над нами слышится шум воды в тубах и свист крана, а потом вода перестает течь. Разговор с Даллас расширил мои представления, ну а еще, как ни удивительно, я поняла, что она неполохой человек. Я не оценивала ее по достоинству. Я поднимаюсь на ноги в надежде, что Кас не вылил всю горячую воду взаправду.

— Спасибо за разговор.

— Не стоит, — пренебрежительно отвечает Даллас, как будто она не почувствовала связь между нами, как я.

— Эй, если увидишь Каса, передай ему, что я хочу потренироваться на ножах.

— Эммм… ладно.

Даллас достает телефон. Смена ее настроения немного беспокоит меня, но может быть, таким образом она всего лишь избегает боли. Пока что я не жду, что она начнет доверять мне. Я начинаю подниматься по ступенькам, остановившись, чтобы взглянуть на нее. Даллас машет мне рукой, улыбаясь, и потом снова начинает что-то набирать в телефоне, выкинув меня из головы.

* * *

Когда я поднимаюсь наверх, Кас уже ушел к себе. Я захожу в душную от пара ванную, протираю запотевшее зеркало. Смотрю на себя в зеркало, вижу, что у меня больше нет того здорового вида, который у меня был после Программы, зато есть круги под глазами, бледная кожа. Я похудела. Интересно, что бы подумали родители, если бы увидели прямо сейчас.

Они бы, наверное, решили, что я больна. Позвонили бы в Программу, чтобы меня забрали. На секунду я задумываюсь о том, как это произошло, но быстро выбрасываю из головы. Представлять это так ужасно. Разве мне хотелось бы почувствовать, каково это — когда твои родители предают тебя?

Я тяжело вздыхаю, освобождая голову, и включаю душ. Ванная комната довольно старая, пол в ней черно-белый, кафельный, а сама ванна стоит на ножках, и душ в ней на стойке. Мыла у меня нет, но под раковиной я нахожу нераскрытую упаковку. Как только я встаю под поток горячей воды, радуюсь, что Кас не вылил ее до конца. Мышцы, напряженные после поездки в фургоне и от недостатка сна, начинают расслабляться, а в мыслях постепенно всплывают события последних нескольких недель.

Я начинаю с Лейси — с тех пор, как она ушла, я не позволяла себе думать о ней. Даллас сказала, что ее забрали обратно в Программу, и я могла справиться с этим, только перестав думать о ней совсем. Но теперь я ее вижу, и до, и после ее приступа. Я вижу записку — Миллер . Может, мне подумать о воспоминании о Миллере? Или это вызовет новые воспоминания и сведет меня с ума? Вода начинает холодеть а я закрываю глаза и представляю, что Джеймс рядом со мной, в душе. Он говорит, что ему жаль, что он уехал. Я говорю, что мне жаль, что я лгала. Нам всем так жаль. Нам всегда жаль.

Мокрым мылом я мою голову, но вдруг чувсвую резкую боль в висках — поток воспоминаний вырывается нар поверхность.

Босыми ногами я чувствую холод кафельного пола . Нащупывю дверную ручку . Как только открываю дверь , вижу ослепительно белый коридор учреждения Программы . Риэлм решительно идет к посту медсестры , где Роджер стоит и смеется . У меня болят запястья там , где обработчик привязал меня , но я так боюсь за Риэлма . Боюсь того , что он может сделать .

Кулак Риэлма врезается в лицо Роджера , тот перелетает через стол , сестра кричит . Я пытаюсь подойти поближе , чтобы сказать Риэлму , чтобы он перестал , а то его заберут , но все как в тумане . Роджер накачал меня чем — то .

Которой рукой ? — рычит Риэлм .

— Не делай этого , Майкл , — говорит Роджер , — ты разоблачишь нас всех .

Риэлм снова сильно бьет его по лицу , ломая нос , и на белую стену брызжет кровь .

Которой рукой ты ее трогал ? — кричит Риэлм . Когда Роджер не отвечает , Риэлм хватает обработчика за правую руку и выворачивает ее за спину , пока она не ломается , а Роджер не начинает вопить от боли . Риэлм отступает назад . Он в бешенстве , но при этом странно спокойный .

Прибегает охрана , но вместо того , чтобы прижать Риэлма к полу , они что — то ему шепчут , пока он не соглашается и не позволяет им увести его . Но до этого он смотрит на меня через плечо и кивает , как будто между нами заключено соглашение . Наш секрет .

Я вскрикиваю, шагаю назад, едва не палаю из ванной, но хватаюсь рукой за стену. Секреты — сколько их у нас с Риэлмом? И сколько из них я забыла?

Все это уж слишком, все обрушивается на меня, и я начинаю рыдать. Я опускаюсь в ванну, и меня наполняет печаль и отчаяние. Плачу, а на меня льется холодня вода, я дрожу. Но не могу встать. Я не слабая, я знаю, что нет… но это уж слишком. Мне нужно выпустить все это наружу, потому что это уж слишком.

Занавеска отъезжает в сторону, и я слышу, как выключается кран. Я все еще плачу, когда Риэлм обертывает полотенце вокруг меня и помогает мне вылезти из ванной. Ноги у меня подкашиваются, но когда я понимаю, что он здесь, что он трогает меня, я отталкиваю его.

Ненавижу Риэлма за то, что он обманывал меня в программе — вел себя так, как будто он в том же положении, что и я, а это было не так. У него были воспоминания. Он знал Роджера. Но больше всего ненавижу его за то, что он был там, а Джеймса не было.

Я поплотнее оборачиваюсь в полотенце, вытираю слезы и сердито смотрю на Риэлма. Лицо у него печальное, теперь он выглядит не озабоченно, а беззащитно, уязвимо.

— Прямо сейчас ничего не хочу слушать, — говорю я как недовольный ребенок. Но я не позволю Риэлму манипулировать мной. Я чувствую, что это уже происходит.

— Знаешь, как я в первый раз оказался в Программе? — спрашивает он, подойдя ко мне.

Я всхлипываю. Меня удивляет его вопрос, а еще — его близость ко мне. Отхожу назад, ударившись о раковину.

— Ты не рассказывал мне, — отвечаю я, — говорил, что не помнишь.

Риэлм делает шаг вперед, я вздрагиваю, как будто он хочет коснуться меня, но он просто садится на край ванны.

— Мне было шестнадцать лет, — тихо говорит он. — Оба родителя умерли, а сестра работала день и ночь. Я ее совсем не видел. Я тоже иногда работал, но по большей части курил и пил — заглушал боль так, как мог. Отчаяние было таким темным и глубоким, что просто съедало меня изнутри. Я начал представлять, что загниваю — что если меня разрезать, кровь потечет черная, зараженная.

Он смотрит на меня.

— И однажды я решил проверить.

Я начинаю часто душать, до меня медленно доходит весь ужас. Принание уже слишком личное, его слишком больно слушать. На глаза наворачиваются слезы.

— Сестра была на работе, девушки не было — несколько недель назад ее забрали в Программу. У меня не было ничего. Никого. Но я не искал утешения, Слоан. Я искал боли. Хотел, чтобы было больно . Хотел каждой клеточкой почувствовать свою смерть, хотел страдать. Так что я взял со стойки на кухне, из деревянного блока, зазубренный нож, пошел в ванную и запер дверь. Я стоял у раковины, наверное, около часа, смотрел на себя, на круги под глазами. И испытывал к отражению в зеркале такое отвращение.

И потом… приставил нож к горлу и начал пилить. Смотрел так долго, как только мог, смотрел, как кровь течет по рубашке, как рвется кожа и соскальзывает нож, потому что у меня тряслась рука. Потом я начинал снова.

Я прикрываю рот рукой, по щекам катятся слезы, а в мыслях я вижу, как это происходит.

— Хватит, — говорю я. Но Риэлм как будто потерял рассудок.

— Последнее, что я помню, — говорит он, — я подумал, что кровь была совсем не черной. Она была красной. Все было таким красным. Я очнулся в программе. Семьдесят три шва. Реконструктивная хирургия. Продолжительное лечение. Доктора говорили, что это было чудо.

— Ты согласна? — спрашивает он, широко открыв карие глаза.

— Ну что, хорош из меня пример для подражания? Гребаный вдохновитель.

Никто не должен так страдать. Даже представлять это ужасно. Я шагаю вперед и обнимаю его, и мне жаль, что я не могу забрать боль.

Риэлм обнимает меня за талию и притягивает к себе, коротко и часто дыша.

— Иногда я жалею, что не получилось. В тот день я хотел умереть, но вместо этого врачи разобрали меня на части. Но это — еще не самое худшее, что я сделал, Слоан. Жаль, но эьто так.

Я отхожу от него, смотрю на его лицо. Что это значит? Я высвобождаюсь из его обьятий, покрепче завязав полотенце. Внезапно я понимаю, что мы одни, а на мне только короткое белое полотенце, обернутое вокруг меня. Риэлм замечает мою руакцию и опускает глаза.

Хотя мое лицо и распухло от слез, я беру себя в руки. Надо идти дальше, надо дороться. Может, я и в бегах, но по крайней мере, я жива. Я берусь за ручку двери в ванную, чтобы выйти.

— Слоан, — тихо окликает меня Риээлм. Я оборачиваюсь, смотрю на него.

— Если он не вернется, у тебя буду я.

На глаза набегают слезы.

— Риэлм…

— Я люблю тебя намного больше, чем сможет полюбить Джеймс.

Он говорит это так серьезно, и я понимаю, что он верит в это. Не могу заставить себя сделать ему больно, сказать то, что должна. Я поворачиваюсь и ухожу и молюсь, чтобы Джеймс и правда вернулся. И думаю, что это будет значить для Риэлма.

 

Глава 6

Уже поздно. Я лежу в кровати, рядом с окном, потому что понимаю, что Риэлм имел в виду тогда, в другом доме — после Программы остается клаустрофобия. Во дворе включается свет, и я тут же вскакиваю, а в животе больно от страха.

Я медленно отодвигаю занавеку и выглядываю наружу. На то, чтобы увидеть Даллас с Касом на лужайке, уходит секунда. Даллас смеется — и ее смех подлинный, искренний а Кас размахивает открытым перочинным ножом, как будто вышел из Вест -Сайдской истории. Улыбаюсь и я.

Я засовываю руки в рукава свитера, ноги — в кроссовки и спускаюсь вниз. Когда я открываю заднюю дверь, они оба разворачиваются ко мне — Кас крепко держит нож, направив его ко мне.

— Ты меня до чертиков напугала, — говорит он. Даллас закатывает глаза, и я думаю, не стоит ли пойти наверх, но спать уже не хочется. И уж точно я не хочу всю ночь лежать в кровати и думать.

— Не возражаете, если я тут немного посижу? — спрашиваю я.

— Конечно, давай, — говорит Кас. — Я как раз показываю Даллас приемы самообороны. Знаешь ли, — он оглядывается на нее, — она такая нежная и деликатная.

— Заткнись, Кас, — говорит она, повязав дреды в высокий хвостик. — Как пить дать, я тебя уложу на лопатки меньше чем за пять секунд.

Кас закрывает нож и снимает куртку, которую кидает мне.

— О-о… — говорит он. — Я принимаю вызов. Слоан, хочешь поставить денег?

Я смеюсь.

— Уверена, Даллас выиграет.

— Умница, — говорит Даллас и начинает пританцовывать, как будто она боксер. Вокруг нас — тишина, ночь, деревья, которыми все обсажено, защищают нас от взглядов соседей. На улице прохладно, но приятно. Я замечаю пенек и сажусь на него. Настроение у меня отличное.

— Ну ладно, крошка, — говорит Кас, заправляя волосы за уши, — если будет больно, лучше не обижайся.

Даллас притворно соглашается.

— Да-да, Казанова. А если твое мужское достоинство потеряет способность размножаться, надеюсь, и ты не затаишь злобу.

Кас опускает руки.

— Эй, ты же не…

Даллас подпрыгивает и сбивает его с ног. И тут же сильно бьет руками прямо в Каса. Он не успевает среагировать, валится на траву и стонет. Даллас садится на корточки рядом с ним.

— Не слишком больно? — спрашивает она детским голосочком. Кас начинает смеяться, качая головой. Даллас протягивает руку, помогает ему встать. Даже хотя она только что надрала ему зад, они делают это снова и снова, и почти каждый раз Даллас побеждает.

— Не хочешь размяться? — Даллас спрашивает меня. У нее под бровью грязь, там, где Кас пытался ударить ее снизу.

— Спасибо, нет, — говорю я, поднимая вверх руки. — Лучше я с Касом поборюсь.

— Эй! — говорит он, смеясь. Встает, стряхивает траву и грязь с джинсов, которые восстановлению не подлежат и садится на пенек рядом со мной. Пахнет от него землей и мылом. Даллас подходит к нам, растягивая руки и сгибая их за спиной.

— Хотела сказать тебе, — говорит она, — я вышла на связь с инсайдером. В Программе все еще ищут Джеймса.

Когда я слышу его имя и слово «Программа», я вся напрягаюсь.

— Расслабься, — говорит Слоан, увидев, как я волнуюсь. — Это же хорошая новость. Это значит, что он на свободе. С Джеймсом все в порядке, он где-то прячется. Теперь нам осталось только выследить его.

— С ним все в порядке? — спрашиваю я. Я слишком напугана, чтобы надеяться.

— Похоже, что так, — говорит Даллас и дразнит, заставляя улыбнуться:

— Ну, теперь ты сменишь гнев на милость?

Мою радость не передать словами.

— Да, — говорю я со вздохом облегчения. — Конечно.

Я парю от радости. Даже хотя Джеймса сейчас нет с нами, Даллас говорит, что это только вопрос времени. И я ей верю. Наконец-то, после всего, я ей верю.

— У меня больше нет Лекарства, — признаюсь я. — Джеймс случайно забрал его. Мы оставили и его, и таблетку.

Кас разворачивается ко мне с тревожным лицом.

— Ты серьезно? — спрашивает он. — У тебя ее нет?

Он и Даллас обмениваются взглядами, и мне приходит в голову, что я совершила ошибку, доверившись им.

— Простите, что не сказала вам раньше, — говорю я. — Я не была уверена…

— Слоан, — перебивает Даллас, — все нормально. Мы ведь терпели тебя не только из-за таблетки.

Она замолкает.

— Ну, может, сначала только из-за нее. Но теперь, черт — мы же почти как друзья.

Она широко улыбается, и все напряжение пропадает.

— А кроме того, — добавляет она, — Джеймс в любом случае скоро вернется вместе с Лекарством. А потом уж и решим, что делать.

Кас соглашается с ней, и я так рада, что они не злятся. Раз уж на то пошло, это может заставить их искать Джеймса немного усерднее.

— Ах да, — щелкает пальцами Даллас и смотрит на Каса, — у нас кончаются сбережения, а мне нужно хаплатить за кое-какую информацию. Улавливаешь, о чем я?

Кас поднимает с травы бутылку воды и делает глоток. Мне не приходило в голову, что нам нужны деньги. В первый раз Даллас с Касом взяли то, что им оставила сестра Риэлма. Я не задумывалась над тем, откуда еще они берут деньги.

— Я достану бабки, — устало говорит Кас. — Я же тебя раньше не подводил, правда?

Даллас качает головой.

— А откуда вы берете деньги? — спрашиваю я. Кас смотрит на меня искоса и делает еще один глоток.

— Он никогда не говорит, — обьясняет Даллас. — Думаю, просто ворует, но, наверное, у всех нас есть свои небольшие секреты. И если мой маленький клептоман хочет позаимствовать у тех, кому повезло больше, да удет так. Мы хотя бы будем сыты.

— Однажды мы поедим лобстера со стейком, — говорит он и ухмыляется.

— Готовишь ты, — говорит Даллас.

— А как же. Я не допущу, чтобы у тебя все сгорело.

Мы все улыбаемся, но уже, наверное, три часа ночи. Я желаю доброй ночи Касу с Даллас и ухожу. Не думаю, что они будут еще драться. Думаю, что и ссориться не будут. Все это вызывает у меня к ним странное чувство симпатии. Их дружба так честна и открыта, и опять же, я вижу другую сторону Даллас. Это, вместе с новостями о том, что Джеймс не в Программе, что с ним все хорошо, придает мне надежду, что все будет хорошо.

* * *

Дни проходят медленно, спокойно. Однажды, ранним утром, я вижу, что Риэлм стоит у задней двери, а на его лице — широкая улыбка. Это так необычно, что я оглядываю кухню, а то, может, я чего-то не заметила. Я вижу, что нас тут только двое, кладу руки на бедра и смеюсь.

— Что? — спрашиваю я, возвращая ему его улыбку. Вместо ответа Риэлм берется за ручку задней двери и открывает ее. Я выглядываю во двор и широко открываю глаза, а внутрь дует легкий ветерок, который пахнет травой. На нашем заднем дворе как минимум шесть оленей, и один из них совсем маленький. Они так прекрасны. Я делаю шаг в их сторону, а Риэлм прикладывает палец к губам.

— Ш-ш… — говорит он и тоже поворачивается в их сторону. Я встаю рядом с ним, а он кладет мне руку на плечо.

— Иногда так трудно помнить хорошее, — шепчет он.

Олени щиплют деревья деревьев старого сада, а олененок лежит на траве. В утреннем свете все вокруг еще более красиво: такое зеленое, такое живое. Как может существовать эпидемия самоубийств, когда природа так прекрасна. Как в таком месте может случиться что-то ужасное? Я кладу голову на грудь Риэлма, и мы наблюдаем за оленями, растворившись в красоте, о существовании которой мы и забыли.

— Вы что тут делаете? — зовет нас Кас. Один из оленей поворачивает голову, навострив уши. Кас совсем не тихо и не осторожно топает к нам.

— Вот блин, — говорит он, показывая во двор. Два оленя тут же убегают, а остальные замирают, глядя в нашу сторону.

— Может, нам убить одного и съесть? — спрашивает Кас.

Фыркнув, я оборачиваюсь к нему. Риэлм цокает языком, снимая руку с моего плеча. Когда я снова смотрю во двор, оленей уже нет. Меня охватывает разочарование. Мне нравилось то чувство, которое давали мне олени; мне нравилось чувствовать себя ничтожной по сравнению с природой.

Кас вздыхает, идет назад на кухню, роется в нижних шкафах и достает оттуда тяжелую сковороду. Думаю, мысль об оленине все еще мелькает у него в голове, но сейчас он будет готовить жирные полуфабрикаты, которые достал на заправке. Денег у Каса все еще нет, но ни Риэлм, ни Даллас не давят на него. Хотя я вижу, что они нервничают.

Ко мне подходит Риэлм.

— Эй, — говорит он. — Не хочешь прогуляться? Погода просто отличная.

Я смотрю на него. Впервые за долгое время мне спокойно. В таком красивом месте сложно долго сердиться. Я соглашаюсь и говорю Касу, чтобы оставил поесть, когда мы с Риэлмом вернемся.

Светит солнце, но ветерок прохладный, и я обхватываю себя руками. Мы идем по широкой лужайке к ручью и к лесу за ним. По другую его сторону перед нами раскинулся мощный горный хребет, и под его сводами мы чувствуем себя в безопасности. На секунду я вспоминаю о том времени, когда мы с Риэлмом были в Программе. Он вывел меня погулять с ним в сад, и это так обнадежило меня. Напомнило, что есть мир, куда можно вернуться.

Над мостом изогнулся маленький деревянный мостик, и мы с Риэлмом встаем посреди него, облокачиваемся о перила, смотрим на дом и на лес.

— И что нам делать дальше? — спрашиваю я. — как долго нам жить тут?

— Так долго, как получится.

Он наклоняет голову, и я смотрю на него.

— Мы всегда будем должны бежать, — говорит он. — Пока существует Программа, мы будем в опасности.

Я знаю, что он прав, но его слова разрушают умиротворение этого момента. Я глубоко вздыхаю и снова гляжу на этот мир — как же мне хочется, чтобы так было всегда.

— Хочу кое-что тебе рассказать, Слоан. — тихо говорит Риэлм, — но не знаю, смогу ли я.

Мой взгляд лениво скользит по деревьям, но сердце начинает стучать.

— Может, пора попробовать, — говорю я. Риэлм не удивил меня: я всегда знала, что он что-то скрывает. Но прямо здесь, сейчас, я боюсь того, что он скажет.

Риэлм нагибается через перила, глядя на текущую воду.

— Это касается Даллас, — шепчет он, — я знал ее до того, как мы оба попали в программу.

Я сдвигаю брови, пытаюсь осмыслить то, что он сказал. Даллас встретила его уже после того, как вышла из Программы.

— Что? — спрашиваю я.

На лице Риэлма — боль, сожаление.

— Она была моей девушкой до того, как попасть в Программу. Просто она не помнит.

О, Боже, — говорю я, прикрывая рот рукой. Неужели Даллас не знает? Почему Риэлм не рассказал ей?

— Слоан, — говорит он и берет меня за запястье, опуская руку. — После того, как я принял Лекарство и вернул воспоминания, я разыскал ее. Пытался защитить ее.

— А почему ты ей не рассказал? Зачем притворяться, что вы только тогда познакомились? Ты что, манипулировал ей, зная подробности ее прошлого?

— Нет, — тут же говорит он, но потом глубоко вздыхает и глядит вниз. — Ну, немного. Я делал то, что должен был делать. Ты ее не знала тогда. Она — не такая, как ты, Слоан.

— Что это значит? — мне вдруг хочется защитить Даллас, а моя злость на Риэлма разрастается как снежный ком.

— Она совсем не сильная. Конечно, она старается. Просто устраивает спектакль, — качает он головой. — Но она слабая. Даллас, может, и думает, что хочет вернуть воспоминания, но я тебе хоть сейчас скажу, что она с ними не справится. Ее паршивый отец, ее попытки самоубийства… а потом я. Знаешь, я был не лучшим парнем.

— Думаю, ты ее недооцениваешь.

— Ты ее не видела. Именно из-за меня Даллас и оказалась в Программе. Я хотел покончить с собой, я был зол, говорил ужасные вещи. Хотел расстроить ее — и расстроил. А потом…

Он замолкает и, отвернувшись, смотрит на лужайку, прижав ладонь ко рту, как будто подавляя всхлип, собираясь с духом.

— Что ты сделал? — шепчу я.

— Я позвонил в Программу и сказал, чтобы они ее забрали.

Я распахиваю глаза и резко, яростно набрасываюсь на него, бью всюду, куда могу ударить.

— Ты сукин сын! — кричу я, стараясь сделать ему больно. Он принимает все удары, но скоро моим запястьям становится больно и руки устают.

— Как ты мог? — из меня вырывается стон. Сердце болит за девушку, которой пришлось пережить так много. Никто не должен выносить так много. А он все это скрывал от нее. Я задумываюсь о том, на что вообще способен Риэлм. Я в изнеможении сажучь на мост.

— Риэлм смотрит на меня. На щеке у него красная, опухшая царапина.

— Когда я вернул воспоминания, — говорит он, — важнее всего для меня было найти Даллас. Когда я увидел, что с ней все хорошо, я был так рад. Я боялся, что она не выжила. Поверь, я ненавижу себя за то, что сделал. У нас сразу же возникла особенная связь. Она очень уязвима, особенно для меня.

— И потом она рассказала мне о Роджере, о том, что он сделал с ней.

Он закрывает глаза.

— Ты не представляешь, как может давить такая вина. Я снова начал выводить ее из себя. Я не могу не обижать ее, Слоан. Я хочу защитить ее, но даже не могу защитить ее от самого себя.

— Тогда просто оставь ее в покое, — говорю я. — Разве это — не самое лучшее, что ты можешь сделать? Ты ей до сих пор небезразличен, Риэлм.

— А я люблю тебя.

У меня в животе все скручивается из-за его слов. Он жесток с Даллас, ну а я-то тут при чем?

— Не обвиняй меня в этом. Тебе вообще не нужно было говорить ей это, если ты знаешь о вашем общем прошлом. И знаешь, как она отностится к тебе. Это было жестоко.

Он улыбается печальной и одинокой улыбкой.

— Но разве ты не делаешь точно так же, когда речь идет о Джеймсе? — спрашивает он. — Разве мы не в одной лодке?

Его слова шокируют меня. Я вскакиваю на ноги. Я что, делаю именно так? Разве я такая жестокая? Я отхожу назад, а Риэлм качает головой и тянется ко мне.

— Подожди, Слоан, — говорит он, — прости. Я не хотел расстроить тебя. Я понимаю — вот что я пытаюсь сказать. Я понимаю насчет тебя и Джеймса — что ты всегда выберешь его. И просто говорю, что точно так же всегда выберу тебя.

Риэлм точно нездоров. С ним всегда было так, или он медленно погружается в депрессию? Я отхожу к дому, вырываю руку из его руки.

— Ты чокнутый, — говорю я. — Держись подальше от меня. И от Даллас.

Риэлм хочет идти за мной, но увидев мое лицо, останавливается. Опирается о перила и смотрит, как я ухожу. Внезапно мне очень хочется найти Джеймса. Я не могу рассказать даллас о Риэлме — не думаю, что смогу нанести ей такую травму. Но попрошу ее помочь мне найти Джеймса. И потом мы уедем подальше отсюд. Я бегу к дому, бегу подальше от Риэлма. Как всегда, бегу назад, к Джеймсу.

* * *

Когда я захожу в дом, там тихо. Сковородка, в которой готовил Кас, отмокает в раковине, а на столе стоит миска с китайской лапшой. Я все равно не могу есть — только не после того, что я узнала. Даллас в гостиной нет, но мне нужно найти ее. Нам нужно найти Джеймса и убираться отсюда. Я поднимаюсь наверх, чтобы собрать вещи, и мне кажется, что даллас все еще спит. Поднимаюсь по скрипучей лестнице и когда открываю дверь в спальню, у меня перехватывает дыхание.

У окна стоит Джеймс и смотрит во двор. Я вижу, как он поднимает плечи, когда я вхожу, но он не оборачивается. Даже хотя его не было всего несколько дней, он как будто изменился. Мне хочется видеть его лицо, но в то же время, я боюсь того, что увижу. Может, он еще злится из-за Риэлма? Или думает, что я бросила его?

— Я только что видел тебя на мосту, — тихо говорит он. — Тут красиво. Совсем как в Орегоне. Как дома.

Я вот-вот расплачусь, но только всхлипываю и собираюсь с духом.

— Ты нашел нас, — говорю я, вспоминая слова Риэлма. Он сказал, что если Джеймс любит меня, он найдет меня. Надеюсь, это правда.

Джеймс оборачивается и глядит на меня ярко-голубыми глазами.

— А ты думала, что не найду? — спрашивает он. — ты знаешь меня слишком хорошо, чтобы понять, что я так просто не сдамся. Я уехал, чтобы не убить твоего дружка, но потом кое-что случилось. Я просто рад, что Даллас оставила след.

Я так волнуюсь, и пальцы у меня трясутся так сильно, что я сжимаю руки перед собой.

— Я волновалась за тебя, — говорю я.

Джеймс кивает и лезет в карман, откуда достает пластиковый пакетик.

— Мне нужно вернуть это тебе, — говорит он тихо. — Я думал о том, чтобы принять его, но не мог. Просто засомневался.

— Я рада, — говорю я, — мне так много нужно рассказать тебе и, если честно, сомневаюсь, что в ближайшем будущем ты или я примем лекарство.

Джеймс растерянно глядит на таблетку и снова кладет ее в карман, но ни о чем меня не спрашивает. Он опускает глаза, сгорбившись. У меня внутри все холодеет.

— Что случилось?

Джеймс поднимает глаза.

— Мой папа умер.

Я ахаю — шок такой, что нельзя передать словами. Бросаюсь к нему, и мне все равно, хочет он меня или нет, и крепко обнимаю его. Джеймс уже потерял мать, а теперь… отца. Джеймс теперь сирота. Теперь он по-настоящему один. Он слабо обнимает меня за талию. Я встаю на цыпочки и шепчу ему на ухо:

— Мне так жаль, Джеймс.

Он обнимает меня крепче и держит в обьятиях, слегка покачиваясь от горя, которое он держит в себе. Я должна была быть с ним, а вместо этого позволила Риэлму мной манипулировать. Я подвела доверие Джеймса. Мы все это могли бы пережить вместе, но уже слишком поздно — ничего не вернешь.

Потом Джеймс несколько раз судорожно вздыхает, потирает красные глаза и оглядывает меня.

— Ты так похудела, — говорит он, а его голос печален.

— У меня небольшой стресс.

Он кивает, как будто понимает и с отсутствубщим видом начинает крутить локон моих волос.

— Когда я уехал, — тихо говорит он, — я планировал уехать на несколько часов, остыть, вернуться и заборать тебя от него. От Риэлма. В какой-то момент я сообразил, что еду назад, в Орегон. Просто хотелось вернуться домой. Хотелось, чтобы у нас все было как раньше. Я остановился на заправке и попросил позвонить. Я позвонил папе.

В глазах у Джеймса стоят слезы, а его горе передается и мне. Даже хотя его отец и винил меня в том, что Джеймс убежал, он все равно был его отцом. Я снова шепчу, как мне жаль, но Джеймс как будто не слышит меня.

— Папа не ответил, — продолжаетон. — И у меня появилось нехорошее предчувствие. Так что… я позвонил тебе домой.

— Ко мне домой?

Джеймс кивает и выпускает из рук мой локон.

— Даже не знаю, зачем. Я это сделал не думая — просто… знал номер. И говорил с твоим отцом.

— С папой? — вскрикиваю я. Я скучаю по родителям. Несмотря ни на что, я скучаю по ним и то, что Джеймс потерял своего отца, заставляет меня еще больше хотеть вернуться к ним.

— Он сказал мне, что мой папа умер на прошлой неделе. Службы не было, потому что не было семьи, чтобы похоронить его. Так что его тело забрало государство. Я… — Джеймс начинает хрустеть пальцами, чтобы собраться с силами. — Я бросил отца, Слоан. Он умер совсем один.

Я прикрываю рот рукой, стараюсь не плакать. Вот почему, когда я зашла в комнату, мне показалось, что Джеймс изменился. Больше он не ведет себя дерзко и самоуверенно. За последние несколько дней он попрощался со старой жизнью. И окончательно подрос. Его жизнь изменилась навсегда.

— Твой отец спрашивал о тебе, — говорит Джеймс. — Я сказал ему, что с тобой все хорошо что ты не больна. И что когда-нибудь мы снова вернемся домой.

Я зажмуриваю глаза. У меня по щекам катятся слезы.

— Он сказал, что надеется на это, — продолжает Джеймс, — и попросил меня позаботиться о тебе.

Я смотрю на Джеймса, и у меня ноет сердце.

— И ты обещал, что позаботишься?

Он улыбается.

— Да, я сказал, что сделаю все, чтобы с тобой все было хорошо. И я говорил серьезно, Слоан. Потом, поговорив с ним, я развернул машину, потому что понял, что никогда не уйду от тебя. Ты — семья, которая у меня осталась.

Мне не хватает слов — тех самых слов, которые бы показали Джеймсу, как я люблю его. Мы — семья.

— Думаешь, мы и правда когда-нибудь вернемся домой?

— Сделаю все возможное, — говорит он и подходит ближе. Кладет ладонь мне на шею, пальцем поглаживая меня по подбородку. Я так хочу, чтобы он поцеловал меня, но он не делает этого.

— А как ты нашел нас? — спрашиваю я. — Как Даллас добралась до тебя?

— Надо сказать, — смеется он, — что она чертовски хороша. Наверное, она попросила своих людей искать кадиллак Escalade. Сначала я получил записку, которая привела меня в обшарпанный мотель. Я отставал от вас на несколько дней. Владелец был натолько любезен, что сообщил мне, что ты ночевала в одном номере с высоким темноволосым парнем с ужасным шрамом на шее.

Джеймс опускает руку.

Я чувствую приступ вины и тут же стараюсь все объяснить.

— Ничего такого не было.

— Если бы я думал, что что-то было, меня бы здесь не было, — говорит Джеймс. — Вы с ним друзья. И мне приется с этим считаться.

Джеймс замолкает, сует руки в карманы джинсов.

— В мотеле, — продолжает он, — Даллас оставила путеводитель по озеру Тахо. А дальше оставалось только найти фургон.

— Когда я приехал, меня впустил Кас — и он был, мягко говоря, чертовски удивлен. Он показал мне твою комнату, и когда я выглянул из окна, увидел тебя на мосту.

В глазах Джеймса появляется печаль.

— Я тебе сказал однажды, что не ревнивый, но только если речь не идет о Майкле Риэлме. Но это уже моя проблема, не твоя. Я лучше буду доверять тебе.

Хотя я и рада, что Джеймс разобрался в своих чувсвах, он пропустил очень много.

— Я дала Риэлму понять, что мы не моем быть вместе, — говорю я, — он скрывал от меня ужасные вещи, обманывал нас всех. По-моему, он нездоров, Джеймс. Все, что я хочу — чтобы мы уехали отсюда.

Джеймс не может скрыть своей радости — на его губах появляется легкая улыбка.

— Утром и уедем.

Он хватает подол моей рубашки, притягивает к себе. Я обнимаю его за шею и встаю на цыпочки, а наши губы соприкасаются.

— Я сдаюсь, Слоан, — шепчет он. — Я — весь твой.

Я чувствую боль, удивительно прекрасную боль в сердце, и целую его. Губы у него мягкие и теплые, даже хотя его щетина и колет меня. Он не торопит меня, хотя, я думаю, мы оба сгораем от желания. Его поцелуи медленные, сосредоточенные. Мы падаем на кровать и, не торопясь, наслаждаемся друг другом — раньше мы никогда так не делали (или я просто не помню). Он осыпает поцелуями мое тело, и с каждым его стоном мое сердце замирает. Джеймс вернулся — по-настоящему вернулся. И вместе мы начнем новую жизнь.

* * *

В полдень мы с Джеймсом все валяемся в кровати, а я рассказываю ему о том, что он пропустил. Я рассказываю об Артуре Притчарде, Келлане. Мы говорим о появившихся у меня воспоминаниях и крови из носа. Я даже рассказываю ему о Даллас и Риэлме. Джеймс все это слушает, информации для него явно слишком много. Но он справляется лучше, чем я ожидала. Он по-настоящему вырос.

— Ну, и что подумает Майкл Риэлм о моем возвращении, как считаешь? — спрашивает он.

— Ну, наверное, сердце у него будет разбито.

Я немного сочувствую ему, но снова напоминаю себе о том, как Риэлм обошелся с Даллас. Что бы я с ним ни сделала, это не будет так жестоко.

— Ну, в этом случае, — говорит Джеймс и улыбается сам себе, — не могу дождаться, когда же увижу его.

 

Глава 7

За обедом улыбается только Кас. Ну, кроме Джеймса, который жует вяленую говядину из магазина, как будто это лучшее, что он ел в своей жизни. Перед тем, как спуститься, он побрился и принял душ и сейчас с удовольствием закидывает в себя еду — не то, что в прошлый раз. Я, наверное, переоценила степень его зрелости.

Джеймс время от времени гладит меня по ноге. Мы сидим рядом, и он то и дело шепчет мне на ухо, как сильно он скучал. Я хочу сказать ему, чтобы он перестал сыпать соль на раны, но молчу. Завтра мы уезжаем, а это и нужно было сделать в первую очередь. Я хочу попросить Даллас поехать с нами, но не уверена, оставит ли она Каса. Все равно я предоставлю ей этот шанс.

— Так где ты был? — спрашивает Кас и достает из сумки вяленую говядину. Настала ночь, и за окнами черным-черно и все усыпано звездами. Потом я хочу посидеть и посмотреть на них, насладиться последней ночью в Тахо, перед тем, как мы уедем неизвестно куда.

— Хотел вернуться в Орегон, — говорит Джеймс. — Напугался до чертиков, когда увидел рекламный щит с моей красивой рожей.

Даллас усмехается.

— Водители, наверное, отвлекаются на тебя.

— Так и есть, — отвечает Джеймс. — Туристы выстроились в очередь, делают снимки. Пробки на дорогах. Я знал, что я — лакомый кусочек. Кончилось тем, что я пару дней пожил в палатке, а потом нашел ваш след. Было довольно одиноко. Хотя я нашел своего духа-покровителя.

Он ухмыляется.

— Это петух.

— Заткнись, — смеюсь я и толкаю его в плечо. Джеймс продолжает рассказывать нелепые истории, но молчит обо всем, связанном с его отцом. Он хочет оставить это в секрете, что я уважаю. Даллас, похоже, обрадована возвращением Джеймса, и я не чувствую, что ее интерес угрожает мне. Не то, что раньше.

Риэлм сидит за другим концом стола, о чем-то задумался. Даллас поглядывает на него, хотя она явно так зла на него, что не хочет начинать разговор. Мне до боли обидно от того, что я знаю подробности ее жизни, которых не знает она. Может, глубоко внутри она чувствует, что любила Риэлма? И не слишком ли я жестоко поступаю, что не рассказываю ей об этом?

Риэлм, как будто прочитав мои мысли, отставляет в сторону стакан и смотрит на Даллас, пока она не оборачивается к нему.

— Можно поговорить с тобой? — спрашивает он.

— Нет, — фыркает она. Поворачивается к Джеймсу, но Риэлм быстро хватает ее за руку, напугав ее.

— Мне нужно поговорить с тобой, — говорит он более настойчиво. Кас, с другого конца стола, сердито смотрит на Риэлма.

— Брось, чел, — говоритон серьезно, — оставь ее в покое.

Они обмениваются тяжелыми взглядами, но Риэлм не сдается.

— Не могу, — говорит он, а его губы растягиваются в злобной усмешке. — И это не твое дело, Казанова. Ни она, ни Лекарство. Думаешь, я не заметил, что ты ищешь таблетку?

Кас вскакивает, опрокинув чашку со стола — она со звоном катится по полу. Мы тоже подскакиваем — реакция Каса удивила нас. Все как будто в кино про Дикий Запад. Джеймс напрягается, как будто готов полезть в драку.

Даллас совершенно растеряна. Как немного хватил через край, особенно если учесть, что они просто друзья. И я не понимаю, какое отношение ко всему этому имеет Лекарство.

— Пойдем, выйдем, — рявкает Кас. Сначала я думаю, что он напрашивается на драку, но Риэлм мрачно кивает. Кас, не говоря Даллас ни слова, выходит, захлопнув за собой заднюю дверь.

Риэлм стоит на месте, но Даллас не смотрит на него. Он обходит стол, коснувшись моего плеча. Ни Джеймс, ни Даллас не замечают этого. Я смотрю на Риэлма и гадаю, что тут происходит. Он правда хочет извиниться перед Даллас? Или просто злится, потому что вернулся Джеймс?

Даллас чертыхается и встает из-за стола.

— Ну он и козел, — злобно говорит она. Она бы не стала разговаривать с Риэлмом, но одной его фразы было достаточно, чтобы испортить ее в остальном хорошее настроение. Риэлм говорил, что она психически нестабильна, но очевидно, что и его тоже можно обвинить в этом диагнозе. У Даллас серьезные проблемы, в которые он не имеет права вмешиваться. И, как будто в доказательство этому, Даллас швыряет миску со своей говядиной об стену и несется наверх.

Джеймс смотрит на меня, подняв брови.

— А это что было? — спрашивает он. — Даллас и Кас, что…

— Они оба отрицают это, — говорю я. Просто друзья. В любом случае, я готова уехать отсюда. Им нужно Лекарство, не мы.

Упомянув о нем, я вспоминаю, что мы оставили таблетку в спальне. После того, что произошло, я чувствую паранойю. И хочу все проверить.

— Пойдем наверх, — говорю я.

Джеймс не шутит, потому что видит мою подозрительность. Мы вместе поднимаемся наверх, и я сразу же проверяю маленький внутренний карман вещмешка. Таблетка еще там, я ее положила вместе с визиткой Келлана Томаса, чтобы не потерять.

— Что происходит? — спрашивает Джеймс, закрыв дверь и усевшись на кровать. — Что, мятежники хотели забрать Лекарство себе?

Я качаю головой, пытаюсь сообразить, из-за чего же так волнуюсь.

— Нет, по крайней мере, не в открытую. Они хотят, чтобы до него не добралась Программа. Наверное, именно Артур Притчард был опасен, но, может, я ошиблась насчет него. Теперь решать нам.

Я снова вспоминаю о докторе и надеюсь, что смогу связаться с ним снова. Если он осознает все риски, связанные с Лекарством, может быть, он придумает какой-нибудь другой способ борьбы с Программой. Может, у этой истории будет хороший конец.

— Можно посмотреть на пару секунд? — спрашивает Джеймс. Я поднимаю на него глаза и киваю. Достаю пластиковый пакетик и забираюсь на кровать. Джеймс ложится рядом и я даю ему пакетик и кладу голову ему на плечо. Прочитав через прозрачный пакетик карточку, он начинает поглаживать пальцем таблетку.

— Лекарство, достатотчно опасное, чтобы убить нас, — говорит он. — Вот так оборот.

Я закрываю глаза и вспоминаю то, что говорила Даллас. Она бы заставила Джеймса принять лекарство. А Риэлм заставил бы меня. Они оба считали, что рискнуть стоит, и теперь, когда Джеймс потерял все… мне интересно, правы ли они.

— Если захочешь принять ее, я пойму, — говорю я. — Я знаю, что если ты хочешь вернуть воспоминания, ты достаточно силен, чтобы справиться с депрессией. Особенно сейчас, когда твоего папы нет.

Джеймс поворачивается и целует меня в лоб.

— Все, что мне нужно, у меня есть, — шепчет он. — А если есть шанс, что доктора, кто-нибудь, смогут понять, как с помощью этой таблетки в будущем спасать людей, нам стоит приберечь ее.

Он улыбается.

— И как, черт возьми, получилось, что мы держим в руках судьбы мира?

Я смеюсь.

— И не представляю себе.

Джеймс кладет таблетку в карман своих шорт, поворачивается и обнимает меня. Он гладит мои волосы, а я провожу рукой по шрамам на его предплечье — поименам, которые забрала Программа.

— Мы защитим Лекарство от Программы, — шепчет он. — Утром мы уедем далеко отсюда, пока все это не закончится. Даже заведем щенка.

— Двух, — говорю я, хотя и понимаю, что мы снова играем в домохозяйство. Я не возражаю. Когда твоя жизнь превратилась в малобюджетный боевик, ты мечтаешь о скучной жизни в пригороде. О том, как все будет легко и просто.

Я чувствую резкую боль в висках, вздрагиваю и касаюь того места. Вспоминаю, что случилось в прошлый раз, когда воспоминание всплыло наружу. Но боль уходит так же быстро, как и пришла. Так что я ничего не говорю о ней. Я просто устраиваюсь поудобнее и медленно засыпаю.

Ветер раскачивает ветки деревьев , и над головой слышен шепот листвы . Я стою на траве , а надо мной возвышается Джеймс . Он проводит пальцами по моим волосам , распутывая их .

— У меня такое чувство , что я встречаюсь с Медузой Горгоной , — говорит он . — Ты там , случайно , не спрятала змей ?

Он перекидывает черный каскад моих волос мне через плечо и целует меня .

— Если бы спрятал , они бы давно укусили тебя .

Джеймс шутливо кусает меня в плечо и я , смеясь , отталкиваю его . Он наклоняется , поднимает с земли охапку листьев и смотрит на меня так , что я боюсь , как бы все эти листья не оказались у меня в рубашке .

— Нам нужно идти на уроки , — предупреждаю я его и отступаю на шаг . — Миллер совсем без нам пропадет , так что никаких прогулов .

Джеймс ничего не отвечает и с глупой ухмылкой подходит ближе .

— Джеймс . — снова предупреждаю я , хотя едва сдерживаю смех , — я тебя ударю по яйцам . Не заставляй меня .

— Не станешь , — говоритон и делает еще один шаг .

И вот , когда я кричу и поворачиваюсь , чтобы убежать , я чувствую , как он ставит мне подножку , и я падаю на траву . Подо мной шуршат листья , а он сует мне под рубашку грязные листья и смеется как сумасшедший . Но я верна своему слову — я поднимаю колено . Только когда он начинает кричать и кататься по траве , я жалею о том , что сделала . Я чертыхаюсь и тут же подхожу к нему , а он , сжав зубы , прижимает к себе рюкзак .

— Мать твою , Слоан , — говорит он , — ты только что вырубила меня .

— Ой , прости , — я наклоняюсь и прижимаю лицо к его шее , пытаясь обнять , хотя он и стонет от боли . Мне ужасно стыдно , даже хотя он и первым начал .

— Ты только что убила всех наших будущих детей , — стонет он , и поднимает руки , обнимая меня . Я снова целую его в шею и извиняюсь еще раз .

— Я все равно не хочу детей , — говорю я . — Не хочу , чтобы они росли в таком мире .

Джеймс немного молчит , и настроение падает . Мы вспоминаем о трагичности жизни .

— А что , если я хочу ?

Я сажусь и смотрю на него .

— Ты же шутишь ? — спрашиваю я . Когда я вижу его серьезное выражение лица , когда вижу , что он говорит совершенно серьезно , то не могу даже выразить свои мысли .

— Джеймс . — говорю я , — заводить детей только для того , чтобы они выросли и покончили с собой , глупо и безответственно . И во — вторых это тяжело . Это как … ну , не знаю . Я запуталась .

Джеймс качает головой .

— Я же не говорю , что хочу прямо сейчас посеять свое семя …

— Пошляк ! — я бью его по руке , и он смеется . — Ни слова больше о семенах , а то меня стошнит .

— Я просто говорю , — продолжает Джеймс и берет за руку , притягивая к себе . — что маленькая копия меня будет просто очаровательна , и тебе стоит подумать об этом . Скажем , через пятнадцать лет …

— Нет .

— Светлые волосы , голубые глаза , поиск неприятностей на свою голову . Что может пойти не так ?

— Все , что угодно .

Я позволяю Джеймсу обнять себя .

Конечно , правда , что любой , кто хотя бы вполовину напоминает Джеймса , будет и отличным , и несносным , но этого мало . У меня замирает сердце , когда я думаю о будущем — о том , сколько людей умрет . И о том , что я не хочу пережить ту же потерю , что пережили мои родители . Джеймс , должно быть , чувствует , как я мрачнею , потому что обнимает меня крепче и целует в макушку .

— Не думай об этом сейчас , — говорит он . — Спрошу тебя потом , лет через пятнадцать .

Я резко просыпаюсь. Воспоминание еще свежо в моей голове, как будто все случилось только что. Боли нет, и на мгновение мне кажется, что это только сон. Но я чувствую в сердце, что все было по-настоящему, я чувствую это в душе. Джеймс лежит рядом со мной, и я трясу его за плечо.

— Дай поспать, — бормочет он, зарывшись в подушку.

— Джеймс, — я кладу ладонь ему на щеку, и он, моргнув, открывает глаза. — у меня было еще одно воспоминание. Мы играли в траве и ты говорил о том, чтобы завести детей.

Он приподнимается на локте.

— Прости, что?

Я смеюсь..

— Ты говорил, что хочешь иметь детей и был таким милым. У меня было воспоминание, а сейчас даже голова не кружится. Не знаю, вчера был довольно напряженный день, так что он, наверное, что-то пробудил. Но, может, возвращение воспоминаний — не всегда плохо, — говорю я с радостью и облегчением. — мы так любили друг друга.

Джеймс снова улыбается и притягивает меня к себе. Я хочу поцеловать его, освежить и его воспоминания, когда внизу раздается шум. Я слышу, как кричит Даллас — по-настоящему кричит — и мы с Джеймсом так и подпрыгиваем.

Мы все еще во вчерашней одежде. Джеймс так быстро выталкивает меня из комнаты, что я боюсь споткнуться на ровном месте. Когда мы слышим голоса внизу, он резко останавливается. Я в ужасе понимаю, что Программа уже здесь. Они нашли нас.

Джеймс резко оборачивается ко мне, распахнув от ужаса глаза.

— Задняя дверь, — шепчет он и толкает меня к небольшой двери и винтовой лестнице, кторая ведет на кухню. Мы уже почти спустились, когда слышим над головой шаги. Джеймс чертыхается и мы бежим быстрее, спотыкаясь на ходу. Когда мы вбегаем на кухню, я ударяюсь локтем о дверную раму. Позади, на лестнице, слышится топот.

Джеймс через заднюю дверь выбегает на улицу, где ярко светит солнце, а воздух прохладен. Мы бежим из дома, я задыхаюсь, изо рта вырываются облачка пара. Мы бежим в лес — это наш единственный шанс. Я босиком, и ноги тонут в мокрой от росы траве. Мы добегаем до мостика — того самого, где я стояла еще вчера и думала, как может быть прекрасен мир. Я ошибалась.

— Стоять!

Я оборачиваюсь и вижу обработчика, одетого в примечательный белый халат, он гонится за нами.

— Джеймс! — кричу я, чтобы подогнать его, мой голос срывается от страха.

Джеймс крпеко держит меня за руку, хотя если бы я его не задерживала, его бы уже давно не было. Как только мы перебегаем через мост, Джеймс поворачивает налево. Мы исчезаем в лесах, и он отпускает меня, чтобы защититься от веток, которые так и лезут нам в глаза.

Мы перепрыгиваем через поваленные деревья. Ветки бьют меня по рукам, одна из них царапает мне щеку. Надо бежать.

Надо убираться отсюда.

Шум позади затихает, но впереди что-то движется, и мы с Джеймсом останавливаемся. Я оглядываюсь, в ужасе смотрю по сторонам: неужели нас окружили. Но потом вижу светлые волосы и облегченно вздыхаю.

— Это Даллас, — говорю я и теперь веду Джеймса за собой. Даллас замечает нас и машет рукой, но прижимает палец к губам. Лес такой густой, что я даже не представляю, куда мы идем.

Мы наконец догоняем Даллас — она растрепана, футболка у нее порвана, болтается на плече.

— Риэлм? — спрашиваю я, задыхаясь. — Кас?

— Кас побежал вперед, — говорит она, показывая в одну сторону, а потом в другую, как будто потерялась. — Где Риэлм, не имею понятия. Он исчез.

— Черт, — она говорит, когда слышит крики позади. — Сюда.

Она показывает вправо, и мы снова бежим.

 

Глава 8

Ноги у меня болят и пылают, и я понимаю, что как только остановлюсь, из ран на голых подошвах хлынет кровь. И только я думаю, что нам не выбраться из леса живыми, как вижу небольшую прогалину, а за ней — шоссе. Никогда в жизни не была так рада, увидев признаки цивилизации.

Впереди — задний двор заправочной станции. Даллас кричит от радости, увидев там Каса, который согнулся пополам и тяжело дышит. Мы бежим к нему, и тут из-за угла выезжает фургон, а еще один подъезжает с другой стороны. У меня как будто земля уходит из-под ног, и мы с Джеймсом поворачиваемся, чтобы бежать обратно в лес, но уже слишком поздно. Сквозь листву мы видим белые халаты, которые бегут в нашу сторону, и я обхватываю себя руками, подавив крик.

— Прости, Слоан, — выдыхает Джеймс. От боли я закрываю глаза и, когда обработчики подходят к нам, слышу, как хрустят ветки под их тяжелыми ботинками. Слышу, как Даллас кричит так громко, что у нее садится голос. И понимаю, что бежать нам некуда.

Я смотрю на Джеймса, протягиваю руку, глажу его по щеке. Наш мир рушится, а все наши мечты о нормальной жизни так и остались всего лишь мечтами. Шепчу:

— Люблю до смерти.

Его слезы капают мне на руку, и я вытираю их, а он хватает меня и крепко прижимает к себе.

— Я вернусь за тобой, — шепчет он мне на ухо. — Я не позволю им стереть тебя. Жди меня, Слоан.

Его голос садится от слез, и я вижу, как позади него кто-то идет. Медленно, надеясь, что все это — безумный кошмар, я отхожу от него и вижу Даллас, вижу, как обработчик обхватывает ее руками, как будто это — смирительная рубашка.

Двери фургона открываются, и к нам идут три других обработчика, а еще двое выходят из леса. Они как будто все стекаются к нам, как в кошмаре, который я бы посчитала слишком ужасным, чтобы это было правдой.

Дверца пассажира открывается, и я так потрясена тем, что вижу, что только через минуту понимаю, кто выходит наружу: Артур Притчард, в темно-синем костюме. Внезапно у меня появляется безумная надежда, что все это придумано, чтобы спасти нас. Я делаю шаг в его сторону, хочу умолять его, чтобы он спас нас, и тут из-за фургона выходит Роджер. Когда он видит меня, он смеется и качает головой, как будто не может в это поверить. Когда Даллас видит его, она снова начинает кричать — что-то безумное, животное.

Не могу поверить, что Роджер здесь. Не могу поверить во все это. Я отступаю назад, натыкаюсь на Джеймса, а доктор сует руки в карманы костюма.

— Прости за все это, Слоан, — говорит доктор. Когда он подходит к нам, поглядывая на Джеймса, его блестящие ботинки стучат по асфальту.

Джеймс прикрывает меня рукой, и мы медленно отступаем назад, а потом в сторону, а обработчики окружают нас. Мы можем попытаться вырваться из окружения, но их так много. И к чему это приведет? Я оглядываюсь назад, смотрю на лес, думаю о Риэлме — может, он где-то там, смотрит на нас. Может, он спасет нас.

— Я не хотел предавать тебя, Слоан, — говорит доктор. — Но я предупреждал тебя о том, что не следует бежать. К несчастью, ты доверилась не тем людям.

Я в таком отчаянии, что не совсем понимаю, о чем он говорит. Хватаюсь за Джеймса, а он пытается прикрыть меня. Даллас пытается освободиться из захвата обработчика, она зовет на помощь Каса, но наш друг просто стоит и беспомощно смотрит на нее.

— Они пришли за лекарством, Слоан, — говорит Артур. — Прости.

Его лицо искажается от боли, и я вижу, что он не хотел причинить нам вред.

— Тогда почему вы помогаете им? — спрашиваю я.

— Я не говорил им, что у вас есть Лекарство, — говорит он, — даже хотя и знал это. Все это время у них был свой человек в вашей компании. Я сказал людям из Программы, что могу сделать так, чтобы вы сегодня сдались.

Он вздыхает и смотрит на Роджера, который только теперь вслушивается в слова доктора.

— Но по-настоящему я пришел сюда, чтобы убедиться, что вы сделаете то, что должны.

Джеймс замирает, и я чувствую, как у меня холодеет лицо.

— И что же это, Артур? — спрашиваю я.

— Не допустите, чтобы они завладели Лекарством.

Едва Артур произносит эти слова, как все его тело сотрясается в конвульсиях, его крик прерывает треск электрошокера, который посылает сквозбь него тысячи вольт. Он падает на землю, как мертвая рыба, и я в ужасе кричу.

Джеймс хватает меня за руку, и мы пускаемся бежать, но один из обработчиков хватает меня за талию и отрывает меня от Джеймса, поднимает и тащит в фургон. Повсюду такие вопли, а безжизненное тело Артура лежит на тротуаре как куча мусора. Кас просто смотрит, как двое обработчиков волокут Джеймса в другую сторону и разлучают нас.

Обработчик, который держит меня, хочет поставить меня на землю, чтобы связать, но я бью его ногой и падаю на дорогу, головой вниз. Ударяюсь лбом об асфальт, и перед глазами мелькают звезды. На глаза течет струйка теплой жидкости, и я моргаю, рукой вытираю кровь.

Обработчик вот-вот снова набросится на меня.

— Подождите, — говорит Кас, удивив меня. У меня перед глазами туман. Я вижу, как он медленно подходит ко мне, подняв руки.

— Беги, Кас, — говорю я слабым голосом, и у меня кружится голова. Вот — его шанс на то, чтобы спастись.

Обработчик видит, что он идет, и дает ему пройти. Джеймса на другой стороне парковки держат два обработчика, по одному с каждой стороны. Он вскрикивает от страха и волнения. — Кас подходит ко мне, сжав губы, и кжется таким расстроенным.

— Мне так жаль, Слоан, — говорит он.

Я снова стираю кровь со лба и медленно сажусь. Когда до меня доходит, я так и ахаю, а по щекам снова начинают течь слезы.

— Нет, — говорю я, когда правда обрушивается на меня. — Нет, Кас.

— Просто отдай им Лекарство, — тихо говорит он, как будто именно ему больно. — Отдай им Лекарство, и они отпустят тебя.

— Ты сукин сын! — вопит Джеймс, и обработчики по бокам еще крепче вцепляются в него и оттаскивают назад. — Я на хрен убью тебя!

Взгляд Каса затуманивается, но он качает головой, решив, что будет смотреть на меня.

— Просто отдай таблетку, Слоан, и все закончится. И мы сможем вернуться домой.

У меня на лице кровь смешивается со слезами; я в таком шоке, что не могу говорить.

— Мы же не можем все время убегать, — продолжает он, пока я молчу. — Мне доложили, что они бы нашли нас через несколько дней. Они бы поймали нас, но я заключил сделку. Лекарство в обмен на нашу свободу.

У меня голова идет кругом, и не только от того, что я ударилась. В нескольких футах от меня без сознания лежит Артур. Позади него на нас смотрит Роджер, улыбаясь больной улыбкой. И я вижу на его лице то, что сегодня он никак не собирается оставить нас здесь. Я пытаюсь подняться, но опять падаю, поранив колено, и кричу от боли. Слышу шум и знаю, что Джеймс снова пытается добраться до меня. Но они не позволят ему подойти так близко. Я сажусь на тротуар и снова оглядываюсь по сторонам. Вижу Даллас — она как будто в коме.

Глаза у нее широко открыты, взгляд расфокусирован; рот открыт. Обработчик удерживает ее, а она обхватывает себя руками, но больше не дерется. Просто смотрит на своего друга, утонув в своем горе. При виде ее я плачу — из-за того, что сделал единственный человек, которому Даллас решила довериться.

Кас видит мое лицо и медленно поворачивается к Даллас. Увидев ее, он наклоняет голову, скрывая свой собственный плач.

— Отпустите ее! — кричит он осипшим голосом. — Она не имеет к этому отношения. Вы сказали, вам нужна только таблетка.

— Прости, Казанова. — говорит Роджер, переступая через безжизненное тело Артура Притчарда. — Боюсь, наше соглашение аннулировано.

Кас, напрягшись, резко поворачивается к нему.

— Если присмотреться, думаю, твои друзья заражены. Сейчас мы отвезем их в больницу.

— Не подходи к ней, ты, козел! — кричит Кас. Роджер смеется и пренебрежительно качает головой, а другой обработчик подходит к Касу и предостерегающе кладет ему руку на плечо.

— Ой, да ладно, — говорит Роджер, ухмыльнувшись. — Мы с Даллас — старые друзья, ведь так, сладенькая?

Кас с Джеймсом матерятся, а у меня, при мысли о том, что кто-то может быть таким садистом, как Роджер, все в животе падает. Я смотрю на Даллас и застываю. Она переводит взгляд от Каса к Роджеру, с кривой усмешкой, прищурившись. Она возвращается к жизни, но кем она стала, не знаю. Не думаю, что она будет прежней. Думаю, она помешалась.

Роджер, однако, не смотрит на Даллас. Он оглядывает других обработчиков, которые начинают показывать признаки нетерпения.

— Конфискуйте Лекарство и забирайте девчонок. Этого — в другой фургон, — кивает он на Джеймса.

— Казанова, — говорит он, повернувшись. — спасибо за сотрудничество.

У меня колотится сердце, пульсирует в голове. Нас предали. Кас сдал нас в Программу. Как он мог довериться им, зная, что они с нами сделали? Ко мне подходит обработчик, чтобы помочь встать, и я смотрю на Джеймса, который уже смотрит на меня. Его лицо промокло от слез, он согнулся от горечи.

У нас не получилось. Программа снова победила, и теперь мы теряем все. Джеймс снова оглядывает парковку, может, ищет возможность сбежать, но когда снова смотрит на меня, в его глазах я вижу беспомощность. Его левый глаз начинает опухать, там его, наверное, ударили, а как выглядит мое лицо, все в крови, я не могу и представить.

Я наконец встаю на ноги и понимаю, что время вышло. Мы даже не стоим рядом, чтобы прикоснуться друг к другу, чтобы поговорить.

— Где таблетка? — спрашивает обработчик, обыскивая меня. Его прикосновение тревожит меня, но потом я вспоминаю — таблетка у Джеймса. И в этот момент он вспоминает о том же.

Мы не можем позволить, чтобы Программа завладела таблеткой. Они не должны узнать ее состав. Если таблетки не будет, есть надежда, что появится другой гениальный ученый, такой, как Эвелин Валентайн, и создаст таблетку еще лучше. Джеймс беспомощно пожимает плечами, как будто спрашивает, должен ли он делать это. Я печально улыбаюсь, и горе смешивается с радостью. Если Джеймс это переживет — он будет меня помнить. Целиком.

Обработчик начинает бесцеремонно рыться у меня в карманах, искать таблетку, но я забываю о нем. Есть только мы с Джеймсом, и мы, не отрываясь, смотрим друг на друга. Я киваю.

Пока обработчики сосредоточены на мне, Джеймс сует руку в карман и роется там, пока не вытаскивает таблетку — оранжевое пятнышко в его пальцах. На секунду он замирает, а потом кладет себе на язык и глотает, не запив. Как только проглатывает, закрывает глаза и начинает плакать.

Но я замираю. Джеймс — самый сильный человек, которого я знаю. Лекарство ему не повредит. И если в Программе его не убьют или не сделают лоботомию, они не смогут лишить его воспоминаний. Он сможет притвориться, что все стерто. Он — лучший лгун, которого я знаю.

— Я люблю тебя, — говорю я, когда он смотри на меня снова. Он не слышит, что я говорю, но читает по губам и отвечает тем же.

— У нее нет таблетки, — говорит обработчик, который обыскивает меня. Роджер обеспокоенно смотрит на меня, а потом поворачивается к Касу.

— Где она?

Но Кас смотрит на меня, и я думаю, он все видел. Он подтверждает мои подозрения.

— Ее нет, — говорит он. — Слава Богу, ее нет.

На какой-то момент Роджер теряется, смотрит на нас. Очевидно, не из-за таблетки он приехал за нами, и неважно, какую сделку заключил Кас. Он приказывает увести Джеймса в фургон, и обработчики хватают его за руки и тащат, а он сопротивляется. Я кричу, чтобы они остановились, но знаю, что это бесполезно. У меня садится голос, и я беспомощно смотрю, как Джеймсу вкалывают снотворное, он в последний раз смотрит на меня, и у него закатываются глаза.

Роджер с интересом смотритна Каса и идет к Даллас, зная, как это разозлит его. Это напоминает мне о том, как Роджер вел себя в больнице и как, издеваясь надо мной, доставал Риэлма. Риэлм ? Я снова смотрю в сторону леса и думаю — может, он здесь, смотрит. Не могу поверить, что он нас бросил. Он бы не бросил меня.

— Она — твоя подружка? — Роджер спрашивает Каса, когда он встает перед Даллас. Она беспомощна, но смотрит на него с жутким спокойствием. Не думаю, что я видела что-то более ужасное.

Кас не обращает внимания на вопрос Роджера и пытается привлечь внимание Даллас.

— Прости. — говорит он ей, — я был должен перестать убегать. Я устал, Даллас. И хотел, чтобы у нас — у тебя — была нормальная жизнь. Я поговорю с ними, — оборачивается он. — Я тебя вытащу. Обещаю.

Роджер цокает языком, оглядывая Даллас с ног до головы, оценивая ее.

— Ой, не делай обещаний, которые не можешь сдержать, — говорит он Касу, — она это ненавидит.

Он ухмыляется, и я думаю, что он — самый жуткий монстр, которого я встречала. Но не успеваю я и подумать, какие мерзости есть у него в запасе, Даллас действует.

Внезапно она бьет обработчика позади нее в колено, вырывается из его хватки, освобождает руки. Она словно ураган — я вижу, как блестит лезвие ножа, еще до того, как соображаю, что она вытащила его из кармана. Она рычит как дикое животное и, набросившись на Роджера, вонзает лезвие ему в живот, по самую рукоятку.

— Ненавижу тебя! — кричит она, и этот вопль едва ли напоминает человеческий. Роджер только сгибается пополам — он в таком шоке, и ему так больно. Даллас вытаскивает нож и, держа его в обеих руках, вонзает его ему в грудь, и тогда другой обработчик резким ударом валит ее на землю. Роджер вопит, катается по земле, а кровь растекается по серому асфальту.

Перед тем, как ее уводят, Даллас смотрит на Роджера сверху вниз. Его кроь на ее руках до локтя, на ее футболке. И она начинает смеяться — ее смех не радостный, даже не маниакальный. Он безумен. Это безумие. Она дергает свои дреды и вопит, что всегда побеждает, всегда, мать твою, побеждает, пока они уводят ее.

Все тело у меня дрожит, зубы стучат, даже хотя я и не чувствую холода. Артур Притчард медленно приходит в себя, но еще до этого они толкают меня мимо него. Один из обработчиков защелкивает на мне наручники, уверяя, что это — для моей безопасности, хотя по-настоящему — для его безопасности.

Один из фургонов отъезжает, и я понимаю, что в нем был Джеймс. Его нет. Даллас нет. Обрабтчик ставит меня рядом с дверью фургона и, пользуясь моментом, сообщает об инциденте. Хотя Кас и не под арестом, с ним оставляют обработчика. Он останавливается, с извинением смотрит на меня. Плевать мне на его извинения. В моей груди — огромная дыра, куда утекают остатки моих чувств.

— Ты убил ее, — шепчу я ему, думая, в каком отчаянии Даллас. — Ты убил то, что от нее осталось.

Кас едва падает от горя.

— Не должно было быть так, — говорит он, вырывая руку из руки обработчика, — они сказали мне, что с ней все будет в порядке. Снами всеми.

— Тогда ты — идиот, что поверил Программе. Идиот, потому что думал, что они нам позволят уйти. А что насчет Риэлма? С ним ты что сделал?

Кас недоуменно хмурится. Но мой обработчик возвращается, открывает дверь и толкает меня на сиденье. Пристегивает меня ремнем, и теперь я, с наручниками на руках, совсем беспомощна. Кас, рядом с фургоном, смотрит на меня с ужасом.

— Не имею понятия, где Риэлм, — говорит он, а потом дверь захлопывается.

Меня пронзает страх того, что Риэлм вовсе не ждет в лесу. Что, может быть, его нашел Роджер, что-то с ним сделал. Мне так плохо. Я так подавлена, что не думаю, что смогу выбраться.

Двое обработчиков садятся на передние сиденья. Водитель докладывает, где мы находимся, и оператор спрашивает, мертв ли Роджер.

— Не знаю, — отвечает обработчик, — скорая уже едет.

— Если Роджер выживет, — говорю я хрипло, и все мое тело дрожит, — я закончу работу. Я убью вас всех.

Обработчик оборачивается ко мне, раскрыв карие глаза. А другой глядит в зеркало заднего вида. У них хватает наглости притворяться, что они беспокоятся. Я откидываю голову назад и, покачиваясь на ухабах, думаю, что со мной все кончено. Надежды больше нет.

Я возвращаюсь в Программу.

 

Часть 3

НИКАКИХ ИЗВИНЕНИЙ

ПОДРОСТКИ ВЗЯТЫ ПОД СТРАЖУ

Представители Программы сообщают , что они поймали группу подростков , которые скрывались неподалеку от озера Тахо , в штате Невада . На данный момент их имена скрывают , однако , есть предположения , что среди подозреваемых находятся Слоан Барслоу и Джеймс Мерфи .

Двое подростков , об исчезновении которых мы узнали в прошлом месяце , заставили власти начать облаву , охватившую несколько штатов . Причины , по которым Барслоу и Мерфи оказались в бегах , так и не были раскрыты общественности , однако эффективность Программы была поставлена под сомнение .

В самый разгар споров из Программы вышел Артур Притчард , ее создатель . На этой неделе его адвокат сделает официальное заявление . Пока что с ним нельзя связаться , чтобы получить комментарий .

Репортер Келлан Томас

 

Глава 1

Я слышу голоса, но слова разобрать не могу. Сначала не могу. Пытаюсь открыть глаза — веки налились тяжестью — моргаю, прищурившись от света. Рядом со мной эхом отдается голос.

— Есть здесь кто-нибудь? — женщина спрашивает более четко.

Я медленно поворачиваю голову, чувствую, как онемели губы. Как пульсирует в голове боль, там, где я ударилась об асфальт. «Помогите», — шепчу я медсестре, которая ждет ответа. Пытаюсь протянуть к ней руку, но руки у меня привязаны к кровати. Со всех сторон — ярко-белые стены, в воздухе — резкий запах хлорки. Медсестра наклоняется ко мне, и я вспоминаю, что видела ее в первый раз, когда лежала в больнице. Сестра Келл кладет руку мне на плечо.

— Мы поможем тебе, — говорит она, искренне улыбаясь тонкими губами, — но сначала нужно избавиться от инфекции.

Из кармана пушистого голубого свитера она достает шприц и снимает колпачок.

— А теперь не шевелись, милая, — говорит она, закатывая мне рукав, — или будет и правда больно.

Ахнув от страха, я закашливаюсь, жалобно говорю:

— Пожалуйста, Келл. Я не больна. Правда же.

— Все так говорят.

Ведет она себя доброжелательно, но твердо. А когда я чувствую укол иглы и жжение лекарства, не скрываю рыдания.

Входит обработчик. Он высокий и, по сравнению с другими, немного неопрятный. Это — тот самый, который положил Касу руку на плечо тогда, на парковке. Я падаю духом и трясу головой, пытаюсь избавиться о воспоминания о Касе. Пытаюсь притвориться, что последних нескольких недель, что я знала его, не было. В моей голове просто не умещается, что именно тот парень, который заботился о нас, нас и сдал.

Обработчик подходит к нам, и они с Келл о чем-то тихо говорят. Когда заканчивают, отстегивают мне руки и сажают на кресло-каталку, привязав к подлокотникам. В месте укола уже не жжет, только щиплет, а потом появляется такое чувство, будто я в теплой ванне. Меня охватывает покой, даже хотя умом я и понимаю, что нет причин успокаиваться. Лекарство заглушает панику, но не может замаскировать все. Я не позволю. Отталкиваюсь ногами, пытаюсь вытолкнуть себя из кресла, но я такая вялая. Стараюсь я зря, как рыба, которую бросили на землю, тяжело дышу, а когда мы выезжаем в коридор, я настолько устала, что не могу драться. Я откидываюсь в кресло, чувствуя, как по щекам стекают слезинки.

— Куда мы идем? — я едва слышно бормочу, а сестра Келл торопливо идет рядом со мной, засунув руки в карманы свитера.

— На прием к доктору, Слоан. Им нужно решить, подходишь ли ты для того, чтобы продолжать лечение.

Сердце у меня пропускает удар.

— А если нет? — спрашиваю я. Сестра Келл не отвечает мне, только улыбается, как будто это глупый вопрос. В коридоре мы проезжаем мимо пациентов — ярко-желтый цвет их одежды режет мне глаза. Но перед тем, как каталку заводят за двойные двери, я вижу лицо — и лиишаюсь всякой надежды.

Сидя на стуле рядом с окном, широко раскрытыми, наивным глазами на меня смотрит Лейси Кламат. Ее светлые волосы подстрижены короткой стрижкой пикси, а на безмятежном лице — ни единого признака, что она меня узнала, ни единой эмоции. Я едва не окликаю ее, но молчу, когда вижу, как к ней подходит медсестра и кладет в руку маленький бумажный стаканчик. Послушно, не сопротивляясь, Лейси проглатывает то, что лежит внутри и снова смотрит прямо перед собой.

Когда обработчик толкает мое кресло в дверь с табличкой ОТДЕЛ ТЕРАПИИ, я оборачиваюсь и снова смотрю на нее. Это же она — Лейси. Но, хоть я и рада видеть, что с ней все в порядке, очевидно, что она… изменилась. Не знаю, что они с ней сделали, но мне нужно перестать об этом думать. Я вернусь за ней. Так же, как и Джеймс за мной, о чем я молюсь.

Когда меня завозят в кабинет врача, руки мне не освобождают. Я сижу не с той стороны огромного дубового стола, заваленного бумагами. Это не то учреждение, в котором я была раньше, даже хотя сестра Келл и выступает в роли сестры Рэтчед (антигерой романа «Пролетая над гнездом кукушки — прим. перев.). С тех пор, как я уехала из Орегона, по всей стране открылись новые учреждения. Я даже не могу сказать, в каком я штате.

В отличие от коридора, где сразу понимаешь, что ты в больнице, здесь такое ощущение, что ты дома, хотя и дома у мужчины. Вдоль стен темно-зеленого цвета, напоминающих об охоте, выстроились ряды книжных полок, а стул с витиеватым узором, к которому меня привязали, стоит на ворсистом бордовом ковре. Картину довершает бар в виде глобуса, заполненный бутылками, и вся обстановка напоминает мне чью-то элитную пещеру.

Они что, пытаются создать ощущение комфорта? Того, что все в порядке? Наверное, это не важно. Мне нужно найти Даллас и убедиться, что с ней все хорошо. Имеенно она всегда добывала для нас информацию, но сейчас — моя очередь.

Позади открывается дверь, и я вся напрягаюсь. Я почти жду, что ко мне подойдет доктор Уоррен, с ее русыми волосами, забранными в хвостик — таким безобидным и внушающим доверие. Но человек, который обходит мое кресло — не доктор Уоррен. Я смотрю на мужчину, который садится в кожаное кресло по другую сторону стола.

Открыв мое дело, он смотрит на меня и тепло улыбается.

— Привет, Слоан, — говорит он, но как-то странно, как будто провел годы, избавляясь от акцента. Его тщательно подстриженная борода цвета перец с солью растет на лице, которое могло бы быть красивым, если бы не шрам, который рассекает верхнюю губу. Но даже шрам не делает его непривлекательным — просто чуть более жестким, чем большинство бесцветных докторов, к которым я привыкла.

— Меня зовут доктор Беккетт, — говорит он и достает из кармана пиджака очки в тонкой оправе. Надев их, внимательно смотрит на меня.

— Вижу, тебе уже дали лекарство, — он что-то записывает на листе в моем деле, — это необычно.

— Я бы сказала, что почти все, что происходит — необычно.

Голос у меня хрипит, и доктор Беккетт, положив локти на стол, наклоняется ко мне.

— Думаю, я с тобой соглашусь, Слоан. Ты уже прошла через Программу. Что такого случилось, что ты оказалась здесь во второй раз? Депрессия снова овладела тобой?

— Вы шутите? — спрашиваю я. — Я здесь, потому что я хотела сбежать. Потому что вы все — просто сборище психопатов!

Мою вспышку эмоций сразу же заглушает еще одна теплая волна, и я, выругавшись, опускаю голову набок. Я не хочу расслабляься. Я хочу тут все расколошматить.

Доктор печально качает головой.

— Похоже, ты страдаешь заблуждениями. Не так уж необычно.

Он что-то записывает в моем деле.

— Пациенты-суицидники часто неправильно интерпретируют то, что происходит. У них развивается паранойя. Они думают, что все хотят причинить им вред. Жаль, что ты чувствуешь себя такой одинокой. Мы все так за тебя переживали.

— Да уж, конечно.

— Ну же, подумай, — говорит он, взмахнув рукой, — посторайся мыслить здраво, Слоан. Ты же не можешь верить в то, что мы все желали тебе несчастья. Сестра Келл даже сама попросила, чтобы ее назначили к тебе. Мы хотим, чтобы у тебя все получилось. Подумай о своем потенциале. Ты могла бы принести такую пользу обществу — как подросток на плакате. Красивая, умная, по-человечески несовершенная. Публика бы с радостью восприняла тебя как мотивационного оратора. Ты бы могла убедить детей принимать участие в Программе, чтобы нам не пришлось выискивать их. Но ты не следовала рекомендациям твоего врача. Или обработчика.

Он замолкает и складывает руки перед собой.

— Сожалею по поводу Кевина. Мы вместе работали в другом учреждении.

Хотя лекарство должно успокаивать меня, при упоминании о Кевине я выпрямляюсь, а веревки, которыми я привязана, сильнее вонзаются в руки.

— Что вы с ним сделали?

Доктор Беккетт качает головой, как будто не понимает, о чем я говорю.

— Я? Нет, дорогая. Это из-за тебя он снова заболел. Из-за того стресса, в который вы с Джеймсом Мерфи повергли его. Вскоре после того, как вы сбежали, Кевин прыгнул с моста Сент-Джонс.

Это шокирует меня, и я опускаю голову. Боль, резкая, острая, вонзается в меня, и лекарство не успевает ее спрятать. Кевин больше не в Программе. Он мертв.

— Вы убили его, — шепчу я, зажмурив глаза.

— Не будь дурочкой, — говорит доктор с легким недовольством. — Мы хотели помочь Кевину, но он решил поступить по-своему. Иногда они так делают — больные. Вопрос в том, — он снимает очки. — что решишь ты? Если бы у тебя была возможность, ты бы покончила с собой, Слоан? Ты бы зашла так далеко, чтобы сохранить зараженные воспоминания?

Да. Я думаю, если вкратце, то да — но зачем задавать этот вопрос? Почему нет другой альтернативы? Я хочу быть сильной. Внутри себя я кричу, что я должна быть сильной, но по-настоящему уже начинаю паниковать. Кевин — мой обработчик, мой друг — мертв. Учитывая все, что я знаю, люди из Программы могли заставить его спрыгнуть с моста, но даже если он и сделал это сам, то затем, чтобы защитить нас. Программа заставила его. А когда они начнут так же давить на меня, что сделаю я? Ничего не осталось. Они изменили Лейси. Изменят и меня. Стоит ли вообще жить?

— Нужно ли нам держать тебя связанной ради твоей же безопасности, Слоан? — мягко спрашивает доктор Беккетт.

— Да, — отвечаю я резко, упрямо. — Да, нужно.

Доктор Беккетт вздыхает и откидывается назад в кресло.

— Печально.

Он наживает кнопку вызова на телефоне.

— Предупредите сестру Келл, чтобы приготовила следующю дозу, — говорит он, бросив осторожный взгляд в мою сторону. Несколько секунд собирается с мыслями — складывает очки и кладет их в карман. Я вдруг думаю, что он носит их только затем, чтобы выглядеть более официально. Мы, видимо, уже прошли через эту стадию в наших отношениях.

— Мы можем быть друзьями, — тихо говорит он мне, — если захочешь. Но в этом уравнении есть одна неизменная часть — ты никогда и ни за что не выйдешь отсюда, сохранив воспоминания. Мы просто не допустим этого. Попытайся понять наше положение.

— Вы — монстры.

— Правда? А может, мы — способ остановить эпидемию мирового масштаба? Когда испытывали вакцины, всегда были жертвы. Разве ты не хочешь умереть ради будущих поколений?

— Нет. А вы хотите убить меня ради них?

— Да. Если коротко, то — да.

Я не помню то время, когда была в больнице. Неужели они всегда были такими откровенными? Такими ужасающими? Или же, учитывая мое нынешнее положение, они решили отбросить приличия? Отчасти я хочу, чтобы он обманул меня, сказал что-нибудь, чтобы прогнать страх. Но опять же, его прямота поможет мне твердо стоять на земле и с большей решимостью идти к цели.

— Ну, — говорит доктор Беккетт, — я знаю, что ты испытывала серьезный стресс. Не проявились ли какие-нибудь воспоминания?

Я чувствую скорбь, когда понимаю, что я снова потеряю часть своей жизни, потеряю Миллера. Но если я надеюсь выбраться отсюда и остаться в живых, мне нужно подыгрывать — хотя бы какое-то время.

— Да, — говорю я, — но это не плохие воспоминания. Я… я расскажу о них, без сопротивления. И без лжи. Но сначала я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали. Я хочу знать, все ли в порядке с Даллас.

— Доктор улыбается — кажется, он рад слышать, что я буду принимать участие в лечении.

— Ах да. Даллас Стоун. Похоже, ее болезнь прогрессирует. Если не принять решительные меры, она может и не пережить эту ночь. До дальнейших указаний она находится в карцере.

— Что? Вы не можете вот так запереть ее. Она же не животное!

— Она вырывала свои волосы. Она представляет опасность для себя и других. Ради Бога — она же ударила ножом обработчика.

— Он заслужил это! — кричу я.

— Она совсем сошла с ума. Убьет кого-нибудь.

— Позвольте мне поговорить с ней. Пожалуйста.

Я натягиваю веревки, и мне хочется сложить руки перед собой, чтобы показать, насколько я искренна. Доктор Беккетт наклоняет голову и, кажется, обдумывает это.

— Она — моя подруга, — умоляю я, — я смогу ее успокоить.

Даллас и правда моя подруга, та, за кого я стану бороться. Жаль, что я не поняла это раньше и не вытащила нас из того дома до того, как появились люди из Программы.

— Ты правда думаешь, что сможешь до нее достучаться? — осторожно спрашивает он.

— Да, — выдыхаю я, — правда.

И хотя его убеждает то, что я могу помочь Даллас, я больше озабочена тем, чтобы она не распускала сопли, пока я не решу, что делать дальше. Мы нужны друг другу, чтобы сохранить рассудок.

После долгой паузы доктор Беккетт кивает и нажимает кнопку на интеркоме — и, пока говорит, смотрит на меня.

— Пожалуйста, отведите мисс Барслоу в карцер, чтобы поговорить с пациентом. Приглядывайте за обеими.

Снова усевшись в кресло, он берет мое дело и проглядывает его.

— Надеюсь, ты сможешь успокоить ее, Слоан, — говорит он, кинув коричневую бумажную папку на стол, — а если нет, тебе очень не понравится то, что случится дальше.

 

Глава 2

От обработчика, который толкает мое кресло, пахнет сигаретным дымом. Он — тот самый, который привез меня из палаты, но сестры Келл нигде не видать. Это небольшое отклонение от нормы, то, что от него не несет пластырем Банд-Эйд, внушает мне толику надежды. И напоминает мне о…

Я опускаю глаза — теперь, когда лекарство теряет силу, на глаза наворачиваются слезы. Кевин мертв. С Лейси все кончено. Как ни больно сознавать, но я и правда могу быть виновата в этом. Если бы я соблюдала правила, Кевину бы не пришлось мне помогать. Он был бы жив.

Кто-то трогает меня за плечо, а потом проводит платком по глазам, щекам, под носом. Я вздрагиваю, отшатываюсь назад, а когда смотрю на обработчика, вижу, что он прячет в карман носовой платок.

— Ты плачешь, — говорит он тихо, — не делай так.

Я фыркаю — мне хочется послать его куда подальше, ему-то что за дело? Я плачу из-за настоящей трагедии, а он — еще один козел, который работает на Программу. Но не успеваю — обработчик останавливается у двери с маленьким прямоугольным окошечком и достает с пояса карточку на цепочке. Распахивает дверь и заглядывает в темную палату, пытаясь разглядеть, что внутри. Снимает с пояса электрошокер и скрывается внутри. Я ожидаю услышать крики Даллас или, что хуже — как она падает на пол — но внутри тихо. Потом обработчик с непроницаемым выражением лица выходит оттуда. Он заходит за мое кресло и толкает его в помещение. Развязывает мне руки, смотрит на меня суровым, предупреждающим взглядом и уходит, закрыв за собой дверь.

В карцере темнее, чем в других помещениях больницы, где я была, но темнота не мрачная. Пол покрыт серым резиновым покрытием, а на стенах — белая обивка. Свет исходит от небольшой светодиодной ленты, но окон нет. В углах карцера темно. Там я и вижу Даллас — она сидит на полу, скрестив руки. На ней ярко-желтая пижама, из-за чего сама она кажется бледной. Она замечает меня и широко улыбается. Теперь, когда она похожа на чокнутую, ее щербатая улыбка больше не кажется такой очаровательной.

— Я убила его? — спрашивает она.

Она что, все это время думала о Роджере?

— Не знаю, — говорю я. — Последнее, что я слышала — к нему ехала скорая.

Мне очень не нравится разочарование в ее глазах. Что с нами стало, что мы желаем чьей-то смерти? Что с нами сделала Программа?

— А Риэлма нашли? — спрашивает она.

— Не знаю. О нем они еще не говорили.

Я не хочу озвучивать тот факт, что Роджер мог что-нибудь с нимсделать. Так я могу надеяться, что ему удалось бежать. Прямо сейчас он, быть может — единственный, кто сможет нас спасти. Джеймс сохранит воспоминания — он принял Лекарство — но он все равно в Программе. Остается надеяться, что с ним все хорошо.

— Никому не убежать, — говорит Даллас, медленно раскачиваясь. Она стала как будто меньше, уязвимее. — Люди Программы найдут Риэлма. Это всего лишь вопрос времени, ведь у тебя в голове где-то есть зацепка, которая поможет найти его. Они вытащат это из тебя. Или из меня, — продолжает она рассуждать, закатив глаза к потолку. — Нет, наверное, не из меня, я ведь уже буду мертва.

— Даллас, — шепчу я и наклоняюсь к ней, — сейчас ты мне нужна. Мы нужны друг другу. Соберись, или все будет кончено.

— Все уже кончено.

— Нет.

Я сползаю со стула — все еще едва шевелюсь из-за лекарства. Беру Даллас за руку, пытаюсь привести ее в чувство.

— Мы ведь уже пережили Программу, — говорю я, — и теперь переживем. Знаешь, кого я видела? Лейси — она здесь.

Услышав это, Даллас проявляет интерес. Распахивает темные глаза, слегка улыбается.

— Она жива?

Я быстро киваю, чтобы скрыть, как я подавлена состоянием Лейси.

— Жива, — говорю я, — а нам нужно просто держаться. Тебе нужно держаться, Даллас, пока я не придумаю, что делать.

— Я устала бороться, — шепчет она. — Кас был прав — это слишком тяжело. Наверное, мне лучше умереть.

Ее печаль наполняет помещение, наполняет меня. Я заключаю ее в объятия, впитываю в себя ее боль. От ее волос теперь пахнет не землей, а сырой бумагой. Каким-то веществом, смывающим краску для волос. Почему-то кажется, что Даллас тут самое место — она хочет покончить с собой, и если бы они не вмешались… она была бы мертва. Я не позволю, чтобы это произошло.

— Ты должна быть сильной, — говорю я безнадежным тоном. Когда я ее обнимаю, она кажется такой маленькой и хрупкой. — Тебе нельзя уходить. Я не позволю тебе.

Позади слышится скрип, и дверь открывается. Там стоит обработчик — его лицо скрывают густые тени. Мне пора уходить. Я отхожу от нее, прикладываю ладони к ее щекам, но я вижу, что ее как будто здесь нет. Взгляд расфокусирован, в нем нет никаких эмоций, Даллас как будто уже мертва.

— Я спасу нас, — шпечу я и чувствую, что вот-вот заплачу. — Просто поборись еще чуть-чуть.

Обработчик подходит и берет меня за руку, сжимая ее не грубо, но твердо. Он усаживает меня на кресло и снова привязывает к креслу, приглядывая за Даллас. Она смотрит на нас, но никак не реагирует. Сейчас она затерялась в своих мыслях.

Я прощаюсь с Даллас, а обработчик выкатывает меня из карцера. Мы едем по коридору, а я подавлена горем. Даллас сошла с ума, Лейси стерли память, в данный момент я — единственная, кто еще стоит на ногах, и по иронии судьбы, я привязана к креслу-каталке. Я не могу ждать, пока Джеймс или Риэлм придут и спасут меня. Мне нужно собрать информацию, изучить это место и решить, как выбраться отсюда. Я знаю, чего от меня хотят — чтобы я была послушной. Мне нужно освежить мои актерские умения.

— А ты не можешь устроить мне экскурсию по этому месту? — я поворачиваюсь к обработчику и говорю настолько мило, насколько могу. Когда он бросает взгляд в мою сторону, на его губах появляется едва заметная улыбка. Глаза у него карие, они не такие притягательные, как у Джеймса, но, кажется, добрые. Он явно больше похож на человека, чем другие обработчики, которых я встречала — за исключением Кевина.

— Для экскурсий немного поздновато, — говорит он тем же тихим голосом, — может, завтра.

Я усаживаюсь поудобнее. Он расстроил меня, но не настолько, чтобы я сдалась. Я не стану обращать внимания на печаль, отключу эмоции. Я говорла Даллас правду. Я спасу нас.

Я должна.

* * *

Когда я открываю глаза, я слышу, как кто-то тихо напевает. Утреннее солнце светит в надежно запертое окно моей палаты. Я часто моргаю и, повернув голову, вижу сестру Келл, которая сидит на стуле рядом с моей кроватью и — кто бы мог подумать — вяжет. Я, немного растерявшись, смотрю на нее, а потом прокашливаюсь.

— Что вы делаете? — спрашиваю я.

Она не смотрит на меня, но прекращает напевать, и теперь слышно только, как спицы ударяются одна о другую.

— Я разрешила тебе немного поспать, — говорит она, — вчера ты выглядела такой уставшей.

Я сжимаю зубы, но потом вспоминаю об обещании, которое дала сама себе. Мне нужно подыгрывать.

— Да, конечно, — говорю я спокойно, — это, наверное, из-за лекарства, которое вы мне дали.

Она останавливается, опускает спицы.

— Наверное. Но возможно, что сегодня утром оно нам не понадобится. Доктор Беккетт хочет тебя видеть.

— Хорошо. А нельзя ли, чтобы с меня сняли ремни, насовсем? Они натирают мне запястья.

Келл морщится и смотрит на мои руки.

— Бедняжка, — говорит она, рассматривая кожу. — Я посмотрю, как ты справляешься и решу, что можно сделать. Ответ, конечно, будет зависеть от тебя.

Так трудно уержаться и не съязвить ей в ответ. Ведь если бы это зависело от меня, я не только не была бы связана — меня вообще бы тут не было. Я хочу плюнуть в лицо сестры Келл, сказать ей, как она жестока. Но вместо этого опускаю голову.

— Сделаю все возможное.

Я сижу, не шевелясь, но внутри все так и кипит.

— Почему вы этим занимаетесь, Келл? Что это для вас значит?

Она откладывает вязание, кажется, неподдельно удивившись моему вопросу.

— Я спасаю жизни. Я даже твою жизнь спасла.

Она и правда так думает? Я смотрю на нее и вижу, что правда. Ее круглое лицо, короткие, кудрявые рыжие волосы выглядят отнюдь не угрожающе. Быть может, она — чья-то заботливая бабушка.

— Вы знаете, что они с нами делают, — говорю я, начиная терять самообладание. — Они изменяют нас против нашей воли. Они ломают нам жизнь.

Зеленые глаза сестры Келл мрачнеют.

— Я знаю, что ты так думаешь, милая, — говорит она, — но ты ошибаешься. Я работаю медсестрой уже тридцать лет, но ничто, ничто не могло подготовить меня к тому, что происходило, когда началась эпидемия. Не думаю, что ты понимаешь…

— Я прошла через это, — перебиваю я.

— Да, ты была больна и прошла через это. Что значит, что ты не видела картину целиком. Инфицированные видят все в извращенном, фальшивом свете. Я вытаскивала нож для масла из горла пятнадцалетнего парня. Именно тогда в Программе решили, что в кафетериях лучше подавать ложки. Я вставала на стул и обрезала простыню, на которой повесилась тринадцатилетняя девочка, а ее ногти до крови впивались в предплечья.

Келл вся раскраснелась, она наклоняется ко мне.

— В прошлом году я похронила двоих внуков, Слоан. Так что не думай, что я ничего не знаю об эпидемии. Я знаю о ней намного больше, чем ты. Я — просто человек, который хочет сделать хоть что-нибудь, чтобы остановить это.

Я теряю дар речи. Так, значит, она все же человек.

— А почему вы эдесь, в этой больнице? — наконец, спрашиваю я. — Почему вы попросили, чтобы вас направили сюда?

Она улыбается и заправляет мне волосы за ухо.

— Потому что я видела, с чего ты начинала — я видела тьму в твоих глазах. И я не сдамся, пока ты не выздоровеешь.

Ее лицо говорит мне, что она считает, что ее мотивы благородны, и что я должна быть благодарна. Может, я бы и поверила, что она действует с добрыми намерениями, если бы не мои воспоминания, которые она помогала стирать.

Внутри себя я кричу: «Спасибо, что разрушили мою жизнь!» и едва сдерживаюсь, когда шепчу: «Спасибо, что спасли меня».

* * *

Закончив этот сердечный разговор, сестра Келл помогает мне одеться. Когда я переодеваюсь в чистую желтую пижаму и мохнатые тапочки, она вызывает обработчика. Это — тот самый, кого я видела вчера вечером, и я чуть-чуть перестаю волноваться, даже хотя и не вполне понимаю, почему. Он должен быть таким же монстром, как и остальные.

— Аса, — сестра Келл говорит ему, когда он придвигает ко мне каталку. — Ты не мог бы отвезти Слоан к доктору Беккету? Он ее ждет.

Обработчик не отвечает, но протягивает мне руку, помогая забраться в кресло — эта необычная вежливость вбивает меня с толку.

— Скоро все будет хорошо, — ласково говорит сестра Келл, привязывая к креслу мои запястья. Она отходит в сторону, но я не успеваю ответить — Аса выкатывает меня из палаты.

И снова обработчик катит меня по коридорам, как и прошлым вечером, но на этот раз мы идем медленнее. Он никуда не торопится. Некоторые из пациентов ходят сами по себе, но Лейси среди них нет. Я ищу ее, мне отчаянно хочется знать, что сталось с ней — что осталось от нее — хотя и ужасно страшно.

— Я хочу кое-что показать тебе, — тихо говорит Аса и нажимает кнопку, которая открывает двойные двери — те, что не ведут в отделение для пациентов. Я смотрю на него через плечо, пытаюсь понять, опчему он привез меня сюда тайком. Он напоминает мне о Риэлме, так что я не спорю. Мы идем по тихому коридору, со стенами пыльного серого цвета.

— Есть шанс, что это выход? — спрашиваю я, пытаясь прогнать тяжесть в груди. Аса смотрит прямо вперед, не глядя на меня.

— Не совсем.

Сердце у меня опускается, и я снова смотрю вперед. Мое спокойствие начинает улетучиваться, его сменяет тревога. Когда мы подходим к еще одним дверям, Аса идет медленнее.

— Вот где их держат, — шепчет он.

— Кого — их?

Очевидно, что это больничное отделение используют нерегулярно. Тут тихо, как в гробнице, и слегка пахнет мочой. Страх вот-вот овладеет мной, и я натягиваю ремно — сначала слабо, но потом все с большей силой. Я не знаю, куда он везет меня. Не знаю, что происходит!

И вдруг мы останавливаемся. Мы находимся в большом помещении, похожем на комнату отдыха — но вместо столов с развлечениями и играми в карты я вижу несколько инвалидных кресел и людей в серых одеждах. Они все смотрят в окно, а кто-то — на черно-белую картину на стене. У некоторых под глазом приклеен белый пластырь.

— Что происходит? — спрашиваю я, заикаясь.

— Доктора обнаружили, что сразу же после операции яркие цвета раздражают их, — шепчет Аса. — Как и шум. Они держат их в изоляциии, пока их ум слегка не окрепнет.

Я так и подпрыгиваю на стуле, и ремни так сильно впиваются в кожу, что я морщусь от боли.

— Ты хочешь сказать, что всем этим людям сделали лоюотомию?

Аса кивает и смотрит на меня.

— Именно это я и хочу сказать, Слоан. Именно это и делают в этой больнице. Ты — одна из неизлечимых. Это случится и с тобой.

У меня земля начинает уходить из-под ног. Я снова окидываю взглядом помещение, пытаясь понять. Хотя угроза лоботомии всегда маячила поблизости, я не думала, что это так реально. Никогда не представляла ее такой. И не думаю, что верила, что это может и со мной случиться.

— Но я же сотрудничаю, — говорю я слабым голосом, — я же рассказываю им…

— Они получают от тебя ту информацию, которая им необходима, а потом ты все равно окажешься здесь. Как и все остальные.

Я моргаю, чувствую, как слезинка стекает с щеки, капает на ногу. Я в ужасе, в шоке, мне больно от того, что Аса показал мне. Я не знаю, что так делать. И мне так страшно, что я даже думать не могу.

— У тебя есть неделя, — говорит Аса, — до того, как они привезут тебя сюда. Чем дольше ты сможешь придерживать информацию, тем больше времени ты купишь для себя. Я просто хотел, чтобы ты знала, что стоит на кону, Слоан.

Неделя. Жить мне осталось неделю. Как можно осознать это и не скатиться в совершенное безумие? И что он хочет, чтобы я сделала? Я просто не смогу выбраться отсюда. Это как будто еще одна форма пытки.

— Зачем ты привез меня сюда? — шепчу я, глядя на затылки, на опущенные плечи, на пустые души.

— Тут есть кое-кто, кого, я думал, ты захочешь увидеть.

Джеймс. Я подскакиваю в кресле, ищу его глазами, но мне в кожу ту же впиваются ремни. Пожалуйста, нет. Пожалуйста.

Аса наклоняется ко мне — его щека совсем рядом с моей — и показывает на один из стульев в другом конце помещения. Судя по профилю человека, я вижу, что это старик, и не могу сдержать вздох облегчения, потому что это не Джеймс. Обработчик отворачивается, а его щетина колет меня.

— Они подавили восстание, — шепчет он. — Но Джеймс и Майкл Риэлм бежали, и теперь вся надежда на то, чтобы покончить с Программой, находится в твоих руках и руках твоих друзей. Я просто хотел, чтобы ты знала, как мало вам времени осталось, чтобы придумать, как это сделать.

Джеймс в порядке. О, Боже, Джеймс бежал. Но мое облегчение тут же сменяется ужасом — я смотрю на того человека на стуле. И узнаю его.

— Артур? — зову я его, а голос у меня садится от страха.

Аса встает и толкает мое кресло ближе к нему. Не веря своим глазам, я смотрю на него, на его седую бороду, морщинистую кожу. Под глазом у него пластырь, а по щеке, по седой щетине, на грудь стекает тонкая струйка слюны.

Я плачу.

— Артур? — снова зову я его и надеюсь, что он выйдет из этого состояния, посмотрит на меня. Но он не реагирует. Он смотрит в никуда и ничего не видит. Ничего не понимает. Артур Притчард мертв, в его тело осталось тут, чтобы сгнить.

— Простите, что не верила вам, — плачу я. — Мне жаль, что они сделали это с вами.

Я вытягиваю пальцы, как будто могу дотянуться до него, но Аса откатывает кресло.

— Нам нужно идти, — мрачно говорит он. Пока мы идем к двери, я не отрываю гляз от Артура, и мне жаль, что тогда я не повела себя по-другому. Теперь-то на что мне надеяться? На что мне надеяться, если в Программе подвергли лоботомии своего создателя?

 

Глава 3

Аса молча закатывает мое кресло в офис доктора Беккетта, ставит его в центр и уходит, оставив меня одну. Я вся трясусь — у меня перед глазами до сих пор стоит бессмысленное выражение лица Артура Притчарда. Для нас он больше ничего не значит. От него ничего не осталось. Через неделю, если только я не придумаю, что делать, это случится и со мной.

А с Лейси тоже так было? Была ли она похожа на Артура? Так же пуста? Я чувствую, что вот-вот заплачу, но, всхлипнув, моргаю, стараясь прогнать слезы. Руки у меня все еще связаны, так что я не смогу вытереть лицо до прихода доктора Беккетта. Мне нужен план. И нужен быстро.

Позади открывается дверь, и я, глубоко вздохнув, жду, пока доктор не усядется за стол, напротив меня — пока он идет, он изучает меня взглядом. Выглядит он так же, как и раньше, только теперь, когда я знаю, на что способны в Программе, я его по-настоящему боюсь.

— Здравствуй, Слоан, — добродушно говорит он. — Как ты поговорила с Даллас?

Даллас. У нее, скорее всего, осталось еще меньше времени, чем у меня. Кто знает, может, сегодня утром ей уже сделали лоботомию.

— Хорошо, — говорю я, улыбаясь и плотно сжав губы. — Она больна, но вы еще можете помочь ей.

Доктор Беккетт кивает сам себе и садится в кресло, раздумывая над моими словами.

— Это — твое мнение как эксперта?

Мне не нравится его сарказм, но я сдерживаю себя.

— Я не эксперт, но я видела депрессию. И знаю, что в глубине души Даллас хочет жить. Думаю, вы сможете спасти ее.

— Интересно, — доктор снова открывает папку с моим делом и что-то быстро записывает на листах белой бумаги, сложенных там.

— Похоже, что со вчерашнего дня у тебя сильно изменилось настроение. Кто в ответе за эту чудесую перемену?

— Сестра Келл, — отвечаю я. — Она рассказала мне, почему попросила ухаживать за мной и почему работает в Программе. Что я могу сказать? Это произвело впечатление.

Беккетт смеется и отодвигает от себя бумаги.

— Так, значит? — говорит он. — Ну, Слоан, извини, но сейчас я на это не куплюсь. Правда это или нет, но к лечению мы подходим очень серьезно и не можем просто положиться на твое слово. Мы должны продолжать, и, как мне представляется, у тебя есть два варианта: либо ты добровольно отдаешь свои воспоминания, либо мы их забираем. Знаю, конечно, что ни один вариант не кажется привлекательным, но поверь, первый — лучше.

Он прав. Я могла бы посчитать его угрозу пустой или хотя бы думать, что я смогу перехитрить его, но ведь я сама все видела.

— Я сделаю все, чтобы выйти отсюда, — я говорю доктору. — Это я вам обещаю.

Я очень рад это слышать. Ведь нам нужна твоя помощь, чтобы найти Майкла Риэлма.

— Ч-ч-что? — восклицаю я. Он же не рассчитывает, что я сдам ему Риэлма — даже если бы я и знала, где он, с ним Джеймс. Я должна защитить их.

— Да, вы дружили с Майклом с тех пор, как ты проходила лечение. Вообще-то, — улыбается он, — тут говорится, что речь идет не просто о дружбе. И, похоже, что с тех пор Майкл Риэлм исчез из поля нашего зрения, но, видишь ли, ему запрещено так поступать. У него контракт.

У меня по спине пробегают мурашки.

— То есть — контракт?

Доктор Беккетт, кажется, по-настоящему удивлен.

— А ты разве не знала? Он не рассказал тебе, пока вы были в бегах?

Я не отвечаю — отчасти из-за того, что не хочу признаваться, что была с Риэлмом, отчасти — думаю, потому, что знаю, что хочет сказать доктор. Почему-то знаю.

— Майкл Риэлм — обработчик, Слоан. Внедренный обработчик, которого назначили, чтобы помочь стереть твои воспоминания, а потом — чтобы помочь найти тебя и мятежников. Вот только он, наверное, проникся вашими идеями или, скорее всего, заболел. Нам нужно найти его до того, как он причинит себе вред.

У меня шевелятся губы, но я не могу ничего сказать. Риэлм… обработчик? Я часто моргаю, едва не падаю в обморок, но ударяюсь плечом о металлическую ручку кресла. Риэлм помог стереть меня, а потом выследил меня, для Программы? Это что, правда? Как такое может быть?

Риэлм не обращает на Джеймса внимания , смотритна меня чуть ли не с восхищением .

— Так ты рада меня видеть ? — спрашивает он , как будто боится ответа .

— Да . Что за глупый вопрос ?

Он улыбается , опускает руки .

— Конечно . Ты не приняла ее .

Мир начинает рушиться на части. Я пытаюсь вырваться, натягиваю ремни. Теперь я понимаю, что Риэлм имел в виду, когда мы увиделись в первый раз после того, как он передал мне таблетку. В какой-то момент я, должно быть, узнала, кто он такой. Он думал, я вспомнила.

— Нет! — кричу я, а в руки впиваются ремни. По щекам катятся слезы, в горрле першит. Я рыдаю — меня предали и мне так больно. Я царапаю кожу на руке о пряжку ремня, и по запястьям начинает течь кровь. Доктор Беккетт встает из-за стола и освобождает мне руки, но я не шевелюсь, только закрываю лицо руками и плачу.

— Риэлм, — стону я, — что ты наделал?

Мой лучший друг помог меня уничтожить. Он работал на Программу — он никогда и не был моим другом. Как он мог быть им, когда он знал обо мне все самое сокровенное? Знал, кого я люблю? Все это время мной манипулировали. А теперь он с Джеймсом. И что он будет делать?

Я чувствую себя дурой. И мне одиноко. Доктор Беккетт, чтобы поддержать меня, кладет мне руку на плечо, и я, повернувшись к нему, рыдаю, уткувшись в накрахмаленный воротник рубашки, застегнутой на все пуговицы, пачкая кровью ее рукава. Хотела бы я снова увидеть Майкла Риэлма. Хотя бы для того, чтобы убить его.

Десятки других воспоминаний готовы прорваться на поверхность — в них Риэлм ласковый и заботливый, всегда присматривает за мной. Но это все ложь, и я с отчаянным криком отталкиваю доктора Беккетта. Он быстро хватает меня за руки, удерживая на месте.

— Успокойся, — ласково говорит он. Бесполезно. Я готова разорвать его в клочья. Все тут разнести.

— Мы поймаем Майкла Риэлма, — говорит он прямо мне в лицо, — и ты будешь свободна от его лжи.

Я дерзко вздергиваю подбородком.

— Откуда мне знать, может, лжете именно вы!

Беккетт отпускает мои руки и садится на стул напротив меня.

— Не будь наивной. Ты уже знала, Слоан. Может, ты не хотела признавать это, но ты знала. Майкл Риэлм, твои друзья из Программы — Шепард, Дерек, Табита. Они все принимают участие, Слоан.

Я смотрю на него, перебирая в памяти всех, кого я знала, подозревая всех друзей, которых вспомнила. Больше никак нельзя узнать правду. Никак нельзя понять, кто реален, что реально.

— А Кас, — говорю я, — он тоже с вами?

Доктор качает головой.

— Казанова Гутьерез был простым информатором. Ему не платят жалование. Мы заключили с ним сделку — Лекарство в обмен на твою свободу. По крайней мере, он действовал, исходя из благородных побуждений. К несчастью, когда явились обработчики, стало ясно, что вы все заражены. Они рассказали мне, что им ничего не оставалось, кроме как взять вас под стражу. В конце-концов, суицид — штука заразная, а вы представляете высокую степень угрозы. Но мы все-таки отпустили мистера Гутьереса. Мы стараемся держать слово.

Я сжимаю руки в кулаки, и по пижаме течет кровь. Я не верю доктору Беккетту. Они и не собирались выполнять свою часть сделки, так же как и сейчас не собираются отпускать меня. Аса это подтвердил. Я никак не могу этого понять, да никто бы и не смог. Доктор Беккетт пытается свести меня с ума, чтобы я сдалась Программе. Почему? Я не такая уж особенная. Не стоит тратить на меня столько нервов и усилий. Чего еще они хотят от меня! Они уже все забрали!

Я вскакиваю со стула и хватаю со стола доктора Беккета пресс-папье — вылитый из железа головной мозг с подсвеченными участками. Поднимаю его над головой, а доктор Беккетт медленно встает со стула, прищурившись и глядя то на меня, то на поднятое пресс-папье.

— Опусти это, Слоан, — тихо говорит он, — дважды повторять не стану.

Позади открывается дверь, как будто за нашим разговором наблюдали с самого начала. Там, с непроницаемым лицом, стоит Аса. А потом медленно качает головой. Меня охватывает отчаяние, и я чувствую, что ломаюсь. Таким путем я отсюда не выберусь — убив доктора, которого так легко заменить. Все это намного больше. Больше меня.

Я роняю пресс-папье на пол, и хотя оно и падает на ковер, звук громкий. Доктор Беккетт резко протягивает руку, а я толкаю его с такой силой, что он спотыкается о стул и падает на пол. Я кричу, рву себе волосы, и подбегает Аса. Я схожу с ума. Я просто, мать твою, с ума схожу. Аса заламывает мне руки и крепко держит меня, обездвижив. Пока доктор Беккетт пытается встать, я продолжаю кричать и, ударив ногой, едва не попадаю в него.

В кабинет вбегает сестра Келл, видит тот хаос, который я создала, начинает возиться с колпачком шприца. Всего секунду я смотрю в ее обеспокоенные глаза, а потом она вкалывает мне в бедро успокоительное. И вот Аса отпускает меня, и я падаю в кресло, а крики мои становятся тихим плачем. Сестра Келл становится на колени рядом со мной, вытирает мое лицо, а я беспомощно смотрю на нее.

— Шшш… — шепчет она. — Уже почти все, Слоан. Всего несколько дней, и все будет кончено.

Услышав это, я снова начинаю плакать и, повернувшись к Асе, вижу, что он смотрит сквозь меня, крепко сжав зубы. Теперь я совсем одна. И я, наконец, понимаю, что так всегда и было.

* * *

Не знаю, сколько прошло времени. Я нахожусь в кабинете доктора Беккетта, мое тело свешивается с кресла, руки связаны. Я то теряю сознание, то вновь прихожу в себя. Я в отчаянии, но лекарства лишают меня всяких чувств. Это успокаивает, и я не могу с этим бороться. Доктор Беккетт принимает это как готовоность сотрудничать и, навверное, так и есть. Разве что выбора у меня и нет.

— Майкла Риэлма послали, чтобы он нашел вас с Джеймсом, — говорит Беккетт. — К несчастью, вскоре после того, как он покинул больницу, он разорвал с нами связь. Только когда на сцене появился доктор Притчард, мы узнали о вашем местоположении. Для нас нехарактерно следить за нашими сотрудниками, но, должен сказать, интерес Артура к Лекарству стал непредвиденным осложнением. Что доктор обещал тебе, Слоан? Ты отдала ему Лекарство?

Они не знают. Про себя я улыбаюсь от радости, что Джеймс принял Лекарство до того, как Программа успела прибрать его к рукам. Я знаю, что он не слетит с катушек — он слишком крут, чтобы позволить Программе победить его. Теперь он с Риэлмом, но, поскольку Программа ищет моего бывшего друга, вряд ли он сдаст Джеймса. Заплаканными глазами я смотрю на доктора Беккетта.

— Артур хотел исправить вред, который причинила Программа, — говорю я. — Он собирался вернуть нам память и лечить депрессию обычными методами, как и должно было быть, пока вы не прервали лечение.

Доктор Беккетт мрачнеет и наклоняется ближе.

— Методы Артура Притчарда не сработали. Программе нужно было развиваться. И нет гарантии, что эту таблетку вообще можно воспроизвести. Говорят, Эвелин Валентайн использовала стволовые клетки — а это нелегально. Он не говорил об этом?

Даже хотя я и одурманена лекарствами, я чувствую удовлетворение. Они ничего не знают о Лекарстве, и он надеется, что я смогу посвятить их в подробности. Никогда в жизни не была так рада, что у меня нет ответов.

— Думаю, вам нужно спросить у Артура, — говорю я, прекрасно зная, что Артур не в состоянии им ничего рассказать — после того, что они с ним сделали.

Я смотрю на высокую полку в другом конце комнаты, куда Беккетт убрал пресс-папье, которое, видимо, нервирует его. Я бы могла убить его. Может, и стоило.

— А чего вы хотите от Риэлма теперь? — спрашиваю я едва шевеля губами. — Вы захватили нас. Даже если он и не сдал нас самостоятельно, он свою работу выполнил. Зачем вам теперь-то его воспоминания?

Доктор Беккетт складывает руки перед собой.

— Он нам должен, — говорит он коротко. — Мы полностью его сотрем.

Во мне вспыхивает сочувствие к Риэлму, даже хотя я и ненавижу его — ненавижу то, что он сделал. Я всхлипываю и опускаю голову набок, не желаю испытывать сострадание. Риэлм предал меня. Это я простить не могу.

— Хорошо, — говорю я наконец, даже хотя и не имею это в виду. — Хорошо.

* * *

Аса провожает меня в палату, оставив кресло-каталку в коридоре напротив кабинета доктора Беккетта. Он помогает мне идти, обхватив за талию. Действие лекарства усиливается сразу же, как только я встаю на ноги, голова у меня кружится, ноги подкашиваются.

— Еще чуть-чуть, — говорит Аса, повернув в мой коридор.

— Тебе надо было посадить меня в кресло, — бормочу я и хватаюсь за стену, чтобы удержаться на ногах.

— А почему я больше не связана? Ты не боишься, что я ударю тебя?

— Нет, — говорит он. Аса не показывает чувств, его лицо всегда непроницаемо, а движения целеустремленные. Когда мы заходим в палату, одной рукой он убирает покрывало, а другой поддерживает меня. Помогает мне забраться в постель, и боль из-за всего того, что случилось сегодня, наваливается на меня. Аса застывает на месте и смотрит на меня, а я протягиваю к нему руку.

— Почему ты помогаешь мне? — спрашиваю я. Он берет меня за руку и сочувственно сжимает.

— Потому что Риэлм попросил меня.

Я широко открываю глаза и отдергиваю руку, но Аса снова хваатает ее и прижимает к груди.

— Риэлм беспокоится за тебя, — настойчиво говорит он. — Он просил позаботиться о тебе.

Я не хочу слушать. Другой рукой я пытаюсь ударить Асу, но он легко блокирует удар, схватив меня за запястья и заставив меня вскрикнуть от боли.

— Успокойся, Слоан, — говорит он, прижимая меня к постели.

— Майкл Риэлм — лжец, — кричу я и вырываюсь, а Аса снова заламывает мне руки.

— Мы все — лжецы, Слоан, — говорит он, — каждый из нас скрывает то, кто он есть.

— Но не так же, — я снова начинаю плакать, теперь — от злости. Я поворачиваюсь из стороны в сторону, борюсь, сама не знаю, с чем. Я думала, Риэлм любил меня. Я так во всем ошибалась.

— Ненавижу его, — из меня вырывается рыдание, настолько невыносимо горе. Уткнувшись в подушку, я повторяю:

— Ненавижу его.

Чувствую, как Аса гладит меня по голове, проводит рукой по волосам. Делает это до тех пор, пока я не начинаю засыпать, устремляясь навстречу свободе от боли, которую не может дать лекарство. И, перед тем, как заснуть, я слышу, как Аса шепчет:

— Майкл очень расстроится, когда услышит это.

 

Глава 4

На следующее утро, когда я просыпаюсь, я чувствую резкую боль в голове, как будто меня ударили молотком. Я поднимаю руки, чтобы нащупать шрам, как будто врачи могли сделать мне лоботомию, пока я спала. Ничего, сроме спутанных волос.

Мои руки. Я смотрю на них, удивляясь, что больше не привязана к постели. Протягиваю их перед собой и вижу на запястьях красные отметины и синяки, но все равно, я рада, что свободна. В груди я чувствую боль, глубокий страх. Мне нужно рассказать Даллас все о Риэлме, начиная от их общего прошлого, и кончая тем, что он — грязный обманщик. Кончая тем, что я ненавижу его.

Я оглядываюсь по сторонам, вспоминая, как Аса отвез меня в то ужасное место, где держат пациентов после лоботомии, чтобы я увидела, как Артур Притчард пускает слюни. И что, по мнению обработчика, я должна делать? Если бы сбежать было так просто, другие уже выбрались бы. Я в ловуушке, и не знаю, помогает мне или вредит та информация, которую передал Аса.

Чтобы не сойти с ума, я вспоминаю всю свою жизнь — по крайней мере, жизнь после лечения. На следующий день, после того, как я вернулась, мы с Джеймсом встретились в Велнес Центре. Обращался он со мной то ласково, то грубо, пока не стал склоняться к ласке. Он защищал меня, в том числе и тогда, когда Риэлм переступал черту. Риэлм…

Я вздыхаю и трясу головой, чтобы удержаться от крика. Я пылаю от гнева, но это чувство мне не поможет. Мне нужна ясная голова. Нужно придумать, как выбраться отсюда. Но как только я чувствую ярость, ей на смену тут же приходит теплая волна, разливающаяся в груди. Видимо, в лекарстве содержится ингибитор, который успокаивает мои расшатанные нервы. Я помню, как он действует, с первых дней лечения.

Оставшись без присмотра, я сползаю с кровати, медленно шевелюсь, чтобы размять мышцы, боюсь резко шевелиться. Когда я чувствую, что стою ровно, я надеваю свежую пижаму, которая лежит у меня на кровати. Осторожно и робко, глядя через плечо, выхожу из палаты. В конце коридора я слышу голоса и иду туда.

Я захожу в небольшое помещение — маленькую версию комнаты отдыха. Четверо пациентов сидят там и смотрят телевизор — похоже, что это рекламно-информационный ролик Программы — а двое других смотрят в окно. Я вижу, что один человек из этих двоих — Лейси.

Я тут же инстинктивно улыбаюсь, но потом, когда подхожу к ней, делаю спокойное лицо. Я не хочу напугать ее. Я замираю. Могу я напугать ее? Она вообще понимает, что происходит? Я подавляю боль в сердце, которая приходит вместе с этой мыслью.

— Привет, — говорю я хриплым голосом, когда встаю рядом с ней. Лейси продолжает смотреть в окно, не обращая внимания на мои слова. Я ищу глазами шрам, но не вижу. Не знаю, как они проводят лоботомию; никогда не хотелось выяснять.

Вдруг Лейси поворачивается ко мне. Она медленно окидывает меня взглядом, ее губы приоткрываются.

— Пора завтракать? — спрашивает она слишком тихо. В груди у меня больно от глубокой печали, но я изо всех сил стараюсь улыбнуться.

— Еще нет, — ласково говорю я ей.

— А-а, — она поворачивается к окну, а мысли ее похожи на легкий ветерок, который шелестит в ее голове — ни стремлений, ни страха, ни волнения. Я пытаюсь придумать, что сказать ей, как дать ей понять, что она мне небезразлична. Мне так жаль, что я не спасла ее от Программы. Так жаль, что с ней произошло такое.

— Слоан? — голос сестры Келл пугает меня, и я, оглянувшись через плечо, вижу, что она стоит в дверях. На ее лице видно подозрение, и когда она зовет меня второй раз, с укором, как нашалившего ребенка, я понимаю, что мое время с Лейси вышло.

— Потом поговорю с тобой, — я говорю подруге, пытаясь тоном голоса передать, что надеюсь снова с ней встретиться. Она еще раз смотрит на меня без интереса и потом снова возвращается к виду из окна.

С тяжелым сердцем я подхожу к сестре Келл. Увидев осуждение в ее взгляде, съеживаюсь и пытаюсь объясниться.

— Когда я проснулась, я не знала, куда пойти, — говррю я, как только подхожу к ней. — Вас же не было.

Она берет меня за руку и выводит из комнаты.

— Асе нужно было првязать тебя. Слоан, ты еще не готова взаимодействовать с другими пациентами. Ты представляешь для них угрозу.

Мы идем в мою палату-тюремную камеру, и я поворачиваюсь к сестре Келл.

— Вы собираетесь привязать меня? — спрашиваю я, не в силах сдерживать кипящую ярость. — Я-то думала, что иду на сотрудничество.

— Ну, дорогая, — говорит она покровительственно, — так и есть. Но для остальных пациентов было бы вредно общаться с тобой. Ты все еще очень больна. Можешь начать здесь распространение эпидемии. Потерпи еще недельку. Время пролетит быстро.

Через неделю мне сделают лоботомию. Сестра Келл должна знать это, и все-таки она разговаривает со мной так, как будто я должна быть благодарна. И тогда все то ощущение дружбы, которое она пыталась создать, улетучивается. Я сжимаю зубы, не говорю ни слова.

— Я оставила завтрак в твоей палате, — говорит она. — Думала, там тебе будет удобнее.

Возле двери в палату она останавливается и жестом приглашает меня зайти. Рядом с кроватью я вижу железный поднос на тележке. Еда прикрыта коричневыми пластиковыми мисками, чтобы сохранить тепло. Я вспоминаю то, что однажды сказала мне Лейси — что они кладут лекарства в еду. Но мне хочется есть — я ужасно голодна. Могу я переварить немного лекарств, чтобы получить питательные вещества? Стоит ли так рисковать?

Я захожу в палату, иду к подносу и слышу, как позади закрывается дверь. Оборачиваюсь и слышу, как щелкает замок. С замершим сердцем я подбегаю к двери, дергаю за ручку.

Келл только что заперла меня. Я оглядываю палату, ищу что-нибудь, что угодно, чтобы вскрыть замок. Но в Программе работают осторожно. Самое острое, что есть в палате — пластиковая ложка, которую принесли вместе с завтраком. Поняв, что я в ловушке, я сажусь на кровать, поднимаю миску и вижу блинчики со смешными рожицами.

Я долго смотрю на них, и эта ирония — или жестокость — выводит меня из себя. И я поднимаю поднос, бросаю его на пол — он падает с громким стуком — и, свернувшись в клубок, смотрю в окно.

* * *

Доктор Беккетт не вызывает меня, и те часы, что я провожу в одиночестве, растягиваются до бесконечности, пока я не начинаю сходить с ума. Что-то бормочу сама себе, в волокнах деревянной двери вижу силуэты. Начинаю сомневаться, что кто-нибудь придет за мной, пока не решат, что мне пора в серую комнату.

В обед приходит сестра Келл, чтобы принести следующую порцию. Как только я вижу ее, я подбегаю к ней, умоляю выпустить меня. Думаю, что если я хотя бы не выйду из палаты, я могу вовсе сойти с ума. Но сестра Келл только окидывает меня взглядом и идет к перевернутому подносу с завтраком.

— Прости, Слоан, — говорит она, — ты не можешь выйти. Пока что — нет.

Эта новость подавляет меня, но похоже, что ее это не волнует — она просто вытирает с пола липкий апельсиноый сок.

— А что-же мне тогда делать все это время? Это что — еще одна версия одиночной камеры?

Сестра Келл вздыхает, встает и смотрит на меня.

— Сегодня утром доктора Беккетта вызвали в другое место. Как только он вернется, он навестит тебя. А пока что, он хочет, чтобы ты оставалась в палате, подальше от неприятностей. Напрягаться нет смысла. А теперь ешь обед.

Я смотрю на сэндвич, удивляясь тому, как аппетитно он выглядит. Не помню, когда я ела в последний раз — может, и не ела с тех пор, как оказалась тут. Желудок урчит согласно со мной. Я беспомощно падаю на кровать, беру сэндвич, соторожно откусываю. Ожидаю почувствовать известковый или горький вкус, который бы подтвердил, что там есть лекарства. Но не чувствую ничего, кроме вкуса индейки.

— Под этой тарелкой лежит бумага, — говорит сестра Келл, растряхнув салфетку и положив ее мне на колени. — доктор Беккетт подумал, что ты, может быть, захочешь записывать свои мысли для следующей сессии — это бы помогло двигаться дальше. И, видимо, это поможет тебе бороться со скукой.

Дерьмо все это. Он хочет получить информацию о Лекарстве. Или о Риэлме. Но этого он от меня не дождется.

— Может, я напишу родителям, — предлагаю я, чтобы посмотреть на реакцию Келл. Она тепло улыбается.

— Да, звучит чудесно, — искренне говорит она. — Уверена, что им уже сказали, что ты здесь, но, наверное, они будут рады узнать новости от тебя. Ты их ужасно напугала.

Неужели родителям сказали, что я здесь? Это было бы бессмысленно, ведь они все равно собираются сделать мне лоботомию. А если посмотреть на сестру Келл, и правдв веришь в то, что она рада, что я хочу написать родителям. Не уверена, знает ли она, что случается с теми, кто выписываются из этой больницы. И не думаю, что кто-то знает.

Родители. Если в Программе им не сказали, что они думают о том, где я? Сказал ли отец матери, что звонил Джеймс? Может, они думают, что он защитит меня, как и обещал? Если бы они знали, что в Программе собираются сделать мне лоботомию. Сделать меня послушной. Этого они от меня хотят?

Пока сестра Келл заканчивает убираться, я молчу, а она говорит, что через час вернется, чтобы забрать тарелки. Больше я не ем, а вместо этого беру бумагу и гибкую ручку, которую она оставила, чтобы я писала.

Я отодвигаю с подноса тарелки, чтобы использовать поднос, как стол. Но, пока я смотрю на чисто-белый, пустой лист, я никак не могу придумать, о чем писать. Если честно, я думаю о Джеймсе. О том, что очень вероятно, что я его больше не увижу — в качестве самой себя.

Закрыв глаза, я представляю, что напишу ему, но не осмеливаюсь перенести мысли на бумаге. Повзволяю себе забыться в хороших воспоминаниях — или в плохих. Вспоминаю наши обещания.

Я люблю тебя, — в мыслях я пишу Джеймсу. — В другой жизни мы могли бы остаться вместе, бороться вместе, вернуться домой вместе. И наше существование никого бы не волновало. Может, я бы научилась плавать. Может, у нас были бы дети.

Джеймс , мы не подвели друг друга . Ты принял Лекарство , и теперь ты всегда будешь помнить меня .

Мои слезы падают на белый лист.

Но я забуду тебя . Я забуду , как ты смешил меня или выводил из себя своим упрямством . Джеймс , я забуду тебя .

Но я всегда буду любить тебя .

Я ложусь на бок, а лист бумаги медленно падает к с кровати куда-то на пол. Я никогда не смогу сказать Джеймсу, что чувствую — если только не пойму, как отсюда выбраться. Но каждая секунда напоминает мне, как мало времени осталось. Никто за мной не придет. Только хирург.

 

Глава 5

— Расскажи мне о своем последнем воспоминании про дом у озера, до того, как за вами пришли обработчики, — говорит доктор Беккетт. Он снова сидит в кожаном кремле, а я сижу на стуле напротив него, и руки у меня не связаны. От лекарств, которые доктор дал мне, чтобы я успокоилась, в голове у меня тяжело, они разливаются по всему телу, и от них я чувствую спокойствие.

— Я была с Джеймсом, — говорю я, улыбнувшись, — мне снился сон про нас, и я рассказывала этот сон ему, а потом мы услышали, как внизу кричит Даллас. Потом побежали в лес.

Я закрываю глаза и рассказываю ему о погоне. О том, как Артура ударили шокером, а Даллас воткнула нож в Роджера. Он внимательно слушает и не перебивает… Но когда я замолкаю, облизывает губы, как будто ждал этого, чтобы задать вопрос.

— А где был Майкл Риэлм в это время? Казанова был там, но Майкла на ферме не было. Не знаешь, куда он пошел?

— Может, покончил с собой, — говорю я мрачно. Когда в ответ на эти слова я слышу тишину, сразу же жалею о том, что сказала. Я не хочу, чтобы Риэлм умер. Я хочу, чтобы он сказал, что доктор все это время обманывал меня. И привел меня к Джеймсу.

— Я полностью уверен, что Майкл до сих пор жив, — говорит доктор. — Но не волнуйся: как только мы найдем его, ты с ним сполна расплатишься. Ну, когда ты его видела в последний раз?

— В доме. Они с Касом поссорились и вышли наружу. Потом мы с Джеймсом пошли наверх, и…

Я смотрю на доктора Беккетта, вспомнив, что я не должна знать, что Джеймс на свободе.

— Как там Джеймс? — озабоченно спрашиваю я.

Доктор улыбается.

— С ним все в порядке, Слоан. Он находится в одной из больниц Программы и, насколько я знаю, охотно идет на сотрудничество. Тебе больше не нужно о нем волноваться. Лучше позаботься о себе.

— Не делайте ему больно.

Доктор Беккетт сам попался на лжи и даже этого не знает. Я быстро моргаю, как будто сдерживая слезы.

— Пожалуйста, не делайте ему больно.

Доктор сжимает губы, как будто его мучает совесть.

— Я сообщу, что ты просила за него. Хорошо?

Я киваю, притворившись, что благодарна. Откидываюсь на спинку стула и сосредотачиваюсь на последних днях в фермерском доме. На моем разговоре с Джеймсом про детей, на деталях, которые, скорее всего, не помогут Беккетту никогго найти, не говоря уж о моем парне.

Беккетт что-то записывает у себя, он явно взволнован. Я напоминаю себе, что мне осталось только шесть дней до того, как мне сделают лоботомию, если я не выиграю больше времени. Так мне сказал Аса.

— Может… — начинаю я говорить, не зная, что сказать, но понимая, что нужно что-то делать.

— Может, я о чем-то забыла, — говорю я, — что навело бы на мысль, где Риэлм. Может, он сказал мне что-то, а я не помню.

Доктор смотрит на меня, снимает очки и кладет их на стол.

— Существуют лекарства, которые могут сделать воспоминания более отчетливыми, — говорит он, — мы их попробуем в следующий раз.

Он не верит мне, и, наверное, раздумывает про себя, отчего я вдруг стала идеальным пациентом. Я быстро предлагаю объяснение.

— Если вы найдете его, — говорю я, кажется, храбрее, чем есть на самом деле, — я хочу поговорить с ним до того, как вы, — я машу рукой, — сделаете с ним то, что планируете сделать. А потом я хочу домой.

Доктор Беккетт снисходительно кивает.

— Конечно, дорогая. Тебе еще нужно будет пройти Программу, но после этого ты можешь идти.

— Договорились.

Доктор ничего не говорит о лоботомии, да я и не думала, что станет говорить. Но, может, я немного надеялась, что он хотя бы намекнет. Но опять же, если бы не было этой деликатности, каждый день стал бы настоящей пыткой. Я видела Лейси, Артура. И знаю, что будет. Может, лучше жить, отрицая все, пока есть возможность.

* * *

До того, как я выхожу из офиса, доктор Беккетт заставляет меня принять блестящую красную таблетку. Увидев, что Аса меня не ждет, я удивлена, но мне уже хочется спать, так что я быстро иду по коридору. У двери в маленькую комнату отдыха я останавливаюсь.

Лейси сидит там, смотрит в окно и медленно раскачивается. Кажется, ей немного лучше, чем в другие разы, когда я ее видела. До того, как зайти, я смотрю по сторонам, и когда вижу, что на горизонте нет Келл, вхожу внутрь.

— Мне нравятся твои волосы, — говорю я, и это — самое невинное и миролюбивое начало разговора в моей жизни. Лейси смотрит на меня, растягивает губы в улыбке.

— Спасибо.

Она не приглашает меня сесть, но поза ее тела говорит мне, что она не возражает. Я не помню, какой Лейси была до программы — видимо, плохой девчонкой. Интересно, вернется ли когда-нибудь к ней эта ее сторона.

Я сажусь на жесткие подушки дивана, лицом к ней, и она слегка поворачивается ко мне, как будто ей интересно, что я скажу дальше. Об этом я еще не думала.

— Я — Слоан, — говорю я.

Она едва заметно улыбается, смотрит на меня, широко открыв глаза. Я не вижу в них узнавания, но они не мертвы. Не совсем. Я наклоняюсь к ней и снова проверяю, не наблюдают ли за нами.

— Тебя зовут Лейси, — шепчу я, — Ты — Лейси Кламат, и ты из Орегона.

Ее улыбка блекнет, а брови сдвигаются вместе, она пытается понять, что я имею в виду. Она не знает, кто она такая — свсем не знает — но ее личность нетронута. Она не построена только на ее воспоминаниях. И она остается Лейси. Несмотря на панику, которая поднимается во мне при мысли, что она никогда не вернется, я пытаюсь убедить себя, что она — все еще Лейси.

— Если бы я моглы вытащить нас отсюда, — тихо говорю я, — ты бы пошла со мной?

Лейси смотрит мимо меня, и чья-то рука хватает меня за плечо, из за чего я едва не подскакиваю на месте. Поворачиваюсь и вижу, что рядом стоит Аса, крепко сжав зубы от злости.

— Вы, должно быть, устали, мисс Барслоу, — говорит он сухо. — Давайте я отведу вас в палату, чтобы вы отдохнули.

Он прав: помимо этого выброса адреналина, я чувствую тяжесть в теле от лекарств и вот-вот упаду.

Я еще раз смотрю на Лейси, но она уже отвернулась от меня и снова стала раскачиваться и смотреть в окно.

Я тихо прощаюсь с ней и иду за Асой. Он выводит меня из комнаты, обращаясь со мной скорее как с нашалившим ребенком, а не с мятежником, который пытается выбраться из больницы, где промывают мозги. Когда мы выходим в коридор, Аса резко поворачивается ко мне, и я испуганно отшатываюсь.

— Что, мать твою, ты вытворяешь? — спрашивает он полушепотом. От него все еще пахнет сигаретами, а под глазами — темные круги. Что-то его беспокоит.

— Уточни, что ты имеешь в виду, — говорит он, и его взгляд прожигает меня насквозь.

— Хочешь попасть на лоботомию? Я пытаюсь спасти тебе жизнь, Слоан. И спрашивать Лейси о побеге… Боже!

Он сжимает руку в кулак, как будто хочет что-то ударить. Отходит на шаг назад и потом возвращается. Он явно недоволен.

— Слушай, — говрит он, — мне нужно, чтобы ты вела себя умнее. Даллас не слушает меня, и ее уже записали на операцию.

— Что? Когда?

Они собираются превратить ее в одну из этих людей. Собираются отключить ее.

— Ты должен остановить их!

— Не могу, — говорит он, а его лицо совсем близко от моего. — Завтра ее везут на операцию. Я не могу скомпрометировать себя, или я кончу так же, как она и Артур Притчард.

— Тогда что нам делать? Я не позволю, чтобы это произошло. Я должна спасти ее.

— Слоан, — отчаянно говорит он, — ты должна спасти саму себя. Я ей сейчас помочь не могу, и ты не можешь. Просто подыгрывай. Риэлм делает все возможное, чтобы спасти тебя, честное слово.

И снова, услышав имя Риэлма, я испытываю смешанные чувства, которые быстро исчезают, благодаря лекарствам. Они накрывают меня, и через несколько секунд мысли у меня начинают путаться. Аса чертыхается и потом берет меня под руку, чтобы отвезти в палату.

— Это все красная таблетка. В ней есть успокоительное, которое действует, пока стираются твои воспоминания, — говорит он, все время оглядываясь.

— Что они сотрут? — спрашиваю я, хотя к концу этой фразы у меня уже заплетается язык.

— Не знаю. Зависит от того, что ты им рассказала.

— Они хотят найти Риэлма, — говорю я, когда Аса заводит меня в палату. — Хотят знать, почему его не было в фермерском доме, когда они пришли за нами.

Аса помогает мне забраться в постель и смотрит на меня.

— И что ты им рассказала?

— Правду.

Я моргаю все медленнее, и Аса то появляется перед глазами, то исчезает, но все реже.

— Сказала, что не знаю.

Аса улыюается, и я окончательно закрываю глаза.

— Молодец.

* * *

Я сижу в кабинете доктора Беккетта, и мне так одиноко, как никогда раньше. Не могу поверить, что я действительно согласилась принять эту таблетку — таблетку, которая прикрепится к моим воспоминаниям, прояснит их, а потом превратит в то, что подлежит стиранию. Никогда не думала, что я добровольно смогу согласиться на подобное, но сейчас — это мой единственный шанс выиграть побольше времени. У меня осталось пять, а может, четыре дня. Не думая больше ни о чем, я проглатываю желтую таблетку и закрываю глаза, ожидая, пока лекарство не начнет действовать.

— Напроттив меня скрипит кресло — доктор Беккетт усаживается поудобнее, настраиваясь на долгий сеанс. Меня на секунду охватывает паника, из-за того, что мое подсознание, может, и правда знает, где Риэлм, но я не думаю об этом. Я уже приняла таблетку — в моей голове болье нет потайных мест. Может, какая-то часть меня думает, что он заслуживает того, чтобы его поймали.

Через пять минут я широко распахиваю глаза. Чувствую себя спокойно, но, в отличие от спокойствия, вызванного успокоительным, сознание у меня не затуманено. Оно ясное и спокойное. Я целую минуту смотрю на доктора Беккетта, прежде чем он замечает это. Он что-то записывает у себя в блокноте, быстро пролистывая страницы. На нем нет обручального кольца; одет он в мягкий коричневый блейзер, под которым надета футболка — как будто звезда с телевидения, которая пришла на церемонию награждения. Он всегда выглядит так неофициально? Или это — всего лишь часть имиджа, который он пытается создать? Сегодня он побрился и из-за этого кажется моложе. Ему, должно быть, лет сорок, но без бороды он может сойти за двадцатилетнего. Я думаю, что он — ходячая ложь, фальшивый облик во всей полноте.

Он смотрит на меня.

— А-а, вижу, что лекарство подействовало.

Я киваю и устраиваюсь на стуле. Сейчас мне удобнее, чем раньше, или, быть может, я действительно готова сотрудничать.

— О чем вы пишете? — спрашиваю я.

Он улыбается, похоже, смутившись оттого, что я наблюдала за ним.

— Нужно принимать решения, — говорит он. — Некоторым пациентам уже нельзя помочь, Слоан. И я — тот, кто должен принимать нелегкие решения. Мне жаль сообщать тебе это, — он сжимает губы и отворачивается, — но Даллас не справится. Ее записали на операцию.

Я вздрагиваю — в моей груди взрывается комок злости и горя, а потом все приглушает лекарство.

— Что с ней будет? Это жестоко, даже для Программы.

— Уверяю тебя, что это не так ужасно, как ты думаешь — не для такого человека, как она. Мы усовершенствовали технику лоботомии. Теперь она проводится не так, как в первые дни, когда она была популярна. Лоботомию делали у психически болных преступников. Ее целью и не было излечение пациента — наоборот, ее делали, чтобы лучше управлять им. А у нас есть цель. Лобная доля головного мозга Даллас будет отсоединена от нервов, которые посылают ей инфицированные сигналы.

Он складывает перед собой руки натренированным движением доктора.

— Мы вставим ей металлический стержень под глазом и перережем нервные волокна. Когда все закончится, шрамов у Даллас не останется, но она больше не будет хотеть покончить с собой.

— А еще она больше не сможет думать, — резко говорю я.

Неправда. Мы же не отрезаем части ее мозга, мы только… переключаем провода. В результате она станет спокойным, не таким жестоким человеком. Она не будет помнить тех ужасных вещей, через которые прошла. Ее долговременная память пропадет. Даллас пройдет интенсивную физическую и речевосстановительную терапию, и через три или шесть месяцев сможет снова наслаждаться жизнью.

— Это — то, что случится со мной? — спрашиваю я слабым голосом.

— Зависит от того, будешь ли ты нам помогать, Слоан. Расскажи, где Майкл Риэлм?

Его рот лжет, а глаза говорят мне все, что мне нужно знать. В этом учреждении по-другому и не лечат. Я кончу так же, как остальные.

— Я не знаю, где Майкл Риэлм, — говорю я.

— Что он говорил тебе в последний раз? — спрашивает он. — О чем был ваш последний разговор?

Лекарство разливается по венам, находит это воспоминание, и я не могу сопротивляться и отвечаю.

— За день до того, как пришли обработчики, мы стояли на мосту. Риэлм сказал, что все понимает насчет меня и Джеймса — что я всегда предпочту Джеймса, а не его. И обещал, что несмотря на все… он предпочтет меня. Но я этого не хотела.

Доктор Беккетт кивает.

— Ты надеешься увидеть Майкла снова?

Я вздыхаю, пытаюсь удержать слова, но не могу.

— Да. Я жду, что он спасет меня.

Беккетт смеется.

— Правда? Уверяю, это никак не возможно. Но то, что ты в это веришь… Это говорит об очень многом. Слоан, ты любишь Майкла Риэлма?

— Сейчас я его ненавижу.

— Но если все забыть — то, что он лгал тебе, предал тебя… ты любишь Майкла Риэлма?

В моих глазах стоят слезы, нижняя губа немного дрожит.

— Да, — шепчу я, — да, люблю.

— Тогда нам не придется искать его, — говорит доктор, закрыв папку. — Он придет за тобой. А мы будем ждать.

 

Глава 6

Когда я просыпаюсь на следующее утро, в голосе у меня тяжело от лекарств. Я не жду, пока их действие пройдет, и, тут же вскочив с постели, надеваю чистую пижаму. На столике у кровати стоит поднос с завтраком, но на еду нет времени. Сегодня Даллас сделают лоботомию. И до того, как это сделают, я должна найти ее — и спасти. Я быстро выхожу в коридор, а у меня перед глазами все плывет, и несколько раз, пока я пытаюсь удержаться на ногах, я натыкаюсь на стену. Мне нужно вспомнить, как дойти до карцера, но все вокруг как будто в тумане.

— Слоан?

Я оборачиваюсь и вижу, что по соседнему коридору идет Аса.

— Что это ты вышла из палаты?

— Мне нужно найти Даллас, — говорю я. — Ты должен помочь мне спасти ее.

Аса беспокойно оглядывает пустой коридор, подбегает ко мне и хватает за руку, а потом разворачивается и тащит обратно в палату. Я пытаюсь вырваться, но он сжимает руку еще крепче.

— Пусти, — вскрикиваю я, а он идет еще быстрее. — Мне больно.

Когда мы заходим ко мне в палату, он с силой толкает меня внутрь, и я спотыкаюсь о кровать. Он еще раз оглядывает коридор и закрывает дверь.

— Ты совсем рехнулась? — кричит он и снова оглядывается на дверь. Меньше всего Асе хочется привлекать внимание медсестер или других обработчиков, и я снова кидаюсь к двери, проверяя его реакцию. Он хватает меня, прижимает к себе. Не смотрит на меня, только наклоняет голову и глядит прямо вперед.

— Если сделаешь это, Слоан, с тобой покончено. Без разрешения доктора Беккетта выйти из карцера нельзя.

Его карие глаза смотрят в мои.

— И, думаю, тебе это не понравится.

— Я не могу позволить, чтобы ей сделали лоботомию. Ты должен помочь мне, Аса.

Он как будто бы думает над моими слвоами, но в итоге только пожимает плечами.

— Не могу, — шепчет он, — даже если бы и хотел, не могу. Или я скомпрометирую себя.

— И что теперь? — спрашиваю я. — Мне-то что делать? После Даллас придет мой черед. Ты тогда тоже будешь ждать?

— Нет, я обещал Риэлму.

— Почему? — спрашиваю я, всплеснув руками. — Что ты ему должен, что это стоит таких усилий?

Аса отводит глаза, его щеки краснеют.

— Однажды Майкл Риэлм спас мне жизнь, и я обязан ему.

— Может, он и тебя обманывал.

В ответ Аса улыбается и поворачивается ко мне.

— Так и есть. Он точно обманывал меня, но это не значит, что я не благодарен. Я бы покончил с собой — мне хотелось этого, это уж точно. Риэлм был моим единственным другом. Настоящим или нет, но он спас меня. И вот так я благодарю его. Он любит тебя, Слоан. Со всеми своими недостатками, он любит тебя.

— Как жаль, что я не чувствую того же, — отвечаю я. — Обязательно передай ему это.

Аса вздрагивает — его телефон начинает вибрировать. Он вытаскивает его, читает сообщение и отходит от меня.

— Мне нужно идти, — говорит он. — Но мне нужно, чтобы ты держалась подальше от Даллас. У тебя четыре дня — и ты не можешь допустить, чтобы до этого срока тебя отвели к хирургу. Ты меня поняла?

— Как будто я могу прекратить это.

— Делай, что можешь, — предлагает он. Потом выходит за дверь, но я еще успеваю заметить, какой он бледный и как напряжен. Несмотря на предостережение Асы, я не могу это так оставить. Я просто не могу оставить Даллас одну, чтобы они просунули железный стержень ей под глазом и перерезали ей жизнь. Ведь что-то я могу сделать.

Меня охватывает безумная мысль, дыхание учащается, в теле пульсирует адреналин. Может, я смогу прорваться наружу с боем.

Я оглядываю палату в поисках чего-нибудь, что можно было бы использовать как оружие. Все, что вижу — накрытые тарелки с едой и пластиковая ложка, которая лежит на краю подноса с завтраком. Жаль, что сестра Келл не оставила вязальные спицы, чего-нибудь острого. Мне нужен ключ-карта, и очевидно, что Аса просто так не даст его.

Тикают стрелки часов, и все, о чем я могу думать — Даллас, жизнь которой будет безвозвратно изменена. Никто ей не поможет. Я — единственный человек, который может ее спасти. Я подхожу к столику, убираю в сторону еду и беру в руки плоский железный поднос. Я достану ключ-карту.

Я приоткрываю дверь и осторожно выглядываю наружу, надеясь, что увижу медсестру, которая идет в мою сторону — но в коридоре пусто. Поднос в руках холодный, а в ушах стучит кровь. Мне нужно кого-то ударить и, даже хотя я в бешенстве, мне все равно не хочется этого делать. Но разве мне оставили выбор? Мне нужно добраться до Даллас, вытащить ее из карцера, а потом мы совершим побег. Все мое будущее висит на волоске — лишь бы не поймали.

Я медленно выдыхаю воздух и думаю, может, сейчас-то я и лишилась разума. Потом выглядываю за дверь и начинаю громко свистеть. Слышу тишину в ответ и снова насвистываю, а потом слышу звук шагов. Чертыхаюсь — мой план вдруг вызывает сомнения — но закрываю дверь и прячусь за ней. Шаги слышатся все ближе, и я поднимаю поднос над головой, собираясь с силами, чтобы опустить его на голову того, кто окажется за дверью.

Когда я вижу, как поворачивается дверная рукчка, все вдруг замедляет движение — я чувствую покалывание в руке, едва дышу. И потом вижу лицо, а за ним — затылок с короткими рыжими волосами. Изо всех сил, какие у меня есть, бью подносом. С громким стуком металл ударяется о кости черепа, и по руке проходит вибрация. Я вижу, как изогнулся поднос и поднимаю его, чтобы ударить снова, но тело уже падает передо мной.

Это сестра Келл. Я беспомощно, виновато опускаю руки по бокам. В одно ужасное мгновение мне кажется, что она мертва, но потом я слышу хрип и тихий стон. У меня совсем мало времени. Мне нужно найти Даллас.

Я наклоняюсь и хватаю ключ-карту из бокового кармана Келл, а потом, все еще с подносом в руках, выбегаю из палаты. Несусь по коридору и набегу смотрю то в одну, то в другую сторону в поисках нужных мне двойных дверей. Жду, что засигналит тревога, что обработчики наводнят коридор, но ничего не происходит. Пока что — ничего.

Впереди — медсестринский пост. Я останавливаюсь и прижимаюсь к стене, вне поля их видимости. Не знаю, как пройти мимо них с подносом в руках и при это не выглядеть чокнутой. Я ставлю свое оружие на белый пол и иду вперед. Лечение. Может, я иду на сеанс лечения.

Когда я прохожу мимо молодого темноволосого санитара, он кидает на меня взгляд. Я киваю ему, и он снова утывается в компьютер, а я заворачиваю направо как раз перед докторским отделением. Именно сюда Аса и отвел меня, когда я приходила к Даллас. Не знаю, тут ли она еще, но сейчас и выясню.

Быстро оглядевшись по сторонам, я открываю дверь карточкой сестры Келл и осторожно захожу внутрь. Передо мной — несколько дверей в палаты. Не помню, в какой из них Даллас, но очевидно, что она тут — единсвенный пациент, потому что все двери открыты, кроме одной. Я проглатываю комок в горле, мне страшно, что ее уже нет там — что, может быть, я опоздала. Я провожу ключом-картой в замке и распахиваю дверь, а в животе все сжалось в комок.

Приглушенный свет неярко освещает комнату, и я не сразу различаю внутри человека в серой одежде. И как раз тогда Даллас поднимает голову и, когда замечает меня, широко распахивает глаза.

— Слоан? — спрашивает она слабым голосом.

— Слава Богу, — говорю я и быстро иду к ней, чтобы забрать ее. Под глазами у Даллас — темные круги, которые изменили форму ее век, они набухли. Она провела тут всего несколько дней, но выглядит больной и даже более худой, чем раньше. Думаю, так на ней сказалась изоляция.

— Нам нужно убираться отсюда, — говорю я. — Они хотят сделать тебе лоботомию.

Я помогаю Даллас подняться на ноги, и она, шатаясь, стоит рядом со мной, едва не падая, как будто с тех пор, как она ходила, прошло много времени.

— Что? — спрашивает она меня. — Лоботомия?

Она произносит это слово, как будто ни разу в жизни его не слышала. Не знаю, в какой она стадии психоза, но мне нужно увести нас отсюда.

— Мы убегаем, — говорю я, — а если не получится, нам обоим сделают лоботомию. Они уже сделали ее у Лейси, а мы следующие. Ну, шевели задом!

Я подталкиваю ее к дверям, пижимаясь к стене и оглядываясь назад. Все жду, когда наверху зазвучит сигнал тревоги, засверкают огни, но кругом тихо. Когда я думаю о том, нашел ли кто-нибудь сестру Келл, мне становится ужасно стыдно.

Когда мы подходим к двойным дверям, я замираю, держа руку на ручке.

— Даллас, — говорю я, привлекая ее полусонный взгляд. — надо бежать к лестнице, поняла? Не останавливайся, ни за что. Даже из-за меня.

Проходит секунда, но я вижу, как жизнь возвращается в глаза Даллас. Внезапно она обнимает меня, быстро прижимает к себе, потом отпускает и кивает на дверь. Я провожу в замке ключом-картой и мы выходим наружу и идем к лестнице, как раз напротив поста медсестер.

Но у нас не получается. Не знаю, сколько шагов я прошла до того, как почувствовать укол, резкую боль, судорогу, которая скручивает все тело. Мир замирает на месте, и я падаю на пол как подкошенная. Все тело трясется, из глаз текут слезы, изо рта течет слюна. Глаза закатываются и, когда я наконец фокусирую взгляд, вижу обработчика в белом халате, с шокером в руках.

Внезпано появляется кто-то еще, хватает меня за плечи, волочит по коридору, на открытое место, и переворачивает на спину. Я вижу Асу, который смотрит на меня сухим взглядом

— не разочарованным, не злым, просто пустым. Я слышу, как вдалеке кричит Даллас, зовет меня. Но сейчас помочь ей я не могу.

— Я привезу кресло-каталку, — говрприт Аса, — и отвезу тебя в карцер.

Он оглядывает коридор, видимо, кого-то ждет. Я хочу спросить, как там Келл, но все еще так трясусь, что не могу говорить — челюсти у меня свело, а мышцы сокращаются в судорогах.

Привозят кресло, и Аса с еще одним обработчиком подниают меня и усаживают. Я сижу криво, свесившись на бок, но никто не предлагает помочь, не спрашивает, все ли со мной в порядке. Думаю, на этот раз они меня точно убьют. Я слишком часто переступала черту. Я жду, что меня повезут к доктору Беккетту, но вместо этого они разворачиваются и везут туда, откуда я пришла. Они вытаскивают меня и кидают на кровать в палате рядом с палатой Даллас. Потом привязывают меня и уходят, а Аса даже не оборачивается вслед.

* * *

Я слышу легкое постукивание — сначала оно совсем тихое, но, по мере того, как я просыпаюсь, оно становится громче. Я открываю глаза и сначала пугаюсь из-за того, что нахожусь в незнакомом помещении, но потом вспоминаю, что я в больнице, в Программе. И жду, что мне сделают лоботомию. Постукивание прекращается. Я поворачиваюсь направо и так ошеломлена, что даже не знаю, как отреагировать.

— Привет, Слоан, — говорит Роджер, — думаю, нам надо немного поболтать.

Я открываю рот, хочу закричать, но Роджер в два прыжка пересекает комнату и зажимает мне рот рукой.

— Ну же, — говорит он, — не заставляй меня перерезать тебе горло.

Я все равно вырываюсь, мотая головой из стороны в сторону. Роджер отходит назад, морщась от боли и потирая бок, там, где его ударила ножом Даллас. Как только его ладонь перестает зажимать мне рот, а мой крик прорезает палату, он тут же хватает меня за шею, заставив меня замолчать. Я задыхаюсь, воздуха мне не хватает, глаза широко распахнуты.

— Давай попробуем снова, — рявкает он, а в груди у меня все жжет. Пытаюсь набрать воздуха, но не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть.

— Я убью твоего приятеля, — говорит он, — но сначала мне нужно найти его. Где Майкл Риэлм?

— Не знаю, — выдавливаю я из себя, пытаюсь вырваться, но тщетно. Роджер слишком тяжелый, и намного сильнее меня. Он просто ломает мне кости. Сейчас точно убьет.

— Вот в чем штука, Слоан, — говорит непринужденно Роджер, а у меня в уголках глаза начинают плыть маленькие черные точки. Я вот-вот потеряю сознание.

— У Риэлма есть кое-что, что принадлежит мне. Я хочу поторговаться, но сначала мне нужно найти его. А теперь помоги мне, или я уничтожу Даллас.

Роджер наклоняет голову, пока его лицо не оказывается рядом с моим. Я снова пытаюсь вдохнуть — снова безуспешно. Роджер приветливо улыбается.

— Я сломаю ее, Слоан. Она пожалеет, что не умерла.

Его угроз достаточно, чтобы во мне проснулись свежие силы, и изо всей мочи я бью его коленом. Попадаю в бедро, сбиваю с ног, и он падает на пол. Начинаю кричать, умолять о помощи, но горло так болит, что я только хриплю. Я задыхаюсь от воздуха, который пытаюсь протолкнуть в легкие. Беспомощно наблюдаю, как Роджер, шатаясь, поднимается на ноги, хватается за грудь. Наверное, его рана все еще не зажила, и во мне просыпается безумная надежда, что рана вновь откроется и он истечет кровью и умрет.

— Я найду его, — говорит Роджер, показывая на меня пальцем, и идет к двери. — Майкл Риэлм — покойник, и ты ничего не сможешь поделать.

— Помогите! — пытаюсь крикнуть я, но все, что выходит — шепот, а потом начинается очередной приступ кашля. Роджер выходит за дверь, а я плачу, дергаюсь из стороны в сторону, чтобы освободиться, разрываю кожу на едва заживших запястьях.

— Помогите! — снова кричу я и боюсь, что он повредил мне дыхательное горло и я никогда не обрету голос.

Раздается звук шагов, и я поднимаю голову. Распахивается дверь, и внутрь заглядывает Аса. Как только он видит меня, хватается за рацию и называет код. Я пытаюсь рассказать ему о Роджере: он убьет Риэлма, сделает с Даллас что-то ужасное, но он успокаивает меня и одновременно лихорадочно пытается развязать.

Прибегает еще кто-то, но мне не дают сказать ни слова. Меня привязывают к носилкам, вокруг меня кружат белые халаты, а я все еще пытаюсь восстановить дыхание. Я ищу лицо Роджера, но его нет. Он исчез, как призрак, который пришел, чтобы напугать меня, так что мне вдруг кажется, что все это мне померещилось. Но уже в конце коридора, как раз перед тем, как они завозят меня в лечебное отделение, чтобы сделать рентген, я слышу, как одна из сестер говорит:

— О, Боже. Что это с ее шеей?

И я понимаю, что Роджер все-таки был здесь.

* * *

Меня сразу же развязывают и, в окружении обработчиков, мы ждем доктора Беккетта в медпункте.

— Это был Роджер, — хриплым голосом сообщаю я Асе, а горло у меня все еще болит. Он кивает. Плечи у него напряжены, как и все тело.

— Да, он пробежал мимо, я видел. Думал, что он выбежал из палаты Даллас, но потом услышал, как ты кричишь.

Он опускает виноватые глаза, и я, протянув руку, касаюсь его предплечья. Он тут же отшатывается, как будто я обожгла его. Я нарушила его доверие, пошла за Даллас. Не думаю, что он снова поможет мне.

Доктор заходит в помещение, но, прежде чем он заговаривает со мной, Аса быстро подходит к нему, чтобы сказать пару слов. Я жду — мне не терпится рассказать доктору Беккетту, что произошло, чтобы он не дал Роджеру ничего сделать с Даллас или найти Риэлма.

Доктор достает телефон и говорит, бросая на меня беспокойные взгляды. Он что, звонит Роджеру? Разве Программа допустит вмешательства полиции? Немного погодя доктор Беккетт вешает трубку, отходит от Асы и подходит ко мне. Я равнодушно касаюсь шеи.

В его улыбке — извинение, но и тепло.

— Оставьте нас ненадолго, — говррит он другим обработчикам и снова смотрит на них. Они обмениваются взглядами, но уходят — Аса в том числе. Сейчас в маленькой белой палате останемся только мы с доктором. Я начинаю паниковать — боюсь, что доктор сделает мне больно, как Роджер. Я так уязвима. И напугана.

— Должен признаться…, — начинает доктор, — я пришел сюда, ожидая увидеть Майкла Риэлма. И разочарован, что он не пришел за тобой. Наверное, он все-таки тебя не любит.

От его колкости мне больно, но я стараюсь не обращать на нее внимания, сосредотачиваюсь на том, что действительно важно.

— Вы не можете допустить, чтобы Роджер вот так легко отделался, — говорю я после продолжительной паузы. Голос у меня слабый, тихий. — Он — психопат, и он собирается убить Даллас и Риэлма. Понимаю, конечно, что вы тут все свои, но даже у вас должна быть какая-то грань.

— Мы уже принимаем меры.

Я смеюсь, но потом хватаюсь за шею, чтобы приглушить жжение. Именно врачи и есть те, кто сошел с ума. Не мы. Не пациенты.

— Он снова вйдет сухим из воды, — говорю я, — как в прошлый раз.

Я смотрю ему прямо в глаза.

— Он шантажировал пациенток, хотел, чтобы они спали с ним в обмен за воспоминания.

У доктора Беккетта вытягивается лицо.

— Это что, слухи? Откуда ты знаешь?

— Я же была пациентом, помните? — я делаю паузу. — Я была жертвой.

— Ты сохранила воспоминания?

— Вы что, не понимаете, о чем я говорю? Он насилует несовершеннолетних девочек, Беккетт. Кого волнует, если он разрешит им сохранить одно ничего не значащее воспоминание? Теряют они намного больше. И это все должно быть задокументировано, — добавляю я. — Он был уволен, пока я лечилась.

И снова доктор Беккетт выглядит растерянно. Не могу в это поверить.

— Доктор Уоррен все знала об этом, — говорю я. — Риэлм сломал Роджеру руку, они уволили его, выпроводили. Почему его снова наняли в Программу?

— Мы и не нанимали. Роджер больше не работает на Программу — по крайней мере, официально. И, раз уж на то пошло, и доктор Уоррен тоже. После того, как ты ударилась в бега, она была уволена.

Беккетт вздыхает. Он выглядит усталым.

— Слоан, мы должны поговорить о сестре Келл.

Я чувствую угрызения совести.

— Как она?

Доктор Беккетт мотает головой.

— Неважно, это уж точно. Чтобы обработать рану на ее голове, понадобилось наложить несколько швов. Такова твоя благодарность тому, кто пытался помочь тебе? И ты до сих пор думаешь, что не больна?

— Я не хотела сделать ей больно, — виновато говорю я. — Просто хотелось увидеть Даллас. Я беспокоилась о ней. То, что вы делаете — неправильно. Вы же не можете просто превратить нас в зомби.

— Да нет же, — насмешливо говорит доктор Беккетт. — Ты же видела Лейси — все пациенты в полном порядке. Они просто… менее жестокие. И менее склонны к суициду. Ты что, и правда не видишь этого?

Мне никогда не удастся заставить его понять. Думаю, он и сам верит всему этому дерьму.

— Ну, тогда оставьте меня в покое, — говорю я. — Я не знаю, где Риэлм, а и знала бы, все равно бы не рассказала. Может, он меня и предал, но он-то уж точно не чмо, страдающее бредовыми идеями.

Сначала доктор Беккетт не шевелится, но потом на его лице появляется широкая ухмылка чеширского кота.

— Бедняжка, — с сочувствием говорит он, — ты и правда — пропащая душа.

Он наклоняется и ласково проводит рукой мне по щеке.

— Спи спокойно, Слоан, — шепчет он, — я сделаю все, чтобы помочь Даллас.

И, словно по команде, открывается дверь и заходят двое обработчиков, которые о чем-то шепчутся. Доктор Беккетт смотрит на меня в последний раз, немного задумчиво, но тем не менее обеспокоенно.

Прочешите тут все и вызовите подмогу, чтобы обыскать окрестности, — говорит он обработчикам. — И усильте охрану карцера, пока завтра не поступит вызов от хирурга.

Обработчики, как послушные роботы, отправляются выполнять команду.

— И это — все? — окликаю я Беккетта, когда он встает, чтобы уйти. — Вы просто удалите наши воспоминания и притворитесь, что нас никогда не было?

— Поверь мне, Слоан — говорит он, хотел бы я, чтобы это было все. Ты и представить не можешь, как вы с твоим парнем ославили нас в прессе. Но мы переживем. Программа переживет это. Подростки все равно продолжают кончать с собой, а мы продолжаем спасать их. Это — новый порядок. А я просто рад тому, что нахожусь по ту сторону баррикад.

— Это не так.

— Ну да, тебе-то откуда знать? — говорит он, и недовольство проглядывает на его спокойном лице. — Ты в депрессии. И бредишь. Тут всем плевать на твое мнение.

Он замолкает, явно пытается успокоиться.

— Увидимся на той стороне, Слоан. Думаю, тогда общаться с тобой будет намного приятнее.

И с этими словами доктор Беккетт оставляет меня в палате с мягкими стенами и идет работать на Программу дальше.

 

Глава 7

— Джеймс, — шепчу я пустоте вокруг моей кровати, и мне так хочется, чтобы звук его имени мог бы перенести его сюда. Но я могу только представлять его лицо, его ярко-голубые глаза, звук его голоса. Джеймса тут нет. И никогда не будет. Я одна в палате, руки привязаны, и я нахожусь в месте, которое вызывает приступ клаустрофобии, как никакое другое в мире.

Я сижу в тишине и чувствую, что потихоньку схожу с ума. Сколько прошло времени с того момента, когда я напала на сестру Келл, я не знаю — несколько часов? День? Узнать никак нельзя. Окон нет. Ничего нет. Дважды приходила медсестра, женщина, чтобы отвести меня в туалет. В последний раз, когда она была тут, она переодела меня в грубо сшитую серую пижаму, но не разговаривала со мной. На самом деле, я чувствовала, что она меня ненавидит. Может, они с Келл были подругами. Один раз я едва не спросила ее о своей прежней медсестре, но потом передумала. У меня нет права спрашивать. Я — чокнутая, которая ударила ее.

И вот теперь я привязана к кровати, зову своего парня и правда жду, что он мне ответит. Время идет, и потом я слышу за дверью звуки… тяжелые шаги, а не легкую, неслышную поступь сестры. Я слышу шум еще раз, как будто там несколько человек. Сердце у меня бьется чаще, и я улыбаюсь. Они пришли за мной. Джеймс с Риэлмом наконец-то пришли за мной.

Я напрягаю шею и приподнимаю голову, чтобы посмотреть на дверь. Сейчас я выйду отсюда. В голове у меня крутятся, сталкиваются друг с другом беспорядочные мысли. Я не пытаюсь сосредоточиться. Наоборот, начинаю кричать.

— Джеймс! — кричу я им. — Я здесь!

Я кашляю — после нападения Роджера горло у меня еще саднит, но мне плевать. Не хочу, чтобы они прошли мимо. Я слышу, как в замке проводят ключом-картой, слышу гудок сигнализации. Я почти на свободе.

Распахивается дверь, и я не сразу понимаю, кто стоит передо мной. Это не Джеймс, и даже не Риэлм. Это — мужчина в белом халате, с гладко зачесанными волосами. Позади него стоят еще двое, похожие на него почти как две капли воды. Улыбка слетает у меня с лица. Бабочки в животе вспыхивают и превращаются в пепел, наполняя меня отчаянием.

— Нет, — говорю я, медленно качая головой. — Нет.

Обработчик заходит в палату, на его лице — никаких эмоций. Он начинает развязывать ремни, уверенно, но не болезненно.

— Мы сейчас пойдем в одно место, мисс Барслоу, — говорит он так, как будто я не могу понять его слова. — Я помогу вам встать, а потом вы просто пойдете с нами, хорошо?

— Куда мы пойдем? — спрашиваю я.

— Вас хочет видеть доктор.

С его помощью я поднимаюсь, и я рада, что снова стою на ногах. Волосы у меня на затылке совсем спутались, и когда мы выходим из палаты, я, стесняясь, пробегаю по ним рукой.

К доктору Беккетту меня не ведут — я иду к хирургу. Они собираются сделать мне лоботомию.

Один из обработчиков остается позади — охраняет палату, где, видимо, находится Даллас. Все вокруг кажется нереальным — стены, белые халаты. Запах мыла, боль у меня в запястьях. Я нахожусь в ночном кошмаре, от которого никогда не очнусь. А может быть, я — та я, что есть сейчас — навсегда останется в палате с мягкими стенами, а новая Слоан займет ее место? И я вечно буду ждать Джеймса. По щеке у меня стекает слезинка, губы пересохли. Я судорожно вздыхаю, начинаю тихо плакать. Страх настолько подавляет меня, он настолько всеобъемлющ, что я решаю укрыться в воспоминании — удаляюсь в безопасное место. Мой последний приют. Я думаю о Джеймсе.

— Слоан , — говорит Джеймс , усмехаясь , — я думаю , тебе нужно научиться плавать .

— Ага , — говорю я и прибавляю звук радио в машине , а Джеймс , смеясь , отводит мою руку .

— Я не шучу , — говорит он , — что если нам придется плыть , чтобы спасти свою жизнь ?

Я поворачиваюсь к нему и смеюсь .

— Что , уплывать от акул , что ли ?

— Никогда не знаешь .

— Нет уж , я совершенно уверена , что мне никогда не придется уплывать от акул . Меня устраивает , что я не умею плавать , Джеймс . Я прекрасно прыгаю по камням . Надо будет как — нибудь показать тебе .

— Меня бесит , что ты боишься , — говорит он , улыбка его пропадает , а голос становится серьезнее . Мы едем на встречу с Лейси и Кевином , чтобы присоединиться к мятежникам . Каждая наша минута нормальной жизни омрачена тенью страха . Не думаю , что он когда — нибудь пройдет .

— Я хочу , чтобы ты ничего не боялась , — говорит Джеймс . — И хочу , чтобы сражалась . Сражалась всегда , за все . Иначе они победят .

Я вздыхаю — за безликим словом « они » скрывается Программа .

- За тебя я сражалась , — шепчу я .

Джеймс приподнимает одно плечо .

— Да , правда . А теперь я хочу , чтобы ты научилась плавать .

— Ни за что .

Начинает идти дождь , забрызгивает стекло и Джеймс включает дворники . Он качает головой , как будто я — его самая большая головная боль , с которой он сталкивался в жизни .

— Когда — нибудь , — говорит он , — я придумаю , как сделать так , чтобы ты меня слушала .

Я открываю глаза — этот коридор как будто бесконечен. Ярко-белые стены начинают тускнеть — по мере того, как мы подходим к операционной, их цвет становится темно-серым. Я никогда не поплаваю с Джеймсом. Он был прав; я всего боялась — вечно всего боялась. Я поворачиваю голову то в одну, то в другую сторону, смотрю на обработчиков, когторые подталкивают меня вперед, все ближе к концу моей жизни, какой я ее знаю.

Я больше не могу бояться. Нужно учиться плавать.

— Вы же понимаете, что делаете, разве нет? — говорю я обработчикам. — Я даже не больна. Они это делают, чтобы заставить меня замолчать.

Никто из них не смотрит на меня, хотя я и замечаю, что один из обработчиков, справа, косит на меня глазом. Жаль, что здесь нету Асы, жаль, что он не поможет мне. Вместо него со мной — двое незнакомцев, с которыми я веду последний разговор, перед тем, как встретиться с доктором. Я пытаюсь вырваться, но они удерживают меня.

— Иди вперед, — мягко говорит один из них, как будто я и правда ненормальная.

— Не могу поверить, что вы участвуете во всем этом, — огрызаюсь я. — Не могу поверить, что вы им позволяете уничтожать людей. А что если я была бы вашим другом? Вашей сестрой? Что если вместо меня были бы вы?

Обработчик поворачивается ко мне, с его губ уже готов слететь заранее заготовленный ответ, но я не упускаю этот момент. Изо всех сил я наваливаюсь на него плечом, сбиваю его с ног, а руку вырываю из захвата другого обработчика. Носки у меня скользят по полу, но это дает мне преимущество — я опускаюсь, и тот обработчки, который хочет схватить меня, промахивается.

Я срываюсь с места, сначала скольжу, пока не встаю ровно, а потом несусь к дверям, которые ведут в главный коридор. Обработчики кричат — и на меня, и в свою рацию. Так я отсюда никогда не выберусь, но если они возьмут меня, пусть я при этом буду драться и вопить. Я не собираюсь облегчать им жизнь.

Я бегу со всех ног, а стены теперь снова белые. Не знаю, насколько я оторвалась от них и не оборачиваюсь из опасения, что это замедлит бег. Каждую секунду ожидаю почувствовать боль от удара шокером, но все равно бегу. И останавливаться не собираюсь.

Я сворачиваю в последний раз и вижу перед собой спины других обработчиков. У меня перехватывает дыхание, сердце уходит в пятки. Все кончено. Я вот-вот начну кричать, драться до самой смерти, но они не оборачиваются в мою сторону, и вдруг обработчики позади перестают кричать. Они слушают свою рацию, смотрят то на меня, то на сцену перед ними. Я в растерянности, адреналин пульсирует в венах. А потом я слышу другие голоса. И понимаю, что охранники встревожены не из-за меня и не из-за вызова моих обработчиков, потому что они с кем-то говорят, а точнее, активно пытаются помешать кому-то пройти.

Я двигаюсь в ту сторону, понимая, что иду прямо в руки охраны, но все же надеясь, что там — мое спасение. Оглядываюсь назад на обработчиков, которые застыли на месте, как будто не понимая, что делать дальше. Один из охранников поднимает голос и повторяет, что у него нет комментариев. О , Господи.

Я пускаюсь бежать, выглядываю из-за плеч широкоплечих охранников. Еще один голос кричит, что его не заставят молчать, и я узнаю его. Останавливаюсь рядом с дверью на лестницу, и меня переполняет облегение, совершенное облегчение.

К тому человеку подходит охранник, и теперь его хорошо видно. Келлан — его темные волосы, горящие глаза.

— Келлан? — зову я его, но так тихо, что он меня не слышит — потому, что в горле у меня еще саднит, а еще потому, что я едва не плачу. Я спасена. Репортер не даст им сделать мне лоботомию.

Позади Келлана стоит оператор, который снимает весь разговор, даже при том, что один из охранников закрывает объектив рукой, принуждая его отойти. Я встаю на цыпочки, поднимаю уставшие руки, чтобы помахать им, привлечь их внимание, когда дверь рядом со мной открывается с громким щелчком. Я даже не успеваю разглядеть, кто там — оттуда быстро высовывается рука, хватает меня за локоть, толкает на лестницу. Позади захлопывается дверь.

 

Глава 8

— Боже правый, Слоан, — говорит Джеймс, толкает меня себе за спину и блокирует ручку-штангу двери с помощью монтировки, намертво заблокировав проход. Мы стоим на холодном бетонном полу лестничного пролета. Без лишних слов он сжимает меня в объятиях, целует в лоб.

Я даже не могу обнять его в ответ. Руки у меня трясутся, когда я их медленно поднимаю, трогаю его за рукав а потом за руку — и касаюсь теплой кожи. Внимательно смотрю в его голубые глаза, на растрепанные светлые волосы, светлую бороду. Это — Джеймс из моих воспоминаний. А может, всего лишь воспоминание?

— Ты настоящий? — спрашиваю я дрожащим голосом. Мне почти кажется, что я начала бредить, что мне все-таки делают лоботомию, и в результате я спятила. Но потом пальцы нащупывают шрамы на бицепсе Джеймса, и я понимаю, что это он. Я издаю стон и падаю в его объятия.

— Я здесь, — шепчет Джеймс и так крепко держит меня. — Я здесь, Слоан. Я же сказал, что приду за тобой.

— А сейчас, — наклоняется он ко мне, — нам надо сматываться отсюда. Твой приятель, репортер, создает отвлекающий маневр, но убегать нужно сейчас . Ты можешь бежать?

Я киваю, вытираю слезы, но все равно не могу отпустить руку Джеймса. Боюсь, что он исчезнет, а потом кто-нибудь схватит меня и начнет волочить обратно, в белый коридор. А я не могу вернуться. Просто не могу.

— А что Даллас? — спрашиваю я. — Она с ними, и…

— Я уже послал за ней, — раздается голос с нижнего пролета. Я смотрю вниз и вижу, что там, в белом халате, с гладко зачесанными волосами, стоит Риэлм. От его вида мне настолько тошно, что я думаю, сейчас вырвет. Риэлм — обработчик. Риэлм — тот, кто он есть.

— Как только ты будешь в безопасности, Аса отведет Даллас вниз, — говорит он. — Он дал мне свой ключ-карту, и в этом безумии мы смогли пробраться сюда незамеченными. Я бы сказал, что это был отличный план.

Он слегка улыбается, но я не улыбаюсь в ответ.

Я отпускаю руку Джеймса и спускаюсь вниз. Я вся дрожу, а лицо все пылает, как будто его подожгли. Чем ближе я подхожу к Риэлму, тем радостнее он становится. На лестничном пролете я останавливаюсь и смотрю на него. Его шрам до сих пор выделяется у него на шее, как раз над воротником белого халата. Кожа у него кажется не такой уж бледной, а круги под глазами не так очевидны. Не знаю, то ли это макияж, то ли ему идет белый халат обработчика.

Я отвешиваю ему увесистую пощечину. По щекам у меня катятся слезы, ладонь горит. Целую секунду Риэлм стоит, отвернувшись от меня, а потом медленно поворачивается. В глазах стоят слезы.

— Мне жаль, — шепчет он, поняв все. Я подхожу ближе.

— Я тебя не прощаю, — рявкаю я. Кто-то трогает меня за руку, напугав, и я оборачиваюсь к Джеймсу.

— Надо идти, — говорит он и с сочувствием смотрит на Риэлма. Знает ли Джеймс, что Риэлм — обработчик? И разрешил бы прийти сюда, зная это?

Джеймс снова берет меня за руку и кивает, как будто просит довериться ему. Я верю. Он тащит меня вперед, подальше от Риэлма, хотя с ним я еще не закончила. Пока что. Мы топаем по ступенькам, Риэлм плетется позади. И как только подходим к выходу, слышим, как пытаются открыть верхнюю дверь и как об нее бьется монтировка. Они уже идут. Джеймс сжимает мою руку, мы выбегаем в дверь, и яркий солнечный свет на мгновение ослепляет меня. В подошвы мягких тапочек спиваются острые камни на тротуаре, но я продолжаю идти, даже хотя и не представляю себе, куда Джеймс меня ведет. В здании раздается сигнал тревоги, и меня охватывает страх. Мы никогда не убежим. Они не позволят нам.

— Сюда, — зовет Риэлм из-за спины, показывая в левую сторону. Он мог бы обогнать меня — он быстрее — но он пытается защитить меня. Рядом со зданием находится небольшой закоулок, где виднеется передний бампер белого фургона. Я слышу, как железную дверь пытаются взломать; обработчики уже почти снаружи. У меня жжет в легких, но я бегу, понимая, что спасаю свою жизнь.

Половина парковки занята машинами, но мы бежим к закоулку. И тогда я вижу, что рядом с фургоном мелькает белый халат, все тело у меня напрягается, и я спотыкаюсь, но потом Джеймс подхватывает меня. Обработчик толкает кресло-каталку, останавливается, чтобы открыть заднюю дверь фургона. С моих губ слетает радостный крик — эти светлые волосы я везде узнаю. Я смотрю, как Аса загружает в фургон Даллас, а она еле-еле, с трудом шевелится, как будто ее всю накачали лекарствами. Слышу, как вдалеке воют сирены и понимаю, что не хочу сидеть тут и ждать, пока приедет полиция.

Даже хотя методы Программы ошибочны, я не стану делать ставки на то, что власти мне поверят. Весь этот хаос может кончиться тем, что меня снова положат в больницу, пока во всем не разберутся. А я не настолько наивна, чтобы не понимать, что Программа сделает все возможное, чтобы заставить меня молчать.

— Беги быстрее, Слоан, — выдыхает Джеймс, оглядывается и пускается бежать изо всех ног, чуть не отрывая меня от земли. Обработчики, наверное, уже совсем рядом — я как будто чувствую, как они дышат мне в спину. Однажды Даллас сказала, что никого нельзя вытащить из больницы Программы — они пробовали. Джеймс ей ответил, что она, наверное, делает это неправильно. Я чертовски надеюсь, что он понял, как правильно.

Мы сворачиваем за уогл, Аса уже уселся впереди, завел мотор. Он скидывает белый халат, пристегивает ремень и давит на газ. Задняя дерь до сих пор открыта, и мы уже так близко к свободе, что я уверена — мы справимся. Мы должны справиться.

Я слышу, как щелкает рычаг переключения передач, и мне приходит в голову безумная мысль — фугон уедет без нас — но потом чувствую, что кто-то хватает меня за подол рубашки и с силой толкает вперед. Я спотыкаюсь, едва не падаю, ударяюсь животом о бампер отъезжающего фургона. Вокруг меня — сумятица, чьи-то руки лихорадочно хватают меня, и я не понимаю, что происходит. И потом я лечу. Сила притяжения толкает меня в фургон, позади захлопывается дверь.

Рядом со мной падает Риэлм, мы лежим плечом к плечу. Раздается скрежет шин, фургон идет юзом и на всей скорости едет вперед. У меня жжет в легких, болит бок. Может быть, у меня повреждены внутренние органы, но прилив адреналина так силен, что я не могу проанализировать свое состояние.

— Спасибо, чел, — говорит Джеймс. Щеки у него раскраснелись, волосы слиплись от пота. Я оборачиваюсь к нему и вижу, что он смотрит на Риэлма. Риэлм, ряддом со мной, хватает ртом воздух, но приподнимает руку, вяло отсалютовав. Именно Риэлм и подтолкнул меня в фургон. Я отворачиваюсь от него, не могу видеть его лицо — даже хотя он только что спас мне жизнь.

— Слоан?

Узнав этот голос, я улыбаюсь и заставляю себя приподняться, застонав от сильной боли в боку. Когда Риэлм протягивает мне руку, чтобы помочь, я отталкиваю ее. На заднем сиденье, в серой пижаме, сидит Даллас, ремень перехватывает ее в районе груди. Пластыря на ней нет, и я не могу уержаться от радостного смеха. Ей не сделали лоботомию.

Я хочу встать и обнять ее, но фургон едет настолько быстро, я даже понять не могу, что происходит. Джеймс перелез вперед. Разговаривает с Асой, командует, куда ехать. Мой друг, обработчик — теперь беглец, и по тому, как бледны его щеки, я вижу, что он это понимает.

Я чувствую еще один приступ боли в доку и приподнимаю подол пижамы, чтобы осмотреть повреждение. Вижу темно-фиолетовый синяк размером с кулак, а в середине его цвет переходит в пурпурный. Ахнув, я быстро прикрываю его, пытаясь вспомнить, какие жизненно важные органы находятся справа.

— Риэлм, помоги ей сесть, — говорит Джеймс, и я смотрю на него. Когда он видит мое лицо, то хмурится.

— Ты как?

Он дает Асе инструкции и идет ко мне, держась за сиденья, чтобы поднять с пола. Я не отвечаю, просто позволяю ему приподнять меня, закусив губу, чтобы не закричать от боли, когда чувствую удары. Риэлм огибает нас и занимает место Джеймса впереди.

Я осторожно присаживаюсь рядом с Даллас. Джеймс озабоченно глядит на меня, но еще он смотрит в окошко, чтобы проверить, не едут ли за нами копы — или, что хуже, обработчики. Я замечаю лицо Асы в зеркале заднего вида, и тут же меня охватывает паника.

— За нами погоня!

Позади, совсем рядом, едет черный автомобиль, он несется, не обращая внимания на уличное движение. Когда мы поворачиваем, он поворачивает тоже. Мной овладевает подавляющий страх.

Джеймс тут же смотрит туда же, куда и я, на черный автомобиль, и потом берет за руку, чтобы успокоить.

— Это Келлан, — говорит он. — Все нормально. Это только Келлан.

Я удивленно смотрю на Джеймса. Совсем ничего не понимаю.

— У меня была его визитка, — объясняет Джеймс. — Он помог нам вытащить тебя.

Я снова смотрю на автомобиль, но его стекла затонированы, и я не вижу водителя. Так много всего происходит. Даже не знаю, о чем спрашивать в первую очередь. Я кладу голову на грудь Джеймса, и так рада, что снова его вижу, даже больше, чем оттого, что на свободе. Хотя не знаю, долго ли все это продлится.

— Куда мы едем? — спрашиваю я, обняв Джеймса и вздохнув, когда он проводит рукой мне по волосам. Но, когда именно Риэлм отвечает мне, я напрягаюсь.

— Мы едем в Орегон, — тихо говорит он. — Я приподнимаюсь, раздраженно смотрю вперед. Он что, спятил?

— Они будут ждать нас там. Я же не могу просто так заявиться к себе в дом. Именно мои родители сдали меня!

— Это — единственное, что у нас есть.

— И как прикажешь доверять тебе? Ты, обработчик — всегда им был! Ты им позволил схватить меня!

Я вот-вот заплачу, снова почувствовав боль от предательства. Даже если бы я и простила все, что Риэлм сделал до этого — он же не вытащил нас из фермерского дома. Он нашел нас для людей Программы — и исчез, когда был мне нужен болььше всего.

Риэлм опускает голову, не решаясь посмотреть на меня.

— Я им не позволял схватить тебя. Просто никак не мог их остановить. Кас мне рассказал, какую заключил сделку, но если бы я тогда не ушел, мы бы все попались. Джеймса-то я вытащил.

Он поворачивается ко мне, сжав зубы.

— Я вытащил его ради тебя, так что — да, ты дложна мне доверять.

Джеймс обнимает меня крепче, шепчет, что Риэлм прав. Но мне этого мало. У меня просто зла не хватает — из-за того, что Риэлм — обработчик, из-за фермерского дома… Но это не все. В моей голове шевелится смутное воспоминание, и я смотрю на Даллас, понимая, что это имеет отношение к ней. Но ничего не вспоминаю. Они это стерли. В Программе стерли часть причин, по которым я зла на него; я это чувствую. Что еще он натворил? Я отказываюсь прощать его за преступления, о которых даже не помню — я не из таких.

— Так мы едем в Орегон, — говорю я сердито, оттого, что в Программе добрались до моих воспоминаний. — А дальше что? Когда они приедут за нами?

Аса смотрит на Риэлма — очевидно, что он беспокоится о том же самом. Теперь я понимаю, в какой он заднице. Что бы он ни был должен Риэлму, долг уже выплачен, а теперь его жизнь сломана. Он пустился в бега вместе с группой полупомешанных мятежников.

— Не знаю, — мрачно говорит Риэлм. — Но домой ты не поедешь. Мы едем в Орегон, чтобы кое с кем повидаться — с другом. Наверное, с единственным, который у нас остался.

— С кем?

Сейчас я не могу представитть, чтобы кто-то согласился бороться на нашей стороне. Даже ради него.

Риэлм печально улыбается и снова поворачивается ко мне.

— Мы едем к доктору Эвелин Валентайн.

 

Глава 9

Фермерские дома в окрестностях Орегона выглядят так же, как и раньше, и чем ближе мы подъезжаем к городу, тем сильнее меня охватывает ностальгия. Я всю жизнь тут провела — ездила на машине по этим лугам, выбиралась на природу с семьей, ночевала в палатке с братом. И, хоть я этого и не помню, я была и вместе с Джеймсом.

Я борюсь со сном, и хотя веки налились тяжестью, в боку ноет, в район синяка пульсирует боль. Джеймс, который перебрался назад, разговаривает с Даллас, но ее односложные ответы совсем не развеивают наши опасения. Она не в порядке — отнюдь не в порядке. Мы все пришли к молчаливому соглашению, что будем приглядывать за ней. Чтобы убедиться, что она не собирается выпрыгнуть из фургона на ходу.

Риэлм говорил по телефону с Келланом, но так ничего и не рассказал. Разговор их, однако, был окрашен в мрачные тона, и все фразы сводились к «Посмотрим». Я ожидала, что наши фотографии будут показывать во всех новостях, на всех радарах, но в Программе, очевидно, пытаются скрыть все это дело. Из-за нас даже не объявили оранжевую тревогу.

Я чувсвую, как двигается сиденье — Джеймс, схватившись за угол кресла, перебирается ко мне. От этого движения боль вспыхивает с новой силой, и я сжимаю зубы, чтобы подавить крик. Все же я недостаточно быстро скрываю это, и джеймс наклоняется ко мне.

Что случилось? — серьезно спрашивает он. Замечает, как осторожно я обращаюсь с правой стороной своего тела, с укором смотрит на меня.

— Ранена?

Риэлм тут же смотрит на меня с переднего сиденья, и я понимаю, что сейчас начнется шоу.

Я сильно ударилась боком о фургон, — говорю я, чувствуя, как пересохли губы. — Не стану скрывать, боль просто адская.

— Аса, — говорю я, слаюо улыбаясь, — у тебя, случайно, ничего нет, чтобы помочь?

Мой обработчик смотрит на меня в зеркало заднего вида.

— Несколько ампул Торазина. Если я сделаю тебе укол, ты, скорее всего, заснешь.

Я качаю головой. Может, мы и оторвались ненадолго, но если я засну, я буду беспомощна. Так рисковать я не могу. Не думаю, что когда-нибудь снова засну.

— Пусть он сделает тебе укол, — шепчет Джеймс, наклонившись ближе. Осторожно проводит ладонью по синяку, чтобы проверить, как обстоят дела, и я морщусь от боли. — Мои поцелуи справятся не со всем.

— Прости, что толкнул тебя, — тихо говорит Риэлм. — Это я был.

Я тяжело вздыхаю, смотрю на него. Чувствую прилив сочувствия к нему, но быстро его подавляю, отказывая ему даже в малейшем шансе. Если я это сделаю, не знаю, насколько меня хватит.

— Не глупи, — говрит ему Джеймс, отнюдь не враждебно. — ты нам жазнь спас. Слушай, Аса. Можешь передать мне шприц?

Я с мольбой смотрю на Джеймса, но он решительно качает головой.

— Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось. Обещаю.

Мы смотрим друг на друга, понимая, что он уже обещал это раньше. Может, именно так мы и продолжаем жить — обещаем то, что не можем исполнить, чтобы подарить хотя бы минуту надежды. А надежды, как нам и говорил Артур Притчард, уже достаточно, чтобы продержаться.

Так что я киваю и закатываю рукав, чтобы он добрался до предплечья. Аса дает ему шприц, а Джеймс нервно синмает колпачок и держит шприц так, словно вот-вот заколет им меня. Если бы бок не болел так сильно, я бы рассмеялась.

— Подожди-ка, — говорит Риэлм, перебираясь назад, и забирает шприц из сжатой руки Джеймса.

Боже, ты же не хочешь сломать ей грудную клетку.

Он встает между нами, и теперь, когда он так близко ко мне, меня охватывает глубокая печаль. Он снял халат обработчика, под ним у него хлопчатобумажная футболка. Волосы у него все еще зачесаны на бок, и мне кажется, что он красив. От этого я еще болььше его ненавижу.

— Вот так, — тихо говорит он, не в силах посмотреть мне в глаза, так близко от меня. Нежно и тепло гладит мою руку, берет за предплечье и приподнимает.

— Вдохни поглубже, — шепчет он, так ласково. Слезы стоят у меня в глазах, и я сжимаю губы, чтобы не заплакать. Не хочу, чтобы он был тут — не хочу этой боли, этой печали. Не хочу одновременно любить и ненавидеть его.

Когда он делает укол, я чувствую покалывание и сильное жжение, и все-таки плачу. Но это не из-за того, что мне больно от укола, и Риэлм это понимает. Когда он вынимает иглу, я закрываю лицо и продолжаю плакать — плакать по всему, что я потеряла за последние несколько месяцев. Из-за жестокости и предательства, которые я пережила. Они хотели сделать мне лоботомию! Никогда уже не будет так, как рнаьше. И я плачу.

Риэлм встает и Джеймс садится рядом, шепчет, что я должна все выплакать кладе мою голову ему на колени. Я сворачиваюсь в клубочек — бок у меня еще болит — еще несколько раз всхлипываю. Торазин медленно начинает действовать, окутывая меня спокойствием. На этот раз я не борюсь с ним.

У Эвелин мы будем через час, и Слоан смжет там отдахнуть, — Риэлм говорит с переднего сиденья, замолкает, а потом продолжает:

Если только доктор разрешит.

* * *

Со скрежетом открывается металлическая дверь, и я резко просыпаюсь. Бок больше не болит — ощущения такие, будто нам все уплотнилось и занемело, и на секунду я представляю себе, что средняя часть моего тела отвердела как окаменевшее дерево.

— Давайте отнесем ее к задней двери, — говорит женский голос. Хрипловатый, с легким немецким акцентом. Наверное, это — Эвелин Валентайн. Чильные руки поднимают меня, отрывают от сиденья, и моя голова падает на грудь Джеймса. Я пытаюсь проснуться, но держать глаза открытыми могу не больше секунды, пока борюсь с действием торазина.

— Она не суицидница? — спрашивает доктор.

— Нет, — отвечает Риэлм, который идет рядом. Я моргаю, открываю глаза, смотрю на деревянную обшивку дома, к двери которого мы подходим. По его стенам вьется лоза, как будто дом пытается найти укрытие в природе.

— Хотя чувствует она себя неважно, — добавляет Риэлм. — Мы едва успели. Та, другая, даллас — ей нужна ваша помощь.

Доктор вздыхает, бормочет что-то, что мне не разобрать. Я лениво поворачиваю голову, чтобы посмотреть на нее, но пока Джеймс несет меня, все колышется у меня перед глазами. Мне тяжело даже перевести дух.

— Привет, дорогая.

И вот она рядом со мной — высокая, стройная женщина в очках. Ей около шестидесяти лет, темные волосы растрепаны, а на носу — родимое пятно. Она улыбается; зубы у нее желтые, неровные, но улыбка искренняя. Мне она сразу нравится.

— Ничего не говори, — нетерпеливо отмахивается она. — тебе нужно поспать, пока действуют лекарства. Но сначала я осмотрю твой бок, чтобы убедиться, что нет никаких серьезных повреждений.

— С ней все будет хорошо? — Джеймс и не пытается казаться храбрецом. Он совсем расклеился, и если бы меня не несли на руках, я бы обняла его, сказала, что со мной все в порядке, просто чтобы он не был так напуган.

— Думаю, да, — говорит доктор, и я чувствую, что она убирает волосы мне с лица. Джеймс разворачивается, чтобы мы зашли в дверь. Нас поглощает темнота. Окна занавешены, и над нами зажигается лампочка.

— Похоже, что гематома серьезная, но я все равно потыкаю в нее, просто на всякий случай.

Она хлопает меня по плечу, чтобы дать понять, что шутит.

— Ладно, кладите ее сюда.

Джеймс кладет меня на небольшую односпальную кровать, и я чувсвую под собой холодные простыни. Мне больно, голова кружится — но больше всего я боюсь быть наедине с кем-то, кроме Джеймса. Я хватаю его за рубашку, чтобы он не уходил от меня. Он садится на кровать рядом со мной, берет за руку, прикладывает ее к губам.

— Все, кроме блондина — на выход, — говрит доктор, и Аса с риэлмом тотчас выходят.

— Ну а теперь сними с нее эти ужасные серые тряпки, — говорит она Джеймсу, и тот высвобождает мои руки из рукавов серой пижамы. Эвелин склоняется на коени рядом со мной, осматривает мой бок, а потом действительно тыкает в него, заставив меня застонать. Она извиняется, но тыкает еще раз в других местах. Когда она заканчивает, подходит к шкафу для одежды, достает оттуда ярко-розовую футболку и протягивает ее Джеймсу.

— Пусть она наденет это, — говорит она. — Совершенно не желаю, чтобы она снова надевала серый цвет.

— Как она? — спрашивает Джеймс, а его голос напряжен.

— Контузия, синяк. Несколько недель ей придется поболеть. Но, насколько я вижу, самые сильные травмы будут эмоциональными.

Доктор берет маленький деревянный стул, ставит его рядом с кроватью, садится. Когда я заканчиваю одеваться, она оглядывает нас с Джеймсом.

— Мне так жаль, что вам пришлось пройти через все это. Но, может быть, вы меня посвятите в кое-какие подробности? Например, как Майкл Риэлм умудрился найти меня.

Я лениво смотрю на Джеймса, несколько раз моргаю, чтобы заставить себя проснуться.

— Когда нас забрали из фермерского дома, — начинает Джеймс, — Риэлм сидел в том фургоне, в который посадили меня. Он был одет как обработчик, и с ним был Аса, и они привезли меня в какой-то заштатный мотель рядом с больницей. Аса не был записан как участник облавы, так что в Программе и не знали, что он там появлялся. А то, что я там был, вообще скрывали, потому что официально я пустился в бега. Риэлм спас меня.

Сердце у меня начинает ныть, потому что я не знаю, что бы Джеймс мог сказать такого, отчего бы я простила Майкла Риэлма. Честно, не знаю.

— У меня была визитка репортера, — продолжает он, — и мы с риэлмом встретились с ним. Попросили его о помощи, пообещав, что предоставим ему историю, которая сделает ему карьеру, но не раньше, чем Слоан будет свободна.

Джеймс пожимает плечами.

— Риэлм выдал вас, Эвелин. Сказал, что может помочь Келлану взять у вас интервью, если тот поможет нам.

Все добродушие доктора тотчас исчезает, и она смотрит на дверь, по ту сторону которой ждет Риэлм. Как-то раз Риэлм сказал мне, что Эвелин заботилась о нем. Но если она скрывалась от Программы, имел ли он право выдаватьее? Имеет ли он право делать то, что делает?

Джеймс продолжает рассказ.

— Келлан-то и придумал пробраться в больницу и поднять там шум. Он пытался сделать это раньше и знал, что охрана прибежит, чтобы вывести его. Как только это произошло бы, мы с Риэлмом пробрались бы внутрь. Конечно, мы не ожидали, что Слоан попытается освободиться сама , но, наверное, следовало.

Джеймс улыбается, но все-таки он еще не отошел от мысли, что потеряет меня. Не помню, что происходило, когда я была в Программе в последний раз, но если бы не Джеймс с Риэлмом — меня бы не было. Настоящая Слоан Барслоу была бы мертва, и я не знаю, смогу ли когда-нибудь почувствовать себя целой. Почувствовать себя в безопасности.

— А другая девушка? — спрашивает Эвелин, скрестив руки на груди. Что у нее написано на лице, я понять не могу — то ли она приняла деловой вид, то ли по-настоящему разозлилась.

— Даллас — одна из нас, — говорит Джеймс. — Но с ней жестоко обращались. Не думаю, что у нее все хорошо, и не важно, какой она выглядит снаружи. Риэлм думал, вы и ей сможете помочь.

— Похоже, Майкл Риэлм очень много думает, — говорит Эвелин. — Пожалуйста, продолжайте.

Она явно разозлена. Я рада, что действие торазина начинает ослабевать, а может быть, это адреналин быстрее течет по венам, потому что я начинаю ждать, что доктор нас выгонит вон.

— Мы планировали забрать Слоан и Даллас и приехать сюда, — говорит Джеймс. — Риэлм довольно долго знал, где вы живете и говорил, что именно поэтому он оставался в Орегоне, чтобы быть поближе к вам. Он ждал подходящего случая, чтобы показаться у вас на пороге. Наверное, это как раз и есть такой случай.

Эвелин молчит, и в этой тишине я оглядываю помещение, по всей видимости, ее спальню. В полутьме видно, как тут странно все обставлено. На стенах висят аляповатые пейзажи, написанные маслом, где изображен лес, а покрывала на кровати темно-зеленого цвета. Обстановка ту скромная, и мне приходит в голову, что мы только что разрушили то, что осталось от ее жизни. Она дала приют беглецам.

— Я знала, что однажды придет мое время, — торжественно говорит она. — И если я могу спасти еще несколько детей на пути из этого мира, да будет так. Как только в Программе узнают, где я нахожусь, ждите, что они нагрянут сюда. Вам нельзя оставаться надолго.

— Но если вы поговорите с Келланом, — Джеймс склоняется к ней, — вы можете рассказать ему свою историю. Мы можем уничтожить Программу. Риэлм думал, что вы знаете, как.

Эвелин быстро улыбается, поправляет свой красный свитер.

— Майкл всегда был очень высокого мнения обо мне. Правда в том, что люди Программы уничтожат меня намного раньше, чем правительство сможет предложить защиту. А я слишком стара и не могу больше убегать. И слишком устала. В мой голове множество секретов. Тех, о которых я никогда не забуду.

Она наклоняет голову, смотрит на джеймса.

— Похоже, у тебя то же самое?

Я и забыла в суматохе побега. Джеймс принял лекарство — он знает все про нас, про себя. О, боже. Что же знает Джеймс?

— Я не был доктором, — говорит он. — Мои секреты — ничто по сравнению с вашими.

Эвелин обеспокоенно склоняется к нему.

— С тобой все хорошо? — тихо спрашивает она. — Ты смог побороть депрессию?

Джеймс беспокойно переминается с ноги на ногу.

— Мне помогли, — говорит он. — С помощью Риэлма и таблеток, с самым худшим я справился. Сосредоточился на Слоан, на том, чтобы сделать так, чтобы она была в безопасности. Но это было нелегко. Ну, все равно, я думаю, что худшее позади.

Эвелин кивает.

— Не всем так повезло, — печально говорит она. — К этому нужно быть готовым. Воспоминания продолжат проявляться, а о некоторых вещах вспоминать будет нелегко.

Я понимаю, на что иду. Но сейчас у нас нет времени, чтобы раздумывать об этом. Эвелин, спасибо, что приюпомитили нас, но вот что я хочу знать — вы можете покончить с Программой?

Доктор закатывает глаза к потолку, как будто пытается сдержать слезы.

— Не думаю, что Майкл Риэлм оставил мне выбор. И я не строю иллюзий относительно того, на что пойдут в Программе, чтобы заставить меня замолчать.

Она хлюпает носом и откидывается на спинку стула, скрестив ноги.

— Вы знаете, что у меня никогда не было детей? — спрашивает она. — Когда началась эпидемия, я не так сильно вкладывалась в поиск решения проблемы, как другие врачи. Это совсем не значит, что я была в ужасе — отнюдь нет. Но, сколько я ни искала, я не могла найти источник эпидемии.

Ближе всего я подобралась к нему в маленькой школе неподалеку от Вашингтона, там были три девушки, которые наглотались лекарств на вечеринке с ночевкой. Они были одними из первых и, помимо того, что они были подругами, у них не было никаких генетических маркеров, они никак не были связаны. Одна из девушек — ей было шестнадцать — сидела на антидепрессантах с девяти лет. Ей поставили миллион диагнозов и прописали лекарства, чтобы она могла хоть как-то ходить в школу. Полагаю, что в конце-концов именно этот коктейль из лекарств и довел ее до мыслей о самоубийстве. Ну, а то, что она сказала своим подругам, из-за чего они захотели умереть — это настоящая загадка. Именно на следующий день и разразилась эпидемия.

Истории в новостях, статьи, подражатели. Все происходило так быстро, что никого больше не интересовало, почему подростки хотели покончить с собой, всех волновало, как их остановить. Мир просто сошел с ума. Я, по крайней мере, думаю так. Конечно, у других ученых есть свои теории. Теперь это все так несущественно — теперь у нас есть Программа, — добавляет она, всплеснув руками. — Ну разве она не спасет нас всех?

Я впитываю слова Эвелин и соединяю их с тем, что видела, что пережила. Не могу сказать, что она меня окончательно убедила — я бы не сводила всю эпидемию к одному подростку с причудами. Но в том, что она говорит, есть зерно истины.

— Майкла я полююбила сразу, — с ностальгией говорит она. — У него очень доброе сердце, и он — настоящий боец. Но еще он может манипулировать людми, быть жестоким — так и случилось, уже после того, как его лишили его воспоминаний. В Программе его не спасли, а сделали только хуже. Я знала, что это — не решение проблемы. И тогда начала играться с формулами и придумала способ, как вернуть воспоминания. Я дала Лекарство Майклу, Кевину, Рорджеру и Питеру.

Она быстро моргает, пытаясь сдержать подступившие слезы.

— Питер не справился. Несмотря на все, что я сделала, чтобы он пережил это, он не справился.

У нее срывается голос, и мне приходится отвернуться.

— Если бы я не дала ему лекарство, он бы выжил. Я убила его. И поклялась, что никогда больше не буду так рисковать.

— Но… — продолжает она, печально улыаясь, — в Программе узнали про Лекарство, и мой контракт был расторгнут. Я не собиралась ждать, пока мне сделают лоботомию, но сделала все возможное, чтобы защитить своих пациентов. Уничтожила документы, формулу. Кроме тех таблеток, которые были у Риэлма, больше ничего нет. Наверное, он не рассказывал вам, чьи это были таблетки?

— Нет, — говорю я. Доктор мягко усмехается, хочет продолжить рассказ, а меня вдруг осеняет, чью таблетку украл Риэлм. Роджер — все это время Роджер искал свое Лекарство, а оно было у Риэлма. Роджер, наверное, это понял.

— А вы можете сделать еще? — спрашиваю я. Думаю о Даллас, о том, излечит ли ее прошлое или причинит ей боль.

Эвелин медленно качает головой.

— Я бы никогда не сделала этого. Чтобы в один момент на тебя обрушились все мрачные воспоминания? С таким же успехом я могла бы сама убить их. Артур Притчард думал об этом, а я ему сказала, что это — ошибка. Само Лекарство было ошибкой. Он мне не поверил.

Артур Притчард, один, в серой комнате.

— Ему сделали лоботомию, — говорю я, и Джеймс смотрит на меня. — Я видела его в больнице.

У Эвелин поникают плечи.

— Мне жаль это слышать. Правда жаль. Но все равно, Лекарство никого не спасет. Это был эксперимент наивного ученого, а ведь все это время я должна была пытаться остановить лдей из Программы, чтобы они не стирали воспоминания.

Вы спрашивали, знаю ли я, как их остановить, — Эвелин устремляет взгляд на Джеймса. — и ответ — нет. Я не знаю, как заставить мир поверить. Но если ваш репортер сможет найти исследования, которые скрывают в Программе, полагаю, он получит ответы на свои вопросы. Именно Программа — причина распространения эпидемии. Оказываемое давление, чрезмерное внимание — все это вызывает новую волну самоубийств, от которых они и пытаются удержать мир, установив новый порядок. Программа сама взращивает суицид.

 

Глава 10

Свой рассказ Эвелин заканчивает поздно и говорит нам, что мы можем оставаться в ее комнате и отдохнуть, а она пока проверит, как там Даллас с остальными. Лежать в ее постели кажется довольно странным, и в то же самое время, теперь, когда Джеймс рядом со мной, я просто хочу поспать несколько часов. Мы почти ничего не говорим, только бормочем несколько слов, что рады снова быть вместе. Мне так много нужно у него спросить, но с учетом того, что я узнала за последние нескольо часов, не думаю, что в меня вместится еще какая-нибудь мысль.

Не знаю, сколько проходит времени, но вот Джеймс, рядом со мной, ворочается и говорит, что я сплю как убитая, и я резко просыпаюсь. В комнате темно, но он включает свет, который заливает помещение и совсем мне не льстит. Я смотрю на свою розовую футболку и серые штаны и не сразу соображаю, где нахожусь.

Все вспоминается внезапно, и я вскакиваю с постели, смрщившись от боли, когда задеваю бок. Снова смотрю на синяк, а Джеймс, когда видит его цвет, выпячивает нижнюю губу, подходит и осторожно обнимает меня. Я ему говорю, что все в порядке, хотя мне чертовски больно, и целую его в губы, а потом мы выходим из комнаты.

Далеко нам идти не нужно. Я резко останавливаюсь и вытягиваю руку, чтобы Джеймс не прошел мимо меня. Эвелин сидит за круглым столом на кухне, и ее освещает яркий свет. Рядом сидит Келлан с оператором, и они записывают интервью. Чуть в стороне стоят Аса с Риэлмом, и Риэлм встречается со мной взглядом, а потом отворачивается. Мы с Джеймсом стоим и слушаем, как Эвелин рассказывает миру о Программе. Рассказ ее звучит буднично, а временами, быть может, даже немного отстраненно, но ей хочется верить.

Когда они делают перерыв на пятьминут, чтобы подзарядить камеру, я, в поисках Даллас, проскальзываю мимо них, и вижу, что она сидит в пустой гостиной и смотрит на темный экран телевизора. Эвелин и с нее тоже сняла серую одежду, и теперь она сидит в футболке «Сиэтл Сихокс» (команда по американскому футболу — прим. Перев.), которая ей велика, и выглядит такой потерянной, какой я ее никогда не видела. Когда я сажусь рядом, она окидывает меня взглядом.

Мы не говорим ни слова. У нее дрожат губы, а потом она широко улыбается, сверкнув щелью между зубов. Я обнимаю ее одной рукой, она всхлипнув, прижимается ко мне, и мы обе смотрим на черный экран. Мы связаны друг с другом, но настолько измучены, что не в силах говорить о том, что пережили.

— Слоан, — тихо зовет меня Джеймс. Я вижу, что он стоит в дверях. Он — само совершенство, по крайней мере, для меня. Я целую Даллас в щеку, заставив ее рассмеяться, встаю и иду к Джеймсу. Не думала я, что снова услышу смех Даллас, и это придает мне немного надежды. Я беру Джеймса за руку и веду его обратно на кухню.

Эвелин, которая закончила давать интервью, что-то измученно говорит про то, что надо сделать чаю. Я помогаю ей — включаю газовую горелку и ставлю чайник. Кто-то трогает меня за локоть, напугав, и, обернувшись, я вижу Асу.

Я хотел попрощаться, — говорит он, как всегда, спокойно. Теперь, когда он в обычной одежде, мне кажется, он выглядит как все остальные — как обычный, ничем не примечательный человек. В виде обработчика ничто не кажется угрожающим, при том, какие добрые у него глаза.

— Попрощаться? — повторяю я. — Но мы даже толком не поболтали. Я ничего не знаю про тебя.

Аса улыбается, застенчиво оглядывается по сторонам.

— Без обид, — он указывает на оператора, — но я хочу, чтобы все так и осталось. В Сан-Диего есть одна девушка, к которой я хочу заехать. А потом планирую залечь на дно, когда запахнет жареным. И очень надеюсь, что у вас все получится. Правда.

— Я знаю.

Я подхожу к нему и обнимаю, осторожно, чтобы не задеть ушибленный бок. Не могу винить асу в том, что он не хочет во все это ввязываться. Это доказывает хотя бы то, что он соображает, что к чему.

Мой бывший обработчик прощается со всеми, обходя стороной репортера, дает пять Джеймсу, обнимает Риэлма. И вот, так же быстро, как Аса появился в моей жизни, он исчезает из нее, сыграв свою роль в моем спасении.

Ночь длится долго. Мы с Джеймсом отговариваемся от интервью, сойдясь на то, что напишем заявления — в основном, потому, что не хотим, чтобы наши лица светились в новостях еще больше. Риэлм вообще отказывается говорить, а к Даллас Келлан даже не подходит. Все, что ему было нужно, он уже узнал от нас с Эвелин. Когда он благодарит доктора перед уходом, она не очень-то любезна с ним. Я вижу, что ее беспокойство только усиливается, судя по тому, с каким ожиданием она смотрит на дверь, как заламывает руки. Но она не просит, чтобы мы ушли — пока что.

Я предлагаю Келлану выйти на улицу, и мы, вдвоем, подходим к его машине. Уже почти полночь; за макушками деревьев едва видны звезды. Стрекочут кузнечики, квакают лягушки, и вокруг столько шума, что мы бы и не смогли почувствовать себя в одиночестве.

— Прости, — говорит Келлан. Я удивленно смотю в его глаза, и снова удивляюсь тому, что они не такие черные, как я видела в первый раз, когда его встретила в клубе самоубийц.

— За что?

— Что не пришел раньше. Джеймс мне рассказал, как близко ты была к тому, что…

Я вздыхаю и отворачиваюсь, прервав его фразу.

— Но ты пришел, — говорю я, сжимая губы и улыбаясь. — В конце-концов, важно только то, что меня теперь там нет.

— А знаешь, мы их достанем, — искренне говорит он. — Я найду те исследования, и все это, вместе с заявлением Эвелин, показаниями свидетелей — Программе не выжить после всего этого кошмарного пиара. Я тебя уверяю, Слоан. Они у тебя больше ничего не заберут.

Надеюсь, Келлан прав, и в этот момент я ему верю. Он искал меня по всей стране, помог спасти мне жизнь — если он смог все это сдела верить, приходится верить, что он — хороший репортер. Из дома Эвелин выходит оператор со своим оборудованием, кивает мне в знак прощания, и мы с Келланом обнимаемся в последний раз. Я смотрю, как он садится в машину, готовясь к окончанию своей истории. Перед тем, как отъехать, он поднимает стекло.

— Слоан? — спрашивает он. — Если бы Эвелин сделала еще таблеток…. ты бы приняла их?

Я раздумываю над его словами, раскачиваюсь с ноги на ногу. Вспоминая мой последний раз в Программе, я все еще чувствую боль, и все-таки, мне кажется, что это — только верхушка айсберга, небольшая часть той боли, что я пережила за несколько месяцев. Разве мне поможет, если я все это переживу опять?

— Не думаю, — искренне говорю я ему. — Иногда, Келлан… мне кажется, что все, что у нас есть — настоящий момент.

Услышав мой ответ, он улыбается, хотя и сдвигает брови, как будто он немного озадачен. Я машу ему рукой, и он уезжает, оставив мятежников позади. Оставив нас с самими собой.

Я захожу в дом, и там тихо. Джеймс разлегся на полу и тихо разговаривает с Даллас, а она лежит на диване над ним. Мне это нравится — то, что он бережно к ней относится, защищает ее. С тех пор, как Джеймс принял Лекарство, он изменился. Стал внимательнее и заботливее — так, что я верю, что мы всегда были вместе.

На кухне кто-то звенит посудой, и я иду туда, но когда вижу, что за столом сидит один Риэлм, мне становится не по себе. Дверь в спальню Эвелин закрыта, а когда я захожу, Риэлм оглядывается через плечо. Несмотря на желание тут же выйти вон, я сажусь напротив него и решаюсь посмотреть ему прямо в глаза.

— Однажды я сказал, что лучше бы ты меня ненавидела, — говорит он. — Не поздно брать свои слова назад?

Я не хочу, чтобы он шутил; от этого мне еще больнее. Я кладу руки на колени и сжимаю кулаки, чтобы контролировать эмоции, которые бушуют внутри меня.

— Почему? — спрашиваю я. — Если ты был моим обработчиком в Программе, если стер мои воспоминания, зачем притворяться моим другом? И продолжать это, даже после того, как я вернулась?

Риэлм вздыхает, поникает головой, а его глаза блестят — мои слова попали в цель.

— Я делал свою работу. И влюбился.

Он смотрит на меня.

— Я делал все, что мог, чтобы сохранить тебя. Но ответ очень простой: я — эгоист. Думал, что смогу заставить тебя полюбить меня, что без Джеймса ты смогла бы. Думал, что смогу сделать так, чтобы вы устали друг от друга.

— Я любила тебя.

Риэлм печально улыбается.

— Но не так. Не так, как его.

Он устремляет взгляд в сторону гостиной.

— Знаешь, он не так уж и плох. Мне он даже нравится. И я ошибался: я никогда не смогу любить тебя так, как он. Этот парень абсолютно без ума от тебя.

Я смеюсь и кладу руки на стол, а злость потихоньку проходит. Между риэлмом и мной, конечно же, есть что-то еще, моменты, о которых я не могу вспомнить. И не хочу. Я хочу, чтобы все осталось, как есть сейчас, когда мы заключили перемирие. И говорю ему спокойной ночи, даже хотя в его глазах вижу, что он хочет поговорить подольше.

Когда Джеймс замечает меня, он ухмыляется, хлопает ладонью по ковру и говорит, что он оставил мне место. Мы решаем, что уедем завтра, ранним утром. Эвелин одолжит нам машину, чтобы мы спрятались где-нибудь в городе, а Риэлм отвезет Даллас в Корваллис, где, по ее словам, у нее есть кузина, которая будет рада помочь ей спрятаться. Мы не знаем, все ли сделали Келлан с Эвелин, чтобы освободить нас, но впервые за долгое время мы подолши близко к концу этой истории. И в этом есть какое-то утешение.

* * *

— Надо уходить.

В комнате раздается резкий голос, и я встакиваю на ноги, глаза еще слипаются со сна. Вижу, что в дверях стоит Риэлм, а на его рукавах — темно-красные пятна. Я вскрикиваю от ужаса, и Даллас с Джеймсом ошеломленно подскакивают.

— О, Боже! Что с тобой!

Первое, о чем я думаю — Риэлм ранен, я ищу, откуда течет кровь. Но ничего не вижу и смотрю ему за спину, в спальню. Это ведь чья-то кровь.

Риэлм растерянно облизывает губы, как будто не знает, что сказать.

— Прошлой ночью Эвелин покончила с собой. Она… не хотела возвращаться в Программу. Оставила записку.

Он достает из кармана смятый листок бумаги. Даже не глядит на него, а смотрит сквозь него.

— Она не хотела, чтобы они наложили лапы на Лекарство. И не хотела, чтобы добрались до нас. Она… она сказала, что защищает свою голову от ученых.

Я отшатываюсь, и Джеймс подхватывает меня, усаживает на диван… Я хочу побежать к ней, посмотреть, как она, но понимаю, что Риэлм никогда не оставил бы ее, если бы была хоть малейшая надежда. В его глазах я вижу отчаяние и вину. Даллас, рядом со мной, начинает плакать, и Джеймс быстро берет ее за руку.

Сам смахивает слезы с глаз.

— Риэлм прав. Надо уходить.

— Надо вызвать скорую, — говорю я. — Хоть кого-то позвать!

— Нет, — говорит Риэлм, качая головой. — Прости, но уже поздно. Я уже позвонил Келлану и все ему рассказал; когда мы отъедем на достаточное расстояние, он кому-нибудь позвонит. Джеймс, ты пока что бери ключи, которые висят у двери; машина в гараже. Я вас встречу на улице.

— Риэлм… — я начинаю говорить, но он уже ушел обратно на кухню. Я слышу, как открываются дверцы шкафов, выдвигаются ящики. Эвелин Валентайн мертва. Ей не надо было кончать с собой, она могла бы поехать с нами. Но, очевидно, ее страх был слишком велик. Она была права — Программа превратилась в эпидемию.

Все остальное запомнилось мне как во мне: Даллас плачет, Джеймс подбадривает ее, кричит, чтобы я поторопилась. Мы загружаем машину и ждем Риэлма. Он выходит, остановившись, чтобы запереть входную дверь. Мне ком подступает к горлу, когда я думаю о том, что Эвелин была ему почти как мать, если не считать сестру. Когда он садися в машину, ничего нам не говорит, только сидит и смотрит в окно, а в руках у него коричневый чемодан.

Я так и не спросила, что он в тот день забрал из дома Эвелин. Но, похоже, Эвелин Валентайн была частью его прошлого, которое он не хотел забывать.

Конец Программы

Проект « Программа », который некогда был покрыт завесой тайны , в настоящее время приостановлен распоряжением Правительства США . В ответ на интервью , в котором подтверждалось существование заговора , Конгресс тотчас закрыл все учреждения вплоть до особого распоряжения .

Чем больше подробностей становится известными о методах , используемых Программой , тем сильнее становится гнев общественности . Один из обработчиков . Роджер Коулман , был арестован по нескольким обвинениям в половой связи с несовершеннолетними , в обмен на воспоминания он требовал от несовершеннолетних пациенток , чтобы они вступили с ним в половую связь , и теперь , если его признают виновным , ему грозит до шестидесяти лет в тюрьме .

Скандал разразился после того , как в свет вышло записанное интервью с покойной Эвелин Валентайн , бывшим сотрудником Программы . В нем она подтверждает , что в Программе было известно об исследованиях , где изучалась их роль в эпидемии , и приводила убедительные доказательства существования заговора .

С тех пор , как больницы были закрыты , все пациенты вернулись домой , и они пройдут долгосрочную терапию Но в данный момент о последствиях влияния Программы нам еще предстоит узнать .

Келлан Томас .

 

Глава 11

Полгода спустя

Я опускаю стекло, чтобы теплый ветерок шевелил мне волосы. Джеймс переключает радио, но все, что мы слышим — сводки новостей: Программе настал конец, доктора и медсестры дают показания в Конгрессе о лоботомиях и падении количества самоубийств. Имя Келлана Томаса, бесстрашного репортера, который заполучил сенсацию века, теперь знают в каждом доме. Он нашел исследования, а его интервью с Эвелин Валентайн показывали во всех выпусках новостей. Он даже не использовал нашу с Джеймсом историю, которую мы ему рассказали.

Эпидемия продолжается, но вскоре после того, как в Программе получили приказ о запрещении противоправного действия, пока ведется федеральное расследование, волна самоубийств спала — точно так, как и предполагала Эвелин. Самоубийства не прекратились, не совсем, но с каждым месяцем статистика становится все лучше, и надежда все растет.

Телефон Джеймса на приборной панели начинает вибрировать, и когда он протягивает руку, чтобы нажать кнопку «игнорировать», я смотрю, кто звонит. Майкл Риэлм. После всего, что произошло, между ними с Джеймсом возникла дружба, в которую я стараюсь не встревать. Я больше никогда не могла доверять Риэлму, и не знаю, смогу ли. Но мой парень может дружить с тем, с кем захочет — даже если этот друг однажды и помог стереть меня.

— Я думала, его нет в городе, — говорю я. — Разве он не во Флориде, пустился во все тяжкие?

Джеймс паркует машину у обочины дороги, недалеко от лужайки, где пасутся коровы, чтобы быстро набрать сообщение.

— Ненавижу, когда ты говоришь так осуждающе, — говорит он мне. Я не смеюсь в ответ, и он кладет телефон и обнимает меня, прижав лоб к моему лбу.

— Будь хорошей девочкой.

— Заткнись, — шепчу я.

Джеймс улыбается и откидывается назад, чтобы полюбоваться мной.

— А вот это совсем не хорошо. Ну же, зайка. Жизнь прекрасна.

Пока он говорит, он гладит мне пальцы.

— И с нами все хорошо. И я не хочу все портить разговорами про Майкла Риэлма.

— И это говорит человек, который стал его лучшим другом.

— Неправда.

От прикосновенмй Джеймса у меня мурашки бегут по коже, я чувствую тепло.

— Я ему просто благодарен, — говорит он. — Он вытащил меня из Программы, помог бежать и тебе. Следователи ему устроили жесткий допрос, а он даже не упомянул наших имен. Мы ему должны. Не говоря уж о том, что без него тебе бы сделали лоботомию.

Я отнимаю от него руку, скрещиваю руки на груди.

— Да, это я поняла, — говорю я. При мысли о последних часах, проведенных в программе, мне до сих пор становится не по себе. Даже когда меня допрашивали, я сказала, что была накачана лекарствами и не помню, что тогда происходило, во время побега. Я сказала, чтобы они обратились к записям в Программе, которые, как я хорошо знала, были уничтожены.

— Джеймс немного молчит — дает моей злости утихнуть, как он это всегда делает. И потом возвращается к нашему любимому времяпрепровождению, с тех пор, как мы вышли из-под контроля Программы — к воспоминаниям.

— Однажды ночью, — начинает он говорить тем отстраненным голосом, которым обычно рассказывает о воспоминаниях, — вы с Брейди были на грани ссоры. Я вам обоим сказал, что вы оба — упрямцы, но меня, конечно, проигнорировали.

Он закатывает глаза, но я улыбаюсь, и при мысли о брате мне становится уютно, как под одеялом.

— О чем мы спорили? — спашиваю я.

— Обо мне, о чем же еще? Ты не хотела, чтобы я оставался на ночь, потому что к тебе должна была прийти Лейси, и ты сказала, что у меня слишком дурные манеры, и я не могу вести себя вежливо с другими. Брейди сказал, что по Лейси тюрьма плачет, и что уж всяко лучше оставить меня. Вышло немного некрасиво.

— И кто победил?

Джеймс смеется.

— Я, конечно же.

Я опукаю руки, усмехаюсь, когда все это представляю себе. Ничего этого я не помню, но мне нравится, когда Джеймс рассказывает свои истории. Мне нравится, что у него есть, что рассказать.

— И как же ты справился? — спрашиваю я.

Он облизывает губы, склоняется чуть ближе.

— Ну, я обещал, что буду паинькой. Хотя, когда я это говорил, у меня немного дергался глаз.

— Хммм, — говорю я, берусь за подол его футболки, притягиваю ближе. — Узнаю этот взгляд. И что? Я так просто согласилась? Не очень-то на меня похоже.

— Совсем на тебя не похоже, — шепчет он и замолкает, когда его губы касаются моих. — Вот так я и понял, что ты меня любишь. И тогда я стал оставлять тебе записки. Сам себе я говорил, что хочу, чтобы ты меня переубедила, но на самом деле, мне хотелось, чтобы ты просто поговорила со мной.

Я целую его; поцелуй легкий, игривый — теперь у нас есть время. Никто не следит за нами. Мы свободны.

У меня в заднем кармане звонит телефон, и Джеймс разочарованно стонет, а когда я достаю телефон, пытается выхватить его из рук. Пока мы боремся за телефон, он еще успевает меня поцеловать, и наконец, когда я умудряюсь посмотреть, кто звонит, я вижу, что это мама.

— Как нельзя вовремя, — говорит Джеймс и откидвается на заднее сиденье, бросив на меня еще один озорной взгляд.

Я смеюсь и отвечаю.

— Привет, мам.

Джеймс включает мотор и отъезжает от лужайки, и мы едем дальше по тихой извилистой дороге туда, куда и собирались.

— Что случилось?

— Привет, зайка, — озабоченно говорит мама. — Не помню, что ты мне сказала купить — макароны с сыром? Это же так вредно для тебя.

— Знаю, но я просто мечтала о них. Я их целую вечность не ела.

С тех пор, как ударилась в бега с мятежниками — думаю я про себя. Я пытаюсь убедить себя, что смогу справиться с этими воспоминаниями, даже хотя подсознание и пытается все это стереть.

— Папа хочет на ужин свиные отбивные, так что я подам эту гадость как гарнир. А, ну вот и они.

В телефоне что-то шуршит, и я нетерпеливо постукиваю пальцами об дверь.

— Еще что-то? — спрашиваю я. Мне хочется вернуться к Джеймсу.

— Нет, пока все, — весело говорит мама. — Передавай Джеймсу привет. И приезжайте домой к шести.

Я соглашаюсь, и как только она вешает трубку, смотрю на Джеймса.

— Хоть бы она так сильно не старалась, — говорю я, но без злобы. Когда я вернулась домой, после того, как разразился скандал, родители были просто подавлены от внимания прессы, а потом от всех ужасных историй, которые показывали по телевизору. Мне понадобилось несколько месяцев лечения — нормального лечения с нормальными докторами — чтобы перестать винить родителей. А потом они должны были перестать винить себя сами. Но теперь, полагаю, мы в тихой гавани.

— Она хотя бы пытается, — говорит Джеймс, глядя прямо вперед. Родители помогли ему купить небольшое надгробье на кладбище, где похоронен его отец. И хотя это немного облегчило чувство вины, Джеймса все еще мучает то, что его отец умер в одиночестве. Но у каждого свой крест. Теперь Джеймс живет у меня дома, в комнате, где раньше жил Брейди. А скоро мы будем вдвоем, потому что, даже несмотря на то, что родители немного раздражают меня, я сказала им, что поживу у них еще год. Я поняла, что скучала по ним. Скучала по тому, какими они могли бы быть.

На небе светит солнце, но Джеймс до сих пор молчит, быть может, думает об отце. Мне не нравится, когда он вот так замолкает, когда его тревожит то, о чем я не могу вспомнить. Иногда он плачет во сне — последствия лечения — когда вспоминает о чем-то трагическом. После этого несколько дней он неразговорчив, но рано или поздно мы обо всем говорим. Вспоминать не всегда легко — теперь я это вижу.

— Расскажи мне еще что-нибудь про нас, — шепчу я.

Джеймс улыбается уголком рта и бросает на меня взгляд.

— Приличное или неприличное?

Я смеюсь.

— Давай приличное.

Джеймс как будто на минутку задумывается, и потом его улыбка становится мягче, печальнее.

— Однажды в выходные мы отправились на природу с Лейси и Миллером.

Услышва эти имена, я чувствую сильную печаль. Но мне нужно услышать их истории. Джеймс смотрит на меня, чтобы проверить, не возражаю ли я, чтобы он это рассказывал. Я киваю, чтобы дать ему понять, что не возражаю.

— Так вот, Миллер был от Лейси просто без ума — серьезно, парень, видимо, думал, что она ходит по воде. И ты, маленькая настырная сваха, посчитала, что отдых в палатке будет идеальным двойным свиданием. Так бы и случилось, да вот только Лейси просто терпеть не могла отдых на природе. Она сердилась, а Миллер, такой: «Ой, тебе не нравятся комары? И мне тоже! Ой, ты думаешь, бобы — ужасная гадость? И я тоже!» Нельзя было без слез смотреть на это. Так что я отвел парня в сторону и кое-что ему посоветовал.

— Ага.

— Я сказал, что ему нужно вести себя более жестко, чтобы достичь цели. Только он не совсем понял эту идею. Остаток вечера он полностью игнорировал Лейси. На следующее утро Лейси прижала тебя к стене, в слезах выпытывая, что же сделала не так.

— И чем все кончилось? — спрашиваю я. Я не помню Миллера, не так, как Джеймс. Но рассказы о нем приближают меня к самой себе. Миллер — как любимый герой детских историй.

— Ну и ты, маленькая очаровашка, — говорит Джеймс, — пошла к Миллеру и сказала, чтобы он перестал вести себя как идиот. Ты и не знала, что я разговаривал с ним на отдыхе. Он пошел к Лейси и извинился, она его хорошенько взгрела, а потом, через какое-то время, они встретились без нас, и все у них стало просто замечательно.

Джеймс улыбается.

— Миллер меня так и не выдал. Он позволил тебе считать себя идиотом. Но на самом деле это был я.

— Не могу поверить, что я не догадалась. Наверное, меня ослепила твоя красота.

— А кого она не слепит?

Джеймс паркуется у обочины рядом с травой и глушит мотор. Еще минуту мы сидим в шашине — после этих воспоминаний нас переполняют чувства.

— Жаль, что я не помню, — говорю я и смотрю на Джеймса. — Но я рада, что помнишь ты.

— Я не перестану вспоминать, пока ты не узнаешь о каждой секунде нашей жизни, — коротко говорит он. — Ничего не стану скрывать. Даже плохие вещи.

Я киваю. Джеймс делал это обещание каждый день с тех пор, как мы уехали из дома Эвелин. Иногда он повторяется, но я не возражаю. Когда мы приходим к Лейси, кое-какие истории мы рассказываем ей, и хотя она улыбается, я не уверена, что она их понимает. Но она смогла закончить школу, ходить на курсы в колледже. Ее доктор даже думает, что однажды к ней вернутся чувства. Так что мы не сдаемся. Никогда не сдаемся.

— Я тебе кое-что принес, — говорит Джеймс, стараясь подавить улыбку.

— Оно блестящее? — по правде, мне просто хочется его подразнить.

— Не совсем.

Я хмурю брови.

— Эмм… Оно цвета плоти?

— Нет, — смеется он, — это — на потом.

Он лезет в карман джинсов, но замирает и снова смотрит на меня завораживающим взглядом голубых глаз.

— Ты помнишь тот сон-воспоминание, который ты видела в тот день, когда нас забрали с фермерского дома? Тот, про мое семя?

— Ммм… нет.

Я больше ничего не помню про тот день, когда нас забрали из фермерского дома.

— Очень надеюсь, что ты говоришь о фермерстве.

Джеймс достает пластиковый шарик, такой, какой обычно выдает автомат по продаже жвачки. Внутри сверкает что-то розовое, с блестками. Я закусываю губу, хихикаю, хоть и стараюсь не улыбаться.

— Оно блестящее, — говорю я.

— Я большой лгун. В любом случае, — он открывает крышку и достает кольцо, — после этого воспоминания ты поняла, что мы безумно друг друга любим. Помнится, ты даже сказала, что я милый. Теперь я помню, что я чувствовал в тот день. Даже тогда, при всем, что происходило, я знал, что никогда тебя не оставлю.

— Не надо, а то заплачу сейчас, — предупреждаю я, уже чувствуя, как начинает щипать в глазах.

Джеймс берет меня за руку и одевает кольцо на палец.

— Я тебе дарил кольцо уже два раза, — говорит он, — и, поверь, оба раза было намного романтичнее. Но я все равно тебе его подарю — то же самое кольцо от Денни.

Его улыбка слетает с лица, которое становится необычно серьезным для солнечного денька. Я глажу его по щеке, наклоняюсь и целую.

— Я слишком часто терял тебя, Слоан, — шепчет он. Его рука гладит меня по бедру, и он укладывает меня на сиденье. Его поцелуи сладкие, но и немного печальные. Я пытаюсь переменить настроение, а Джеймс отпускает меня и смеется.

— Ну что ж, красотка, — говорит он, кивая в сторону ветрового стекла. — Мы это сделаем или что? На тебе еще очень много одежды.

— Думаю, я лучше тут побуду, — говорю я и хватаю его за пояс. Он весело отводит мою руку в сторону и обнимает меня за талию, притянув ближе.

— Пойдем, — шепчет он и целует меня, так нежно и ласково, что я не могу не верить ему. Джеймс выходит из машины, и я, глубоко вздохнув, смотрю на реку. Здесь Джеймс поцеловал меня в оба первых раза. С заднего сиденья я беру полотенце и с бьющимся сердцем открываю дверь.

Джеймс стоит у самого берега, и когда он оборачивается ко мне, его голубые глаза сверкают в солнечном свете.

— Давай, трусишка, — говорит он. И я улыбаюсь.

* * *

— Ну, не знаю, — говорит Джеймс, держит меня за руку и заводит все дальше в воду. — Думаю, проблема в том, что на тебе все еще довоольно много одежды.

Я закатываю глаза, а от ледяной воды в реке даже губы дрожат.

— Ты это говоришь каждый раз, а я все еще не уверена, что проблема именно в этом. Так что замолчи и сделай что-нибудь впечатляющее, а не то развернусь и пойду ждать в машине, — говорю я дрожащим голосом. Джеймс ухмыляется, словно ему бросили вызов, который он рад принять, и потом ныряет под воду, а вынырнув, поправляет волосы.

— Не шевелись, — говорит он, указывая на меня. И начинает плыть к причалу, а я скрещиваю руки на груди и наблюдаю за ним. Он так сильно и грациозно взмахивает руками, что еще до того, как вылезает из воды, я уже под впечатлением. Я издаю удивленный свист.

Джеймс оглядывается, подмигивает, а потом кувыркается назад в воду. Когда он выныривает, я хлопаю в ладоши, и немного любуюсь новым кольцом, которое он так ловко надел мне на левую руку. Джеймс начинает плыть ко мне; его голова то и дело показывается из воды.

— Это могла быть ты, — говорит он, когда подплывает ближе.

— Все по порядку.

— Соберись.

Джеймс снова подходит ко мне, обнимает меня холодными руками, поднимает над водой почти наполовину и целует. Губы у него немного холоднее моих, и не проходит минуты, как мои пальцы впиваются в кожу его спины. Мы так близко друг к другу, и вот мы уж разгорячены от желания.

— Потом, — говорит он между поцелуями. — По-моему, ты просто пытаешься меня отвлечь.

Я смеюсь и последний раз легонько целую его, а потом он снова начинает заводить меня в воду. Драматически вздыхает, смотрит на меня с наигранным неодобрением и протягивает мне руку.

— Хватайся, — серьезно говорит он. Я беру его за руку, и он заводит меня все глубже.

— Шевели ногами. Ножницы, Слоан. Представь, что это ножницы.

Я делаю, как он говорит, мы оба терпеливо ждем — и вскоре мой страх начинает пропадать. Мой страх воды. Страх утонуть. Страх смерти — страх жизни. С тех пор, как я вышла из Программы, именно в таких тихих моментах я и нашла причину, чтобы продолжать жить. Не в Джеймсе. Не в родителях или в друзьях.

Я нашла саму себя. И после всего, что произошло, после всего, что забрали и уничтожили, я нашла дорогу домой. Меня болььше не беспокоят воспоминания о прежней жизни. Стресс, вызванный Программой или бегством, больше не искажает спокойную гладь моей души. Я приняла это, и вместо воспоминаний наслаждаюсь историями Джеймса.

А Риэлм, несмотря на то, что я ему до сих пор не доверяю, снова стал жить в своем старом доме. В последний раз, когда он виделся с Даллас, он рассказал ей правду про них обоих — ту, о которой я узнала в фермерском доме, но которую забыла. Никто из нас с тех пор ее не видел, но иногда она посылает мне из Флориды открытки. Во всех, кроме последней, было написано — Не рассказывай Риэлму.

Роджер сидит в тюрьме — но не из-за того, что напал на меня или на Даллас. Табита, одна из внедренных обработчиков Программы, предъявила обвинения, признавшись, что когда она была среди пациентов, Роджер и ее тоже преследовал. Оказалось, что много девушек хотят дать показания. Роджер будет сидеть в тюрьме Орегона от пятнадцати до двадцати лет, а обвинения, связанные в его участием в Программе, ему еще предстоит услышать.

Никого из обработчиков или сестер еще не обвиняли. Доктор Уоррен так и не перестала скрываться, а доктор Беккетт окружил себя адвокатами. Сестра Келл не обвинила меня в том, что я напала на нее, хотя меня до сих пор гложет чувство вины. Хотела бы я сказать ей, что мне жаль — но у меня не было такой возможности. Может, когда-нибудь я скажу.

От Каса я новостей не слышала, но Риэлм несколько раз говорил с ним. Оба они договорились оставить Даллас в покое, чтобы она начала все сначала. Но, опять же, я больше не верю в то, что гооврит Риэлм.

— Ну ладно, — говорит Джеймс, и пока мы заходим глубже, его руки поддерживают меня. — Я тебя сейчас отпущу, но с тобой все будет в порядке.

Дыхание у меня учащается, и мне становится так страшно, что я не думаю, что справлюсь.

— Джеймс, — говорю я и вот-вот за него ухвачусь. Он склоняется ко мне, шепчет на ухо.

— Борись, Слоан.

Я вздыхаю, успокаиваю дыхание, коротко киваю ему и начинаю перебирать руками. Сначала движения эти судорожные, и вода заливает мен все лицо. И потом я чувствую, что Джеймс больше не держит меня, что я уже плыву. Джеймс плывет рядом, и мы направляемся к причалу. Несколько раз мне кажется, что у меня не получится, что я тут и утону, как Брейди. Но я не останавливаюсь.

Когда я доплываю до причала, я хватаюсь за него и хохочу. Нужно было пройти через все это, через все эти потери, чтобы понять — важно только то, что происходит сейчас . Не в наших воспоминаниях. Сейчас. А сейчас я в реке, где умер мой брат. Вместе с Джеймсом. И я плыву.

 

Эпилог

В комнате так светло, что когда Даллас выходит из спальни, она щурится от солнечного света. Проводит рукой по коротким волосам и сразу же начинает скучать по длинным дредам. Ее соседка по квартире, перед тем, как уйти на работу, оставила полную кофеварку, и Даллас, что-то одобрительно пробурчав, наливает себе чашку черного кофе и пьет. Смена Даллас в магазине «Трейдер Джо» начнется только в полдень, так что это утро она планирует абсолютно ничем не заниматься. Преимущество того, что ты больше не в бегах.

Она смотрит на свои коротко подстриженные ногти, которые нещадно обкусывала. Побочный эффект — способ справиться с травмой так, чтобы не сойти с ума и никого не убить. Еще она ходит на терапию — настоящую терапию, теперь, когда Программы больше нет — чтобы научиться управлять гневом. Конечно же, она не всегда рассказывает правду — не о том, отчего до сих пор больно. А сегодня она и вовсе планирует пропустить сеанс: сегодня у нее настоящее свидание, и, если честно, это намного важнее.

При этой мысли Даллас улыбается и снова делает глоток кофе, а потом достает телефон, чтобы посмотреть сообщения. Один из кассиров, Уэйд, прошлым вечером пригласил ее на свидание. О прошлом Даллас он ничего не знает, даже не знает, что она прошла через Программу. Теперь это вроде как табу. Никто не говорит об обработчиках. Никто не спрашивает о прошлом. Она не уверена, способствует ли выздоровлению хранение секретов — и подозревает, что ее психолог так не думает — но ей нравится, что здесь, во Флориде, она может начать все сначала.

Несколько сообщений на телефоне Даллас пришли от Уэйда. Юмор у него особый, суховатый, и ей это нравится. Он не такой, как другие парни, с которыми она встречалась, но, быть может, поэтому он ей и нравится. Он безопасный и немного скучный. Нормальный парень. Даллас вздыхает и кладет телефон.

Помимо своих волос, Даллас еще кое-чего не хватает. Она скучает по своей дружбе с Касом, даже хотя о ней иногда больно вспоминать. Несмотря на то, что он связался с Программой, она до сих пор верит, что он был ее другом. Ей нужно в это верить. Она даже скучает по Слоан, которая, хоть и любила поныть, оказалась сильнее, чем она предсталяла себе. Оказалось, что она — одна из ее лучших подруг. Иногда она посылает Слоан открытки, просто чтобы та знала, что Даллас жива. Но не хочет, чтобы Слоан их кому-нибудь показывала. Особенно Риэлму.

Вспомнив его имя, Даллас быстро встает и допивает кофе, стараясь выбросить все мысли о нем из головы. Она начинает убираться в кухне и потом надевает халат, чтобы пойти и проверить почту.

Воздух на улице влажный, и даже несмотря на раннее утро, солнце светит ярко. Когда Даллас сюда переехала, в эту двухуровневую квартиру, ей понравился солнечный свет. Он заставлял ее чувствовать себя живой, здоровой. Теперь она к нему привыкла, и он начинает терять свое очарование. Иногда она думает о том, чтобы поехать в Орегон, в гости к Слоан с Джеймсом. Но так и не едет.

На деревянных досках перед почтовым ящиком лежит небольшой чемодан. Даллас быстро оглядывает тихую улицу, сердце у нее колотится, и она поднимает его. Из почтового ящика торчат несколько больших листовок, и она сминает их и идет в дом.

Ее паранойя никогда по-настоящему не исчезнет. Уж это-то она знает наверняка. Листовки Даллас бросает в мусорное ведро, а чемодан ставит на стол. Когда она открывает его, у нее трясутся руки, а когда достает оттуда фотографию, отшатывается и падает на стул. Это ее фотография — такой, какой она была до Программы. Мягкие светлые фолосы, толстовка — обычная девушка. А рядом с ней Риэлм. Он улыбается.

Там есть и другие фотографии, и пока Даллас заново открывает для себя свою жизнь, у нее по щекам катятся слезы. Она не представляет себе, как сохранились все эти вещи, но решает, что, возможно, это ей и не принадлежало. Это принадлежало Риэлму.

Последнее, что Даллас достает из чемодана — открытка, похожая на те, что она посылает Слоан. Прислана она из Флориды, из ее города, и на ней изображен ярко-оранжевый закат во все небо. У Даллас перехватывает дыхание, когда она видит слова, написанные на белом фоне. Ни подписи, ни адреса. Там только три слова, три слова, которые как нож вонзаются в нее, заставив ее зарыдать; сильные, болезненные рыдания одновременно и ломают ее, и создают заново. Мучавшие ее сомнения и ненависть к себе немного проходят, и теперь она понимает, что может исцелиться.

Даллас вытирает щеки и встает. Она приготовится к работе и выберет, в чем сегодня пойдет на свидание. И будет делать все, что хочется. Она поверит, что с ней может случиться что-то хорошее.

Даллас закрывает чемодан, чтобы поставить его в шкаф. Последний раз смотрит на открытку, запоминает слова, и перед тем, как уйти, оставляет на столе.

Ты имеешь значение .